Ленский Владимир. Пророчество Двух Лун

   Она проскользнула мимо девушки, а затем вдруг повернулась к ней и сделала стремительный бросок обратно. С громким криком Генувейфа перелетела через перила и начала падать на мостовую. Тень тотчас исчезла.
   – Я лечу! – закричала Генувейфа.
   Прохожие на улицах и жители соседних домов – все, кто оказался поблизости, – с ужасом смотрели на девушку, падающую с висячего моста. Бахромчатая черная шаль развевалась на ее распростертых руках. Братья, не сговариваясь, рванулись к месту ее предполагаемого падения, чтобы хоть немного смягчить удар о мостовую.
   Но Генувейфа так и не упала. В последний момент ее юбки зацепились за водосток, сделанный в форме остроухой собачьей головы. Повиснув вверх ногами, она закричала:
   – Теперь вы видели?
   Эмери подбежал к ней первым и осторожно снял ее с «насеста». Оба уха собаки были теперь погнуты, как будто пес чувствовал себя в чем-то виноватым и в ожидании неизбежной кары прижал уши.
   Генувейфа забилась в объятиях Эмери, высвобождаясь.
   – Ты не ушиблась?
   – Самую малость… Вы видели, как я летела?
   – Генувейфа, зачем ты это сделала? – спросил Эмери, выпуская ее и снова начиная сердиться. Чувство облегчения сменилось досадой. – Для чего ты это вытворяешь?
   – Ты ведь видел тень, – сказала она, отряхиваясь и разглаживая на себе платье.
   Эмери покачал головой, а Ренье сказал:
   – Да, Генувейфа, это правда. Мы видели тень. Мы оба ее видели.
   – А мне никто не верил, хотя ведь и знают, что я не лгу! – Генувейфа вдруг вспомнила обиду и надулась. – В Коммарши со мной не стали разговаривать. Глупые люди.
   – Глупые, – поддакнул Ренье.
   Они наконец добрались до небольшой, чрезвычайно уютной харчевни. Талиессин ее не жаловал, а вот Ренье, бывало, проводил здесь приятные часы.
   Хозяйка узнала его и подала блины. Генувейфа принялась есть их, хватая руками и обжигаясь. Ее лицо сразу же залоснилось. С набитым ртом она рассказывала:
   – Началось с похорон. Понятное дело, мне-то эту работу не поручили, но мне же обидно! Я лучшая. В каждом деле что главное? Любить. Я люблю их. Всех моих мертвецов. Я умею их устроить. Те, другие, – у них только материал есть хороший, понимаете? Бархат, красное дерево.
   – Кто умер? – спросил Ренье, тоже жуя.
   – Из Академии профессор. Алебранд – так его звали.
   – Алебранд?– Эмери изумленно уставился на Генувейфу.
   Ренье перестал жевать и замер.
   Преподаватель оптики, магистр Алебранд очень хорошо знал свой предмет и неизменно пользовался большим уважением студентов, хотя неприязненного отношения к большинству своих учеников магистр даже не пытался скрыть. Странно, что он умер. Он казался несокрушимым и вечным. Он даже не был слишком старым.
   – У него случались запои, – пояснила Генувейфа в ответ на невысказанные мысли своих собеседников. – Обычно он запирался у себя в доме. Так мне рассказывали о нем. А тут он выбрался и отправился куда-то. Он упал с дерева и расшибся. Наверное, хотел левитировать. Я его понимаю, – с важностью добавила она. – Он учил других левитации, а сам не умел.
   – Разбился, упав с дерева? – пробормотал Эмери. Алебранд?
   – Ну да, его привезли в Коммарши черного-черного. Это от прилива крови, – подхватила Генувейфа. – Прибежала магистерша, госпожа Даланн, она ему родственница или что-то в этом роде. В Коммарши ее считают уродкой, но я так не думаю. В ней есть особая красота.
