– Вы конфетки, конфетки берите, деточка, – приговаривала Мира Давыдовна. – Вам теперь все можно, чего организм ни попросит, вас теперь двое, вы и ваш маленький в животике. Так что прислушивайтесь к своим позывам и капризам, и если чего-то неожиданного вдруг захотите, селедочки там, или шоколаду, так это не ваш каприз, а его каприз, маленького, значит, это ему селедочки хочется и шоколаду. Я когда Боренькой беременная была, я все пива хотела горького. Никогда до этого и после в рот пива не брала, а тут хочу и ничего с собой поделать не могу! Вот стаканчик в день пива и принимала, как лекарство…
Мария Витальевна маленькими глоточками пила чай и глядела как на мониторе компьютера автоматически меняются картинки с пейзажами. Совсем не австралийскими пейзажами, а с русскими – подмосковными.
– Это дача ваша? – догадалась Мария Витальевна.
– Да, деточка, – кивнула Мира Давыдовна и грустно улыбнулась. – По Киевской дороге, под Нарой дача у нас была с Лёвой, там и Боренька вырос у нас. ….
Вот задачка-то! Беременна то не от Макарова. Беременна-то от Ивана. А Макаров – он ведь генерал, от него ничего не утаишь. Со сроками всегда наврать можно, мол, задержка-передержка, мол, на седьмом, а не на девятом месяце родила. А вот если ему в голову взбредет генетическую экспертизу сделать?
Мысли лезли в голову разные.
И сам Макаров как-то к ней после этого их нового взаимного обретения изменился по-хорошему.
Породнел.
Раньше был неродной.
А теперь вот породнел.
Этими их признаниями они словно стенку какую-то порушили.
Были в их доме две квартиры смежные, стенкой разделенные. А убрали тайну, и главное, вместе с тайною убрали страхи быть разоблаченной и вечно заподозренной, и стали не две квартиры, а одна… Вот в чем секрет близости. В откровенности признаний.
Но как теперь быть с другой образовавшейся вдруг стенкой? Признаться Макарову в том, чей ребенок?
Ведь в тридцать восемь лет делать аборт… Это на сто процентов уже обречь себя на бездетность. …
– Наверное, расстанемся скоро, подруга, – сказала Мария Витальевна когда Энн в своем кабриолете заехала за нею на Кромвелл Лейн – Я беременна и рожать в Москву полечу.
– Вау, поздравляю, как это прекрасно! – воскликнула Энн, целуя Марию Витальевну.
– А муж знает о вашем счастье?
– Собираюсь ему об этом сегодня сказать, – ответила Мария Витальевна.
– Ну, теперь тебе спиртного нельзя, так что давай отметим это обедом, но без вина! – воскликнула Энн, трогая машину с места.
Обедать поехали в тайский ресторан "Шарки-Шарк".
– Знаешь, сегодня заодно у меня есть возможность познакомить тебя с моим бойфрэндом, – сказала Энн. – Его зовут Джон, и знаешь, такое совпадение, он работает в Москве и здесь сейчас в деловой поездке.
– А ты не говорила, что у тебя есть бойфрэнд и к тому же москвич, – заметила Мария Витальевна.
Они заказали черепаховый суп, салат из крупных креветок и по бифштексу из акульего плавника.
– А вот и он, – радостно заметила Энн.
К их столику пробирался светлый высокий шатен лет тридцати пяти с роскошными а-ля Манселл* усами. * Найджел Манселл – известнейший автогонщик, чемпион мира в автогонках "Формула-1" 1992 года.
– Буэнос диас, дамы, – сказал шатен, целуя руку Энн.
– Это Мария, она русская из Москвы, – поспешила Энн с представлениями. – А это тот самый Джон.
Джон уверенно уселся на свободный стул и покуда официант-таец еще где-то витал в районе кухни, принялся рассматривать Марию Витальевну.
– Вы из Москвы? – спросил он по русски.
– Да, и теперь собираюсь возвращаться, – ответила Мария Витальевна.
– Полезное приятное знакомство, – заметил Джон. – Буду в вашем лице иметь друга в Москве, я ведь тоже туда скоро лечу, у меня там работа, я журналист.
– Джон, если имеешь идею приударить там в Москве за Марией, то не строй иллюзий, – заметила Энн. – Мария замужем и скоро будет молодой матерью.
– О! – воскликнул Джон. – Поздравляю, но разве это может помешать дружбе двух австралийцев, пусть один из них англосакс с усами, а другая – русская красавица с маленьким бэби?
– Осторожней, Джон, – Энн погрозила пальцем. – У Марии муж генерал Кэй-Джэй-Би и он очень ревнивый муж.
– Хо!. Это то, что надо, – отпарировал Джон. – Смотрели старый фильм с Марчелло Мастроянни, где у героя эрекция возникала только в состоянии смертельной опасности? Так это про меня. Моя сексуальная активность под угрозой быть убитым ревнивцем-мужем только повышается.
Потом таец-официант принес им суп.
Потом они ели акульи бифштексы.
Джон много острил – на грани фола.
И потом, вообще разойдясь, сказал, что имеет мечту переспать с двумя женщинами, и чтобы при этом одна из них была бы беременной.
– Дурак, – сказала Энн.
А Мария Витальевна задумчиво улыбнулась.
Джона посадили на "тёщино место" – маленькое сиденьице позади водительского и бокового пассажирского.
Кабриолет был явно только для двоих.
Марию Витальевну они довезли до самой посольской виллы.
И потом Джон пересел слева от Энн.
Мария Витальевна помахала им рукой. …
– Странные они, – подумала Мария Витальевна, но мужу про своих новых друзей рассказывать не стала.
4.
С Анной Захаровой у Борщанского отношения были на уровне задекларированных намерений. Задекларированных и депонированных до лучших времен.
Тогда Анна Захарова была женщиной Мигунова и они как-то гуляли где-то, не то в "Короне", не то в красном бункере сада "Эрмитаж" или даже в "Эль-Гаучо", Борщанский точно не помнил, напился он тогда сильно очень. Напился, потому что приехали какие-то очень нужные и важные люди из провинции с деньгами. Бандиты-сибиряки со своими телевизионными идеями. А сибиряков бесполезно уговаривать, им бестолку объяснять, что переговоры на Москве теперь так не ведутся, как купечество встарь, на лубочных картинках, водку стаканами. В общем, из-за того, что провинциалы эти с их деньгами позарез были нужны, а отказать им в их простецком "ты меня уважаешь?" было ну просто никак, вот он тогда и назюзился с ними. Не меньше трёх стаканов в баре высосал. Без закуски.
Анна Захарова смеялась тогда над ним: поглядите, поглядите Борщанский наш какой тёпленький да хорошенький.
