Страница:
Она встряхнулась, машинально оправила мятое платье и ринулась прочь из своего потаенного грота, раздвигая лицом и грудью ласковые вьюнки. Сад, так поразивший ее при солнечном свете, в ослепительном ночном сиянии был и вовсе неописуем. Настоянный серебром воздух был недвижен, и все-таки каждый лист трепетал, отбрасывая зеркальные блики; затаившиеся днем и остающиеся невидимыми и сейчас, крылатые обитатели лиственных зарослей сливали свои трели, щебет, воркование и трескотню в гармоничный гул, словно каждый отдельный звук был придирчиво подобран гениальным дирижером. Все это завораживало… словно ее не хотели выпустить отсюда.
Так и есть; но пока — по-доброму. Так что поторапливайся.
Она и без того торопилась: безошибочно находя дорогу, выбежала в срединный проход, освещенный заметно тусклее и оглашаемый только звоном неистребимых чуть ли не на всех планетах Вселенной цикад. Коридорчик, по которому вчера уходили налево маггиры, был и вовсе затененным (опоздала, все разошлись, ищи теперь хозяев по всем закоулкам!), но она, не сдерживая шага, упрямо двигалась дальше, выставив перед собой руку и досадуя, что не догадалась обломать какую-нибудь светящуюся ветку. Внезапно ее пальцы натолкнулись на гладкую поверхность. Тупик?
Нет. И — да пребудет с тобой удача!
Не раздумывая больше, она толкнула посильнее, и беззвучно распахнулась невидимая дверь.
Она бессознательно приготовилась к тому, что после волшебного сада она увидит здесь нечто и вовсе непредсказуемое, сказочное в самом невероятном смысле этого слова, но чтобы такое…
Впрочем, именно такое она уже видала, и не где-нибудь, а во дворце собственного батюшки-короля. Там недалеко от пышно убранного зала, где собиралась на Высший Совет вся избранная знать королевства, имелся небольшой зальчик с многозначительным прозвищем «разгон», откуда приглашенные как правило выползали с видом пришибленным, в поту и красных пятнах. Юная принцесса как-то сунула туда свой любопытный носик, но увидела только на возвышении короткий мраморный стол, от середины которого отходил другой, пониже и много длиннее, крытый голой доской. Под стать царственному мрамору было возле него и разлапистое парчовое кресло, контрастировавшего с простыми табуретами, примостившимися возле дощатого отростка.
Здесь же для полного сходства не хватало только мрамора — мебель и стены были из гладко обструганного дерева, серебрящегося под лунным светом, потому что потолка здесь не было вовсе; на столе стаканы соседствовали с чернильницами, бережливо нарезанные листочки бумаги — с наполовину опустошенными тарелками. И вдоль длинного стола так же понуро сидели донельзя усталые люди в одинаковых серебристых безрукавках на голое тело. Но Горона среди них не было.
А за председательским столом восседала взъерошенная длинношерстная обезьяна.
— Если мы допустим смешанное правление на паритетных началах… — повис в воздухе обрывок чьей-то фразы, но тут обезьяна заверещала, и все, обернувшись, уставились на вошедшую.
Она вдохнула побольше пряного воздуха, чтобы произнести заранее заготовленную приветственную речь, но резкий хлопок в ладоши помешал ей.
— Браво! — воскликнул сидевший ближе всего к ней владелец щегольски закрученных усиков; все остальное пространство на лице занимал нос, глядеть на который одновременно так и тянуло — и очень не хотелось. — Браво, ён-Пакуё, гы как всегда выиграл. Горон убрался обратно к этим пещерным, оставив-таки нам подкидыша.
Тот, к кому обращались, потянул к себе высокий стакан с водой, поморщился:
— И я, как всегда, огорчен своей правотой. Я предпочел бы, чтобы это был мальчик, и притом не такой тупой.
В комнате повисло какое-то странное, сосредоточенное молчание, сгустившее воздух до осязаемой духоты.
— Увы, — спустя некоторое время проговорил один из старцев, обращаясь к обезьяне. — Она так и не приняла ни одного мысленного приказа. Я полагаю, надо побыстрее вернуть ее нашим варварам. И благодарность излишня.
— Ну, если вы такие привередливые, то я заберу ее себе, — раздался уже знакомый юношеский голос, и она только сейчас заметила давешнего утконосого посланца, который сидел на коленях у бородача с физиономией людоеда.
Ну, твое время настало.
Мона Сэниа и сама почувствовала, что это недоразумение пора кончать.
— Весьма сожалею, что огорчила вас своей невосприимчивостью, — проговорила она чуть насмешливо. — Но каждому свое. Горон не оставлял меня, я пришла сюда по собственной воле, и вам придется принять меня такой, какая я есть.
Воцарилось молчание, на сей раз — ошеломленное. Черные небеса, они ведь все поголовно — кудесники, так они что, не понимают, что перед ними такое же разумное существо, как и они сами?
— Да вышвырните ее кто-нибудь! — завопил фальцетом ён-Пакуё, медленно подымаясь. — А не то я…
— Ну и что — ты? Что — ты, скажи на милость? — сорвался кто-то и вовсе на базарный тон. — Вот ты и с Гороном так: «Я, я…» А потом как всегда…
— Попрошу тебя, тай-Тоё! — оборвал его голос, удивительно похожий на отцовский, одновременно тусклый и невыносимый, точно скрежет кинжала по оловянной тарелке.
— Да уймитесь вы! — загрохотал «людоед», стряхивая с колен мальчишку. — Все равно вы оба не можете вот так…
Он хлопнул по столу мясистой ладонью, и тут же из-за верхней кромки стен выметнулись ветви, звенящие металлической листвой, изогнулись, сплелись в непроницаемый свод; в разом упавшей темноте теперь видна была только пухлая ладонь, омываемая возгорающимся пламенем.
— Давай, давай, ёр-Роёр! — подзуживал из темноты мальчишка. — Уж ты-то покажешь!
Наливающиеся огненной яростью рыжие языки свились в пульсирующий шар; ёр-Роёр произвел своей лапищей вращательное движение, и пылающий ком покатился по столу, точно крошечный смерч, втягивая в себя все, что попадалось по пути — тарелки с обглоданными костями, стаканы, кубки и разную мелочь неопределимого назначения.
Приготовься!