   Ренье шевельнул бровями, а Эмери нетерпеливо постучал пальцами по столу. У обоих имелось собственное мнение касательно наружности госпожи Даланн, низкорослой, коренастой, с многочисленными бородавками на лице. По забавному стечению обстоятельств именно эта некрасивая дама преподавала в Академии эстетику. И, кстати, неплохо преподавала.
   – У нее ярко выраженная наружность. – Генувейфа пощелкала пальцами, как бы стараясь таким образом лучше донести свою мысль до слушателей. – Это всегда положительно.
   – Только не будем открывать диспут об эстетике безобразного! – умоляюще произнес Ренье. – Что она сказала, госпожа Даланн?
   – Она потребовала от городской коллегии, чтобы господина Алебранда похоронила самая лучшая погребальная контора. Выложила кучу денег за погребение. Меня, конечно, не пригласили, хотя наша династия – самая древняя!
   – Династия? – переспросил Эмери.
   Генувейфа приосанилась и кивнула.
   – Да. Мы – гробовщики от века. Так отец говорил. Может быть, я оттого полоумная, что в нашей семье были даже близкородственные браки, а это признак вырождения.
   – Очень интересно, – вставил Эмери, кривясь.
   – Да, – кивнула девушка, – и это тоже признак древности рода. Вырождаются только старинные фамилии. Вроде нашей.
   – Еще один спорный вопрос, того же разряда, что и красота госпожи Даланн, – вздохнул Ренье. – Давай вернемся к похоронам.
   Генувейфа заметно оживилась. Блинов на блюде поубавилось, чуткая хозяйка принесла второй кувшин с сильно разбавленным вином и добавила блинов.
   Генувейфа поскорее затолкала в рот еще парочку и проглотила. «Ужас, как она лопает. И притом остается такой тощей», – думал Эмери, наблюдая за ней. Мелодия Генувейфы все время изменялась, как будто одна эта девушка на самом деле состояла из десятка скачущих девушек и у каждой имелось собственное настроение.
   – Она выложила целую гору денег! – сказала Генувейфа. И показала рукой – какую. Выходило, действительно огромную, выше макушки. – Во-первых, чтобы гроб из красного дерева. Внутри – бархат, снаружи позолота. Во-вторых, чтобы гроб сразу закрыть. Она-де заберет покойника прямо в закрытом гробу. Хочет отвезти его родне. В общем, мол, у них так принято. Не знаю! – запутавшись, выкрикнула Генувейфа в отчаянии от собственного косноязычия.
   Ренье ласково погладил ее по руке.
   – Запей блины. Не торопись. Мы приблизительно поняли, о чем ты говорила. Даланн хотела, чтобы Алебранда устроили в роскошном гробу и заколотили крышку?
   – Да. – Генувейфа выхлебала полкувшина разом, выдохнула и повеселела. – Как ты ловко все обобщил, Ренье!
   Ренье отметил слово «обобщил»: вероятно, расставшись с Ренье, Генувейфа продолжала водить знакомство со студентами.
   – Рассказывай дальше, – попросил Эмери. – Сдается мне, история на этом только началась.
   – Да. – Девушка кивнула и с удивлением заметила: – Я, кажется, наелась…
   – Вот и чудно. Здешняя хозяйка будет в восторге.
   – Ты ей скажешь?
   – Непременно.
   Генувейфа повздыхала, прислушиваясь к непривычному для себя ощущению сытости, а затем заговорила:
   – Мне все не давал покоя этот гроб. У меня, понятно, нет таких материалов, но поглядеть не мешает. Вдруг я получу Знак Королевской Руки и разбогатею? Тогда я тоже буду делать такие гробы.
   – Ты забралась в чужую контору? – догадался Ренье.
   Генувейфа кивнула.
   – Гроб стоял закрытый. Я осмотрела его снаружи, а потом отодрала крышку и заглянула внутрь. Там-то, внутри, самая красота! Я люблю, когда заказывают обивку. Очень красиво, понимаете? Уютно так. Глазу приятно. А у них был бархат. Я точно знаю, бархат.