А он совсем отпустил тогда тормоза да и наговорил ей всяких комплиментов вперемешку с пылкими признаниями и самыми недвусмысленными предложениями.
Потом, когда протрезвел, хотел даже извиниться перед Мигуновым, все-таки его баба…
Но в памяти, в подсознании у обоих запало. Отметилось.
И теперь, когда они изредка пересекались, Анна улыбалась, опуская ресницы, а Борщанский все порывался продолжить начатый тогда охмуреж, да все снова откладывал.
Дела-дела!
Она улыбалась и опускала ресницы, а он улыбался, отводил глаза и разводил руками…
Теперь вот решительно набрал ее номер и, едва она сняла трубку, уверенно, как со старой женой заговорил непреложным императивом.
– Бери сейчас такси и приезжай, адрес мой знаешь?
Она полурастерянно ворковала там что-то там на своем конце – Зачем приезжать? – переспросил Борщанский. – Да я думаю, не стоит нам более откладывать, надо нам заводить детей.
И повторил для уверенности:
– Надо, Аня, надо! Люди умирают и люди рождаются. ….
Анна приехала с вещами.
С двумя большими сумками, шофер их вволок в прихожую и плюхнул на пол подле зеркальных дверей шкафа-купе.
– Ну, я к тебе надолго, – веселая, обдав Борщанского свежестью с уличного морозца, сказала Анна. – И ключики от квартиры сразу давай, если по-взрослому решил.
Анна встала посреди его большой прихожей, этакая картинка с гламурной тусовки – ножка на шпильке, рот в дентальном блистании улыбки журнала "Вог", и ручка с длиннющими розовыми коготками оттопырилась в ожидании заветных ключиков.
Борщанский обнял женщину-картинку.
Обнял и замурлыкал.
– Ой, да ты пьяный совсем, – хохотнула Анна. – Ты в запое, что ли? Борщанский! И в таком виде ты хочешь детей делать? Да они же уродами от тебя от такого родятся!
Потом выпили – а как же без этого?
Выпили один раз за новую жизнь и за покладистость характера Ани Захаровой, потом выпили второй раз за семейный эксперимент и за новую идею, а что? Разве не идея: тоже телешоу сделать – поставить у Борщанского телекамеры и сшибать куши у букмекеров, так как все зрители "Нормы" будут делать ставки, сколько Аня Захарова проживет с Борщанским?
Третью выпили за будущих детей, уже на брудершафт, и уже целуясь взасос, и уже торопливо расстегивая друг на дружке пуговички.
А наутро Борщанский сказал Анне:
– Ты как хочешь, а я всерьез!
– Ну, тогда я пошла на кухню готовить своему мужу завтрак, – ответила Анна.
5.
– С телевидения не пущу, – с каменным лицом, безапелляционно отрезала мать Веры.
Иван попытался что-то возразить, но женщина резко захлопнула дверь, и уже из-за укрытия глухо прокричала:
– И вообще уйди, а не то милицию сейчас вызову!
– Кто там, мам? – крикнула Вера из своей комнаты.
– Лежи, дочка, они уже ушли, – ответила мать и пошла на кухню.
Вера все же поднялась с дивана, на котором почти не вставая провела два последних дня. Поднялась, прошла к окну, выглянула во двор.
Даже с их восьмого этажа она узнала Ивана.
Хоть он был и в шапке и в куртке – узнала.
Вера раскрыла форточку, вспорхнула на подоконник…
– Иван, Иван! – крикнула она.
Он не слышал – машины шумели, да автобус здоровенный с остановки газу наподдавал.
– Иван, Иван, – снова закричала Вера.
Тут Иван все же задрал-таки голову кверху и принялся искать глазами.
– Иван, Иван, – Вера высунула из форточки руку и махала своему любимому.
Заметил…
– Я сейчас выйду, жди! – крикнула Вера и бросилась в прихожую, одеваться.
– Куда? Не пущу! – запричитала мать.
– Уйди, мама, не мешай, – Вера раздраженно отпихнула мамины руки. – И вообще…
Лифт, их жалкое подобие вестибюля, подъезд, Иван стоит на сугробе.
– Пошли? Поговорим?
– А куда?
– А поедем ко мне – А о чем говорить?
– О жизни – Ты только не уговаривай меня возвращаться – На телевидение?
– Ну, да – А почему?
– Потому что они неживые. А я врач, я с живыми хочу – А я тоже неживой?
– Ты живой – Тогда давай говорить – О чем?
– О нас…
Поймали такси.
В такси сели оба на заднее сиденье и сразу начали целоваться. …
Таня СЕРЕДА (Шапо)
Типа Любовь
Роман (продолжение) В доме у Маргоши я почувствовала себя счастливой.
Был ли у меня дом когда-либо в моей жизни?
Ту хибару с сортиром на улице, ту так называемую квартиру в деревянном бараке – полторы комнаты и чулан, где ютились мы, мамаша со своими вечными мужьями, я и брат Серега, ту хибару назвать своим родным домом, как-то язык не поворачивался.
Дом?
Вечно сырой от того, что пол вровень с землей, да вечно холодный, сколько ни сожги в печке дров, потому что барак щитовой – он и есть щитовой барак, а не изба и не кирпичный дом.
А еще мать развесит всегда эти стираные рубахи своих мужей на просушку – не пройти, чтоб не задеть. Тьфу!
Считала, что в этом ее забота женская состоит: украсть в столовой, где она судомойкой работала, мяса, сварить мужику обед да рубахи ему настирать.
Вот уж никогда в моей жизни такого не будет, это точно! Мне лучше сдохнуть, чем мамаше уподобляться и стирать кому-то носки да трусы!
Одним словом, не поминала я наш барак, где детство мое прошло, не поминала я его как свой дом.
А полгода, что я у сутенера Леши жила в Бутово на съемной квартире с шестью девчонками – это тоже, разве дом? Это тоже не дом, хотя с девчонками мы и делали там что-то вроде уюта. Коврики какие-то стелили и на стенку вешали. Занавесочки…
И даже кошка у нас была – Марыська. Кстати, породистая, голубая короткошерстная.
И вот, только у Маргоши, только у хозяйки своей, которая стала мне вроде старшей сестры, что ли, только у нее я вдруг почувствовала, что такое свой дом.
И она, Маргоша, мне в этом очень помогала.
Вместе со мной обставила мою комнату, специально мы с ней в Икею ездили на МКАД, там мебель выбирали для моего будуарчика, потом шмоточки мне покупали, музыку, картины даже на стену и те – специально ездили, в Крылацком, в салоне выбирали.
Маргоша умеет жизнь обустроить.
Настоящая хозяйка!
