Страница:
А в нашем случае шутки были еще смешнее, потому что мы четверо подыгрывали друг другу. Если один уставал, у кого-нибудь другого уже была наготове новая острота».
Ринго: «Это было забавно. Мне не верилось, что мы снимаем фильм, В детстве я любил кино. Я часто ходил в кинотеатры «Бересфорд» и «Гомон» в Ливерпуле. Субботние сеансы оставили у меня яркие воспоминания. Я так вжился в происходящее, что если я смотрел фильм про пиратов, то становился пиратом, если вестерн — я был ковбоем, Или же, как Д'Артаньян, фехтовал всю дорогу домой. Фильмы были для меня миром удивительных фантазий, и вдруг мы попали в этот мир. Все выглядело так романтично: прожектора и то, что нас привозили на студию в лимузине.
Думаю, из-за любви к кино я смущался меньше остальных; Джон тоже увлекся съемками. А вот Джорджу, как мне казалось, вовсе не хотелось сниматься. Он согласился только потому, что снимались все остальные».
Джордж: «Не знаю, что он имеет в виду. Мне нравились съемки! Неприятно было только вставать в пять часов утра.
Съемки начинались очень рано. Нам надо было приехать, одеться, дождаться, когда нас причешут и загримируют. Тем временем съемочная группа работала с дублерами. Нас вызывали, только когда все было готово к репетиции очередной сцены.
Событий всегда было так много, что я никогда не мог догадаться, сколько в студии камер. Мы просто не могли заметить всего — мы были в центре событий, все вертелось вокруг нас».
Ринго: «Вставать в самую рань — не лучший из наших талантов, и пример тому одна из сцен, та самая, за которую меня хвалили: я иду вдоль реки с фотоаппаратом — образ одинокого героя. Я приехал на работу из ночного клуба (непрофессиональный подход), с легкого похмелья, чтобы не сказать большего. Дик Лестер уже собрал всех своих людей, мой дублер отработал сцену, но я ничего не запомнил. Я опозорился.
Мы пробовали снять эту сцену и так, и сяк. Дублер пытался произносить мои реплики, а тем временем снимали меня. Потом реплики произносил я, а дублер только открывал рот. А я говорил: «Эй, парень, а ну-ка…» У меня настолько плохо все получилось, что в конце концов они предложили: «Давайте снимем хоть что-нибудь». Я сказал: «Лучше я просто пройдусь, а вы снимете меня». Так мы и поступили. Вот почему я выгляжу таким замерзшим и несчастным: потому что мне было паршиво. Это вовсе не игра, мне и вправду было плохо».
Джордж: «Есть сцены, которые мы придумали по ходу съемок (хотя, должен сказать, они выглядят совсем неплохо). К примеру, сцена с пресс-конференцией. Мы придумали множество ответов, а Дик Лестер командовал: „Оставьте вот этот, говорите так-то и так-то“. В этом он здорово разбирался».
Джон: «Кусочек в ванной был сделан спонтанно. Его не предусмотрели, просто начали снимать, а я делал то, что приходило мне в голову. Многое в нем и вправду импровизация. Там было полно слов-экспромтов, но в фильм они не вошли, потому что их приходилось повторять раз по восемь. Когда экспромтом говоришь что-нибудь удачное, все смеются, операторы хохочут, а через минуту приходится снимать следующий дубль, и твой экспромт звучит все менее и менее оригинально, пока вовсе не перестает быть смешным. Мы старались придерживаться сценария, но некоторые из шуток придуманы нами или режиссером — он тоже внес свою лепту» (64).
Ринго: «Большинство сцен значилось в сценарии. Мы меняли только концовки сцен, потому что нас четверых собирали в комнате, и мы расходились в разные стороны. Мы выдумывали необходимые детали, потому что понимали друг друга с полуслова. Проблемы возникали только в сценах с участием известного актера Уилфрида Брэмбелла; как только задуманная по сценарию сцена заканчивалась, он останавливался. И это выглядело глупо, потому что все остальные продолжали импровизировать, а он, хоть и был профессионалом, оказывался не у дел».
Пол: «Мы сели в вагон на станции Мэрилибон, и поезд пошел, а мы вдруг оказались в кино! В фильме были школьницы в платьях в складку — на самом деле это были модели, которые очаровали нас так, что на одной из них, Патти Бойд, Джордж даже женился.
Это был замечательный день съемок на натуре. Мы сняли сцену, в которой все фаны сбегаются к вокзалу, поезд уходит, оставляя их на перроне. Это дало нам возможность потом спокойно продолжать съемки. Поезд привез нас куда-то и ушел, а мы сняли все сцены».
Джон: «Теперь сцена с поездом вызывает у нас неловкость. Уверен, люди, которые смотрят фильм в кинотеатрах, ничего не замечают, но мы-то знаем, что мы контролировали каждый свой шаг, следили друг за другом. Пол смутился, когда заметил, что я наблюдаю за ним. Моменты нервозности обычно становятся заметны после монтажа. Концовки сцен часто снимают в один день, а на следующий приступают к началу. Отсюда и нестыковки. Но мы снимали фильм почти в той же последовательности, в которой его потом смонтировали. Первой мы сняли сцену в поезде, во время которой ужасно нервничали. Весь кусок с поездом мы были сами не свои. Так бывает со всяким, кто снимается в кино, но не умеет играть. Режиссер знал, что мы не умеем играть, и мы это знали. Поэтому он пытался застать нас врасплох, но для фильма это не всегда подходит, потому что одно и то же приходится повторять по многу раз. Но он сделал все, что было в его силах. Наиболее естественные эпизоды сразу заметны на фоне других эпизодов (64).
Мы старались сделать фильм как можно более реалистичным, это относится и к операторской работе. Возможно, у них и были другие планы, но они сделали этот фильм именно так. И слава богу. Это было хорошо. Мы знали, что наш фильм лучше других рок-картин (70). Лучшие эпизоды — те, в которых требовалось не говорить, а просто действовать. Всем нам понравился эпизод в поле, где мы скакали как сумасшедшие, — потому что это чистое кино, как объяснил нам режиссер: мы здесь были не собой — на нашем месте мог оказаться любой.
Нам нравилось делать это, но мы не принадлежим к числу тех, кто любит мюзиклы, где ни с того ни с сего начинаются песни. Мы пытались уйти от этого, от «неожиданных» реплик: «А может, споем?» — но это удалось нам только до какой-то степени. Всегда было как-то неловко переходить к номеру. В фильме есть эпизод, в котором я произношу клише из американских мюзиклов: «Ребята, а почему бы нам не устроить концерт прямо здесь?» Поначалу нам казалось, что это будет классная шутка, но Норман Россингтон сказал, что такие фразы есть во всех старых поп-фильмах. Герои оказываются посреди пустыни, и кто-нибудь говорит: «У меня есть отличная мысль, ребята: а не устроить ли нам концерт прямо здесь?» Но я настаивал, теперь мне казалось, что это будет звучать как пародия, но боюсь, эти слова воспринимались буквально. А нам казалось, что эта шутливая реплика, которую потом все подхватывали, должна была сработать — за ней следовал музыкальный номер» (64).
