Страница:
– Полагаю, его уже удавили, – уверенно сказал Алатей.
– Полагаешь?
– Он попался на месте преступления, его схватили прямо над трупом девчонки – и с тех пор о нем ничего не известно. Как ты сам-то думаешь, что с ним сделали?
Сафрак молчал.
– Ну вот лично ты – что бы ты с ним сделал? – уточнил Алатей.
Сафрак сказал:
– Зарезал бы в тюрьме, без лишних слов и огласки… Мне другое непонятно: как вышло, что он испортил все дело? Держался вроде бы хорошо, действовал правильно. Узнал о жертве все. Изучил его привычки. Выводил из себя, преследовал, нарвался на драку… Ну, убил он по глупой случайности эту девицу. Что ему мешало после этого ткнуть ножом принца и сбежать?
– Ты же сам сказал: глупость, – фыркнул Алатей. – Глупость и ничто иное. Холопом он был, этот Радихена, холопом и подох. Все южане одинаковы, рабство у них в крови. Хоть сколько лет в герцогстве проведут, все равно рано или поздно вылезет холопское мурло. А нам теперь доделывать за него работу. Спасибо Талиессину, удрал из столицы. Здесь нам будет проще до него добраться.
– Мы умрем, – помолчав, сказал Сафрак. – Я это чувствую.
– Ты суеверен, как крестьянин, – поморщился Алатей. – Талиессин, братишка, – просто-напросто мальчишка-выродок. Мы без особых хлопот отправим его под землю. Тебе лишь не следует видеть в нем человека, только и всего.
Сафрак поморщился. Любой, кого они с братом убивали, никогда не представлялся им человеком в полном смысле слова, ровней им самим: это была добыча.
– Да ведь он и не человек, – сказал Сафрак, – в этом-то все и дело… Нетрудно представить себе человека – не человеком; а как быть с нелюдью?
– С нелюдью будет еще легче, – уверенно произнес Алатей.
– Не уверен, – пробормотал Сафрак.
Они остановились на краю леса. Здесь отчетливые следы Талиессина терялись, но так было еще интереснее.
Пока молочные братья шли за Талиессином по проселкам, они успели многое узнать о своей будущей жертве. Алатей особенно любил эту часть их работы. Буквально из ничего, из ничтожных мелочей, подхваченных по пути, складывать в пустоте некий мозаичный образ, а после при встрече смотреть, как восполняются недостающие части картины, – и в тот миг, когда все встает на свои места, когда образ делается полнокровным и живым, нанести смертельный удар. Создание целостности – и окончательное завершение.
– Что мы знаем о Талиессине? – задумчиво промолвил Алатей.
Он уставился на ветку ближайшего дерева. Ветка чуть покачивалась, как бы соглашаясь с каждым произнесенным словом.
– Выродок Эльсион Лакар, – пробурчал Сафрак.
– Это нам сообщили, – отмахнулся Алатей. – Я говорю сейчас о том, что мы поняли о нем сами.
– Молод.
– Не считается. Это тоже было известно заранее.
– По-настоящему молод, – настаивал Сафрак. – То есть неопытен и глуп.
– Согласен, – кивнул Алатей. – Кроме того труслив.
– Похоже на то…
– Нелюдим. Украл яблоки, вместо того чтобы попросить их.
– Боится людей?
– Возможно.
– Недоверчив. Предпочитает одиночество. Легко переносит голод.
– Кстати, о голоде: скорее всего, сейчас он довольно слаб – давно не ел.
– Насчет фехтования нас предупреждали, – заметил Алатей. – У него были неплохие преподаватели.
Сафрак сморщил нос.
– Я готов признать, что преподаватели у него были хорошие, но это еще не делает Талиессина серьезным противником. Ослабел – раз. Утратил волю к жизни – два.
– И ушел из столицы с одним только ножом – три, – смеясь, добавил Алатей. – Очко в твою пользу, братишка. Фехтовальщика из него сейчас не получится.
– Как будем действовать?
– Убьем из засады, – решил Алатей. – Благородство проявлять не будем.
Они посмотрели на лес, куда им предстояло войти. Деревья росли так, словно их нарочно высаживали, – на расстоянии друг от друга. Никакого кустарника, никакого подлеска. Ровные стволы и слой опавших листьев и хвои на земле.
– Куда же он пошел? – Сафрак сунул толстый палец в ухо и повертел. Прочищает голову, – весело заметил он. От его дурных предчувствий не осталось и следа.
– Разделимся, – предложил Алатей. – Он где-то здесь, в лесу. Нам не обязательно нападать на него вдвоем. Первый, кто найдет Талиессина, справится сам и позовет второго.
Они тихонько посмеялись и развели коней; Алатей двинулся правее, Сафрак – левее. Талиессин находился поблизости, и один из двоих молочных братьев непременно натолкнется на него. Рано или поздно это случится.
Глава третья
– Полагаешь?
– Он попался на месте преступления, его схватили прямо над трупом девчонки – и с тех пор о нем ничего не известно. Как ты сам-то думаешь, что с ним сделали?
Сафрак молчал.
– Ну вот лично ты – что бы ты с ним сделал? – уточнил Алатей.
Сафрак сказал:
– Зарезал бы в тюрьме, без лишних слов и огласки… Мне другое непонятно: как вышло, что он испортил все дело? Держался вроде бы хорошо, действовал правильно. Узнал о жертве все. Изучил его привычки. Выводил из себя, преследовал, нарвался на драку… Ну, убил он по глупой случайности эту девицу. Что ему мешало после этого ткнуть ножом принца и сбежать?
– Ты же сам сказал: глупость, – фыркнул Алатей. – Глупость и ничто иное. Холопом он был, этот Радихена, холопом и подох. Все южане одинаковы, рабство у них в крови. Хоть сколько лет в герцогстве проведут, все равно рано или поздно вылезет холопское мурло. А нам теперь доделывать за него работу. Спасибо Талиессину, удрал из столицы. Здесь нам будет проще до него добраться.
– Мы умрем, – помолчав, сказал Сафрак. – Я это чувствую.
– Ты суеверен, как крестьянин, – поморщился Алатей. – Талиессин, братишка, – просто-напросто мальчишка-выродок. Мы без особых хлопот отправим его под землю. Тебе лишь не следует видеть в нем человека, только и всего.
Сафрак поморщился. Любой, кого они с братом убивали, никогда не представлялся им человеком в полном смысле слова, ровней им самим: это была добыча.
– Да ведь он и не человек, – сказал Сафрак, – в этом-то все и дело… Нетрудно представить себе человека – не человеком; а как быть с нелюдью?
– С нелюдью будет еще легче, – уверенно произнес Алатей.
