Страница:
В эльфийском мире Фейнне обрела зрение. Слепая от рождения, теперь она видела. Элизахар часто наблюдал за тем, как она расхаживает по траве, то и дело останавливаясь, чтобы насладиться созерцанием какого-нибудь крохотного жучка или пера, оброненного птицей. Ее радовала любая, мельчайшая подробность, доступная ее глазам.
«Странно, что все-таки существует некое подобие справедливости, – думал Элизахар лениво. – Сколько раз мне хотелось вовсе не иметь зрения, чтобы только не видеть того, что я видел. И в детстве – например, когда слуг наказывали. И потом, особенно в армии. Не во время стычек с кочевниками, понятное дело, потому что слепого они бы меня зарубили, а вот когда мы под Толесантом одно стойбище разграбили… И другие разы – тоже. Или, скажем, в каком-нибудь милом городке, в лавке. Иной Раз такие рожи соберутся, что лучше бы ослепнуть прежде, чем их увидеть. А Фейнне едва открыла глаза – и сразу перед ней эта река, полная света, и деревья до неба, и распахнутые навстречу лесу дворцы Эльсион Лакар. И ничего больше. Ну и я еще, конечно, – не слишком приятное зрелище, как утверждают многие, хотя она терпит…»
Они по целым дням ничего не делали. Точнее, они были чрезвычайно заняты: перебирались с места на место и рассматривали все, что попадалось им по пути. Или лежали на берегу реки, обнявшись, и смотрели в небо. Однажды Элизахар взялся перецеловать каждую прядь ее каштановых волос и предавался этой кропотливой работе бесконечно долго, пока оба не проголодались и не отправились на поиски каких-нибудь трапезников.
– А здесь мы еще не были, – сказала вдруг Фейнне и остановилась.
Замер и Элизахар. Действительно, перед ними открылась совершенно новая картина. Крутой берег реки делался все выше и выше, и в конце концов на поверхность сквозь густую траву, точно разрывая ткань, проступила скальная порода. И там, где вода размыла камень, образовалась большая пещера.
Под ее певучими сводами бежала подземная река, вливаясь в реку поднебесную более светлыми, более холодными струями. А чуть дальше начинались фонтаны.
Фейнне остановилась на вершине скалы, замирая от благоговейного восторга. Элизахар догнал ее – теперь, когда она обрела зрение, сделать это было довольно трудно – и застыл возле девушки.
Фонтаны изливались с небес. Их источник не был виден отсюда – он терялся за густыми облаками. Густые, пышные струи воды падали сверху вниз ровными столбами, их струи завивались и были похожи на нетуго заплетенные женские косы.
Здесь стоял неумолчный шум. Вода не пела – она хохотала, скандалила, требовала, выкликала, насмешничала. У одного фонтана был высокий тембр, у другого на несколько тонов ниже. Они не сливались в хор, напротив – звучали на удивление не дружно, как будто готовы были поссориться в любое мгновение.
Фейнне подняла руку и провела пальцами по воздуху. В пустоте на миг повисли пять разноцветных полос. Задрожав, они растаяли.
Фейнне помедлила, затем быстро обвела пальцем конур. Явилось изображение бабочки. Два легких тычка – и у бабочки расцветились пятнами верхушки крыльев. Щедрый мазок – она сделалась желтой. Извилистая полоса – выросла зеленая ветка. Бабочка, подхваченная ладонью Фейнне, тихо опустилась на ветку и замерла.
Фейнне отошла на несколько шагов назад, склонила голову набок, рассматривая свое невесомое творение, а потом тихо рассмеялась. Картина продолжала висеть в воздухе: она и существовала, и не существовала. Это был образ, замысел – но здесь, среди бьющих с неба фонтанов, он обрел зримое воплощение, не будучи воплощенным в красках и холсте.
Элизахар смотрел то на девушку, то на созданное ею и вдруг с особенной остротой ощутил, насколько они с Фейнне разнятся – насколько не подходят друг другу. Он даже боялся заговаривать с ней о будущем. Так и не сказал ей о своем титуле, который, возможно, скоро унаследует – поскольку никто, даже герцог Ларренс, не собирается жить вечно.
Ему думалось: судьба дала ему несколько дней полного, ничем не омраченного счастья. Вдвоем с Фейнне, там, где их никто не найдет, никто не потревожит. И у нее появилось зрение. Все прочие мысли следовало отмести, изгнать и растоптать.
В шуме фонтанов Элизахару стало чудиться вдруг нечто противоестественное – нечто такое, чего не может быть, ни в эльфийском мире, ни в человеческом, потому что природа не в состоянии так сильно искажать самое себя. Может быть, дело в несовместимости шумящих голосов, которые угадывались за пением воды. Для людей естественно быть разобщенными, но водные струи не бывают настолько дисгармоничными.
Он обнял Фейнне, как будто искал у нее помощи посреди этого разлада вод. Она рассеянно прижалась к нему. В воздухе перед ней возникали и тотчас пропадали картины. Ей не требовалось теперь даже поднимать руку, чтобы что-то нарисовать, образы являлись сами собой, держались недолгое время и рассыпались на мириады мерцающих искр.
Создавалось ощущение, будто эти искры – живые существа, обитающие среди фонтанных струй. Та же сила, что заставляет их складываться в определенные узоры, вынуждает их бежать прочь друг от друга. Что-то взрывалось внутри каждой из картин и убивало ее.
– Я потеряла браслет! – послышался крик.
Этот голос, мелодичный, наполненный низко звучащей медью, показался еще одним соперником среди толкотни звуков; но нет – скоро среди фонтанных струй возникла женская фигура.
– Я видела ее прежде, – сказала Фейнне, с такой простотой произнося слово «видела», что сердце Элизахара стукнуло и на миг застыло. – Ее имя Аруидвар.
– Какая она? – спросил он.
– Красивая. Странная. Как можно описать эльфийку? Она везде и нигде.
Фейнне обвела в воздухе контур, кивнула собственному наброску, точно старому приятелю, и контур наполнился красками: появились раскосые, почти черные глаза, зеленоватые волосы – как окислившаяся медь, большой рот. Затем рисунок поднялся вверх, дрожа в воздухе, как будто сохраняться в целости давалось ему огромным напряжением воли. Некоторое время он был виден среди фонтанов, а потом приблизился к женской фигуре и лопнул, точно мыльный пузырь, осыпав Аруидвар водопадов разноцветных искр.
– Элизахар! – кричала она. – Я потеряла браслет!
– Она меня знает? – удивился Элизахар.
Фейнне прижалась к нему теснее.
– Не ходите туда. Никакого браслета она не теряла. Она играет.