   Она помолчала немного и добавила:
   – Я никогда раньше не трогала бархат. Он на ощупь как шкурка зверя. Мыши, например.
   Она задумалась, зашевелила пальцами, припоминая приятное ощущение.
   – Я подарю тебе кусок бархата, – обещал Ренье. – Будет только твой. Сможешь мять и тискать его, сколько душе угодно.
   – В гробу лежали камни, – сказала Генувейфа. – Бархат, подушка, украшения – все на месте. А посреди этого – камень.
   – Ничего не понимаю! – Эмери даже привскочил, услыхав такое. – Камни?
   – Да.
   – Даланн решила похоронить вместо Алебранда камни? Но зачем?
   – Наверное, Алебранд на самом деле не умер, – предположил Ренье. – А ей для чего-то понадобилось скрыть это обстоятельство.
   Генувейфа помотала головой.
   – А вот и не угадали! – с торжеством объявила она. – Алебранд и был эти самые камни. Я его узнала. Кое-какие черты сохранились. Человек, когда долго лежит в гробу, начинает разваливаться… А Алебранд окаменел.
   – Гном! – вырвалось у Эмери. – Вот что она хотела скрыть!
   – Я должен выпить, – объявил Ренье.
   На столе возник кувшин с вином, на сей раз неразведенным. Братья пили вино, как воду, но от потрясения никак не могли захмелеть.
   Алебранд – гном, и Даланн знала, что это откроется после его смерти. Гномы превращаются в камень. Людская плоть разлагается и становится землей, гномская плоть затвердевает и становится скалой. Поэтому Даланн и потребовала, чтобы гроб держали заколоченным. А Генувейфа со своим неуемным любопытством сунула туда нос. И теперь Генувейфа должна умереть.
   По пятам за ней идет маленькая черная тень.
   – Даланн, – сказал Эмери наконец. – Она тоже гномка. Для чего они с Алебрандом скрывали это? Боялись потерять место в Академии? Но, насколько я знаю, не существует особенных законов, которые запрещали бы гномам жить вне подземных городов в их горах…
   – Алебранд не умел летать, – пробормотал Ренье. – Только учил, но сам не в состоянии был подняться в воздух. Все сходится. Мы должны были догадаться! Почему мы не догадались?
   – Потому что для нас тогда это было не важно, – ответил Эмери. – Это не имело никакого влияния на нашу жизнь.
   – А теперь имеет. – Ренье посмотрел на Генувейфу: девушку явно клонило в сон. – Если мы не защитим ее, Даланн найдет способ ее убрать.
   – Она ведь полоумная, – сказал Эмери. – Кто будет слушать ее рассказы об умершем магистре, который окаменел в гробу?
   – Королева, – ответил Ренье.
 

* * *

 
   К немалому удивлению Эмери, ее величество ответила на записку Ренье сразу: тот же паж, которому поручено было доставить коротенькое послание королеве, возвратился с известием:
   – Августейшая госпожа примет вас после ужина.
   Ренье ворвался в комнату Эмери с криком:
   – У нас пара часов на подготовку!
   Генувейфа крепко спала, уютно свернувшись в любимом кресле Эмери. Сам Эмери наигрывал на клавикордах новую тему и морщился: звук казался ему не вполне верным.
   При появлении брата Эмери удивленно повернулся к нему:
   – Не шуми – разбудишь. Ей нужно отдохнуть. К чему это такому срочному мы должны подготовиться?
   – Нас ждут во дворце.
   И Ренье принялся тормошить спящую Генувейфу.
 

* * *

 
   Королева ждала их, стоя бок о бок с Талиессином в большом зале для приемов. Этот зал занимал сразу два этажа в высоту. Человеческая фигура терялась здесь среди массивных белых колонн, голос – напротив, умножался, разносимый эхом по всему огромному пространству.
   Королева в сверкающем облачении медного цвета, в большой короне, которую она обычно надевала только в праздник возобновления союза земли и эльфийский крови, застыла на возвышении посреди зала.
