Страница:
— Не старайся объяснить причины, заставляющие тебя обращаться ко мне с просьбой, — мягко проговорил он. — Просто спрашивай.
— Благодарю тебя за твою прямоту. Скажи тогда, повелитель пяти стихий, а есть ли знак или другой способ, позволяющий отыскать на чужой земле такой талисман? Или хотя бы указать место, где он укрыт?
— Нет, — ни секунды не раздумывая, ответил Алэл. — Магия иноземных талисманов, заклинаний и чернокнижной волшбы — это шестая стихия, которая мне неподвластна.
Мона Сэниа не ожидала, что он так легко и безжалостно признается в своем бессилии.
— Значит, ты, государь… — Она запнулась, чтобы нечаянно не оскорбить короля.
— Всего-навсего властелин моря — сегодня, во всяком случае.
— Сегодня? — невольно вырвалось у принцессы — ей и в голову не приходило, что могущество Алэла, о котором она до сих пор больше слышала, чем видела воочию, каким-то образом ограничено во времени.
— Разумеется, — подтвердил король. — Даже двум богам нельзя поклоняться одновременно, а уж пятерым — и подавно. Сегодня перед восходом солнца я обратил свои мысли к алтарю воды — земной, морской и небесной, и только эта стихия стала подначальна мне до завтрашнего утра, пока на рассвете я не возложу на себя власть над другой — или этой же самой — частью всего сущего. Один день — одна подвластная стихия, иначе…
Он запнулся, словно боясь сказать что-то лишнее.
Принцесса опустила голову, чтобы сегодняшний повелитель морских просторов не заметил глубокого разочарования, охватившего ее. Но он безошибочно угадал ее мысли — для этого не нужно было никакого волшебства.
— Теперь я, в свою очередь, приношу тебе благодарность, владетельная мона, за то, что ты напомнила мне о моих обязанностях, — проговорил он, и в его голосе снова зазвенело царственное величие. — Праздник пришел в королевский дом, и я должен разделить его с моим народом.
Он, продолжая глядеть на потемневшее море, простер руку открытой ладонью вверх, и тотчас же сзади ему на плечо беззвучно прыгнул невесть откуда взявшийся шестиногий свянич, поблескивающий выпуклыми стрекозиными глазками. Шустро перебирая лапками, он пробежал по руке и уселся на суховатой ладони.
— Праздничный вечер должен быть свободен от трудов, а добыча обильна, — пробормотал Алэл вполголоса, и непонятно было, обращается ли он к принцессе или дает наставления своему чудному зверьку (или длинношерстному насекомому — этого она за целый год так и не смогла разобрать). Но, по-видимому, справедливо было последнее, потому что свянич присел на задние лапки, как котенок перед прыжком, щекотно оттолкнулся от ладони (Алэл поморщился) и взмыл в вечернее небо. Сэниа тут же потеряла его из вида, хотя, следуя дугообразной траектории его полета, можно было предположить, что сейчас он уже плюхается в море где-то в самой гуще скопления лодок.
— А не утонет? — осторожно поинтересовалась принцесса,
Алэл только повел смоляной, не тронутой проседью бровью, как бы говоря: «Ты смотри, смотри…»
Некоторое время она ничего не замечала, но вскоре рой морских светлячков пришел в движение — они затрепетали, закружились, множась и разгораясь все ярче, и дружный радостный клич донесся до королевского сада. На поверхности воды выступили какие-то бесформенные черные пятна, и люди в лодках, замерших на одном месте, принялись торопливо выбирать что-то поблескивающее из этих темных масс. Мона Сэниа машинально поправила свой обруч, чтобы лучше видеть, и вдруг поняла, что море непостижимым образом отступило, почти обнажив дно, и рыбаки теперь прямо руками выуживают крупную рыбу, попрятавшуюся в спутанных водорослях.
— Ты великий король и кудесник, — проговорила потрясенная принцесса. — Прости, что я на какой-то миг усомнилась в твоем даре…
— Нет, — в необъяснимом порыве откровенности отозвался он еле слышно; — я всего лишь прилежный наследник древней мудрости. Но не такой властитель нужен моему народу, чтобы вернуть былое счастье и величие…
— Но ты можешь вырастить такого могущественного короля, потому что теперь у тебя есть внуки! — горячо прошептала принцесса, чувствуя, что этот горький разговор никак не предназначен для посторонних ушей.
— Нет, — еще тише повторил Алэл, — тем более, что одному из них вообще не следовало родиться…
Он резко повернулся, словно сожалея о сказанном. Какая-то тайна лежала у него на сердце, но мона Сэниа поняла, что расспрашивать она не вправе. Алэл доверился ей, как и она доверилась бы ему, просто потому, что ему надо было поделиться с кем-то, равным себе; но для собственной семьи его тяжкие думы, похоже, должны были оставаться неведомыми.
И, глядя на его старческие, совсем не королевские плечи, сутулую спину и бессильно повисшие руки, она поняла, что легче ему от этого разговора не стало.
— Погоди. Ю-юшеньку уложу, тогда поговорим. — Когда верная дружина этого не видела, она позволяла себе позаботиться о сыне собственноручно.
— Хочу деду… — сонно пробормотал наследник — он еще иногда проглатывал предлоги.
— У нас полная свобода хотения, — привычно отозвался непреклонный отец, справедливо полагавший, что капризы допустимы только для принцесс, но не для принцев. — Сейчас мы с твоей мамочкой кое-что выясним, а то мне ведь недолго вернуться к этому островному ловеласу для получения сатисфакции!
— Не изображай Отелло перед сном, — невесело усмехнулась Сэниа, уже знакомая — в пересказе, разумеется — и с этим шедевром земной литературы. — Тем более, что Алэл мне такое сказал… Не знаю даже, говорить тебе, или нет.
— Ну?!
— Он обронил… Вроде бы нечаянно… Просто язык не поворачивается повторить. Он сказал, что одному из его внуков лучше было бы не родиться.
Юрг ошеломленно покрутил головой:
— Ну и ну, добрейший дедушка! А кого именно он имел в виду?
— Не представляю себе. И уточнять, сам понимаешь, я не могла.
— Разумеется, — он почесал в затылке, хотя мона Сэниа не раз пыталась отучить его от этой отнюдь не светской привычки. — Вероятно, он недоволен кем-то из Шамшиеневой парочки… Уж слишком они не похожи друг на дружку. В принципе такие случаи наблюдаются, когда у двойняшек разные отцы. Теоретически это возможно.