– Не уверен, – пробормотал Сафрак.
* * *
Они остановились на краю леса. Здесь отчетливые следы Талиессина терялись, но так было еще интереснее.
Пока молочные братья шли за Талиессином по проселкам, они успели многое узнать о своей будущей жертве. Алатей особенно любил эту часть их работы. Буквально из ничего, из ничтожных мелочей, подхваченных по пути, складывать в пустоте некий мозаичный образ, а после при встрече смотреть, как восполняются недостающие части картины, – и в тот миг, когда все встает на свои места, когда образ делается полнокровным и живым, нанести смертельный удар. Создание целостности – и окончательное завершение.
– Что мы знаем о Талиессине? – задумчиво промолвил Алатей.
Он уставился на ветку ближайшего дерева. Ветка чуть покачивалась, как бы соглашаясь с каждым произнесенным словом.
– Выродок Эльсион Лакар, – пробурчал Сафрак.
– Это нам сообщили, – отмахнулся Алатей. – Я говорю сейчас о том, что мы поняли о нем сами.
– Молод.
– Не считается. Это тоже было известно заранее.
– По-настоящему молод, – настаивал Сафрак. – То есть неопытен и глуп.
– Согласен, – кивнул Алатей. – Кроме того труслив.
– Похоже на то…
– Нелюдим. Украл яблоки, вместо того чтобы попросить их.
– Боится людей?
– Возможно.
– Недоверчив. Предпочитает одиночество. Легко переносит голод.
– Кстати, о голоде: скорее всего, сейчас он довольно слаб – давно не ел.
– Насчет фехтования нас предупреждали, – заметил Алатей. – У него были неплохие преподаватели.
Сафрак сморщил нос.
– Я готов признать, что преподаватели у него были хорошие, но это еще не делает Талиессина серьезным противником. Ослабел – раз. Утратил волю к жизни – два.
– И ушел из столицы с одним только ножом – три, – смеясь, добавил Алатей. – Очко в твою пользу, братишка. Фехтовальщика из него сейчас не получится.
– Как будем действовать?
– Убьем из засады, – решил Алатей. – Благородство проявлять не будем.
Они посмотрели на лес, куда им предстояло войти. Деревья росли так, словно их нарочно высаживали, – на расстоянии друг от друга. Никакого кустарника, никакого подлеска. Ровные стволы и слой опавших листьев и хвои на земле.
– Куда же он пошел? – Сафрак сунул толстый палец в ухо и повертел. Прочищает голову, – весело заметил он. От его дурных предчувствий не осталось и следа.
– Разделимся, – предложил Алатей. – Он где-то здесь, в лесу. Нам не обязательно нападать на него вдвоем. Первый, кто найдет Талиессина, справится сам и позовет второго.
Они тихонько посмеялись и развели коней; Алатей двинулся правее, Сафрак – левее. Талиессин находился поблизости, и один из двоих молочных братьев непременно натолкнется на него. Рано или поздно это случится.
Глава третья
МЯТЕЖНИКИ
Сафрак спешился, привязал коня. Настороженно огляделся по сторонам. Поляна, где он стоял, была пуста, но, судя по оставленным следам, тот, кого выслеживали, покинул ее совсем недавно. На земле еще белели свежие крошки хлеба – птицы не успели их склевать. Опавшие листья, устилавшие землю, были смяты и сдвинуты: там сидели, лежали, ерзали, ворочались.
Сафрак раздул ноздри. Тишина входила в его уши, но теперь это была совсем другая тишина – в ней Сафрак улавливал чье-то близкое дыхание.
Он первым нашел Талиессина. Добыча рядом. Нужно лишь протянуть руку и взять.
Звук чужого дыхания смолк. Тот, спрятавшийся, почуял опасность. Сафрак беззвучно засмеялся. Его открытое, доброе лицо пошло морщинками, какие появляются с годами у человека, привыкшего улыбаться. Светлые глаза сощурились, как будто Сафрак оценил чужую шутку.
Он обошел поляну кругом, двигаясь пружинящим шагом, странно легким для такого рослого, громоздкого человека.
Никого и ничего. Звук дыхания становился то ближе, то дальше; иногда затихал совсем, но потом всегда возобновлялся. Несколько раз Сафраку чудилось, будто некто смотрит прямо ему в затылок, но, обернувшись, не замечал никого. Даже тени не шевелились на поляне, и ни одна веточка не колыхнулась.
«Эльфийская магия? – подумал Сафрак смятенно. – Но ведь магии не существует… Они умеют левитировать. И это все. Но левитация не магия, она не имеет отношения к колдовству. Никакого отношения к колдовству. Никакого. И здесь никто не левитирует. Для этого нужна ночь. Кажется, да – нужна ночь, непременно. Две луны. Пока они еще не столкнулись… Две луны, две».
Что-то прошуршало у него за спиной. Сафрак резко обернулся. На сей раз он увидел нечто. Какое-то смутное движение воздуха, сероватая тень, скользнувшая и исчезнувшая в тот же миг. Как будто здешний мир на мгновение застыл, расступился и явил Сафраку крохотную часть мира иного, а после снова задвинул перед его глазами непроницаемый занавес.
Сафрака кинуло в жар. Он шумно выдохнул и несколько секунд стоял неподвижно. Все вокруг выглядело прежним: равнодушное шевеление зеленых крон в вышине, роскошь древних медных стволов, тусклое мерцание умерших листьев под ногами. Две-три бабочки в солнечном луче сверкнули и исчезли.
Чужое дыхание стало откровенным. Тот, кто таился поблизости, перестал наконец прятаться и подошел к Сафраку вплотную.
Сафрак резко повернулся и встретился взглядом с пустотой. А затем на стволе одного из деревьев дерзко распахнулись раскосые зеленые глаза.
Талиессин заметил всадника и испугался. Юноша не знал, кто этот всадник, понятия не имел о том, что он делает в лесу; и все же испугался.
Талиессин не мог объяснить разумно, что вызвало у него этот страх. Он вел себя как испуганный зверь: таился и не нападал, покуда его не загнали в угол.
Талиессин спрятался. Прижался к стволу дерева и принялся наблюдать за всадником украдкой. Красивый человек. Приятное лицо, хорошее сложение. Наверное, мужчины охотно завязывают с ним дружбу, а женщины легко пускают в свою постель.
И едва Талиессин подумал об этом, как незнакомец вызвал у него острую неприязнь. Должно быть, в Талиессине начала действовать зависть, а у зависти самые зоркие глаза, какие только можно вообразить. И тотчас он заметил жесткую складку у рта чужака и то, как тот озирается по сторонам. Мгновенная догадка: чужак ищет Талиессина, чтобы убить. Мысль пришла и сразу утвердилась; Талиессин был убежден в том, что не ошибается.
