Страница:
Ренье внял этому предупреждению и остался на ногах.
Свет, падающий из больших окон, заливал фигуру королевы. Она казалась немолодой, уставшей. Очертания ее лица смазались, расплылись, глаза казались большими и не такими дикими, как у Талиессина. Просто утомленная невзгодами, ласковая женщина.
Жар бросился Ренье в голову. Под полупрозрачными одеждами она была обнаженной. Ее тело сияло и в отличие от лица было совершенным: четкие линии, идеальные формы.
Неожиданно он понял, чего она добивается. Он покачал головой.
– Где мой сын? – спросила королева, наступая на него.
Серый шелк одежд колыхнулся, на Ренье повеяло едва уловимым ароматом ее кожи.
– Я не понимаю, о чем вы говорите, ваше…
Она положила ладонь ему на губы.
– Тише. Не надо лгать. Я знаю Адобекка. Он отправился за Талиессином. Он не вернулся бы один, без него. Где мой сын?
– Ваше ве… – пробормотал Ренье. Он касался губами ее пальцев. Неожиданно она просунула указательный палец ему между губами, и он машинально стиснул его.
– Ты ведь лжешь, мальчик? – сказала королева.
– Да, – сдался Ренье.
Она не выпустила его, напротив: подошла вплотную и провела кончиками пальцев по его шее. Задела ямку между ключицами и, когда он содрогнулся всем телом, засмеялась.
– Я знаю, чего хочет Адобекк, – сказала она. Я знаю, чего он добивается. Когда приедет Вейенто, моего милого кузена будет ожидать здесь большое разочарование. Ведь Талиессин жив. Он жив и находится где-то здесь. Не так ли? Все задумано отменно. Все, кроме одного: у меня должен быть убитый вид. Мать, оплакивающая сына. Насколько я знаю, Вейенто уверен в том, что мой мальчик мертв. Он до сих пор еще не знает правды, и это очень умно придумано! Но у меня не может быть убитого вида, Ренье.
– Разве ваше величество не может притвориться? – пролепетал Ренье, чувствуя, как у него подкашиваются ноги.
– Я Эльсион Лакар, я не могу притворяться, когда речь идет о жизни, смерти или любви! – резко ответила она. – Мой кузен сразу поймет, что я его обманываю. Нет, мне нужна по-настоящему хорошая причина выглядеть счастливой.
Она притянула к себе молодого человека, ладонью отвела волосы с его лба.
– Ты бываешь удивительно похож на своего дядю, – сказала она, улыбаясь. – Ты ведь бастард, Ренье, ты должен знать толк в любви. Это у тебя с рождения.
И, видя, что он боится поверить происходящему, тихо засмеялась.
– Мы не обязаны встречаться с тобой часто. Может быть, достаточно будет и одного раза. И мне, и тебе. После этого жизнь пойдет немного по-другому… а это именно то, чего я сейчас добиваюсь.
Ренье сразу понял, что любовь королевы изменила его. Женщины, с которыми он случайно сталкивался на обратном пути к дому, бледнели; Эмери, встретив сумасшедший взгляд брата, постучал себя пальцем по виску; Адобекк подозрительно нахмурился, а Уида прямо объявила ему:
– От тебя пахнет эльфийкой.
Только с Уидой он решился поговорить об этом. Отчасти потому, что она оказалась прямолинейнее всех, отчасти – из-за того, что сама была Эльсион Лакар и, наверное, могла кое-что объяснить.
Они устроились ночью на кухне, вдвоем, и подъедали оставшийся с вечера пирог с яблоками. Великолепно пренебрегая ножами, они отколупывали от пирога кусочки, иногда сталкивались пальцами и сердито ворчали друг на друга.
Горела единственная свеча. Было темно и таинственно – наилучшая обстановка для откровений.
Уида сказала:
– Ты был в ее постели. Да? Я сразу уловила этот запах. – Она помотала головой. – Нет, это не запах, это скорее звук… Как будто к каждому из волосков на твоей голове привязали по крохотному колокольчику и весь ты звенишь… А что ты чувствуешь?
– Как будто поцеловал вечность.
Он отправил за щеку большой кусок сладкого пирога и надолго залепил себе рот.
Уида последовательно скорчила несколько выразительных гримас.
– Не слишком лестно для женщины. «Вечность»! Никогда ей этого не говори.
– Я хочу сказать, – Ренье наконец совладал с куском и тотчас принялся добывать себе новый, – это как будто прикоснуться к собственному бессмертию. Вечность все-таки больше похожа на пропасть, а бессмертие – на небо.
– Небо – это тоже пропасть, только вверх ногами, сказала Уида. – Учти, у тебя теперь появится целый сонм врагов. Особенно таких, о существовании которых ты даже не подозревал.
– Ты ведь лошадница, Уида? Не учи меня придворной жизни, – сказал Ренье. – А кроме того, я всегда могу прикинуться собственным братом.
– Теперь уже нет, – сказала Уида, облизывая пальцы. – Любовь для эльфийки – естественное состояние, но мужчина, особенно если он чистокровный человек, от этого просто дуреет.
– Можно подумать, ты не дуреешь, – огрызнулся Ренье.
– Я – другое дело. – Она печально посмотрела на огонек свечи. – Моя любовь безответна, безнадежна… И Талиессин – не чистокровный человек. Это хуже всего. Я могу соблазнить его, как и любого другого, но нужно мне все-таки не это… А что она тебе сказала?
– В каком смысле? – Ренье с подозрением воззрился на Уиду. – Если ты думаешь, что я открою тебе все наши дворцовые тайны…
– Нет, о любви, – перебила она.
– О любви? Ничего. – Он немного растерялся. – Мы об этом вообще не говорили. Она должна выглядеть счастливой, когда сюда прибудет герцог, вот и все.
– Берегись, Ренье, – сказала Уида. – Берегись. Она не любит тебя. Ей просто понадобился любовник – ненадолго. Любовник напоказ. Чтобы выглядеть счастливой. Ах, Ренье, ты можешь из-за этого погибнуть!
– В конце концов, я дворянин, – сказал Ренье, приканчивая последний кусок пирога. – Если для успешного завершения интриги я должен погибнуть – значит, такова моя судьба, а королева пусть поступает по своему усмотрению. Я слишком люблю ее для того, чтобы обсуждать.
– Да? – сказала Уида. – А что ты только что делал?
– Я ел, – сердито ответил Ренье. – Можешь написать эти слова на моей могиле. Потом, когда сонм врагов меня все-таки убьет.