— Но не практически же! — возразила жена. — Старшие сестрички с их комплексом королевского достоинства…
С их бабской спесью, если точнее, — подхватил Юрг. — Да, эти гусыни и на полет стрелы не подпустили бы к своей постели претендента на их благосклонность, лишенного как минимум полуведра королевской крови в жилах. Да и папенька у них — типичный домостроевец, только с уклоном в троеженство. Между прочим, у нас на Руси до принятия христианства некоторые князья…
Она сняла свой аметистовый обруч, и вместе с разом угаснувшим закатным светом голос мужа отдалился, приглушенный ее хронической неприязнью к его воспоминаниям о Земле. Единственное, чего она сейчас желала — это свернуться калачиком и забыться без сновидений, на крайний случай — увидеть сон из далекой юности, когда она из королевской ложи следила за рыцарским турниром, где позабытый теперь всеми эрл Асмур одерживал победы в ее честь, или из ее горестных странствий по планетам созвездия Костлявого Кентавра, когда, потеряв своего первого супруга и сочтя, что жизнь на этом кончена, она искала достойной смерти, лишь бы не возвращаться в одиночестве на родной Джаспер…
Но когда ей, наконец, удалось-таки свернуться калачиком, сон не пришел.
Вернулось ощущение странной тревоги, которое она испытала, взглянув на новорожденную дочурку Шамшиени. Что-то подобное она почувствовала еще раньше, взяв на руки первого внука Алэла — мягкий толчок изнутри, от которого бешено забилось сердце. Тогда ей показалось, что она видит крохотного Юхани, которому от роду день или два. Алэл, горделиво и как-то снисходительно наблюдавший за этой сценой, тогда благодушно обронил: «Не правда ли — у всех наследников престола есть что-то общее?»
И она тогда успокоилась — хотя с чего бы ей вообще волноваться? Ну, похож Алэлов внучок на ее Юхани — тем больше для него чести. Она на своем веку видела не так уж много новорожденных, но слыхала, что они схожи, как листочки на одном дереве.
Но вот она увидала дочь второй царевны, и необъяснимое предчувствие беды захлестнуло ее с удесятеренной силой. Она с трудом подняла глаза на Ардиньку, качавшую на руках малышку — и замерла в изумлении: на бледном личике девушки, застывшей в растерянности при нежданном появлении принцессы, отразилось точно такое же смятение, неподвластное ни трезвому рассудку, ни умению владеть собой.
И то, и другое вернулись к обеим через мгновение, но этого мига ей было достаточно.
4. Брунгильда преклонных лет
— Благодарю тебя за твою прямоту. Скажи тогда, повелитель пяти стихий, а есть ли знак или другой способ, позволяющий отыскать на чужой земле такой талисман? Или хотя бы указать место, где он укрыт?
— Нет, — ни секунды не раздумывая, ответил Алэл. — Магия иноземных талисманов, заклинаний и чернокнижной волшбы — это шестая стихия, которая мне неподвластна.
Мона Сэниа не ожидала, что он так легко и безжалостно признается в своем бессилии.
— Значит, ты, государь… — Она запнулась, чтобы нечаянно не оскорбить короля.
— Всего-навсего властелин моря — сегодня, во всяком случае.
— Сегодня? — невольно вырвалось у принцессы — ей и в голову не приходило, что могущество Алэла, о котором она до сих пор больше слышала, чем видела воочию, каким-то образом ограничено во времени.
— Разумеется, — подтвердил король. — Даже двум богам нельзя поклоняться одновременно, а уж пятерым — и подавно. Сегодня перед восходом солнца я обратил свои мысли к алтарю воды — земной, морской и небесной, и только эта стихия стала подначальна мне до завтрашнего утра, пока на рассвете я не возложу на себя власть над другой — или этой же самой — частью всего сущего. Один день — одна подвластная стихия, иначе…
Он запнулся, словно боясь сказать что-то лишнее.
Принцесса опустила голову, чтобы сегодняшний повелитель морских просторов не заметил глубокого разочарования, охватившего ее. Но он безошибочно угадал ее мысли — для этого не нужно было никакого волшебства.
— Теперь я, в свою очередь, приношу тебе благодарность, владетельная мона, за то, что ты напомнила мне о моих обязанностях, — проговорил он, и в его голосе снова зазвенело царственное величие. — Праздник пришел в королевский дом, и я должен разделить его с моим народом.
Он, продолжая глядеть на потемневшее море, простер руку открытой ладонью вверх, и тотчас же сзади ему на плечо беззвучно прыгнул невесть откуда взявшийся шестиногий свянич, поблескивающий выпуклыми стрекозиными глазками. Шустро перебирая лапками, он пробежал по руке и уселся на суховатой ладони.
— Праздничный вечер должен быть свободен от трудов, а добыча обильна, — пробормотал Алэл вполголоса, и непонятно было, обращается ли он к принцессе или дает наставления своему чудному зверьку (или длинношерстному насекомому — этого она за целый год так и не смогла разобрать). Но, по-видимому, справедливо было последнее, потому что свянич присел на задние лапки, как котенок перед прыжком, щекотно оттолкнулся от ладони (Алэл поморщился) и взмыл в вечернее небо. Сэниа тут же потеряла его из вида, хотя, следуя дугообразной траектории его полета, можно было предположить, что сейчас он уже плюхается в море где-то в самой гуще скопления лодок.
— А не утонет? — осторожно поинтересовалась принцесса,
Алэл только повел смоляной, не тронутой проседью бровью, как бы говоря: «Ты смотри, смотри…»
Некоторое время она ничего не замечала, но вскоре рой морских светлячков пришел в движение — они затрепетали, закружились, множась и разгораясь все ярче, и дружный радостный клич донесся до королевского сада. На поверхности воды выступили какие-то бесформенные черные пятна, и люди в лодках, замерших на одном месте, принялись торопливо выбирать что-то поблескивающее из этих темных масс. Мона Сэниа машинально поправила свой обруч, чтобы лучше видеть, и вдруг поняла, что море непостижимым образом отступило, почти обнажив дно, и рыбаки теперь прямо руками выуживают крупную рыбу, попрятавшуюся в спутанных водорослях.
— Ты великий король и кудесник, — проговорила потрясенная принцесса. — Прости, что я на какой-то миг усомнилась в твоем даре…
— Нет, — в необъяснимом порыве откровенности отозвался он еле слышно; — я всего лишь прилежный наследник древней мудрости. Но не такой властитель нужен моему народу, чтобы вернуть былое счастье и величие…
— Но ты можешь вырастить такого могущественного короля, потому что теперь у тебя есть внуки! — горячо прошептала принцесса, чувствуя, что этот горький разговор никак не предназначен для посторонних ушей.