Аруидвар раскинула руки и бросилась в ближайший фонтан. Струи подхватили ее, поволокли вниз. С того места, где стояли Элизахар и Фейнне, видно было, как водные потоки окутывают тело эльфийки, точно полосы ткани, как связывают ее и начинают переворачивать, запутывая все больше и больше.
В тот миг, когда она должна была с силой удариться о землю, водные путы лопнули, и Аруидвар, перевернувшись в падении, легко опустилась на ноги.
Вода струилась по ее телу, волосы, одежда – все было мокрым. Лицо ее сияло.
Она протянула к обоим наблюдателям руки, и с кончиков ее пальцев полились разноцветные струи.
– Я потеряла браслет! – снова крикнула она. – Уронила в водопад.
Элизахар посмотрел на Фейнне.
– Помочь ей?
Девушка вздохнула:
– Она не уйдет, пока не получит то, для чего приходила. Она ведь Эльсион Лакар.
– Любая женщина так поступает, – засмеялся Элизахар, но Фейнне даже не улыбнулась.
– Не любая.
– Там не в браслете дело, – сказал Элизахар задумчиво. – Она потеряла нечто большее, чем браслет.
– Или вообще ничего, – добавила Фейнне.
Аруидвар отступила, подняла над головой руки, зарылась ими в струи другого фонтана. Сквозь густую пелену воды видно было только, как сверкает, точно зеркало, ее темное лицо.
Зрелище завораживало: оно было красивым и вместе с тем отталкивающим, и все же Элизахар не мог оторвать глаз.
– Я пойду, – сказал он.
И быстро шагнул навстречу Аруидвар. Фейнне заметалась на месте. Ей хотелось крикнуть ему, чтобы он остался с нею, чтобы не приближался к эльфийской деве, у которой явно на уме какая-то проказа. Среди Эльсион Лакар были такие, что преследовали влюбленных и старались разрушить их чувство. Истинная любовь неразрушима, говорили они, но попробовать стоит.
Элизахар остановился в десятке шагов от Аруидвар. Теперь он отчетливо видел ее всю: очень смуглую, гибкую, очень высокую. Ее кожа светилась, каждый изгиб ее тела переливался сиянием, а глаза, напротив, были матовыми и тусклыми.
Она засмеялась, рассматривая Элизахара в упор, отступила еще на шаг и вдруг пропала среди струй фонтана. Вода поглотила ее.
В тот же миг Элизахар увидел на дне ущелья браслет: широкий золотой ободок, массивный, украшенный десятками самоцветов. Такое украшение вызывающе смотрится на тонком смуглом запястье, оно красиво на руке царственной особы и отвратительно на жирной лапе торговца. Изобилие украшений на этой вещи требовало особенного отношения, и Элизахар вдруг хорошо понял, почему Аруидвар так огорчалась из-за своей потери.
Он осторожно начал спускаться. Сперва это удавалось ему без особого труда, но затем выступы на скале стали значительно меньше, сам отвес – куда круче, но главное – камень здесь был сырой, скользкий, пальцы едва могли держаться.
Рев фонтанных струй был внизу почти невыносим. Диссонансы избивали слух, терзали его – так, как в другом мире бил бы по обнаженной спине кнут.
Неожиданно Элизахар понял, что не может выбраться. Струи были кругом, они обступили его и сомкнулись, тесно сплетясь, как ветви терновника. Пустые пространства между фонтанами были теперь затянуты картинами.
И каждая обладала собственным звучанием, как если бы Элизахар очутился в комнате, у которой вместо стен – раскрытые двери, и каждая, в свою очередь, ведет в другую комнату, а там, в той, другой комнате, происходят какие-то бурные, шумные события.
«Может быть, здесь родина музыки, – подумал Элизахар. – В первозданной грубости, страстная, она появляется на свет в фонтанных струях, низвергающихся с неба, а дальше – расходится по сторонам. Некоторые люди в силах услышать ее и записать, а другие – только воспринимают и передают, даже не подозревая об этом».
Он почти совсем добрался до браслета и потянулся уже, чтобы поднять вещь, когда неожиданно ощутил чье-то близкое присутствие. Он выпрямился и поднял голову. Аруидвар и Фейнне стояли где-то очень далеко, отделенные от него блестящей водной пеленой. Обе выглядели недостижимыми. Близость с Фейнне представилась теперь Элизахару как нечто невозможное, и он понял, что находится совершенно в другом мире.
Между тем чужое присутствие становилось все более настойчивым. Элизахар огляделся. Ему думалось, что, разглядев незнакомца, он сумеет понять, как выйти из ловушки. Но все происходило по непонятным правилам, и Элизахар, чтобы не растеряться окончательно, решил до поры вовсе не двигаться.
Издали он услышал крик Фейнне, и почти сразу картины, возникающие между столбами бьющей воды, вспыхнули ярче. Элизахар не понял, что послужило тому причиной. Может быть, они и появились сейчас здесь потому, что Фейнне представила их в своих мыслях. А может, они были здесь всегда, и приближение людей лишь вырвало их из пустоты и наполнило красками и светом.
В бесконечном падении застыла женщина; окутанная развевающимся шелком, она падала на острия мечей, вонзенных в землю, и каждый был нацелен на нее. Пылающие короны метались, как охваченные огнем бабочки, и среди них неподвижно стоял юноша с черным лицом и зелеными глазами: ни одна не задевала его. А затем появились две луны, гигантский золотой шар и ярко-синий шар поменьше, и они, расталкивая короны, то сближались, то расходились, выписывая в воздухе странные фигуры.
Элизахар подставил руку под струю воды, чтобы охладить кожу; он поранил ладонь, когда карабкался наверх. Он отвлекся и пропустил то мгновение, когда обе луны вдруг соединились и взорвались ослепительной вспышкой.
Все исчезло в этой вспышке: и неподвижный юноша, и короны, и женщина с мечами; только свет, пронзивший разом все водяные столбы и окрасивший высоко в небе облака – источники опрокинутых фонтанов.
Сквозь невыносимое для глаз пятно света проступило лицо. В первое мгновение оно казалось принадлежащим мальчику лет пятнадцати с веселыми глазами и улыбчивым ртом; но почти сразу же через все это лицо пробежала огромная безобразная трещина. Лицо распалось на две половины и начало стремительно стареть. Рот исказился в гримасе, глаза запрыгали в орбитах.
«Чильбарроэс», – подумал Элизахар.
И как будто он вызвал старика, назвав в мыслях его имя, Чильбарроэс явился перед ним. Двуцветный старик выскочил из столба, пронзенной светом воды, крича и простирая руки. Темные молнии пробегали по его телу, один глаз горел желтым, другой – синим; короны кривлялись над его волосами, то норовя уколоть острыми зубцами, то сминаясь и превращаясь в бесформенный ком.