Еще одна навязанная ему смерть. Сперва Радихена, теперь этот незнакомец. Неужели ему все-таки суждено быть зарезанным в лесу, бесславно, тайком? Нет уж. Куда лучше помереть от обжорства на каком-нибудь пиршестве, устроенном по почину господина Адобекка, прилюдно, под грохот шутих и фейерверков! Что угодно лучше, чем подобный конец.
Талиессин усмехнулся, представив себя багровым, с выпученными глазами и торчащим изо рта рыбьим хвостом, в разноцветных огнях веселого взрыва, и почти сразу почувствовал, что страх отступает.
Он замер. С удивлением быстро проверил всего себя, как бы мысленно пробежав по себе сверху донизу.
Ум? Находит некоторую прелесть в ситуации. Сердце? Бьется весело и быстро. Как насчет живота – не скручиваются ли кишки от звериного ужаса? Живот с готовностью побурчал, намекая на то, что неплохо бы перекусить, но никаких неправильных сигналов оттуда не поступало.
Осознав, что страха в нем на самом деле нет и в помине, Талиессин пережил восторг, какого, кажется, не испытывал никогда.
Он выпрямился, вытащил нож. Прижался спиной к стволу дерева и стал ждать, пока незнакомый человек его разглядит и перейдет к действиям.
А чужак все никак не замечал Талиессина. Вот он спешился, медленно обошел поляну кругом. Несколько раз его взгляд рассеянно цеплял фигуру принца, но ни разу не задержался на ней. «Он и впрямь меня не видит», – подумал Талиессин. Он облизал губы и растянул их в усмешке. Вот теперь он воистину ощутил себя всемогущим – способным победить, и скорое столкновение с противником предстало ему желанным праздником.
Истинные Эльсион Лакар обладали способностью сливаться с окружающим миром, но никогда прежде Талиессин не подозревал такого умения у себя. Королева не делала этого, и принц, унаследовавший еще меньше эльфийской крови, нежели его мать, полагал, что и вовсе обделен большинством из даров Эльсион Лакар.
Талиессин смотрел на человека, который кружил по поляне и с каждой минутой выглядел все более растерянным. Вот он остановился, покрутил головой, запустил широкую пятерню в свои густые белокурые волосы, усмехнулся. Он как будто не вполне верил в происходящее.
Талиессин внимательно рассматривал своего будущего убийцу. Да, очень красивый человек. Уверенный в себе воин. Ладный меч на бедре, тренированные движения. «Дурак», – подумал Талиессин с презрением.
И встретился с ним взглядом.
Сафрак побледнел и отпрянул. Талиессин шагнул вперед, отделяясь от дерева. Гладкий блестящий ствол как будто оттолкнул от себя юношу, дружески направил его вперед: пора. Узкое лицо с раскосыми зелеными глазами, располосованное четырьмя вертикальными шрамами, некрасиво ухмылялось. Молодой человек постоянно облизывал разрезанные губы, как будто желая непременно обновлять кровь, выступающую из ранок. Сафрак завороженно смотрел на мелькающий кончик его языка: движение было ящеричье, не человеческое.
«Нелюдь. Он». Если бы не страх, явственно проступивший на лице Сафрака, Талиессин мог бы помедлить, отступить, удержать руку. Но Сафрак испугался.
Он даже не потянулся к мечу. Он шарахнулся, а затем повернулся к Талиессину спиной и помчался прочь, крича на бегу: «Алатей! Алатей!»
Человек струсил. Этого оказалось достаточно. Хищник проснулся и устремился в погоню.
Талиессин метнулся следом. Он бежал пригибаясь и делая большие прыжки, как бы чуть взлетая над поверхностью земли. Ему было весело, очень весело. Вся злоба, вся тоска последних дней вдруг переплавились в это веселье, и вот оно вырвалось наружу.
Сафрак был хорошо виден между деревьями. Как ни старался он петлять, чтобы уйти от взора Талиессина, принц постоянно различал свою будущую жертву среди деревьев: древний медный лес благоволил к преследователю, не к убегающему.
Несколько раз Сафрак останавливался, бросал взгляды назад: умоляющие, как казалось Талиессину, и это еще больше веселило юношу. Теперь он, как ему думалось, понимал причины, заставляющие людей соглашаться на работу наемного убийцы. Если бы Талиессина сейчас спросили, что движет подобными людьми, он бы ответил: «Это забавно».
Несколько раз Талиессин приседал и скрывался среди опавшей листвы. Беглец переставал его видеть и впадал в панику. Начинал метаться, озираясь по сторонам. А потом Талиессин поднимался, разбрасывая вокруг себя старые листья, и смеялся, и из его глаз летели зеленые искры.
Наконец Сафрак не выдержал. Выхватив меч, он пошел навстречу эльфу: будь что будет.
– Я не боюсь тебя, слышишь? – крикнул он с вызовом.
Юноша остановился, расставив ноги и держа в опущенной левой руке нож. Глянул исподлобья.
Сафрак побежал к нему с мечом. Талиессин легко уклонился от первого выпада, заскочил за спину противника и стал невидимым. Тихо хлопнул в ладоши.
Сафрак резко развернулся и никого не увидел. Но он знал, что эльф где-то неподалеку, и несколько раз ткнул мечом наугад.
– Грязный прием! – крикнул Сафрак.
– Зато действует, – отозвался Талиессин, снова появляясь перед ним.
Сафрак поднял меч, чтобы нанести второй удар. Он все рассчитал заранее: если сделать обманный выпад, а затем ударить снизу, целя в живот, у парня не будет времени уклониться. Эльф даже не сможет закрыться – нечем. Ни подходящего дерева поблизости, ни меча, ни щита, а нож в этом случае бесполезен.
И тут он встретил холодный взгляд Талиессина и замешкался лишь на единый миг; но этого мига оказалось довольно. Не раздумывая, Талиессин взмахнул левой рукой и метнул нож прямо в грудь человека.
Лезвие сверкнуло на солнце всего один раз, а затем погасло. Сафрак выронил меч, схватился за пустоту и повалился затылком на землю.
– Алатей, – пробормотал он.
Одним прыжком Талиессин очутился возле него, присел рядом на корточки, криво, почти неестественно изогнул шею, заглянул раненому в лицо.
– Кто ты? – спросил Талиессин и опять быстро облизал губы.
– Сафрак, – хрипло выдохнул раненый.
Талиессин приподнялся, потрогал рукоять своего ножа. Сафрак глухо застонал. Талиессин отдернул руку. Узкое лицо принца – располосованная мордочка хищного зверька – снова возникло перед затуманенным взором Сафрака. Четыре темных шрама закачались вверх-вниз.