Я готова. Пока в моих жилах течет хотя бы капля живой воды, никакое волшебство не способно причинить мне…
Клубок огня, набрав скорость, оттолкнулся от края стола и по-кошачьи прыгнул прямо ей в лицо — надо сказать, тут потребовалось все мужество, чтобы не отшатнуться и даже не моргнуть; ее выдержка была тотчас же вознаграждена: посуда и прочая утварь, не коснувшись ее, с удручающим звоном посыпалась на пол, а пламя, размываясь и бледнея, как-то нечувствительно прошло сквозь нее. Тоже мне колдовство — ни жара, ни хотя бы покалывания.
— Ку-куё! — раздался в наступившей темноте злорадный голос мальчишки, и тотчас же над уцелевшими чернильницами зажглись разноцветные лампадные огоньки. — Кто следующий?
— Позвольте мне, — произнес чей-то чрезвычайно корректный голос. — Да-с, предельно любопытный случай.
Мерцание разноцветных лампадок не позволило хорошенько разглядеть его лицо, но простертая рука была видна весьма отчетливо. Протянулась она, правда, к обезьяне, отчего та настороженно хрюкнула.
— Спокойно, спокойно… — приговаривал тот же голос.
И, точно повинуясь притяжению этой руки, от обезьяньей морды начало отделяться что-то, похожее на маску; прозвучало напевное неразборчивое заклинание, и перед живой обезьяной прямо на столе сидел точный ее двойник.
Уж не таким ли способом был создан и черный эльф?
— Й-й-й-ио! — крикнул создатель косматого призрака, и тот, повинуясь приказу, бросился вперед по столу, злобно ощерившись. Мона Сэниа успела заметить, что на сей раз ничего из посуды не пострадало: волосатые лапы проходили сквозь реальные предметы, что было видно даже при столь скудном освещении.
Внутренний голос, всегда так заботливо ее опекавший, на сей раз не потрудился даже предупредить об опасности.
Оскаленные челюсти щелкнули возле самого носа принцессы, и она невольно отпрянула.
— Ты чего? — удивленно спросил мальчик, снова пристроившийся на колени к ёр-Роёру.
— Запашок, знаешь ли… — прошептала она, чуть ли не виновато, в то же время не без легкого злорадства наблюдая, как обескураженный создатель призрака неловкими пассами уничтожает свое творение.
— Да ну? Это тебе почудилось, ару-Ёрни не умеет творить запаха. — безапелляционно заявил мальчишка. — Ну а теперь попробую я.
Она еще успела подумать, что сей чересчур непосредственный отрок, больше похожий на ощипанного гусенка, чем на ученика чародеев, несомненно, является всеобщим баловнем, которому все дозволено; в следующий же миг пол под нею исчез, и она почувствовала себя парящей над голубой сияющей бездной. Где-то далеко внизу жадно плескалось море, одевая ее отраженным свечением, словно надеясь, что лунное серебро увлечет ее своей тяжестью в погибельную глубину.
Тем не менее, ее ступни продолжали чувствовать под собой твердую опору, а пугаться пустоты под ногами мог кто угодно, только не тот, кто рожден на Джаспере. Мона Сэниа опустила глаза, тихонько улыбнулась и вдруг подумала, что точно так же должен был чувствовать себя вознесенный над морем Рекс… если бы он вообще способен был хоть что-то чувствовать. Ты нашла слово!
— … мы слишком утомлены, чтобы рукоплескать тебе, Фаёли, — доносился меж тем откуда-то издалека скрипучий голос. — Фантазии твоих видений великолепны, но здесь они вряд ли уместны. Проводи эту девочку, которая даже не может осмыслить то, что рисует наш чародейный дар… если, конечно, сам отважишься пройти над блистательной бездной собственных снов.
Непостижимо! Маги бог весть, в котором колене, и не могут уловить, что ее от всех этих низкопробных фокусов охраняют чары гораздо более могущественные, чем те, которыми владеют они все вместе взятые. Они даже не допускают мысли, что она принадлежит к совсем другим разумным обитателям Вселенной, чем столь презираемые ими кампьерры, которых они с высоты своего величия именуют «эти пещерные»…
И только мальчик, задумчиво и совсем не по-детски оглядывающий ее с ног до головы, тихо проговорил:
— Я бы не торопился, я бы не торопился… Но боюсь, что даже я ничего не смогу для тебя сделать. Их вон сколько, а я один. Но я дарю тебе право произнести еще одно слово. Скажи его.
Она пожала плечами: то, что пришло ей на ум, в данной ситуации было просто бессмысленно. Скажи!
— Рекс… — прошептала она, и в тот же миг сияние, озарявшее ее снизу серебряным блеском, исчезло вместе с шумом морского прибоя.
В полутьме снова тихохонько колебались разноцветные язычки лампадок. Кто-то со скрипом отодвинул тяжелый стул, мона Сэниа различила лишь сутулый силуэт, направляющийся к месту, занятому лохматым зверем.
— Пошла, пошла, не до тебя. — Он, тяжело опираясь на край стола, поднялся на кафедру и замахнулся на обезьяну; та проворно скатилась под стол. — Ты, что явилась сюда из варварских подлесий, знай, что мне ничего не стоило бы сейчас вызвать ураган, способный унести тебя обратно в твою зловонную пещеру. Но, во-первых, мы дали слово Лунному Властелину, что наши чары никогда не вторгнутся в стихию воздуха. А во-вторых…
Он уселся в освободившееся кресло, и в душном полумраке этого кабинета, который так не соответствовал ее представлениям о волшебных чертогах, ей снова померещилось, что перед нею ее собственный отец-король, председательствующий в своем диване.
— Во-вторых, ты произнесла слово.
— Ты забываешься, олиё-Омм-олиё! — Визгливый голосок вонзался в барабанные перепонки, как рыбья косточка в больной зуб. — Женщина не может иметь голоса в кафедрионе!
Олиё-Омм-олиё выдержал превосходную паузу — уж этими дешевыми приемами отлично владели и в отцовском диване, и в здешнем так называемом кафедрионе.
— Формально ты прав, ён-Пакуё, — констатировал он. — И для того, чтобы обойти эту формальность, я впредь до последующего моего распоряжения лишаю эту женщину статуса человека и присваиваю ей статус фантома. С правом разумной речи.
Принцесса мысленно восхитилась — нет, этот маггир все-таки давал ее папеньке сто очков вперед!
— Пусть древнейший подтвердит! — не унимался дотошный кляузник.
Из-под стола выползла обезьяна, дотянулась до спинки крайнего в левом ряду кресла и поднялась на задние лапы, заглядывая сбоку в лицо старцу — похоже, спящему. Бесцеремонно похлопала его по темени. Тот медленно, словно с трудом, наклонил голову. Обезьяна удовлетворенно ухнула, трижды хлопнула в ладоши и снова убралась под стол.