И вот, когда жизнь моя у нее только наладилась, и когда я даже учиться начала – Марго мне учителя английского наняла, кстати говоря и инструктора по информатике, ну, по компьютерам, значит, не говоря уже о большом теннисе, которым я тоже живя у нее, стала заниматься, – и вот только все это наладилось, только я стала ощущать себя не бездомной крысой, ничтожной проституткой из Южного Бутова, а девушкой с чувством собственного достоинства, девушкой, у которой есть дом и есть друзья, это и случилось!
Я чувствовала, что рано или поздно что-то произойдет.
Ну не могло так быть, чтобы все хорошо, чтобы все – хэппи энд, солнце над пляжем и шоколадка во рту…
Не могло все быть так – слишком гладко.
Ну, в общем, случилось так, что меня нашли.
Хоть и большой город Москва, но на все сто процентов гарантировать, что не встретишься со старыми, ненужными тебе знакомыми, никто не может.
Где меня они засекли?
Может, в магазине "Ашан", а может в бутиках на Полянке или Екиманке, куда мы с Марго ездили иногда купить чего-нибудь вкусненького или тряпочку какую модную.
Но так или иначе – засекли и выследили меня.
Где живу, то да сё. И вот, я как-то поехала с поручением от Марго – отвезти наличные одному ее клиенту, что само по себе со стороны хозяйки было актом большого ко мне доверия, потому что деньги были немалые, и в иной раз у меня запросто мог бы возникнуть соблазн, но не теперь, когда жизнь моя в доме у Марго стала счастливой, так вот. Как раз в этот-то момент меня и поймали.
Не знаю, кто меня выследил, но в машину меня запихивали Лёша и его приятели-бандюганы Лысый и Гендос.
Такие ублюдки, прости Господи!
Я как раз из такси вышла с сумочкой, где наличка была – шесть тысяч евро, между прочим…
Как раз.
Для Маргоши это не такие огромные деньги, чтобы умереть от душащей ее жабы, если бы я эти деньги украла и с ними смылась. А с другой стороны и немалые это были деньги – в смысле, для меня.
Думаете, мне приятно было однажды невольно подслушать разговор, который вышел у Маргоши с ее бывшим – с этим, с Лёвчиком, ну, он теперь такой крутой тусовщик, его часто еще показывают и у Малахова, и у Лолиты… В общем, слыхала я случайно их разговор обо мне, когда еще я только-только у Маргоши в доме обосновалась.
Была я в маленьком холле, играла там в сони-плэй-стэйшн, а маленький холл с большим – они смежные, и так как у Маргоши везде растения, пальмы, лианы живые, они с Лёвчиком в большом холле расположились – пили виски, болтали о своем, а меня не видели.
Ну, а я-то все слыхала, как Лёвчик Маргошу мою спрашивает:
– Ты чё, дура, что ли, не видишь, что ты проститутку плечевую к себе в дом пустила, ты чё? Офонарела совсем, да она тебя обворует, и это в лучшем случае. А в худшем она бандитов гоп-стопщиков еще наведет! Полдома вынесут и хорошо, если тебя саму при этом не порежут – не попишут.
Я аж замерла вся, как такое услыхала, ну, думаю, что моя Маргоша ему ответит, неужто согласится с ним?
А она ему – мол, это не я дура, а ты черствый чурбан, девочка это – в смысле я – девочка эта не мертвая, а живая, и ее отогреть только надо, отогреть любовью и сердечностью.
Я аж разревелась, как такое услыхала.
А Лёвчик все не унимался и накручивал, мол, давай пари, давай забьемся, что убежит она от тебя. Не может проститутка так вот бросить ремесло свое вонючее!
Ну и гад же он, Лёвчик этот, да не будь он старым Маргошиным другом, так бы и врезала ему хрустальной пепельницей, что у меня в руке тогда была от нервов.
Ну и напророчил Лёвчик.
Случилось прям по им написанному сценарию.
Дала мне Маргоша денег – доверилась, а я, значит, неблагодарная свинюшка, сбежала с этими денежками. …
Не помню, от чего я сильнее орала, то ли от побоев, которые мне Лёша-сутенер с дружками устроили вроде правежа, то ли от бессилия и несправедливости, что гады, Лёша с дружками, все так устроили, как будто я от Маргоши с деньгами сбежала…
Но правили меня долго.
Целую неделю.
Лёша меня наручниками к батарее приковал, меня даже пи-пи в туалет не пускали, Алька со Снежанкой мне горшок приносили, на какие в детском садике сажают.
И так всю неделю.
Лёшка с Лысым меня били и все выпытывали, что да как в доме у Марго, что да как оттуда украсть можно? И где деньги лежат? И где ценности какие? И как сигнализация у нее устроена?
Соблазнились они ключиками от Маргошиного дома.
Мне Маргоша ведь ключи доверила, два электронных ключика таких: одна таблеточка от калитки и полосочка пластмассовая от входной двери.
Сразу, когда меня обыскали, когда сумочку вывернули да карманы, Леша как увидал ключи эти электронные, так аж затрясся весь.
В общем, неделю они меня били, истязали как хотели.
Думала я – лучше бы мне умереть!
Я уж их гадов и так и этак уговаривала-упрашивала оставить эту затею с Маргошиным домом.
Мол, там и сигнализация хорошая везде, да и видео-наблюдение, да и наверняка она после моего исчезновения коды поменяет.
А эти – нет!
На Лёшу с Лысым прямо помутнение какое-то нашло – подай им сейф Маргошин со всеми драгоценностями и деньгами и все тут!
Я уж им и так и этак врала, мол, не держит Марго дома ничего, все деньги у нее в банке на счетах, налички в доме никакой, пользуется хозяйка только кредитными магнитными карточками… И драгоценностей у нее тоже нет, она все брюлики в банке держит, где ячейку абонирует…
А эти только скалятся да мне по ребрам ногами пинают!
А и девчонки, сучки, Алька со Снежаной, те тоже мне все норовили наподдать.
Все никак не могли мне простить, что я триста баксов нашего девчачьего общака у них слямзила. И даже не эти триста баксов их достали, как задушила их жаба зависти, что я чуть было в белые люди не вырвалась, почти уже человеком зажила.
Вот она – зависть.
В конце концов, не железная я и Зои Космодемьянской из меня не получилось.
Согласилась я их в дом Маргошин запустить.
Согласилась я наводчицей стать.
А это уже совсем иная статья!
Но в душе все надеялась, все тешила себя надеждой, что брошусь в ноги к Маргуше своей, и что простит она меня.
Но Леша с Лысым – они тоже не дураки.
Сказали мне, что если я их подставлю, то они мамку мою да брата Серегу в Великих Луках на пику поставят, то есть прирежут, как поросят.
Я как представила мамку свою несчастную, которая и жизни хорошей не видала никакой, только пьяные побои от своих хахалей, как представила ее порезанной да в кровищи, так и сдалась, так на все и согласилась.
