Страница:
Пол: «Нам не терпелось подписать контракт, как любому молодому писателю, который мечтает, чтобы его книгу издали. Он готов умереть, лишь бы попасть в издательство «Даблдей», ему наплевать на условия контракта, главное — иметь возможность сказать друзьям: «Моя новая книга выходит в издательстве «Даблдей». — «Да ну? В самом „Даблдей“?» — «Вот именно!» Мы хотели только одного: чтобы наши песни опубликовали. «Наши записи выпускает «EMI». — «Та самая „EMI“?»
Но Брайан заключил несколько паршивых сделок, по его милости мы попали в длительное рабство, в котором я и теперь нахожусь. За «Yesterday», которую я написал сам, без Джона или чьей-либо помощи, я получил всего пятнадцать процентов. До нынешнего дня я имею право всего на пятнадцать процентов — из-за сделок, которые заключил Брайан, и это действительно несправедливо, поскольку она так выстрелила. Возможно, это вообще песня века.
Но обижаться не на что. Джорджу Мартину сделки «Битлз» тоже почти ничего не принесли, и я спрашивал его: «Ты не жалеешь об этом теперь, когда все уже в прошлом?» Он отвечал: «Нет, у меня остались приятные воспоминания. Когда-то в период бума я целых тринадцать недель продержался на первых местах вместе с вами, Силлой, Билли Дж. Крамером, Джерри и «The Pacemakers», подопечными Брайана, но не получил никакой премии, ничего». Он лишь получал причитавшуюся ему по контракту сумму. Я сказал ему: «Ты хороший человек, не злопамятный». И ведь он был прав — он сохранил свою карму. Я стараюсь следовать его примеру, но думаю: если Брайан когда-нибудь и дал маху, так это в том, что он не был дальновидным».
Джон: «По-моему, Дик Джеймс облапошил Брайана. Я имею в виду то, что случилось после смерти Брайана. Музыкальное издательство Дика Джеймса — многомиллионная компания в сфере музыкальной индустрии. «Северные песни» нам не принадлежали, как и «NEMS». Так распорядился Брайан и его консультанты (72).
А Дик Джеймс заявил, что своим успехом мы обязаны ему. Я был бы не прочь услышать музыку Дика Джеймса. Дайте мне послушать хоть что-нибудь» (70).
Джордж: «В сделках Брайан вечно допускал оплошности. Много лет «EMI» платила нам гроши за каждый сингл и какие-то шиллинги за каждый альбом. Фиаско мы потерпели, когда отец Брайана продал права на использование торговой марки «Битлз». Его отец не имел никакого права поступать так, но он отдал права какому-то парню, тот — другому, и в результате они попали к кому-то еще.
Если бы в 1962–1963 годах мы знали то, что знаем сейчас, или хотя бы то, что узнали к 1967 году, все сложилось бы иначе. Мы получали бы более высокие авторские гонорары, если бы понимали, что происходит; а те гонорары, которые мы получали, позднее доставили нам массу хлопот и повлекли множество судебных процессов. А ведь мы могли получать куда более приличные гонорары.
В то время я, в отличие от Джона и Пола, не писал песни. А когда начал, мне задали вопрос: «Хочешь, чтобы твои песни издавались?» И поскольку песни Джона и Пола издавал Дик Джеймс, я ответил: «Да, конечно». Но никто не объяснил: «Как только ты подпишешь эту бумажку, разрешив мне публиковать твои песни, мне же достанутся авторские права на них». Вот я и подписал контракт, думая: «Отлично! Кто-то собирается издавать мои песни!» А потом, много лет спустя, удивился: «Что это значит «они тебе не принадлежат»?" Меня просто раздели среди бела дня. И это потом повторялось постоянно».
Джон: «Мы никогда не обсуждали финансовые условия. Мы были просто командой авторов, мы начали писать в шестнадцать лет и решили, что будем подписывать свои песни „Леннон — Маккартни“. Мы говорили: „Вот, мы написали песню“. Но даже готовые на девяносто процентов песни нам приходилось дорабатывать в студии. Даже теперь, когда я пишу песню, работа над ней не заканчивается в одночасье. Я не могу отдать свою песню издателю, пока не запишу ее, даже если работа над словами, мелодией и аранжировкой уже завершена, — дело в том, что в студии она может зазвучать иначе. Мы всегда поступали так, и никто даже не задумывался о деньгах. Денег хватало. Кому пришло бы в голову говорить о них?» (74)
Пол: «У нас были люди, которым мы доверяли, и в первую очередь наш менеджер. Наш менеджер звукозаписи, наш издатель, бухгалтер — все они, по-моему, заслуживали доверия. Поэтому мы предоставили им полную свободу действий, нам не о чем было беспокоиться» (65).
Ринго: «В апреле 1963 года мы с Полом и Джорджем решили отдохнуть на Тенерифе. Там у родителей Клауса Ворманна был дом — правда, без электричества, поэтому мы чувствовали себя представителями богемы. Там я впервые в жизни увидел черный песок. Ничего подобного я никогда не встречал. Мы отлично отдохнули. Пол сделал несколько классных снимков, сфотографировал нас в живописных испанских шляпах. Вот за что я люблю испанцев — за живописность».
Пол: «Мы отправились туда и некоторое время пробыли там, но, к нашему огорчению, на Канарах нас никто не знал, и это было неприятно. «Вы знаете нас? Мы — «Битлз» Но нам отвечали: «Нет, никогда не слышали».
Я сильно обгорел; британский загар совсем не такой. Это доставило мне немало неудобств. А еще я как-то попал в отлив. Я купался в море и думал: «Ну, все, поплыву обратно», — и вдруг понял, что не двигаюсь с места. Меня, скорее, напротив, уносило от берега».
Джордж: «Я помню черные пляжи. мы слишком долго пробыли на солнце и сильно обгорели, как обычно случалось с англичанами. В первый или во второй день мы с Ринго заработали солнечный удар; помню, как меня трясло всю ночь.
Я подолгу катался в машине. Мне нравились спортивные автомобили, и Клаус любезно предоставил мне свой «остин-хили-спрайт». Мы с Полом несколько раз сфотографировались в нем во время поездки к вулкану. Все вокруг напоминало лунный пейзаж, а рядом стояли телескопы и большая обсерватория».
Пол: «В то же время Брайан Эпстайн отправился отдыхать в Испанию и пригласил с собой Джона. Джон был умным парнем. Брайан был гомосексуалистом, и Джон воспользовался случаем, чтобы дать ему понять, кто в этой группе главный. Думаю, именно поэтому Джон отправился отдыхать с Брайаном. И Бог ему в помощь. Он хотел, чтобы Брайан знал, к чьему мнению следует прислушиваться. В этом заключались их взаимоотношения. Джон был прирожденным лидером, хотя никогда не говорил об этом».
