Ленский Владимир. Пророчество Двух Лун

   Глядя, как Гай устало покачивается в седле, Сиган сказал ему:
   – Мы знаем, что ты ее любил. Мы тоже ее любили.
   – И ее, и остальных, – сказал Гай. И вдруг заплакал.
   Сиган удивленно уставился на своего командира. Слезы стекали по четырем набухшим шрамам, как будто это были специальные бороздки, проложенные через все лицо для подобных случаев.
   – Что? – гневно задрав верхнюю губу, осведомился у своего помощника Гай. – Что?..
   – Никогда не видел, чтобы мужчина плакал, – пробормотал Сиган.
   – Ну так посмотри! – огрызнулся Гай.
   Сиган отъехал в сторону, а чуть позже сказал бывшему молотобойцу и еще одному из крестьян Алхвине, похожему на голодного кота:
   – Гай – он точно из знатных, а плачет из-за того, что убили четверых наших.
   – Ну и что тут такого? – не понял Сигана «голодный кот». – Это ведь наши были, вот он и плачет. И девчонку он потерял, а ведь у них была любовь.
   – Девчонок он может найти себе сколько угодно, – возразил Сиган. – А он разнюнился из-за нашей полоумной Хейты.
   – Что-то я плохо тебя понял, Сиган, – сказал чуть угрожающе бывший молотобоец, – разве Гай, по-твоему, не наш?
   – Наш, – сдался Сиган. И упрямо добавил: – Все равно странно.
   Гай засыпал и просыпался в седле, а дорога все не заканчивалась, и день все длился и длился. Когда впереди показался Саканьяс, Гай не поверил собственным глазам. Ему столько раз снилось, что они уже прибыли к твердыне, что, когда это произошло на самом деле, он готов был усомниться.
   – Мы на месте! – бодро доложил Сиган.
   – Устрой лагерь, – сказал Гай. – Все равно где. Распорядись. Только проследи, чтобы поближе к котлу. Меня не будите, я не голоден.
   Сиган молча кивнул, и Гай остался один.
   Везде поблизости находились люди, но он был один. С ним никто не заговаривал, все вокруг были заняты собственными делами, и для Гая это оказалось благом. Он кое-как привязал коня, растянулся на земле и мгновенно заснул.
   Сквозь глухой топот конских копыт – а лошади бродили совсем рядом, тревожа сон и непрестанно вторгаясь в него, – Гай начал различать кавалькаду. Два десятка молодых, нарядных всадников, охотников ехали по полю, они переговаривались, переглядывались, пересмеивались. Они были молоды и счастливы. Впереди мчались псы со сверкающей шерстью и развевающимися по ветру косматыми хвостами. Все были возбуждены недавней Удачной охотой.
   Один из всадников был король Гион. Гай сразу различил его, потому что на голове у Гиона сияла корона. На той картине, в охотничьем доме, короны не было, а во сне – была. И, более того, это оказалась одна из тех корон, что летали по воздуху в Медном лесу, когда Талиессин болтал с человеком по имени Кустер.
   Гион остановился прямо перед лежащим на земле Гаем. Наклонился к нему с седла и вдруг начал стремительно стареть. Одна половина лица молодого короля сделалась синей, другая – желтой, между ними пробежала зияющая трещина, а кожа покрылась глубокими морщинами. Мгновение и король распался; там, где он находился только что, была пустота.
   Гай вскрикнул и вскочил.
   – Сядь, – обратился к нему некто.
   Этот некто появился поблизости так, что Гай его даже не заметил. Некто терпеливо дожидался пробуждения командира. Видел его спящим, беззащитным и даже, быть может, разговаривающим в забытьи. И самое неприятное – этот некто был Гаю хорошо знаком, несмотря на простую одежду и отчаянные попытки обрести самые что ни на есть простецкие манеры.
   – Адобекк, – пробормотал Гай. – Это ведь вы? Господин Адобекк. Да?