Нарисовала Леше весь план Маргошиного дома, где какая комната, где какие картины, где какие часы особо ценные, антикварные, где какие картины, где какой фарфор, где бронза… И самое главное – где у Маргоши ее кабинет и сейф с наличными.
Леша-то не дурак.
Они с Лысым съездили туда вечерком, проверили, работает ли мой ключик от калитки.
Нет, не работает уже!
Сменила Маргоша электронный код.
Поэтому решили они действовать иначе.
А придумали они так: перебросят они меня ночью через ограду, я пролезу в подвал через окошко в прачечной, которое обычно не закрывалось, когда в доме люди были, сама хозяйка и прислуга, потом я спрячусь в подвальных подсобках, где у Маргоши винный погреб, баня-сауна, прачечная и мастерская с гаражом, спрячусь и дождавшись, когда Марго уедет, открою изнутри окошко, отсоединив это окошко от сигнализации. И тогда уже через это окно вся банда лешина в дом войдет.
Они меня три дня тренировали, как тоненькую проволочку в обход датчиков, что на стекле, перепаять.
А я способная, научилась.
Научишься, когда мамку родненькую жалко станет!
ГЛАВА 13
– У меня к этому серьёзное отношение, ты должен понять.
Слово "этому" Вера выделила, сделав на нем акцент.
Ее почти черные глаза глядели на Ивана снизу с детской доверчивостью, как ребенок глядит на очень симпатичное и интересное, но пока еще неизведанное явление природы.
– И вообще, пока папе не исполнилось сорок дней, этого у нас не будет, понимаешь?
Они лежали поверх покрывала, лежали по пояс раздетые.
Оба в джинсах, и ее грудки и шея и губы пылали от его поцелуев.
– Нет, нет, нет, – отрицательно качала головою Вера и глядела теперь не на него, а мимо него, в потолок.
Да, она вспомнила об отце.
А о ком еще должна думать хорошая девушка, когда две недели не прошло, как он умер?
Иван трижды бросался на приступ, и трижды она, уже казалось бы поддавшись, или почти поддавшись и дрогнув под его напором, все же отталкивала его.
– Это безумие какое-то.
– Я так тоже не могу…
Наконец Вера поднялась с кровати, нашла на полу лифчик, ти-шортку, свитер…
– Одеваемся и раздеваемся, словно на нашем шоу, – сказала она с ухмылкой. – Я уже всякий раз, когда что-то надеваю, автоматически скашиваю глаз, в какую камеру смотреть.
Иван тоже поднялся, тоже нашел свой свитер, небрежно брошенный в кресло.
– Вера, – позвал он. – Вера, это неправильное решение.
– Ты о нашей близости? – спросила она, отворачиваясь и загораживая грудь.
– А о чем же еще? И ты не права, мы имели сейчас шанс.
– Он будет у нас и спустя месяц, – сказала Вера, уже застегнув лифчик и поворачиваясь к Ивану лицом.
– Нет, – сказал Иван, – не будет.
– Через месяц закончится наше шоу? – спросила Вера.
– Через месяц возвращается Мария Витальевна, – ответил Иван.
Глаза Веры стали грустными.
– И ты будешь с ней? – спросила она.
– Мне казалось, у меня был шанс вылечиться от этой болезни, – сказал Иван, беря Веру за плечи и глядя ей прямо в глаза. – Мне казалось, что с тобой я мог бы выздороветь, избавиться от этой болезни, от этого наваждения, от этой колдовской нездоровой привязанности к Марии Витальевне. Ты ведь всего не знаешь…
Иван со вздохом отвел глаза и отпустил Верины плечи.
– Чего я не знаю? – спросила она тихо и участливо.
– Ты не знаешь, каких дел я наделал сгоряча, когда она уехала.
– Ты сделал что-то нехорошее? – спросила Вера.
– Я не знаю, – сказал Иван и отвернулся.
Вера стояла возле окна, так и не надев еще свитера, и небогатый зимний свет ласкал нежную кожу ее мягких плеч.
– Если бы ты была со мной, – сказал Иван, – я бы вылечился, я бы избавился от этой женщины, я бы перестал сходить с ума, я бы выдавил ее из моей души, как выдавливают пасту из тюбика.
– И я тебе нужна только как средство, чтобы избавиться от наваждения? – спросила Вера. – Я тебе нужна только как таблетка забвения? Как лекарство от душевной болезни? И не более того?
– Нет, – сказал Иван. – Нет, мне кажется, что я люблю тебя, но я еще не знаю, насколько это сильно во мне, мне кажется, что люблю, и поэтому мне нужно быть с тобой, нужно.
– Ты не те слова говоришь, Иван, не те, – сказала Вера, медленно приближаясь к Ивану и расстегивая надетый было лифчик. – Ты не те слова говоришь, милый, ты должен говорить: любимая, я люблю тебя, единственная моя…
Ее руки мягко обняли его и притянули шею и затылок к ее волосам, к ее губам, к ее груди.
– Говори мне, говори! Ну же!
И он принялся говорить. …
Когда через час, а может и через два часа – потому как никто времени их счастья не фиксировал – когда они поднялись с постели, когда Иван принялся искать свои джинсы, когда Вера засеменила в душ, прижимая к голому животу найденные на полу трусики и свитер, они уже знали, что теперь вернутся на свое шоу, которое маст гоу он, вернутся, чтобы отныне чувствовать себя мужем и женой, и по окончании – сыграть свадьбу.
– Я только фамилию менять не буду, – крикнула Вера из душа. – Останусь Мигунова, и если мальчик родится, пусть Борщанский будет, а если девочка, то я ее на фамилию Мигунова запишу.
– Ладно, – вздохнув, согласился Иван.
Вздохнул и с тоской подумал, что теперь тяготит его эта история с его визитом в посольство.
Имеет ли он право на то, чтобы связывать свою судьбу с судьбой Веры?
2.
– Как дела? – спросил Борщанский Владислава. – Какие новости?
Борщанский на двое суток выключился из арбайт-процесса.
Эти двое суток он отдал не своей "Норме Ти-Ви", а Анне Захаровой.
– Как дела? – переспросил Владислав. – А ничего дела, Вера Мигунова на шоу вернулась, и очень кстати вернулась, потому что итальяхи эти снова в "До-До" нагрянули, ну эти, из "Бель-Эттона", спонсоры наши генеральные Серджио Боччини и Джованни Росси. А скандал покупателей в "До-До" у генспонсора нам не кстати.
– Ну, – гукнул Борщанский, поощряя Владиславово побуждение поделиться новостями, – что дальше?
– А дальше главная новость, – Владислав заговорщицки стрельнул глазками на шефа.