— Нет, — еще тише повторил Алэл, — тем более, что одному из них вообще не следовало родиться…
Он резко повернулся, словно сожалея о сказанном. Какая-то тайна лежала у него на сердце, но мона Сэниа поняла, что расспрашивать она не вправе. Алэл доверился ей, как и она доверилась бы ему, просто потому, что ему надо было поделиться с кем-то, равным себе; но для собственной семьи его тяжкие думы, похоже, должны были оставаться неведомыми.
И, глядя на его старческие, совсем не королевские плечи, сутулую спину и бессильно повисшие руки, она поняла, что легче ему от этого разговора не стало.
* * *
— Ты что-то слишком долго шушукалась с этим почтенным селадоном, — ревниво заметил Юрг, едва они с женой снова очутились возле их маленького замка. — Обольщал он тебя, а? Признавайся.— Погоди. Ю-юшеньку уложу, тогда поговорим. — Когда верная дружина этого не видела, она позволяла себе позаботиться о сыне собственноручно.
— Хочу деду… — сонно пробормотал наследник — он еще иногда проглатывал предлоги.
— У нас полная свобода хотения, — привычно отозвался непреклонный отец, справедливо полагавший, что капризы допустимы только для принцесс, но не для принцев. — Сейчас мы с твоей мамочкой кое-что выясним, а то мне ведь недолго вернуться к этому островному ловеласу для получения сатисфакции!
— Не изображай Отелло перед сном, — невесело усмехнулась Сэниа, уже знакомая — в пересказе, разумеется — и с этим шедевром земной литературы. — Тем более, что Алэл мне такое сказал… Не знаю даже, говорить тебе, или нет.
— Ну?!
— Он обронил… Вроде бы нечаянно… Просто язык не поворачивается повторить. Он сказал, что одному из его внуков лучше было бы не родиться.
Юрг ошеломленно покрутил головой:
— Ну и ну, добрейший дедушка! А кого именно он имел в виду?
— Не представляю себе. И уточнять, сам понимаешь, я не могла.
— Разумеется, — он почесал в затылке, хотя мона Сэниа не раз пыталась отучить его от этой отнюдь не светской привычки. — Вероятно, он недоволен кем-то из Шамшиеневой парочки… Уж слишком они не похожи друг на дружку. В принципе такие случаи наблюдаются, когда у двойняшек разные отцы. Теоретически это возможно.
— Но не практически же! — возразила жена. — Старшие сестрички с их комплексом королевского достоинства…
С их бабской спесью, если точнее, — подхватил Юрг. — Да, эти гусыни и на полет стрелы не подпустили бы к своей постели претендента на их благосклонность, лишенного как минимум полуведра королевской крови в жилах. Да и папенька у них — типичный домостроевец, только с уклоном в троеженство. Между прочим, у нас на Руси до принятия христианства некоторые князья…
Она сняла свой аметистовый обруч, и вместе с разом угаснувшим закатным светом голос мужа отдалился, приглушенный ее хронической неприязнью к его воспоминаниям о Земле. Единственное, чего она сейчас желала — это свернуться калачиком и забыться без сновидений, на крайний случай — увидеть сон из далекой юности, когда она из королевской ложи следила за рыцарским турниром, где позабытый теперь всеми эрл Асмур одерживал победы в ее честь, или из ее горестных странствий по планетам созвездия Костлявого Кентавра, когда, потеряв своего первого супруга и сочтя, что жизнь на этом кончена, она искала достойной смерти, лишь бы не возвращаться в одиночестве на родной Джаспер…
Но когда ей, наконец, удалось-таки свернуться калачиком, сон не пришел.
Вернулось ощущение странной тревоги, которое она испытала, взглянув на новорожденную дочурку Шамшиени. Что-то подобное она почувствовала еще раньше, взяв на руки первого внука Алэла — мягкий толчок изнутри, от которого бешено забилось сердце. Тогда ей показалось, что она видит крохотного Юхани, которому от роду день или два. Алэл, горделиво и как-то снисходительно наблюдавший за этой сценой, тогда благодушно обронил: «Не правда ли — у всех наследников престола есть что-то общее?»
И она тогда успокоилась — хотя с чего бы ей вообще волноваться? Ну, похож Алэлов внучок на ее Юхани — тем больше для него чести. Она на своем веку видела не так уж много новорожденных, но слыхала, что они схожи, как листочки на одном дереве.
Но вот она увидала дочь второй царевны, и необъяснимое предчувствие беды захлестнуло ее с удесятеренной силой. Она с трудом подняла глаза на Ардиньку, качавшую на руках малышку — и замерла в изумлении: на бледном личике девушки, застывшей в растерянности при нежданном появлении принцессы, отразилось точно такое же смятение, неподвластное ни трезвому рассудку, ни умению владеть собой.
И то, и другое вернулись к обеим через мгновение, но этого мига ей было достаточно.
4. Брунгильда преклонных лет
Раздался упругий хлопок, словно парус развернулся — это пузырилось на ветру громадное четырехцветное знамя, расстеленное на земле подле громоздкого, но уже порядком потрепанного шатра тихрианского правителя Лронга.
— Боюсь, ты никогда не достроишь свой дворец, — невесело усмехнулась мона Сэниа, оглядывая разноцветную россыпь малых шатров и палаточек, окружавших княжеское жилище, многие из которых были крыты куда как более дорогими тканями и коврами, чем позволил себе Лронг.
— Руки не доходят, — как-то по-юношески робея, пробасил он. — Да и не надобны мне хоромы. Забросил я строительство столицы, все равно приходится больше по караванным стойбищам кочевать, порядок наводить. Когда на следующем солнечном круге придет сюда мой народ, новому князю легче будет столицу достраивать. Добрым словом меня помянут.
Принцесса незаметно вздохнула — в интонациях благородного рыцаря Лроногирэхихауда, уже прозванного на всей своей дороге Справедливым, проскальзывали чуть ли не старческие потки, и она знала, что есть в этом доля и ее вины, пусть невольной.
Вот и сейчас он стоял перед нею, переминаясь с ноги на ногу и смущенно наматывая на палец косичку, плетеную из стебельков заповедного бессмертника, совсем как в ту пору, когда он был еще презираемым всеми Травяным Рыцарем, врачевавшим убогих и переносящим тела умерших в мрачные анделахаллы, места последнего приюта тихриан.
— Почти мое жилище, госпожа моя, — спохватился он, откидывая перед нею полог шатра.
— Почту, почту, милый Лронг. — Она легко коснулась его руки. — Я прибыла сюда для беседы, потому что в сумрачную пору, когда одолевают тревожные мысли, лучше всего побыть рядом с истинным другом.