Джон: «Син ждала ребенка, а мы решили отдохнуть, и я не собирался жертвовать ради ребенка отдыхом — просто мысленно назвал себя ублюдком и уехал. Я наблюдал, как Брайан подцепляет парней, вот и притворился педиком — это было забавно (70).
Так я впервые столкнулся с гомосексуалистом, причем знакомым мне по жизни. Мы часто сидели в кафе в Торремолиносе, глазели на парней, и я спрашивал: «А этот тебе нравится? А вон тот?» Происходящее мне нравилось, я все время думал: «Все это происходит со мной», — будто я был писателем. Все это выглядело почти как роман, но все-таки романом это не было. Ни в какие отношения мы не вступали. Было лишь интенсивное общение (80).
Но эти сплетни в Ливерпуле! Первым в национальной прессе появилось сообщение на последней странице «Дейли миррор» — о том, как я избил Боба Вулера на двадцать первом дне рождения Пола. Оно стало первой историей из цикла «хулиганские выходки Леннона». На следующий день мне было паршиво. У нас была назначена встреча на ВВС, все сели в поезд и поехали, а я отказался. Брайан умолял меня поехать, но я отвечал: «Нет!» Мне было страшно, ведь я чуть не убил Вулера».
Боб пустил слух, что в Испании мы с Брайаном были любовниками. Должно быть, я испугался того, что во мне действительно живет гомик, и потому разозлился. От выпитого спиртного я вышел из себя. (Знаете, пьянство — это когда доходишь до того, что тебе хочется выпить из каждого пустого стакана.) А Боб настаивал: «Давай, Джон, расскажи про вас с Брайаном, мы же все знаем». Видите ли, когда тебе двадцать один год, тебе хочется быть мужчиной. Если бы я такое услышал сейчас, я бы и глазом не моргнул, но тогда я избил его, отдубасил какой-то палкой и впервые понял: я могу убить его. Я просто увидел это, как на экране: если я ударю его еще раз, все будет кончено. Это меня потрясло. Тогда я и отказался от насилия, потому что всю свою жизнь был именно таким (72).
Потом он привлек меня к суду, мне пришлось заплатить двести фунтов, чтобы уладить дело. Вероятно, это была последняя настоящая драка, в которую я ввязался (67). С тех пор я перестал драться — разве что иногда бил свою дорогую жену в давние времена, когда был вне себя (не могу сказать, что я не допускаю насилия, — временами я становлюсь сам не свой)» (72).
Пол: «Так возникли разговоры о гомосексуализме. Я не уверен, что между Джоном и Брайаном что-нибудь было, но мы доставили ему немало неприятностей, когда он вернулся».
Джон: «Брайан был влюблен в меня. Но мне на это было плевать. Конечно, когда-нибудь о сексуальной жизни Брайана Эпстайна снимут очередной голливудский „Вавилон“, но мне на это было плевать, плевать абсолютно» (80).
Пол: «В сентябре мы с Ринго, Джейн Эшер и Морин опять отправились отдыхать в Грецию».
Ринго: «Мы побывали на Родосе, Корфу и в Афинах. На Родосе мы хотели увидеть Колосса, поэтому я спросил одну женщину в баре: „Извините, а где Колосс?“ Она ответила: „Здесь его уже нет, сынок (будто мы и не уезжали из дома)… но если вы дойдете до порта…“ Так мы и сделали и увидели два небольших постамента с двумя оленями на них. Наверное, там и стоял Колосс. Помню, по Парфенону мы прошлись трижды — наверное, чтобы порадовать Джейн, — и я здорово устал».
Нил Аспиналл: «В начале шестидесятых нас интересовал американский ритм-энд-блюз. „Битлз“ находились под заметным влиянием американской музыки, когда ходили по клубам, чтобы выяснить, что происходит в Лондоне, поскольку он еще не стал нашим городом. Мы были там всего лишь приезжими. Тогда мы и познакомились с Эндрю Олдхэмом, которого Брайан потом взял на работу рекламным агентом. Эндрю повез нас в Ричмонд, на выступление блюзовой группы „Роллинг Стоунз“ (потом он стал ее менеджером)».
Джон: «Мы добились успеха, а потом появились «Стоунз» и начали делать нечто более радикальное, чем мы. Они носили волосы подлиннее нашего и выкрикивали на сцене оскорбления, от чего мы отказались.
Впервые мы увидели их в клубе «Кроудэдди» в Ричмонде, а потом в Лондоне. В то время у них был другой менеджер, Джорджио Гомелски. Когда мы начали бывать в Лондоне, «Стоунз» были на подъеме и выступали в клубах, а с Джорджио мы познакомились через Эпстайна. Мы пришли в клуб, послушали их и подружились с ними» (74).
Джордж: «Мы записывали в Теддингтоне на съемках шоу «Thank Your Lucky Stars» («Благодарите свою судьбу»), открывая рот под запись нашей же «From Me To You», а потом отправились в Ричмонд и познакомились со «Стоунз».
Они все еще были на сцене клуба, притопывая в такт своим ритм-энд-блюзовым вещам. Музыка, которую они играли, больше напоминала нашу еще до того, как мы выбрались из кожаных костюмов, начали записывать пластинки и выступать по телевидению. Ко времени нашего знакомства мы уже утихомирились».
Ринго: «Помню, я стоял в какой-то душной комнате и смотрел, как играют Кит и Брайан. Ого! Тогда я и понял, что «Стоунз» замечательные. Они просто притягивали внимание. (Конечно, мы уже могли судить об этом тогда, ведь мы пробыли в шоу-бизнесе целых пять недель, мы знали о нем все!)
Мы разговорились с ними. Не помню, о чем, не знаю даже, прошли ли мы за кулисы».
Пол: «Мик рассказывал потом, как увидел нас в длинных замшевых пальто, купленных в Гамбурге, каких не было ни у кого в Англии. И он думал: «Я хочу в мир шоу-бизнеса, я тоже хочу такое пальто».
Джон: «Помню, Брайан Джонс подошел и спросил: „Love Me Do“ ты на какой гармошке играешь — на обычной или хроматической?» Просто он заметил глубокое, низкое звучание моих аккордов. Я ему отвечаю: «На хроматической, с кулисой», — хотя, конечно, звук здесь был далек от желаемого фанки-блюзового, но его, как и в песне Брюса Ченнела «Hey! Baby» — а эта песня тоже была в нашем репертуаре, — на гармошке сыграть просто невозможно» (74).
Нил Аспиналл: «В тот вечер „Стоунз“ играли нормально, как любая группа в „Кэверн“. Они умели играть свои песни, а больше от них ничего не требовалось. Многие и этого не умели. Помню, Йен Стюарт аккомпанировал им на пианино, а потом я никак не мог понять, почему его нет на рекламных фотографиях. Он был рядом с ними, за пианино, но словно не был членом группы. Думаю, по какой-то причине для них так было лучше».