– Алину нашу Милявскую итальяхи к себе забирают.
– Как забирают? – не поняв, насупил брови Борщанский.
– А так вот забирают! Они ей предложили должность управляющей московской сетью магазинов "До-До" вместо Константина Петровича.
– Да ну? – недоверчиво воскликнул Борщанский.
Мария Витальевна маленькими глоточками пила чай и глядела как на мониторе компьютера автоматически меняются картинки с пейзажами. Совсем не австралийскими пейзажами, а с русскими – подмосковными.
– Это дача ваша? – догадалась Мария Витальевна.
– Да, деточка, – кивнула Мира Давыдовна и грустно улыбнулась. – По Киевской дороге, под Нарой дача у нас была с Лёвой, там и Боренька вырос у нас. ….
Вот задачка-то! Беременна то не от Макарова. Беременна-то от Ивана. А Макаров – он ведь генерал, от него ничего не утаишь. Со сроками всегда наврать можно, мол, задержка-передержка, мол, на седьмом, а не на девятом месяце родила. А вот если ему в голову взбредет генетическую экспертизу сделать?
Мысли лезли в голову разные.
И сам Макаров как-то к ней после этого их нового взаимного обретения изменился по-хорошему.
Породнел.
Раньше был неродной.
А теперь вот породнел.
Этими их признаниями они словно стенку какую-то порушили.
Были в их доме две квартиры смежные, стенкой разделенные. А убрали тайну, и главное, вместе с тайною убрали страхи быть разоблаченной и вечно заподозренной, и стали не две квартиры, а одна… Вот в чем секрет близости. В откровенности признаний.
Но как теперь быть с другой образовавшейся вдруг стенкой? Признаться Макарову в том, чей ребенок?
Ведь в тридцать восемь лет делать аборт… Это на сто процентов уже обречь себя на бездетность. …
– Наверное, расстанемся скоро, подруга, – сказала Мария Витальевна когда Энн в своем кабриолете заехала за нею на Кромвелл Лейн – Я беременна и рожать в Москву полечу.
– Вау, поздравляю, как это прекрасно! – воскликнула Энн, целуя Марию Витальевну.
– А муж знает о вашем счастье?
– Собираюсь ему об этом сегодня сказать, – ответила Мария Витальевна.
– Ну, теперь тебе спиртного нельзя, так что давай отметим это обедом, но без вина! – воскликнула Энн, трогая машину с места.
Обедать поехали в тайский ресторан "Шарки-Шарк".
– Знаешь, сегодня заодно у меня есть возможность познакомить тебя с моим бойфрэндом, – сказала Энн. – Его зовут Джон, и знаешь, такое совпадение, он работает в Москве и здесь сейчас в деловой поездке.
– А ты не говорила, что у тебя есть бойфрэнд и к тому же москвич, – заметила Мария Витальевна.
Они заказали черепаховый суп, салат из крупных креветок и по бифштексу из акульего плавника.
– А вот и он, – радостно заметила Энн.
К их столику пробирался светлый высокий шатен лет тридцати пяти с роскошными а-ля Манселл* усами. * Найджел Манселл – известнейший автогонщик, чемпион мира в автогонках "Формула-1" 1992 года.
– Буэнос диас, дамы, – сказал шатен, целуя руку Энн.
– Это Мария, она русская из Москвы, – поспешила Энн с представлениями. – А это тот самый Джон.
Джон уверенно уселся на свободный стул и покуда официант-таец еще где-то витал в районе кухни, принялся рассматривать Марию Витальевну.
– Вы из Москвы? – спросил он по русски.
– Да, и теперь собираюсь возвращаться, – ответила Мария Витальевна.
– Полезное приятное знакомство, – заметил Джон. – Буду в вашем лице иметь друга в Москве, я ведь тоже туда скоро лечу, у меня там работа, я журналист.
– Джон, если имеешь идею приударить там в Москве за Марией, то не строй иллюзий, – заметила Энн. – Мария замужем и скоро будет молодой матерью.
– О! – воскликнул Джон. – Поздравляю, но разве это может помешать дружбе двух австралийцев, пусть один из них англосакс с усами, а другая – русская красавица с маленьким бэби?
– Осторожней, Джон, – Энн погрозила пальцем. – У Марии муж генерал Кэй-Джэй-Би и он очень ревнивый муж.
– Хо!. Это то, что надо, – отпарировал Джон. – Смотрели старый фильм с Марчелло Мастроянни, где у героя эрекция возникала только в состоянии смертельной опасности? Так это про меня. Моя сексуальная активность под угрозой быть убитым ревнивцем-мужем только повышается.
Потом таец-официант принес им суп.
Потом они ели акульи бифштексы.
Джон много острил – на грани фола.
И потом, вообще разойдясь, сказал, что имеет мечту переспать с двумя женщинами, и чтобы при этом одна из них была бы беременной.
– Дурак, – сказала Энн.
А Мария Витальевна задумчиво улыбнулась.
Джона посадили на "тёщино место" – маленькое сиденьице позади водительского и бокового пассажирского.
Кабриолет был явно только для двоих.
Марию Витальевну они довезли до самой посольской виллы.
И потом Джон пересел слева от Энн.
Мария Витальевна помахала им рукой. …
– Странные они, – подумала Мария Витальевна, но мужу про своих новых друзей рассказывать не стала.
4.
С Анной Захаровой у Борщанского отношения были на уровне задекларированных намерений. Задекларированных и депонированных до лучших времен.
Тогда Анна Захарова была женщиной Мигунова и они как-то гуляли где-то, не то в "Короне", не то в красном бункере сада "Эрмитаж" или даже в "Эль-Гаучо", Борщанский точно не помнил, напился он тогда сильно очень. Напился, потому что приехали какие-то очень нужные и важные люди из провинции с деньгами. Бандиты-сибиряки со своими телевизионными идеями. А сибиряков бесполезно уговаривать, им бестолку объяснять, что переговоры на Москве теперь так не ведутся, как купечество встарь, на лубочных картинках, водку стаканами. В общем, из-за того, что провинциалы эти с их деньгами позарез были нужны, а отказать им в их простецком "ты меня уважаешь?" было ну просто никак, вот он тогда и назюзился с ними. Не меньше трёх стаканов в баре высосал. Без закуски.
Анна Захарова смеялась тогда над ним: поглядите, поглядите Борщанский наш какой тёпленький да хорошенький.
А он совсем отпустил тогда тормоза да и наговорил ей всяких комплиментов вперемешку с пылкими признаниями и самыми недвусмысленными предложениями.
Потом, когда протрезвел, хотел даже извиниться перед Мигуновым, все-таки его баба…
Но в памяти, в подсознании у обоих запало. Отметилось.