Элизахару почудилось, будто Чильбарроэс смотрит на него – умоляюще, вопрошающе, отчаянно. Но длилось это всего лишь миг; затем, испустив пронзительный вопль, Чильбарроэс нырнул в фонтанную струю.
Элизахар увидел, как столб воды подхватил Чильбарроэса и потащил его наверх вопреки всем законам естества. В пестром переплетении струй видны были руки, ноги, растопыренные пальцы – каждый своего цвета, вытаращенные глаза, растрепанные пестрые волосы. Только что Чильбарроэс вновь представал юным королем Гионом, а затем вдруг становился похожим на своего сына Тегана и на других своих потомков, мужчин и женщин, одного за другим, вплоть до Талиессина. Чильбарроэс нырнул и опустился ниже, и Элизахар увидел, что старик опять превратился в мальчика, совсем маленького, лет десяти. Побыв в этом обличье недолго, Чильбарроэс скорчил гримасу, исказился – и вдруг перед Элизахаром явилась девочка, еще младше мальчика, с раскосыми глазами и темной кожей: настоящая эльфийская принцесса, и над ней плясала корона.
Видение держалось миг, после чего двойное лицо – мальчишеское слева, девичье справа – вдруг взорвалось и исчезло.
Остались только фонтаны. Их шумный плеск показался теперь Элизахару гармоничным. Он наклонился и поднял браслет, лежавший возле самых его ног.
– Я поднимаюсь! – крикнул он, обращаясь к Фейнне.
Та стояла на краю скалы и смотрела вниз, на него. Элизахар не знал, видела она то же, что и он, или просто наблюдала за ним, радуясь тому, что вообще может видеть – сверкающий мир Эльсион Лакар, сумасшедшие струи воды, упавшие с небес, прекрасное дикое лицо эльфийки, стоявшей поблизости и обнимавшей Фейнне за плечи.
Элизахар медленно забрался наверх. Протянул Аруидвар ее украшение.
Она засмеялась:
– Это для Фейнне. Подарок. Я хочу, чтобы вы сочетались неразрушимым эльфийским браком. Такое уже бывало – когда люди вступали в эльфийский брак. Знаешь, чем это заканчивается?
– Чем? – спросил Элизахар. Ему не нравилась Аруидвар, и он хотел, чтобы она поскорее ушла.
– Как и все в мире людей – смертью.
Элизахар взял ее за руку и сильно стиснул запястье.
– Любовь не заканчивается смертью, – сказал он. – Смерть не разлучает возлюбленных. Их вообще ничто не в состоянии разлучить.
Она высвободилась.
– Кроме них самих, разумеется, – сказала она и, смеясь, убежала.
Фейнне коснулась пальцами браслета, сиявшего на ее руке.
– А мне он нравится, – прошептала она.
– Чильбарроэс, – сказал Элизахар. – Я видел его. Он был испуган.
– Он вмещает в себя всех королей, все королевство, – сказала Фейнне. – У него есть основания бояться. Я рисовала его, когда думала об этом.
Она подняла руку, пошевелила пальцами.
– Я рисовала его в воздухе. Он застывал, а потом разваливался – мои воздушные картины живут совсем недолго. И еще, – она понизила голос, – они своевольничают. Выходят не такими, как мне хочется, а какими-то другими. Всегда новость, всегда неожиданно.
Элизахар поймал ее за руку и поцеловал.
Чильбарроэс бежал сквозь воду, сквозь падение он рвался наверх, на воздух, но и воздух обманывал его, оказывался плотным, почти непригодным для дыхания. Он забивал легкие, как будто состоял из одной ваты.
Бранясь, крича, Чильбарроэс бежал и бежал, и внутри его разрывающегося естества кричали и рвались на волю все его потомки, вплоть до тех, что еще не родились, и он был Теганом и Талиессином, он был мальчиком без капли эльфийской крови – Гайфье, и он был еще не рожденной девочкой, которую назовут Эскива.
Ассэ и Стексэ соединялись в нем и взрывались – каждую минуту они взрывались снова и снова. Мир обрушился на его голову и разорвал Чильбарроэса на части.
Он не понимал, что с ним происходит. Впрочем, он никогда этого не понимал, даже в те времена, когда еще был Гионом, братом будущего короля – Мэлгвина. Юношей, который осмелился взять в жены эльфийскую принцессу.
Почему это случилось? Как это вышло? Ринхвивар полюбила его, он ответил – не смог не ответить. Родился Теган, была основана династия.
Все совершенно ясно и понятно…
Но на самом деле ничего не было понятно. Мир не стоял на месте, в мире постоянно нечто изменялось, и Чильбарроэс страдал от того, что не понимал ни сути этих перемен, ни их закономерности. Луны то сходились, то раздвигались, их орбиты не пересекались, смыкались только лучи, по которым стало возможно подниматься к небу, в воздух. А потом луны слились воедино, и мир залило нестерпимое сияние, которое предшествовало полной тьме – гибели.
Это не была гибель всего и вся; в полыхании белого пожара сгорала лишь та часть вселенной, которая была Чильбарроэсом. Наверное, любое другое существо усмотрело бы в частичности этой гибели залог спасения для прочих; но только не Чильбарроэс.
Он кричал так, словно лунные орбиты рассекали на части его самого, – собственно, так оно и было, только в отдаленном будущем, которое неожиданно представилось ему чересчур явно.
Казалось, нет конца этому еще не наступившему будущему. И вдруг все исчезло. Отошла боль, погас свет. Чильбарроэс осторожно открыл глаза и увидел, что перед ним стоит молодая женщина с длинными желтыми волосами, очень запыленная, уставшая и недовольная с виду. А рядом с ней переминается с ноги на ногу молодой человек.
Старик опустил взгляд: он находился в какой-то процветающей сельской местности. Странно было обнаружить себя на дороге, проложенной между гречишными полями. Пчелы гудели, окутанные сладким ароматом цветущей гречихи; казалось, в этом воздухе не существует ничего, кроме пыльцы. Даже ресницы у желтоволосой женщины были покрыты легким налетом пыльцы.
– Нет, это не снится, – проговорила она. – По-моему, он настоящий.
– Я не… могу быть настоящим, – сказал Чильбарроэс. Или подумал? Во всяком случае, женщина повела себя так, словно ничего из сказанного незнакомцем не услышала.
– Как он тебе нравится, Софир? – продолжала она, обращаясь к своему спутнику.
– Никак не нравится, – буркнул Софир.
– Думаешь, его послали шпионить за нами?