— Постарайся быть краткой, — повелел глава собрания, благосклонно кивая принцессе.
— Уж как получится, — с обезоруживающей улыбкой слегка поклонилась она. — Я пришла к вам издалека, о великие маггиры, чтобы просить о помощи. Мне нужен амулет, способный снять заклятие с заколдованной горы. Она одета туманом, столь плотным, что в нем не может передвигаться ни человек, ни зверь. Он похож на то, что вы зовете «лунной поволокой», хотя на самом деле это, вероятно, не одно и то же.
Некоторое время стояло недоуменное молчание. Потом кто-то подавился смешком:
— Нет, эти пещерные просто неподражаемы: прислали ребенка, и зачем — амулет выпросить! Такая вот игрушка…
Мона Сэниа почему-то подумала, что сейчас самое время влепить в потолок осветительный разряд. Впечатляющее получилось бы зрелище.
И все погубишь.
Естественно. Потому и воздерживаюсь.
— Судя по вашей реакции, — проговорила она холодно, — таковой амулет у вас имеется. Вопрос в цене.
— Ну, хватит, — проговорил кто-то доселе молчавший и, резко отодвинув стул, направился к выходу. — Мы все слишком устали, чтобы забавляться подобным образом.
И тут случилось совсем неожиданное: обезьяна снова выметнулась из-под стола, проворно догнала его, опираясь на костяшки пальцев и, поймав его за край серебряной безрукавки, резко дернула назад, повелительным жестом указав на опустевшее место. Еще удивительнее было то, что маггир ей беспрекословно повиновался.
— Кажется, тут кто-то говорил о цене, — неожиданно рявкнул ёр-Роёр.
Сразу видно, практичный малый. Торгуйся, если умеешь!
— Тогда вопрос в том, что именно цените вы, всемогущие чародеи, которым и так все доступно. — Она уже чувствовала себя совершенно свободно, словно на Большом Королевском Совете. Детские привычки неискоренимы.
— Твои представления о маггирах, как и у всех пещерных жителей, в достаточной степени иллюзорны, — негромко, с редкостным занудством проговорил председательствующий. — Дабы избежать последующих разочарований, мы никогда не преувеличиваем своих возможностей. Для того же, чтобы обладать истинным всемогуществом, нужно быть, по крайней мере, богом.
Однако какое редкостное сочетание: чувство собственного достоинства, доходящее до самодовольства, и столь трезвая самооценка! Вызывает уважение.
Вот и попробуй сыграть на нервом.
— Меня всегда учили преклоняться перед тем, кто превыше всего ценит истину. — На самом-то деле в королевском дворце ее учили совсем другому, но послушная своему безошибочному внутреннему голосу, она склонилась в самом почтительном реверансе, какой и не снился ее придворным наставницам. — Но как усомниться в могуществе тех, кто сумел на три дня затмить солнце, чтобы одолеть нечисть, завладевшую умами людей?
Кто-то неуважительно фыркнул, отчего погасла одна из лампадок.
— Такое солнечное затмение случается раз в несколько тысячелетий, — возразил глава маггиров, как видно абсолютно невосприимчивый к лести, но трепетно оберегающий исторические реалии. — Небесные светила нам неподвластны. Наследственная память, которой наделены некоторые из нас, хранила предсказание об этом бедствии, но мы намеренно не сообщили о нем изгнавшим нас кампьеррам.
— Это что, мелкая месть? И на это решились вы, ставящие милосердие превыше всего?.. — вырвалось у принцессы.
— Во-первых, людям это ничем, кроме паники, не угрожало, а знай они заранее о наступлении трехдневной ночи, они позаботились бы о том, как сохранить своих крылатых любимцев. А во-вторых… Кто-то из моего собственного рода олиёнов все-таки предупредил их. Они, конечно, не поверили, но на всякий случай прибегли к помощи всемогущих Ка…
— К вопросу о всемогуществе, — поднял сухую ладонь творец призрачной обезьяны. — Кампьерры беспечно полагались на своих Ка, а те оказались не в состоянии рассчитать примитивный ход планет и стопроцентно заверили своих создателей, что затмение невозможно.
— Изумительное выражение — «оказались не в состоянии»! — Усато-носатый ару-Ёрни откинулся на спинку стула, презрительно пошевеливая кончиком носа, точно маленьким хоботом. — Боюсь, почтенный коё-Хааё, ты уже забыл, что это такое — мыслящие машины. Неверный ответ они могли дать только в том случае, если кто-то намеренно заложил в них искаженные данные о движении небесных тел. И сделать это могли только проклятые мышастые твари, которые к этому времени уже полностью владели всей сетью Ка.
Вот это новость!
Почему? Ведь Горон говорил тебе, что такое предположение высказывалось.
Что-то припоминается. Действительно, если уж мышланы оказались способными подчинить себе людей со всеми их потрохами, то сделать то же самое с их сервами-вычислителями, каковыми были, по-видимому, эти Ка, стало уже проще простого. Но — зачем?
Время, время! И долго ты будешь терпеть их бесконечные дискуссии? Да они уже забыли о твоей просьбе.
Ну, еще минуточку — интересно же!
— И зачем, скажите мне на милость? — Эхо ее сомнений в лице тай-Тоё прозвучало октавы на полторы выше ее собственного голоса. — Если в этой ошибке были виновны мышланы, то для них это было просто самоубийством!
— Не такая уж редкая вещь, — скептически заметил кто-то. — Даже мудрейшие из маггиров, как вы знаете из наших летописей, иногда приходили к выводу, что суицид…
— Ерунда! — окончательно вышел из себя тай-Тоё. — Самоуничтожение — это акт отчаяния, а чего мышланам не хватало? Славы? Могущества? Они ж были на вершине всех мыслимых благ! Забавлялись людьми, как живыми игрушками, даже придумали им бога, идолище голоногое, над морем вознесенное. Светом накормлены, людской глупостью позабавлены. И с какой такой радости им было добровольно покидать этот мир?
— Заскучали… — великолепным басом пророкотал ёр-Роёр.
Принцесса вдруг почувствовала, что прежнее любопытство стремительно замещается тихим бешенством: да что они знают, тепличные болтуны, о самоубийстве? Они тут до посинения могут перебирать гипотетические причины, но им и в голову не придет подумать о том, каким вековечным камнем сопричастности может лечь этот грех на всех окружающих, повязав их невыполнимым долгом…
Но маггиры не унимались, поглощенные привычными словопрениями, словно ее и не было в их кабинетном полумраке.