– Кто такой Алатей?
– Второй.
– Вас двое? Хорошо. – Талиессин засмеялся. Солнечный свет проник сквозь густые кроны и осыпался на его макушку теплыми брызгами. – Хорошо! – повторил Талиессин. Глаза его отливали зеленью. – Я убил тебя.
– Еще нет, – прошептал Сафрак.
– Это Вейенто, да? – сказал принц, приближая свои глаза к глазам умирающего. – Это он, герцог, да? Ах, как хорошо, как хорошо! Остался один… Один…
Внезапно Талиессин быстро вскочил и наступил на кисть руки Сафрака: он успел заметить, как тот из последних сил потянулся к своему мечу. Сафрак прижался щекой к земле, опустил веки. По его подбородку сползала розовая слюна.
– Какое уродство – человеческая кровь, – сказал Талиессин. И снова засмеялся.
Он обошел свою жертву кругом, подталкивая его ногой. Сафрак устало вскрикивал при каждом толчке, а Талиессин посмеивался сквозь зубы. Затем он наклонился, поднял выроненный Сафраком меч. Повертел его, покачал на вытянутой руке. В глазах Сафрака то и дело отражались отблески стали.
Талиессин сказал:
– Я заберу твою лошадь, хорошо?
И быстрым взмахом меча перерезал лежащему горло.
Усадьба господина Алхвине уже почти догорела, но оставались еще сараи, склады, лаборатории и последняя из трех построенных им витражных сфер; туда-то и переместилось большинство бунтовщиков. Какие-то люди, растрепанные и оборванные, угрюмо кидали на телеги мешки с зерном. Возле усадьбы их прежде не видели, и откуда они появились – никто не мог взять в толк. Терпеливые лошадки переступали с ноги на ногу и трясли гривами: им не нравился запах близкого пожара.
Две бабы в подоткнутых юбках вдруг с визгом вцепились друг другу в волосы; это произошло совершенно неожиданно для всех. Их не растаскивали до тех пор, пока они не покатились по земле прямо под ноги грузившим мешки. Тогда один из мужчин огрел их здоровенной дубиной, и они с новым визгом разбежались в разные стороны.
Тонконогий вороной конь промчался, минуя пожарище, и люди расступились, не смея ему противостоять; миг – и прекрасное животное исчезло. День перешел на вторую свою половину.
Личной прислуги в доме господина Алхвине было не много. Почти все слуги погибли в огне: их заперли в кухне, когда поджигали господское жилище. Одна девушка выбралась было через соседнее окно, но ее вовремя заметили и закидали камнями и поленьями.
Возле стеклянной сферы сидела на земле женщина с распущенными волосами; одежда на ее груди была вся разорвана, а перед нею лежал мертвый младенец. Мимо женщины бегали взад и вперед люди, иногда толкали ее, но она не замечала происходящего и глядела перед собой остекленевшими глазами. Лишь изредка она испускала короткий звук, похожий на мычание.
Всадник показался на дороге, ведущей к усадьбе, как раз в тот миг, когда внутрь последней из стеклянных сфер метнули большой пылающий шар: это были скатанные тряпки, обмазанные смолой и подожженные. Внутри шара сразу загорелось. Огни пробежали по витражам, на лицах стеклянных людей вспыхнул нездоровый румянец, затем они начали стремительно смуглеть, чернеть, и вдруг взорвалось все разом. Густой фонтан осколков взметнулся в небо.
Несколько человек успели отбежать, двое упали, и дождь из стекла обрушился на них сверху. Липкая кровь растеклась вокруг упавших, измарала стекла, смешалась с копотью.
На какое-то время все замолчали. Слышен был только рев пламени, а затем поднялся тонкий пронзительный крик: верещала какая-то девушка, почти подросток, Она была босая, в одной рубашке на голое тело, с распущенной косичкой, полной хлопьев пепла.
Взобравшись на крышу сарая, широко расставив тощие ноги, она глядела на двоих мертвецов и кричала, кричала. В ее крике было что-то птичье: так надрывалась бы самка, заметив угрозу возле своего гнезда.
Второй звук прибавился к первому на фоне ровного гудения пламени: мерный стук копыт. Он нарастал, делался все более властным и громким. Серый широкогрудый конь не боялся ни толпы, ни мертвецов, ни пожара; он был хорошо обучен и вполне доверял всаднику.
Всадник, молодой человек с жуткими шрамами на лице, влетел на площадь перед взорвавшейся стеклянной сферой и резко натянул поводья. Второй человек свешивался с коня, его руки и светлые волосы болтались с одной стороны, ноги – с другой. Он был мертв.
Юный всадник придерживал его за пояс. Сильным движением сбросив убитого на землю, юноша громко крикнул:
– А вот еще один!
Конь покосился на седока, тихо заржал, и юноша бегло погладил его по морде. Развернул коня, позволил ему поплясать, брыкнуться разок, а затем опять натянул поводья.
Люди обступили всадника. Кое-кто приглядывался к убитому, нож незаметно вытащили из груди мертвеца и припрятали. Все приметили в новом человеке бунтовщики: и грязные стоптанные сапоги (должно быть, немало довелось ходить пешком, прежде чем разжился лошадью), и уверенную посадку, и испачканные руки с обломанными ногтями.
Он не был крестьянином, этот юноша; но он, несомненно, был из числа своих. От него исходила та же сила, что и от разожженного бунтом пожара. Неуловимым образом он напоминал бунтовщикам одного из тех главарей, что сейчас лежал зарезанный стеклом.
Искажая лицо, юноша закричал:
– Есть еще один! Еще один поблизости его надо найти и убить!
И тут женщина, сидевшая перед трупиком младенца на земле, ожила. Она вскочила, тряся обвисшими грудями в прорехе своей рваной рубахи, и отчаянно вцепилась в стремя. Ее белые глаза блуждали по страшному лицу всадника, не в состоянии остановиться на чем-либо одном. Из сухого рта вылетали отрывистые слова:
– Шесть пальчиков, шесть! Стекла, цветные стекла!
Ее схватили за плечи, оттащили. Она мотала головой, то ли отрицая что-то, то ли просто пытаясь избавиться от прядей волос, упавших на глаза, и громко мычала.
– Младенчик-то уродом народился, – сказала какая-то женщина рядом с Талиессином и глубоко вздохнула. Очень спокойная, понимающая женщина. – Урод, шесть пальчиков на левой руке. Ну и убили его. Как оставить? Шесть пальчиков, урод.
– Алхвине виноват, – сказал Талиессин, оскалившись. – Да?
Женщина опять вздохнула, глубоко, всей утробой, и ответила:
– Да.