– Нет, Ингалора. – Софир выглядел усталым, и не столько даже от долгого пути, сколько от взбалмошных выходок своей подруги. – Это было бы слишком – посылать такое существо, чтобы оно приглядывало за столь ловкими шпионами.
– Сдается мне, он еще более ловок, чем мы, – возразила Ингалора. – Ты можешь понять, откуда он взялся?
– Свалился с неба. Идем – нам еще дня три добираться.
– Две луны, – хрипло каркнул Чильбарроэс. Он поднял руку, раздвинул пальцы, и тотчас темная трещина зигзагом побежала по его ладони, словно намереваясь разделить ее пополам. – Две луны соединились и взорвались. Это понятно?
– Мне иногда снится такое, – нахмурился Софир. – Но мне кажется, это довольно обычный сон. Случается, когда сильно устанешь.
– Многим снится, – кивнула Ингалора с важным видом.
– Тебе-то точно ничего подобного в голову не приходит! – напустился на нее Софир. – Ты вообще спишь без сновидений. Как всякий человек, лишенный воображения. Только брыкаешься во сне.
– Значит, что-то все-таки снится… – задумчиво молвила Ингалора. – Но что нам делать с этим стариканом? Он по виду голоден.
– Предлагаешь поделиться с ним припасами? – осведомился Софир.
Лицо Ингалоры заметно омрачилось.
– Ну, не настолько же я озабочена его судьбой. – И обратилась к Чильбарроэсу: – Ты голоден?
Он озадаченно заморгал. Он настолько был поглощен собственными мыслями, что не обращал внимания на свое самочувствие. Но когда Ингалора заговорила о еде, Чильбарроэс ощутил вдруг лютый голод. И потому молча выхватил у нее из рук узелок с какими-то съестными припасами. Не разворачивая ткань, Чильбарроэс сунул узелок в рот и разгрыз. Потом выплюнул пожеванные лоскутки.
– Вот и все, – сказал Софир, философски созерцая то, что осталось от их узелка. – Ловко он с этим управился, не находишь?
– Может, взять его в труппу? – прищурилась Ингалора.
– Такой трюк вряд ли понравится публике. – Софир покачал головой. – Выглядит неаппетитно. К тому же в толпе всегда найдется десяток бродяг, готовых повторить этот номер.
– Две луны, – повторил Чильбарроэс. – Они столкнутся. Двое детей, две луны.
– Тема для балета, – высказался Софир. – Столкновение двух лун как образ единения и противоборства двух начал.
– Затасканный образ, – поморщилась Ингалора.
– Нет, – забормотал Чильбарроэс. – Король Гион. Видишь? – Он поднял голову, и на миг сквозь изможденный облик старика проступило юное лицо. – И другие. Один за другим. Мужчины и женщины. Двое последних… Это пророчество. Когда один и тот же сон начинают видеть все, сон превращается в пророчество.
– Пророчество Двух Лун, – произнес Софир, пробуя эти слова на вкус. – Красивая тема. Лебовере понравится.
Казалось, старику знакомо было имя Лебоверы: Чильбарроэс напрягся, заморгал и повторил:
– Лебовера. Да, он поймет. Ему понравится. Это важно.
Ингалора и Софир обменялись взглядами. Ингалора сказала, минуя старика, прямо своему напарнику:
– Он безумен… и понимает, в чем его безумие.
– Гион! – крикнул Чильбарроэс. – Король Гион – это и есть королевство, он – все короли… и он распадется на части вместе с королевством.
– Если соединятся и взорвутся две луны, – заключила Ингалора.
Он схватил ее за запястья с такой силой, что она вскрикнула.
– Ты поняла! – заорал Чильбарроэс. – Ты сама дура и потому поняла! Скажи Лебовере, слышишь?
Он поцеловал ее – прикосновение его губ было двойным, как будто ее тронула языком змея; миг спустя образ старика рассыпался в воздухе, и все, что осталось перед девушкой, была горстка переливающегося пепла.
– Он сгорел? – удивленно проговорил Софир.
Ингалора медленно покачала головой.
– Нет, просто ушел.
– Странный способ уходить.
– Должно быть, иначе у него не получается.
Софир задумался.
– Странные вещи творятся с нами, Ингалора, не находишь? Сперва этот Гай – виданное ли дело, чтобы наемник отказался от хорошего заработка? – теперь какой-то сумасшедший, распадающийся на куски. И этот его бред про две луны… Ты поняла, о чем он говорил?
– Поняла, что Лебовера может сделать из этого отменный балет, а большего и не требуется, – сказала Ингалора.
Софир взял ее за руку, словно желая проверить, не спит ли он и не видит ли все происходящее во сне. Она дернулась:
– Что с тобой?
– Хочу убедиться в том, что ты здесь.
– Я здесь. – Она легонько щелкнула его по лбу. – Вот же я.
– Он целовал тебя, – сказал Софир. – Как, по-твоему, он тоже был здесь? Как ты или я?
Она уставилась прямо ему в глаза.
– Несомненно, Софир. Он, несомненно, был здесь. Живехонький и настоящий. – Она зевнула. – Предлагаю хорошенько выспаться вон в тех кустах. Ближе к вечеру нам идти в деревню и искать там себе пропитание. Честно говоря, мне надоело уже плясать в деревенских кабаках.
– Можем добраться до столицы и на голодный желудок, – предложил Софир. – Мы и так почти без забот проделали весь путь благодаря деньгам Гая.
– Когда встретим его снова, – сказала Ингалора, – поблагодарим как следует.
– Если ему от нас что-нибудь будет нужно, – добавил Софир.
Наступило самое жаркое время дня, и они отправились искать удобное местечко в тени, чтобы передохнуть. До столицы оставалась еще пара дней неспешного пути. Учитывая все, что пережили за эту поездку артисты Лебоверы, – сущие пустяки.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Глава двенадцатая
«Странно, что все-таки существует некое подобие справедливости, – думал Элизахар лениво. – Сколько раз мне хотелось вовсе не иметь зрения, чтобы только не видеть того, что я видел. И в детстве – например, когда слуг наказывали. И потом, особенно в армии. Не во время стычек с кочевниками, понятное дело, потому что слепого они бы меня зарубили, а вот когда мы под Толесантом одно стойбище разграбили… И другие разы – тоже. Или, скажем, в каком-нибудь милом городке, в лавке. Иной Раз такие рожи соберутся, что лучше бы ослепнуть прежде, чем их увидеть. А Фейнне едва открыла глаза – и сразу перед ней эта река, полная света, и деревья до неба, и распахнутые навстречу лесу дворцы Эльсион Лакар. И ничего больше. Ну и я еще, конечно, – не слишком приятное зрелище, как утверждают многие, хотя она терпит…»
Они по целым дням ничего не делали. Точнее, они были чрезвычайно заняты: перебирались с места на место и рассматривали все, что попадалось им по пути. Или лежали на берегу реки, обнявшись, и смотрели в небо. Однажды Элизахар взялся перецеловать каждую прядь ее каштановых волос и предавался этой кропотливой работе бесконечно долго, пока оба не проголодались и не отправились на поиски каких-нибудь трапезников.
