Страница:
И вот они сидели на ковре, устилавшем пол в детской, и едва слышным шепотом перебирали все невозможные варианты, так как возможные уже были дважды проверены.
Кто мог перенести в Бирюзовый Дол почти одновременно и венценосного крэга (несомненно обитавшего где-то на Равнине Паладинов, но ни разу на памяти принцессы не показавшемуся на глаза не только простым джасперянам, но даже ни одному из членов королевской семьи), и заброшенного в неведомую вселенскую даль самозваного рыцаря по-Харраду?
Естественно, первая мысль была — король. Только он и его сыновья благодаря врожденной способности были в силах посылать свой голос, равно как и любой предмет или живое существо, в любой уголок Джаспера. Именно отец совсем недавно обращался к принцессе, и голос его безошибочно достиг Бирюзового Дола. Но, как и главное — зачем повелитель Джаспера, никогда и в глаза не видавший бродячего менестреля, смог не только отыскать, но и направить его вслед за пернатой тварью в нужное место?
Все это было как теоретически, так и практически невозможно, хотя у короля и наличествовал резон уничтожить предводителя крэгов чужими руками…
И еще одна немаловажная деталь: если оставить без объяснения появление Харра, то король и принцы могли бы, зримо представив себе мону Сэниа, переслать крэга поближе к ней, даже никогда не видя то место, где она находилась — таков был их наследственный дар. Но как они могли предусмотреть, что Гуен, их недремлющий сторож, не заметит непрошеного гостя с верхушки шатрового корабля?.. Да и рассчитать появление крэга точно на затененном пороге, чтобы его было не разглядеть из караульного кораблика… Нет. Такое мог совершить только некто, прекрасно знакомый с Бирюзовым Долом и жизнью его обитателей, то есть сотни раз видевший все это воочию.
Выходило, что и король, и его сыновья в этом не замешаны. Но тогда кто же оставался?
Оставалась, как ни печально, дружина. Но Борб, Пы и Ких плескались в море вместе с командором и, стало быть, отпадали. Кто был в карауле? Дуз. Молчун Дуз. Верный, зоркий, всегда обращенный лицом к надвигающейся опасности, словно предугадывающий ее шестым чувством. Некрасивый, длиннолицый и уже не слишком молодой Дуз, напоминавший охотничью собаку за секунду до того, как она сделает стойку. Приметливый Дуз, которого принцесса любила выбирать себе в напарники, потому что чувствовала себя в безопасности, когда он в бою прикрывал ее спину. Любой другой, находившийся в одиночестве в привратниц кой, теоретически имел возможность мгновенно слетать куда угодно и отправить венценосного крэга прямо на порог их жилища. Но только не Дуз. И уж никак не Харра, который для всей дружины был в неведомом и потому непредставимом далеке.
А ведь в неконтролируемом одиночестве находился и Эрромиорг. Кстати, венценосный крэг был, по-видимому, ближе всего именно к нему. Но не кто иной, как Эрм, так гордившийся своей должностью сенешаля, больше всех терял в случае любой перемены существующего положения вещей.
Так же незаметно друг для друга не могли исчезнуть Сорк и Флейж, остававшиеся в Урочище Белых Тараканов. Ну а если все-таки допустить, то кто из них?..
Сорк — такой же невзрачный, как и Дуз, только лицом покруглее; скромный, не терпящий роскоши и вычурности — даже его крэг, помнится, был без хохолка. Во всем, что называется — золотая середина. Такие не бывают персонально незаменимыми, но на них держится если не все королевство, то уж точно — его войско. У таких ровно столько верности, чтобы никогда не изменить своему долгу, и недостает хитрости, чтобы в случае, если это все-таки произойдет, совершить это бесследно и безнаказанно. Да, крэг у него был серенький и поэтому, наверное, и его самого командор как-то назвал «серым, как штаны пожарника». Нет, коварный предводитель крэгов, изощренный в хитросплетениях интриг и заговоров, никогда не выбрал бы себе в помощники такого бесхитростного служаку, как Сорк.
И последним в этом невеселом списке оказался Флейж, рыжий насмешник, о котором Юрг после пересказа плачевной истории о Ромео и Юлии отозвался: «Ну этот — помесь Тибальда и Меркуцио». Мона Сэниа плохо представляла себе того и другого, но одно она знала точно: если бы бесславно почившая тварь явилась к Флейжу с посулами или угрозами, то ему в любом случае и договорить не удалось бы: его венценосную голову ожидала бы та же самая участь, что и в этот раз от руки Харра по-Харрады. Кстати, о местонахождении последнего ни Сорк, ни Флейж тоже не подозревали.
Наступила минута уныния.
— Что же нам остается, муж мой, любовь моя? — шепотом, полным глубочайшего разочарования, вопросила мона Сэниа.
— Вынужден констатировать, что осталось самое невероятное: мы сами… Нет, это бред какой-то!
— Тогда — как это у вас на Земле называются люди, разыскивающие преступников?
— М-м-м… детективы, если память мне не изменяет.
— Ну, так вот: мы с тобой просто никудышные де-тек-ти-вы. Я верно произнесла?
— Ты и мыслишь правильно: где-то в своих рассуждениях мы допускаем принципиальную ошибку. Глупейшую притом. Но…
— Одно только «но»?
— И одного хватит! — Он неожиданно сгреб ее в охапку, неуклюже, по-медвежьи — адреналин, взвинченный до предельного градуса всеми дневными происшествиями, ударил-таки в голову. — Мне совсем не нужно, чтобы ты была детективом — оставайся только всегда такой, как сегодня… Ты бы видела себя со стороны! Я всегда чувствовал, что в тебе дремлет королева, мое твое величество… Мое…
— Ох, не в детской же… Погоди. Это, наверное, оттого, что мне предложили стать властительницей всего Джаспера. На правах регентши. Вот я и вошла в роль.
— Тебе? Трах-тибидох! И кто же? Папенька?
— Ну что ты! Покойник. Собственной персоной.
— Та-а-ак, он, оказывается, еще успел наделать тебе гнусных предложений? Вот и оставляй тебя одну. Да, как снег на голову.