   – Да, – сказал Адобекк, даже не наслаждаясь произведенным эффектом, настолько он был раздосадован тем обстоятельством, что ради этого разговора ему пришлось проделать долгий и утомительный путь. – Это действительно я. А это действительно вы, ваше высо…
   – Меня зовут Гай, – оборвал командир отряда наемников.
   – Угу. Ваше полное имя – Гайфье, не так ли? Я сразу догадался.
   Гай тяжело вздохнул, стряхивая с себя остатки сна.
   – Мне позвать моих людей и убить вас?
   – А что, вы можете это сделать? – Адобекк прищурился.
   – Могу.
   – А хотите?
   – Вот это вопрос! – Гай наконец улыбнулся. – Знаете, господин Адобекк, кажется, впервые в жизни я по-настоящему могу сделать то, что по-настоящему хочу.
   – Да бросьте вы! – Адобекк махнул рукой. – Оставьте эти глупости для кого-нибудь более впечатлительного. Сколько я вас помню, вечно вы делали только то, что хотели. Мать избаловала вас. Был бы жив ваш отец, многое происходило бы совершенно иначе.
   – Как вы меня нашли? – спросил Гай. И вдруг почувствовал, что ужасно проголодался. – Давайте сперва поедим, – предложил он. – За завтраком и поговорим. Хорошо?
   – Солдатская каша из общего котла, – вздохнул Адобекк. – И мне еще говорят, что быть придворным интриганом – занятие для изнеженных бездельников!
   – Я принесу. Посидите здесь.
   Гай вскочил и умчался. Адобекк проводил его глазами, старательно скрывая огромное облегчение, которое охватило его при виде Талиессина, живого и невредимого. И даже как будто процветающего. Это требовалось осмыслить и обратить себе на пользу. Точнее – на пользу королевства. Адобекк был из числа тех дворцовых интриганов старой закваски, кто не отделял собственную выгоду от государственной – и далеко не всегда это шло в ущерб государству.
 

* * *

 
   Деньги, полученные от Гая, позволили Софиру и Ингалоре добраться до столицы без задержек: им не приходилось по пути останавливаться, чтобы заработать пару грошей выступлениями на рыночной площади какого-нибудь городка. Идея ехать прямо в столицу принадлежала Ингалоре; Софир склонялся к возвращению в Изиохон, в «Тигровую крысу». Он приводил довольно веские доводы в пользу именно такого решения:
   – Лебовера всегда общался с Адобекком лично, а нас держал в стороне от своих тайных дел.
   – Ну да, в стороне, – кивнула Ингалора. – То-то отправил в самое пекло. Заметь: недрогнувшей рукой.
   – Слишком многое сейчас решается, Ингалора, – веско произнес Софир. – Мы не можем осуждать его. Он всегда заботился о нас.
   – Я не говорю, что не заботился… – Она вздохнула. – Ты же сам признаешь, что события слишком важны. Если мы будем ездить взад-вперед, то потеряем время.
   – Ты принимаешь события чересчур близко к сердцу.
   – Тебе так хочется видеть на троне Вейенто?
   – Чем же плох Вейенто? Если отвлечься от того, что он беспринципный интриган… – поспешно добавил Софир, видя, как сверкнули глаза его подруги. – В конце концов, Адобекк – тоже беспринципный и тоже интриган.
   – Хорошо, спрошу иначе. – Ингалора прищурилась, и Софир обреченно понял, что сейчас она приведет довод, против которого он возразить не сможет. – Тебе хочется видеть королеву и Талиессина мертвыми?
   – Нет, – сказал Софир.
   – Едем в столицу.
   – Погоди. – Он схватил ее за руку. – Ты уверена, что Адобекк станет с нами разговаривать? А если он попросту выгонит нас? Придется ехать в Изиохон, рассказывать обо всем Лебовере, а пока до Адобекка доберется сам Лебовера – пройдет еще больше времени.
   – Я ни в чем не уверена, кроме одного: мы должны спешить. Хочешь – разделимся? Ты поедешь к Лебовере, а я – к Адобекку.
   – Нет, – сказал Софир, сдаваясь. – Едем вместе. Я тебе не доверяю.
   – Почему? – возмутилась Ингалора.
   – Ты слишком влюбчива.
