– Строго говоря, вы и моей матери не приходились кузеном, но надо же как-то к вам обращаться! – возразил Талиессин. – Хотите, я буду называть вас дядей?
   – Это еще хуже, чем кузен.
   – Согласен. – Талиессин кивнул и снова обратился к пленнику: – Расскажи его сиятельству, для чего вы хотели убить меня.
   – Это Аббана, – хрипло сказал Гальен.
   Аббана вдруг ожила: начала биться о решетки всем телом и вскрикивать. Голос у нее был сорван.
   – Это Аббана, – повторил Гальен. – Она хотела угодить его сиятельству. Герцогу Вейенто.
   – Говори, говори! – закричал Талиессин, приплясывая с факелом в руке. Его тень кривлялась на стене, каждое мгновение искажаясь все больше и больше. – Громче говори, громче! Как мне рассказывал!
   – Она считала, – перекрывая вопли Аббаны, продолжал Гальен, – что герцог Вейенто осыплет нас за это милостями.
   – Какая чудовищная клевета! – выразительно произнес Вейенто. – Мне и в голову не приходило…
   – Да бросьте вы, кузен, – развязно встрял Талиессин, – конечно приходило. Я даже думаю, что они вполне точно прочитали ваши мысли. Разумеется, вы вправе все отрицать. Я даже поощряю подобную неискренность: в ней есть что-то доброе.
   Вейенто молчал. Талиессин посмотрел на него с удивлением:
   – Вам нечего добавить, кузен?
   – Буду искренен – нечего, – признался Вейенто.
   – Я могу оставить вас с ними наедине, – предложил внезапно Талиессин. – Ненадолго. Я ведь не зверь. Понимаю, что вам нужно переговорить с ними без свидетелей. А кроме того, – он приблизил губы к самому уху Вейенто и прошептал: – Вам следует выбрать, кого из троих вы заберете с собой в герцогство.
   Он отодвинулся и встал, весело склонив голову набок. Вейенто смотрел на него удивленно.
   – Вы не ослышались, – повторил принц. – Одного из троих. Вы были добры к памяти моей матери, кузен, и я хочу, в свою очередь, побыть добрым с вами… Идем, дорогая.
   Он взял Уиду за руку, и они покинули зал.
   Вейенто остался один. Факелы, клетки, горящие глаза. Роскошь этого зала тонула в полумраке, тени, прыгающие по стенам, искажали пространство: они раздвигали перегородки и объединяли помещение, расположенное в самой сердцевине королевского дворца, с берлогами жутких чудищ, что таятся в туманах Междумирья.
   «Чары Эльсион Лакар», – подумал Вейенто. Хотя он и знал, что никаких чар в прямом смысле этого слова не существует; есть лишь некоторые особенности, которые присущи эльфийскому народу. Называть это чарами – все равно, что обвинять в колдовстве женщину за красивое лицо, ребенка – за звонкий голос, собаку за пушистую шерсть.
   Вейенто подошел к Аббане. Она сразу встрепенулась, схватилась пальцами за решетку. На левой руке пальцы у нее были переломаны и обвязаны тряпицей; пальцы правой беспокойно перебирали прутья.
   – Я вытерпела все! – прошептала она, когда герцог наклонился к ней. – Я не называла вашего имени.
   – Это безумие, Аббана! – отозвался он. – Как ты посмела?
   – О, я посмела! – тихо смеясь, ответила она. Она подняла глаза на герцога: в ее взгляде светилось тихое, радостное безумие: – Я ведь знаю ваши мечты… Разве не об этом вы мечтали? Разве я не угадала?
   – Мои мечты?! Мои неотъемлемые права, Аббана! Право крови, право происхождения. Это мои права, и о них знают в королевстве все, даже Талиессин. И все в королевстве, даже Талиессин, признают их. Мне нет нужды что-то доказывать – все доказано тысячу лет назад. Ни для кого это не тайна. Но, несмотря на это, никто прежде не решался поднять руку на правящую королеву.