– Отъелся, – задумчиво произнесла Уида. – Ужасная эпитафия для дворянина.
– Отлюбился, отбегался, отмахался мечом… – продолжил Ренье. – В конце концов, какой смысл жалеть о каком-то Ренье, которого, быть может, и вовсе не было на свете!
– Ну нет, – неожиданно возразила Уида, – очень даже был! И до сих пор есть, а уж о том, чтобы это положение вещей оставалось неизменным, – об этом мы с Эмери, пожалуй, позаботимся.
Глава девятнадцатая
Свет, падающий из больших окон, заливал фигуру королевы. Она казалась немолодой, уставшей. Очертания ее лица смазались, расплылись, глаза казались большими и не такими дикими, как у Талиессина. Просто утомленная невзгодами, ласковая женщина.
Жар бросился Ренье в голову. Под полупрозрачными одеждами она была обнаженной. Ее тело сияло и в отличие от лица было совершенным: четкие линии, идеальные формы.
Неожиданно он понял, чего она добивается. Он покачал головой.
– Где мой сын? – спросила королева, наступая на него.
Серый шелк одежд колыхнулся, на Ренье повеяло едва уловимым ароматом ее кожи.
– Я не понимаю, о чем вы говорите, ваше…
Она положила ладонь ему на губы.
– Тише. Не надо лгать. Я знаю Адобекка. Он отправился за Талиессином. Он не вернулся бы один, без него. Где мой сын?
– Ваше ве… – пробормотал Ренье. Он касался губами ее пальцев. Неожиданно она просунула указательный палец ему между губами, и он машинально стиснул его.
– Ты ведь лжешь, мальчик? – сказала королева.
– Да, – сдался Ренье.
Она не выпустила его, напротив: подошла вплотную и провела кончиками пальцев по его шее. Задела ямку между ключицами и, когда он содрогнулся всем телом, засмеялась.
– Я знаю, чего хочет Адобекк, – сказала она. Я знаю, чего он добивается. Когда приедет Вейенто, моего милого кузена будет ожидать здесь большое разочарование. Ведь Талиессин жив. Он жив и находится где-то здесь. Не так ли? Все задумано отменно. Все, кроме одного: у меня должен быть убитый вид. Мать, оплакивающая сына. Насколько я знаю, Вейенто уверен в том, что мой мальчик мертв. Он до сих пор еще не знает правды, и это очень умно придумано! Но у меня не может быть убитого вида, Ренье.
– Разве ваше величество не может притвориться? – пролепетал Ренье, чувствуя, как у него подкашиваются ноги.
– Я Эльсион Лакар, я не могу притворяться, когда речь идет о жизни, смерти или любви! – резко ответила она. – Мой кузен сразу поймет, что я его обманываю. Нет, мне нужна по-настоящему хорошая причина выглядеть счастливой.
Она притянула к себе молодого человека, ладонью отвела волосы с его лба.
– Ты бываешь удивительно похож на своего дядю, – сказала она, улыбаясь. – Ты ведь бастард, Ренье, ты должен знать толк в любви. Это у тебя с рождения.
И, видя, что он боится поверить происходящему, тихо засмеялась.
– Мы не обязаны встречаться с тобой часто. Может быть, достаточно будет и одного раза. И мне, и тебе. После этого жизнь пойдет немного по-другому… а это именно то, чего я сейчас добиваюсь.
* * *
Ренье сразу понял, что любовь королевы изменила его. Женщины, с которыми он случайно сталкивался на обратном пути к дому, бледнели; Эмери, встретив сумасшедший взгляд брата, постучал себя пальцем по виску; Адобекк подозрительно нахмурился, а Уида прямо объявила ему:
– От тебя пахнет эльфийкой.
Только с Уидой он решился поговорить об этом. Отчасти потому, что она оказалась прямолинейнее всех, отчасти – из-за того, что сама была Эльсион Лакар и, наверное, могла кое-что объяснить.
Они устроились ночью на кухне, вдвоем, и подъедали оставшийся с вечера пирог с яблоками. Великолепно пренебрегая ножами, они отколупывали от пирога кусочки, иногда сталкивались пальцами и сердито ворчали друг на друга.
Горела единственная свеча. Было темно и таинственно – наилучшая обстановка для откровений.
Уида сказала:
– Ты был в ее постели. Да? Я сразу уловила этот запах. – Она помотала головой. – Нет, это не запах, это скорее звук… Как будто к каждому из волосков на твоей голове привязали по крохотному колокольчику и весь ты звенишь… А что ты чувствуешь?
– Как будто поцеловал вечность.
Он отправил за щеку большой кусок сладкого пирога и надолго залепил себе рот.
Уида последовательно скорчила несколько выразительных гримас.
– Не слишком лестно для женщины. «Вечность»! Никогда ей этого не говори.
– Я хочу сказать, – Ренье наконец совладал с куском и тотчас принялся добывать себе новый, – это как будто прикоснуться к собственному бессмертию. Вечность все-таки больше похожа на пропасть, а бессмертие – на небо.
– Небо – это тоже пропасть, только вверх ногами, сказала Уида. – Учти, у тебя теперь появится целый сонм врагов. Особенно таких, о существовании которых ты даже не подозревал.
– Ты ведь лошадница, Уида? Не учи меня придворной жизни, – сказал Ренье. – А кроме того, я всегда могу прикинуться собственным братом.
– Теперь уже нет, – сказала Уида, облизывая пальцы. – Любовь для эльфийки – естественное состояние, но мужчина, особенно если он чистокровный человек, от этого просто дуреет.
– Можно подумать, ты не дуреешь, – огрызнулся Ренье.
– Я – другое дело. – Она печально посмотрела на огонек свечи. – Моя любовь безответна, безнадежна… И Талиессин – не чистокровный человек. Это хуже всего. Я могу соблазнить его, как и любого другого, но нужно мне все-таки не это… А что она тебе сказала?
– В каком смысле? – Ренье с подозрением воззрился на Уиду. – Если ты думаешь, что я открою тебе все наши дворцовые тайны…
– Нет, о любви, – перебила она.
– О любви? Ничего. – Он немного растерялся. – Мы об этом вообще не говорили. Она должна выглядеть счастливой, когда сюда прибудет герцог, вот и все.
– Берегись, Ренье, – сказала Уида. – Берегись. Она не любит тебя. Ей просто понадобился любовник – ненадолго. Любовник напоказ. Чтобы выглядеть счастливой. Ах, Ренье, ты можешь из-за этого погибнуть!