– А здесь мы еще не были, – сказала вдруг Фейнне и остановилась.
Замер и Элизахар. Действительно, перед ними открылась совершенно новая картина. Крутой берег реки делался все выше и выше, и в конце концов на поверхность сквозь густую траву, точно разрывая ткань, проступила скальная порода. И там, где вода размыла камень, образовалась большая пещера.
Под ее певучими сводами бежала подземная река, вливаясь в реку поднебесную более светлыми, более холодными струями. А чуть дальше начинались фонтаны.
Фейнне остановилась на вершине скалы, замирая от благоговейного восторга. Элизахар догнал ее – теперь, когда она обрела зрение, сделать это было довольно трудно – и застыл возле девушки.
Фонтаны изливались с небес. Их источник не был виден отсюда – он терялся за густыми облаками. Густые, пышные струи воды падали сверху вниз ровными столбами, их струи завивались и были похожи на нетуго заплетенные женские косы.
Здесь стоял неумолчный шум. Вода не пела – она хохотала, скандалила, требовала, выкликала, насмешничала. У одного фонтана был высокий тембр, у другого на несколько тонов ниже. Они не сливались в хор, напротив – звучали на удивление не дружно, как будто готовы были поссориться в любое мгновение.
Фейнне подняла руку и провела пальцами по воздуху. В пустоте на миг повисли пять разноцветных полос. Задрожав, они растаяли.
Фейнне помедлила, затем быстро обвела пальцем конур. Явилось изображение бабочки. Два легких тычка – и у бабочки расцветились пятнами верхушки крыльев. Щедрый мазок – она сделалась желтой. Извилистая полоса – выросла зеленая ветка. Бабочка, подхваченная ладонью Фейнне, тихо опустилась на ветку и замерла.
Фейнне отошла на несколько шагов назад, склонила голову набок, рассматривая свое невесомое творение, а потом тихо рассмеялась. Картина продолжала висеть в воздухе: она и существовала, и не существовала. Это был образ, замысел – но здесь, среди бьющих с неба фонтанов, он обрел зримое воплощение, не будучи воплощенным в красках и холсте.
Элизахар смотрел то на девушку, то на созданное ею и вдруг с особенной остротой ощутил, насколько они с Фейнне разнятся – насколько не подходят друг другу. Он даже боялся заговаривать с ней о будущем. Так и не сказал ей о своем титуле, который, возможно, скоро унаследует – поскольку никто, даже герцог Ларренс, не собирается жить вечно.
Ему думалось: судьба дала ему несколько дней полного, ничем не омраченного счастья. Вдвоем с Фейнне, там, где их никто не найдет, никто не потревожит. И у нее появилось зрение. Все прочие мысли следовало отмести, изгнать и растоптать.
В шуме фонтанов Элизахару стало чудиться вдруг нечто противоестественное – нечто такое, чего не может быть, ни в эльфийском мире, ни в человеческом, потому что природа не в состоянии так сильно искажать самое себя. Может быть, дело в несовместимости шумящих голосов, которые угадывались за пением воды. Для людей естественно быть разобщенными, но водные струи не бывают настолько дисгармоничными.
Он обнял Фейнне, как будто искал у нее помощи посреди этого разлада вод. Она рассеянно прижалась к нему. В воздухе перед ней возникали и тотчас пропадали картины. Ей не требовалось теперь даже поднимать руку, чтобы что-то нарисовать, образы являлись сами собой, держались недолгое время и рассыпались на мириады мерцающих искр.
Создавалось ощущение, будто эти искры – живые существа, обитающие среди фонтанных струй. Та же сила, что заставляет их складываться в определенные узоры, вынуждает их бежать прочь друг от друга. Что-то взрывалось внутри каждой из картин и убивало ее.
– Я потеряла браслет! – послышался крик.
Этот голос, мелодичный, наполненный низко звучащей медью, показался еще одним соперником среди толкотни звуков; но нет – скоро среди фонтанных струй возникла женская фигура.
– Я видела ее прежде, – сказала Фейнне, с такой простотой произнося слово «видела», что сердце Элизахара стукнуло и на миг застыло. – Ее имя Аруидвар.
– Какая она? – спросил он.
– Красивая. Странная. Как можно описать эльфийку? Она везде и нигде.
Фейнне обвела в воздухе контур, кивнула собственному наброску, точно старому приятелю, и контур наполнился красками: появились раскосые, почти черные глаза, зеленоватые волосы – как окислившаяся медь, большой рот. Затем рисунок поднялся вверх, дрожа в воздухе, как будто сохраняться в целости давалось ему огромным напряжением воли. Некоторое время он был виден среди фонтанов, а потом приблизился к женской фигуре и лопнул, точно мыльный пузырь, осыпав Аруидвар водопадов разноцветных искр.
– Элизахар! – кричала она. – Я потеряла браслет!
– Она меня знает? – удивился Элизахар.
Фейнне прижалась к нему теснее.
– Не ходите туда. Никакого браслета она не теряла. Она играет.
Аруидвар раскинула руки и бросилась в ближайший фонтан. Струи подхватили ее, поволокли вниз. С того места, где стояли Элизахар и Фейнне, видно было, как водные потоки окутывают тело эльфийки, точно полосы ткани, как связывают ее и начинают переворачивать, запутывая все больше и больше.
В тот миг, когда она должна была с силой удариться о землю, водные путы лопнули, и Аруидвар, перевернувшись в падении, легко опустилась на ноги.
Вода струилась по ее телу, волосы, одежда – все было мокрым. Лицо ее сияло.
Она протянула к обоим наблюдателям руки, и с кончиков ее пальцев полились разноцветные струи.
– Я потеряла браслет! – снова крикнула она. – Уронила в водопад.
Элизахар посмотрел на Фейнне.
– Помочь ей?
Девушка вздохнула:
– Она не уйдет, пока не получит то, для чего приходила. Она ведь Эльсион Лакар.
– Любая женщина так поступает, – засмеялся Элизахар, но Фейнне даже не улыбнулась.
– Не любая.
– Там не в браслете дело, – сказал Элизахар задумчиво. – Она потеряла нечто большее, чем браслет.