И теперь, когда они изредка пересекались, Анна улыбалась, опуская ресницы, а Борщанский все порывался продолжить начатый тогда охмуреж, да все снова откладывал.
Дела-дела!
Она улыбалась и опускала ресницы, а он улыбался, отводил глаза и разводил руками…
Теперь вот решительно набрал ее номер и, едва она сняла трубку, уверенно, как со старой женой заговорил непреложным императивом.
– Бери сейчас такси и приезжай, адрес мой знаешь?
Она полурастерянно ворковала там что-то там на своем конце – Зачем приезжать? – переспросил Борщанский. – Да я думаю, не стоит нам более откладывать, надо нам заводить детей.
И повторил для уверенности:
– Надо, Аня, надо! Люди умирают и люди рождаются. ….
Анна приехала с вещами.
С двумя большими сумками, шофер их вволок в прихожую и плюхнул на пол подле зеркальных дверей шкафа-купе.
– Ну, я к тебе надолго, – веселая, обдав Борщанского свежестью с уличного морозца, сказала Анна. – И ключики от квартиры сразу давай, если по-взрослому решил.
Анна встала посреди его большой прихожей, этакая картинка с гламурной тусовки – ножка на шпильке, рот в дентальном блистании улыбки журнала "Вог", и ручка с длиннющими розовыми коготками оттопырилась в ожидании заветных ключиков.
Борщанский обнял женщину-картинку.
Обнял и замурлыкал.
– Ой, да ты пьяный совсем, – хохотнула Анна. – Ты в запое, что ли? Борщанский! И в таком виде ты хочешь детей делать? Да они же уродами от тебя от такого родятся!
Потом выпили – а как же без этого?
Выпили один раз за новую жизнь и за покладистость характера Ани Захаровой, потом выпили второй раз за семейный эксперимент и за новую идею, а что? Разве не идея: тоже телешоу сделать – поставить у Борщанского телекамеры и сшибать куши у букмекеров, так как все зрители "Нормы" будут делать ставки, сколько Аня Захарова проживет с Борщанским?
Третью выпили за будущих детей, уже на брудершафт, и уже целуясь взасос, и уже торопливо расстегивая друг на дружке пуговички.
А наутро Борщанский сказал Анне:
– Ты как хочешь, а я всерьез!
– Ну, тогда я пошла на кухню готовить своему мужу завтрак, – ответила Анна.
5.
– С телевидения не пущу, – с каменным лицом, безапелляционно отрезала мать Веры.
Иван попытался что-то возразить, но женщина резко захлопнула дверь, и уже из-за укрытия глухо прокричала:
– И вообще уйди, а не то милицию сейчас вызову!
– Кто там, мам? – крикнула Вера из своей комнаты.
– Лежи, дочка, они уже ушли, – ответила мать и пошла на кухню.
Вера все же поднялась с дивана, на котором почти не вставая провела два последних дня. Поднялась, прошла к окну, выглянула во двор.
Даже с их восьмого этажа она узнала Ивана.
Хоть он был и в шапке и в куртке – узнала.
Вера раскрыла форточку, вспорхнула на подоконник…
– Иван, Иван! – крикнула она.
Он не слышал – машины шумели, да автобус здоровенный с остановки газу наподдавал.
– Иван, Иван, – снова закричала Вера.
Тут Иван все же задрал-таки голову кверху и принялся искать глазами.
– Иван, Иван, – Вера высунула из форточки руку и махала своему любимому.
Заметил…
– Я сейчас выйду, жди! – крикнула Вера и бросилась в прихожую, одеваться.
– Куда? Не пущу! – запричитала мать.
– Уйди, мама, не мешай, – Вера раздраженно отпихнула мамины руки. – И вообще…
Лифт, их жалкое подобие вестибюля, подъезд, Иван стоит на сугробе.
– Пошли? Поговорим?
– А куда?
– А поедем ко мне – А о чем говорить?
– О жизни – Ты только не уговаривай меня возвращаться – На телевидение?
– Ну, да – А почему?
– Потому что они неживые. А я врач, я с живыми хочу – А я тоже неживой?
– Ты живой – Тогда давай говорить – О чем?
– О нас…
Поймали такси.
В такси сели оба на заднее сиденье и сразу начали целоваться. …
Таня СЕРЕДА (Шапо)
Типа Любовь
Роман (продолжение) В доме у Маргоши я почувствовала себя счастливой.
Был ли у меня дом когда-либо в моей жизни?
Ту хибару с сортиром на улице, ту так называемую квартиру в деревянном бараке – полторы комнаты и чулан, где ютились мы, мамаша со своими вечными мужьями, я и брат Серега, ту хибару назвать своим родным домом, как-то язык не поворачивался.
Дом?
Вечно сырой от того, что пол вровень с землей, да вечно холодный, сколько ни сожги в печке дров, потому что барак щитовой – он и есть щитовой барак, а не изба и не кирпичный дом.
А еще мать развесит всегда эти стираные рубахи своих мужей на просушку – не пройти, чтоб не задеть. Тьфу!
Считала, что в этом ее забота женская состоит: украсть в столовой, где она судомойкой работала, мяса, сварить мужику обед да рубахи ему настирать.
Вот уж никогда в моей жизни такого не будет, это точно! Мне лучше сдохнуть, чем мамаше уподобляться и стирать кому-то носки да трусы!
Одним словом, не поминала я наш барак, где детство мое прошло, не поминала я его как свой дом.
А полгода, что я у сутенера Леши жила в Бутово на съемной квартире с шестью девчонками – это тоже, разве дом? Это тоже не дом, хотя с девчонками мы и делали там что-то вроде уюта. Коврики какие-то стелили и на стенку вешали. Занавесочки…
И даже кошка у нас была – Марыська. Кстати, породистая, голубая короткошерстная.
И вот, только у Маргоши, только у хозяйки своей, которая стала мне вроде старшей сестры, что ли, только у нее я вдруг почувствовала, что такое свой дом.
И она, Маргоша, мне в этом очень помогала.
Вместе со мной обставила мою комнату, специально мы с ней в Икею ездили на МКАД, там мебель выбирали для моего будуарчика, потом шмоточки мне покупали, музыку, картины даже на стену и те – специально ездили, в Крылацком, в салоне выбирали.
Маргоша умеет жизнь обустроить.
Настоящая хозяйка!
И вот, когда жизнь моя у нее только наладилась, и когда я даже учиться начала – Марго мне учителя английского наняла, кстати говоря и инструктора по информатике, ну, по компьютерам, значит, не говоря уже о большом теннисе, которым я тоже живя у нее, стала заниматься, – и вот только все это наладилось, только я стала ощущать себя не бездомной крысой, ничтожной проституткой из Южного Бутова, а девушкой с чувством собственного достоинства, девушкой, у которой есть дом и есть друзья, это и случилось!