Пол: «Однажды мы с Джоном бродили по Черинг-Кросс-Роуд. Мы часто болтались там, потому что там было много магазинов, где продавали гитары, — это была наша Мекка. Если днем нам было нечего делать, мы отправлялись поглазеть на витрины. Помню, я увидел Мика и Кита в такси и крикнул: «Эй, Мик, подвезите-ка нас!» Мы прыгнули в машину. Они ехали на студию, и Мик спросил: «Не найдется ли у вас какой-нибудь песни? Мы заключили контракт с «Деккой». Мы замялись: у нас была одна песня, написанная для Ринго, — «I Wanna Be Your Man» («Хочу быть твоим мужчиной»).
На концертах Ринго всегда пел одну песню. В то время он пел «Boys» («Ребята»). Нам это не очень нравилось — там есть слова: «Я говорю о парнях — да, да, о парнях». Эта песня была хитом группы «Ширелз», ее пели девушки, но нам и в голову не приходило назвать ее «Девушки» только потому, что Ринго — парень. Мы просто пели ее так, как «Ширелз», и ни о чем не задумывались. Потом мы попробовали написать для Ринго что-то новое, похожее на «Boys», и в конце концов написали «I Wanna Be Your Man» в стиле Бо Диддли. Я сказал Мику: «Эту песню у нас на альбоме поет Ринго, но, поскольку это не сингл, она вам подойдет». Я знал, что «Стоунз» играют «Not Fade Away» («He исчезай») и вещи Бо Диддли и что Мик любит играть на маракасах, как в тот вечер, когда мы слушали их в клубе «Кроудэдди». Вот мы и отправились с ними в студию».
Джон: «С песней «I Wanna Be Your Man» связана история о том, как мы помогли им с поисками песни для новой пластинки. Они выпустили «Come On» («Давай») Чака Берри, и им требовалось продолжение. Мы встретились с Эндрю Олдхэмом, который работал у Эпстайна, пока не перешел к «Стоунз» и не отбил их у Джорджио Гомелски. Он подошел к нам и спросил: «У вас найдется для них песня?» И мы ответили «конечно», потому что она нам самим была не очень-то и нужна.
Помню, как мы пытались научить их играть ее (74). Мы показали им черновой вариант, и они сказали: «Да, пойдет, это наш стиль». Мы с Полом отошли в угол и доделали ее, пока остальные болтали. Мы вернулись и тем самым вдохновили Мика и Кита сочинять свои собственные песни. «Господи, вы только посмотрите! Они просто отошли в угол, доделали ее и тут же вернулись!» Мы сделали все у них на виду (80).
В те времена мы часто писали песни, когда у нас было время или когда нас об этом кто-нибудь просил. Мы считали, что нам есть чем поделиться. Однажды мы взялись за песню для Клиффа, и мы написали ее» (66).
Пол: «Легенды о нашем соперничестве с «Роллинг Стоунз» выдуманы газетчиками. Само собой, мы казались соперниками. На самом деле контракт на запись им помог заключить Джордж. Он оказался на одной вечеринке вместе с Диком Роу, сотрудником «Декки», известным тем, что он отверг «Битлз».
Джон: «Не думаю, что существует какое-то „Звучание Мерси“ („Mersey Sound“). Это выдумка журналистов. Просто мы родом из Ливерпуля; вот они и посмотрели на карте, как называется ближайшая к Ливерпулю река, и назвали стиль в ее честь. А мы просто писали песни» (64).
Джордж: «В Ливерпульской филармонии состоялся большой концерт. «Битлз» стали знаменитыми, Джерри и немногие другие добились успеха. Все думали: «Черт возьми!» — и стремились в Ливерпуль. Никто и никогда не выступал в филармонии — нас просто не пустили бы туда, тем более с рок-концертом. Но вдруг там собрались все ливерпульские группы, даже те, которые и группами-то никогда не были. (Группы возникали повсюду — все пытались заработать на буме ливерпульской музыки.)
Помню, мы встретили нескольких менеджеров из Лондона, одним из которых был Дик Роу. Он спросил: «Вы не назовете нам какую-то хорошую группу?» Я ответил: «Я знаю не всех, но «Роллинг Стоунз» вам понравятся».
Джон: «У нас со „Стоунз“ было два периода обучения. Сперва — когда они еще играли в клубах, а потом — когда и мы, и они взлетели необычайно высоко. Это было время всеобщего помешательства на дискотеках. В то время мы были на коне и были очень близки со „Стоунз“. Не знаю, насколько близки мы были с другими, но с Брайаном и Миком я тусовался часто и всегда восхищался ими» (74).
Ринго: «Когда мы приехали в Лондон, он показался нам немного похожим на Ливерпуль, потому что большинство групп приехало туда с севера, все мы поэтому держались вместе. Мы часто бывали друг у друга, встречались с ребятами из „Animals“, „Стоунз“, с джазистами, с которыми познакомились в клубах. Там были отличные клубы — например, „Bag O'Nails“. (Странное дело: когда мы только начали бывать в лондонских клубах, мы обнаружили, что люди, здороваясь, целуются в щеку. Это казалось мне диким, ведь я приехал с севера. Там мы обменивались рукопожатиями — это по-мужски. Скоро я к этому привык, но помню, как был потрясен сначала. Брайан Моррис, хозяин клуба „Ad Lib“, поцеловал как-то меня в щеку, так я чуть не сгорел со стыда: „О, Господи…“ Но так просто было принято тогда в Лондоне.)»
Джон: «Мы были первыми исполнителями, которые вышли из рабочего класса, мы ими и остались, всячески подчеркивали это, не пытались отучиться от акцента, к которому в Англии относились пренебрежительно. Изменился только наш имидж» (75).
Джон: «Нам и прежде предлагали выступить в „Палладиуме“, но мы считали, что еще не готовы. Мы видели, как соглашались другие и как их рвали на куски» (63).
Джордж: «В октябре состоялся большой концерт «Воскресный вечер в лондонском „Палладиуме“. В нем участвовали самые крупные звезды Америки, приехавшие в Англию, и самые известные исполнители Англии. Там мы чувствовали себя в своей тарелке. Думаю, нам хватало дерзости, ведь мы уже добились немалого успеха. Мы всегда нервничали, прежде чем подняться на следующую ступеньку лестницы, но уверенности никогда не теряли. Вот почему хорошо быть квартетом: мы могли разделить впечатления на всех поровну».
Ринго: «Концерт в «Палладиуме» стал для меня ярким событием, поскольку много лет назад, когда я репетировал с группой Эдди Клейтона в гостиной нашего дома, лучшая подруга моей матери, Энни Мэгайр, часто повторяла: «Я еще увижу тебя на сцене „Палладиума“, сынок. Увижу твое имя в лучах прожекторов». Поэтому мне всегда хотелось выступить там, выйти на эту круглую сцену.