– В конце концов, я дворянин, – сказал Ренье, приканчивая последний кусок пирога. – Если для успешного завершения интриги я должен погибнуть – значит, такова моя судьба, а королева пусть поступает по своему усмотрению. Я слишком люблю ее для того, чтобы обсуждать.
– Да? – сказала Уида. – А что ты только что делал?
– Я ел, – сердито ответил Ренье. – Можешь написать эти слова на моей могиле. Потом, когда сонм врагов меня все-таки убьет.
– Отъелся, – задумчиво произнесла Уида. – Ужасная эпитафия для дворянина.
– Отлюбился, отбегался, отмахался мечом… – продолжил Ренье. – В конце концов, какой смысл жалеть о каком-то Ренье, которого, быть может, и вовсе не было на свете!
– Ну нет, – неожиданно возразила Уида, – очень даже был! И до сих пор есть, а уж о том, чтобы это положение вещей оставалось неизменным, – об этом мы с Эмери, пожалуй, позаботимся.
Глава девятнадцатая
СВАДЕБНЫЕ ТОРЖЕСТВА
Герцог Вейенто въезжал в столицу под рокот барабанов, гнусавое завывание труб, под визг флейт и громовое курлыканье арф. Впереди двигались всадники, десять человек, по двое в ряд. Их белоснежные кони были накрыты красными попонами, золотые кисти мели мостовую. Всадники не глядели ни налево, ни направо, их лица казались высеченными из камня и для пущего сходства со статуями были выбелены мелом.
За ними медленно двигалась низкая повозка, на которой находилась узорная деревянная беседочка. Крыша беседки была убрана высокими перьями, которые весело колыхались на ветру. Такие же перья украшали и сбрую лошадей, тянувших повозку.
Внутри беседки стояли мужчина и женщина в облегающих трико; волосы женщины были распущены и схвачены тонким золотым обручем, а на бедрах ее развевалась юбка из белой полупрозрачной ткани. Эти двое долженствовали изображать любовь, которую испытывают друг к другу жених и невеста.
Далее шагал оркестр: музыканты в длинных, до самой земли, синих бархатных туниках. Следом двигалась еще одна повозка, которая везла бочки с вином; на одной из бочек восседал пьяный карлик в пестром наряде.
Несколько закрытых телег были нагружены приданым невесты. В толпе поговаривали, что приданое своей будущей жене герцог покупал самолично на одной из ярмарок по дороге в столицу. Имелись даже очевидцы того, как это происходило; впрочем, никто из них не рискнул бы повторить свою сплетню герцогу прямо в глаза.
Сразу же вслед за приданым в столицу вступили Вейенто и Ибор. Разумеется, общее внимание было приковано к избраннице герцога, о которой уже достоверно было известно, что она законная дочь герцога Ларренса и к тому же девственница.
Зевак ожидало большое разочарование. Сумели рассмотреть только высокий рост и крепкое, добротное сложение невесты. Кое-кто увидел ее руки, белые, сильные, уверенно держащие разукрашенные бахромой и колокольчиками поводья. Но лицо Ибор оставалось закрытым, как требовал того обычай: знатная девственница, вступая в брак, прячет лицо до самого дня свадьбы.
Вейенто ехал бок о бок с ней. Общий глас объявил, что герцог «сильно сдал и выглядит уставшим». Впрочем, нашлись и такие, кто держался прямо противоположного мнения и счел герцога «истинным владыкой, который один только достоин царствовать».
Шествие замыкал отряд воинов из гарнизона замка Вейенто. Процессия получилась нарядная и внушительная, как раз то, что надо для того, чтобы произвести впечатление и вызвать достаточный интерес.
Вейенто потихоньку оглядывался по сторонам. Он не пренебрегал и городской окраиной, полагая, что здесь скопились весьма полезные для него люди. Наверняка найдутся и скупщики краденого, и беглые, и просто смутьяны. Всем им надо бы понравиться. Очень хорошо стать для них надеждой, воплощением сбывшейся мечты.
Шествие миновало одни ворота, другие. Толпа на тротуарах становилась все более нарядной и все менее густой. С балконов сыпались лепестки цветов, люди взмахивали руками, выкрикивали приветствия и добрые пожелания.
Адобекк по обыкновению высунул из окна пятого этажа голову в самом засаленном из своих ночных колпаков, пробурчал что-то, поймал взгляд Вейенто и с самым недовольным видом скрылся.
Едва голова королевского конюшего всунулась в комнату, как лик его преобразился, сделался оживленным, в глазах загорелся огонь.
– Вот теперь начнется, – сообщил он племянникам. – Нужно хорошенько все подготовить… Где Талиессин?
– Талиессин там, где вы его заперли, дядя, – ответил Эмери.
– Займешься его высочеством, – велел Адобекк. – Лично. У меня еще куча дел. Где Уида?
– Скорее всего, в вашей конюшне. Говорит, что отдыхает там душой.
– Я не спрашивал, о чем она говорит, я спрашивал, где она находится… – Адобекк рассеянно огляделся по сторонам, покусал губу. Было очевидно, что он перебирает в уме последние детали грядущего праздника. – Где Ренье?
– Я здесь, – тихо подал голос Ренье.
В последнее время дядя откровенно его недолюбливал. И хотя Ренье знал причину этому, ему все равно было грустно.
– Ты еще не одет? – вспылил Адобекк. – Немедленно напомадь волосы. Напяль что-нибудь вызывающее. Ты – любовник королевы. У тебя на лице должно быть написано, что ты знаешь все ее интимные тайны.
– Дядя! – взмолился Ренье.
– Делай, как велят.
Адобекк отвернулся, схватился за голову, нащупал на ней ночной колпак и взвыл:
– Фоллон! Одеваться!..
Ренье стоял в толпе придворных и издали смотрел на королеву. Она помолодела. Медные волосы, уложенные локонами, падали на ее плечи, темное платье, расшитое золотом и жемчугами, топорщилось на груди, юбка жестко расходилась книзу пирамидой. Маленькая корона прочно держалась на гордой голове женщины. Ее глаза сияли зеленым светом. Она раздавала улыбки, протягивала руки, сразу обе, для поцелуев.
Ренье знал, что не он этому причиной. Точнее, не только он один. Разумеется, он принимал ее ласки как великую честь для себя; разумеется, он любил ее всей душой и всем телом – как только и возможно любить эльфийскую королеву. Но главным все-таки было не это. Ее величество чувствовала себя победительницей в борьбе. Она не желала быть милосердной к герцогу, который еще не знал, что проиграл, безнадежно проиграл свою партию.