— … просто решили покончить со всем живым, чтобы начать на нашей несчастной земле жизнь более разумную, — выдвигал свою гипотезу чей-то усталый до шепота голос. — Так сказать, переписать черновик набело…
— А зверье-то в чем виновато? — возмущался ёр-Роёр.
У моны Сэниа уже голова шла кругом: дворцовые навыки приучили ее с одного раза запоминать имя каждого придворного; но сейчас все эти «ёны» и «ёры» кружились в ее сознании, как вечерняя мошкара, неразличимые и раздражающие. Препирательства по поводу некоторых узловых моментов истории, разумеется, — лакомый повод для безделья избранных, но с нее хватило вельможного пустословия в отцовском дворце. Вот уж никогда бы не подумала, во что выльется так дивно начавшаяся на этой земле лунная сказка…
Она еще не успела подумать о Лунном Нетопыре, а губы уже свело памятью боли разъединения с другими тубами. Проклятие! Если ей так и не удастся совладать с этой мукой, подчиняющей и тело, и разум, то один выход — пристрелить его, властелина полуночного. В конце концов, в каждой сказке герой изничтожает какое-нибудь чудовище, к вящей собственной славе и восторгу благодарного населения.
Не думаю, что это поможет.
А что, есть другой выход?
Другой выход есть всегда: терпеть.
Ну, это для кого-нибудь другого. Особенно в данный момент. Слова, слова, слова — но это уже из другой сказки, принесенной с Земли ее командора. Хватит купаться в словах. Эти чудодеи, как видно, были могущественны поодиночке, в изгнании, когда над ними был подвешен тупой меч уничтожения. Но теперь, сытые и свободные, презирающие своих прежних гонителей, они превратились в праздных болтунов, которым не на что тратить свое чародейство. И оно постепенно улетучилось, рассеялось, обернувшись дешевыми фокусами… Ум, честь и совесть Староземья. Элита.
Ну ладно, требуемый амулет у них имеется, иначе их не заинтересовал бы вопрос о цене. Следовательно, нужно, наконец, прекратить это словоблудство и продемонстрировать им цену.
На нее уже никто не обращал внимания, поэтому она беспрепятственно сделала несколько шагов к столу и, дотянувшись до прозрачного кувшина с водой, опустила в него взятый взаймы у Алэла магическую «Ракушку».
21. Усыпальница королей
Так и есть; но пока — по-доброму. Так что поторапливайся.
Она и без того торопилась: безошибочно находя дорогу, выбежала в срединный проход, освещенный заметно тусклее и оглашаемый только звоном неистребимых чуть ли не на всех планетах Вселенной цикад. Коридорчик, по которому вчера уходили налево маггиры, был и вовсе затененным (опоздала, все разошлись, ищи теперь хозяев по всем закоулкам!), но она, не сдерживая шага, упрямо двигалась дальше, выставив перед собой руку и досадуя, что не догадалась обломать какую-нибудь светящуюся ветку. Внезапно ее пальцы натолкнулись на гладкую поверхность. Тупик?
Нет. И — да пребудет с тобой удача!
Не раздумывая больше, она толкнула посильнее, и беззвучно распахнулась невидимая дверь.
Она бессознательно приготовилась к тому, что после волшебного сада она увидит здесь нечто и вовсе непредсказуемое, сказочное в самом невероятном смысле этого слова, но чтобы такое…
Впрочем, именно такое она уже видала, и не где-нибудь, а во дворце собственного батюшки-короля. Там недалеко от пышно убранного зала, где собиралась на Высший Совет вся избранная знать королевства, имелся небольшой зальчик с многозначительным прозвищем «разгон», откуда приглашенные как правило выползали с видом пришибленным, в поту и красных пятнах. Юная принцесса как-то сунула туда свой любопытный носик, но увидела только на возвышении короткий мраморный стол, от середины которого отходил другой, пониже и много длиннее, крытый голой доской. Под стать царственному мрамору было возле него и разлапистое парчовое кресло, контрастировавшего с простыми табуретами, примостившимися возле дощатого отростка.
Здесь же для полного сходства не хватало только мрамора — мебель и стены были из гладко обструганного дерева, серебрящегося под лунным светом, потому что потолка здесь не было вовсе; на столе стаканы соседствовали с чернильницами, бережливо нарезанные листочки бумаги — с наполовину опустошенными тарелками. И вдоль длинного стола так же понуро сидели донельзя усталые люди в одинаковых серебристых безрукавках на голое тело. Но Горона среди них не было.
А за председательским столом восседала взъерошенная длинношерстная обезьяна.
— Если мы допустим смешанное правление на паритетных началах… — повис в воздухе обрывок чьей-то фразы, но тут обезьяна заверещала, и все, обернувшись, уставились на вошедшую.
Она вдохнула побольше пряного воздуха, чтобы произнести заранее заготовленную приветственную речь, но резкий хлопок в ладоши помешал ей.
— Браво! — воскликнул сидевший ближе всего к ней владелец щегольски закрученных усиков; все остальное пространство на лице занимал нос, глядеть на который одновременно так и тянуло — и очень не хотелось. — Браво, ён-Пакуё, гы как всегда выиграл. Горон убрался обратно к этим пещерным, оставив-таки нам подкидыша.
Тот, к кому обращались, потянул к себе высокий стакан с водой, поморщился:
— И я, как всегда, огорчен своей правотой. Я предпочел бы, чтобы это был мальчик, и притом не такой тупой.
В комнате повисло какое-то странное, сосредоточенное молчание, сгустившее воздух до осязаемой духоты.
— Увы, — спустя некоторое время проговорил один из старцев, обращаясь к обезьяне. — Она так и не приняла ни одного мысленного приказа. Я полагаю, надо побыстрее вернуть ее нашим варварам. И благодарность излишня.
— Ну, если вы такие привередливые, то я заберу ее себе, — раздался уже знакомый юношеский голос, и она только сейчас заметила давешнего утконосого посланца, который сидел на коленях у бородача с физиономией людоеда.
Ну, твое время настало.
Мона Сэниа и сама почувствовала, что это недоразумение пора кончать.
— Весьма сожалею, что огорчила вас своей невосприимчивостью, — проговорила она чуть насмешливо. — Но каждому свое. Горон не оставлял меня, я пришла сюда по собственной воле, и вам придется принять меня такой, какая я есть.