Концерт в «Палладиуме» был самым явным признаком успеха. Я всегда говорил: «Да, Энни, конечно, мы обязательно будем там выступать». И мы действительно вышли на эту сцену и приняли участие в концерте «Воскресный вечер в лондонском «Палладиуме», и это было потрясающе. Все, кто знал нас, восклицали: «Черт, вы только посмотрите!» Да мы и сами не верили случившемуся.
Перед концертом я так перенервничал от страха и напряжения, что меня вырвало в ведро. Как тут не вспомнить одну из старых баек шоу-бизнеса: «Меня вырвало, и я отправился на сцену». Даже теперь, когда звучит вступление, мне хочется бежать на сцену. Когда я на сцене, со мной все в порядке. Я часто думаю о том, что неплохо бы стать таким, как Фрэнк Синатра, — небрежной походкой выходить на сцену и здороваться со зрителями. Однако не удивлюсь, если на самом деле, может, он обмирает от страха».
Джордж: «Чтобы прорваться в «Палладиум» и другие подобные места, мы надели костюмы, стали игратьпо их правилам, но при этом постоянно думали: «Мы вам ещё покажем!»
Ринго: «Мы прорвались в мир шоу-бизнеса. Нынешним группам это ни к чему — можно просто играть рок-н-ролл. А нам пришлось пройти школу Ширли Бэсси, это была наша битва. Мы ни за что не попали бы в «Палладиум», если бы не надели костюмы. Но на самом деле изменением внешнего облика и своих взглядов мы обязаны собственному прогрессу в музыке.
В двадцать лет ты просто катишься вперед, считаешь, что все возможно, что не существует никаких препятствий. А если они и возникают на пути, ты думаешь, что тебе хватит решимости преодолеть их».
Джордж: «В то время существовала горстка людей, которые считались звездами. Это были в основном конформисты, те, кто лишь играл в игру, обладал умением пробиваться, но был начисто лишен вдохновения. Если просмотреть списки тех, кто появлялся на этих концертах, в них значатся подопечные крупных лондонских агентств вроде «Грейд» и «Делфонт».
Многие лондонские группы поначалу объясняли нам: все, что находится в десяти милях к северу от Уотфорда, считается глухой провинцией. Поэтому, добившись успеха, мы первым делом показывали два кукиша тем группам, которые изначально находились в лучших условиях, чем мы, потому что были из Лондона.
Даже сейчас для записывающих компаний в порядке вещей ничего не знать о новых течениях и талантах. Больше всего они боятся подписать контракт с неудачником и не подписать с тем, кому суждено стать удачливым. Нам постоянно твердили: «Вам, деревенщинам с севера, никогда ничего не добиться». Таковы были взгляды. И хотя мы вслух не посылали их подальше, обычно мы думали: «Ну, мы вам еще покажем!» И мы пробились прямо в Лондон, в «Палладиум», а потом участвовали в шоу Эда Салливана, побывали в Гонконге, объехали весь мир.
То же самое было в школе: учителя не возлагали на меня никаких надежд, они ничему не могли меня научить. В характеристике, выданной мне по окончании школы, директор написал: «О его способностях ничего не могу сказать, поскольку он нигде ничего не делал. В работе школы не принимал никакого участия». Большое спасибо, приятель, благодаря этому у меня теперь есть работа! Когда Пол вышел из демонстрационного зала «Форда» несколько лет спустя, только что купив новенький «форд-классик», и столкнулся с директором своей школы, то посмотрел на него сверху вниз: «Ха-ха, да, это я, и я только что купил «форд-классик». Это означало, что он практически послал его на три буквы. Мы добились успеха несмотря ни на что, вопреки всем словам учителей, Дика Роу, сотрудников «EMI» (которые не стали подписывать контракт с нами). Мы старались изо всех сил, не имея денег и вообще ничего, а вот с Джорджем Мартином нам повезло. А ведь мы могли бы поверить всей этой чепухе о собственной никчемности, если бы не внутренняя решимость, которую мы всегда чувствовали, которую всегда ощущал я, нечто вроде уверенности в том, что рано или поздно должно произойти что-то важное.
Каждому, кто вышел из низов (а с нами, парнями из рабочего класса, так и было), а затем поднялся наверх и увидел, как все пресмыкаются перед ним, ясно: победителей любят все, только проигрывают все в одиночку».
Джон: «Классовое неравенство существует до сих пор. Такие, как мы, способны подняться выше — но чуть-чуть. Когда-то мы входили в ресторан, и нас чуть ли не вышвыривали оттуда. Так было, пока все не узнали, кто мы такие, и тогда нас обслуживал сам метрдотель: «Чего желаете?» — «Мы пришли поесть, черт возьми, вот что нам нужно». Тогда и хозяин замечал нас и говорил: «Прошу вас, сэр, вон там есть свободный столик, сэр». Это напоминало мне о тех временах, когда мне было девятнадцать и повсюду, где я появлялся, на меня глазели или отпускали обидные замечания. Только когда «Битлз» стали известными, люди начали говорить: «О, замечательно, входите, входите!» — и я на время забыл, о чем они на самом деле думают. Эти люди видят только звезду во всем ее блеске, а пока сияния не было видно, они обращали внимание только на одежду и прическу.
Мы не были такими открытыми и честными, когда для нас это было непозволительно. Мы относились ко всему спокойно. Нам пришлось подстричься, чтобы покинуть Ливерпуль. Пришлось надеть костюмы, чтобы попасть на телевидение. Пришлось идти на компромисс. Мы со многим смирились, чтобы добиться своего, а потом почувствовали свою силу и заявили: «Вот то, что нам нравится». Мы были вынуждены немного актерствовать, хотя сами это и не очень сознавали» (66).
Ринго: «В октябре мы отправились на неделю в Швецию, дать несколько концертов. В отеле мы здорово повеселились. В один памятный день Пол оделся так, что стал неузнаваем, взял фотоаппарат и прошел по ресторану: „Как поживаете, шведы?“ Он нес какую-то чепуху и снимал всех подряд, а его никто не узнавал, что нас забавляло. Он раздавал чужие визитные карточки — это было обычное дело».
Нил Аспиналл: «Их популярность стремительно росла с каждым днем. Я помню времена, когда я стоял у служебная входа во время выступлений Эдди Кокрена и Джина Винсента в Ливерпуле. Там собиралась толпа девчонок, они вопили, как ненормальные, но с битломанией это не шло ни в какое сравнение. Когда мы вернулись из Швеции, в лондонском аэропорту собралось десять тысяч человек. И это был еще не предел. Битломания началась в 1963 году, но пока не достигла пика».
Ринго: «В тот год мы начали летать. В первый раз, когда мы оказались в самолете все вместе с Брайаном Эпстайном и полетели из Ливерпуля в Лондон, Джордж Харрисон сел у окна, а окно открылось. Он даже закричал от неожиданности.