   – Такое случилось однажды, – сказала Аббана. – Когда король Гион потерял свою эльфийскую супругу. Все повторяется. Власть перейдет к потомкам Мэлгвина. Вам останется довершить малость, ваше сиятельство: убить Талиессина. Это будет нетрудно. Я помогу вам.
   – Ты уже ничем и никому не поможешь, глупая женщина, – резко проговорил Вейенто и поднялся.
   Она следила за ним глазами.
   – О чем вы говорите?
   – О том, что я не стану вызволять тебя. Ты останешься здесь на милость Талиессина.
   – Это невозможно! – вскрикнула Аббана. – Я сделала для вас все! Я пожертвовала всем!
   – Еще не всем, – сказал герцог. – У тебя осталась жизнь.
   – Вы не можете так поступить со мной!
   – Почему? – осведомился Вейенто. – Я не приказывал тебе совершить убийство. Я не намерен нести ответственность за то, что ты сделала по собственной воле. Я вообще не знал о том, что творится в твоей сумасшедшей голове. Ты подняла руку на мать Талиессина, теперь ты умрешь, если на то будет его воля. Он вправе мстить тебе.
   – Невозможно… – проговорила она, все еще не веря.
   Вейенто, уже шагавший к выходу, резко повернулся к ней:
   – Талиессин взойдет на трон. Он берет себе в жены даму из народа Эльсион Лакар – говорят, она уже беременна. Его ожидает тройная радость: коронация, свадьба и рождение ребенка. Думаю, в честь этой радости он дарует вам жизнь. Тебе и твоему приятелю.
   Он воткнул факел в железный держатель у самой двери и вышел из зала. Створки закрылись за его спиной.
   Стало тихо. И в этой тишине было отчетливо слышно, как Аббана скрипит зубами и как успокаивающе потрескивает огонь.
 
* * *
 
   Талиессин, ожидавший сразу у выхода из зала, встретил герцога дружески:
   – А вы скоро управились, кузен.
   – Не о чем было говорить, – буркнул он. – Я не стану просить за этих двоих безумцев. Оставляю их в ваших руках, ваше высочество. Поступайте с ними по своему усмотрению.
   Талиессин прищурился:
   – А вы не боитесь?
   – Дорогой кузен, чего мне бояться? Не я убил вашу мать. И я не отдавал такого приказа, о чем вы, без сомнения, осведомлены не хуже моего. Я не желаю иметь ничего общего с этими подонками. Я только надеюсь на ваше милосердие…
   – Милосердие? – Талиессин выглядел озадаченным. – Какой смысл вы вкладываете в это весьма обтекаемое понятие, сударь?
   Вейенто пожал плечами.
   – Насколько мне известно, эльфийские короли всегда избегали приговаривать людей к смертной казни. К этой мере прибегали лишь в крайних случаях… А ваше положение еще весьма шатко, и, когда вы возложите на себя корону вашей матери, вам придется проявить терпение. Терпимость.
   – Я не вполне понял последнее слово, – сказал Талиессин.
   – Почему? – удивился Вейенто. – Терпимость. Снисходительность к чужим недостаткам.
   – Мне всегда почему-то казалось, что это слово ругательное, – вздохнул Талиессин. – Век живи – век учись. А что вы имели в виду под чужими недостатками? Чрезмерную догадливость ваших подручных?
   – Я имел в виду горячность, ложно понятую преданность. Я имел в виду отсутствие политической зрелости, – сказал Вейенто.
   – Точнее выражаясь, вы имели в виду убийц моей матери? – сказал Талиессин. Ему доставляло странное удовольствие произносить эти слова. Он даже улыбнулся.
   – Да, – твердо произнес герцог. – Эльфийский король, особенно в дни коронационных торжеств, должен помиловать преступников.
   – Такова традиция?
   – Такова традиция, – подтвердил герцог.
   – Но ведь я могу убить их до моей коронации, – предложил Талиессин. – Или вообще задушить в тюрьме. Тайно. Мне Адобекк уже предлагал такой выход. А вы что скажете, дорогой кузен? Видите, я ценю вашу политическую зрелость.