Серые с легкой прозеленью глаза, казавшиеся еще светлее на черном, как у всех тихриан, лице дрогнули — мона Сэниа поняла, что еще год назад у него вырвалось бы пылкое: «Я готов день и ночь быть подле тебя, прекраснейшая из женщин, чтобы рассеивать твои тревоги!» — но за этот год он научился управлять не только своими подданными, но и собственными страстями.
Она подошла к груде подушек, громоздящейся в глубине шатра. Даже беглого взгляда было достаточно, чтобы заметить многочисленные шерстинки, точно кто-то вытряхивал здесь изъеденную молью шубу.
— Сибилло? — с невольной усмешкой осведомилась принцесса. — Похоже, оно здесь ночевало.
— И едало, и пивало, — с такой же беззлобной улыбкой подтвердил Лронг. — Оно мне не слишком мешает, а отцу — в радость.
— Прости меня, я не спросила тебя сразу, как он? — Угасает, — просто ответил князь, не умевший кривить душой, но не смевший обременять своей скорбью ту, которую любил больше жизни. — Если бы не Паянна, его бы, наверное, уже не было с нами.
— Она что же, смыслит в тайнах врачевания? — недоверчиво спросила принцесса, знавшая по своему вынужденному пребыванию на Тихри, что сие искусство находится здесь едва ли не на пещерном уровне.
— Она ведь пыталась выходить собственного мужа и всех сыновей, — напомнил Лронг. — Было время научиться.
— Ну, если они с сибиллой дополняют друг друга…
— Как дикий кот с гуки-кукой: до смертоубийства пока не доходит, так и то хорошо. Но перепалки меж них забавные, отец от души веселится… — Он внимательно вгляделся в ее узкое, с пленительно очерченными скулами, лицо. — Но ты ведь пришла не для того, чтобы спрашивать о моем отце?
— Вы оба дороги моему сердцу и всегда в моей памяти, — проговорила она, и голос ее был теплее, чем она обычно себе позволяла. — Но кривить душой я не буду: сегодня у меня другая забота.
Она выбрала из груды большую подушку, стряхнула с нее линялую шерсть и уселась так, чтобы бездымные лиловые (не иначе как в ее честь!) светильники оказались у нее за спиной.
— С этой своей печалью, — продолжала она, — обращалась я к королю-кудеснику, повелителю пяти стихий, которому принадлежат все Первозданные острова, на одном из которых мы сейчас приютились. С его милостивого позволения, разумеется. Но он ответил мне, что для того, чтобы ответить на мой вопрос, его могущества недостаточно… А может быть, недоставало желания — уж слишком поспешен был его отказ.
Лронг уловил потаенную горечь в ее словах — было время, когда она и помыслить не могла, что к го-то возымеет дерзость не откликнуться на ее приказ или просьбу. Но врожденная чуткость подсказала ему, что с сочувствием надо повременить.
— В прошлый раз, помнится, я рассказала тебе, что мы нашли затерянную среди черных небес планету… чужой мир, все люди которого погибли много сотен лет назад. Но среди них попадались маги и колдуны, сибиллы, то есть, умевшие изготовлять чудодейственные талисманы. Один из них ты видишь на мне — эта хрустальная цепь с колокольцем позволяет мне понимать все людские языки, а моим собеседникам — внимать моей речи без толмача. Порой мне даже кажется, что меня понимают даже звери и птицы… Но я не о том. Она вздохнула и опустила голову.
— Я о Светлячке.
— Я это понял, прекрасная госпожа моя.
Да, верно, в прошлый свой прилет она уже рассказывала ему о своих поисках, но он ничем не мог помочь ей. Невеликодушно, наверное, заставлять его еще раз признаваться в своем бессилии.
— Понимаешь, Лронг, иногда надо просто выговориться, чтобы отмести все прежние предположения — тогда на их место придет что-то новое и, может быть, верное. Но так говорить можно только в кругу близких людей, когда не надо выбирать слова или, наоборот, прятать за ними что-то недосказанное.
Он прошелся по вытоптанному ковру, пригасил пару светильников — под сводом из тисненой кожи разлился мягкий полумрак, в котором слова текли свободнее, а звуки их казались мягче и доверительнее.
— Но как в прошлый раз я не смог помочь тебе, госпожа моя, — с горькой откровенностью признался он, опускаясь возле ее ног на ковер, — так и сейчас не вижу, чем могу быть полезен. Вот если бы мой отец сохранял еще ясный ум…
— А сибилло?
— На всех дорогах Тихри, вместе взятых, не найдется второго такого отъявленного и бесполезного болтуна и вруна. Так чем же он сможет быть полезным тебе на твоем Джаспере?
— Не на Джаспере — на Свахе.
— Хм?.. — невольно вырвалось у Лронга, изумленного тем, что целый мир может носить такое диковинное имя.
— В давние времена, когда наши предки только-только открыли — или приобрели — способность летать по просторам необозримой Вселенной, ими было найдено столько неизвестных миров, что приходилось давать им первые пришедшие на ум имена — в полеты ведь отправлялась в первую очередь любопытная молодежь, не обремененная ни мудростью, ни даже хорошим вкусом. Вот и появились в Звездных Анналах такие созвездия, как Собачья Колесница, Шлюшкина Норка… и наша Сорочья Свадьба. В этом созвездии, откуда, как мы полагаем, был привезен наш маленький Шоёо, мы нашли только одну звезду, у которой имелись планеты; честно признаться, нам тоже было недосуг выбирать благозвучные названия, и мы поименовали их просто Жених, Невеста и Сваха. Вот на последней-то мы и потеряли понапрасну почти год, и я не знаю, что нам делать, чтобы и дальше не тратить попусту драгоценное время…
— А в двух других мирах разве не живут создания, подобные человеку?
— Никто там не живет. То, что мы назвали Женихом — раскаленный шар, пылающий, как и положено страстному жениху: слишком близок он к ослепительному солнцу. На него мы не смогли бы даже высадиться. Невеста расположена подалее, она засушлива и спокойна, так что больше похожа на иссохшую старую деву; кораблик моего супруга, опускавшийся на ее каменистые равнины, не нашел там ничего, кроме ползучих тварей и чахлых колючек. Эта планета тоже слишком близка к яростному светилу, под лучами которого разумная жизнь просто немыслима.
А вы полагаете, что разумная жизнь иных миров подчиняется только тем мыслимым законам, которые вы открыли для себя?