– Цветные стекла, лунные лучи. Да?
– Да, – повторила женщина.
– Эльфийская кровь, – сказал Талиессин. – Яд. Выродки.
И пронзительно расхохотался.
Женщина смотрела снизу вверх хохочущего всадника, а потом, когда он замолчал и опять задвигал своим располосованным лицом, спокойно сказала:
– Да.
– Ух ты! – закричал Талиессин, наклонившись к ней. Он схватил ее за толстые щеки и потряс. – Люблю, когда женщина говорит «да».
Он выпустил ее и тронул коня. Рядом побежали сразу несколько человек – мужчин.
– Что делать-то? – спросил один из них на бегу.
– Сюда придет второй, назовется Алатей, – ответил Талиессин, повернув голову к спросившему. – Убить его. – Он показал рукой в сторону темных строений: – А там что? Склад?
– Кладовые там у него… Зерно из амбара уже увезли, а там штуки полотна и, думается, кой-что из посуды, одежда, разные вещи, – рассудительно сказал другой мужчина.
– Забрать, – отрывисто велел Талиессин. – Дома эти потом сжечь. Вещи заберите, не надо, чтобы они пропадали. Да?
Не отвечая, мужчины бросились к кладовым. Талиессин проводил их взглядом. Облизал губы. Тотчас девочка-растрепа (когда только успела слезть с крыши?) подбежала и сунула ему в руки кувшин с холодной водой.
– Выпей, благодетель.
– Зови меня Гай, – сказал Талиессин.
– А меня – Хейта, – сказала она, как будто похвалялась.
Талиессин вернул ей кувшин и двинулся дальше по дороге. Дым пожара ел ему глаза, но Талиессин даже не моргал. Теперь он был частью этого пожара, и ничто здесь не могло устрашить его, ничто не в силах было причинить ему вред.
– Так и будешь сердиться на меня? – спросила Уида, поглядывая на Эмери сбоку.
На сей раз она приняла обличье благовоспитанной девушки; смуглая яркость ее лица и необычный разрез глаз казались всего-навсего эксцентричным способом наносить косметику. Для Уиды, по ее просьбе, Адобекк приобрел богатое дорожное платье: серое, с широкими рукавами и гладкой меховой оторочкой. Свои разбойничьи косы она убрала под плотное покрывало, также серое. Темный цвет кожи не так сильно контрастировал с серым и меньше обращал на себя внимание, как неизбежно случилось бы, будь ее покрывало, согласно обычаю, белым.
Глаза девушки поблескивали, и Эмери это не нравилось. Насколько он успел узнать Уиду, это означало, что у нее на уме какая-то каверза.
Он действительно отнюдь не был в восторге от их затеи, но мнением Эмери не интересовались, ни дядя Адобекк, ни Уида.
Когда стало известно, что Талиессин пропал, Адобекк счел необходимым отправить на поиски принца не большой отряд, а двух-трех человек, которые проделали бы весь путь незаметно и уладили бы вопрос без лишнего шума.
Первоначально предполагалось, что такими людьми будут сам Адобекк и один из его племянников, но затем вмешалась Уида.
– Я сама разыщу его, – объявила она. – Будет лучше, если мы с Талиессином встретимся случайно.
В уме Эмери вдруг зазвучала та самая одинокая нота, которая вылетала из-под пальца Уиды, когда девушка касалась клавикордов: тревожная, упрямая, обладающая множеством голосов. Он понял, что переубедить эльфийку невозможно, хуже того – она права. И со вздохом подержал ее:
Уида справится с этим делом лучше вас, дядя.
– Она не поедет одна, – всполошился Адобекк.
Он ощущал себя старой курицей, но ничего не мог поделать. С таким трудом найденная эльфийская невеста не должна сгинуть на дорогах королевства. И не важно, что станет тому причиной: злодейства врагов или ее собственное легкомыслие. Адобекку было бы спокойнее, если бы удалось запереть Уиду где-нибудь в казематах старой стены и держать там до тех пор, пока Талиессин не будет обнаружен и водворен обратно.
Однако царедворец понимал, что это невозможно. И втайне глубоко скорбел.
Разумеется, он испытывал радость оттого, что его внучатые племянники выросли, превратились в сообразительных, храбрых молодых людей, и все это произошло на глазах самого Адобекка (и не без его участия), но… Лучше бы они все-таки оставались милыми и послушными. Проклятье, он оказался не готов полностью доверять им. А еще эта Уида! Когда речь заходила о прекрасной эльфийской деве, в мыслях Адобекка рисовалось подобие его королевы: сдержанная и прекрасная, полная внутреннего света, глубокая натура, умеющая управлять людьми одной только своей женской притягательностью.
Моложе королевы – да, смуглее – да; но не такая же! Уида была некрасива, с манерами как у конюха, с громким смехом. Она вообще не обладала женской притягательностью, по мнению Адобекка. Не более чем связка жердин, на которую была похожа эльфийка.
– В ней нет музыки, – проговорился как-то раз Эмери.
Сафрак раздул ноздри. Тишина входила в его уши, но теперь это была совсем другая тишина – в ней Сафрак улавливал чье-то близкое дыхание.
Он первым нашел Талиессина. Добыча рядом. Нужно лишь протянуть руку и взять.
Звук чужого дыхания смолк. Тот, спрятавшийся, почуял опасность. Сафрак беззвучно засмеялся. Его открытое, доброе лицо пошло морщинками, какие появляются с годами у человека, привыкшего улыбаться. Светлые глаза сощурились, как будто Сафрак оценил чужую шутку.
Он обошел поляну кругом, двигаясь пружинящим шагом, странно легким для такого рослого, громоздкого человека.
Никого и ничего. Звук дыхания становился то ближе, то дальше; иногда затихал совсем, но потом всегда возобновлялся. Несколько раз Сафраку чудилось, будто некто смотрит прямо ему в затылок, но, обернувшись, не замечал никого. Даже тени не шевелились на поляне, и ни одна веточка не колыхнулась.
«Эльфийская магия? – подумал Сафрак смятенно. – Но ведь магии не существует… Они умеют левитировать. И это все. Но левитация не магия, она не имеет отношения к колдовству. Никакого отношения к колдовству. Никакого. И здесь никто не левитирует. Для этого нужна ночь. Кажется, да – нужна ночь, непременно. Две луны. Пока они еще не столкнулись… Две луны, две».
Что-то прошуршало у него за спиной. Сафрак резко обернулся. На сей раз он увидел нечто. Какое-то смутное движение воздуха, сероватая тень, скользнувшая и исчезнувшая в тот же миг. Как будто здешний мир на мгновение застыл, расступился и явил Сафраку крохотную часть мира иного, а после снова задвинул перед его глазами непроницаемый занавес.