Однажды мы летели из Лондона в Глазго, в самолете было всего три свободных кресла, и я по своей наивности предложил: «Я постою». — «Боюсь, это невозможно, мистер Старр…»
Пол: «Настоящая слава пришла к нам после концерта в „Палладиуме“. Потом нас пригласили на Королевское эстрадное шоу, мы познакомились с королевой-матерью, и она аплодировала нам».
Но Брайан заключил несколько паршивых сделок, по его милости мы попали в длительное рабство, в котором я и теперь нахожусь. За «Yesterday», которую я написал сам, без Джона или чьей-либо помощи, я получил всего пятнадцать процентов. До нынешнего дня я имею право всего на пятнадцать процентов — из-за сделок, которые заключил Брайан, и это действительно несправедливо, поскольку она так выстрелила. Возможно, это вообще песня века.
Но обижаться не на что. Джорджу Мартину сделки «Битлз» тоже почти ничего не принесли, и я спрашивал его: «Ты не жалеешь об этом теперь, когда все уже в прошлом?» Он отвечал: «Нет, у меня остались приятные воспоминания. Когда-то в период бума я целых тринадцать недель продержался на первых местах вместе с вами, Силлой, Билли Дж. Крамером, Джерри и «The Pacemakers», подопечными Брайана, но не получил никакой премии, ничего». Он лишь получал причитавшуюся ему по контракту сумму. Я сказал ему: «Ты хороший человек, не злопамятный». И ведь он был прав — он сохранил свою карму. Я стараюсь следовать его примеру, но думаю: если Брайан когда-нибудь и дал маху, так это в том, что он не был дальновидным».
Джон: «По-моему, Дик Джеймс облапошил Брайана. Я имею в виду то, что случилось после смерти Брайана. Музыкальное издательство Дика Джеймса — многомиллионная компания в сфере музыкальной индустрии. «Северные песни» нам не принадлежали, как и «NEMS». Так распорядился Брайан и его консультанты (72).
А Дик Джеймс заявил, что своим успехом мы обязаны ему. Я был бы не прочь услышать музыку Дика Джеймса. Дайте мне послушать хоть что-нибудь» (70).
Джордж: «В сделках Брайан вечно допускал оплошности. Много лет «EMI» платила нам гроши за каждый сингл и какие-то шиллинги за каждый альбом. Фиаско мы потерпели, когда отец Брайана продал права на использование торговой марки «Битлз». Его отец не имел никакого права поступать так, но он отдал права какому-то парню, тот — другому, и в результате они попали к кому-то еще.
Если бы в 1962–1963 годах мы знали то, что знаем сейчас, или хотя бы то, что узнали к 1967 году, все сложилось бы иначе. Мы получали бы более высокие авторские гонорары, если бы понимали, что происходит; а те гонорары, которые мы получали, позднее доставили нам массу хлопот и повлекли множество судебных процессов. А ведь мы могли получать куда более приличные гонорары.
В то время я, в отличие от Джона и Пола, не писал песни. А когда начал, мне задали вопрос: «Хочешь, чтобы твои песни издавались?» И поскольку песни Джона и Пола издавал Дик Джеймс, я ответил: «Да, конечно». Но никто не объяснил: «Как только ты подпишешь эту бумажку, разрешив мне публиковать твои песни, мне же достанутся авторские права на них». Вот я и подписал контракт, думая: «Отлично! Кто-то собирается издавать мои песни!» А потом, много лет спустя, удивился: «Что это значит «они тебе не принадлежат»?" Меня просто раздели среди бела дня. И это потом повторялось постоянно».
Джон: «Мы никогда не обсуждали финансовые условия. Мы были просто командой авторов, мы начали писать в шестнадцать лет и решили, что будем подписывать свои песни „Леннон — Маккартни“. Мы говорили: „Вот, мы написали песню“. Но даже готовые на девяносто процентов песни нам приходилось дорабатывать в студии. Даже теперь, когда я пишу песню, работа над ней не заканчивается в одночасье. Я не могу отдать свою песню издателю, пока не запишу ее, даже если работа над словами, мелодией и аранжировкой уже завершена, — дело в том, что в студии она может зазвучать иначе. Мы всегда поступали так, и никто даже не задумывался о деньгах. Денег хватало. Кому пришло бы в голову говорить о них?» (74)
Пол: «У нас были люди, которым мы доверяли, и в первую очередь наш менеджер. Наш менеджер звукозаписи, наш издатель, бухгалтер — все они, по-моему, заслуживали доверия. Поэтому мы предоставили им полную свободу действий, нам не о чем было беспокоиться» (65).
Ринго: «В апреле 1963 года мы с Полом и Джорджем решили отдохнуть на Тенерифе. Там у родителей Клауса Ворманна был дом — правда, без электричества, поэтому мы чувствовали себя представителями богемы. Там я впервые в жизни увидел черный песок. Ничего подобного я никогда не встречал. Мы отлично отдохнули. Пол сделал несколько классных снимков, сфотографировал нас в живописных испанских шляпах. Вот за что я люблю испанцев — за живописность».
Пол: «Мы отправились туда и некоторое время пробыли там, но, к нашему огорчению, на Канарах нас никто не знал, и это было неприятно. «Вы знаете нас? Мы — «Битлз» Но нам отвечали: «Нет, никогда не слышали».
Я сильно обгорел; британский загар совсем не такой. Это доставило мне немало неудобств. А еще я как-то попал в отлив. Я купался в море и думал: «Ну, все, поплыву обратно», — и вдруг понял, что не двигаюсь с места. Меня, скорее, напротив, уносило от берега».
Джордж: «Я помню черные пляжи. мы слишком долго пробыли на солнце и сильно обгорели, как обычно случалось с англичанами. В первый или во второй день мы с Ринго заработали солнечный удар; помню, как меня трясло всю ночь.
Я подолгу катался в машине. Мне нравились спортивные автомобили, и Клаус любезно предоставил мне свой «остин-хили-спрайт». Мы с Полом несколько раз сфотографировались в нем во время поездки к вулкану. Все вокруг напоминало лунный пейзаж, а рядом стояли телескопы и большая обсерватория».
Пол: «В то же время Брайан Эпстайн отправился отдыхать в Испанию и пригласил с собой Джона. Джон был умным парнем. Брайан был гомосексуалистом, и Джон воспользовался случаем, чтобы дать ему понять, кто в этой группе главный. Думаю, именно поэтому Джон отправился отдыхать с Брайаном. И Бог ему в помощь. Он хотел, чтобы Брайан знал, к чьему мнению следует прислушиваться. В этом заключались их взаимоотношения. Джон был прирожденным лидером, хотя никогда не говорил об этом».
Джон: «Син ждала ребенка, а мы решили отдохнуть, и я не собирался жертвовать ради ребенка отдыхом — просто мысленно назвал себя ублюдком и уехал. Я наблюдал, как Брайан подцепляет парней, вот и притворился педиком — это было забавно (70).