Нил Аспиналл: «Норман Россингтон играл меня — малыша Норма. Мне он нравился, он был славным. Он не рассуждал со мной о роли, просто действовал по сценарию, и это немного смущало, потому что не имело никакого отношения к действительности.
Для «Битлз» съемки вылились в шесть недель напряженного труда. Они все делали быстро. При этом они не только снимали фильм, но и писали музыку, записывали альбом и занимались многими другими делами.
Джон и Пол постоянно писали песни, но это не значило, что все четырнадцать или шестнадцать песен были сразу готовы для записи. Собрав несколько основных песен, они дописывали остальные по ходу дела. В среду они писали на студии одну песню, а к пятнице у них появлялись еще две. Они сочиняли песни везде: в самолете, в номерах отелей, в бассейне… Они и гитары таскали с собой везде».
Джон: «Нам с Полом нравилось писать музыку к фильму. Бывали минуты, когда мы были твердо уверены, что нам не хватит времени написать весь музыкальный материал. Но мы сумели закончить пару песен, пока были в Париже. Еще три мы дописали в Америке, пока нежились на солнце в Майами-Бич. Четыре из них мне по-настоящему нравятся: „Can't Buy Me Love“, „If I Fell“ („Если бы я влюбился“), „I Should Have Known Better“ („Мне следовало быть умнее“) — песня с партией гармоники, которую мы исполняем в начале фильма, в поезде, и „Tell Me Why“ („Скажи мне, почему“), нечто вроде шаффла, номер для конца фильма» (64).
Пол: «Обычно мы работали не так, мы не писали песни по заказу. Как правило, мы с Джоном садились и писали песни о том, о чем думали. Но Уолтер Шенсон попросил нас с Джоном написать песни специально для начала и конца фильма. Мы подумали, и нам показалось немного нелепо писать песню под названием „A Hard Day's Night“ — в то время это звучало смешно, но потом мы все-таки решили написать, что наступил вечер после трудного дня, что работать пришлось несколько дней кряду, что теперь я возвращаюсь домой и все будет хорошо… И эта песня вошла в фильм».
Джон: «Я ехал домой в машине, а Дик Лестер предложил в качестве названия что-нибудь из сказанного Ринго. Я уже использовал эту идею в книге „In His Own Write“ — это был экспромт Ринго, неправильно употребленное слово, создающее тот самый комический эффект, своеобразный рингоизм — сказанное не в шутку, а просто так. Дик Лестер сказал: „На этом названии и остановимся“, а на следующее утро я привез песню» (80).
Джордж: «Ринго часто произносил грамматически неправильные фразы, и мы все смеялись. Помню, когда мы возвращались в Ливерпуль из Лутона по шоссе M1 в «зефире» Ринго, капот машины не был заперт как следует. От порыва ветра он открылся и заслонил ветровое стекло. Мы все вскрикнули, а Ринго спокойно заявил: «Не бойтесь, скоро каждый из вас будет привязан к койке ремнем безопасности».
Ринго: «Сейчас я ошибаюсь гораздо реже. Раньше очень часто мне в голову приходило совсем не то, что было нужно, и я путался. Однажды, когда мы проработали весь день и вечер, я думал, что еще день, и сказал: «Трудный выдался день… — Выглянул в окно, заметил, что там темно, и поправился: — Вечер после трудного дня».
«Завтра никогда не узнает» — тоже мои слова. Бог знает, откуда они взялись. Еще один перл — «слегка хлеба». «Слегка хлеба, спасибо» — Джону это нравилось больше всего. Он всегда записывал мои сентенции».
Джордж Мартин: «Это был первый фильм, к которому я писал музыку, и мне повезло встретиться с режиссером-музыкантом. Мы записывали песни к фильму точно так же, как делали это всегда. К тому же Дик использовал множество уже записанных ранее песен. К примеру, «Can't Buy Me Love» звучит в фильме дважды.
Я записал инструментальную версию песни «This Boy» как часть фоновой музыки и использовал ее в сцене, где Ринго бродит у реки. Мы назвали ее «Тема Ринго», она попала в хит-парады Америки как оркестровая запись, что чрезвычайно обрадовало меня. Эта вещь была записана и сведена на четырехдорожечном магнитофоне».
Пол: «Продюсером фильма был американец. Лента понравилась американским зрителям и имела международный успех, но для проката в Америке там изменили пару слов. Мы много спорили из-за этого. Нам объясняли, что американцы не поймут некоторые английские фразы. Мы говорили: «Вы шутите? Мы смотрим все ваши ковбойские фильмы и прекрасно понимаем, что вы говорите. Молодежь во всем разберется». И конечно, так оно и было. Зрители смотрели фильм по многу раз. Мы получали письма, где было сказано: «Я смотрел „A Hard Day's Night“ семьдесят пять раз, и я его обожаю!»
Джон: «Труднее всего было смотреть фильм в первый раз, потому что на просмотре присутствовали продюсеры, режиссеры, операторы и прочие заинтересованные лица. Увидев себя впервые на большом экране, думаешь: „Только посмотрите на это ухо… посмотрите на мой нос… Боже, как прилизаны волосы…“ было с каждым из нас. К концу фильма мы не понимали, что к чему, и это нам ужасно не нравилось» (64).
Пол: «Не знаю, какими были условия контракта по этому фильму, но помню, что авторских отчислений за прокат мы не получили. Нам заплатили гонорар. Теперь мне кажется, что было бы лучше получать небольшой процент. Наши бухгалтеры получали три процента, а мы сидели на гонораре. Но нам было все равно: мы артисты, нам нет до этого дела… Мы просто просили: «Раздобудь нам денег, Брайан. Найди контракт получше, — в общем, какой сможешь».
Я всего один раз пожаловался Брайану. Мы узнали, что «Роллинг Стоунз» заключили контракт с «Деккой» на более выгодных условиях, чем мы с «EMI»: им предстояло получать по шесть пенсов с пластинки или около того. Я пожаловался Брайану. Помню, он очень оскорбился. Для меня этот случай стал уроком: больше я так не поступал. Его это слишком сильно задело. И вероятно, он был прав: он столько для нас сделал, а я поднял шум из-за одного-двух пенсов».
Ринго: «Подготовка к съемкам фильма началась за несколько месяцев до начала реальной работы, поэтому к началу съемок наша популярность еще более возросла, а когда фильм вышел, она была уже невообразимой.