Воцарилось молчание, на сей раз — ошеломленное. Черные небеса, они ведь все поголовно — кудесники, так они что, не понимают, что перед ними такое же разумное существо, как и они сами?
— Да вышвырните ее кто-нибудь! — завопил фальцетом ён-Пакуё, медленно подымаясь. — А не то я…
— Ну и что — ты? Что — ты, скажи на милость? — сорвался кто-то и вовсе на базарный тон. — Вот ты и с Гороном так: «Я, я…» А потом как всегда…
— Попрошу тебя, тай-Тоё! — оборвал его голос, удивительно похожий на отцовский, одновременно тусклый и невыносимый, точно скрежет кинжала по оловянной тарелке.
— Да уймитесь вы! — загрохотал «людоед», стряхивая с колен мальчишку. — Все равно вы оба не можете вот так…
Он хлопнул по столу мясистой ладонью, и тут же из-за верхней кромки стен выметнулись ветви, звенящие металлической листвой, изогнулись, сплелись в непроницаемый свод; в разом упавшей темноте теперь видна была только пухлая ладонь, омываемая возгорающимся пламенем.
— Давай, давай, ёр-Роёр! — подзуживал из темноты мальчишка. — Уж ты-то покажешь!
Наливающиеся огненной яростью рыжие языки свились в пульсирующий шар; ёр-Роёр произвел своей лапищей вращательное движение, и пылающий ком покатился по столу, точно крошечный смерч, втягивая в себя все, что попадалось по пути — тарелки с обглоданными костями, стаканы, кубки и разную мелочь неопределимого назначения.
Приготовься!
Я готова. Пока в моих жилах течет хотя бы капля живой воды, никакое волшебство не способно причинить мне…
Клубок огня, набрав скорость, оттолкнулся от края стола и по-кошачьи прыгнул прямо ей в лицо — надо сказать, тут потребовалось все мужество, чтобы не отшатнуться и даже не моргнуть; ее выдержка была тотчас же вознаграждена: посуда и прочая утварь, не коснувшись ее, с удручающим звоном посыпалась на пол, а пламя, размываясь и бледнея, как-то нечувствительно прошло сквозь нее. Тоже мне колдовство — ни жара, ни хотя бы покалывания.
— Ку-куё! — раздался в наступившей темноте злорадный голос мальчишки, и тотчас же над уцелевшими чернильницами зажглись разноцветные лампадные огоньки. — Кто следующий?
— Позвольте мне, — произнес чей-то чрезвычайно корректный голос. — Да-с, предельно любопытный случай.
Мерцание разноцветных лампадок не позволило хорошенько разглядеть его лицо, но простертая рука была видна весьма отчетливо. Протянулась она, правда, к обезьяне, отчего та настороженно хрюкнула.
— Спокойно, спокойно… — приговаривал тот же голос.
И, точно повинуясь притяжению этой руки, от обезьяньей морды начало отделяться что-то, похожее на маску; прозвучало напевное неразборчивое заклинание, и перед живой обезьяной прямо на столе сидел точный ее двойник.
Уж не таким ли способом был создан и черный эльф?
— Й-й-й-ио! — крикнул создатель косматого призрака, и тот, повинуясь приказу, бросился вперед по столу, злобно ощерившись. Мона Сэниа успела заметить, что на сей раз ничего из посуды не пострадало: волосатые лапы проходили сквозь реальные предметы, что было видно даже при столь скудном освещении.
Внутренний голос, всегда так заботливо ее опекавший, на сей раз не потрудился даже предупредить об опасности.
Оскаленные челюсти щелкнули возле самого носа принцессы, и она невольно отпрянула.
— Ты чего? — удивленно спросил мальчик, снова пристроившийся на колени к ёр-Роёру.
— Запашок, знаешь ли… — прошептала она, чуть ли не виновато, в то же время не без легкого злорадства наблюдая, как обескураженный создатель призрака неловкими пассами уничтожает свое творение.
— Да ну? Это тебе почудилось, ару-Ёрни не умеет творить запаха. — безапелляционно заявил мальчишка. — Ну а теперь попробую я.
Она еще успела подумать, что сей чересчур непосредственный отрок, больше похожий на ощипанного гусенка, чем на ученика чародеев, несомненно, является всеобщим баловнем, которому все дозволено; в следующий же миг пол под нею исчез, и она почувствовала себя парящей над голубой сияющей бездной. Где-то далеко внизу жадно плескалось море, одевая ее отраженным свечением, словно надеясь, что лунное серебро увлечет ее своей тяжестью в погибельную глубину.
Тем не менее, ее ступни продолжали чувствовать под собой твердую опору, а пугаться пустоты под ногами мог кто угодно, только не тот, кто рожден на Джаспере. Мона Сэниа опустила глаза, тихонько улыбнулась и вдруг подумала, что точно так же должен был чувствовать себя вознесенный над морем Рекс… если бы он вообще способен был хоть что-то чувствовать. Ты нашла слово!
— … мы слишком утомлены, чтобы рукоплескать тебе, Фаёли, — доносился меж тем откуда-то издалека скрипучий голос. — Фантазии твоих видений великолепны, но здесь они вряд ли уместны. Проводи эту девочку, которая даже не может осмыслить то, что рисует наш чародейный дар… если, конечно, сам отважишься пройти над блистательной бездной собственных снов.
Непостижимо! Маги бог весть, в котором колене, и не могут уловить, что ее от всех этих низкопробных фокусов охраняют чары гораздо более могущественные, чем те, которыми владеют они все вместе взятые. Они даже не допускают мысли, что она принадлежит к совсем другим разумным обитателям Вселенной, чем столь презираемые ими кампьерры, которых они с высоты своего величия именуют «эти пещерные»…
И только мальчик, задумчиво и совсем не по-детски оглядывающий ее с ног до головы, тихо проговорил:
— Я бы не торопился, я бы не торопился… Но боюсь, что даже я ничего не смогу для тебя сделать. Их вон сколько, а я один. Но я дарю тебе право произнести еще одно слово. Скажи его.
Она пожала плечами: то, что пришло ей на ум, в данной ситуации было просто бессмысленно. Скажи!
— Рекс… — прошептала она, и в тот же миг сияние, озарявшее ее снизу серебряным блеском, исчезло вместе с шумом морского прибоя.
В полутьме снова тихохонько колебались разноцветные язычки лампадок. Кто-то со скрипом отодвинул тяжелый стул, мона Сэниа различила лишь сутулый силуэт, направляющийся к месту, занятому лохматым зверем.