   После горных областей герцогства зеленые равнины утешали и радовали глаз. Дорога больше не казалась бесконечно длинной, каждый ее поворот приносил какое-нибудь новое роскошное зрелище: мельницу на холме, блестящую ленту ручья, пышный сад, так и норовящий выломиться за пределы старой каменной ограды.
   – Странно подумать, что где-то есть деревни, где крестьяне бунтуют, – удивленно говорил Софир.
   Ингалора не отвечала. Думала о чем-то своем: плавала в грезах, сочиняла танцы.
   Только на подходах к столице девушка стала проявлять беспокойство, и, когда они с Софиром уже прошли ворота внешней, шестой стены, Ингалора призналась:
   – Ты знаешь, Софир, боюсь я что-то идти вот так прямо к Адобекку. Как бы он нас не выгнал. Все-таки знатный вельможа. А мы кто такие? К тому же он никогда нас в лицо не видел.
   – Видел – на выступлениях, – попытался утешить ее Софир.
   Она отмахнулась.
   – Мы были тогда в гриме, в костюмах. Он нас не запомнил.
   Софир остановился посреди улицы.
   – Я перестаю тебя понимать, Ингалора, – с угрозой проговорил он.
   – Ты никогда меня и не понимал, – фыркнула она. – Нет ничего проще. Я боюсь идти к Адобекку, вот и все.
   – Кажется, именно ты настаивала на этом, – напомнил он.
   Ингалора явно приготовилась плакать, но в последний момент передумала.
   – Ну и что из того, что настаивала? А теперь боюсь.
   Он схватил ее за руку и потащил за собой, приговаривая:
   – Нет, ты пойдешь! Нет, ты пойдешь к нему! И ты будешь с ним разговаривать, поняла? Ты, а не я!
   – Ой, нет, нет! – Она пыталась вырваться, но тщетно: хватка у танцовщика была крепкая.
   В ответ на решительный стук в дверь из дома выплыл Фоллон. Он уставился на молодых людей с невозмутимостью, в которой, однако, легко угадывалось тайное негодование.
   – В чем дело, господа? – осведомился личный слуга господина Адобекка. – У меня возникло неприятное ощущение, будто вы ошиблись дверью.
   Софир сказал без поклона:
   – Нам нужен господин Адобекк, главный королевский конюший.
   – Глупости! – изрек Фоллон. – Сперва назовите свои имена.
   Софир молчал.
   – В чем дело? – Фоллон отступил назад, в дом, и собрался уже закрыть дверь, но Софир быстро подставил ногу и помешал ему.
   – Я не хочу называть наши имена на улице, – объявил Софир и оглянулся на свою спутницу.
   Ингалора с трудом обрела важный вид и кивнула.
   – Вот именно, – подтвердила она.
   Ставни третьего этажа распахнулись и с треском стукнулись о стену; показался Адобекк, с его головы свалился ночной колпак, волосы стояли дыбом.
   – Пустить их! – распорядился он. – И пусть подберут мои вещи. Только проверь, чтобы у них были чистые руки.
   И ставни захлопнулись.
   Фоллон лично поднял упавший колпак своего хозяина и пропустил в дом визитеров.
   – Полагаю, вам лучше подождать внизу, – сказал он, окидывая выразительным взором запыленную одежду и грязные волосы молодых людей.
   – Ничего подобного! – прогремел сверху голос Адобекка. – Пусть немедленно поднимаются ко мне. Только обувь пусть оставят. Уверен, у них на подметках вся грязь королевства.
   – И герцогства, – добавил Софир.
   Это слово возымело магическое действие. Фоллон серенько побледнел и побежал на кухню, не дожидаясь хозяйского распоряжения накормить молодых людей и вообще проявить по отношению к ним всяческое участие.
   Адобекк принял их, возлежа в постели. Когда они вошли, сперва Софир, следом, непривычно робея, Ингалора, вельможа высунул из-под шелкового покрывала нос и невнятно пробубнил:
   – Близко не подходите, от вас воняет дешевым трактиром. Вы вполне уверены в том, что вы не простые бродяги?