Сафрака кинуло в жар. Он шумно выдохнул и несколько секунд стоял неподвижно. Все вокруг выглядело прежним: равнодушное шевеление зеленых крон в вышине, роскошь древних медных стволов, тусклое мерцание умерших листьев под ногами. Две-три бабочки в солнечном луче сверкнули и исчезли.
Чужое дыхание стало откровенным. Тот, кто таился поблизости, перестал наконец прятаться и подошел к Сафраку вплотную.
Сафрак резко повернулся и встретился взглядом с пустотой. А затем на стволе одного из деревьев дерзко распахнулись раскосые зеленые глаза.
* * *
Талиессин заметил всадника и испугался. Юноша не знал, кто этот всадник, понятия не имел о том, что он делает в лесу; и все же испугался.
Талиессин не мог объяснить разумно, что вызвало у него этот страх. Он вел себя как испуганный зверь: таился и не нападал, покуда его не загнали в угол.
Талиессин спрятался. Прижался к стволу дерева и принялся наблюдать за всадником украдкой. Красивый человек. Приятное лицо, хорошее сложение. Наверное, мужчины охотно завязывают с ним дружбу, а женщины легко пускают в свою постель.
И едва Талиессин подумал об этом, как незнакомец вызвал у него острую неприязнь. Должно быть, в Талиессине начала действовать зависть, а у зависти самые зоркие глаза, какие только можно вообразить. И тотчас он заметил жесткую складку у рта чужака и то, как тот озирается по сторонам. Мгновенная догадка: чужак ищет Талиессина, чтобы убить. Мысль пришла и сразу утвердилась; Талиессин был убежден в том, что не ошибается.
Еще одна навязанная ему смерть. Сперва Радихена, теперь этот незнакомец. Неужели ему все-таки суждено быть зарезанным в лесу, бесславно, тайком? Нет уж. Куда лучше помереть от обжорства на каком-нибудь пиршестве, устроенном по почину господина Адобекка, прилюдно, под грохот шутих и фейерверков! Что угодно лучше, чем подобный конец.
Талиессин усмехнулся, представив себя багровым, с выпученными глазами и торчащим изо рта рыбьим хвостом, в разноцветных огнях веселого взрыва, и почти сразу почувствовал, что страх отступает.
Он замер. С удивлением быстро проверил всего себя, как бы мысленно пробежав по себе сверху донизу.
Ум? Находит некоторую прелесть в ситуации. Сердце? Бьется весело и быстро. Как насчет живота – не скручиваются ли кишки от звериного ужаса? Живот с готовностью побурчал, намекая на то, что неплохо бы перекусить, но никаких неправильных сигналов оттуда не поступало.
Осознав, что страха в нем на самом деле нет и в помине, Талиессин пережил восторг, какого, кажется, не испытывал никогда.
Он выпрямился, вытащил нож. Прижался спиной к стволу дерева и стал ждать, пока незнакомый человек его разглядит и перейдет к действиям.
А чужак все никак не замечал Талиессина. Вот он спешился, медленно обошел поляну кругом. Несколько раз его взгляд рассеянно цеплял фигуру принца, но ни разу не задержался на ней. «Он и впрямь меня не видит», – подумал Талиессин. Он облизал губы и растянул их в усмешке. Вот теперь он воистину ощутил себя всемогущим – способным победить, и скорое столкновение с противником предстало ему желанным праздником.
Истинные Эльсион Лакар обладали способностью сливаться с окружающим миром, но никогда прежде Талиессин не подозревал такого умения у себя. Королева не делала этого, и принц, унаследовавший еще меньше эльфийской крови, нежели его мать, полагал, что и вовсе обделен большинством из даров Эльсион Лакар.
Талиессин смотрел на человека, который кружил по поляне и с каждой минутой выглядел все более растерянным. Вот он остановился, покрутил головой, запустил широкую пятерню в свои густые белокурые волосы, усмехнулся. Он как будто не вполне верил в происходящее.
Талиессин внимательно рассматривал своего будущего убийцу. Да, очень красивый человек. Уверенный в себе воин. Ладный меч на бедре, тренированные движения. «Дурак», – подумал Талиессин с презрением.
И встретился с ним взглядом.
* * *
Сафрак побледнел и отпрянул. Талиессин шагнул вперед, отделяясь от дерева. Гладкий блестящий ствол как будто оттолкнул от себя юношу, дружески направил его вперед: пора. Узкое лицо с раскосыми зелеными глазами, располосованное четырьмя вертикальными шрамами, некрасиво ухмылялось. Молодой человек постоянно облизывал разрезанные губы, как будто желая непременно обновлять кровь, выступающую из ранок. Сафрак завороженно смотрел на мелькающий кончик его языка: движение было ящеричье, не человеческое.
«Нелюдь. Он». Если бы не страх, явственно проступивший на лице Сафрака, Талиессин мог бы помедлить, отступить, удержать руку. Но Сафрак испугался.
Он даже не потянулся к мечу. Он шарахнулся, а затем повернулся к Талиессину спиной и помчался прочь, крича на бегу: «Алатей! Алатей!»
Человек струсил. Этого оказалось достаточно. Хищник проснулся и устремился в погоню.
Талиессин метнулся следом. Он бежал пригибаясь и делая большие прыжки, как бы чуть взлетая над поверхностью земли. Ему было весело, очень весело. Вся злоба, вся тоска последних дней вдруг переплавились в это веселье, и вот оно вырвалось наружу.
Сафрак был хорошо виден между деревьями. Как ни старался он петлять, чтобы уйти от взора Талиессина, принц постоянно различал свою будущую жертву среди деревьев: древний медный лес благоволил к преследователю, не к убегающему.
Несколько раз Сафрак останавливался, бросал взгляды назад: умоляющие, как казалось Талиессину, и это еще больше веселило юношу. Теперь он, как ему думалось, понимал причины, заставляющие людей соглашаться на работу наемного убийцы. Если бы Талиессина сейчас спросили, что движет подобными людьми, он бы ответил: «Это забавно».
Несколько раз Талиессин приседал и скрывался среди опавшей листвы. Беглец переставал его видеть и впадал в панику. Начинал метаться, озираясь по сторонам. А потом Талиессин поднимался, разбрасывая вокруг себя старые листья, и смеялся, и из его глаз летели зеленые искры.
Наконец Сафрак не выдержал. Выхватив меч, он пошел навстречу эльфу: будь что будет.
– Я не боюсь тебя, слышишь? – крикнул он с вызовом.
Юноша остановился, расставив ноги и держа в опущенной левой руке нож. Глянул исподлобья.