О, древние боги — снег! Снежок на голову был тогда, когда она услышала голос отца. А вот все последующее — это уже был обвал. Лавина. А ведь она еще не рассказала Юргу и половины всего, что с ней сегодня приключилось. Только это — после. После…
А после была все та же неизбывная нежность, и любимые руки, замыкающие ее в теплый кокон отчуждения от всего мира, и шорох потрескавшихся губ, повторяющих беззвучно, но узнаваемо: «Королева… моя королева…» Постороннему слуху это сонное бормотание показалось бы или слишком высокопарным, или до унизительности пошлым — но разве можно дозволять чужому уху подстерегать слова, бездумно рождаемые одним дыханием?.. Королева. А почему — нет? Довольно чувствовать себя изгнанницей, из милости пригретой великодушным Алэлом. Да, королева. Королева сказочного бирюзового царства. Обласканное морем крошечное королевство с ящеричным именем — Игуана; причудливый кораблик в невообразимых просторах беззлобных индиговых волн; недвижный кораблик, осененный изумрудными парусами неувядаемой зелени… «Моя королева, — донеслось из жаркой темноты, — я и не надеялся, что ты подаришь мне еще одну такую же ночь, как тогда, когда мы с тобой занимались любовью в лесу, на цветущем огненном папоротнике…»
Лиловым крылом отчаяния полыхнуло и исчезло сказочное королевство.
Потому что этого никогда не было на цветущем папоротнике!..
— Что ты? — Он встревоженно поднялся на локте. Немигающие глаза слепо глядели вверх, где сквозь мутноватый потолочный купол так же незряче стыла предутренняя луна.
— Да что с тобой? Я совсем забыл, что ты умаялась на Свахе, маленькая моя… Ну, спи спокойно, а завтра я все хлопоты возьму на себя.
Как бы не так — из детской послышалось требовательное вяканье безымянного младенца. Она стремительно поднялась, нашаривая свой офит и радуясь поводу отсрочить такое страшное для нее объяснение. Но Юрг из солидарности тоже покинул свое ложе и теперь горестно вздыхал у нее за спиной:
— Он же, стервец, каждую ночь по пять раз будет тебя вздергивать… Завтра с утра пораньше надо попросить у Ардиньки, чтобы подыскала кормилицу, а нет, так просто на ночь его под бок козе пристраивать… Хочешь, я его подержу, пока ты молоко греешь?
— Не нужно.
— Нет, ты определенно какая-то не такая. Может, я что-то не так сказал?
Не так… «Мы с тобой занимались любовью в лесу, на цветущем огненном папоротнике».
— Заниматься можно рукоделием, — проговорила она сухо. — Или стряпней. Или танцами. Но любовь — это не то, чем занимаются.
Он как-то равнодушно вздохнул, позевывая:
— Ну, извини. У нас просто так говорят. Если я тебе не нужен, то я пойду, а? — и пошел. Поговорил со своей королевой и пошел спать, звездный эрл…
А она, накормив ненасытного карапуза, так и пролежала до утра, устремив свой невидящий взгляд вверх, туда, где уже не светился стертый пятачок последней луны.
Наутро, едва открыв глаза, командор, как видно, решил взять реванш за все вчерашнее: прежде всего, погнал Флейжа в королевскую резиденцию, за Ардиенью; когда та прибыла, осторожно, на цыпочках прокрался в детскую и вынес на белый свет новообретенного члена их семейства. Младшая царевна ахнула, всплеснув руками, восторженно и чуточку испуганно. Словно и не человеческого младенца увидала, а детеныша чуды-юды. Правда, сразу же спохватилась, принялась разматывать мокрые пеленки.
Малыш отпихивал ее крепкими длинными ножками и счастливо ухмылялся.
— Как его нарекли? — спросила Ардиень, тоже не удержавшаяся от ответной улыбки.
А это мы сейчас спросим, — Юрг направился к Харру, все еще отсыпавшемуся после всех своих одиссей возле привратного кораблика; добровольная нянька неуверенно последовала за ним. — Эй, счастливый папаша, день на дворе!
Спящий с трудом приходил в себя. Разлепил веки, уставился в утреннее небо, и на его осунувшемся лице отразилась такая тоска, какая только овладевает человеком в преддверьи смертного часа.
Командор с царевной переглянулись — было очевидно, что отнюдь не осчастливленного своим возвращением менестреля надо из этого состояния как-то выводить.
— М-да, — пробормотал Юрг, — прибежали в избу дети, второпях зовут отца… Тятя, тятя, как сыночка-то кличут?
Харр медленно сел, подтянув под себя ноги. Глядел он опять в никуда, устремляя мутноватый взор между Ардиенью и командором. Неизгладимые видения прошлого маячили перед ним, заслоняя все настоящее.
Мона Сэниа, поднявшаяся при звуках чужого голоса, вышла из своего дома, инстинктивно перепрыгнув через то место, где вчера топорщилась кучка перьев; но дальше не пошла, наблюдая за всем происходящим издалека и почти так же безучастно, как и блудный странник.
Между тем младшая Алэлова дочь достала спрятанную на груди коробочку с золотистой цветочной пыльцой, обмакнула в нее мизинец и, гибко наклонившись над чернокожим великаном, нарисовала на его лбу, между убегающими вверх косичками бровей, крошечное солнышко — знак просветления. Харр тряхнул головой, так что несколько золотых пылинок ссыпалось ему на нос, и уже достаточно осмысленно уставился на царевну.
— Как зовут твоего сына, милый человек? — зажурчал ее голосок.
Он вздрогнул, точно над его ухом прозвучал оглушительный разряд, помахал рукой, прогоняя вновь явившееся ему видение. Потом пожевал губами и неуверенно произнес:
— Эзер… Эзерис.
— Черт тебя дери, менестрель, — нарочито грубовато воскликнул командор, чтобы окончательно вывести его из столбнячного состояния. — А попроще ты ничего не мог придумать?
— Я?.. — растерянно пробормотал Харр и снова повел рукой, отстраняя от себя тени прошлого.
Ардиень укоризненно глянула на Юрга и, передав ему ребенка, тихонько присела рядом.
— Все теперь будет хорошо, — зашептала она, поглаживая его по спутанным волосам, — все страшное позади; ты теперь только о сыне думай, я его тебе вынянчу, и все будет хорошо, все обязательно будет хорошо…
Что-то пожухлое, еще недавно бывшее голубым, выскользнуло из-под ее пальцев — то ли василек, то ли бабочка. Харр машинально поймал это на черную ладонь.
— Пирлюха, — прошептал он; — и ее, бедолагу, не пожалели…
И в тот же миг откуда-то из-за плеча моны Сэниа стремительно выметнулся Кукушонок, и пронзительный крик его даже отдаленно не напоминал тот почти человеческий голос, который все затворники Игуаны привыкли от него слышать. Ринувшись между Харром и Ардиенью, он точным клевком подхватил с черной ладони дохлую букашку.
— Ты что, Кукушонок? — крикнула мона Сэниа, подбегая.
— Крэг! — прозвучало, как проклятие. — Это маленький крэг!
7. Неприкасаемый
Кто мог перенести в Бирюзовый Дол почти одновременно и венценосного крэга (несомненно обитавшего где-то на Равнине Паладинов, но ни разу на памяти принцессы не показавшемуся на глаза не только простым джасперянам, но даже ни одному из членов королевской семьи), и заброшенного в неведомую вселенскую даль самозваного рыцаря по-Харраду?