После выхода фильма «A Hard Day's Night» и даже еще до его выхода у нас возникло ощущение: да, мы состоялись, мы покорили много стран, мы продаем уйму пластинок, нас любят. Но у меня не было ощущения, что так будет продолжаться вечно. Я никогда не думал: «Завтра все кончится» или «Так будет всегда». Для нас тогда существовало только сейчас. Я не строил планы на будущее, мы оказались на гребне волны, всем нам было чуть за двадцать, мы просто жили».
Джордж: «Как раз к моемк двадцать первому дню рождения мы начали снимать „A Hard Day`s NIght“. Я получил около тридцати тысяч открыток и подарков — я до сих пор открываю их. А еще я до сих пор ношу часы, которые подаирл мне мистер Эпстайн».
Джон: «На мой двадцать первый день рождения Пол снял мне девицу и бутылку колы» (64).
Дерек Тейлор: «Дейли Экспресс» поручила мне освещать двадцать первый день рождения Джорджа. Предполагалось, что я поприсутствую на праздновании, а потом расскажу о гостях, опишу угощение и так далее.
На пресс-конференции в «EMI» Джордж разглагольствовал о новом жизненном опыте. Каково это ощущать себя, когда тебе двадцать один год. Все оживленно перешептывались, думаю, о вечеринке, но никого из журналистов не пригласили. «Прости, Дерек, понимаю, ты друг семьи, но…» То, что я вел рубрику Джорджа, еще не значило, что мне позволено присутствовать на вечеринках в кругу самих близких».
Джордж: «Книга Джона „In His Own Write“ была опубликована в марте. В нее вошли материалы школьных времен, из „Daily Howl“, комикса, насыщенного шутками Джона и авангардной поэзией, но большая часть текста была написана специально для этой книги. О ней говорится в фильме „A Hard Day's Night“. Это лучшая реклама, какую только можно придумать для книги — вставить ее в фильм-хит».
Джон: «Это книга ни о чем. Если она вам нравится, то она вам нравится, а если нет — то нет. Вот и все. В ней нет никакой глубины, она просто забавная. Я записывал что-то на бумаге, а потом совал эти листы в карман. Когда их набралось достаточно, получилась книга.
Я никогда всерьез не задумывался о том, чтобы написать книгу. Это произошло само по себе (64). Не будь я битлом, я не надеялся бы, что это опубликуют, мне пришлось бы унижаться, писать и выбрасывать написанное. Я мог бы стать поэтом-битником (65). Истинная польза от успеха заключается в том, что он придает чувство уверенности в себе. Это ощущение невозможно описать, но, раз познав его, расставаться с ним уже не захочешь (64).
Это просто мой юмор. Он возник еще в школьные времена. Я высоко ценил троих людей: Льюиса Кэрролла, [Джеймса] Тербера и английского иллюстратора Роналда Серла. В одиннадцать лет я был без ума от них, кажется, в пятнадцать я начал рисовать, подражая Терберу.
Я часто скрывал свои истинные чувства с помощью непонятных слов, как в «In His Own Write». Когда подростком я писал стихи, я пользовался этим приемом, чтобы скрыть свои истинные чувства от Мими (71). А когда мне было лет четырнадцать, нам дали одну книгу — кажется, Чосера или кого-то еще из классиков английской литературы, — и все мы решили, что это умора. Когда учитель доставал ее, мы просто падали от смеха. После этого я начал писать что-то свое такими же строчками. Это были просто шутки для себя и друзей, которые смеялись над ними» (64).
Пол: «Я часто бывал в доме тети Мими и видел Джона за пишущей машинкой, что для Ливерпуля было редкостью. Никто из моих сверстников не знал даже, что это такое. Ну, знать-то, может, и знали, но в глаза ее не видели. Пишущей машинки не было ни у кого».
Джон: «Потом, когда популярность группы стала расти, я часто доставал машинку после концертов и стучал ради удовольствия. Иногда кто-нибудь говорил что-нибудь забавное; к примеру, такими были слова Ринго, ставшие названием фильма «A Hard Day's Night», и я включил их в книгу (64).
Большую часть книги я отстучал на машинке, а я печатаю очень медленно, поэтому истории короткие — мне было лень писать продолжение. Всю жизнь я был не в ладах с грамматикой. Английский и литература — это да, но что касается написания слов… Я писал их так, как слышал, — как по-латыни. Или просто упрощал слова, чтобы разделаться с ними, потому что я просто пытался что-то рассказать, а грамматика была здесь ни при чем. И если вам смешно потому, что слово написано неправильно, — отлично. Главное — сам сюжет и звучание слова (68).
Затем дело дошло до иллюстраций. В книгу вошли почти все рисунки, которые я сделал с тех пор, как закончил колледж (64). Я рисовал чем угодно, обычно черной ручкой или простым черным фломастером. Поэтому, когда началась работа над книгой, я сказал: «Знаете, я умею еще и рисовать». Но в основном они брали текст, тем более что рисунки часто были невнятными, — рисую-то я неуклюже. Я рисую так же, как пишу. Просто начинаю рисовать, и если получается, что рисунок имеет хоть какое-то отношение к сюжету, то я доделываю его (65).
Почти весь материал был написан во время турне, в основном во время пребывания в Маргейте. Думаю, отчасти это было скрытым проявлением моего настроения. Все это очень напоминает «Алису в Стране Чудес» и «Винни-Пуха». Я был весь на нервах, и это моя версия происходившего. Листы рукописи и рисунки терялись. Некоторые я раздавал. В результате один мой друг, американец, настоящее имя которого я не буду сейчас называть — скажем, Майкл Браун, — отнес все оставшиеся материалы издателям, а там сказали: «Это бесподобно. Мы это опубликуем». Это случилось еще до того, как они узнали, кто я такой.
Когда с успехом занимаешься еще чем-нибудь, кроме пения, испытываешь восхитительное чувство. Думаю, авторские отчисления были невелики, но это не имеет значения (64). Мне нравится писать книги. Первая из них доставила мне удовольствие. По случаю выхода книги я был приглашен на литературный ленч, на котором я не смог ничего сказать. Я струсил, зажался, поэтому и промолчал. Но я ликовал, видя, как книга заняла место в хит-параде литературного мира — точно так же, как это было, когда пластинка «Битлз» заняла первое место. Причина этой радости в том, что это был совершенно иной для меня мир (65). До этого мы все делали вместе, а книгу я написал сам» (64).
Брайан Эпстайн: «Джон стал почетным гостем в книжном магазин „Фойлз“ — на ленче, устроенном в честь успеха его великолепной книги. Но речи он не произнес. Лишь отвечая на тосты, Джон встал, взял микрофон и сказал: „Большое спасибо всем вам, вы все замечательные“. Джон вел себя, как битл. Он не подготовился к этому событию не потому, что это было бы не в его стиле, а потому, что у него все равно ничего не получилось из этой затеи, а терпеть фиаско он не собирался».