   – Да, – сказал Софир и встал на руки, задрав ноги к расписному потолку.
   – Так, пожалуй, лучше, – заметил Адобекк. – Второе лицо у вас симпатичнее первого. Вам об этом уже говорили?
   – Неоднократно, – подтвердил Софир.
   – Вас прислал Лебовера? – Адобекк перевернулся на кровати и заглянул в лицо своему молодому собеседнику. – Кажется, я прежде видел ваши выступления.
   – Мы были в гриме и костюмах, – вставила Ингалора.
   – Я прозреваю суть вещей, а не их внешнюю оболочку, – заявил Адобекк напыщенно. И милостиво махнул Софиру: – Можете перевернуться. Мне не нравится, как вы кособочите рот при подобном способе общения.
   Софир сделал сальто и встал на ноги.
   – Будет второе покушение, – сказал он.
   – Точно? – Адобекк сдвинул брови.
   – Да.
   – Вероятно, уже было… К счастью, неудачное.
   – Как? – вскрикнула Ингалора.
   Адобекк перевел взгляд на нее.
   – Ты в этом тоже участвуешь, милая?
   Ингалора быстро кивнула. Ей было не по себе в роскошных апартаментах Адобекка: казалось, вид дорогих вещей ее угнетает, а обилие шелковых тканей попросту душит.
   – Что тебя удивляет? – осведомился Адобекк.
   – Что неудачное… – пробормотала она.
   – По-твоему, Талиессин не способен постоять за себя?
   – Я не знаю, – сказала девушка. – Мне он помнится мальчиком, а наемные убийцы, как правило, жуткие громилы. Я не в физическом смысле, а в моральном, – добавила она, немного приободрясь и пытаясь придать своим словам ученой весомости.
   – Талиессин и сам изрядный громила, как выяснилось, – буркнул Адобекк. – Что еще?
   – Герцог намерен жениться. Сейчас это еще держится в тайне.
   – На ком?
   – Если я правильно поняла, то на дочери герцога Ларренса.
   – На которой?
   – Мой господин, – сказала Ингалора, – я не знаю дочерей герцога Ларренса. Вероятно, на одной из них. На той, что лучше подходит.
   – Нет ничего отвратительнее бессмысленных пояснений, – сказал Адобекк. – Еще одно в том же роде – и я прикажу Фоллону не подавать тебе сладкого.
   Софир вдруг рассердился.
   – Мой господин, вам лучше не разговаривать с ней так, – вмешался он. – Она сильно рисковала, добывая эти сведения. Нас едва не вздернули.
   – Так вы попались? – Глаза Адобекка сверкнули дьявольским огнем. – Говорите! Говорите, вы, оба! Вы глупо, нелепо, как два дурака, попались в лапы Ларренса, да? Он вас застукал, когда вы подслушивали? Что вы ему наболтали? Покажите руки!
   Софир машинально спрятал руки за спину, а Ингалора шагнула вперед, приблизившись почти вплотную разъяренному Адобекку.
   – Зачем вам наши руки?
   – Посмотреть, не вырваны ли ногти!
   – Не вырваны, – сказала девушка.
   – В таком случае раздевайся! – Адобекк стукнул кулаком по постели, неожиданно подняв тучу пыли.
   Ингалора покраснела от гнева и, срывая с себя одежду, побросала ее всю прямо в лицо Адобекку. Он хватал на лету развевающиеся тряпки, комкал их, кидал на пол, но самое грязное – юбка и косынка с головы – все-таки попало в цель.
   – Нате, любуйтесь! – сказала девушка, поворачиваясь перед Адобекком.
   Старый вельможа послюнил палец, потер подозрительное пятнышко на ее плече, но оно легко сошло.
   – Так тебя не пытали? – с некоторым разочарованием вопросил он.
   – Нет.
   – А его? – отвернувшись от Ингалоры, Адобекк воззрился на Софира.
   – Он успел удрать раньше.
   – В таком случае нечего было рассказывать мне о смертельных опасностях, – проворчал Адобекк, швыряя Ингалоре обратно ее вещи.