   И так же неподвижно стоял рядом с ней сын. Теперь он был выше ростом, чем она: за время добровольного изгнания Талиессин раздался в плечах и вырос. Сходство между ними было в этот день разительным: они представали мужским и женским воплощением королевства. И она не выглядела старше сына.
   – О! – пробормотала Генувейфа, завидев ее. – Нежная вечность…
   Прекрасная гробовщица была в черном – она сама на этом настаивала. Платье из наилучшего черного сукна было ей широковато, но этой беде отчасти помогал наборный пояс из костяных пластин, который стягивал одеяние под грудью. Шаль из тончайшей кисеи, также черной с россыпью крохотных красных цветочков, покрывала волосы Генувейфы: расчесать их не удалось, поэтому Ренье просто отрезал свалявшиеся пряди.
   Талиессин смотрел на Ренье так, словно видел его впервые. Принц не казался Ренье ни отчужденным, ни равнодушным; он просто стал другим.
   Дофина, дразнившего своих придворных, больше не существовало. Как, впрочем, не существовало и прежнего Ренье, преданного шута и большого приятеля живой куклы по имени Эйле.
   Любовник королевы и ее соправитель. Между ними еще не возникло никаких отношений. Им все предстояло начинать заново, с чистого листа.
   Ренье низко поклонился. Генувейфа, не сводя с королевы улыбающихся глаз, присела.
   Лицо ее величества немного смягчилось при виде этой девушки. Королева приподняла руку.
   – Говори, – обратилась она к Генувейфе.
   Та обернулась к Ренье. Он кивнул ей:
   – Выйди вперед и рассказывай все как есть.
   – А! – обрадовалась Генувейфа. И выпалила: – Я хочу Знак Королевской Руки!
   Она воззрилась на королеву сияющими глазами.
   – Ваше величество, – вмешался Ренье, – мою приятельницу пытаются убить, потому что она узнала нечто о шпионах герцога Вейенто в Академии Коммарши.
   Талиессин смотрел на Ренье с полным безразличием и молчал. Молчала и королева.
   Ренье быстро пересказал то, что узнал от Генувейфы касательно похорон Алебранда.
   – Что ж, – заметила королева, – Вейенто здесь, так что у нас будет возможность спросить его об этом. Он ведь не станет отрицать, что заслал в мою Академию пару своих шпионов?
   – Нет, – сказал Ренье. – Отрицать это ему будет весьма затруднительно.
   С этими словами он снял с пояса маленький охотничий рожок и дунул. Веселая мелодия наполнила зал, и в ответ на призыв высокие створки дверей распахнулись. Отряд из пяти дворцовых стражников втащил в зал упирающегося пленника, а последним вошел Эмери, одетый так же, как и его брат.
   Королева вопросительно подняла брови.
   Ренье поклонился наиболее изящным образом:
   – Задайте эти вопросы госпоже Даланн, ваше величество. Уверен, вы получите удовлетворительные ответы.
   Гномку тащили, надрываясь и пыхтя, два здоровенных сержанта. Даланн была связана толстой веревкой. Ее ручищи, поросшие густым рыжим волосом, все время шевелились: она не оставляла надежды освободиться. Глаза вылезали из орбит, на губах вскипала слюна.
   Магистра наконец поставили перед королевой, и Даланн замерла, тяжело дыша и не сводя с ее величества мрачного взора.
   Затем она заметила Ренье и изменилась в лице.
   – Я ведь догадывалась, что вас все-таки двое! – прошипела она. – Ловкий трюк!
   – Вы – магистр Академии? – спросила королева.
   – Меня зовут Даланн. Я преподавала теоретическую и практическую эстетику, – пропыхтела гномка. – Неплохо преподавала, кстати говоря. Никто не жаловался.
   – Вы шпионили для герцога в моей Академии? – продолжала королева.
   – С чего ваше величество взяли, что я шпионила? – окрысилась Даланн.
   Королева слегка покачала головой.