– Или вообще ничего, – добавила Фейнне.
Аруидвар отступила, подняла над головой руки, зарылась ими в струи другого фонтана. Сквозь густую пелену воды видно было только, как сверкает, точно зеркало, ее темное лицо.
Зрелище завораживало: оно было красивым и вместе с тем отталкивающим, и все же Элизахар не мог оторвать глаз.
– Я пойду, – сказал он.
И быстро шагнул навстречу Аруидвар. Фейнне заметалась на месте. Ей хотелось крикнуть ему, чтобы он остался с нею, чтобы не приближался к эльфийской деве, у которой явно на уме какая-то проказа. Среди Эльсион Лакар были такие, что преследовали влюбленных и старались разрушить их чувство. Истинная любовь неразрушима, говорили они, но попробовать стоит.
Элизахар остановился в десятке шагов от Аруидвар. Теперь он отчетливо видел ее всю: очень смуглую, гибкую, очень высокую. Ее кожа светилась, каждый изгиб ее тела переливался сиянием, а глаза, напротив, были матовыми и тусклыми.
Она засмеялась, рассматривая Элизахара в упор, отступила еще на шаг и вдруг пропала среди струй фонтана. Вода поглотила ее.
В тот же миг Элизахар увидел на дне ущелья браслет: широкий золотой ободок, массивный, украшенный десятками самоцветов. Такое украшение вызывающе смотрится на тонком смуглом запястье, оно красиво на руке царственной особы и отвратительно на жирной лапе торговца. Изобилие украшений на этой вещи требовало особенного отношения, и Элизахар вдруг хорошо понял, почему Аруидвар так огорчалась из-за своей потери.
Он осторожно начал спускаться. Сперва это удавалось ему без особого труда, но затем выступы на скале стали значительно меньше, сам отвес – куда круче, но главное – камень здесь был сырой, скользкий, пальцы едва могли держаться.
Рев фонтанных струй был внизу почти невыносим. Диссонансы избивали слух, терзали его – так, как в другом мире бил бы по обнаженной спине кнут.
Неожиданно Элизахар понял, что не может выбраться. Струи были кругом, они обступили его и сомкнулись, тесно сплетясь, как ветви терновника. Пустые пространства между фонтанами были теперь затянуты картинами.
И каждая обладала собственным звучанием, как если бы Элизахар очутился в комнате, у которой вместо стен – раскрытые двери, и каждая, в свою очередь, ведет в другую комнату, а там, в той, другой комнате, происходят какие-то бурные, шумные события.
«Может быть, здесь родина музыки, – подумал Элизахар. – В первозданной грубости, страстная, она появляется на свет в фонтанных струях, низвергающихся с неба, а дальше – расходится по сторонам. Некоторые люди в силах услышать ее и записать, а другие – только воспринимают и передают, даже не подозревая об этом».
Он почти совсем добрался до браслета и потянулся уже, чтобы поднять вещь, когда неожиданно ощутил чье-то близкое присутствие. Он выпрямился и поднял голову. Аруидвар и Фейнне стояли где-то очень далеко, отделенные от него блестящей водной пеленой. Обе выглядели недостижимыми. Близость с Фейнне представилась теперь Элизахару как нечто невозможное, и он понял, что находится совершенно в другом мире.
Между тем чужое присутствие становилось все более настойчивым. Элизахар огляделся. Ему думалось, что, разглядев незнакомца, он сумеет понять, как выйти из ловушки. Но все происходило по непонятным правилам, и Элизахар, чтобы не растеряться окончательно, решил до поры вовсе не двигаться.
Издали он услышал крик Фейнне, и почти сразу картины, возникающие между столбами бьющей воды, вспыхнули ярче. Элизахар не понял, что послужило тому причиной. Может быть, они и появились сейчас здесь потому, что Фейнне представила их в своих мыслях. А может, они были здесь всегда, и приближение людей лишь вырвало их из пустоты и наполнило красками и светом.
В бесконечном падении застыла женщина; окутанная развевающимся шелком, она падала на острия мечей, вонзенных в землю, и каждый был нацелен на нее. Пылающие короны метались, как охваченные огнем бабочки, и среди них неподвижно стоял юноша с черным лицом и зелеными глазами: ни одна не задевала его. А затем появились две луны, гигантский золотой шар и ярко-синий шар поменьше, и они, расталкивая короны, то сближались, то расходились, выписывая в воздухе странные фигуры.
Элизахар подставил руку под струю воды, чтобы охладить кожу; он поранил ладонь, когда карабкался наверх. Он отвлекся и пропустил то мгновение, когда обе луны вдруг соединились и взорвались ослепительной вспышкой.
Все исчезло в этой вспышке: и неподвижный юноша, и короны, и женщина с мечами; только свет, пронзивший разом все водяные столбы и окрасивший высоко в небе облака – источники опрокинутых фонтанов.
Сквозь невыносимое для глаз пятно света проступило лицо. В первое мгновение оно казалось принадлежащим мальчику лет пятнадцати с веселыми глазами и улыбчивым ртом; но почти сразу же через все это лицо пробежала огромная безобразная трещина. Лицо распалось на две половины и начало стремительно стареть. Рот исказился в гримасе, глаза запрыгали в орбитах.
«Чильбарроэс», – подумал Элизахар.
И как будто он вызвал старика, назвав в мыслях его имя, Чильбарроэс явился перед ним. Двуцветный старик выскочил из столба, пронзенной светом воды, крича и простирая руки. Темные молнии пробегали по его телу, один глаз горел желтым, другой – синим; короны кривлялись над его волосами, то норовя уколоть острыми зубцами, то сминаясь и превращаясь в бесформенный ком.
Элизахару почудилось, будто Чильбарроэс смотрит на него – умоляюще, вопрошающе, отчаянно. Но длилось это всего лишь миг; затем, испустив пронзительный вопль, Чильбарроэс нырнул в фонтанную струю.
Элизахар увидел, как столб воды подхватил Чильбарроэса и потащил его наверх вопреки всем законам естества. В пестром переплетении струй видны были руки, ноги, растопыренные пальцы – каждый своего цвета, вытаращенные глаза, растрепанные пестрые волосы. Только что Чильбарроэс вновь представал юным королем Гионом, а затем вдруг становился похожим на своего сына Тегана и на других своих потомков, мужчин и женщин, одного за другим, вплоть до Талиессина. Чильбарроэс нырнул и опустился ниже, и Элизахар увидел, что старик опять превратился в мальчика, совсем маленького, лет десяти. Побыв в этом обличье недолго, Чильбарроэс скорчил гримасу, исказился – и вдруг перед Элизахаром явилась девочка, еще младше мальчика, с раскосыми глазами и темной кожей: настоящая эльфийская принцесса, и над ней плясала корона.