   Она небрежно оделась.
   – Иди сюда, – велел Адобекк и сам затянул шнурки на ее корсаже, да так ловко и любовно, что Ингалора почти простила ему предшествующую грубость.
   – О затее Вейенто жениться я не знал, – сказал Адобекк. – Вероятно, он не сомневается в том, что Талиессин умрет. Что ж, полагаю, следует и впредь держать его в этом прискорбном заблуждении… Я хочу знать все. Как вам удалось бежать из герцогства, коль скоро вся свора Вейенто за вами охотилась?
 

* * *

 
   – Как вы меня нашли? – спросил Гай, жуя.
   Адобекк величественно отправил в рот ложку каши и проглотил со скорбным достоинством.
   – Нет ничего проще. Я знал, кого искать. Капитана наемников по имени Гай. С четырьмя шрамами на лице. Если вы задержитесь в армии, то лет через пять вас будут звать Меченый. Солдафоны любят подобные героические прозвища.
   – Правда? – Гай весело поднял брови. – Не замечал.
   – У вас еще все впереди, мой дорогой капитан. Долгая увлекательная карьера. Двадцать, сорок, сто головорезов, с которыми вы изо дня в день разделяете невзгоды, опасности, их милые развлечения и их остроумные шутки. И так год за годом. Одни и те же дороги, по которым вы ходите взад-вперед, то и дело теряя людей в бессмысленных стычках. Две-три знакомые шлюхи, которые будут рады вашему приходу и не слишком опечалятся, когда вы уйдете. Здесь главное – продержаться достаточно долго, чтобы остаться в воспоминаниях как Гай Меченый. Ну не чудная ли жизнь?
   – А мне нравится, – сказал Гай. – Вы разве не хотели бы со мной поменяться?
   – Любезный мой, мне трудно найти человека, который захотел бы поменяться с вами, – заявил Адобекк.
   Гай посмеялся.
   – Скажите, только честно, кто рассказал вам про Гая Меченого?
   – Ну вот еще. – Адобекк заставил себя съесть еще немного и со вздохом отложил ложку. – Я не стану раскрывать мои профессиональные секреты.
   – Это актеры, – сказал Гай. Я угадал? Они говорили, что собирали сведения о Вейенто, и упоминали вас. Кстати, я им не поверил.
   – Вы должны вернуться в столицу, ваше высочено, – хмуро проговорил Адобекк, отбросив всякие ухищрения. – Все обстоит гораздо хуже, чем мы предполагали изначально. Дело даже не в вашей матери, хотя ее мне жаль гораздо больше, чем вас или вашу погибшую подругу.
   – По крайней мере, честно, – пробормотал Гай. Его улыбка угасла, шрамы на лице заболели, едва он вспомнил тот день, когда они были нанесены.
   Адобекк казался старым, уставшим, нелепым в чужой одежде. Он сидел в неловкой позе, искренняя боль звучала в его приглушенном голосе.
   – В королевстве нет наследника, и Вейенто всерьез готовится занять трон вашей матери. Вы допустите это?
   – Как он займет ее трон, коль скоро она сама его занимает? – начал было Талиессин и замолчал.
   Адобекк смотрел ему прямо в глаза.
   – А если ее не станет?
   – Мама? – вырвалось у Талиессина.
   Адобекк не опустил глаз.
   – Да, – подтвердил он с нехорошим спокойствием. – Все дети почему-то считают, будто их родители бессмертны, а ведь это не так.
   – Но она – Эльсион Лакар, она будет жить очень долго, – сказал Талиессин. – Дольше, чем я, ведь я почти совершенно человек. И уж точно дольше, чем Вейенто.
   – Любое живое существо может погибнуть, – сказал Адобекк. – Даже эльф.
   Талиессин вскочил.
   – Уходите. Немедленно уходите отсюда!
   Адобекк, однако, не двинулся с места.
   – Сядьте, – приказал он. – Сядьте и слушайте. Я еще не закончил.
   Талиессин нехотя повиновался.
   – Учтите, я могу убить вас в любую минуту, – предупредил капитан наемников.