Джон: «После нашего первого успеха я отдыхал на Таити (68). Если вы любите солнце, то там его в избытке, однако мне на него было наплевать. Обычно в такие уголки едут, чтобы бить баклуши и валяться на пляже. Этим я и занимался вместе с Джорджем целых три недели. Мы загорели, как негры, но, когда мы вернулись домой, загар исчез чуть ли не на следующий день, так какой смысл был загорать? Я не почувствовал, что стал здоровее, — я жутко вымотался» (65).
Джордж: «В 1964 году мы, похоже, умудрялись прожить за один день целую неделю. В мае Джон с Синтией и мы с Патти отправились отдыхать. К тому времени мы стали настолько знаменитыми, что не могли даже сесть в самолет — все уже знали, куда мы летим».
Брайан Эпстайн: «Отдыхать «Битлз» решили в уединенной обстановке. Мы обратились в фирму и объяснили, что нам необходим строго секретный маршрут для четырех молодых мужчин, трех подруг и жены. Мы добавили, что мужчины будут путешествовать парами, а из четырех девушек — две парой, а еще две — поодиночке. Нам былo необходимо два пункта назначения, где пары могли бы воссоединиться.
Мы избегали вести переговоры по телефону, все восемь путешествующих нашли себе вымышленные имена. Мистер Маккартни стал мистером Мэннингом, мистер Старр — мистером Стоуном. Их спутницы назвались мисс Эшкрофт и мисс Кокрофт. Мистер Леннон превратился в мистера Лесли, а его жена — в миссис Лесли. Мистер Харрисон стал мистером Харгривсом, а его подруга — мисс Бонд. Мэннинг и Стоун, Эшкрофт и Кокрофт должны были провести отпуск на Виргинских островах, а чета Лесли, Харгривс и Бонд — на Таити».
Джордж: «Частным самолетом мы добрались до Амстердама и выбрали рейс до Гонолулу через Ванкувер. После долгого перелета мы вышли из самолета в Ванкувере на двадцать минут, на время дозаправки, и к тому времени, как мы добрались до Гонолулу, все американские диск-жокеи уже знали, где мы находимся.
Пару дней нам пришлось провести в Гонолулу, в ожидании связи с Таити, поэтому, чтобы оказаться подальше от Вайкики, мы на машине доехали до пляжа на севере острова, где нас никто не знал. Затем мы самолетом перебрались на Таити, а в Папеэте дождались заказанного парусного судна. До этого мы заглянули в парочку магазинов и купили с Джоном классные темно-зеленые непромокаемые плащи.
В ту ночь мы спали на судне и отплыли рано утром, но как только вышли из гавани, то попали в бурное течение. Нам пришлось запустить двигатели, а судно только что покрасили, поэтому оно изрядно воняло дизельным топливом и краской. Спуститься вниз мы не могли из-за вони, поэтому оставались на палубе. Вскоре нас с Синтией затошнило и вырвало. День казался бесконечным, но в конце концов на закате мы бросили якорь у следующего острова. Нам было так плохо, что мы рухнули на койки и мгновенно заснули.
На следующее утро я проснулся и выглянул в иллюминатор. Это было изумительно. К тому времени мы еще почти нигде не успели побывать, тем более в тропиках. Зрелище казалось замечательным: гладь лагуны с островом вдалеке, горы и кокосовые пальмы; невдалеке каноэ с пятью или шестью таитянами скользило по зеркальной воде. Я испытал блаженство».
Джон: «Нам пришлось сделать остановку в Гонолулу, чтобы добраться до Таити и отдаленных островов. На Таити все было отлично, здесь было наше убежище. Как только мы ступили на борт судна, мы оказались совсем одни. К нам не приближался никто, разве один малый из Сиднея, с которым мы не захотели разговаривать. Он плавал неподалеку от нас, а потом спросил: „Можно подняться к вам на борт?“ Мы не позволили, и ему пришлось плыть обратно, наверное, не одну милю!» (64)
Джордж: «Мы отлично проводили время, плавая, в том числе с дыхательной трубкой, ходили под парусом от одного острова к другому. Некоторое время Джон посвятил работе над книгой „A Spaniard in the Works“, и я помню, как он сидел за столом, выдумывал и проговаривал вслух короткие фразы. Я тоже подбрасывал ему какие-то идеи. Вообще все, что говорили вокруг, попадало в книгу».
Джон: «Я подыскивал какое-нибудь слово, составлял фразу, но она мне не нравилась, и я спрашивал Джорджа: «Как по-другому сказать „муха“?» И он что-нибудь предлагал.
Я писал «The Singularge Experience of Miss Anne Duffield» — рассказ в стиле Шерлока Холмса, самый длинный из всех моих вещей. Я проверял, насколько далеко я могу зайти. Я мог бы, наверное, продолжать до бесконечности и написать целую книгу, но не стал.
Когда я был помоложе, я прочел одну или две книги Конан Дойла, а на судне, которое мы взяли напрокат, их было множество (65). Кроме книг, там больше не было ничего (половина была на французском, половина — на английском). Таити и острова — все это здорово, но я по-прежнему любил читать. Со скуки я прочел все английские книги, неважно, нравились мне они или нет. Там нашелся большой том рассказов про Шерлока Холмса — такое издание, где собраны вместе все рассказы Конан Дойла. Прочитав их, я понял, что все они одинаковые (68). Они все были безумно похожи друг на друга, и я занялся тем, что объединил их сюжеты воедино (65). Проведя три недели с Шерлоком Холмсом на Таити, я написал один рассказ про Шемрока Уомлбса» (68).
Джордж: «Синтия и Патти взяли с собой длинные черные парики, которые надевали для маскировки. Как-то мы с Джоном надели их парики и наши непромокаемые плащи и сняли на восьмимиллиметровой пленке маленький фильм о туземцах и миссионере (Джон), который вышел из океана, чтобы обратить их в христианство.