   – Вы ведете себя как человек, которому нечего терять…
   – Я веду себя как гном, а нам всегда нечего терять! – сказала Даланн.
   – Ведь вы пытались убить эту девушку?
   Даланн метнула взгляд на Генувейфу. Та присела в поклоне и улыбнулась.
   – Мы не убийцы, – сказала магистр Даланн. – Впрочем, несчастный случай иногда бывает кстати… А что мне оставалось? Она забралась в гроб и увидела, во что превратился Алебранд… – Тут из светлых глаз Даланн выкатилась огромная слезища и, помедлив, размазалась по ее лицу.
   Генувейфа испуганно подбежала к гномке и принялась вытирать ей лицо своей шалью. Та пыталась отворачиваться, но тщетно. У Генувейфы дрожали губы, она и сама готова была заплакать.
   Ренье украдкой наблюдал за Талиессином. Принц чуть раздувал ноздри: было очевидно, что происходящее раздражает его. Но мать для чего-то хотела, чтобы он видел эту сцену, и он оставался на месте.
   – Я желаю, чтобы магистр Даланн была водворена в одну из подземных комнат с прочной дверью, – сказала королева, махнув сержантам. – Благодарю вас за труды.
   Когда Даланн уволокли и ее угрозы смолкли за дверью, Эмери приблизился к брату и остановился рядом. Королева обласкала их мимолетным взглядом, однако обратилась к Генувейфе:
   – Подойди ко мне, милая.
   Девушка подбежала и, подняв голову к владычице, улыбнулась ей. Медленно-медленно королева протянула к Генувейфе руку и приложила к ее щеке.
   – Вот тебе мой Знак Королевской Руки, Генувейфа из Коммарши, – торжественным тоном возгласила королева. – Я даю его тебе в присутствии этих братьев, Ренье и Эмери, сыновей Оггуль, и в присутствии моего сына, который займет трон после меня.
   – Значит, я – лучшая гробовщица в королевстве? – замирая, спросила Генувейфа.
   – Это несомненно, – ответила королева. Она отняла ладонь от ее щеки, погладила ее по волосам и, наклонившись, поцеловала в макушку. – Ты хоронишь преступников и нищих, Генувейфа, а на самом деле ты достойна хоронить королей.

Глава двадцать первая
ТУРНИР И СКАЧКИ

   Давно уже у ее величества не было такого превосходного настроения. Она выглядела невероятно юной: в простом девическом наряде, с волосами, заплетенными в толстую недлинную косу, перевитую лентами. Талиессин, не отходивший от матери в эти дни ни на шаг, напротив, казался намного старше своих лет: хмурый, погруженный в раздумья.
   Большая кавалькада двигалась через всю столицу к воротам внешней городской стены – и дальше, через предместья и близлежащую деревню, на луга. Празднества в честь бракосочетания герцога Вейенто еще не закончились.
   На нынешний день намечался грандиозный выезд на луга. Уже загодя на месте были разбиты разноцветные шелковые шатры. Готовились скачки с препятствиями, поединки на тренировочном оружии, бесконечная трапеза на свежем воздухе, «в духе сельской идиллии», а к вечеру – бал.
   Молодая супруга Вейенто впервые должна была предстать сегодня перед обществом с открытым лицом, без покрывала, и всех мучило любопытство: какой она окажется.
   Ни особенного разочарования, ни каких-либо восторгов, впрочем, ее внешность ни у кого не вызвала. «Обыкновенная молодая женщина», «симпатичная», «бывает хуже». Словом, ничего особенного. Будь Ибор счастлива в браке, она, возможно, предстала бы в более выгодном свете. Но ее отношения с Вейенто были построены на скучном расчете и в принципе сводились к той же формуле: «бывает хуже».
   Рядом с лучезарной эльфийской королевой Ибор проигрывала безнадежно, и герцог Вейенто, молодой супруг, неожиданно понял, что его это удручает. Возможно, все дело в отсутствии волшебства, думал он. И это правильно. Правильно. Человек не должен любить эльфийку. Эльф не должен брать в жены простую женщину. От этого бывает много бед и несчастий.