Естественно, первая мысль была — король. Только он и его сыновья благодаря врожденной способности были в силах посылать свой голос, равно как и любой предмет или живое существо, в любой уголок Джаспера. Именно отец совсем недавно обращался к принцессе, и голос его безошибочно достиг Бирюзового Дола. Но, как и главное — зачем повелитель Джаспера, никогда и в глаза не видавший бродячего менестреля, смог не только отыскать, но и направить его вслед за пернатой тварью в нужное место?
Все это было как теоретически, так и практически невозможно, хотя у короля и наличествовал резон уничтожить предводителя крэгов чужими руками…
И еще одна немаловажная деталь: если оставить без объяснения появление Харра, то король и принцы могли бы, зримо представив себе мону Сэниа, переслать крэга поближе к ней, даже никогда не видя то место, где она находилась — таков был их наследственный дар. Но как они могли предусмотреть, что Гуен, их недремлющий сторож, не заметит непрошеного гостя с верхушки шатрового корабля?.. Да и рассчитать появление крэга точно на затененном пороге, чтобы его было не разглядеть из караульного кораблика… Нет. Такое мог совершить только некто, прекрасно знакомый с Бирюзовым Долом и жизнью его обитателей, то есть сотни раз видевший все это воочию.
Выходило, что и король, и его сыновья в этом не замешаны. Но тогда кто же оставался?
Оставалась, как ни печально, дружина. Но Борб, Пы и Ких плескались в море вместе с командором и, стало быть, отпадали. Кто был в карауле? Дуз. Молчун Дуз. Верный, зоркий, всегда обращенный лицом к надвигающейся опасности, словно предугадывающий ее шестым чувством. Некрасивый, длиннолицый и уже не слишком молодой Дуз, напоминавший охотничью собаку за секунду до того, как она сделает стойку. Приметливый Дуз, которого принцесса любила выбирать себе в напарники, потому что чувствовала себя в безопасности, когда он в бою прикрывал ее спину. Любой другой, находившийся в одиночестве в привратниц кой, теоретически имел возможность мгновенно слетать куда угодно и отправить венценосного крэга прямо на порог их жилища. Но только не Дуз. И уж никак не Харра, который для всей дружины был в неведомом и потому непредставимом далеке.
А ведь в неконтролируемом одиночестве находился и Эрромиорг. Кстати, венценосный крэг был, по-видимому, ближе всего именно к нему. Но не кто иной, как Эрм, так гордившийся своей должностью сенешаля, больше всех терял в случае любой перемены существующего положения вещей.
Так же незаметно друг для друга не могли исчезнуть Сорк и Флейж, остававшиеся в Урочище Белых Тараканов. Ну а если все-таки допустить, то кто из них?..
Сорк — такой же невзрачный, как и Дуз, только лицом покруглее; скромный, не терпящий роскоши и вычурности — даже его крэг, помнится, был без хохолка. Во всем, что называется — золотая середина. Такие не бывают персонально незаменимыми, но на них держится если не все королевство, то уж точно — его войско. У таких ровно столько верности, чтобы никогда не изменить своему долгу, и недостает хитрости, чтобы в случае, если это все-таки произойдет, совершить это бесследно и безнаказанно. Да, крэг у него был серенький и поэтому, наверное, и его самого командор как-то назвал «серым, как штаны пожарника». Нет, коварный предводитель крэгов, изощренный в хитросплетениях интриг и заговоров, никогда не выбрал бы себе в помощники такого бесхитростного служаку, как Сорк.
И последним в этом невеселом списке оказался Флейж, рыжий насмешник, о котором Юрг после пересказа плачевной истории о Ромео и Юлии отозвался: «Ну этот — помесь Тибальда и Меркуцио». Мона Сэниа плохо представляла себе того и другого, но одно она знала точно: если бы бесславно почившая тварь явилась к Флейжу с посулами или угрозами, то ему в любом случае и договорить не удалось бы: его венценосную голову ожидала бы та же самая участь, что и в этот раз от руки Харра по-Харрады. Кстати, о местонахождении последнего ни Сорк, ни Флейж тоже не подозревали.
Наступила минута уныния.
— Что же нам остается, муж мой, любовь моя? — шепотом, полным глубочайшего разочарования, вопросила мона Сэниа.
— Вынужден констатировать, что осталось самое невероятное: мы сами… Нет, это бред какой-то!
— Тогда — как это у вас на Земле называются люди, разыскивающие преступников?
— М-м-м… детективы, если память мне не изменяет.
— Ну, так вот: мы с тобой просто никудышные де-тек-ти-вы. Я верно произнесла?
— Ты и мыслишь правильно: где-то в своих рассуждениях мы допускаем принципиальную ошибку. Глупейшую притом. Но…
— Одно только «но»?
— И одного хватит! — Он неожиданно сгреб ее в охапку, неуклюже, по-медвежьи — адреналин, взвинченный до предельного градуса всеми дневными происшествиями, ударил-таки в голову. — Мне совсем не нужно, чтобы ты была детективом — оставайся только всегда такой, как сегодня… Ты бы видела себя со стороны! Я всегда чувствовал, что в тебе дремлет королева, мое твое величество… Мое…
— Ох, не в детской же… Погоди. Это, наверное, оттого, что мне предложили стать властительницей всего Джаспера. На правах регентши. Вот я и вошла в роль.
— Тебе? Трах-тибидох! И кто же? Папенька?
— Ну что ты! Покойник. Собственной персоной.
— Та-а-ак, он, оказывается, еще успел наделать тебе гнусных предложений? Вот и оставляй тебя одну. Да, как снег на голову.
О, древние боги — снег! Снежок на голову был тогда, когда она услышала голос отца. А вот все последующее — это уже был обвал. Лавина. А ведь она еще не рассказала Юргу и половины всего, что с ней сегодня приключилось. Только это — после. После…
А после была все та же неизбывная нежность, и любимые руки, замыкающие ее в теплый кокон отчуждения от всего мира, и шорох потрескавшихся губ, повторяющих беззвучно, но узнаваемо: «Королева… моя королева…» Постороннему слуху это сонное бормотание показалось бы или слишком высокопарным, или до унизительности пошлым — но разве можно дозволять чужому уху подстерегать слова, бездумно рождаемые одним дыханием?.. Королева. А почему — нет? Довольно чувствовать себя изгнанницей, из милости пригретой великодушным Алэлом. Да, королева. Королева сказочного бирюзового царства. Обласканное морем крошечное королевство с ящеричным именем — Игуана; причудливый кораблик в невообразимых просторах беззлобных индиговых волн; недвижный кораблик, осененный изумрудными парусами неувядаемой зелени… «Моя королева, — донеслось из жаркой темноты, — я и не надеялся, что ты подаришь мне еще одну такую же ночь, как тогда, когда мы с тобой занимались любовью в лесу, на цветущем огненном папоротнике…»
Лиловым крылом отчаяния полыхнуло и исчезло сказочное королевство.