Ренье болезненно ощущал сильный запах благовоний, исходивший от его волос. Адобекк настоял на том, чтобы племянник надушился как можно ядренее. «И губы не забудь накрасить, – прибавил он. – Ты не просто мальчик, ты дворцовая шлюха».
Ренье не только намазал губы темно-красным, он еще и подвел глаза ярко-синей краской. Его одежда была заткана золотыми розами. Тонкие белые перчатки облегали руки, на мизинце левой красовалось кольцо с изумрудом. Почти все в наряде Ренье указывало на даму его сердца, и все в его внешности говорило: «Вот идет молодой любовник королевы!»
Он и не подозревал, как тяжело ему будет проделывать все это. А она не удостоила его даже взглядом. Сияла для других.
Он стоял у дерева в королевском саду и наблюдал за ней. Большое празднество – прием в честь свадьбы – затевалось не в залах дворца, где не хватило бы места чтобы развернуться по-настоящему, а прямо под открытым небом. Между деревьями висели фонарики, везде слышалась музыка. Шуршал шелк, шелестели голоса, взрывался смех.
Невеста в плотном белом покрывале, похожая на статую, неподвижно стояла в уединенной беседке, среди колонн. Никто не смел приближаться к ней. Те двое, что во время шествия символизировали супружескую любовь, охраняли ее с обнаженными мечами.
При виде Ренье оба охранника переглянулись. Женщина прошептала:
– Эмери?
– Или Ренье, – добавил мужчина. – А чего ты ожидала? Имея такого дядю, как у них! Разумеется, они здесь, во дворце. Один или оба…
Аббана сощурила глаза.
– Мы стольким пожертвовали, столько совершили только для того, чтобы очутиться здесь – в роли бессловесных фигур, оберегающих непонятно что от непонятно чего… А им достаточно было родиться в определенной семье, и вот уже обеспечено и положение в обществе, и богатство…
– Аббана, он любовник королевы, – сказал Гальен. – Я слышал в кордегардии. Об этом говорит весь дворец, а скоро станет известно в городе.
Аббана задохнулась и долго не могла вымолвить ни слова.
– Любовник королевы? – повторила она наконец. В ее взгляде, устремленном на грустного напомаженного Ренье, появилась неподдельная ненависть. – Но как он этого добился?
– Никак, – сказал Гальен, усмехаясь. – Как вообще становятся любовниками? Просто живет себе такой красавчик, меняет костюмчики дважды, трижды в день, носит перстни на всех пальцах, какие только есть… Рано или поздно его замечают. Вот и все. Не надо особенно стараться.
– Наш черед еще настанет, – сказала Аббана.
– Только не торопись, – предупредил Гальен. – Действуй очень осмотрительно. И дай ей сперва объявить нашего герцога законным супругом девственной Ибор, иначе вся затея окажется бессмысленной.
Она шевельнулась, распрямила плечи, с удовольствием ощущая, как касается ее груди маленький кинжал, спрятанный в ножнах под одеждой.
Сперва – Элизахар с Фейнне, теперь – Эмери!.. Правду говорят, что для выпускников Академии мир становится очень тесным.
Пестрый свет от фонариков перебегал по лицам. Неожиданно все фонари ожили, сдвинулись к центру; люди, которые несли их, остались невидимы в темноте. Плавание в воздухе пестрых огоньков завораживало, а музыка играла в такт этому движению.
Неожиданно Ренье услышал тихий голос:
– Господин Эмери, не так ли?
Он обернулся.
– Да.
И замер. Перед ним стоял сам герцог Вейенто. Белый атласный наряд очень шел ему, хотя этого меньше всего можно было ожидать, зная коренастую фигуру и крепкое сложение герцога.
– Вы изумительно хорошо выглядите, – сказал Ренье, радуясь тому, что первая его фраза не была враньем.
– Вы тоже, – криво улыбнулся герцог. – Буду краток – скоро начнется церемония… О вас говорят поразительные вещи, мой дорогой. Вы простите мне такое обращение? Я старше вас, знатнее и к тому же хорошо знавал вашего драгоценного дядю…
– А, – сказал Ренье. – Разумеется.
Герцог приблизился к нему вплотную, облизнулся и прошептал:
– Ну и какова она, моя кузина?
– Простите, я не совсем вас понимаю, – сказал Ренье.
– Да бросьте вы, все вы понимаете… Я хотел бы спросить об этом Адобекка, да он отмалчивается – тихоня. Нынешнее поколение более разговорчиво. Во всяком случае, я на это надеюсь. Всю жизнь я мечтал узнать, какова моя кузина в постели.
– Очень хороша, – сказал Ренье.
– А… подробнее?
– Я расскажу вам при одном условии.
– Я готов на любые условия.
– Вы расскажете мне, какова была ваша девственная жена в первую брачную ночь.
Герцог и глазом не моргнул:
– Согласен!
– В таком случае ее величество – гибка, горяча и ласкова.
– Это слишком общие слова.
– Более точное описание вы получите, когда я услышу то, о чем жажду услышать.
– Могу я узнать, откуда у вас такой интерес к моей невесте?
– Просто никогда не имел дело с девственницами, – пояснил Ренье.
Герцог хмыкнул и потрепал его по плечу.
– Странные создания – женщины, – заметил он.
– Особенно Эльсион Лакар, – подхватил Ренье, многозначительно улыбаясь своему собеседнику.
– Вот именно.
– Вот именно.
Герцог заговорщически подмигнул.
– Это правда, что она потеряла сына?
– Ужасная трагедия, – сказал Ренье.
– Ужасная.
Они помолчали. Ренье все больше и больше нравился герцогу. Он чувствовал это, догадывался, что Вейенто и сам прилагает огромные усилия к тому, чтобы понравиться молодому человеку, нынешнему любовнику правящей королевы.
– Вам его жаль? – спросил вдруг Ренье.
Вейенто пожал плечами.
– Талиессина? Нет. В последний раз я видел его ребенком. Очень избалованным, капризным ребенком. Скверный характер, много шума… Он причинил бы стране немало вреда, если бы остался в живых и взошел на престол. Нет, мне не жаль его. Я с сочувствием, с пониманием отношусь к молодости… – Быстрая улыбка, долженствовавшая показать Ренье, что речь идет о молодости совершенно определенных людей (например, самого Ренье). – Но не в таких проявлениях.
– Понимаю, – сказал Ренье.
– Правда? – Вейенто поднял брови. – Вы действительно меня понимаете?
– Действительно.
Они помолчали, совсем немного, ожидая, пока между ними установится полное взаимопонимание.