Отдых был потрясающим, но через четыре недели нам все надоело. К тому времени мы уплывали все дальше и дальше от Таити, и то, что нам предстоит долгое обратное плавание, вовсе не радовало нас, поэтому мы пересели на скоростное судно и, вернувшись, провели один день на Таити. Затем мы сели на самолет «Пан-Ам 707», и через Новую Зеландию он доставил нас в Лос-Анджелес. Мы четверо были единственными пассажирами на борту, и я помню, как спал на полу, поскольку все место было предоставлено нам. В Лос-Анджелесе мы отправились на автобусную экскурсию, побывали на бульваре Сансет, в Беверли-Хиллз и увидели дома звезд. «Посмотрите, слева — дом Джейн Мансфилд…»
Ринго: «Это было забавно. Мне не верилось, что мы снимаем фильм, В детстве я любил кино. Я часто ходил в кинотеатры «Бересфорд» и «Гомон» в Ливерпуле. Субботние сеансы оставили у меня яркие воспоминания. Я так вжился в происходящее, что если я смотрел фильм про пиратов, то становился пиратом, если вестерн — я был ковбоем, Или же, как Д'Артаньян, фехтовал всю дорогу домой. Фильмы были для меня миром удивительных фантазий, и вдруг мы попали в этот мир. Все выглядело так романтично: прожектора и то, что нас привозили на студию в лимузине.
Думаю, из-за любви к кино я смущался меньше остальных; Джон тоже увлекся съемками. А вот Джорджу, как мне казалось, вовсе не хотелось сниматься. Он согласился только потому, что снимались все остальные».
Джордж: «Не знаю, что он имеет в виду. Мне нравились съемки! Неприятно было только вставать в пять часов утра.
Съемки начинались очень рано. Нам надо было приехать, одеться, дождаться, когда нас причешут и загримируют. Тем временем съемочная группа работала с дублерами. Нас вызывали, только когда все было готово к репетиции очередной сцены.
Событий всегда было так много, что я никогда не мог догадаться, сколько в студии камер. Мы просто не могли заметить всего — мы были в центре событий, все вертелось вокруг нас».
Ринго: «Вставать в самую рань — не лучший из наших талантов, и пример тому одна из сцен, та самая, за которую меня хвалили: я иду вдоль реки с фотоаппаратом — образ одинокого героя. Я приехал на работу из ночного клуба (непрофессиональный подход), с легкого похмелья, чтобы не сказать большего. Дик Лестер уже собрал всех своих людей, мой дублер отработал сцену, но я ничего не запомнил. Я опозорился.
Мы пробовали снять эту сцену и так, и сяк. Дублер пытался произносить мои реплики, а тем временем снимали меня. Потом реплики произносил я, а дублер только открывал рот. А я говорил: «Эй, парень, а ну-ка…» У меня настолько плохо все получилось, что в конце концов они предложили: «Давайте снимем хоть что-нибудь». Я сказал: «Лучше я просто пройдусь, а вы снимете меня». Так мы и поступили. Вот почему я выгляжу таким замерзшим и несчастным: потому что мне было паршиво. Это вовсе не игра, мне и вправду было плохо».
Джордж: «Есть сцены, которые мы придумали по ходу съемок (хотя, должен сказать, они выглядят совсем неплохо). К примеру, сцена с пресс-конференцией. Мы придумали множество ответов, а Дик Лестер командовал: „Оставьте вот этот, говорите так-то и так-то“. В этом он здорово разбирался».
Джон: «Кусочек в ванной был сделан спонтанно. Его не предусмотрели, просто начали снимать, а я делал то, что приходило мне в голову. Многое в нем и вправду импровизация. Там было полно слов-экспромтов, но в фильм они не вошли, потому что их приходилось повторять раз по восемь. Когда экспромтом говоришь что-нибудь удачное, все смеются, операторы хохочут, а через минуту приходится снимать следующий дубль, и твой экспромт звучит все менее и менее оригинально, пока вовсе не перестает быть смешным. Мы старались придерживаться сценария, но некоторые из шуток придуманы нами или режиссером — он тоже внес свою лепту» (64).
Ринго: «Большинство сцен значилось в сценарии. Мы меняли только концовки сцен, потому что нас четверых собирали в комнате, и мы расходились в разные стороны. Мы выдумывали необходимые детали, потому что понимали друг друга с полуслова. Проблемы возникали только в сценах с участием известного актера Уилфрида Брэмбелла; как только задуманная по сценарию сцена заканчивалась, он останавливался. И это выглядело глупо, потому что все остальные продолжали импровизировать, а он, хоть и был профессионалом, оказывался не у дел».
Пол: «Мы сели в вагон на станции Мэрилибон, и поезд пошел, а мы вдруг оказались в кино! В фильме были школьницы в платьях в складку — на самом деле это были модели, которые очаровали нас так, что на одной из них, Патти Бойд, Джордж даже женился.
Это был замечательный день съемок на натуре. Мы сняли сцену, в которой все фаны сбегаются к вокзалу, поезд уходит, оставляя их на перроне. Это дало нам возможность потом спокойно продолжать съемки. Поезд привез нас куда-то и ушел, а мы сняли все сцены».
Джон: «Теперь сцена с поездом вызывает у нас неловкость. Уверен, люди, которые смотрят фильм в кинотеатрах, ничего не замечают, но мы-то знаем, что мы контролировали каждый свой шаг, следили друг за другом. Пол смутился, когда заметил, что я наблюдаю за ним. Моменты нервозности обычно становятся заметны после монтажа. Концовки сцен часто снимают в один день, а на следующий приступают к началу. Отсюда и нестыковки. Но мы снимали фильм почти в той же последовательности, в которой его потом смонтировали. Первой мы сняли сцену в поезде, во время которой ужасно нервничали. Весь кусок с поездом мы были сами не свои. Так бывает со всяким, кто снимается в кино, но не умеет играть. Режиссер знал, что мы не умеем играть, и мы это знали. Поэтому он пытался застать нас врасплох, но для фильма это не всегда подходит, потому что одно и то же приходится повторять по многу раз. Но он сделал все, что было в его силах. Наиболее естественные эпизоды сразу заметны на фоне других эпизодов (64).
Мы старались сделать фильм как можно более реалистичным, это относится и к операторской работе. Возможно, у них и были другие планы, но они сделали этот фильм именно так. И слава богу. Это было хорошо. Мы знали, что наш фильм лучше других рок-картин (70). Лучшие эпизоды — те, в которых требовалось не говорить, а просто действовать. Всем нам понравился эпизод в поле, где мы скакали как сумасшедшие, — потому что это чистое кино, как объяснил нам режиссер: мы здесь были не собой — на нашем месте мог оказаться любой.
Нам нравилось делать это, но мы не принадлежим к числу тех, кто любит мюзиклы, где ни с того ни с сего начинаются песни. Мы пытались уйти от этого, от «неожиданных» реплик: «А может, споем?» — но это удалось нам только до какой-то степени. Всегда было как-то неловко переходить к номеру. В фильме есть эпизод, в котором я произношу клише из американских мюзиклов: «Ребята, а почему бы нам не устроить концерт прямо здесь?» Поначалу нам казалось, что это будет классная шутка, но Норман Россингтон сказал, что такие фразы есть во всех старых поп-фильмах. Герои оказываются посреди пустыни, и кто-нибудь говорит: «У меня есть отличная мысль, ребята: а не устроить ли нам концерт прямо здесь?» Но я настаивал, теперь мне казалось, что это будет звучать как пародия, но боюсь, эти слова воспринимались буквально. А нам казалось, что эта шутливая реплика, которую потом все подхватывали, должна была сработать — за ней следовал музыкальный номер» (64).