Она поглядела на него с изумлением:
— И почему я раньше не поговорила с тобой, мудрый правитель Лронг? Ты совершенно прав: на выжженной солнцем Невесте когда-то, еще до первого посещения древних джасперян, могла существовать неведомая нам жизнь… — Она порывисто поднялась — и едва не подпрыгнула: прямо под ноги ей подкатился белый шар, точно пушистый футбольный мяч (еще одна выдумка командора для развлечения своих не слишком обремененных заботами дружинников).
— Пыжик! — вскрикнула она, радостно подхватывая на руки детеныша гуки-куки. — Ой, как потяжелел! И кто научил тебя так кувыркаться? Смотри, от мамаши попадет.
— Сибилло, пугало безмозглое, кто ж еще! — раздался низкий бархатистый голос, вызывающий в воображении образ благодушного гигантского шмеля. — Солнышка тебе над самым темечком, княжна нездешняя!
Мона Сэниа оглянулась — приподняв полог мускулистой рукой и уперев другую в крутой бок, на пороге стояла Паянна, как всегда, во вдовьем балахоне с пятью белыми полосками на рукаве — знак того, что пятеро дорогих ее сердцу людей отошли в край леденящих снегов. Черное и белое, желтое и красное — княжеское знамя Лроногирэхихауда: чернота живого тела, белизна предстоящей смерти, золотистость солнечного луча и пурпур… а вот тут уж не иначе как жрецы-красноризцы постарались, чтоб о себе напомнить…
— И тебе солнца неизбывного, добрая Паянна!
— Добрая! — фыркнула княжеская домоправительница, заходя в шатер шаркающей походкой, выдающей отечность когда-то резвых ног. — Слыхало бы тебя сибилло! Да и ты, князюшка, хорош — что не позаботился, не кликнул на стол собрать?
— Разговор у нас, не до того, Паяннушка!
Она необидчиво пожала плечами, сгребла в охапку резвившегося гукеныша и направилась к выходу.
— Так звать ли сибиллу, госпожа моя? — спросил вполголоса Лронг.
— Нет, — неожиданно решила принцесса. — А вот ты, Паянна, останься.
Грузная фигура замерла, потом плавно развернулась, и на плоском невыразительном лице поползли вверх серебрящиеся проседью косички бровей:
— Почто так, княжна? С волхователем равняешь?
— Просто я никогда не держала совет с женщиной, которая старше меня годами и опытом. Присаживайся.
Паянна, не церемонясь, опустилась в единственное резное кресло, предназначавшееся князю; Пыжик тут же свернулся калачиком и стал похож на белого гуся, спрятавшего голову под крыло.
— А ты что же, никогда материнских речей не слушалась? — неодобрительно пробормотала она.
— Дети королей Джаспера воспитываются без матерей, — пояснила мона Сэниа. — Как только принца — или принцессу — отнимают от груди, его мать навсегда удаляют от королевского двора. С богатым приданым, разумеется. Так что претендентов на ее руку бывает предостаточно — король, как правило, себе в наложницы дурнушек не берет.
— Жестоко, — вздохнул Лронг.
— Зато королевство избавлено от интриг, сплетен и заговоров. Ну да речь сейчас не о том. Я вспомнила, как еще в первую встречу сибилло ваше почтенное каким-то ведовским нюхом учуяло, что на Таире надет амулет в виде сережки. Значит, есть все-таки возможность находить скрытые талисманы!
— Это оно может, — безапелляционно заявила Паянна. — Да что проку? Закобенится, ленив больно.
— Паянна, а если я его очень-очень попрошу… Награду пообещаю царскую.
— Будто оно наград не нахапало!
— Что гадать? — поморщился Лронг, как видно с трудом переносивший брехливого шамана. — Покличь!
— Эгей, сибиллу к Справедливому! — не вставая с кресла, гаркнула Паянна голосом, больше подошедшим бы караванному погонщику. — Пока задницу от пуховика отдерет…
Но мгновенное появление шамана в княжеском шатре свидетельствовало о том, что малопочтенный старец не прохлаждался, а, скорее всего, подслушивал где-то рядышком. Меховая накидка, облинявшая до того, что черно-белые полосы стали на ней неразличимы, жалостливо шелестела на костлявых плечах, зато на голове красовалась невероятная чалма, свернутая из рыжей лисьей пелерины, подаренной ему когда-то Таирой.
— Почто потревожили? — заверещал шаман гнуснейшим сопрано. — Сибилло занедуженное дремало-почивало…
— Полно врать-то, дармоедина плешивая, — оборвала его нытье Паянна. — Здоров ты, как рогат после выгула. А что спал, так сразу видно: сапожки-то твои, пока дрых, без хозяйского ведома вкруг Князева шатра по грязи натоптались. Приструнил бы их!
Мона Сэниа тихонечко вздохнула — тяжко, наверное, Лронгу с утра до вечера слышать такую вот старческую перебранку… Поднялась, подошла к сибилле и, скрывая брезгливость, положила руки ему на плечи. Погладила вылинявший мех:
— Что, старче, неласковы тут с тобой? Как я вижу, и не приоденут, и не побалуют…
— Ох, княжна-матушка, истинно говоришь! Поглядь, как захирело сибилло неухоженное! — По его впалым щекам покатились неподдельные слезинки. — А ведь только моей мудростью и славен нынешний…
— Гх!.. — не выдержав, кашлянул Лронг.
— Вот и говорю: у старших поучаясь, ладно князь правит: поначалу Милосердным звали, теперь уж и Справедливым нарекли. Только вот с сибиллой неприветен: ни обновки, ни подношеньица… Сама-то, кстати, привезла ль чего?
Принцесса про себя усмехнулась: старый скряга сам шел на крючок.
— Кладовые мои от богатства ломятся, только ведь в том и мудрость правителя, чтобы даром свое состояние не расточать. А за работу, пусть самую малую, можно и наградить по-королевски: плащ, к примеру, парчовый, голубым мехом подбитый…
— А сколь трудов? — слезинки, как по мановению волшебного жезла, исчезли.
— Для тебя, кудесник высокоумный, считай — ничего. Талисман старинный затерян, отыскать надобно.
Шаман, все-таки чуя подвох, задергал пуговичным носиком, точно принюхиваясь:
— Здесь, что ли?
— М-м-м… Не очень далеко отсюда.
— Ворожбой своей переносить будешь? — почуял неладное шаман. — Уж не в ледяной ли Ад?
— Да что ты, советчик княжий, как можно! Место это будет тихое, туманное, одни таракашки бегают. Беленькие.