   – Скажу, что жест доброй воли был бы для вас сейчас весьма кстати, – отозвался Вейенто. – Впрочем, я не хочу просить за них. Я уже сказал: их судьба в ваших руках; но эльфийский король обязан быть снисходительным.
   – Выражено с предельной точностью, – кивнул Талиессин. Странное выражение глубокой задумчивости появилось на его лице. Вейенто с интересом наблюдал за ним.
   Уида вдруг приблизилась и обняла Талиессина за плечи. Вейенто вздрогнул: до сих пор он не замечал эльфийку. Ему казалось, что она, покинув зал, уже ушла в опочивальню; но она, оказывается, все время находилась здесь.
   – Я хотел бы забрать гномку, – сказал Вейенто. – Знаю, она тоже провинилась… Но ее покушение не увенчалось успехом. И кроме того, мне необходимо поддерживать добрые отношения с ее народом, так что…
   Талиессин несколько мгновений насмешливо рассматривал герцога, так что тот даже смутился, а затем, радостно взвизгнув, повис у него на шее.
   – Я обожаю вас, кузен! – объявил наследный принц. – Вы дали мне кучу великолепных советов, а под конец явили такую политическую зрелость, что я, кажется, обмочился…
   На сей раз Вейенто не позволил смутить себя.
   – Так вы отдадите мне ее? – повторил он настойчиво.
   – Разумеется… – Принц хмыкнул. – Я рад, что наши намерения совпали. – И добавил: – Сдается мне, кузен, мы с вами родственные души.
 
* * *
 
   Герцогиня Ибор вынуждена была тщательно прятать свое негодование. Муж ничего ей не объяснял. Муж проводил с ней только пару часов в день – ночью, перед сном, но и в эти часы они почти не разговаривали. Что-то явно происходило, однако Вейенто не считал нужным поставить в известность свою молодую супругу.
   В конце концов она взорвалась.
   – Я желаю знать… – начала она запальчиво.
   Вейенто положил ей на губы свою широкую, крепкую ладонь.
   – Тише, любимая. Вы разбудите половину дворца.
   – Ужасное место, – проговорила она в сердцах. – Никакого уединения.
   – Таков закон здешней придворной жизни, – ответил ее супруг. – По счастью, завтра мы уезжаем.
   Он осторожно убрал руку. Герцогиня блестела в темноте глазами.
   – Мы уезжаем? – прошептала она. – Но это невозможно… Коронация, королевская свадьба… Вы хотите, чтобы я пропустила эти события?
   Вейенто поморщился.
   – Мне показалось, что вы в основном озабочены собственной персоной, любимая. Хотя, разумеется, это не так. Я ошибаюсь. Вы не можете быть настолько неразумны.
   – Нет уж! – возмутилась дочь Ларренса. – Я именно неразумна! Я вышла за вас для того, чтобы войти в высший свет, чтобы находиться поблизости от королевского трона, чтобы…
   – Да, я знаю нашу самую отдаленную и самую сокровенную цель, – перебил Вейенто. – Не будем заострять на ней внимание. Не сейчас. Тем более что Талиессин, кажется, глупее, чем я предполагал…
   – Что?
   Он приподнялся на локте и зашептал в самое ухо жены:
   – Для того чтобы отомстить за смерть своей матери, он откажется от коронации.
   – Я не понимаю, – пробормотала она, недоверчиво улыбаясь. – О чем вы говорите?
   – Я напомнил ему древний обычай, согласно которому эльфийские короли, возлагая на себя корону, прощают всех преступников и отказываются от мести… Талиессин не откажется от мести. Он предпочтет не возлагать на себя корону.
   – Этого просто не может быть, – шепнула она.
   – Однако это так, – заявил Вейенто. – Я более чем уверен. В знак своего расположения он подарил мне жизнь и свободу магистра Даланн – это та гномка, которая так безуспешно пыталась избавиться от ненужной свидетельницы, от этой гробовщицы Генувейфы… Завтра я заберу ее из клетки и увезу с собой в горы. Это поможет мне поднять престиж среди ее народа.