Потому что этого никогда не было на цветущем папоротнике!..
— Что ты? — Он встревоженно поднялся на локте. Немигающие глаза слепо глядели вверх, где сквозь мутноватый потолочный купол так же незряче стыла предутренняя луна.
— Да что с тобой? Я совсем забыл, что ты умаялась на Свахе, маленькая моя… Ну, спи спокойно, а завтра я все хлопоты возьму на себя.
Как бы не так — из детской послышалось требовательное вяканье безымянного младенца. Она стремительно поднялась, нашаривая свой офит и радуясь поводу отсрочить такое страшное для нее объяснение. Но Юрг из солидарности тоже покинул свое ложе и теперь горестно вздыхал у нее за спиной:
— Он же, стервец, каждую ночь по пять раз будет тебя вздергивать… Завтра с утра пораньше надо попросить у Ардиньки, чтобы подыскала кормилицу, а нет, так просто на ночь его под бок козе пристраивать… Хочешь, я его подержу, пока ты молоко греешь?
— Не нужно.
— Нет, ты определенно какая-то не такая. Может, я что-то не так сказал?
Не так… «Мы с тобой занимались любовью в лесу, на цветущем огненном папоротнике».
— Заниматься можно рукоделием, — проговорила она сухо. — Или стряпней. Или танцами. Но любовь — это не то, чем занимаются.
Он как-то равнодушно вздохнул, позевывая:
— Ну, извини. У нас просто так говорят. Если я тебе не нужен, то я пойду, а? — и пошел. Поговорил со своей королевой и пошел спать, звездный эрл…
А она, накормив ненасытного карапуза, так и пролежала до утра, устремив свой невидящий взгляд вверх, туда, где уже не светился стертый пятачок последней луны.
Наутро, едва открыв глаза, командор, как видно, решил взять реванш за все вчерашнее: прежде всего, погнал Флейжа в королевскую резиденцию, за Ардиенью; когда та прибыла, осторожно, на цыпочках прокрался в детскую и вынес на белый свет новообретенного члена их семейства. Младшая царевна ахнула, всплеснув руками, восторженно и чуточку испуганно. Словно и не человеческого младенца увидала, а детеныша чуды-юды. Правда, сразу же спохватилась, принялась разматывать мокрые пеленки.
Малыш отпихивал ее крепкими длинными ножками и счастливо ухмылялся.
— Как его нарекли? — спросила Ардиень, тоже не удержавшаяся от ответной улыбки.
А это мы сейчас спросим, — Юрг направился к Харру, все еще отсыпавшемуся после всех своих одиссей возле привратного кораблика; добровольная нянька неуверенно последовала за ним. — Эй, счастливый папаша, день на дворе!
Спящий с трудом приходил в себя. Разлепил веки, уставился в утреннее небо, и на его осунувшемся лице отразилась такая тоска, какая только овладевает человеком в преддверьи смертного часа.
Командор с царевной переглянулись — было очевидно, что отнюдь не осчастливленного своим возвращением менестреля надо из этого состояния как-то выводить.
— М-да, — пробормотал Юрг, — прибежали в избу дети, второпях зовут отца… Тятя, тятя, как сыночка-то кличут?
Харр медленно сел, подтянув под себя ноги. Глядел он опять в никуда, устремляя мутноватый взор между Ардиенью и командором. Неизгладимые видения прошлого маячили перед ним, заслоняя все настоящее.
Мона Сэниа, поднявшаяся при звуках чужого голоса, вышла из своего дома, инстинктивно перепрыгнув через то место, где вчера топорщилась кучка перьев; но дальше не пошла, наблюдая за всем происходящим издалека и почти так же безучастно, как и блудный странник.
Между тем младшая Алэлова дочь достала спрятанную на груди коробочку с золотистой цветочной пыльцой, обмакнула в нее мизинец и, гибко наклонившись над чернокожим великаном, нарисовала на его лбу, между убегающими вверх косичками бровей, крошечное солнышко — знак просветления. Харр тряхнул головой, так что несколько золотых пылинок ссыпалось ему на нос, и уже достаточно осмысленно уставился на царевну.
— Как зовут твоего сына, милый человек? — зажурчал ее голосок.
Он вздрогнул, точно над его ухом прозвучал оглушительный разряд, помахал рукой, прогоняя вновь явившееся ему видение. Потом пожевал губами и неуверенно произнес:
— Эзер… Эзерис.
— Черт тебя дери, менестрель, — нарочито грубовато воскликнул командор, чтобы окончательно вывести его из столбнячного состояния. — А попроще ты ничего не мог придумать?
— Я?.. — растерянно пробормотал Харр и снова повел рукой, отстраняя от себя тени прошлого.
Ардиень укоризненно глянула на Юрга и, передав ему ребенка, тихонько присела рядом.
— Все теперь будет хорошо, — зашептала она, поглаживая его по спутанным волосам, — все страшное позади; ты теперь только о сыне думай, я его тебе вынянчу, и все будет хорошо, все обязательно будет хорошо…
Что-то пожухлое, еще недавно бывшее голубым, выскользнуло из-под ее пальцев — то ли василек, то ли бабочка. Харр машинально поймал это на черную ладонь.
— Пирлюха, — прошептал он; — и ее, бедолагу, не пожалели…
И в тот же миг откуда-то из-за плеча моны Сэниа стремительно выметнулся Кукушонок, и пронзительный крик его даже отдаленно не напоминал тот почти человеческий голос, который все затворники Игуаны привыкли от него слышать. Ринувшись между Харром и Ардиенью, он точным клевком подхватил с черной ладони дохлую букашку.
— Ты что, Кукушонок? — крикнула мона Сэниа, подбегая.
— Крэг! — прозвучало, как проклятие. — Это маленький крэг!
7. Неприкасаемый
Охи, ахи и страхи, вызванные опознанием крошечного крэга, постепенно улеглись, благо злополучная тварь как минимум сутки пребывала в дохлейшем состоянии. Во избежание сюрпризов бренные останки были удостоены той же погребальной почести, что и его венценосный сородич, после чего все бирюзоводольцы вернулись к повседневным хлопотам.