Так я впервые столкнулся с гомосексуалистом, причем знакомым мне по жизни. Мы часто сидели в кафе в Торремолиносе, глазели на парней, и я спрашивал: «А этот тебе нравится? А вон тот?» Происходящее мне нравилось, я все время думал: «Все это происходит со мной», — будто я был писателем. Все это выглядело почти как роман, но все-таки романом это не было. Ни в какие отношения мы не вступали. Было лишь интенсивное общение (80).
Но эти сплетни в Ливерпуле! Первым в национальной прессе появилось сообщение на последней странице «Дейли миррор» — о том, как я избил Боба Вулера на двадцать первом дне рождения Пола. Оно стало первой историей из цикла «хулиганские выходки Леннона». На следующий день мне было паршиво. У нас была назначена встреча на ВВС, все сели в поезд и поехали, а я отказался. Брайан умолял меня поехать, но я отвечал: «Нет!» Мне было страшно, ведь я чуть не убил Вулера».
Боб пустил слух, что в Испании мы с Брайаном были любовниками. Должно быть, я испугался того, что во мне действительно живет гомик, и потому разозлился. От выпитого спиртного я вышел из себя. (Знаете, пьянство — это когда доходишь до того, что тебе хочется выпить из каждого пустого стакана.) А Боб настаивал: «Давай, Джон, расскажи про вас с Брайаном, мы же все знаем». Видите ли, когда тебе двадцать один год, тебе хочется быть мужчиной. Если бы я такое услышал сейчас, я бы и глазом не моргнул, но тогда я избил его, отдубасил какой-то палкой и впервые понял: я могу убить его. Я просто увидел это, как на экране: если я ударю его еще раз, все будет кончено. Это меня потрясло. Тогда я и отказался от насилия, потому что всю свою жизнь был именно таким (72).
Потом он привлек меня к суду, мне пришлось заплатить двести фунтов, чтобы уладить дело. Вероятно, это была последняя настоящая драка, в которую я ввязался (67). С тех пор я перестал драться — разве что иногда бил свою дорогую жену в давние времена, когда был вне себя (не могу сказать, что я не допускаю насилия, — временами я становлюсь сам не свой)» (72).
Пол: «Так возникли разговоры о гомосексуализме. Я не уверен, что между Джоном и Брайаном что-нибудь было, но мы доставили ему немало неприятностей, когда он вернулся».
Джон: «Брайан был влюблен в меня. Но мне на это было плевать. Конечно, когда-нибудь о сексуальной жизни Брайана Эпстайна снимут очередной голливудский „Вавилон“, но мне на это было плевать, плевать абсолютно» (80).
Пол: «В сентябре мы с Ринго, Джейн Эшер и Морин опять отправились отдыхать в Грецию».
Ринго: «Мы побывали на Родосе, Корфу и в Афинах. На Родосе мы хотели увидеть Колосса, поэтому я спросил одну женщину в баре: „Извините, а где Колосс?“ Она ответила: „Здесь его уже нет, сынок (будто мы и не уезжали из дома)… но если вы дойдете до порта…“ Так мы и сделали и увидели два небольших постамента с двумя оленями на них. Наверное, там и стоял Колосс. Помню, по Парфенону мы прошлись трижды — наверное, чтобы порадовать Джейн, — и я здорово устал».
Нил Аспиналл: «В начале шестидесятых нас интересовал американский ритм-энд-блюз. „Битлз“ находились под заметным влиянием американской музыки, когда ходили по клубам, чтобы выяснить, что происходит в Лондоне, поскольку он еще не стал нашим городом. Мы были там всего лишь приезжими. Тогда мы и познакомились с Эндрю Олдхэмом, которого Брайан потом взял на работу рекламным агентом. Эндрю повез нас в Ричмонд, на выступление блюзовой группы „Роллинг Стоунз“ (потом он стал ее менеджером)».
Джон: «Мы добились успеха, а потом появились «Стоунз» и начали делать нечто более радикальное, чем мы. Они носили волосы подлиннее нашего и выкрикивали на сцене оскорбления, от чего мы отказались.
Впервые мы увидели их в клубе «Кроудэдди» в Ричмонде, а потом в Лондоне. В то время у них был другой менеджер, Джорджио Гомелски. Когда мы начали бывать в Лондоне, «Стоунз» были на подъеме и выступали в клубах, а с Джорджио мы познакомились через Эпстайна. Мы пришли в клуб, послушали их и подружились с ними» (74).
Джордж: «Мы записывали в Теддингтоне на съемках шоу «Thank Your Lucky Stars» («Благодарите свою судьбу»), открывая рот под запись нашей же «From Me To You», а потом отправились в Ричмонд и познакомились со «Стоунз».
Они все еще были на сцене клуба, притопывая в такт своим ритм-энд-блюзовым вещам. Музыка, которую они играли, больше напоминала нашу еще до того, как мы выбрались из кожаных костюмов, начали записывать пластинки и выступать по телевидению. Ко времени нашего знакомства мы уже утихомирились».
Ринго: «Помню, я стоял в какой-то душной комнате и смотрел, как играют Кит и Брайан. Ого! Тогда я и понял, что «Стоунз» замечательные. Они просто притягивали внимание. (Конечно, мы уже могли судить об этом тогда, ведь мы пробыли в шоу-бизнесе целых пять недель, мы знали о нем все!)
Мы разговорились с ними. Не помню, о чем, не знаю даже, прошли ли мы за кулисы».
Пол: «Мик рассказывал потом, как увидел нас в длинных замшевых пальто, купленных в Гамбурге, каких не было ни у кого в Англии. И он думал: «Я хочу в мир шоу-бизнеса, я тоже хочу такое пальто».
Джон: «Помню, Брайан Джонс подошел и спросил: „Love Me Do“ ты на какой гармошке играешь — на обычной или хроматической?» Просто он заметил глубокое, низкое звучание моих аккордов. Я ему отвечаю: «На хроматической, с кулисой», — хотя, конечно, звук здесь был далек от желаемого фанки-блюзового, но его, как и в песне Брюса Ченнела «Hey! Baby» — а эта песня тоже была в нашем репертуаре, — на гармошке сыграть просто невозможно» (74).
Нил Аспиналл: «В тот вечер „Стоунз“ играли нормально, как любая группа в „Кэверн“. Они умели играть свои песни, а больше от них ничего не требовалось. Многие и этого не умели. Помню, Йен Стюарт аккомпанировал им на пианино, а потом я никак не мог понять, почему его нет на рекламных фотографиях. Он был рядом с ними, за пианино, но словно не был членом группы. Думаю, по какой-то причине для них так было лучше».