   И все равно он ощущал себя обделенным и, как ни странно, злился за это на свою кузину. Он сам был удивлен. Обычно его желание устранить королеву с пути было не чем иным, как простым стремлением занять королевский трон. Но сегодня к этому вполне законному стремлению примешивалось личное чувство.
   В свите герцога ехали и Гальен с Аббаной. Она ловила каждый взгляд повелителя, направленный на королеву, и в конце концов прошептала своему другу:
   – Я думаю, что не ошибаюсь: он будет нам благодарен, если мы сделаем это.
   – Аббана, это безумие! – шепнул он в ответ.
   Она хитро улыбнулась.
   – Такие слова я уже слышала. И все же я не ошибаюсь.
   – Нас схватят.
   – Нет, если хорошо подготовиться и правильно выбрать место для засады. Никто нас даже не заподозрит. У меня есть отравленные дротики. Знаешь, такие, которые выдувают из трубки.
   – Где ты их добыла? – ужаснулся Гальен.
   – Сняла с одного трупа. С анат, – пояснила Аббана. – Что тебя так пугает? Я поступила правильно. Разумно.
   Он только покачал головой.
   – Ты погубишь нас обоих.
   – Нет, – уверенно отозвалась она. – Вейенто вызволит нас из любой беды. Он умеет ценить преданность. Я имела случай убедиться в этом. В конце концов, это ведь тебя разжаловали за неправильные действия! А меня – повысили за правильные. Помнишь?
   Он это помнил. Он вспоминал об этом каждый раз, когда общался с Аббаной, – то есть постоянно. А если позволял себе забыть хотя бы на миг, она охотно возвращалась к этой теме.
   – Разумеется, мой капитан. Непрерывно держу в уме.
   – Вот и хорошо. – Она не уловила иронии в его голосе. Еще одна худая примета.
   Эмери и Ренье ехали бок о бок. Ренье догадывался (а Эмери точно знал), что Уида намерена участвовать в скачках. Вряд ли она рассчитывает снова встретиться с принцем наедине, но пропустить такое важное мероприятие выше сил эльфийки.
   Генувейфа, вся в черном, выступала, сама того не ведая, в роли «таинственной незнакомки». Оба брата опекали ее. Она оживленно вертелась на лошади, то рассматривала наряды придворных дам, то ахала при виде роскошных шатров и пестрых флагов, развевающихся на ветру, то пыталась на ходу потрогать фонари, заранее установленные на шестах.
   К удивлению своих друзей, Генувейфа неплохо ездила верхом. Когда Ренье спросил ее, случалось ли ей раньше садиться на лошадь, девушка призадумалась, а потом ответила:
   – Они ведь хорошо понимают людей, если им хочется.
   Уиды в толпе придворных наездниц не было видно, и это еще более уверило Эмери в том, что эльфийку они увидят только во время скачек. И вероятно, сразу по окончании состязаний она опять исчезнет.
   Наклонившись к брату, Эмери сказал:
   – Интересно, имеет ли отношение к таинственному поведению Уиды дядя Адобекк?
   – Нет, – сразу же ответил Ренье. – Она не станет слушаться. Никого. Ни Адобекка, ни тебя, ни собственного отца.
   – Это иллюзия, – отозвался Эмери задумчиво. – Влюбленная женщина склонна слушать советы. Не важно, какую форму принимает ее послушание: в том, что касается ее чувств, она чрезвычайно внимательна.
   – Ты говоришь о женщинах вообще? – поразился Ренье.
   – Ах, прости, я вторгаюсь в область твоих академических интересов, бабник, – фыркнул Эмери. – Нет, я говорю об Уиде. Она ловит каждое слово, в котором угадывается хотя бы намек на Талиессина. Ты не заметил?
   Ренье молча покачал головой.
   – Но имеет ли Адобекк отношение к ее предстоящему участию в скачках? – повторил Эмери. – Вопрос остается невыясненным.