– Говорят, он погиб в какой-то глупой пьяной стычке, – добавил Ренье. – Бунтовали крестьяне… Бунт, разумеется, уже подавлен, но он умер. Мне кажется, он искал смерти.
– Правда?
– Да. Ведь у него была любовница, и ее убили.
– Сколько крови! Всех убили, – сказал герцог и, посмеиваясь, отошел.
Ренье перевел дыхание. Он чувствовал, как пот струится по его телу.
И в этот миг он поймал наконец взгляд королевы. Он застыл на месте, перестал дышать. Сияющая, с прежней лучезарной улыбкой на устах, королева смотрела на него издалека – серьезно и как будто одобрительно: она знала, о чем Ренье говорил с ее врагом, и благодарила его.
Ренье в ответ слабо улыбнулся. Вряд ли герцог окончательно уверился в том, что Талиессин мертв. При дворе не соблюдался траур, и тело принца не было выставлено в хрустальной гробнице для демонстрации народу. Если уж на то пошло, тело принца вообще никто не видел.
Однако и на это следовало уповать в первую очередь – Вейенто доверял не столько официальным сообщениям, сколько непроверенным слухам. Траур при дворе мог быть уловкой, тело в хрустальной гробнице – подделкой; но то, о чем говорят в народе, – скорее всего, непреложная истина, свершившийся факт. Талиессин мертв, а его мать увлечена любовью молодого придворного. Самое время нанести удар.
Скоро. Уже скоро. Сперва только нужно жениться.
Две дамы, выбранные заранее и облаченные в одинаковые красные платья, расшитые узором в виде созревших фруктов, приблизились к невесте. Стражи посторонились, позволяя им войти и взять бессловесную фигуру под руки.
– Пора! – сказала Ибор.
Она хотела произнести это тихо, грудным голосом, но от долгого молчания охрипла, и потому вышло неблагозвучное карканье. Ибор так смутилась, что споткнулась при первом же шаге, и обе дамы, ласково поглаживая ее по плечам, повели ее, точно больную, бережно и осторожно, по дорожке сада к маленькой поляне. Все пространство этого пятачка земли в самом центре королевского сада было выложено сорванными цветами. Море цветов, сотни, тысячи. Голубые, белые, желтые, кремовые, красные, розовые лепестки.
А посреди них стояла королева. Озаренная разноцветными огнями фонариков, она казалась не живой женщиной из плоти и крови, но искусно сделанной статуей: закованная в свое драгоценное платье, с металлическими волосами, в которых почти терялась корона, с множеством украшений на руках, на груди.
Малейшее движение королевы отзывалось переливами мириад граней. Контраст между нежнейшими живыми лепестками, которые умрут еще прежде, чем окончится вечер, и незыблемостью этой женщины, в которой не было ничего натурального, показался невесте почти болезненным.
Юноша, на которого указали как на ее любовника, затерялся в толпе придворных, но Ибор постоянно выискивала его взглядом. Он возбуждал в ней странный интерес. Каково это – ласкать такую женщину?
Она пыталась представить себе ночь их любви и сильно вздрагивала всякий раз, когда воображение рисовало ей какую-нибудь новую картину.
Кое-что она позаимствовала из своих домашних впечатлений: ни Ларренс, занимаясь любовью с Танет, ни Адальберга, ищущая чужих объятий, никогда особенно не прятались, так что у Ибор была отличная возможность подсматривать.
Она не знала, какое чувство было в ней при этом сильнее: любопытство или отвращение. Сочетание этих двух эмоций давало в ее душе поистине гремучую смесь: оставаясь девственницей, она ухитрилась развратиться в душе.
Неожиданно она подумала: «Он ведь может стать и моим любовником. Потом. Когда у меня больше не будет девственности и мой муж ни о чем не сможет догадаться».
Эта мысль обрадовала ее. Она еще раз отыскала глазами Ренье и поразилась тому, каким грустным выглядело его лицо.
«Любовь старухи его убивает», – подумала Ибор, облизывая губы под покрывалом.
Но та, что стояла перед ней в ворохах лепестков, вовсе не была старухой. У нее вообще не было возраста. Королева выглядела невообразимо юной – гораздо более юной, нежели Ибор, и вместе с тем вечной: казалось, ее глаза видели сотворение мира.
Помимо воли Ибор подумала – едва ли не с благоговением, которого не испытывала еще мгновение назад: «Сама любовь…»
В тот же миг мысль пропала. Рядом с Ибор очутился Вейенто.
А потом королева заговорила.
– Любовь, – произнесла она негромко, но так, что все слышали, – это всегда «да».
И больше не произнесла ни слова. Просто взяла их за руки – своего врага и закутанную в покрывало дочь Ларренса – и соединила их.
И Вейенто испытал приступ настоящего ужаса. Потому что именно сейчас, в это самое мгновение, он ощутил всю силу эльфийского слова и понял, что отныне и навеки связан со стоящей рядом незнакомой девицей, Он не сможет избавиться от нее, своей жены. Никогда, даже если очень захочет этого. Она останется с ним навечно. У нее будут права, которых была лишена милая, безответная Эмеше. У нее уже есть эти права.
В глазах Вейенто мелькнула паника. Он встретился взглядом со своей царственной кузиной и понял, что она знает, какую ловушку он сам для себя уготовил. Любой брак может быть расторгнут – если не жизненными обстоятельствами, то смертью одного из супругов. Но тот союз, которому было дано эльфийское благословение, простирается и по иную сторону вечности.
Королева медленно подняла руки и так же медленно коснулась ладонями склоненных голов жениха и невесты.
– Будьте счастливы, – сказала она. И обернулась к своим придворным.
Это был сигнал: на молодоженов посыпались поздравления. В небо начали взвиваться первые фейерверки. Музыка зазвучала громче, пьесы стали более короткими. Возле беседки, где прежде находилась невеста, вспыхнули факелы; там уже танцевали. Опьянение любви охватило, казалось, всех, кто собрался в обширном королевском саду.
Над деревьями выступила вторая луна, Стексэ. Ее лучи протянулись в черноте ночи – как бы отделенной невидимой завесой от беспорядочного, пестрого освещения праздника, кипевшего внизу, на земле.
Стоя возле жены, Вейенто невольно проследил глазами за широким лунным лучом. Все происходящее казалось ему исполненным особенного, глубинного смысла. У каждой мелочи имелся подтекст, каждая деталь обладала вторым значением, которое ожидало своего толкователя. Обо всем здесь можно было судить ложно – но горе тому, кто совершит ошибку!