   – Гномы отвратительны, – фыркнула Ибор.
   – Я не советую тебе так говорить, – остановил ее герцог.
   – Почему?
   – Потому что они наши союзники.
   – Что не мешает им быть отвратительными.
   – Они своеобразны, но не отвратительны, – сказал Вейенто. – И остановимся на этом, хорошо?
   – Как вам угодно, мой господин, – язвительно отозвалась дочь Ларренса.
   Вейенто предпочел не заметить иронии.
   – Рад твоему благоразумию, дитя.
   Ибор вернулась к прежней теме:
   – Но если коронации не будет, то кому он намерен передать трон?
   – Своему ребенку.
   Ибор медленно покачала головой. Ее волосы, разбросанные по подушке, поблескивали в полумраке.
   – Ребенок Талиессина? Тот несчастный ублюдок, чья мать была, кажется, служанкой в каком-то трактире?
   – Она не была служанкой, но… да, он ублюдок, – сказал Вейенто. – Однако речь идет не об этом бесполезном сокровище, а о том, которое еще не родилось. О ребенке Уиды.
   – Уида беременна?
   – Полагаю, это так. Талиессин берет ее в жены и объявляет королем или королевой, здесь уж как повезет, – не родившееся еще эльфийское дитя. Себя он, надо полагать, назначает регентом. Ситуация опасная, очень опасная для династии… Впрочем, кто я такой, чтобы отговаривать дорогого кузена от столь неразумного решения?
   Ибор вздохнула и тесно прижалась к мужу.
   – Я люблю вас, – сказала она.
   – Меня? – удивился он.
   – Ну, ваш ум, вашу власть, вашу предусмотрительность… хитрость… называйте как хотите. Нечто присущее только вам. Вас это устраивает?
   – Для счастливого брака вполне достаточно, – сказал Вейенто.

Глава двадцать третья
РЫЖИЙ, С КРАШЕНЫМИ ВОЛОСАМИ

   Радихена, заледенев от страха, смотрел, как отворяется дверь камеры…
   Пленник потерял счет времени с тех пор, как Адобекк перестал приходить к нему, а светлячок, которого подарил узнику вельможа, утратил всякую надежду приманить к себе самочку и погас.
   В какой-то из дней к Радихене явился новый стражник; при нем имелась горящая лампа. Этот новый стражник, ни слова не говоря, схватил пленника за руку и, всунув его запястье в железное кольцо, приковал к стене на очень короткую цепь. Затем он поставил корзину с припасами и кувшин с водой – так, чтобы пленник легко мог дотянуться, – и ушел вместе с лампой.
   Радихена попробовал лечь на свое кусачее шерстяное одеяло. Теперь ему придется спать с задранной рукой. Неудобно, но можно привыкнуть.
   Он не знал, чем были вызваны эти перемены. Стул, оставленный Адобекком, по-прежнему находился посреди камеры. Радихена боялся даже притрагиваться к нему. Этот предмет виделся ему чем-то вроде амулета, залога будущего освобождения.
   Книга, давно прочитанная, лежала на стуле: Радихена не решался положить ее рядом с собой. Теперь она была недоступна – он не смог бы дотянуться до нее, даже если бы и захотел.
   Адобекк больше не приходил. Время остановилось. Но внутри этого остановившегося времени существовал и медленно изменялся человек по имени Радихена. И главное, что претерпело в нем перемену, было зародившееся желание жить дальше.
   Поэтому он так испугался, когда дверь камеры отворилась и на пороге появился странный силуэт. Тонкий, со стремительными движениями хищного зверька – ласки, к примеру.
   Не стражник, что очевидно. Не господин Адобекк. Некто незнакомый.
   Он скользнул в камеру и закрыл за собой дверь. Он не принес с собой света – потому что хорошо видел в темноте. Гораздо лучше, чем Радихена. Пленник услышал, как тот смеется сквозь зубы.