— Пошла, пошла, не до тебя. — Он, тяжело опираясь на край стола, поднялся на кафедру и замахнулся на обезьяну; та проворно скатилась под стол. — Ты, что явилась сюда из варварских подлесий, знай, что мне ничего не стоило бы сейчас вызвать ураган, способный унести тебя обратно в твою зловонную пещеру. Но, во-первых, мы дали слово Лунному Властелину, что наши чары никогда не вторгнутся в стихию воздуха. А во-вторых…
Он уселся в освободившееся кресло, и в душном полумраке этого кабинета, который так не соответствовал ее представлениям о волшебных чертогах, ей снова померещилось, что перед нею ее собственный отец-король, председательствующий в своем диване.
— Во-вторых, ты произнесла слово.
— Ты забываешься, олиё-Омм-олиё! — Визгливый голосок вонзался в барабанные перепонки, как рыбья косточка в больной зуб. — Женщина не может иметь голоса в кафедрионе!
Олиё-Омм-олиё выдержал превосходную паузу — уж этими дешевыми приемами отлично владели и в отцовском диване, и в здешнем так называемом кафедрионе.
— Формально ты прав, ён-Пакуё, — констатировал он. — И для того, чтобы обойти эту формальность, я впредь до последующего моего распоряжения лишаю эту женщину статуса человека и присваиваю ей статус фантома. С правом разумной речи.
Принцесса мысленно восхитилась — нет, этот маггир все-таки давал ее папеньке сто очков вперед!
— Пусть древнейший подтвердит! — не унимался дотошный кляузник.
Из-под стола выползла обезьяна, дотянулась до спинки крайнего в левом ряду кресла и поднялась на задние лапы, заглядывая сбоку в лицо старцу — похоже, спящему. Бесцеремонно похлопала его по темени. Тот медленно, словно с трудом, наклонил голову. Обезьяна удовлетворенно ухнула, трижды хлопнула в ладоши и снова убралась под стол.
— Постарайся быть краткой, — повелел глава собрания, благосклонно кивая принцессе.
— Уж как получится, — с обезоруживающей улыбкой слегка поклонилась она. — Я пришла к вам издалека, о великие маггиры, чтобы просить о помощи. Мне нужен амулет, способный снять заклятие с заколдованной горы. Она одета туманом, столь плотным, что в нем не может передвигаться ни человек, ни зверь. Он похож на то, что вы зовете «лунной поволокой», хотя на самом деле это, вероятно, не одно и то же.
Некоторое время стояло недоуменное молчание. Потом кто-то подавился смешком:
— Нет, эти пещерные просто неподражаемы: прислали ребенка, и зачем — амулет выпросить! Такая вот игрушка…
Мона Сэниа почему-то подумала, что сейчас самое время влепить в потолок осветительный разряд. Впечатляющее получилось бы зрелище.
И все погубишь.
Естественно. Потому и воздерживаюсь.
— Судя по вашей реакции, — проговорила она холодно, — таковой амулет у вас имеется. Вопрос в цене.
— Ну, хватит, — проговорил кто-то доселе молчавший и, резко отодвинув стул, направился к выходу. — Мы все слишком устали, чтобы забавляться подобным образом.
И тут случилось совсем неожиданное: обезьяна снова выметнулась из-под стола, проворно догнала его, опираясь на костяшки пальцев и, поймав его за край серебряной безрукавки, резко дернула назад, повелительным жестом указав на опустевшее место. Еще удивительнее было то, что маггир ей беспрекословно повиновался.
— Кажется, тут кто-то говорил о цене, — неожиданно рявкнул ёр-Роёр.
Сразу видно, практичный малый. Торгуйся, если умеешь!
— Тогда вопрос в том, что именно цените вы, всемогущие чародеи, которым и так все доступно. — Она уже чувствовала себя совершенно свободно, словно на Большом Королевском Совете. Детские привычки неискоренимы.
— Твои представления о маггирах, как и у всех пещерных жителей, в достаточной степени иллюзорны, — негромко, с редкостным занудством проговорил председательствующий. — Дабы избежать последующих разочарований, мы никогда не преувеличиваем своих возможностей. Для того же, чтобы обладать истинным всемогуществом, нужно быть, по крайней мере, богом.
Однако какое редкостное сочетание: чувство собственного достоинства, доходящее до самодовольства, и столь трезвая самооценка! Вызывает уважение.
Вот и попробуй сыграть на нервом.
— Меня всегда учили преклоняться перед тем, кто превыше всего ценит истину. — На самом-то деле в королевском дворце ее учили совсем другому, но послушная своему безошибочному внутреннему голосу, она склонилась в самом почтительном реверансе, какой и не снился ее придворным наставницам. — Но как усомниться в могуществе тех, кто сумел на три дня затмить солнце, чтобы одолеть нечисть, завладевшую умами людей?
Кто-то неуважительно фыркнул, отчего погасла одна из лампадок.
— Такое солнечное затмение случается раз в несколько тысячелетий, — возразил глава маггиров, как видно абсолютно невосприимчивый к лести, но трепетно оберегающий исторические реалии. — Небесные светила нам неподвластны. Наследственная память, которой наделены некоторые из нас, хранила предсказание об этом бедствии, но мы намеренно не сообщили о нем изгнавшим нас кампьеррам.
— Это что, мелкая месть? И на это решились вы, ставящие милосердие превыше всего?.. — вырвалось у принцессы.
— Во-первых, людям это ничем, кроме паники, не угрожало, а знай они заранее о наступлении трехдневной ночи, они позаботились бы о том, как сохранить своих крылатых любимцев. А во-вторых… Кто-то из моего собственного рода олиёнов все-таки предупредил их. Они, конечно, не поверили, но на всякий случай прибегли к помощи всемогущих Ка…
— К вопросу о всемогуществе, — поднял сухую ладонь творец призрачной обезьяны. — Кампьерры беспечно полагались на своих Ка, а те оказались не в состоянии рассчитать примитивный ход планет и стопроцентно заверили своих создателей, что затмение невозможно.
— Изумительное выражение — «оказались не в состоянии»! — Усато-носатый ару-Ёрни откинулся на спинку стула, презрительно пошевеливая кончиком носа, точно маленьким хоботом. — Боюсь, почтенный коё-Хааё, ты уже забыл, что это такое — мыслящие машины. Неверный ответ они могли дать только в том случае, если кто-то намеренно заложил в них искаженные данные о движении небесных тел. И сделать это могли только проклятые мышастые твари, которые к этому времени уже полностью владели всей сетью Ка.