Вейенто подумал: «Вероятно, все это представляется мне лишь потому, что я очень давно не находился поблизости от эльфов… Что бы там ни говорили, но эльфийская кровь не выдумка; сильно и страшно действует она на людей».
Второй луч, синий, – луч Ассэ – потянулся навстречу первому, желтому, и в какой-то миг они скрестились почти под прямым углом.
Над головами веселящихся нарядных людей образовался прозрачный куб, поставленный на один из углов. Две его стены были желтыми, две – голубыми; свет лун не смешивался, напротив: при соединении лучей бледно-желтое вспыхнуло ярким золотом, а тускло-голубое стало пронзительным, лазурным.
– Смотрите! – закричала какая-то дама.
Строй танцующих сломался, все замерли; нарядно разодетые придворные, в бантах, в лентах, с множеством вычурных пряжек и заколок, застыли в причудливых позах, точно перестали быть людьми и по мановению волшебства превратились в кукол изумительной работы.
За ними медленно двигалась низкая повозка, на которой находилась узорная деревянная беседочка. Крыша беседки была убрана высокими перьями, которые весело колыхались на ветру. Такие же перья украшали и сбрую лошадей, тянувших повозку.
Внутри беседки стояли мужчина и женщина в облегающих трико; волосы женщины были распущены и схвачены тонким золотым обручем, а на бедрах ее развевалась юбка из белой полупрозрачной ткани. Эти двое долженствовали изображать любовь, которую испытывают друг к другу жених и невеста.
Далее шагал оркестр: музыканты в длинных, до самой земли, синих бархатных туниках. Следом двигалась еще одна повозка, которая везла бочки с вином; на одной из бочек восседал пьяный карлик в пестром наряде.
Несколько закрытых телег были нагружены приданым невесты. В толпе поговаривали, что приданое своей будущей жене герцог покупал самолично на одной из ярмарок по дороге в столицу. Имелись даже очевидцы того, как это происходило; впрочем, никто из них не рискнул бы повторить свою сплетню герцогу прямо в глаза.
Сразу же вслед за приданым в столицу вступили Вейенто и Ибор. Разумеется, общее внимание было приковано к избраннице герцога, о которой уже достоверно было известно, что она законная дочь герцога Ларренса и к тому же девственница.
Зевак ожидало большое разочарование. Сумели рассмотреть только высокий рост и крепкое, добротное сложение невесты. Кое-кто увидел ее руки, белые, сильные, уверенно держащие разукрашенные бахромой и колокольчиками поводья. Но лицо Ибор оставалось закрытым, как требовал того обычай: знатная девственница, вступая в брак, прячет лицо до самого дня свадьбы.
Вейенто ехал бок о бок с ней. Общий глас объявил, что герцог «сильно сдал и выглядит уставшим». Впрочем, нашлись и такие, кто держался прямо противоположного мнения и счел герцога «истинным владыкой, который один только достоин царствовать».
Шествие замыкал отряд воинов из гарнизона замка Вейенто. Процессия получилась нарядная и внушительная, как раз то, что надо для того, чтобы произвести впечатление и вызвать достаточный интерес.
Вейенто потихоньку оглядывался по сторонам. Он не пренебрегал и городской окраиной, полагая, что здесь скопились весьма полезные для него люди. Наверняка найдутся и скупщики краденого, и беглые, и просто смутьяны. Всем им надо бы понравиться. Очень хорошо стать для них надеждой, воплощением сбывшейся мечты.
Шествие миновало одни ворота, другие. Толпа на тротуарах становилась все более нарядной и все менее густой. С балконов сыпались лепестки цветов, люди взмахивали руками, выкрикивали приветствия и добрые пожелания.
Адобекк по обыкновению высунул из окна пятого этажа голову в самом засаленном из своих ночных колпаков, пробурчал что-то, поймал взгляд Вейенто и с самым недовольным видом скрылся.
Едва голова королевского конюшего всунулась в комнату, как лик его преобразился, сделался оживленным, в глазах загорелся огонь.
– Вот теперь начнется, – сообщил он племянникам. – Нужно хорошенько все подготовить… Где Талиессин?
– Талиессин там, где вы его заперли, дядя, – ответил Эмери.
– Займешься его высочеством, – велел Адобекк. – Лично. У меня еще куча дел. Где Уида?
– Скорее всего, в вашей конюшне. Говорит, что отдыхает там душой.
– Я не спрашивал, о чем она говорит, я спрашивал, где она находится… – Адобекк рассеянно огляделся по сторонам, покусал губу. Было очевидно, что он перебирает в уме последние детали грядущего праздника. – Где Ренье?
– Я здесь, – тихо подал голос Ренье.
В последнее время дядя откровенно его недолюбливал. И хотя Ренье знал причину этому, ему все равно было грустно.
– Ты еще не одет? – вспылил Адобекк. – Немедленно напомадь волосы. Напяль что-нибудь вызывающее. Ты – любовник королевы. У тебя на лице должно быть написано, что ты знаешь все ее интимные тайны.
– Дядя! – взмолился Ренье.
– Делай, как велят.
Адобекк отвернулся, схватился за голову, нащупал на ней ночной колпак и взвыл:
– Фоллон! Одеваться!..
* * *
Ренье стоял в толпе придворных и издали смотрел на королеву. Она помолодела. Медные волосы, уложенные локонами, падали на ее плечи, темное платье, расшитое золотом и жемчугами, топорщилось на груди, юбка жестко расходилась книзу пирамидой. Маленькая корона прочно держалась на гордой голове женщины. Ее глаза сияли зеленым светом. Она раздавала улыбки, протягивала руки, сразу обе, для поцелуев.
Ренье знал, что не он этому причиной. Точнее, не только он один. Разумеется, он принимал ее ласки как великую честь для себя; разумеется, он любил ее всей душой и всем телом – как только и возможно любить эльфийскую королеву. Но главным все-таки было не это. Ее величество чувствовала себя победительницей в борьбе. Она не желала быть милосердной к герцогу, который еще не знал, что проиграл, безнадежно проиграл свою партию.
Ренье болезненно ощущал сильный запах благовоний, исходивший от его волос. Адобекк настоял на том, чтобы племянник надушился как можно ядренее. «И губы не забудь накрасить, – прибавил он. – Ты не просто мальчик, ты дворцовая шлюха».
Ренье не только намазал губы темно-красным, он еще и подвел глаза ярко-синей краской. Его одежда была заткана золотыми розами. Тонкие белые перчатки облегали руки, на мизинце левой красовалось кольцо с изумрудом. Почти все в наряде Ренье указывало на даму его сердца, и все в его внешности говорило: «Вот идет молодой любовник королевы!»