Прежде всего, следовало обезопасить себя от непрерывного ора менестрелева отпрыска, как видно с рождения тренировавшего голосовые связки по двадцать три часа в сутки. Для этого один из двух экспедиционных корабликов пришвартовали сзади к центральному, соединив его проходами как с детской, так и с шатровым покоем — последний главным образом для Ардиньки, сразу принявшей темнокожего скандалиста как родного. Туда переместили перламутровую, уже кое-где облупившуюся колыбель, и некоторое время Флейж порхал между Асмуровым замком и Бирюзовым Долом, но велению принцессы обустраивая сей ясельный приют для почитаемой всеми царевны-нянюшки на свой вкус, оказавшийся вполне изысканным.
Неведомая первозданным роскошь, с которой была обставлена круглая светелка, изумила и даже чуточку напугала Ардиньку, чей быт немногим отличался от жизни отцовских подданных, тем не менее, она была нескрываемо счастлива. Только сейчас обнаружилось, что она сегодня захватила с собой плетеную корзинку, с которой ее матушка прилетала на помощь Касаулте.
Как и прошлым летом, внутри кто-то шевелился.
Под любопытными взорами присутствующих девушка достала выдолбленную тыкву; из нее, зябко пошевеливая усиками, выполз невероятно мохнатый свянич, как заметил Юрг, до жути похожий на земного паука-птицееда, только о шести лапах. Страхолюдное существо огляделось, тараща фасеточные глазища, и отправилось обследовать Эзерисовы апартаменты, не делая пока, к облегчению Юрга и его команды, никаких попыток проникнуть в соседние помещения.
Во всей этой суете безучастными оставались только двое: мона Сэниа, старательно занимавшаяся какими-то мелочами, чтобы ее отрешенность не бросалась в глаза, и новоявленный отец, которого никак нельзя было назвать счастливым. У этого забота была одна — похоже, он собрался восполнить все то, что ему не удалось съесть за прошедший со времени его исчезновения год. Кухонные сервы, нагруженные блюдами и тарелками, выстроились в очередь, предлагая оголодавшему страннику все мыслимые и немыслимые яства, какие только отыскались в замковой кухне и были присланы на Игуану щедрым Эрромиоргом.
Наконец Ардинька, краем глаза все время наблюдавшая за чернокожим странником, приблизилась к командору и тронула его за рукав:
— Останови своего друга: он ведь поглощает пищу не от голода или жадности, а по смятению чувств. Как бы лечить не пришлось…
Юрг спохватился — у него и самого мелькала в голове такая мысль. Он торопливой рысью направился к неуемному едоку:
— Эй, калика перехожий, может, хватит пировать в одиночестве? Лопнешь. Ну-ка, мелочь служивая, — обратился он к сервам, — валите отсюда по-быстрому со всей этой снедью! А тебе, дорогой, не худо бы прогуляться до кустиков.
— А то, — апатично отозвался менестрель, поднимаясь.
Он сделал один осторожный шаг — и, пугливо взмахнув руками, ухватился за плечо командора. Впечатление было такое, словно он увидел под ногами внезапно разверзшуюся пропасть.
— Топай, топай, я с тобой — значит, все в норме. — Он цепко прихватил Харра за пояс — ну совсем как брата-курсанта в давние времена…
— Кабы так, — пробормотал менестрель, старчески шаркая ногами.
Юрг про себя вздохнул: и надо же, как скрутило парня! А еще почитал себя бывалым путешественником. Но тот внезапно остановился и хлопнул себя по правому бедру:
— Меч! И меч зажилили, блевуны сучьи!
— Ничего, ничего. Ты двигай по прямой. В кустиках тебе меч не понадобится, а вернемся — я тебе свой отдам. Как обещался.
Дело, кажется, шло к выздоровлению — Харр начал ругаться. Хороший знак. Еще немного, и можно будет начать потихоньку вызнавать у него секрет его появления на Игуане, а это, как-никак, уже половина загадки, которую они с Сэнни так и не смогли разрешить этой ночью.
Они вышли за стену и оказались на вытоптанной конями проплешине, с трех сторон окруженной исполинскими сизоватыми соснами; это место, поименованное кем-то как Воротник Игуаны, было скрещением немногочисленных путей острова: вперед уходила прямая, как пробор, просека, тянущаяся вдоль Игуньего хребта до самой оконечности восточного мыса — трасса ежедневных конных прогулок; вправо и влево сбегали широкие тропы, круто спускавшиеся к козьим загонам, лужайкам с невиданной на Равнине Паладинов сахарной травой, где так любили отдыхать крылатые кони, и дальше — к самой воде. Как видно, короли Первозданных островов на протяжении столетий не допускали сюда ни единого шквального ветра, так что древесные стволы, отливающие теплым матовым светом, как хорошо отполированная яшма, в неправдоподобной своей прямизне вознесли свои кроны на такую вышину, что с земли даже не слышно было их горнего шума.
Харр остановился, запрокинул голову, и впервые дыхание его стало свободным, не сдавленным внутренней болью. Душистые лесные ладони первозданной тишины разглаживали его лицо, неощутимо сметая с него заскорузлую корочку гибельных воспоминаний, и Юрг сейчас многое отдал бы за то, чтобы не нарушать этой умиротворяющей волшбы.
Но что-то неведомое угрожало всему Бирюзовому Долу, чужая враждебная воля, проникшая в его тайну, и с тех пор, как здесь появился треклятый венценосный крэг, каждая минута была чревата возможной опасности.
Так что беднягу менестреля надо было любой ценой разговорить.
Юрг по его примеру запрокинул голову, поймал губами падучую сосновую иголку и постарался настроиться на тот же полуотрешенный лад, что и его спутник. Удалось это, как говорится, с пол-оборота — почудилось даже, что он дома, в устланном белым мхом, точно заиндевелом, бору, что был сбережен экологами по соседству с Куду-Кюельским космодромом, куда так сподручно было умыкать смазливеньких сисопочек, (а несимпатичных в космодромный центр просто не брали). Чтобы часом не нарушить эту умиротворяющую тишину, он даже дышать приноровился в едином ритме с тихрианином. И когда благодушное слияние достигло максимального предела, само собой вырвалось естественное земное:
— Хорошо-то как, едрена вошь!
— А то! — с готовностью отозвался самозваный рыцарь.
Ага, есть контакт.
— Небось, тянуло сюда? Или больше — на Тихри родимую?
— Да куда угодно! Ох, и обрыдла мне вся тамошняя блевотина, что зеленая, что медовая, что полосатая… Думал, всю остатнюю жизнь так и буду кружить по уступам.
— Кто ж помог?.. — вкрадчиво вставил пока еще ничего не понимавший из его слов командор.
Харр только плечами пожал.
— Ты все-таки припомни, дружище, ведь кто-то был с тобою рядом перед тем, как ты здесь очутился? Ну, представь себе, как все происходило!