— За белых букорах и сапожки белые прибавить бы! По не все здесь обладали королевской дипломатичностью:
— Да что ты с ним хороводишься, княжна! — взорвалась Паянна. — Бери за шкирку и верши, что тебе надобно!
Мона Сэниа недоверчиво глянула па князя, которого еще совсем недавно звали Милосердным, но и на его лице ни малейшего сочувствия престарелому сутяжнику она не обнаружила. А, была не была!..
Она крепче сжата стариковское плечико, угловатое до колючести, и решительно шагнула вперед…
И тотчас же крупные, как виноградины, серебристые пузырьки замельтешили вокруг них, скрывая беззвучным кипением и крутой каменистый склон, прямо у них из-под ног сбегающий в заповедную долину, и замурованный совсем недавно вход в подземный склеп, где покоились останки девяти джасперян.
— Ишь, завела в болото, непутевая! — возопил мгновенно промокший шаман. — С князем своим озоруй!
Он принялся утираться, по-кошачьи размазывая по грязным щекам клейкую влагу. Линялые бантики, которыми были прихвачены его усы и брови, посыпались вниз, мгновенно потопляемые туманом. Но старый колдун, до сих пор дрожавший за каждую свою ниточку, не сделал ни малейшей попытки их уловить — настороженно выпрямляясь, он сдвигал набок свою лисью чалму, освобождая треугольное волосатое ухо.
— Тс-с-с… — еле слышно прошелестел он. — Зреет понизу натуга неведомая…
И угадал — совсем неподалеку ухнуло так, что земля под ногами качнулась, и в небо ввинтился рев невидимого отсюда исполинского столба воды. И угораздило же самый крупный из всех подземных фонтанов рвануть именно сейчас!
— Не выдай, княжна-матушка, унеси отсель! — панически завопил шаман, приседая и укрываясь облезлой своей накидкой. — Дивен-гад водяной из болота вылез, поглотит он нас, и не по алчбе, а ненароком, по ничтожеству нашему…
— Ты же сибилло бессмертное, — засмеялась принцесса. — Чего ж ты боишься?
— Того и страшусь, что по неизбывности своей плутать буду по его поганому нутру до самой его гадской погибели!
Перестань трястись, — безжалостно оборвала его причитания принцесса. — Ты хоть наполовину, а все-таки мужик. Слушать противно.
— Кабы сибилло хоть вполовину еще мужиком было, оно б тебя… Ой, ползет, близко подбирается!
— Никто не ползет — вода это подземная в небо столбом бьет, туман разгоняет. Видишь — светлее стало?
— Одно видно взору моему ведовскому — смерть кругом! И стародавнешняя, и свежохонькая, и грядущая…
— Боюсь, ты никогда не достроишь свой дворец, — невесело усмехнулась мона Сэниа, оглядывая разноцветную россыпь малых шатров и палаточек, окружавших княжеское жилище, многие из которых были крыты куда как более дорогими тканями и коврами, чем позволил себе Лронг.
— Руки не доходят, — как-то по-юношески робея, пробасил он. — Да и не надобны мне хоромы. Забросил я строительство столицы, все равно приходится больше по караванным стойбищам кочевать, порядок наводить. Когда на следующем солнечном круге придет сюда мой народ, новому князю легче будет столицу достраивать. Добрым словом меня помянут.
Принцесса незаметно вздохнула — в интонациях благородного рыцаря Лроногирэхихауда, уже прозванного на всей своей дороге Справедливым, проскальзывали чуть ли не старческие потки, и она знала, что есть в этом доля и ее вины, пусть невольной.
Вот и сейчас он стоял перед нею, переминаясь с ноги на ногу и смущенно наматывая на палец косичку, плетеную из стебельков заповедного бессмертника, совсем как в ту пору, когда он был еще презираемым всеми Травяным Рыцарем, врачевавшим убогих и переносящим тела умерших в мрачные анделахаллы, места последнего приюта тихриан.
— Почти мое жилище, госпожа моя, — спохватился он, откидывая перед нею полог шатра.
— Почту, почту, милый Лронг. — Она легко коснулась его руки. — Я прибыла сюда для беседы, потому что в сумрачную пору, когда одолевают тревожные мысли, лучше всего побыть рядом с истинным другом.
Серые с легкой прозеленью глаза, казавшиеся еще светлее на черном, как у всех тихриан, лице дрогнули — мона Сэниа поняла, что еще год назад у него вырвалось бы пылкое: «Я готов день и ночь быть подле тебя, прекраснейшая из женщин, чтобы рассеивать твои тревоги!» — но за этот год он научился управлять не только своими подданными, но и собственными страстями.
Она подошла к груде подушек, громоздящейся в глубине шатра. Даже беглого взгляда было достаточно, чтобы заметить многочисленные шерстинки, точно кто-то вытряхивал здесь изъеденную молью шубу.
— Сибилло? — с невольной усмешкой осведомилась принцесса. — Похоже, оно здесь ночевало.
— И едало, и пивало, — с такой же беззлобной улыбкой подтвердил Лронг. — Оно мне не слишком мешает, а отцу — в радость.
— Прости меня, я не спросила тебя сразу, как он? — Угасает, — просто ответил князь, не умевший кривить душой, но не смевший обременять своей скорбью ту, которую любил больше жизни. — Если бы не Паянна, его бы, наверное, уже не было с нами.
— Она что же, смыслит в тайнах врачевания? — недоверчиво спросила принцесса, знавшая по своему вынужденному пребыванию на Тихри, что сие искусство находится здесь едва ли не на пещерном уровне.
— Она ведь пыталась выходить собственного мужа и всех сыновей, — напомнил Лронг. — Было время научиться.
— Ну, если они с сибиллой дополняют друг друга…
— Как дикий кот с гуки-кукой: до смертоубийства пока не доходит, так и то хорошо. Но перепалки меж них забавные, отец от души веселится… — Он внимательно вгляделся в ее узкое, с пленительно очерченными скулами, лицо. — Но ты ведь пришла не для того, чтобы спрашивать о моем отце?
— Вы оба дороги моему сердцу и всегда в моей памяти, — проговорила она, и голос ее был теплее, чем она обычно себе позволяла. — Но кривить душой я не буду: сегодня у меня другая забота.
Она выбрала из груды большую подушку, стряхнула с нее линялую шерсть и уселась так, чтобы бездымные лиловые (не иначе как в ее честь!) светильники оказались у нее за спиной.
— С этой своей печалью, — продолжала она, — обращалась я к королю-кудеснику, повелителю пяти стихий, которому принадлежат все Первозданные острова, на одном из которых мы сейчас приютились. С его милостивого позволения, разумеется. Но он ответил мне, что для того, чтобы ответить на мой вопрос, его могущества недостаточно… А может быть, недоставало желания — уж слишком поспешен был его отказ.