Он и не подозревал, как тяжело ему будет проделывать все это. А она не удостоила его даже взглядом. Сияла для других.
Он стоял у дерева в королевском саду и наблюдал за ней. Большое празднество – прием в честь свадьбы – затевалось не в залах дворца, где не хватило бы места чтобы развернуться по-настоящему, а прямо под открытым небом. Между деревьями висели фонарики, везде слышалась музыка. Шуршал шелк, шелестели голоса, взрывался смех.
Невеста в плотном белом покрывале, похожая на статую, неподвижно стояла в уединенной беседке, среди колонн. Никто не смел приближаться к ней. Те двое, что во время шествия символизировали супружескую любовь, охраняли ее с обнаженными мечами.
При виде Ренье оба охранника переглянулись. Женщина прошептала:
– Эмери?
– Или Ренье, – добавил мужчина. – А чего ты ожидала? Имея такого дядю, как у них! Разумеется, они здесь, во дворце. Один или оба…
Аббана сощурила глаза.
– Мы стольким пожертвовали, столько совершили только для того, чтобы очутиться здесь – в роли бессловесных фигур, оберегающих непонятно что от непонятно чего… А им достаточно было родиться в определенной семье, и вот уже обеспечено и положение в обществе, и богатство…
– Аббана, он любовник королевы, – сказал Гальен. – Я слышал в кордегардии. Об этом говорит весь дворец, а скоро станет известно в городе.
Аббана задохнулась и долго не могла вымолвить ни слова.
– Любовник королевы? – повторила она наконец. В ее взгляде, устремленном на грустного напомаженного Ренье, появилась неподдельная ненависть. – Но как он этого добился?
– Никак, – сказал Гальен, усмехаясь. – Как вообще становятся любовниками? Просто живет себе такой красавчик, меняет костюмчики дважды, трижды в день, носит перстни на всех пальцах, какие только есть… Рано или поздно его замечают. Вот и все. Не надо особенно стараться.
– Наш черед еще настанет, – сказала Аббана.
– Только не торопись, – предупредил Гальен. – Действуй очень осмотрительно. И дай ей сперва объявить нашего герцога законным супругом девственной Ибор, иначе вся затея окажется бессмысленной.
Она шевельнулась, распрямила плечи, с удовольствием ощущая, как касается ее груди маленький кинжал, спрятанный в ножнах под одеждой.
Сперва – Элизахар с Фейнне, теперь – Эмери!.. Правду говорят, что для выпускников Академии мир становится очень тесным.
Пестрый свет от фонариков перебегал по лицам. Неожиданно все фонари ожили, сдвинулись к центру; люди, которые несли их, остались невидимы в темноте. Плавание в воздухе пестрых огоньков завораживало, а музыка играла в такт этому движению.
Неожиданно Ренье услышал тихий голос:
– Господин Эмери, не так ли?
Он обернулся.
– Да.
И замер. Перед ним стоял сам герцог Вейенто. Белый атласный наряд очень шел ему, хотя этого меньше всего можно было ожидать, зная коренастую фигуру и крепкое сложение герцога.
– Вы изумительно хорошо выглядите, – сказал Ренье, радуясь тому, что первая его фраза не была враньем.
– Вы тоже, – криво улыбнулся герцог. – Буду краток – скоро начнется церемония… О вас говорят поразительные вещи, мой дорогой. Вы простите мне такое обращение? Я старше вас, знатнее и к тому же хорошо знавал вашего драгоценного дядю…
– А, – сказал Ренье. – Разумеется.
Герцог приблизился к нему вплотную, облизнулся и прошептал:
– Ну и какова она, моя кузина?
– Простите, я не совсем вас понимаю, – сказал Ренье.
– Да бросьте вы, все вы понимаете… Я хотел бы спросить об этом Адобекка, да он отмалчивается – тихоня. Нынешнее поколение более разговорчиво. Во всяком случае, я на это надеюсь. Всю жизнь я мечтал узнать, какова моя кузина в постели.
– Очень хороша, – сказал Ренье.
– А… подробнее?
– Я расскажу вам при одном условии.
– Я готов на любые условия.
– Вы расскажете мне, какова была ваша девственная жена в первую брачную ночь.
Герцог и глазом не моргнул:
– Согласен!
– В таком случае ее величество – гибка, горяча и ласкова.
– Это слишком общие слова.
– Более точное описание вы получите, когда я услышу то, о чем жажду услышать.
– Могу я узнать, откуда у вас такой интерес к моей невесте?
– Просто никогда не имел дело с девственницами, – пояснил Ренье.
Герцог хмыкнул и потрепал его по плечу.
– Странные создания – женщины, – заметил он.
– Особенно Эльсион Лакар, – подхватил Ренье, многозначительно улыбаясь своему собеседнику.
– Вот именно.
– Вот именно.
Герцог заговорщически подмигнул.
– Это правда, что она потеряла сына?
– Ужасная трагедия, – сказал Ренье.
– Ужасная.
Они помолчали. Ренье все больше и больше нравился герцогу. Он чувствовал это, догадывался, что Вейенто и сам прилагает огромные усилия к тому, чтобы понравиться молодому человеку, нынешнему любовнику правящей королевы.
– Вам его жаль? – спросил вдруг Ренье.
Вейенто пожал плечами.
– Талиессина? Нет. В последний раз я видел его ребенком. Очень избалованным, капризным ребенком. Скверный характер, много шума… Он причинил бы стране немало вреда, если бы остался в живых и взошел на престол. Нет, мне не жаль его. Я с сочувствием, с пониманием отношусь к молодости… – Быстрая улыбка, долженствовавшая показать Ренье, что речь идет о молодости совершенно определенных людей (например, самого Ренье). – Но не в таких проявлениях.
– Понимаю, – сказал Ренье.
– Правда? – Вейенто поднял брови. – Вы действительно меня понимаете?
– Действительно.
Они помолчали, совсем немного, ожидая, пока между ними установится полное взаимопонимание.
– Говорят, он погиб в какой-то глупой пьяной стычке, – добавил Ренье. – Бунтовали крестьяне… Бунт, разумеется, уже подавлен, но он умер. Мне кажется, он искал смерти.
– Правда?
– Да. Ведь у него была любовница, и ее убили.
– Сколько крови! Всех убили, – сказал герцог и, посмеиваясь, отошел.
Ренье перевел дыхание. Он чувствовал, как пот струится по его телу.