   На лице Адобекка появилось искреннее презрение.
   – Очень хорошо, убивайте. Ну? Что же вы не зовете своих людей?
   – Они далеко, – сказал Гай. – Придется идти за нами, а вы за это время, пожалуй, смоетесь.
   – Да уж, пожалуй, смоюсь, – не стал отпираться Адобекк.
   Гай хмуро улыбнулся ему.
   – Я не хуже вас знаю, что уйду отсюда вместе с вами, – признался он. – Проклятье, я так мечтал прожить жизнь простого человека! А теперь вы пришли, и все пропало. Лучшая пора моей жизни закончилась. Время, когда я был свободен. Ужасно мне не повезло, правда?
   – Правда, – кивнул Адобекк. Он заметно смягчился. – С этим ничего не поделаешь, Гай. Гай Меченый… Королевский конюший невольно усмехнулся, выговаривая это придуманное им самим лихое прозвище. – У вас еще будут хорошие дни. Потом. А сейчас вы просто обязаны помочь мне посадить в лужу герцога Вейенто. Слышите? Вам понравится. У меня уже есть наброски чудного плана, я расскажу вам по дороге… С прелестными мизансценами, фейерверком, попыткой самоубийства и прочими спецэффектами…

Глава четырнадцатая
ПЕРСТЕНЬ В ПЕСКАХ

   Всякий раз, встречаясь с Чильбарроэсом, Элизахар испытывал странное чувство. Ему почему-то становилось неловко. Чильбарроэс спас его от смерти, помог отыскать Фейнне, увел в серые туманы, что стелются между миром людей и миром Эльсион Лакар, и показал дорогу к эльфам. Однако сам Чильбарроэс обыкновенно старался держаться в тени, ближе к туманам; он никогда далеко от приграничья не отходил. Элизахару он казался ущербным – даже по сравнению с обычными людьми, больными собственной смертью.
   По другую сторону туманов, среди распахнутых в мир эльфийских дворцов и праздничных лесов, к Чильбарроэсу возвращался облик молодого короля Гиона, с белыми, как у сойки, прядями в рыжеватых волосах, зеленоглазого, с желтыми точками возле самых зрачков. Король-тень, король-воспоминание, хрупкий и неумирающий дух. По сравнению со стариком, с которым Элизахар когда-то встретился на дороге в Коммарши, Гион выглядел абсолютно бесплотным, нереальным. Элизахар с трудом воспринимал его в этом обличье.
   В представлении Элизахара Чильбарроэс всегда оставался стариком. Истинное бытие Чильбарроэс обретал только в туманах. День за днем, год за годом Чильбарроэс обходил границы своего королевства. Он заглядывал в каждый сон, он неустанно выискивал возможных врагов и наиболее вероятных соратников.
   Гораздо спокойнее Элизахару было с Аньяром, одним из тех эльфов, что оставались с Гионом с первого часа его развоплощения. Аньяр, во всяком случае, был тем, кем казался. Он не изменялся каждую минуту, не рассыпался на капли и не исчезал в тумане, как это проделывал Чильбарроэс. Аньяр даже не снился Элизахару, в то время как Чильбарроэс вторгался в сны бывшего наемника с абсолютной бесцеремонностью, как будто имел на это какое-то право.
   Как правило, в видениях Чильбарроэс приходил к Элизахару в привычном для того образе старика; поэтому как-то раз ночью, увидев перед собой короля Гиона, Элизахар решил, что все происходит наяву.
   Гион выступил из темноты и безмолвно протянул руки к Элизахару. Бывший солдат встал, приблизился к королю и остановился в нескольких шагах от него.
   Гион покачал коронованной головой. Тяжелый обруч с зубцами сдавливал его волосы. Пестрые пряди топорщились из-под литого золота, как будто рвались на волю. Прежде короны всегда плавали над макушкой Гиона, как будто не решались коснуться особы короля; сегодня же знак власти был бесцеремонно нахлобучен и утвержден навечно.
   Гион нетерпеливо шевельнул рукой, и Элизахар понял, что надлежит приблизиться вплотную и взять короля за руку.