Лронг уловил потаенную горечь в ее словах — было время, когда она и помыслить не могла, что к го-то возымеет дерзость не откликнуться на ее приказ или просьбу. Но врожденная чуткость подсказала ему, что с сочувствием надо повременить.
— В прошлый раз, помнится, я рассказала тебе, что мы нашли затерянную среди черных небес планету… чужой мир, все люди которого погибли много сотен лет назад. Но среди них попадались маги и колдуны, сибиллы, то есть, умевшие изготовлять чудодейственные талисманы. Один из них ты видишь на мне — эта хрустальная цепь с колокольцем позволяет мне понимать все людские языки, а моим собеседникам — внимать моей речи без толмача. Порой мне даже кажется, что меня понимают даже звери и птицы… Но я не о том. Она вздохнула и опустила голову.
— Я о Светлячке.
— Я это понял, прекрасная госпожа моя.
Да, верно, в прошлый свой прилет она уже рассказывала ему о своих поисках, но он ничем не мог помочь ей. Невеликодушно, наверное, заставлять его еще раз признаваться в своем бессилии.
— Понимаешь, Лронг, иногда надо просто выговориться, чтобы отмести все прежние предположения — тогда на их место придет что-то новое и, может быть, верное. Но так говорить можно только в кругу близких людей, когда не надо выбирать слова или, наоборот, прятать за ними что-то недосказанное.
Он прошелся по вытоптанному ковру, пригасил пару светильников — под сводом из тисненой кожи разлился мягкий полумрак, в котором слова текли свободнее, а звуки их казались мягче и доверительнее.
— Но как в прошлый раз я не смог помочь тебе, госпожа моя, — с горькой откровенностью признался он, опускаясь возле ее ног на ковер, — так и сейчас не вижу, чем могу быть полезен. Вот если бы мой отец сохранял еще ясный ум…
— А сибилло?
— На всех дорогах Тихри, вместе взятых, не найдется второго такого отъявленного и бесполезного болтуна и вруна. Так чем же он сможет быть полезным тебе на твоем Джаспере?
— Не на Джаспере — на Свахе.
— Хм?.. — невольно вырвалось у Лронга, изумленного тем, что целый мир может носить такое диковинное имя.
— В давние времена, когда наши предки только-только открыли — или приобрели — способность летать по просторам необозримой Вселенной, ими было найдено столько неизвестных миров, что приходилось давать им первые пришедшие на ум имена — в полеты ведь отправлялась в первую очередь любопытная молодежь, не обремененная ни мудростью, ни даже хорошим вкусом. Вот и появились в Звездных Анналах такие созвездия, как Собачья Колесница, Шлюшкина Норка… и наша Сорочья Свадьба. В этом созвездии, откуда, как мы полагаем, был привезен наш маленький Шоёо, мы нашли только одну звезду, у которой имелись планеты; честно признаться, нам тоже было недосуг выбирать благозвучные названия, и мы поименовали их просто Жених, Невеста и Сваха. Вот на последней-то мы и потеряли понапрасну почти год, и я не знаю, что нам делать, чтобы и дальше не тратить попусту драгоценное время…
— А в двух других мирах разве не живут создания, подобные человеку?
— Никто там не живет. То, что мы назвали Женихом — раскаленный шар, пылающий, как и положено страстному жениху: слишком близок он к ослепительному солнцу. На него мы не смогли бы даже высадиться. Невеста расположена подалее, она засушлива и спокойна, так что больше похожа на иссохшую старую деву; кораблик моего супруга, опускавшийся на ее каменистые равнины, не нашел там ничего, кроме ползучих тварей и чахлых колючек. Эта планета тоже слишком близка к яростному светилу, под лучами которого разумная жизнь просто немыслима.
А вы полагаете, что разумная жизнь иных миров подчиняется только тем мыслимым законам, которые вы открыли для себя?
Она поглядела на него с изумлением:
— И почему я раньше не поговорила с тобой, мудрый правитель Лронг? Ты совершенно прав: на выжженной солнцем Невесте когда-то, еще до первого посещения древних джасперян, могла существовать неведомая нам жизнь… — Она порывисто поднялась — и едва не подпрыгнула: прямо под ноги ей подкатился белый шар, точно пушистый футбольный мяч (еще одна выдумка командора для развлечения своих не слишком обремененных заботами дружинников).
— Пыжик! — вскрикнула она, радостно подхватывая на руки детеныша гуки-куки. — Ой, как потяжелел! И кто научил тебя так кувыркаться? Смотри, от мамаши попадет.
— Сибилло, пугало безмозглое, кто ж еще! — раздался низкий бархатистый голос, вызывающий в воображении образ благодушного гигантского шмеля. — Солнышка тебе над самым темечком, княжна нездешняя!
Мона Сэниа оглянулась — приподняв полог мускулистой рукой и уперев другую в крутой бок, на пороге стояла Паянна, как всегда, во вдовьем балахоне с пятью белыми полосками на рукаве — знак того, что пятеро дорогих ее сердцу людей отошли в край леденящих снегов. Черное и белое, желтое и красное — княжеское знамя Лроногирэхихауда: чернота живого тела, белизна предстоящей смерти, золотистость солнечного луча и пурпур… а вот тут уж не иначе как жрецы-красноризцы постарались, чтоб о себе напомнить…
— И тебе солнца неизбывного, добрая Паянна!
— Добрая! — фыркнула княжеская домоправительница, заходя в шатер шаркающей походкой, выдающей отечность когда-то резвых ног. — Слыхало бы тебя сибилло! Да и ты, князюшка, хорош — что не позаботился, не кликнул на стол собрать?
— Разговор у нас, не до того, Паяннушка!
Она необидчиво пожала плечами, сгребла в охапку резвившегося гукеныша и направилась к выходу.
— Так звать ли сибиллу, госпожа моя? — спросил вполголоса Лронг.
— Нет, — неожиданно решила принцесса. — А вот ты, Паянна, останься.
Грузная фигура замерла, потом плавно развернулась, и на плоском невыразительном лице поползли вверх серебрящиеся проседью косички бровей:
— Почто так, княжна? С волхователем равняешь?
— Просто я никогда не держала совет с женщиной, которая старше меня годами и опытом. Присаживайся.
Паянна, не церемонясь, опустилась в единственное резное кресло, предназначавшееся князю; Пыжик тут же свернулся калачиком и стал похож на белого гуся, спрятавшего голову под крыло.