   – Наконец-то я нашел тебя! – произнес тихий голос. – Ты узнаешь меня? Помнишь? «Я – твоя смерть».
   Радихена с трудом встал. Он хотел, чтобы его прикованная рука не слишком бросалась в глаза. Впрочем, если посетитель действительно тот, о ком сейчас подумал Радихена, то он успел уже разглядеть цепи и понять, что узник для него совершенно безопасен.
   – Ты ведь вспомнил меня, верно? – настаивал посетитель.
   – Талиессин…
   – Твоя смерть, – сказал Талиессин. – Роли поменялись.
   – Я прикован, – сказал Радихена.
   – Видел, – буркнул Талиессин. – Меня это не остановит. Наоборот. Будет легче.
   Радихена молчал.
   Талиессин уселся на стул, взял в руки книгу, полистал. Повернулся в сторону узника.
   – Забавные у тебя здесь вещи, – заметил он. – Ты что, действительно прочел эту книжку?
   – Да.
   – Понравилось?
   – Да, – сказал Радихена.
   – Ты открываешься для меня с новой стороны!
   Талиессин гибко поднялся со стула. По тому, как он двигался, Радихена понял, что у него в руке нож.
   – Я не буду королем, – сказал Талиессин, посмеиваясь. – Я буду регентом. Ты, конечно, еще не слышал новость? Король не может пролить кровь, регент – может. Но даже регент не решится казнить сразу нескольких преступников по двум различным обвинениям… Одна казнь – это просто казнь; две казни сразу – это уже избиение. Кому охота прослыть кровавым монстром? Так что кому-то придется тайно умереть в тюрьме. И, думаю, лучше пусть это будет тот, о ком давно забыли. А ты как считаешь?
   Радихена не отвечал.
   Талиессин стоял так близко, что пленник чувствовал тепло его дыхания. Неожиданно Талиессин спросил:
   – Почему тебя приковали?
   – Не знаю.
   – Не знаешь? – В голосе Талиессина прозвучало удивление. – Не знаешь? Ты не пытался бежать, не нападал на стражников? И все-таки в один чудесный день тебя просто приковали и все?
   – Именно, – сказал Радихена.
   Талиессин опустил нож, пощекотал лезвием свободную руку Радихены.
   – Чувствуешь? Острый.
   – Делайте то, зачем пришли, – сказал Радихена. – Я устал вас слушать.
   – По-моему, у тебя появилось чувство собственного достоинства… Вероятно, это от чтения книг.
   Дверь снова приоткрылась. Талиессин увидел свою жертву в полоске тусклого света: прижавшийся к стене бледный человек с растрепанными серыми волосами.
   Принц быстро повернулся к вошедшему.
   – Кажется, мне пытаются помешать.
   – Это мой пленник, – проговорил Адобекк, входя в камеру.
   Королевский конюший сильно сдал за последнее время: он начал сутулиться, лицо у него обвисло мятыми складками, особенно слева, а кроме того, он заметно приволакивал левую ногу.
   – А, мой стул еще на месте! – заметил старый царедворец, бесцеремонно усаживаясь. – Здесь очень темно, не находите? Я не взял факела. Как вы полагаете, ваше высочество, могу я оставить дверь приоткрытой? В этих переходах никого нет.
   Талиессин подошел к нему и несколько секунд всматривался в измятое болезнью лицо Адобекка. Потом присел рядом на корточки, как будто общался с ребенком, взял его руки в свои.
   – Это ваш пленник? – переспросил принц. – Почему?
   – Потому что некогда он принадлежал мне, – сказал Адобекк.
   – В каком смысле – «принадлежал»? – не понял принц.
   – В самом прямом. Был моим крепостным человеком… Вас устраивает такое объяснение?
   – Не вполне, но пусть будет такое. Лучше, чем никакого, – сказал Талиессин.
   – Я следил за вами, – сообщил Адобекк.