Похоже, не надо было этого говорить — черное лицо болезненно скривилось, и Харр, резко повернувшись, вломился в молодую колючую поросль.
— Кто был со мной, того уж нету на белом свете, — донеслось оттуда. — Так что не тяни из меня жилы, амант.
Юрг махнул рукой и побрел обратно: ничего, жрать захочет — вернется. Жизнерадостная голубизна обжитого гнезда настраивала на оптимистический лад: вон внизу, в прогретой субтропической бухточке Сэнни с Ардинькой пацана прямо под открытым небом купают, так что увидит папаша сынулю, небось, отойдет от черных дум своих.
Он махнул на все рукой и козлиными прыжками спустился по тропинке вниз, к воде, и едва не наступил на мохнатого свянича, который, расположившись на траве, наблюдал за процессом купания, брезгливо встряхиваясь, когда на него попадали брызги. Гуен плотоядно косила на него золотым оком, топорщила все три свои хохла, зато Шоёо откровенно заигрывал с ним, подползая сзади и делая вид, что хочет укусить за заднюю лапку. Свянич эти панибратские поползновения индифферентно игнорировал, пока они ему вконец не надоели; тогда он развернулся, солидно осел на пушистый задок и, поднеся переднюю лапку к выпуклому радужному глазу, сделал совершенно человеческий вращательный жест, однозначно переводимый как «ты что, совсем с приветом?»
Ардинька залилась колокольчиковым смехом; чумазый Эзерис, явно не соответствовавший своему лучезарному имени, тоже растянул до ушей и без того не маленький ротик, но хлебнул солоноватой воды и обиженно заперхал; Юрг фыркнул. Пристыженный Шоёо гибкими куньими прыжками умчался наверх, в караулку, за пазуху к ухмылявшемуся Киху.
И только мона Сэниа даже не улыбнулась. Юрг мгновенно оценил ситуацию и, решительным строевым шагом приблизившись к жене, сгреб ее в охапку и, подражая подвигу достославного князя Потемкина, на руках вознес ее по крутой тропе и, проследовав через лазоревый луг и шатровый покой, чуть ли не швырнул ее на аккуратно застеленную сервами постель.
— Очнись! — крикнул он. — У нас тут в любой момент может появиться дюжина крэгов, и еще хорошо, если не сотня! Харр молчит, как партизан на допросе, и я подозреваю, что у него с башкой не все в порядке; но не лететь же к Алэлу — помогите, мол, дедушка, у нас тут венценосные бяки завелись!.. Мы ведь ему слово давали, что никто не узнает о том, что происходит на Первозданных островах. А кто-то проболтался. Как теперь прикажешь объясняться со здешним государем-батюшкой?
Мона Сэниа едва шевельнула сухими губами:
— Не знаю.
Черт побери, да что с тобой? Вчера я на тебя глядел — нарадоваться не мог. Что за это время стряслось? Вроде бы все началось с того, что я поговорил с Ардинькой. Или нет? Между прочим, глядишь ты на нее, словно это привидение какое-то. С чего вдруг? Она же всю зиму помогала нам Ю-юшку с Фирюзой нянчить, крутилась тут как волчок, в особенности тогда, когда ты сама на Свахе пропадала. Все по воле вольной, никто ее не принуждал. Сердечко у нее такое золотое, хоть и рожица рыбья. Приревновала ты меня к ней, что ли?
Горячо, мой звездный эрл, горячо. Только не в Ардиньке дело. А в чем — лучше умереть, чем произнести вслух.
Хорошо еще — не умел он подслушивать ее мысли.
— Или к сестричкам ее старшим, гусыням расфуфыренным? Жили у бабуси два чванливых гуся… Ты бы и старушку-королеву сюда приплела. Ох, и глупая ты у меня, мое твое возлюбленное величество!
Он двумя пальцами острожно приподнял ее упрямый подбородок и принялся целовать застывшее лицо, немилосердно царапая нос об острые камни драгоценного обруча.
— Да знаешь ли ты, что если их всех расставить в шеренгу по одной, да прибавить еще девчонок из моего интерната, у которых я списывал, и первокурсниц из академии, коих я от спортзала до общежития провожал, и вертихвосток с космодрома, с которыми мы землянику на болоте собирали, а потом мне на них поглядеть — честное слово, я ведь вместо них одну тебя видеть буду! Представляешь себе: шеренга душ так на пятьсот, и все на одно лицо. Твое.
Мона Сэниа едва уловимо вздохнула.
— Не веришь? Не веришь — и правильно делаешь: земляника на болоте не растет.
Теперь она уже смогла тихонько рассмеяться.
— Кто смеется — тот, как утверждают наши эскулапы, абсолютно здоров. А теперь, когда все встало на свои места, может, скажешь, что все-таки выбило тебя из колеи, а?
Она медлила всего какой-то миг.
— Я просто до смерти испугалась, — проговорила она, опуская голову. — Когда на пороге появился этот крэг… Слава древним богам, вмешался Харр, но тогда я по-настоящему и струсить еще не успела. Но вот ночью, когда припомнилось все происшедшее, меня охватил настоящий ужас — ночной, какой нападает только в темноте. Ты меня понимаешь?
— Еще бы. Будто я сам никогда ничего не боялся! Это ведь только трусы врут, что им везде море по колено. Ну я надеюсь, что между нами секретов больше нет, полное взаимопонимание и все о'кей. Так что пошли во двор.
— А что это значит — о'кей?
— Это значит, что мы с тобой тут прохлаждаемся, а Ардинька возится там с нашим новым сокровищем… черт, имя у него какое-то заковыристое, ни один отец в здравом рассудке так ребенка не обзовет.
— Имя очень звучное, я бы сказала, прямо-таки королевское. Эзерис… Эзер. Эз.
— Эзззз… Не годится — точно оса звенит. Знаешь, у нас в Древнем Египте водился такой весьма почитаемый бог с созвучным именем: Озирис. Или Осирис, кому как нравится. О! Нашел. Я нашего пацана буду звать Оськой. Ему, стервецу горластому, очень даже подходит. Надеюсь, папенька вето не накладет. Да, и вели Эрму прислать мне из оружейной другой меч, должен же я, наконец, Харру свой отдать — долг чести, как-никак.
Но даже командорский меч, для любого тихрианского князя показавшийся бы сказочным даром, не нарушил скорбного безразличия менестреля. Островная царевна, исполненная к нему безграничной жалости, помноженной на абсолютное непонимание происходящего, протянула было ему спеленутого сына — он как-то испуганно спрятал руки за спину и отступил назад. После этого по общему молчаливому уговору все оставили его в покое.