Видение держалось миг, после чего двойное лицо – мальчишеское слева, девичье справа – вдруг взорвалось и исчезло.
Остались только фонтаны. Их шумный плеск показался теперь Элизахару гармоничным. Он наклонился и поднял браслет, лежавший возле самых его ног.
– Я поднимаюсь! – крикнул он, обращаясь к Фейнне.
Та стояла на краю скалы и смотрела вниз, на него. Элизахар не знал, видела она то же, что и он, или просто наблюдала за ним, радуясь тому, что вообще может видеть – сверкающий мир Эльсион Лакар, сумасшедшие струи воды, упавшие с небес, прекрасное дикое лицо эльфийки, стоявшей поблизости и обнимавшей Фейнне за плечи.
Элизахар медленно забрался наверх. Протянул Аруидвар ее украшение.
Она засмеялась:
– Это для Фейнне. Подарок. Я хочу, чтобы вы сочетались неразрушимым эльфийским браком. Такое уже бывало – когда люди вступали в эльфийский брак. Знаешь, чем это заканчивается?
– Чем? – спросил Элизахар. Ему не нравилась Аруидвар, и он хотел, чтобы она поскорее ушла.
– Как и все в мире людей – смертью.
Элизахар взял ее за руку и сильно стиснул запястье.
– Любовь не заканчивается смертью, – сказал он. – Смерть не разлучает возлюбленных. Их вообще ничто не в состоянии разлучить.
Она высвободилась.
– Кроме них самих, разумеется, – сказала она и, смеясь, убежала.
Фейнне коснулась пальцами браслета, сиявшего на ее руке.
– А мне он нравится, – прошептала она.
– Чильбарроэс, – сказал Элизахар. – Я видел его. Он был испуган.
– Он вмещает в себя всех королей, все королевство, – сказала Фейнне. – У него есть основания бояться. Я рисовала его, когда думала об этом.
Она подняла руку, пошевелила пальцами.
– Я рисовала его в воздухе. Он застывал, а потом разваливался – мои воздушные картины живут совсем недолго. И еще, – она понизила голос, – они своевольничают. Выходят не такими, как мне хочется, а какими-то другими. Всегда новость, всегда неожиданно.
Элизахар поймал ее за руку и поцеловал.
* * *
Чильбарроэс бежал сквозь воду, сквозь падение он рвался наверх, на воздух, но и воздух обманывал его, оказывался плотным, почти непригодным для дыхания. Он забивал легкие, как будто состоял из одной ваты.
Бранясь, крича, Чильбарроэс бежал и бежал, и внутри его разрывающегося естества кричали и рвались на волю все его потомки, вплоть до тех, что еще не родились, и он был Теганом и Талиессином, он был мальчиком без капли эльфийской крови – Гайфье, и он был еще не рожденной девочкой, которую назовут Эскива.
Ассэ и Стексэ соединялись в нем и взрывались – каждую минуту они взрывались снова и снова. Мир обрушился на его голову и разорвал Чильбарроэса на части.
Он не понимал, что с ним происходит. Впрочем, он никогда этого не понимал, даже в те времена, когда еще был Гионом, братом будущего короля – Мэлгвина. Юношей, который осмелился взять в жены эльфийскую принцессу.
Почему это случилось? Как это вышло? Ринхвивар полюбила его, он ответил – не смог не ответить. Родился Теган, была основана династия.
Все совершенно ясно и понятно…
Но на самом деле ничего не было понятно. Мир не стоял на месте, в мире постоянно нечто изменялось, и Чильбарроэс страдал от того, что не понимал ни сути этих перемен, ни их закономерности. Луны то сходились, то раздвигались, их орбиты не пересекались, смыкались только лучи, по которым стало возможно подниматься к небу, в воздух. А потом луны слились воедино, и мир залило нестерпимое сияние, которое предшествовало полной тьме – гибели.
Это не была гибель всего и вся; в полыхании белого пожара сгорала лишь та часть вселенной, которая была Чильбарроэсом. Наверное, любое другое существо усмотрело бы в частичности этой гибели залог спасения для прочих; но только не Чильбарроэс.
Он кричал так, словно лунные орбиты рассекали на части его самого, – собственно, так оно и было, только в отдаленном будущем, которое неожиданно представилось ему чересчур явно.
Казалось, нет конца этому еще не наступившему будущему. И вдруг все исчезло. Отошла боль, погас свет. Чильбарроэс осторожно открыл глаза и увидел, что перед ним стоит молодая женщина с длинными желтыми волосами, очень запыленная, уставшая и недовольная с виду. А рядом с ней переминается с ноги на ногу молодой человек.
Старик опустил взгляд: он находился в какой-то процветающей сельской местности. Странно было обнаружить себя на дороге, проложенной между гречишными полями. Пчелы гудели, окутанные сладким ароматом цветущей гречихи; казалось, в этом воздухе не существует ничего, кроме пыльцы. Даже ресницы у желтоволосой женщины были покрыты легким налетом пыльцы.
– Нет, это не снится, – проговорила она. – По-моему, он настоящий.
– Я не… могу быть настоящим, – сказал Чильбарроэс. Или подумал? Во всяком случае, женщина повела себя так, словно ничего из сказанного незнакомцем не услышала.
– Как он тебе нравится, Софир? – продолжала она, обращаясь к своему спутнику.
– Никак не нравится, – буркнул Софир.
– Думаешь, его послали шпионить за нами?
– Нет, Ингалора. – Софир выглядел усталым, и не столько даже от долгого пути, сколько от взбалмошных выходок своей подруги. – Это было бы слишком – посылать такое существо, чтобы оно приглядывало за столь ловкими шпионами.
– Сдается мне, он еще более ловок, чем мы, – возразила Ингалора. – Ты можешь понять, откуда он взялся?
– Свалился с неба. Идем – нам еще дня три добираться.
– Две луны, – хрипло каркнул Чильбарроэс. Он поднял руку, раздвинул пальцы, и тотчас темная трещина зигзагом побежала по его ладони, словно намереваясь разделить ее пополам. – Две луны соединились и взорвались. Это понятно?
– Мне иногда снится такое, – нахмурился Софир. – Но мне кажется, это довольно обычный сон. Случается, когда сильно устанешь.
– Многим снится, – кивнула Ингалора с важным видом.
– Тебе-то точно ничего подобного в голову не приходит! – напустился на нее Софир. – Ты вообще спишь без сновидений. Как всякий человек, лишенный воображения. Только брыкаешься во сне.