Пол: «Однажды мы с Джоном бродили по Черинг-Кросс-Роуд. Мы часто болтались там, потому что там было много магазинов, где продавали гитары, — это была наша Мекка. Если днем нам было нечего делать, мы отправлялись поглазеть на витрины. Помню, я увидел Мика и Кита в такси и крикнул: «Эй, Мик, подвезите-ка нас!» Мы прыгнули в машину. Они ехали на студию, и Мик спросил: «Не найдется ли у вас какой-нибудь песни? Мы заключили контракт с «Деккой». Мы замялись: у нас была одна песня, написанная для Ринго, — «I Wanna Be Your Man» («Хочу быть твоим мужчиной»).
На концертах Ринго всегда пел одну песню. В то время он пел «Boys» («Ребята»). Нам это не очень нравилось — там есть слова: «Я говорю о парнях — да, да, о парнях». Эта песня была хитом группы «Ширелз», ее пели девушки, но нам и в голову не приходило назвать ее «Девушки» только потому, что Ринго — парень. Мы просто пели ее так, как «Ширелз», и ни о чем не задумывались. Потом мы попробовали написать для Ринго что-то новое, похожее на «Boys», и в конце концов написали «I Wanna Be Your Man» в стиле Бо Диддли. Я сказал Мику: «Эту песню у нас на альбоме поет Ринго, но, поскольку это не сингл, она вам подойдет». Я знал, что «Стоунз» играют «Not Fade Away» («He исчезай») и вещи Бо Диддли и что Мик любит играть на маракасах, как в тот вечер, когда мы слушали их в клубе «Кроудэдди». Вот мы и отправились с ними в студию».
Джон: «С песней «I Wanna Be Your Man» связана история о том, как мы помогли им с поисками песни для новой пластинки. Они выпустили «Come On» («Давай») Чака Берри, и им требовалось продолжение. Мы встретились с Эндрю Олдхэмом, который работал у Эпстайна, пока не перешел к «Стоунз» и не отбил их у Джорджио Гомелски. Он подошел к нам и спросил: «У вас найдется для них песня?» И мы ответили «конечно», потому что она нам самим была не очень-то и нужна.
Помню, как мы пытались научить их играть ее (74). Мы показали им черновой вариант, и они сказали: «Да, пойдет, это наш стиль». Мы с Полом отошли в угол и доделали ее, пока остальные болтали. Мы вернулись и тем самым вдохновили Мика и Кита сочинять свои собственные песни. «Господи, вы только посмотрите! Они просто отошли в угол, доделали ее и тут же вернулись!» Мы сделали все у них на виду (80).
В те времена мы часто писали песни, когда у нас было время или когда нас об этом кто-нибудь просил. Мы считали, что нам есть чем поделиться. Однажды мы взялись за песню для Клиффа, и мы написали ее» (66).
Пол: «Легенды о нашем соперничестве с «Роллинг Стоунз» выдуманы газетчиками. Само собой, мы казались соперниками. На самом деле контракт на запись им помог заключить Джордж. Он оказался на одной вечеринке вместе с Диком Роу, сотрудником «Декки», известным тем, что он отверг «Битлз».
Джон: «Не думаю, что существует какое-то „Звучание Мерси“ („Mersey Sound“). Это выдумка журналистов. Просто мы родом из Ливерпуля; вот они и посмотрели на карте, как называется ближайшая к Ливерпулю река, и назвали стиль в ее честь. А мы просто писали песни» (64).
Джордж: «В Ливерпульской филармонии состоялся большой концерт. «Битлз» стали знаменитыми, Джерри и немногие другие добились успеха. Все думали: «Черт возьми!» — и стремились в Ливерпуль. Никто и никогда не выступал в филармонии — нас просто не пустили бы туда, тем более с рок-концертом. Но вдруг там собрались все ливерпульские группы, даже те, которые и группами-то никогда не были. (Группы возникали повсюду — все пытались заработать на буме ливерпульской музыки.)
Помню, мы встретили нескольких менеджеров из Лондона, одним из которых был Дик Роу. Он спросил: «Вы не назовете нам какую-то хорошую группу?» Я ответил: «Я знаю не всех, но «Роллинг Стоунз» вам понравятся».
Джон: «У нас со „Стоунз“ было два периода обучения. Сперва — когда они еще играли в клубах, а потом — когда и мы, и они взлетели необычайно высоко. Это было время всеобщего помешательства на дискотеках. В то время мы были на коне и были очень близки со „Стоунз“. Не знаю, насколько близки мы были с другими, но с Брайаном и Миком я тусовался часто и всегда восхищался ими» (74).
Ринго: «Когда мы приехали в Лондон, он показался нам немного похожим на Ливерпуль, потому что большинство групп приехало туда с севера, все мы поэтому держались вместе. Мы часто бывали друг у друга, встречались с ребятами из „Animals“, „Стоунз“, с джазистами, с которыми познакомились в клубах. Там были отличные клубы — например, „Bag O'Nails“. (Странное дело: когда мы только начали бывать в лондонских клубах, мы обнаружили, что люди, здороваясь, целуются в щеку. Это казалось мне диким, ведь я приехал с севера. Там мы обменивались рукопожатиями — это по-мужски. Скоро я к этому привык, но помню, как был потрясен сначала. Брайан Моррис, хозяин клуба „Ad Lib“, поцеловал как-то меня в щеку, так я чуть не сгорел со стыда: „О, Господи…“ Но так просто было принято тогда в Лондоне.)»
Джон: «Мы были первыми исполнителями, которые вышли из рабочего класса, мы ими и остались, всячески подчеркивали это, не пытались отучиться от акцента, к которому в Англии относились пренебрежительно. Изменился только наш имидж» (75).
Джон: «Нам и прежде предлагали выступить в „Палладиуме“, но мы считали, что еще не готовы. Мы видели, как соглашались другие и как их рвали на куски» (63).
Джордж: «В октябре состоялся большой концерт «Воскресный вечер в лондонском „Палладиуме“. В нем участвовали самые крупные звезды Америки, приехавшие в Англию, и самые известные исполнители Англии. Там мы чувствовали себя в своей тарелке. Думаю, нам хватало дерзости, ведь мы уже добились немалого успеха. Мы всегда нервничали, прежде чем подняться на следующую ступеньку лестницы, но уверенности никогда не теряли. Вот почему хорошо быть квартетом: мы могли разделить впечатления на всех поровну».
Ринго: «Концерт в «Палладиуме» стал для меня ярким событием, поскольку много лет назад, когда я репетировал с группой Эдди Клейтона в гостиной нашего дома, лучшая подруга моей матери, Энни Мэгайр, часто повторяла: «Я еще увижу тебя на сцене „Палладиума“, сынок. Увижу твое имя в лучах прожекторов». Поэтому мне всегда хотелось выступить там, выйти на эту круглую сцену.
Концерт в «Палладиуме» был самым явным признаком успеха. Я всегда говорил: «Да, Энни, конечно, мы обязательно будем там выступать». И мы действительно вышли на эту сцену и приняли участие в концерте «Воскресный вечер в лондонском «Палладиуме», и это было потрясающе. Все, кто знал нас, восклицали: «Черт, вы только посмотрите!» Да мы и сами не верили случившемуся.