   Но рука Гиона оказалась призрачной, она легко прошла сквозь кисть Элизахара и повисла в воздухе.
   – Где вы, мой господин? – заговорил с королем Элизахар. – Вы в другом мире. Я не могу коснуться вас.
   Губы Гиона задвигались, по юному лицу пробежали синие тени, светлые глаза наполнились желтоватым светом. Элизахар разобрал беззвучно произнесенное слово.
   – Дурак!
   Все-таки перед ним был Чильбарроэс. Странным образом это успокоило Элизахара.
   Гион отступил назад. Элизахар шагнул за ним следом и вдруг провалился в темноту. В этой темноте не было ничего: ни звезд, ни лун, ни даже смутных очертаний человеческой фигуры, находившейся поблизости. Элизахар лишь чувствовал присутствие Гиона: король по-прежнему находился где-то рядом.
   «Таким был мир для Фейнне», – подумал Элизахар.
   И тут, очень далеко, почти неразличимо, появилось маленькое окошко света. Все остальное по-прежнему исчезало в полной мгле, но в открывшемся прямоугольнике возникли и начали двигаться плоские силуэты.
   – Что это? – прошептал Элизахар.
   – Смотри. – Теперь голос Гиона был слышен отчетливо. Король действительно стоял вплотную к Элизахару.
   – Я почти ничего не вижу.
   – Пойдем туда, – предложил Гион.
   Элизахар не успел ничего ответить. Воздух, которым он дышал, вдруг изменился, стал горячим и сухим, и следующий же вдох обжег горло.
   Тысячи воспоминаний хлынули вслед за этим ощущением.
   – Это пустыня, – сказал Элизахар.
   – Ты воевал в этих краях, – прошептал Гион. – Теперь ты понимаешь, что происходит?
   – Нет.
   – Ларренс знает ситуацию в племенах кочевников лучше, чем иные кочевники… Смотри.
   – Где мы?
   – Смотри, – повторил Гион. – Смотри и молчи. Это сон.
   У Элизахара кружилась голова. Он был одновременно и очень близко от происходящего, и невыносимо далеко; по этой примете он уверился в том, что видит сон. Чужой сон, чье-то видение, проникнуть в которое было почти невозможно.
   Он повернулся к Гиону и увидел, что король улыбается.
   – Я почти никогда этого не делаю, – шелестел голос Гиона. – Это сон вождя анат. У кочевников иначе устроены мысли, их видения ходят по другим тропам: мне редко удается встать у них на пути.
   – Поэтому так трудно рассмотреть? – не то подумал, не то спросил вслух Элизахар. В этом сне действительно все происходило не так, как всегда, и с каждым мгновением это становилось все очевиднее.
   – Можно разговаривать с другом, а можно допрашивать пленного, – отозвался Гион. – Разные способы узнавать правду.
   Образы как будто проталкивались сквозь неподатливую упругую преграду, то и дело их размывало; они являлись словно бы через пелену падающей воды.
   – Ты узнаешь его? – шептал Гион.
   Ларренс. Грузный, с квадратной бородой. Проседь почти совсем изгнала черноту из его волос, все еще густых.
   – Отец, – прошептал в ответ Элизахар. – Что он здесь делает?
   – Расскажи о нем.
   – Мне трудно говорить.
   – Не обязательно произносить вслух слова. Просто думай, я услышу.
   Мысли остановить невозможно, и они, как будто радуясь этому обстоятельству, тотчас потекли, опережая друг друга, и Элизахар едва сумел ввести в русло их беспорядочные потоки, подумав строго: «Какое значение имеет сейчас для меня отец? Это было важно давным-давно, когда я был мальчиком, а теперь мне тридцать лет».
   Но он, разумеется, лукавил: Ларренс всегда занимал очень большое место в жизни Элизахара. Герцог отбрасывал огромную тень, в которой утонули и первая его жена, рано умершая, и старший сын, почти сразу забытый, и вторая его супруга, ныне здравствующая, и две дочери, о которых Ларренс вспоминал лишь в те редкие дни, что проводил в замке.