Вот это новость!
Почему? Ведь Горон говорил тебе, что такое предположение высказывалось.
Что-то припоминается. Действительно, если уж мышланы оказались способными подчинить себе людей со всеми их потрохами, то сделать то же самое с их сервами-вычислителями, каковыми были, по-видимому, эти Ка, стало уже проще простого. Но — зачем?
Время, время! И долго ты будешь терпеть их бесконечные дискуссии? Да они уже забыли о твоей просьбе.
Ну, еще минуточку — интересно же!
— И зачем, скажите мне на милость? — Эхо ее сомнений в лице тай-Тоё прозвучало октавы на полторы выше ее собственного голоса. — Если в этой ошибке были виновны мышланы, то для них это было просто самоубийством!
— Не такая уж редкая вещь, — скептически заметил кто-то. — Даже мудрейшие из маггиров, как вы знаете из наших летописей, иногда приходили к выводу, что суицид…
— Ерунда! — окончательно вышел из себя тай-Тоё. — Самоуничтожение — это акт отчаяния, а чего мышланам не хватало? Славы? Могущества? Они ж были на вершине всех мыслимых благ! Забавлялись людьми, как живыми игрушками, даже придумали им бога, идолище голоногое, над морем вознесенное. Светом накормлены, людской глупостью позабавлены. И с какой такой радости им было добровольно покидать этот мир?
— Заскучали… — великолепным басом пророкотал ёр-Роёр.
Принцесса вдруг почувствовала, что прежнее любопытство стремительно замещается тихим бешенством: да что они знают, тепличные болтуны, о самоубийстве? Они тут до посинения могут перебирать гипотетические причины, но им и в голову не придет подумать о том, каким вековечным камнем сопричастности может лечь этот грех на всех окружающих, повязав их невыполнимым долгом…
Но маггиры не унимались, поглощенные привычными словопрениями, словно ее и не было в их кабинетном полумраке.
— … просто решили покончить со всем живым, чтобы начать на нашей несчастной земле жизнь более разумную, — выдвигал свою гипотезу чей-то усталый до шепота голос. — Так сказать, переписать черновик набело…
— А зверье-то в чем виновато? — возмущался ёр-Роёр.
У моны Сэниа уже голова шла кругом: дворцовые навыки приучили ее с одного раза запоминать имя каждого придворного; но сейчас все эти «ёны» и «ёры» кружились в ее сознании, как вечерняя мошкара, неразличимые и раздражающие. Препирательства по поводу некоторых узловых моментов истории, разумеется, — лакомый повод для безделья избранных, но с нее хватило вельможного пустословия в отцовском дворце. Вот уж никогда бы не подумала, во что выльется так дивно начавшаяся на этой земле лунная сказка…
Она еще не успела подумать о Лунном Нетопыре, а губы уже свело памятью боли разъединения с другими тубами. Проклятие! Если ей так и не удастся совладать с этой мукой, подчиняющей и тело, и разум, то один выход — пристрелить его, властелина полуночного. В конце концов, в каждой сказке герой изничтожает какое-нибудь чудовище, к вящей собственной славе и восторгу благодарного населения.
Не думаю, что это поможет.
А что, есть другой выход?
Другой выход есть всегда: терпеть.
Ну, это для кого-нибудь другого. Особенно в данный момент. Слова, слова, слова — но это уже из другой сказки, принесенной с Земли ее командора. Хватит купаться в словах. Эти чудодеи, как видно, были могущественны поодиночке, в изгнании, когда над ними был подвешен тупой меч уничтожения. Но теперь, сытые и свободные, презирающие своих прежних гонителей, они превратились в праздных болтунов, которым не на что тратить свое чародейство. И оно постепенно улетучилось, рассеялось, обернувшись дешевыми фокусами… Ум, честь и совесть Староземья. Элита.
Ну ладно, требуемый амулет у них имеется, иначе их не заинтересовал бы вопрос о цене. Следовательно, нужно, наконец, прекратить это словоблудство и продемонстрировать им цену.
На нее уже никто не обращал внимания, поэтому она беспрепятственно сделала несколько шагов к столу и, дотянувшись до прозрачного кувшина с водой, опустила в него взятый взаймы у Алэла магическую «Ракушку».
21. Усыпальница королей
Маггиры шли молча — слишком сильно было потрясение. Блеклые язычки лампадного пламени, послушно снявшись со своих чашечек, летели над головами идущих, точно аларанские светлячки; столбы лунного света, пробиваясь сквозь покрывавшую коридор листву, казались призрачными серебряными сваями, на которых покоится верхний ночной мир; светляки, попадая в них, на миг исчезали.
Безмолвная процессия вступила в уже знакомый принцессе подземный сад, заставив примолкнуть встревоженных птиц; тишина теперь нарушалась лишь мерным шорохом шагов, что было весьма огорчительно: у нее вертелось на языке еще дюжины две вопросов. Но рядом с ней шагал мальчик, а много ли у него спросишь; поглядывал он на нее по-хозяйски, как видно, слишком буквально памятуя собственные слова: «если вы такие привередливые, то я заберу ее себе»; решил, шалопай, что раз уж ему дозволено принимать участие в советах взрослых, то и игрушки ему полагаются повнушительнее, чем просто черный эльф.
От нечего делать принцесса, как и любая женщина на ее месте, принялась потихоньку разглядывать идущих: серебристые безрукавки, которые ровняли маггиров над плоскостью унылого стола, были на всех практически одинаковые (за исключением полуголого Фаёли, обходившегося вообще без оной), но вот штаны поражали воображение разнообразием цветов и фасонов; на щеголеватом ару-Ёрни они были, кажется, из птичьих перышек. Чудодеи…
Маггиры меж тем выстроились вдоль мрачноватого на вид бассейна, ступени которого полого спускались в неприветливую черноту, а недвижная поверхность воды была укрыта чем-то вроде ломкой сахарной корочки. Под ногами раздался нарастающий гул, стеклянный хруст — вода спешно уходила в глубину, закручивая в водоворотах льдистые обломки. Олиё-Омм-олиё жестом, каким обычно приглашают к пиршественному столу, предложил моне Сэниа проследовать по обнажившейся лестнице и первым сошел на ее мокрые ступени. Она сделала шаг и поскользнулась; Фаёли проворно и как-то чересчур привычно обнял ее за талию.