Я чувствовала, что рано или поздно что-то произойдет.
Ну не могло так быть, чтобы все хорошо, чтобы все – хэппи энд, солнце над пляжем и шоколадка во рту…
Не могло все быть так – слишком гладко.
Ну, в общем, случилось так, что меня нашли.
Хоть и большой город Москва, но на все сто процентов гарантировать, что не встретишься со старыми, ненужными тебе знакомыми, никто не может.
Где меня они засекли?
Может, в магазине "Ашан", а может в бутиках на Полянке или Екиманке, куда мы с Марго ездили иногда купить чего-нибудь вкусненького или тряпочку какую модную.
Но так или иначе – засекли и выследили меня.
Где живу, то да сё. И вот, я как-то поехала с поручением от Марго – отвезти наличные одному ее клиенту, что само по себе со стороны хозяйки было актом большого ко мне доверия, потому что деньги были немалые, и в иной раз у меня запросто мог бы возникнуть соблазн, но не теперь, когда жизнь моя в доме у Марго стала счастливой, так вот. Как раз в этот-то момент меня и поймали.
Не знаю, кто меня выследил, но в машину меня запихивали Лёша и его приятели-бандюганы Лысый и Гендос.
Такие ублюдки, прости Господи!
Я как раз из такси вышла с сумочкой, где наличка была – шесть тысяч евро, между прочим…
Как раз.
Для Маргоши это не такие огромные деньги, чтобы умереть от душащей ее жабы, если бы я эти деньги украла и с ними смылась. А с другой стороны и немалые это были деньги – в смысле, для меня.
Думаете, мне приятно было однажды невольно подслушать разговор, который вышел у Маргоши с ее бывшим – с этим, с Лёвчиком, ну, он теперь такой крутой тусовщик, его часто еще показывают и у Малахова, и у Лолиты… В общем, слыхала я случайно их разговор обо мне, когда еще я только-только у Маргоши в доме обосновалась.
Была я в маленьком холле, играла там в сони-плэй-стэйшн, а маленький холл с большим – они смежные, и так как у Маргоши везде растения, пальмы, лианы живые, они с Лёвчиком в большом холле расположились – пили виски, болтали о своем, а меня не видели.
Ну, а я-то все слыхала, как Лёвчик Маргошу мою спрашивает:
– Ты чё, дура, что ли, не видишь, что ты проститутку плечевую к себе в дом пустила, ты чё? Офонарела совсем, да она тебя обворует, и это в лучшем случае. А в худшем она бандитов гоп-стопщиков еще наведет! Полдома вынесут и хорошо, если тебя саму при этом не порежут – не попишут.
Я аж замерла вся, как такое услыхала, ну, думаю, что моя Маргоша ему ответит, неужто согласится с ним?
А она ему – мол, это не я дура, а ты черствый чурбан, девочка это – в смысле я – девочка эта не мертвая, а живая, и ее отогреть только надо, отогреть любовью и сердечностью.
Я аж разревелась, как такое услыхала.
А Лёвчик все не унимался и накручивал, мол, давай пари, давай забьемся, что убежит она от тебя. Не может проститутка так вот бросить ремесло свое вонючее!
Ну и гад же он, Лёвчик этот, да не будь он старым Маргошиным другом, так бы и врезала ему хрустальной пепельницей, что у меня в руке тогда была от нервов.
Ну и напророчил Лёвчик.
Случилось прям по им написанному сценарию.
Дала мне Маргоша денег – доверилась, а я, значит, неблагодарная свинюшка, сбежала с этими денежками. …
Не помню, от чего я сильнее орала, то ли от побоев, которые мне Лёша-сутенер с дружками устроили вроде правежа, то ли от бессилия и несправедливости, что гады, Лёша с дружками, все так устроили, как будто я от Маргоши с деньгами сбежала…
Но правили меня долго.
Целую неделю.
Лёша меня наручниками к батарее приковал, меня даже пи-пи в туалет не пускали, Алька со Снежанкой мне горшок приносили, на какие в детском садике сажают.
И так всю неделю.
Лёшка с Лысым меня били и все выпытывали, что да как в доме у Марго, что да как оттуда украсть можно? И где деньги лежат? И где ценности какие? И как сигнализация у нее устроена?
Соблазнились они ключиками от Маргошиного дома.
Мне Маргоша ведь ключи доверила, два электронных ключика таких: одна таблеточка от калитки и полосочка пластмассовая от входной двери.
Сразу, когда меня обыскали, когда сумочку вывернули да карманы, Леша как увидал ключи эти электронные, так аж затрясся весь.
В общем, неделю они меня били, истязали как хотели.
Думала я – лучше бы мне умереть!
Я уж их гадов и так и этак уговаривала-упрашивала оставить эту затею с Маргошиным домом.
Мол, там и сигнализация хорошая везде, да и видео-наблюдение, да и наверняка она после моего исчезновения коды поменяет.
А эти – нет!
На Лёшу с Лысым прямо помутнение какое-то нашло – подай им сейф Маргошин со всеми драгоценностями и деньгами и все тут!
Я уж им и так и этак врала, мол, не держит Марго дома ничего, все деньги у нее в банке на счетах, налички в доме никакой, пользуется хозяйка только кредитными магнитными карточками… И драгоценностей у нее тоже нет, она все брюлики в банке держит, где ячейку абонирует…
А эти только скалятся да мне по ребрам ногами пинают!
А и девчонки, сучки, Алька со Снежаной, те тоже мне все норовили наподдать.
Все никак не могли мне простить, что я триста баксов нашего девчачьего общака у них слямзила. И даже не эти триста баксов их достали, как задушила их жаба зависти, что я чуть было в белые люди не вырвалась, почти уже человеком зажила.
Вот она – зависть.
В конце концов, не железная я и Зои Космодемьянской из меня не получилось.
Согласилась я их в дом Маргошин запустить.
Согласилась я наводчицей стать.
А это уже совсем иная статья!
Но в душе все надеялась, все тешила себя надеждой, что брошусь в ноги к Маргуше своей, и что простит она меня.
Но Леша с Лысым – они тоже не дураки.
Сказали мне, что если я их подставлю, то они мамку мою да брата Серегу в Великих Луках на пику поставят, то есть прирежут, как поросят.
Я как представила мамку свою несчастную, которая и жизни хорошей не видала никакой, только пьяные побои от своих хахалей, как представила ее порезанной да в кровищи, так и сдалась, так на все и согласилась.
Нарисовала Леше весь план Маргошиного дома, где какая комната, где какие картины, где какие часы особо ценные, антикварные, где какие картины, где какой фарфор, где бронза… И самое главное – где у Маргоши ее кабинет и сейф с наличными.