   Талиессин хмыкнул:
   – А я-то воображал, будто вы – старая развалина!
   – Я и есть старая развалина, – возразил Адобекк, – но это не значит, что я ни на что больше не гожусь. Когда Вейенто отбыл с герцогиней, всей своей свитой и бородавчатой карлицей, которая все время высовывалась из повозки, хотя ей велели сидеть тихо, я понял, что вы начали разбираться с пленниками. Вполне понятное желание, за которое никто вас не осуждает.
   – Между прочим, Вейенто сам захотел взять с собой гномку, – заметил принц, поднимаясь на ноги и посматривая на Радихену. – Я ему предлагал освободить любого из троих, по собственному усмотрению. Довольно странное решение принял наш герцог, вы не находите? Взять уродину вместо красотки.
   – Отнюдь. Напротив, было бы весьма смешно, если бы он выбрал Аббану, – заметил старый вельможа.
   – Да, это было бы жутко смешно, – задумчиво повторил принц. – Чрезвычайно смешно… Впрочем, я отдал бы ему даже эту змею Аббану. Я ведь обещал уважить его выбор. Нельзя же нарушать обещание, данное близкому родственнику, не так ли?
   – И бедному Вейенто пришлось бы избавляться от нее по пути в герцогство, – заключил королевский конюший. – Он не хуже вас знает, как опасно держать при себе подобную особу. В следующий раз она подслушает супружескую ссору и решит облагодетельствовать своего герцога, избавив его от жены… А это вызовет неизбежные осложнения с герцогом Ларра, поскольку герцог Ларра, как бы он ни относился к мачехе, обязан будет вступиться за сестру…
   – Вы знаете, господин Адобекк, – произнес принц, – я с удовольствием побеседовал бы с вами о герцоге Ларра… Но не сейчас. Вы немного уклонились от темы.
   – Да? – Адобекк отчетливо зашамкал губами. Так отчетливо, что Талиессину подумалось: уж не притворяется ли он?
   – А о чем я говорил? – осведомился Адобекк в конце концов.
   – О том, что следили за мной.
   – А! Ну да, разумеется. Разумеется, я за вами следил. После отъезда герцога – особенно. Потому что в вашем поведении, мой господин, я заметил признаки решимости во что бы то ни стало отыскать моего пленника и разделаться с ним. Тайно, как и предполагалось в самом начале.
   Он покашлял и вдруг хихикнул, как будто готовясь сообщить нечто забавное.
   – Я приказал приковать его к стене и убрать охрану от двери, – продолжал Адобекк. – Это должно было затруднить ему бегство, а вам – поиски.
   – Но я его нашел, – заметил Талиессин.
   – Это уже не имеет значения, поскольку я нашел вас обоих, – резонно возразил Адобекк.
   – К делу, – потребовал принц.
   – К какому делу? – удивился Адобекк. – Он по-прежнему мой, и я совершенно не хочу, чтобы вы его убивали. Более того, я сейчас прикажу, чтобы его расковали…
   – Ключ был здесь, у входа, – сказал Талиессин. И вынул из своего кошеля небольшой ключик. – Снимайте с него цепи сами, если вам охота.
   – Охота, охота… – проворчал Адобекк. И, поманив Талиессина пальцем, шепнул ему в ухо: – Вы думаете, что вы один любили Эйле?
   Талиессин сильно вздрогнул всем телом и быстро вышел из камеры.
   Адобекк встал, подобрал упавший на пол ключ, приблизился к пленнику. Кряхтя, начал возиться с замком.
   – Поедешь со мной, – сказал он наконец. – Я оставляю столицу. Времена переменились, моя служба закончена.
   Цепь упала. Радихена схватился за освобожденную руку, принялся сильно растирать запястье. Адобекк медленно заковылял к выходу. На пороге он обернулся:
   – Не забудь забрать отсюда стул, деревенщина. Я не хочу, чтобы мои вещи валялись по казематам. Это может меня скомпрометировать. Тебе знакомо такое слово?