Прежде всего, следовало обезопасить себя от непрерывного ора менестрелева отпрыска, как видно с рождения тренировавшего голосовые связки по двадцать три часа в сутки. Для этого один из двух экспедиционных корабликов пришвартовали сзади к центральному, соединив его проходами как с детской, так и с шатровым покоем — последний главным образом для Ардиньки, сразу принявшей темнокожего скандалиста как родного. Туда переместили перламутровую, уже кое-где облупившуюся колыбель, и некоторое время Флейж порхал между Асмуровым замком и Бирюзовым Долом, но велению принцессы обустраивая сей ясельный приют для почитаемой всеми царевны-нянюшки на свой вкус, оказавшийся вполне изысканным.
Неведомая первозданным роскошь, с которой была обставлена круглая светелка, изумила и даже чуточку напугала Ардиньку, чей быт немногим отличался от жизни отцовских подданных, тем не менее, она была нескрываемо счастлива. Только сейчас обнаружилось, что она сегодня захватила с собой плетеную корзинку, с которой ее матушка прилетала на помощь Касаулте.
Как и прошлым летом, внутри кто-то шевелился.
Под любопытными взорами присутствующих девушка достала выдолбленную тыкву; из нее, зябко пошевеливая усиками, выполз невероятно мохнатый свянич, как заметил Юрг, до жути похожий на земного паука-птицееда, только о шести лапах. Страхолюдное существо огляделось, тараща фасеточные глазища, и отправилось обследовать Эзерисовы апартаменты, не делая пока, к облегчению Юрга и его команды, никаких попыток проникнуть в соседние помещения.
Во всей этой суете безучастными оставались только двое: мона Сэниа, старательно занимавшаяся какими-то мелочами, чтобы ее отрешенность не бросалась в глаза, и новоявленный отец, которого никак нельзя было назвать счастливым. У этого забота была одна — похоже, он собрался восполнить все то, что ему не удалось съесть за прошедший со времени его исчезновения год. Кухонные сервы, нагруженные блюдами и тарелками, выстроились в очередь, предлагая оголодавшему страннику все мыслимые и немыслимые яства, какие только отыскались в замковой кухне и были присланы на Игуану щедрым Эрромиоргом.
Наконец Ардинька, краем глаза все время наблюдавшая за чернокожим странником, приблизилась к командору и тронула его за рукав:
— Останови своего друга: он ведь поглощает пищу не от голода или жадности, а по смятению чувств. Как бы лечить не пришлось…
Юрг спохватился — у него и самого мелькала в голове такая мысль. Он торопливой рысью направился к неуемному едоку:
— Эй, калика перехожий, может, хватит пировать в одиночестве? Лопнешь. Ну-ка, мелочь служивая, — обратился он к сервам, — валите отсюда по-быстрому со всей этой снедью! А тебе, дорогой, не худо бы прогуляться до кустиков.
— А то, — апатично отозвался менестрель, поднимаясь.
Он сделал один осторожный шаг — и, пугливо взмахнув руками, ухватился за плечо командора. Впечатление было такое, словно он увидел под ногами внезапно разверзшуюся пропасть.
— Топай, топай, я с тобой — значит, все в норме. — Он цепко прихватил Харра за пояс — ну совсем как брата-курсанта в давние времена…
— Кабы так, — пробормотал менестрель, старчески шаркая ногами.
Юрг про себя вздохнул: и надо же, как скрутило парня! А еще почитал себя бывалым путешественником. Но тот внезапно остановился и хлопнул себя по правому бедру:
— Меч! И меч зажилили, блевуны сучьи!
— Ничего, ничего. Ты двигай по прямой. В кустиках тебе меч не понадобится, а вернемся — я тебе свой отдам. Как обещался.
Дело, кажется, шло к выздоровлению — Харр начал ругаться. Хороший знак. Еще немного, и можно будет начать потихоньку вызнавать у него секрет его появления на Игуане, а это, как-никак, уже половина загадки, которую они с Сэнни так и не смогли разрешить этой ночью.
Они вышли за стену и оказались на вытоптанной конями проплешине, с трех сторон окруженной исполинскими сизоватыми соснами; это место, поименованное кем-то как Воротник Игуаны, было скрещением немногочисленных путей острова: вперед уходила прямая, как пробор, просека, тянущаяся вдоль Игуньего хребта до самой оконечности восточного мыса — трасса ежедневных конных прогулок; вправо и влево сбегали широкие тропы, круто спускавшиеся к козьим загонам, лужайкам с невиданной на Равнине Паладинов сахарной травой, где так любили отдыхать крылатые кони, и дальше — к самой воде. Как видно, короли Первозданных островов на протяжении столетий не допускали сюда ни единого шквального ветра, так что древесные стволы, отливающие теплым матовым светом, как хорошо отполированная яшма, в неправдоподобной своей прямизне вознесли свои кроны на такую вышину, что с земли даже не слышно было их горнего шума.
Харр остановился, запрокинул голову, и впервые дыхание его стало свободным, не сдавленным внутренней болью. Душистые лесные ладони первозданной тишины разглаживали его лицо, неощутимо сметая с него заскорузлую корочку гибельных воспоминаний, и Юрг сейчас многое отдал бы за то, чтобы не нарушать этой умиротворяющей волшбы.
Но что-то неведомое угрожало всему Бирюзовому Долу, чужая враждебная воля, проникшая в его тайну, и с тех пор, как здесь появился треклятый венценосный крэг, каждая минута была чревата возможной опасности.
Так что беднягу менестреля надо было любой ценой разговорить.
Юрг по его примеру запрокинул голову, поймал губами падучую сосновую иголку и постарался настроиться на тот же полуотрешенный лад, что и его спутник. Удалось это, как говорится, с пол-оборота — почудилось даже, что он дома, в устланном белым мхом, точно заиндевелом, бору, что был сбережен экологами по соседству с Куду-Кюельским космодромом, куда так сподручно было умыкать смазливеньких сисопочек, (а несимпатичных в космодромный центр просто не брали). Чтобы часом не нарушить эту умиротворяющую тишину, он даже дышать приноровился в едином ритме с тихрианином. И когда благодушное слияние достигло максимального предела, само собой вырвалось естественное земное:
— Хорошо-то как, едрена вошь!
— А то! — с готовностью отозвался самозваный рыцарь.
Ага, есть контакт.
— Небось, тянуло сюда? Или больше — на Тихри родимую?
— Да куда угодно! Ох, и обрыдла мне вся тамошняя блевотина, что зеленая, что медовая, что полосатая… Думал, всю остатнюю жизнь так и буду кружить по уступам.
— Кто ж помог?.. — вкрадчиво вставил пока еще ничего не понимавший из его слов командор.
Харр только плечами пожал.