Нил Аспиналл: «Норман Россингтон играл меня — малыша Норма. Мне он нравился, он был славным. Он не рассуждал со мной о роли, просто действовал по сценарию, и это немного смущало, потому что не имело никакого отношения к действительности.
Для «Битлз» съемки вылились в шесть недель напряженного труда. Они все делали быстро. При этом они не только снимали фильм, но и писали музыку, записывали альбом и занимались многими другими делами.
Джон и Пол постоянно писали песни, но это не значило, что все четырнадцать или шестнадцать песен были сразу готовы для записи. Собрав несколько основных песен, они дописывали остальные по ходу дела. В среду они писали на студии одну песню, а к пятнице у них появлялись еще две. Они сочиняли песни везде: в самолете, в номерах отелей, в бассейне… Они и гитары таскали с собой везде».
Джон: «Нам с Полом нравилось писать музыку к фильму. Бывали минуты, когда мы были твердо уверены, что нам не хватит времени написать весь музыкальный материал. Но мы сумели закончить пару песен, пока были в Париже. Еще три мы дописали в Америке, пока нежились на солнце в Майами-Бич. Четыре из них мне по-настоящему нравятся: „Can't Buy Me Love“, „If I Fell“ („Если бы я влюбился“), „I Should Have Known Better“ („Мне следовало быть умнее“) — песня с партией гармоники, которую мы исполняем в начале фильма, в поезде, и „Tell Me Why“ („Скажи мне, почему“), нечто вроде шаффла, номер для конца фильма» (64).
Пол: «Обычно мы работали не так, мы не писали песни по заказу. Как правило, мы с Джоном садились и писали песни о том, о чем думали. Но Уолтер Шенсон попросил нас с Джоном написать песни специально для начала и конца фильма. Мы подумали, и нам показалось немного нелепо писать песню под названием „A Hard Day's Night“ — в то время это звучало смешно, но потом мы все-таки решили написать, что наступил вечер после трудного дня, что работать пришлось несколько дней кряду, что теперь я возвращаюсь домой и все будет хорошо… И эта песня вошла в фильм».
Джон: «Я ехал домой в машине, а Дик Лестер предложил в качестве названия что-нибудь из сказанного Ринго. Я уже использовал эту идею в книге „In His Own Write“ — это был экспромт Ринго, неправильно употребленное слово, создающее тот самый комический эффект, своеобразный рингоизм — сказанное не в шутку, а просто так. Дик Лестер сказал: „На этом названии и остановимся“, а на следующее утро я привез песню» (80).
Джордж: «Ринго часто произносил грамматически неправильные фразы, и мы все смеялись. Помню, когда мы возвращались в Ливерпуль из Лутона по шоссе M1 в «зефире» Ринго, капот машины не был заперт как следует. От порыва ветра он открылся и заслонил ветровое стекло. Мы все вскрикнули, а Ринго спокойно заявил: «Не бойтесь, скоро каждый из вас будет привязан к койке ремнем безопасности».
Ринго: «Сейчас я ошибаюсь гораздо реже. Раньше очень часто мне в голову приходило совсем не то, что было нужно, и я путался. Однажды, когда мы проработали весь день и вечер, я думал, что еще день, и сказал: «Трудный выдался день… — Выглянул в окно, заметил, что там темно, и поправился: — Вечер после трудного дня».
«Завтра никогда не узнает» — тоже мои слова. Бог знает, откуда они взялись. Еще один перл — «слегка хлеба». «Слегка хлеба, спасибо» — Джону это нравилось больше всего. Он всегда записывал мои сентенции».
Джордж Мартин: «Это был первый фильм, к которому я писал музыку, и мне повезло встретиться с режиссером-музыкантом. Мы записывали песни к фильму точно так же, как делали это всегда. К тому же Дик использовал множество уже записанных ранее песен. К примеру, «Can't Buy Me Love» звучит в фильме дважды.
Я записал инструментальную версию песни «This Boy» как часть фоновой музыки и использовал ее в сцене, где Ринго бродит у реки. Мы назвали ее «Тема Ринго», она попала в хит-парады Америки как оркестровая запись, что чрезвычайно обрадовало меня. Эта вещь была записана и сведена на четырехдорожечном магнитофоне».
Пол: «Продюсером фильма был американец. Лента понравилась американским зрителям и имела международный успех, но для проката в Америке там изменили пару слов. Мы много спорили из-за этого. Нам объясняли, что американцы не поймут некоторые английские фразы. Мы говорили: «Вы шутите? Мы смотрим все ваши ковбойские фильмы и прекрасно понимаем, что вы говорите. Молодежь во всем разберется». И конечно, так оно и было. Зрители смотрели фильм по многу раз. Мы получали письма, где было сказано: «Я смотрел „A Hard Day's Night“ семьдесят пять раз, и я его обожаю!»
Джон: «Труднее всего было смотреть фильм в первый раз, потому что на просмотре присутствовали продюсеры, режиссеры, операторы и прочие заинтересованные лица. Увидев себя впервые на большом экране, думаешь: „Только посмотрите на это ухо… посмотрите на мой нос… Боже, как прилизаны волосы…“ было с каждым из нас. К концу фильма мы не понимали, что к чему, и это нам ужасно не нравилось» (64).
Пол: «Не знаю, какими были условия контракта по этому фильму, но помню, что авторских отчислений за прокат мы не получили. Нам заплатили гонорар. Теперь мне кажется, что было бы лучше получать небольшой процент. Наши бухгалтеры получали три процента, а мы сидели на гонораре. Но нам было все равно: мы артисты, нам нет до этого дела… Мы просто просили: «Раздобудь нам денег, Брайан. Найди контракт получше, — в общем, какой сможешь».
Я всего один раз пожаловался Брайану. Мы узнали, что «Роллинг Стоунз» заключили контракт с «Деккой» на более выгодных условиях, чем мы с «EMI»: им предстояло получать по шесть пенсов с пластинки или около того. Я пожаловался Брайану. Помню, он очень оскорбился. Для меня этот случай стал уроком: больше я так не поступал. Его это слишком сильно задело. И вероятно, он был прав: он столько для нас сделал, а я поднял шум из-за одного-двух пенсов».
Ринго: «Подготовка к съемкам фильма началась за несколько месяцев до начала реальной работы, поэтому к началу съемок наша популярность еще более возросла, а когда фильм вышел, она была уже невообразимой.