Сафрак побежал к нему с мечом. Талиессин легко уклонился от первого выпада, заскочил за спину противника и стал невидимым. Тихо хлопнул в ладоши.
Сафрак резко развернулся и никого не увидел. Но он знал, что эльф где-то неподалеку, и несколько раз ткнул мечом наугад.
– Грязный прием! – крикнул Сафрак.
– Зато действует, – отозвался Талиессин, снова появляясь перед ним.
Сафрак поднял меч, чтобы нанести второй удар. Он все рассчитал заранее: если сделать обманный выпад, а затем ударить снизу, целя в живот, у парня не будет времени уклониться. Эльф даже не сможет закрыться – нечем. Ни подходящего дерева поблизости, ни меча, ни щита, а нож в этом случае бесполезен.
И тут он встретил холодный взгляд Талиессина и замешкался лишь на единый миг; но этого мига оказалось довольно. Не раздумывая, Талиессин взмахнул левой рукой и метнул нож прямо в грудь человека.
Лезвие сверкнуло на солнце всего один раз, а затем погасло. Сафрак выронил меч, схватился за пустоту и повалился затылком на землю.
– Алатей, – пробормотал он.
Одним прыжком Талиессин очутился возле него, присел рядом на корточки, криво, почти неестественно изогнул шею, заглянул раненому в лицо.
– Кто ты? – спросил Талиессин и опять быстро облизал губы.
– Сафрак, – хрипло выдохнул раненый.
Талиессин приподнялся, потрогал рукоять своего ножа. Сафрак глухо застонал. Талиессин отдернул руку. Узкое лицо принца – располосованная мордочка хищного зверька – снова возникло перед затуманенным взором Сафрака. Четыре темных шрама закачались вверх-вниз.
– Кто такой Алатей?
– Второй.
– Вас двое? Хорошо. – Талиессин засмеялся. Солнечный свет проник сквозь густые кроны и осыпался на его макушку теплыми брызгами. – Хорошо! – повторил Талиессин. Глаза его отливали зеленью. – Я убил тебя.
– Еще нет, – прошептал Сафрак.
– Это Вейенто, да? – сказал принц, приближая свои глаза к глазам умирающего. – Это он, герцог, да? Ах, как хорошо, как хорошо! Остался один… Один…
Внезапно Талиессин быстро вскочил и наступил на кисть руки Сафрака: он успел заметить, как тот из последних сил потянулся к своему мечу. Сафрак прижался щекой к земле, опустил веки. По его подбородку сползала розовая слюна.
– Какое уродство – человеческая кровь, – сказал Талиессин. И снова засмеялся.
Он обошел свою жертву кругом, подталкивая его ногой. Сафрак устало вскрикивал при каждом толчке, а Талиессин посмеивался сквозь зубы. Затем он наклонился, поднял выроненный Сафраком меч. Повертел его, покачал на вытянутой руке. В глазах Сафрака то и дело отражались отблески стали.
Талиессин сказал:
– Я заберу твою лошадь, хорошо?
И быстрым взмахом меча перерезал лежащему горло.
* * *
Усадьба господина Алхвине уже почти догорела, но оставались еще сараи, склады, лаборатории и последняя из трех построенных им витражных сфер; туда-то и переместилось большинство бунтовщиков. Какие-то люди, растрепанные и оборванные, угрюмо кидали на телеги мешки с зерном. Возле усадьбы их прежде не видели, и откуда они появились – никто не мог взять в толк. Терпеливые лошадки переступали с ноги на ногу и трясли гривами: им не нравился запах близкого пожара.
Две бабы в подоткнутых юбках вдруг с визгом вцепились друг другу в волосы; это произошло совершенно неожиданно для всех. Их не растаскивали до тех пор, пока они не покатились по земле прямо под ноги грузившим мешки. Тогда один из мужчин огрел их здоровенной дубиной, и они с новым визгом разбежались в разные стороны.
Тонконогий вороной конь промчался, минуя пожарище, и люди расступились, не смея ему противостоять; миг – и прекрасное животное исчезло. День перешел на вторую свою половину.
Личной прислуги в доме господина Алхвине было не много. Почти все слуги погибли в огне: их заперли в кухне, когда поджигали господское жилище. Одна девушка выбралась было через соседнее окно, но ее вовремя заметили и закидали камнями и поленьями.
Возле стеклянной сферы сидела на земле женщина с распущенными волосами; одежда на ее груди была вся разорвана, а перед нею лежал мертвый младенец. Мимо женщины бегали взад и вперед люди, иногда толкали ее, но она не замечала происходящего и глядела перед собой остекленевшими глазами. Лишь изредка она испускала короткий звук, похожий на мычание.
Всадник показался на дороге, ведущей к усадьбе, как раз в тот миг, когда внутрь последней из стеклянных сфер метнули большой пылающий шар: это были скатанные тряпки, обмазанные смолой и подожженные. Внутри шара сразу загорелось. Огни пробежали по витражам, на лицах стеклянных людей вспыхнул нездоровый румянец, затем они начали стремительно смуглеть, чернеть, и вдруг взорвалось все разом. Густой фонтан осколков взметнулся в небо.
Несколько человек успели отбежать, двое упали, и дождь из стекла обрушился на них сверху. Липкая кровь растеклась вокруг упавших, измарала стекла, смешалась с копотью.
На какое-то время все замолчали. Слышен был только рев пламени, а затем поднялся тонкий пронзительный крик: верещала какая-то девушка, почти подросток, Она была босая, в одной рубашке на голое тело, с распущенной косичкой, полной хлопьев пепла.
Взобравшись на крышу сарая, широко расставив тощие ноги, она глядела на двоих мертвецов и кричала, кричала. В ее крике было что-то птичье: так надрывалась бы самка, заметив угрозу возле своего гнезда.
Второй звук прибавился к первому на фоне ровного гудения пламени: мерный стук копыт. Он нарастал, делался все более властным и громким. Серый широкогрудый конь не боялся ни толпы, ни мертвецов, ни пожара; он был хорошо обучен и вполне доверял всаднику.
Всадник, молодой человек с жуткими шрамами на лице, влетел на площадь перед взорвавшейся стеклянной сферой и резко натянул поводья. Второй человек свешивался с коня, его руки и светлые волосы болтались с одной стороны, ноги – с другой. Он был мертв.
Юный всадник придерживал его за пояс. Сильным движением сбросив убитого на землю, юноша громко крикнул:
– А вот еще один!
Конь покосился на седока, тихо заржал, и юноша бегло погладил его по морде. Развернул коня, позволил ему поплясать, брыкнуться разок, а затем опять натянул поводья.