— Ты все-таки припомни, дружище, ведь кто-то был с тобою рядом перед тем, как ты здесь очутился? Ну, представь себе, как все происходило!
Похоже, не надо было этого говорить — черное лицо болезненно скривилось, и Харр, резко повернувшись, вломился в молодую колючую поросль.
— Кто был со мной, того уж нету на белом свете, — донеслось оттуда. — Так что не тяни из меня жилы, амант.
Юрг махнул рукой и побрел обратно: ничего, жрать захочет — вернется. Жизнерадостная голубизна обжитого гнезда настраивала на оптимистический лад: вон внизу, в прогретой субтропической бухточке Сэнни с Ардинькой пацана прямо под открытым небом купают, так что увидит папаша сынулю, небось, отойдет от черных дум своих.
Он махнул на все рукой и козлиными прыжками спустился по тропинке вниз, к воде, и едва не наступил на мохнатого свянича, который, расположившись на траве, наблюдал за процессом купания, брезгливо встряхиваясь, когда на него попадали брызги. Гуен плотоядно косила на него золотым оком, топорщила все три свои хохла, зато Шоёо откровенно заигрывал с ним, подползая сзади и делая вид, что хочет укусить за заднюю лапку. Свянич эти панибратские поползновения индифферентно игнорировал, пока они ему вконец не надоели; тогда он развернулся, солидно осел на пушистый задок и, поднеся переднюю лапку к выпуклому радужному глазу, сделал совершенно человеческий вращательный жест, однозначно переводимый как «ты что, совсем с приветом?»
Ардинька залилась колокольчиковым смехом; чумазый Эзерис, явно не соответствовавший своему лучезарному имени, тоже растянул до ушей и без того не маленький ротик, но хлебнул солоноватой воды и обиженно заперхал; Юрг фыркнул. Пристыженный Шоёо гибкими куньими прыжками умчался наверх, в караулку, за пазуху к ухмылявшемуся Киху.
И только мона Сэниа даже не улыбнулась. Юрг мгновенно оценил ситуацию и, решительным строевым шагом приблизившись к жене, сгреб ее в охапку и, подражая подвигу достославного князя Потемкина, на руках вознес ее по крутой тропе и, проследовав через лазоревый луг и шатровый покой, чуть ли не швырнул ее на аккуратно застеленную сервами постель.
— Очнись! — крикнул он. — У нас тут в любой момент может появиться дюжина крэгов, и еще хорошо, если не сотня! Харр молчит, как партизан на допросе, и я подозреваю, что у него с башкой не все в порядке; но не лететь же к Алэлу — помогите, мол, дедушка, у нас тут венценосные бяки завелись!.. Мы ведь ему слово давали, что никто не узнает о том, что происходит на Первозданных островах. А кто-то проболтался. Как теперь прикажешь объясняться со здешним государем-батюшкой?
Мона Сэниа едва шевельнула сухими губами:
— Не знаю.
Черт побери, да что с тобой? Вчера я на тебя глядел — нарадоваться не мог. Что за это время стряслось? Вроде бы все началось с того, что я поговорил с Ардинькой. Или нет? Между прочим, глядишь ты на нее, словно это привидение какое-то. С чего вдруг? Она же всю зиму помогала нам Ю-юшку с Фирюзой нянчить, крутилась тут как волчок, в особенности тогда, когда ты сама на Свахе пропадала. Все по воле вольной, никто ее не принуждал. Сердечко у нее такое золотое, хоть и рожица рыбья. Приревновала ты меня к ней, что ли?
Горячо, мой звездный эрл, горячо. Только не в Ардиньке дело. А в чем — лучше умереть, чем произнести вслух.
Хорошо еще — не умел он подслушивать ее мысли.
— Или к сестричкам ее старшим, гусыням расфуфыренным? Жили у бабуси два чванливых гуся… Ты бы и старушку-королеву сюда приплела. Ох, и глупая ты у меня, мое твое возлюбленное величество!
Он двумя пальцами острожно приподнял ее упрямый подбородок и принялся целовать застывшее лицо, немилосердно царапая нос об острые камни драгоценного обруча.
— Да знаешь ли ты, что если их всех расставить в шеренгу по одной, да прибавить еще девчонок из моего интерната, у которых я списывал, и первокурсниц из академии, коих я от спортзала до общежития провожал, и вертихвосток с космодрома, с которыми мы землянику на болоте собирали, а потом мне на них поглядеть — честное слово, я ведь вместо них одну тебя видеть буду! Представляешь себе: шеренга душ так на пятьсот, и все на одно лицо. Твое.
Мона Сэниа едва уловимо вздохнула.
— Не веришь? Не веришь — и правильно делаешь: земляника на болоте не растет.
Теперь она уже смогла тихонько рассмеяться.
— Кто смеется — тот, как утверждают наши эскулапы, абсолютно здоров. А теперь, когда все встало на свои места, может, скажешь, что все-таки выбило тебя из колеи, а?
Она медлила всего какой-то миг.
— Я просто до смерти испугалась, — проговорила она, опуская голову. — Когда на пороге появился этот крэг… Слава древним богам, вмешался Харр, но тогда я по-настоящему и струсить еще не успела. Но вот ночью, когда припомнилось все происшедшее, меня охватил настоящий ужас — ночной, какой нападает только в темноте. Ты меня понимаешь?
— Еще бы. Будто я сам никогда ничего не боялся! Это ведь только трусы врут, что им везде море по колено. Ну я надеюсь, что между нами секретов больше нет, полное взаимопонимание и все о'кей. Так что пошли во двор.
— А что это значит — о'кей?
— Это значит, что мы с тобой тут прохлаждаемся, а Ардинька возится там с нашим новым сокровищем… черт, имя у него какое-то заковыристое, ни один отец в здравом рассудке так ребенка не обзовет.
— Имя очень звучное, я бы сказала, прямо-таки королевское. Эзерис… Эзер. Эз.
— Эзззз… Не годится — точно оса звенит. Знаешь, у нас в Древнем Египте водился такой весьма почитаемый бог с созвучным именем: Озирис. Или Осирис, кому как нравится. О! Нашел. Я нашего пацана буду звать Оськой. Ему, стервецу горластому, очень даже подходит. Надеюсь, папенька вето не накладет. Да, и вели Эрму прислать мне из оружейной другой меч, должен же я, наконец, Харру свой отдать — долг чести, как-никак.
Но даже командорский меч, для любого тихрианского князя показавшийся бы сказочным даром, не нарушил скорбного безразличия менестреля. Островная царевна, исполненная к нему безграничной жалости, помноженной на абсолютное непонимание происходящего, протянула было ему спеленутого сына — он как-то испуганно спрятал руки за спину и отступил назад. После этого по общему молчаливому уговору все оставили его в покое.