Леша-то не дурак.
Они с Лысым съездили туда вечерком, проверили, работает ли мой ключик от калитки.
Нет, не работает уже!
Сменила Маргоша электронный код.
Поэтому решили они действовать иначе.
А придумали они так: перебросят они меня ночью через ограду, я пролезу в подвал через окошко в прачечной, которое обычно не закрывалось, когда в доме люди были, сама хозяйка и прислуга, потом я спрячусь в подвальных подсобках, где у Маргоши винный погреб, баня-сауна, прачечная и мастерская с гаражом, спрячусь и дождавшись, когда Марго уедет, открою изнутри окошко, отсоединив это окошко от сигнализации. И тогда уже через это окно вся банда лешина в дом войдет.
Они меня три дня тренировали, как тоненькую проволочку в обход датчиков, что на стекле, перепаять.
А я способная, научилась.
Научишься, когда мамку родненькую жалко станет!
ГЛАВА 13
1.
– У меня к этому серьёзное отношение, ты должен понять.
Слово "этому" Вера выделила, сделав на нем акцент.
Ее почти черные глаза глядели на Ивана снизу с детской доверчивостью, как ребенок глядит на очень симпатичное и интересное, но пока еще неизведанное явление природы.
– И вообще, пока папе не исполнилось сорок дней, этого у нас не будет, понимаешь?
Они лежали поверх покрывала, лежали по пояс раздетые.
Оба в джинсах, и ее грудки и шея и губы пылали от его поцелуев.
– Нет, нет, нет, – отрицательно качала головою Вера и глядела теперь не на него, а мимо него, в потолок.
Да, она вспомнила об отце.
А о ком еще должна думать хорошая девушка, когда две недели не прошло, как он умер?
Иван трижды бросался на приступ, и трижды она, уже казалось бы поддавшись, или почти поддавшись и дрогнув под его напором, все же отталкивала его.
– Это безумие какое-то.
– Я так тоже не могу…
Наконец Вера поднялась с кровати, нашла на полу лифчик, ти-шортку, свитер…
– Одеваемся и раздеваемся, словно на нашем шоу, – сказала она с ухмылкой. – Я уже всякий раз, когда что-то надеваю, автоматически скашиваю глаз, в какую камеру смотреть.
Иван тоже поднялся, тоже нашел свой свитер, небрежно брошенный в кресло.
– Вера, – позвал он. – Вера, это неправильное решение.
– Ты о нашей близости? – спросила она, отворачиваясь и загораживая грудь.
– А о чем же еще? И ты не права, мы имели сейчас шанс.
– Он будет у нас и спустя месяц, – сказала Вера, уже застегнув лифчик и поворачиваясь к Ивану лицом.
– Нет, – сказал Иван, – не будет.
– Через месяц закончится наше шоу? – спросила Вера.
– Через месяц возвращается Мария Витальевна, – ответил Иван.
Глаза Веры стали грустными.
– И ты будешь с ней? – спросила она.
– Мне казалось, у меня был шанс вылечиться от этой болезни, – сказал Иван, беря Веру за плечи и глядя ей прямо в глаза. – Мне казалось, что с тобой я мог бы выздороветь, избавиться от этой болезни, от этого наваждения, от этой колдовской нездоровой привязанности к Марии Витальевне. Ты ведь всего не знаешь…
Иван со вздохом отвел глаза и отпустил Верины плечи.
– Чего я не знаю? – спросила она тихо и участливо.
– Ты не знаешь, каких дел я наделал сгоряча, когда она уехала.
– Ты сделал что-то нехорошее? – спросила Вера.
– Я не знаю, – сказал Иван и отвернулся.
Вера стояла возле окна, так и не надев еще свитера, и небогатый зимний свет ласкал нежную кожу ее мягких плеч.
– Если бы ты была со мной, – сказал Иван, – я бы вылечился, я бы избавился от этой женщины, я бы перестал сходить с ума, я бы выдавил ее из моей души, как выдавливают пасту из тюбика.
– И я тебе нужна только как средство, чтобы избавиться от наваждения? – спросила Вера. – Я тебе нужна только как таблетка забвения? Как лекарство от душевной болезни? И не более того?
– Нет, – сказал Иван. – Нет, мне кажется, что я люблю тебя, но я еще не знаю, насколько это сильно во мне, мне кажется, что люблю, и поэтому мне нужно быть с тобой, нужно.
– Ты не те слова говоришь, Иван, не те, – сказала Вера, медленно приближаясь к Ивану и расстегивая надетый было лифчик. – Ты не те слова говоришь, милый, ты должен говорить: любимая, я люблю тебя, единственная моя…
Ее руки мягко обняли его и притянули шею и затылок к ее волосам, к ее губам, к ее груди.
– Говори мне, говори! Ну же!
И он принялся говорить. …
Когда через час, а может и через два часа – потому как никто времени их счастья не фиксировал – когда они поднялись с постели, когда Иван принялся искать свои джинсы, когда Вера засеменила в душ, прижимая к голому животу найденные на полу трусики и свитер, они уже знали, что теперь вернутся на свое шоу, которое маст гоу он, вернутся, чтобы отныне чувствовать себя мужем и женой, и по окончании – сыграть свадьбу.
– Я только фамилию менять не буду, – крикнула Вера из душа. – Останусь Мигунова, и если мальчик родится, пусть Борщанский будет, а если девочка, то я ее на фамилию Мигунова запишу.
– Ладно, – вздохнув, согласился Иван.
Вздохнул и с тоской подумал, что теперь тяготит его эта история с его визитом в посольство.
Имеет ли он право на то, чтобы связывать свою судьбу с судьбой Веры?
2.
– Как дела? – спросил Борщанский Владислава. – Какие новости?
Борщанский на двое суток выключился из арбайт-процесса.
Эти двое суток он отдал не своей "Норме Ти-Ви", а Анне Захаровой.
– Как дела? – переспросил Владислав. – А ничего дела, Вера Мигунова на шоу вернулась, и очень кстати вернулась, потому что итальяхи эти снова в "До-До" нагрянули, ну эти, из "Бель-Эттона", спонсоры наши генеральные Серджио Боччини и Джованни Росси. А скандал покупателей в "До-До" у генспонсора нам не кстати.
– Ну, – гукнул Борщанский, поощряя Владиславово побуждение поделиться новостями, – что дальше?
– А дальше главная новость, – Владислав заговорщицки стрельнул глазками на шефа.
– Алину нашу Милявскую итальяхи к себе забирают.
– Как забирают? – не поняв, насупил брови Борщанский.
– А так вот забирают! Они ей предложили должность управляющей московской сетью магазинов "До-До" вместо Константина Петровича.
– Да ну? – недоверчиво воскликнул Борщанский.