   – Возможно, он вообще не важен, – сказал Ренье.
   – Разумеется, не важен. Я задаюсь им из простого любопытства, – сказал Эмери и замолчал.
   Нарядные дамы и кавалеры растянулись на большой, хорошо замощенной дороге. На миг в душу Эмери снизошел покой: обилие благополучных, прекрасно одетых людей оказывало на молодого человека волшебное действие. Он позволил себе погрузиться в иллюзию – ему вдруг начало казаться, что из мира исчезли невежество, бедность, тяжелый физический труд, что остались только красота и юность.
   Назначенного места достигли за два часа до полудня. Сразу же к огороженным ристалищам побежали слуги. Следовало проверить, все ли готово для проведения показательных поединков. Для жеребьевки сделали специальные эмблемы, которые раздавались участникам на месте.
   Деревянное оружие было изготовлено нарочно для этого дня; впрочем, последний поединок, между самыми искусными из бойцов, должен был проводиться на настоящих шпагах, до первого кровавого укола.
   Маленькие походные кухни уже дымились. Повара прибыли на место праздника еще со вчерашнего дня. Пламя весело прыгало под жаровнями, мясо уже поджаривалось, фрукты горами лежали в корзинах. Хлебные лепешки, завернутые в чистое полотно, в специальных мешочках висели на шестах – это помогало проветривать их и избегать плесени.
   Для королевы воздвигли кресло под балдахином, чтобы ее величеству удобно было наблюдать за поединками. Похожее соорудили и для наследника, хотя прежде Талиессин довольствовался самыми обычными сиденьями и смешивался с толпой придворных.
   Ренье намеревался выступить в фехтовальном турнире, поэтому он распрощался с братом и Генувейфой и направился к шатрам, предназначенным для участников.
   Теперь, когда слишком многие видели братьев вместе и больше не сомневались в том, что у Адобекка не один племянник, а двое, Ренье начал называть себя настоящим именем.
   – Разве вы не Эмери? – удивлялся кто-нибудь из придворных.
   – Младший брат, – кратко объяснял Ренье, и вельможа качал головой:
   – Удивительное сходство!
   На том и заканчивалось.
   Пока Ренье натягивал двуцветную тунику – желто-синюю, с рассеченной надвое графской короной, – его опять спросили, не Эмери ли он.
   – Мы поспорили, – простодушно улыбаясь, пояснил молодой дворянин. – Он уверяет, будто вы не Эмери, а его брат-близнец.
   – В таком случае мне жаль, что вы проиграли, – ответил Ренье. – Я действительно не Эмери, а его брат. Впрочем, можете не отдавать всего проигрыша, потому что мы, во всяком случае, не близнецы. – Он наклонился к уху спрашивающего и прошептал: – И у меня совершенно нет музыкального слуха.
   Молодой придворный просиял, услышав это откровение, и, крепко пожав Ренье руку, заверил его в своей вечной дружбе, после чего отошел.
   Ренье проводил его глазами. Люди не уставали удивлять его. Сколько разнообразных проявлений человеческого характера! И как это дядя Адобекк «разбирается в людях»? Должно быть, какое-то волшебство.
   В первой паре Ренье выпало сражаться с чрезвычайно напористым юнцом. Вывести того из строя оказалось настолько простым делом, что Ренье почувствовал большую неловкость, выбивая деревянный меч из его руки. Впрочем, Ренье почти не аплодировали.
   «Поделом», – пробормотал он.
   Второй поединок оказался чуть сложнее, но здесь пригодились уроки Элизахара. «Вся прелесть грязных приемов в том, что они всегда срабатывают, – сказал ему как-то Элизахар, показывая один из трюков, любимых в армии и совершенно неизвестных в придворной среде. – Если играть по правилам, можно выиграть, но можно и проиграть; зато небольшое уклонение от буквы закона сопровождается неизбежной победой… Впрочем, не слушайте меня. Это одно из рассуждений Ларренса, которые работают только для самого Ларренса».