— А ты что же, никогда материнских речей не слушалась? — неодобрительно пробормотала она.
— Дети королей Джаспера воспитываются без матерей, — пояснила мона Сэниа. — Как только принца — или принцессу — отнимают от груди, его мать навсегда удаляют от королевского двора. С богатым приданым, разумеется. Так что претендентов на ее руку бывает предостаточно — король, как правило, себе в наложницы дурнушек не берет.
— Жестоко, — вздохнул Лронг.
— Зато королевство избавлено от интриг, сплетен и заговоров. Ну да речь сейчас не о том. Я вспомнила, как еще в первую встречу сибилло ваше почтенное каким-то ведовским нюхом учуяло, что на Таире надет амулет в виде сережки. Значит, есть все-таки возможность находить скрытые талисманы!
— Это оно может, — безапелляционно заявила Паянна. — Да что проку? Закобенится, ленив больно.
— Паянна, а если я его очень-очень попрошу… Награду пообещаю царскую.
— Будто оно наград не нахапало!
— Что гадать? — поморщился Лронг, как видно с трудом переносивший брехливого шамана. — Покличь!
— Эгей, сибиллу к Справедливому! — не вставая с кресла, гаркнула Паянна голосом, больше подошедшим бы караванному погонщику. — Пока задницу от пуховика отдерет…
Но мгновенное появление шамана в княжеском шатре свидетельствовало о том, что малопочтенный старец не прохлаждался, а, скорее всего, подслушивал где-то рядышком. Меховая накидка, облинявшая до того, что черно-белые полосы стали на ней неразличимы, жалостливо шелестела на костлявых плечах, зато на голове красовалась невероятная чалма, свернутая из рыжей лисьей пелерины, подаренной ему когда-то Таирой.
— Почто потревожили? — заверещал шаман гнуснейшим сопрано. — Сибилло занедуженное дремало-почивало…
— Полно врать-то, дармоедина плешивая, — оборвала его нытье Паянна. — Здоров ты, как рогат после выгула. А что спал, так сразу видно: сапожки-то твои, пока дрых, без хозяйского ведома вкруг Князева шатра по грязи натоптались. Приструнил бы их!
Мона Сэниа тихонечко вздохнула — тяжко, наверное, Лронгу с утра до вечера слышать такую вот старческую перебранку… Поднялась, подошла к сибилле и, скрывая брезгливость, положила руки ему на плечи. Погладила вылинявший мех:
— Что, старче, неласковы тут с тобой? Как я вижу, и не приоденут, и не побалуют…
— Ох, княжна-матушка, истинно говоришь! Поглядь, как захирело сибилло неухоженное! — По его впалым щекам покатились неподдельные слезинки. — А ведь только моей мудростью и славен нынешний…
— Гх!.. — не выдержав, кашлянул Лронг.
— Вот и говорю: у старших поучаясь, ладно князь правит: поначалу Милосердным звали, теперь уж и Справедливым нарекли. Только вот с сибиллой неприветен: ни обновки, ни подношеньица… Сама-то, кстати, привезла ль чего?
Принцесса про себя усмехнулась: старый скряга сам шел на крючок.
— Кладовые мои от богатства ломятся, только ведь в том и мудрость правителя, чтобы даром свое состояние не расточать. А за работу, пусть самую малую, можно и наградить по-королевски: плащ, к примеру, парчовый, голубым мехом подбитый…
— А сколь трудов? — слезинки, как по мановению волшебного жезла, исчезли.
— Для тебя, кудесник высокоумный, считай — ничего. Талисман старинный затерян, отыскать надобно.
Шаман, все-таки чуя подвох, задергал пуговичным носиком, точно принюхиваясь:
— Здесь, что ли?
— М-м-м… Не очень далеко отсюда.
— Ворожбой своей переносить будешь? — почуял неладное шаман. — Уж не в ледяной ли Ад?
— Да что ты, советчик княжий, как можно! Место это будет тихое, туманное, одни таракашки бегают. Беленькие.
— За белых букорах и сапожки белые прибавить бы! По не все здесь обладали королевской дипломатичностью:
— Да что ты с ним хороводишься, княжна! — взорвалась Паянна. — Бери за шкирку и верши, что тебе надобно!
Мона Сэниа недоверчиво глянула па князя, которого еще совсем недавно звали Милосердным, но и на его лице ни малейшего сочувствия престарелому сутяжнику она не обнаружила. А, была не была!..
Она крепче сжата стариковское плечико, угловатое до колючести, и решительно шагнула вперед…
И тотчас же крупные, как виноградины, серебристые пузырьки замельтешили вокруг них, скрывая беззвучным кипением и крутой каменистый склон, прямо у них из-под ног сбегающий в заповедную долину, и замурованный совсем недавно вход в подземный склеп, где покоились останки девяти джасперян.
— Ишь, завела в болото, непутевая! — возопил мгновенно промокший шаман. — С князем своим озоруй!
Он принялся утираться, по-кошачьи размазывая по грязным щекам клейкую влагу. Линялые бантики, которыми были прихвачены его усы и брови, посыпались вниз, мгновенно потопляемые туманом. Но старый колдун, до сих пор дрожавший за каждую свою ниточку, не сделал ни малейшей попытки их уловить — настороженно выпрямляясь, он сдвигал набок свою лисью чалму, освобождая треугольное волосатое ухо.
— Тс-с-с… — еле слышно прошелестел он. — Зреет понизу натуга неведомая…
И угадал — совсем неподалеку ухнуло так, что земля под ногами качнулась, и в небо ввинтился рев невидимого отсюда исполинского столба воды. И угораздило же самый крупный из всех подземных фонтанов рвануть именно сейчас!
— Не выдай, княжна-матушка, унеси отсель! — панически завопил шаман, приседая и укрываясь облезлой своей накидкой. — Дивен-гад водяной из болота вылез, поглотит он нас, и не по алчбе, а ненароком, по ничтожеству нашему…
— Ты же сибилло бессмертное, — засмеялась принцесса. — Чего ж ты боишься?
— Того и страшусь, что по неизбывности своей плутать буду по его поганому нутру до самой его гадской погибели!
Перестань трястись, — безжалостно оборвала его причитания принцесса. — Ты хоть наполовину, а все-таки мужик. Слушать противно.
— Кабы сибилло хоть вполовину еще мужиком было, оно б тебя… Ой, ползет, близко подбирается!
— Никто не ползет — вода это подземная в небо столбом бьет, туман разгоняет. Видишь — светлее стало?
— Одно видно взору моему ведовскому — смерть кругом! И стародавнешняя, и свежохонькая, и грядущая…