— Ты тут ничего не бойся, — заговорщическим тоном шепнул он, подняв подбородок и сморщив свой веснушчатый нос; — я тебя заберу к себе, но учением донимать не собираюсь: ты будешь моей наложницей.
Надо же, и какие слова он знает! Но его рука уверенно скользнула гораздо ниже, чем следовало бы.
— И которой же по счету, позволь тебя спросить? — не удержалась принцесса.
— А фиг его знает… Четвертой, кажется.
— Я в восторге! Только, с твоего разрешения, я еще немного побуду фантомом.
— Смотри, долго не продержишься, — улыбнулся он снисходительно, но руку все-таки убрал.
О, черные небеса, а она-то было подумала, что Ю-ю неплохо бы иметь такого старшего товарища для игр…
Лестница меж тем круто свернула вправо, оставив сбоку зияющий колодец, в котором клокотала еще вода. Летучие огни разгорелись ярче, и ступени из черных превратились в землисто-бурые, а затем, светлея и словно вбирая в себя мириады золотистых искорок, засветились теплой охрой; в то же время все кругом словно бы старело на глазах: камень под ногами утратил безукоризненность полировки, со стен исчезли яшмовые плитки, свод над головой тревожил своей первозданностью. Наконец спуск завершился широкой площадкой, и мона Сэниа поняла, что они находятся в преддверьи еще одной исполинской пещеры.
Дальше дороги не было: вход был перекрыт причудливой золотой сетью в виде паучьих тенет, за которой четко означились литые контуры громадного колокола, непомерная тяжесть которого, казалось, делала его неподвластным сомнительному могуществу маггиров. По нижнему краю колокола тянулся какой-то неотчетливый рисунок, тревожащий своей неразгаданностью; но самым таинственным был ряд остроконечных утесов, чьи изломанные очертания рождали подсознательный трепет. Да что же…
Не торопись: все, что тебе надлежит знать, будет сказано.
Олиё-Омм-олиё обернулся к ней, и мона Сэниа подивилась тому, как изменилась его осанка, став чуть ли не царственной, и янтарные огоньки толклись у него над головой, образуя призрачную корону.
— Ты в Чертогах Неоценимого. — Исполненный величия голос заполнил все подземелье, заставив золотую сеть отозваться нестройным звоном; кое-где из-под сводов пещеры слетели облачка пыли.
Летучие мыши?
Нет. Здесь нет и не может быть ничего живого.
Безмолвная процессия вступила в уже знакомый принцессе подземный сад, заставив примолкнуть встревоженных птиц; тишина теперь нарушалась лишь мерным шорохом шагов, что было весьма огорчительно: у нее вертелось на языке еще дюжины две вопросов. Но рядом с ней шагал мальчик, а много ли у него спросишь; поглядывал он на нее по-хозяйски, как видно, слишком буквально памятуя собственные слова: «если вы такие привередливые, то я заберу ее себе»; решил, шалопай, что раз уж ему дозволено принимать участие в советах взрослых, то и игрушки ему полагаются повнушительнее, чем просто черный эльф.
От нечего делать принцесса, как и любая женщина на ее месте, принялась потихоньку разглядывать идущих: серебристые безрукавки, которые ровняли маггиров над плоскостью унылого стола, были на всех практически одинаковые (за исключением полуголого Фаёли, обходившегося вообще без оной), но вот штаны поражали воображение разнообразием цветов и фасонов; на щеголеватом ару-Ёрни они были, кажется, из птичьих перышек. Чудодеи…
Маггиры меж тем выстроились вдоль мрачноватого на вид бассейна, ступени которого полого спускались в неприветливую черноту, а недвижная поверхность воды была укрыта чем-то вроде ломкой сахарной корочки. Под ногами раздался нарастающий гул, стеклянный хруст — вода спешно уходила в глубину, закручивая в водоворотах льдистые обломки. Олиё-Омм-олиё жестом, каким обычно приглашают к пиршественному столу, предложил моне Сэниа проследовать по обнажившейся лестнице и первым сошел на ее мокрые ступени. Она сделала шаг и поскользнулась; Фаёли проворно и как-то чересчур привычно обнял ее за талию.
— Ты тут ничего не бойся, — заговорщическим тоном шепнул он, подняв подбородок и сморщив свой веснушчатый нос; — я тебя заберу к себе, но учением донимать не собираюсь: ты будешь моей наложницей.
Надо же, и какие слова он знает! Но его рука уверенно скользнула гораздо ниже, чем следовало бы.
— И которой же по счету, позволь тебя спросить? — не удержалась принцесса.
— А фиг его знает… Четвертой, кажется.
— Я в восторге! Только, с твоего разрешения, я еще немного побуду фантомом.
— Смотри, долго не продержишься, — улыбнулся он снисходительно, но руку все-таки убрал.
О, черные небеса, а она-то было подумала, что Ю-ю неплохо бы иметь такого старшего товарища для игр…
Лестница меж тем круто свернула вправо, оставив сбоку зияющий колодец, в котором клокотала еще вода. Летучие огни разгорелись ярче, и ступени из черных превратились в землисто-бурые, а затем, светлея и словно вбирая в себя мириады золотистых искорок, засветились теплой охрой; в то же время все кругом словно бы старело на глазах: камень под ногами утратил безукоризненность полировки, со стен исчезли яшмовые плитки, свод над головой тревожил своей первозданностью. Наконец спуск завершился широкой площадкой, и мона Сэниа поняла, что они находятся в преддверьи еще одной исполинской пещеры.
Дальше дороги не было: вход был перекрыт причудливой золотой сетью в виде паучьих тенет, за которой четко означились литые контуры громадного колокола, непомерная тяжесть которого, казалось, делала его неподвластным сомнительному могуществу маггиров. По нижнему краю колокола тянулся какой-то неотчетливый рисунок, тревожащий своей неразгаданностью; но самым таинственным был ряд остроконечных утесов, чьи изломанные очертания рождали подсознательный трепет. Да что же…
Не торопись: все, что тебе надлежит знать, будет сказано.
Олиё-Омм-олиё обернулся к ней, и мона Сэниа подивилась тому, как изменилась его осанка, став чуть ли не царственной, и янтарные огоньки толклись у него над головой, образуя призрачную корону.
— Ты в Чертогах Неоценимого. — Исполненный величия голос заполнил все подземелье, заставив золотую сеть отозваться нестройным звоном; кое-где из-под сводов пещеры слетели облачка пыли.
Летучие мыши?
Нет. Здесь нет и не может быть ничего живого.