Люди обступили всадника. Кое-кто приглядывался к убитому, нож незаметно вытащили из груди мертвеца и припрятали. Все приметили в новом человеке бунтовщики: и грязные стоптанные сапоги (должно быть, немало довелось ходить пешком, прежде чем разжился лошадью), и уверенную посадку, и испачканные руки с обломанными ногтями.
Он не был крестьянином, этот юноша; но он, несомненно, был из числа своих. От него исходила та же сила, что и от разожженного бунтом пожара. Неуловимым образом он напоминал бунтовщикам одного из тех главарей, что сейчас лежал зарезанный стеклом.
Искажая лицо, юноша закричал:
– Есть еще один! Еще один поблизости его надо найти и убить!
И тут женщина, сидевшая перед трупиком младенца на земле, ожила. Она вскочила, тряся обвисшими грудями в прорехе своей рваной рубахи, и отчаянно вцепилась в стремя. Ее белые глаза блуждали по страшному лицу всадника, не в состоянии остановиться на чем-либо одном. Из сухого рта вылетали отрывистые слова:
– Шесть пальчиков, шесть! Стекла, цветные стекла!
Ее схватили за плечи, оттащили. Она мотала головой, то ли отрицая что-то, то ли просто пытаясь избавиться от прядей волос, упавших на глаза, и громко мычала.
– Младенчик-то уродом народился, – сказала какая-то женщина рядом с Талиессином и глубоко вздохнула. Очень спокойная, понимающая женщина. – Урод, шесть пальчиков на левой руке. Ну и убили его. Как оставить? Шесть пальчиков, урод.
– Алхвине виноват, – сказал Талиессин, оскалившись. – Да?
Женщина опять вздохнула, глубоко, всей утробой, и ответила:
– Да.
– Цветные стекла, лунные лучи. Да?
– Да, – повторила женщина.
– Эльфийская кровь, – сказал Талиессин. – Яд. Выродки.
И пронзительно расхохотался.
Женщина смотрела снизу вверх хохочущего всадника, а потом, когда он замолчал и опять задвигал своим располосованным лицом, спокойно сказала:
– Да.
– Ух ты! – закричал Талиессин, наклонившись к ней. Он схватил ее за толстые щеки и потряс. – Люблю, когда женщина говорит «да».
Он выпустил ее и тронул коня. Рядом побежали сразу несколько человек – мужчин.
– Что делать-то? – спросил один из них на бегу.
– Сюда придет второй, назовется Алатей, – ответил Талиессин, повернув голову к спросившему. – Убить его. – Он показал рукой в сторону темных строений: – А там что? Склад?
– Кладовые там у него… Зерно из амбара уже увезли, а там штуки полотна и, думается, кой-что из посуды, одежда, разные вещи, – рассудительно сказал другой мужчина.
– Забрать, – отрывисто велел Талиессин. – Дома эти потом сжечь. Вещи заберите, не надо, чтобы они пропадали. Да?
Не отвечая, мужчины бросились к кладовым. Талиессин проводил их взглядом. Облизал губы. Тотчас девочка-растрепа (когда только успела слезть с крыши?) подбежала и сунула ему в руки кувшин с холодной водой.
– Выпей, благодетель.
– Зови меня Гай, – сказал Талиессин.
– А меня – Хейта, – сказала она, как будто похвалялась.
Талиессин вернул ей кувшин и двинулся дальше по дороге. Дым пожара ел ему глаза, но Талиессин даже не моргал. Теперь он был частью этого пожара, и ничто здесь не могло устрашить его, ничто не в силах было причинить ему вред.
* * *
– Так и будешь сердиться на меня? – спросила Уида, поглядывая на Эмери сбоку.
На сей раз она приняла обличье благовоспитанной девушки; смуглая яркость ее лица и необычный разрез глаз казались всего-навсего эксцентричным способом наносить косметику. Для Уиды, по ее просьбе, Адобекк приобрел богатое дорожное платье: серое, с широкими рукавами и гладкой меховой оторочкой. Свои разбойничьи косы она убрала под плотное покрывало, также серое. Темный цвет кожи не так сильно контрастировал с серым и меньше обращал на себя внимание, как неизбежно случилось бы, будь ее покрывало, согласно обычаю, белым.
Глаза девушки поблескивали, и Эмери это не нравилось. Насколько он успел узнать Уиду, это означало, что у нее на уме какая-то каверза.
Он действительно отнюдь не был в восторге от их затеи, но мнением Эмери не интересовались, ни дядя Адобекк, ни Уида.
Когда стало известно, что Талиессин пропал, Адобекк счел необходимым отправить на поиски принца не большой отряд, а двух-трех человек, которые проделали бы весь путь незаметно и уладили бы вопрос без лишнего шума.
Первоначально предполагалось, что такими людьми будут сам Адобекк и один из его племянников, но затем вмешалась Уида.
– Я сама разыщу его, – объявила она. – Будет лучше, если мы с Талиессином встретимся случайно.
В уме Эмери вдруг зазвучала та самая одинокая нота, которая вылетала из-под пальца Уиды, когда девушка касалась клавикордов: тревожная, упрямая, обладающая множеством голосов. Он понял, что переубедить эльфийку невозможно, хуже того – она права. И со вздохом подержал ее:
Уида справится с этим делом лучше вас, дядя.
– Она не поедет одна, – всполошился Адобекк.
Он ощущал себя старой курицей, но ничего не мог поделать. С таким трудом найденная эльфийская невеста не должна сгинуть на дорогах королевства. И не важно, что станет тому причиной: злодейства врагов или ее собственное легкомыслие. Адобекку было бы спокойнее, если бы удалось запереть Уиду где-нибудь в казематах старой стены и держать там до тех пор, пока Талиессин не будет обнаружен и водворен обратно.
Однако царедворец понимал, что это невозможно. И втайне глубоко скорбел.
Разумеется, он испытывал радость оттого, что его внучатые племянники выросли, превратились в сообразительных, храбрых молодых людей, и все это произошло на глазах самого Адобекка (и не без его участия), но… Лучше бы они все-таки оставались милыми и послушными. Проклятье, он оказался не готов полностью доверять им. А еще эта Уида! Когда речь заходила о прекрасной эльфийской деве, в мыслях Адобекка рисовалось подобие его королевы: сдержанная и прекрасная, полная внутреннего света, глубокая натура, умеющая управлять людьми одной только своей женской притягательностью.
Моложе королевы – да, смуглее – да; но не такая же! Уида была некрасива, с манерами как у конюха, с громким смехом. Она вообще не обладала женской притягательностью, по мнению Адобекка. Не более чем связка жердин, на которую была похожа эльфийка.
– В ней нет музыки, – проговорился как-то раз Эмери.