Перед концертом я так перенервничал от страха и напряжения, что меня вырвало в ведро. Как тут не вспомнить одну из старых баек шоу-бизнеса: «Меня вырвало, и я отправился на сцену». Даже теперь, когда звучит вступление, мне хочется бежать на сцену. Когда я на сцене, со мной все в порядке. Я часто думаю о том, что неплохо бы стать таким, как Фрэнк Синатра, — небрежной походкой выходить на сцену и здороваться со зрителями. Однако не удивлюсь, если на самом деле, может, он обмирает от страха».
Джордж: «Чтобы прорваться в «Палладиум» и другие подобные места, мы надели костюмы, стали игратьпо их правилам, но при этом постоянно думали: «Мы вам ещё покажем!»
Ринго: «Мы прорвались в мир шоу-бизнеса. Нынешним группам это ни к чему — можно просто играть рок-н-ролл. А нам пришлось пройти школу Ширли Бэсси, это была наша битва. Мы ни за что не попали бы в «Палладиум», если бы не надели костюмы. Но на самом деле изменением внешнего облика и своих взглядов мы обязаны собственному прогрессу в музыке.
В двадцать лет ты просто катишься вперед, считаешь, что все возможно, что не существует никаких препятствий. А если они и возникают на пути, ты думаешь, что тебе хватит решимости преодолеть их».
Джордж: «В то время существовала горстка людей, которые считались звездами. Это были в основном конформисты, те, кто лишь играл в игру, обладал умением пробиваться, но был начисто лишен вдохновения. Если просмотреть списки тех, кто появлялся на этих концертах, в них значатся подопечные крупных лондонских агентств вроде «Грейд» и «Делфонт».
Многие лондонские группы поначалу объясняли нам: все, что находится в десяти милях к северу от Уотфорда, считается глухой провинцией. Поэтому, добившись успеха, мы первым делом показывали два кукиша тем группам, которые изначально находились в лучших условиях, чем мы, потому что были из Лондона.
Даже сейчас для записывающих компаний в порядке вещей ничего не знать о новых течениях и талантах. Больше всего они боятся подписать контракт с неудачником и не подписать с тем, кому суждено стать удачливым. Нам постоянно твердили: «Вам, деревенщинам с севера, никогда ничего не добиться». Таковы были взгляды. И хотя мы вслух не посылали их подальше, обычно мы думали: «Ну, мы вам еще покажем!» И мы пробились прямо в Лондон, в «Палладиум», а потом участвовали в шоу Эда Салливана, побывали в Гонконге, объехали весь мир.
То же самое было в школе: учителя не возлагали на меня никаких надежд, они ничему не могли меня научить. В характеристике, выданной мне по окончании школы, директор написал: «О его способностях ничего не могу сказать, поскольку он нигде ничего не делал. В работе школы не принимал никакого участия». Большое спасибо, приятель, благодаря этому у меня теперь есть работа! Когда Пол вышел из демонстрационного зала «Форда» несколько лет спустя, только что купив новенький «форд-классик», и столкнулся с директором своей школы, то посмотрел на него сверху вниз: «Ха-ха, да, это я, и я только что купил «форд-классик». Это означало, что он практически послал его на три буквы. Мы добились успеха несмотря ни на что, вопреки всем словам учителей, Дика Роу, сотрудников «EMI» (которые не стали подписывать контракт с нами). Мы старались изо всех сил, не имея денег и вообще ничего, а вот с Джорджем Мартином нам повезло. А ведь мы могли бы поверить всей этой чепухе о собственной никчемности, если бы не внутренняя решимость, которую мы всегда чувствовали, которую всегда ощущал я, нечто вроде уверенности в том, что рано или поздно должно произойти что-то важное.
Каждому, кто вышел из низов (а с нами, парнями из рабочего класса, так и было), а затем поднялся наверх и увидел, как все пресмыкаются перед ним, ясно: победителей любят все, только проигрывают все в одиночку».
Джон: «Классовое неравенство существует до сих пор. Такие, как мы, способны подняться выше — но чуть-чуть. Когда-то мы входили в ресторан, и нас чуть ли не вышвыривали оттуда. Так было, пока все не узнали, кто мы такие, и тогда нас обслуживал сам метрдотель: «Чего желаете?» — «Мы пришли поесть, черт возьми, вот что нам нужно». Тогда и хозяин замечал нас и говорил: «Прошу вас, сэр, вон там есть свободный столик, сэр». Это напоминало мне о тех временах, когда мне было девятнадцать и повсюду, где я появлялся, на меня глазели или отпускали обидные замечания. Только когда «Битлз» стали известными, люди начали говорить: «О, замечательно, входите, входите!» — и я на время забыл, о чем они на самом деле думают. Эти люди видят только звезду во всем ее блеске, а пока сияния не было видно, они обращали внимание только на одежду и прическу.
Мы не были такими открытыми и честными, когда для нас это было непозволительно. Мы относились ко всему спокойно. Нам пришлось подстричься, чтобы покинуть Ливерпуль. Пришлось надеть костюмы, чтобы попасть на телевидение. Пришлось идти на компромисс. Мы со многим смирились, чтобы добиться своего, а потом почувствовали свою силу и заявили: «Вот то, что нам нравится». Мы были вынуждены немного актерствовать, хотя сами это и не очень сознавали» (66).
Ринго: «В октябре мы отправились на неделю в Швецию, дать несколько концертов. В отеле мы здорово повеселились. В один памятный день Пол оделся так, что стал неузнаваем, взял фотоаппарат и прошел по ресторану: „Как поживаете, шведы?“ Он нес какую-то чепуху и снимал всех подряд, а его никто не узнавал, что нас забавляло. Он раздавал чужие визитные карточки — это было обычное дело».
Нил Аспиналл: «Их популярность стремительно росла с каждым днем. Я помню времена, когда я стоял у служебная входа во время выступлений Эдди Кокрена и Джина Винсента в Ливерпуле. Там собиралась толпа девчонок, они вопили, как ненормальные, но с битломанией это не шло ни в какое сравнение. Когда мы вернулись из Швеции, в лондонском аэропорту собралось десять тысяч человек. И это был еще не предел. Битломания началась в 1963 году, но пока не достигла пика».
Ринго: «В тот год мы начали летать. В первый раз, когда мы оказались в самолете все вместе с Брайаном Эпстайном и полетели из Ливерпуля в Лондон, Джордж Харрисон сел у окна, а окно открылось. Он даже закричал от неожиданности.
Однажды мы летели из Лондона в Глазго, в самолете было всего три свободных кресла, и я по своей наивности предложил: «Я постою». — «Боюсь, это невозможно, мистер Старр…»
Пол: «Настоящая слава пришла к нам после концерта в „Палладиуме“. Потом нас пригласили на Королевское эстрадное шоу, мы познакомились с королевой-матерью, и она аплодировала нам».