– Значит, что-то все-таки снится… – задумчиво молвила Ингалора. – Но что нам делать с этим стариканом? Он по виду голоден.
– Предлагаешь поделиться с ним припасами? – осведомился Софир.
Лицо Ингалоры заметно омрачилось.
– Ну, не настолько же я озабочена его судьбой. – И обратилась к Чильбарроэсу: – Ты голоден?
Он озадаченно заморгал. Он настолько был поглощен собственными мыслями, что не обращал внимания на свое самочувствие. Но когда Ингалора заговорила о еде, Чильбарроэс ощутил вдруг лютый голод. И потому молча выхватил у нее из рук узелок с какими-то съестными припасами. Не разворачивая ткань, Чильбарроэс сунул узелок в рот и разгрыз. Потом выплюнул пожеванные лоскутки.
– Вот и все, – сказал Софир, философски созерцая то, что осталось от их узелка. – Ловко он с этим управился, не находишь?
– Может, взять его в труппу? – прищурилась Ингалора.
– Такой трюк вряд ли понравится публике. – Софир покачал головой. – Выглядит неаппетитно. К тому же в толпе всегда найдется десяток бродяг, готовых повторить этот номер.
– Две луны, – повторил Чильбарроэс. – Они столкнутся. Двое детей, две луны.
– Тема для балета, – высказался Софир. – Столкновение двух лун как образ единения и противоборства двух начал.
– Затасканный образ, – поморщилась Ингалора.
– Нет, – забормотал Чильбарроэс. – Король Гион. Видишь? – Он поднял голову, и на миг сквозь изможденный облик старика проступило юное лицо. – И другие. Один за другим. Мужчины и женщины. Двое последних… Это пророчество. Когда один и тот же сон начинают видеть все, сон превращается в пророчество.
– Пророчество Двух Лун, – произнес Софир, пробуя эти слова на вкус. – Красивая тема. Лебовере понравится.
Казалось, старику знакомо было имя Лебоверы: Чильбарроэс напрягся, заморгал и повторил:
– Лебовера. Да, он поймет. Ему понравится. Это важно.
Ингалора и Софир обменялись взглядами. Ингалора сказала, минуя старика, прямо своему напарнику:
– Он безумен… и понимает, в чем его безумие.
– Гион! – крикнул Чильбарроэс. – Король Гион – это и есть королевство, он – все короли… и он распадется на части вместе с королевством.
– Если соединятся и взорвутся две луны, – заключила Ингалора.
Он схватил ее за запястья с такой силой, что она вскрикнула.
– Ты поняла! – заорал Чильбарроэс. – Ты сама дура и потому поняла! Скажи Лебовере, слышишь?
Он поцеловал ее – прикосновение его губ было двойным, как будто ее тронула языком змея; миг спустя образ старика рассыпался в воздухе, и все, что осталось перед девушкой, была горстка переливающегося пепла.
– Он сгорел? – удивленно проговорил Софир.
Ингалора медленно покачала головой.
– Нет, просто ушел.
– Странный способ уходить.
– Должно быть, иначе у него не получается.
Софир задумался.
– Странные вещи творятся с нами, Ингалора, не находишь? Сперва этот Гай – виданное ли дело, чтобы наемник отказался от хорошего заработка? – теперь какой-то сумасшедший, распадающийся на куски. И этот его бред про две луны… Ты поняла, о чем он говорил?
– Поняла, что Лебовера может сделать из этого отменный балет, а большего и не требуется, – сказала Ингалора.
Софир взял ее за руку, словно желая проверить, не спит ли он и не видит ли все происходящее во сне. Она дернулась:
– Что с тобой?
– Хочу убедиться в том, что ты здесь.
– Я здесь. – Она легонько щелкнула его по лбу. – Вот же я.
– Он целовал тебя, – сказал Софир. – Как, по-твоему, он тоже был здесь? Как ты или я?
Она уставилась прямо ему в глаза.
– Несомненно, Софир. Он, несомненно, был здесь. Живехонький и настоящий. – Она зевнула. – Предлагаю хорошенько выспаться вон в тех кустах. Ближе к вечеру нам идти в деревню и искать там себе пропитание. Честно говоря, мне надоело уже плясать в деревенских кабаках.
– Можем добраться до столицы и на голодный желудок, – предложил Софир. – Мы и так почти без забот проделали весь путь благодаря деньгам Гая.
– Когда встретим его снова, – сказала Ингалора, – поблагодарим как следует.
– Если ему от нас что-нибудь будет нужно, – добавил Софир.
Наступило самое жаркое время дня, и они отправились искать удобное местечко в тени, чтобы передохнуть. До столицы оставалась еще пара дней неспешного пути. Учитывая все, что пережили за эту поездку артисты Лебоверы, – сущие пустяки.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
НАСЛЕДНИКИ ЛАРРЕНСА
Глава двенадцатая
РАЗВЕДЧИЦА
Саканьяс – небольшой город на границе горных областей Вейенто и пустыни – много раз бывал разрушен и столько же раз отстраивался заново. Он считался ключом к королевству, поскольку перекрывал единственную доступную в этих краях дорогу через горы. Разумеется, имелись разного рода козьи тропы, но они были опасны, и к тому же по ним не могла пройти армия: там едва пробирался пеший человек.
Когда Аббана впервые увидела Саканьяс, она не могла сдержать восхищенного возгласа: прямо из скалы вырастали массивные темно-серые стены; многочисленные башни, надстроенные в разные времена, казались причудливыми выступами в этой скале, а узкие бойницы представлялись украшениями, так живописно они были разбросаны.
На очень короткий миг в памяти Аббаны мелькнули картины, которые рисовала Фейнне, слепая девушка, что училась вместе с ней в Академии Коммарши. В другой жизни, в другую эпоху. Фейнне писала на ощупь, используя рельефные краски с разными запахами. Среди образов ее фантазии были и замки, и один из них, некогда поразивший воображение Аббаны, очень напоминал крепость Саканьяса.
Когда Аббана впервые увидела Саканьяс, она не могла сдержать восхищенного возгласа: прямо из скалы вырастали массивные темно-серые стены; многочисленные башни, надстроенные в разные времена, казались причудливыми выступами в этой скале, а узкие бойницы представлялись украшениями, так живописно они были разбросаны.
На очень короткий миг в памяти Аббаны мелькнули картины, которые рисовала Фейнне, слепая девушка, что училась вместе с ней в Академии Коммарши. В другой жизни, в другую эпоху. Фейнне писала на ощупь, используя рельефные краски с разными запахами. Среди образов ее фантазии были и замки, и один из них, некогда поразивший воображение Аббаны, очень напоминал крепость Саканьяса.