После выхода фильма «A Hard Day's Night» и даже еще до его выхода у нас возникло ощущение: да, мы состоялись, мы покорили много стран, мы продаем уйму пластинок, нас любят. Но у меня не было ощущения, что так будет продолжаться вечно. Я никогда не думал: «Завтра все кончится» или «Так будет всегда». Для нас тогда существовало только сейчас. Я не строил планы на будущее, мы оказались на гребне волны, всем нам было чуть за двадцать, мы просто жили».
Джордж: «Как раз к моемк двадцать первому дню рождения мы начали снимать „A Hard Day`s NIght“. Я получил около тридцати тысяч открыток и подарков — я до сих пор открываю их. А еще я до сих пор ношу часы, которые подаирл мне мистер Эпстайн».
Джон: «На мой двадцать первый день рождения Пол снял мне девицу и бутылку колы» (64).
Дерек Тейлор: «Дейли Экспресс» поручила мне освещать двадцать первый день рождения Джорджа. Предполагалось, что я поприсутствую на праздновании, а потом расскажу о гостях, опишу угощение и так далее.
На пресс-конференции в «EMI» Джордж разглагольствовал о новом жизненном опыте. Каково это ощущать себя, когда тебе двадцать один год. Все оживленно перешептывались, думаю, о вечеринке, но никого из журналистов не пригласили. «Прости, Дерек, понимаю, ты друг семьи, но…» То, что я вел рубрику Джорджа, еще не значило, что мне позволено присутствовать на вечеринках в кругу самих близких».
Джордж: «Книга Джона „In His Own Write“ была опубликована в марте. В нее вошли материалы школьных времен, из „Daily Howl“, комикса, насыщенного шутками Джона и авангардной поэзией, но большая часть текста была написана специально для этой книги. О ней говорится в фильме „A Hard Day's Night“. Это лучшая реклама, какую только можно придумать для книги — вставить ее в фильм-хит».
Джон: «Это книга ни о чем. Если она вам нравится, то она вам нравится, а если нет — то нет. Вот и все. В ней нет никакой глубины, она просто забавная. Я записывал что-то на бумаге, а потом совал эти листы в карман. Когда их набралось достаточно, получилась книга.
Я никогда всерьез не задумывался о том, чтобы написать книгу. Это произошло само по себе (64). Не будь я битлом, я не надеялся бы, что это опубликуют, мне пришлось бы унижаться, писать и выбрасывать написанное. Я мог бы стать поэтом-битником (65). Истинная польза от успеха заключается в том, что он придает чувство уверенности в себе. Это ощущение невозможно описать, но, раз познав его, расставаться с ним уже не захочешь (64).
Это просто мой юмор. Он возник еще в школьные времена. Я высоко ценил троих людей: Льюиса Кэрролла, [Джеймса] Тербера и английского иллюстратора Роналда Серла. В одиннадцать лет я был без ума от них, кажется, в пятнадцать я начал рисовать, подражая Терберу.
Я часто скрывал свои истинные чувства с помощью непонятных слов, как в «In His Own Write». Когда подростком я писал стихи, я пользовался этим приемом, чтобы скрыть свои истинные чувства от Мими (71). А когда мне было лет четырнадцать, нам дали одну книгу — кажется, Чосера или кого-то еще из классиков английской литературы, — и все мы решили, что это умора. Когда учитель доставал ее, мы просто падали от смеха. После этого я начал писать что-то свое такими же строчками. Это были просто шутки для себя и друзей, которые смеялись над ними» (64).
Пол: «Я часто бывал в доме тети Мими и видел Джона за пишущей машинкой, что для Ливерпуля было редкостью. Никто из моих сверстников не знал даже, что это такое. Ну, знать-то, может, и знали, но в глаза ее не видели. Пишущей машинки не было ни у кого».
Джон: «Потом, когда популярность группы стала расти, я часто доставал машинку после концертов и стучал ради удовольствия. Иногда кто-нибудь говорил что-нибудь забавное; к примеру, такими были слова Ринго, ставшие названием фильма «A Hard Day's Night», и я включил их в книгу (64).
Большую часть книги я отстучал на машинке, а я печатаю очень медленно, поэтому истории короткие — мне было лень писать продолжение. Всю жизнь я был не в ладах с грамматикой. Английский и литература — это да, но что касается написания слов… Я писал их так, как слышал, — как по-латыни. Или просто упрощал слова, чтобы разделаться с ними, потому что я просто пытался что-то рассказать, а грамматика была здесь ни при чем. И если вам смешно потому, что слово написано неправильно, — отлично. Главное — сам сюжет и звучание слова (68).
Затем дело дошло до иллюстраций. В книгу вошли почти все рисунки, которые я сделал с тех пор, как закончил колледж (64). Я рисовал чем угодно, обычно черной ручкой или простым черным фломастером. Поэтому, когда началась работа над книгой, я сказал: «Знаете, я умею еще и рисовать». Но в основном они брали текст, тем более что рисунки часто были невнятными, — рисую-то я неуклюже. Я рисую так же, как пишу. Просто начинаю рисовать, и если получается, что рисунок имеет хоть какое-то отношение к сюжету, то я доделываю его (65).
Почти весь материал был написан во время турне, в основном во время пребывания в Маргейте. Думаю, отчасти это было скрытым проявлением моего настроения. Все это очень напоминает «Алису в Стране Чудес» и «Винни-Пуха». Я был весь на нервах, и это моя версия происходившего. Листы рукописи и рисунки терялись. Некоторые я раздавал. В результате один мой друг, американец, настоящее имя которого я не буду сейчас называть — скажем, Майкл Браун, — отнес все оставшиеся материалы издателям, а там сказали: «Это бесподобно. Мы это опубликуем». Это случилось еще до того, как они узнали, кто я такой.
Когда с успехом занимаешься еще чем-нибудь, кроме пения, испытываешь восхитительное чувство. Думаю, авторские отчисления были невелики, но это не имеет значения (64). Мне нравится писать книги. Первая из них доставила мне удовольствие. По случаю выхода книги я был приглашен на литературный ленч, на котором я не смог ничего сказать. Я струсил, зажался, поэтому и промолчал. Но я ликовал, видя, как книга заняла место в хит-параде литературного мира — точно так же, как это было, когда пластинка «Битлз» заняла первое место. Причина этой радости в том, что это был совершенно иной для меня мир (65). До этого мы все делали вместе, а книгу я написал сам» (64).
Брайан Эпстайн: «Джон стал почетным гостем в книжном магазин „Фойлз“ — на ленче, устроенном в честь успеха его великолепной книги. Но речи он не произнес. Лишь отвечая на тосты, Джон встал, взял микрофон и сказал: „Большое спасибо всем вам, вы все замечательные“. Джон вел себя, как битл. Он не подготовился к этому событию не потому, что это было бы не в его стиле, а потому, что у него все равно ничего не получилось из этой затеи, а терпеть фиаско он не собирался».