 
* * *
 
   Эмери споткнулся о человека, спавшего прямо на пороге кухни. Дядина стряпуха Домнола величественно крошила овощи для салата. Все ее поведение демонстрировало полное равнодушие к странному явлению в ее царстве.
   – Что это? – вопросил Эмери.
   Стряпуха чуть повернула голову и одарила Эмери кислой улыбкой.
   – Вы о чем, молодой господин?
   – Об этом странном предмете.
   – Понятия не имею, – заявила Домнола, снова отворачиваясь к своей работе. – Ваш дядя сказал, что это существо может находиться в доме и делать все, что ему заблагорассудится, за исключением краж и убийства. Самоубийство оговорено не было, – добавила она мрачно.
   – Не вижу, как подобная забывчивость может нам помочь, – заметил Эмери. – Кто он?
   – Грязный бродяга, – отрезала стряпуха. – Ваш дядя притащил его в дом – да простится мне подобный тон в разговоре о моем добром господине! – и объявил, что я обязана его кормить и не должна гонять.
   Она вдруг всхлипнула. Эмери удивился: обычно суровая Домнола была весьма скупа на проявления чувств.
   – Господин Адобекк уезжает, – пояснила она. – Уезжает из столицы. Говорит, мол, времена переменились. Желает на покой.
   – Рано или поздно такое должно было случиться, – сказал Эмери. Однако он был ошеломлен услышанным.
   Меньше всего он ожидал от дяди подобной выходки. Оставить двор? Прекратить интриговать? Отказаться от великолепных дворцовых праздников? Конечно, сейчас тяжелое время, столица погружена в траур – да и положение наследника с каждым днем становится все более двусмысленным. Но рано или поздно беспокойство уляжется, и в столице вновь начнутся фейерверки, торжества, любовные приключения и изящные забавы. Эмери не мог поверить в то, что дядя Адобекк способен добровольно отказаться от всего этого.
   – Уезжает в имение, – повторила стряпуха. – Нас оставляет. Меня и Фоллона. Чтобы мы служили вам.
   – Ясно, – сказал Эмери. – Мы с братом жуткие люди. Есть о чем проливать слезы. Можете горевать и дальше, добрая хозяйка. Вас ждет ужасная участь.
   Домнола поморгала, осознавая услышанное. Потом махнула рукой, словно отказываясь от всякой борьбы:
   – Вы понимаете, что я имею в виду, молодой господин, и вам не пронять меня злыми шуточками… Мне нашего хозяина жаль, вот и все. А это чудище он с собой забирает.
   Она с досадой плюнула в сторону спящего.
   Эмери наклонился, рассматривая незнакомца, а после вскрикнул:
   – Не тот ли это рыжий, с крашеными волосами? Где его дядя отыскал и почему привел к себе в дом?
   Рыжий, с крашеными волосами, спал и даже не пошевелился: впервые за долгое время он смог уснуть спокойно, не чувствуя сквозь забытье боли в прикованной руке.
   А Эмери выпрямился, покачал головой:
   – Что еще затевает Адобекк?
   – Не нашего с вами ума это дело, – заговорщически произнесла стряпуха. И, оставив овощи, сняла с полки кусок ветчины. – Возьмите, отнесите брату. Я для вас обоих приготовила. Несите же, пока господин Адобекк не вернулся и не забрал для своего урода.
   – Спасибо тебе, Домнола, – поблагодарил Эмери. – Хоть для того, чтоб дядиному уроду не досталось, – назло съем!
   С ветчиной под мышкой он начал подниматься по лестнице.
   Ренье уже поправлялся: затягивалась рана, полученная на турнире, и, к удивлению молодого человека, уже не так саднило сердце при воспоминании об эльфийской королеве.
   – Может быть, я бессердечный? – говорил Ренье брату, испытывая нечто вроде раскаяния. – Почему я до сих пор могу есть, пить, даже о женщинах думать опять начал?
   – Потому что ты живой, – отвечал Эмери. – Потому что она для тебя стала чудесным воспоминанием. Как Эйле.