Джон: «После нашего первого успеха я отдыхал на Таити (68). Если вы любите солнце, то там его в избытке, однако мне на него было наплевать. Обычно в такие уголки едут, чтобы бить баклуши и валяться на пляже. Этим я и занимался вместе с Джорджем целых три недели. Мы загорели, как негры, но, когда мы вернулись домой, загар исчез чуть ли не на следующий день, так какой смысл был загорать? Я не почувствовал, что стал здоровее, — я жутко вымотался» (65).
Джордж: «В 1964 году мы, похоже, умудрялись прожить за один день целую неделю. В мае Джон с Синтией и мы с Патти отправились отдыхать. К тому времени мы стали настолько знаменитыми, что не могли даже сесть в самолет — все уже знали, куда мы летим».
Брайан Эпстайн: «Отдыхать «Битлз» решили в уединенной обстановке. Мы обратились в фирму и объяснили, что нам необходим строго секретный маршрут для четырех молодых мужчин, трех подруг и жены. Мы добавили, что мужчины будут путешествовать парами, а из четырех девушек — две парой, а еще две — поодиночке. Нам былo необходимо два пункта назначения, где пары могли бы воссоединиться.
Мы избегали вести переговоры по телефону, все восемь путешествующих нашли себе вымышленные имена. Мистер Маккартни стал мистером Мэннингом, мистер Старр — мистером Стоуном. Их спутницы назвались мисс Эшкрофт и мисс Кокрофт. Мистер Леннон превратился в мистера Лесли, а его жена — в миссис Лесли. Мистер Харрисон стал мистером Харгривсом, а его подруга — мисс Бонд. Мэннинг и Стоун, Эшкрофт и Кокрофт должны были провести отпуск на Виргинских островах, а чета Лесли, Харгривс и Бонд — на Таити».
Джордж: «Частным самолетом мы добрались до Амстердама и выбрали рейс до Гонолулу через Ванкувер. После долгого перелета мы вышли из самолета в Ванкувере на двадцать минут, на время дозаправки, и к тому времени, как мы добрались до Гонолулу, все американские диск-жокеи уже знали, где мы находимся.
Пару дней нам пришлось провести в Гонолулу, в ожидании связи с Таити, поэтому, чтобы оказаться подальше от Вайкики, мы на машине доехали до пляжа на севере острова, где нас никто не знал. Затем мы самолетом перебрались на Таити, а в Папеэте дождались заказанного парусного судна. До этого мы заглянули в парочку магазинов и купили с Джоном классные темно-зеленые непромокаемые плащи.
В ту ночь мы спали на судне и отплыли рано утром, но как только вышли из гавани, то попали в бурное течение. Нам пришлось запустить двигатели, а судно только что покрасили, поэтому оно изрядно воняло дизельным топливом и краской. Спуститься вниз мы не могли из-за вони, поэтому оставались на палубе. Вскоре нас с Синтией затошнило и вырвало. День казался бесконечным, но в конце концов на закате мы бросили якорь у следующего острова. Нам было так плохо, что мы рухнули на койки и мгновенно заснули.
На следующее утро я проснулся и выглянул в иллюминатор. Это было изумительно. К тому времени мы еще почти нигде не успели побывать, тем более в тропиках. Зрелище казалось замечательным: гладь лагуны с островом вдалеке, горы и кокосовые пальмы; невдалеке каноэ с пятью или шестью таитянами скользило по зеркальной воде. Я испытал блаженство».
Джон: «Нам пришлось сделать остановку в Гонолулу, чтобы добраться до Таити и отдаленных островов. На Таити все было отлично, здесь было наше убежище. Как только мы ступили на борт судна, мы оказались совсем одни. К нам не приближался никто, разве один малый из Сиднея, с которым мы не захотели разговаривать. Он плавал неподалеку от нас, а потом спросил: „Можно подняться к вам на борт?“ Мы не позволили, и ему пришлось плыть обратно, наверное, не одну милю!» (64)
Джордж: «Мы отлично проводили время, плавая, в том числе с дыхательной трубкой, ходили под парусом от одного острова к другому. Некоторое время Джон посвятил работе над книгой „A Spaniard in the Works“, и я помню, как он сидел за столом, выдумывал и проговаривал вслух короткие фразы. Я тоже подбрасывал ему какие-то идеи. Вообще все, что говорили вокруг, попадало в книгу».
Джон: «Я подыскивал какое-нибудь слово, составлял фразу, но она мне не нравилась, и я спрашивал Джорджа: «Как по-другому сказать „муха“?» И он что-нибудь предлагал.
Я писал «The Singularge Experience of Miss Anne Duffield» — рассказ в стиле Шерлока Холмса, самый длинный из всех моих вещей. Я проверял, насколько далеко я могу зайти. Я мог бы, наверное, продолжать до бесконечности и написать целую книгу, но не стал.
Когда я был помоложе, я прочел одну или две книги Конан Дойла, а на судне, которое мы взяли напрокат, их было множество (65). Кроме книг, там больше не было ничего (половина была на французском, половина — на английском). Таити и острова — все это здорово, но я по-прежнему любил читать. Со скуки я прочел все английские книги, неважно, нравились мне они или нет. Там нашелся большой том рассказов про Шерлока Холмса — такое издание, где собраны вместе все рассказы Конан Дойла. Прочитав их, я понял, что все они одинаковые (68). Они все были безумно похожи друг на друга, и я занялся тем, что объединил их сюжеты воедино (65). Проведя три недели с Шерлоком Холмсом на Таити, я написал один рассказ про Шемрока Уомлбса» (68).
Джордж: «Синтия и Патти взяли с собой длинные черные парики, которые надевали для маскировки. Как-то мы с Джоном надели их парики и наши непромокаемые плащи и сняли на восьмимиллиметровой пленке маленький фильм о туземцах и миссионере (Джон), который вышел из океана, чтобы обратить их в христианство.
Отдых был потрясающим, но через четыре недели нам все надоело. К тому времени мы уплывали все дальше и дальше от Таити, и то, что нам предстоит долгое обратное плавание, вовсе не радовало нас, поэтому мы пересели на скоростное судно и, вернувшись, провели один день на Таити. Затем мы сели на самолет «Пан-Ам 707», и через Новую Зеландию он доставил нас в Лос-Анджелес. Мы четверо были единственными пассажирами на борту, и я помню, как спал на полу, поскольку все место было предоставлено нам. В Лос-Анджелесе мы отправились на автобусную экскурсию, побывали на бульваре Сансет, в Беверли-Хиллз и увидели дома звезд. «Посмотрите, слева — дом Джейн Мансфилд…»