И в этот миг он поймал наконец взгляд королевы. Он застыл на месте, перестал дышать. Сияющая, с прежней лучезарной улыбкой на устах, королева смотрела на него издалека – серьезно и как будто одобрительно: она знала, о чем Ренье говорил с ее врагом, и благодарила его.
Ренье в ответ слабо улыбнулся. Вряд ли герцог окончательно уверился в том, что Талиессин мертв. При дворе не соблюдался траур, и тело принца не было выставлено в хрустальной гробнице для демонстрации народу. Если уж на то пошло, тело принца вообще никто не видел.
Однако и на это следовало уповать в первую очередь – Вейенто доверял не столько официальным сообщениям, сколько непроверенным слухам. Траур при дворе мог быть уловкой, тело в хрустальной гробнице – подделкой; но то, о чем говорят в народе, – скорее всего, непреложная истина, свершившийся факт. Талиессин мертв, а его мать увлечена любовью молодого придворного. Самое время нанести удар.
Скоро. Уже скоро. Сперва только нужно жениться.
Две дамы, выбранные заранее и облаченные в одинаковые красные платья, расшитые узором в виде созревших фруктов, приблизились к невесте. Стражи посторонились, позволяя им войти и взять бессловесную фигуру под руки.
– Пора! – сказала Ибор.
Она хотела произнести это тихо, грудным голосом, но от долгого молчания охрипла, и потому вышло неблагозвучное карканье. Ибор так смутилась, что споткнулась при первом же шаге, и обе дамы, ласково поглаживая ее по плечам, повели ее, точно больную, бережно и осторожно, по дорожке сада к маленькой поляне. Все пространство этого пятачка земли в самом центре королевского сада было выложено сорванными цветами. Море цветов, сотни, тысячи. Голубые, белые, желтые, кремовые, красные, розовые лепестки.
А посреди них стояла королева. Озаренная разноцветными огнями фонариков, она казалась не живой женщиной из плоти и крови, но искусно сделанной статуей: закованная в свое драгоценное платье, с металлическими волосами, в которых почти терялась корона, с множеством украшений на руках, на груди.
Малейшее движение королевы отзывалось переливами мириад граней. Контраст между нежнейшими живыми лепестками, которые умрут еще прежде, чем окончится вечер, и незыблемостью этой женщины, в которой не было ничего натурального, показался невесте почти болезненным.
Юноша, на которого указали как на ее любовника, затерялся в толпе придворных, но Ибор постоянно выискивала его взглядом. Он возбуждал в ней странный интерес. Каково это – ласкать такую женщину?
Она пыталась представить себе ночь их любви и сильно вздрагивала всякий раз, когда воображение рисовало ей какую-нибудь новую картину.
Кое-что она позаимствовала из своих домашних впечатлений: ни Ларренс, занимаясь любовью с Танет, ни Адальберга, ищущая чужих объятий, никогда особенно не прятались, так что у Ибор была отличная возможность подсматривать.
Она не знала, какое чувство было в ней при этом сильнее: любопытство или отвращение. Сочетание этих двух эмоций давало в ее душе поистине гремучую смесь: оставаясь девственницей, она ухитрилась развратиться в душе.
Неожиданно она подумала: «Он ведь может стать и моим любовником. Потом. Когда у меня больше не будет девственности и мой муж ни о чем не сможет догадаться».
Эта мысль обрадовала ее. Она еще раз отыскала глазами Ренье и поразилась тому, каким грустным выглядело его лицо.
«Любовь старухи его убивает», – подумала Ибор, облизывая губы под покрывалом.
Но та, что стояла перед ней в ворохах лепестков, вовсе не была старухой. У нее вообще не было возраста. Королева выглядела невообразимо юной – гораздо более юной, нежели Ибор, и вместе с тем вечной: казалось, ее глаза видели сотворение мира.
Помимо воли Ибор подумала – едва ли не с благоговением, которого не испытывала еще мгновение назад: «Сама любовь…»
В тот же миг мысль пропала. Рядом с Ибор очутился Вейенто.
А потом королева заговорила.
– Любовь, – произнесла она негромко, но так, что все слышали, – это всегда «да».
И больше не произнесла ни слова. Просто взяла их за руки – своего врага и закутанную в покрывало дочь Ларренса – и соединила их.
И Вейенто испытал приступ настоящего ужаса. Потому что именно сейчас, в это самое мгновение, он ощутил всю силу эльфийского слова и понял, что отныне и навеки связан со стоящей рядом незнакомой девицей, Он не сможет избавиться от нее, своей жены. Никогда, даже если очень захочет этого. Она останется с ним навечно. У нее будут права, которых была лишена милая, безответная Эмеше. У нее уже есть эти права.
В глазах Вейенто мелькнула паника. Он встретился взглядом со своей царственной кузиной и понял, что она знает, какую ловушку он сам для себя уготовил. Любой брак может быть расторгнут – если не жизненными обстоятельствами, то смертью одного из супругов. Но тот союз, которому было дано эльфийское благословение, простирается и по иную сторону вечности.
Королева медленно подняла руки и так же медленно коснулась ладонями склоненных голов жениха и невесты.
– Будьте счастливы, – сказала она. И обернулась к своим придворным.
Это был сигнал: на молодоженов посыпались поздравления. В небо начали взвиваться первые фейерверки. Музыка зазвучала громче, пьесы стали более короткими. Возле беседки, где прежде находилась невеста, вспыхнули факелы; там уже танцевали. Опьянение любви охватило, казалось, всех, кто собрался в обширном королевском саду.
Над деревьями выступила вторая луна, Стексэ. Ее лучи протянулись в черноте ночи – как бы отделенной невидимой завесой от беспорядочного, пестрого освещения праздника, кипевшего внизу, на земле.
Стоя возле жены, Вейенто невольно проследил глазами за широким лунным лучом. Все происходящее казалось ему исполненным особенного, глубинного смысла. У каждой мелочи имелся подтекст, каждая деталь обладала вторым значением, которое ожидало своего толкователя. Обо всем здесь можно было судить ложно – но горе тому, кто совершит ошибку!
Вейенто подумал: «Вероятно, все это представляется мне лишь потому, что я очень давно не находился поблизости от эльфов… Что бы там ни говорили, но эльфийская кровь не выдумка; сильно и страшно действует она на людей».
Второй луч, синий, – луч Ассэ – потянулся навстречу первому, желтому, и в какой-то миг они скрестились почти под прямым углом.
Над головами веселящихся нарядных людей образовался прозрачный куб, поставленный на один из углов. Две его стены были желтыми, две – голубыми; свет лун не смешивался, напротив: при соединении лучей бледно-желтое вспыхнуло ярким золотом, а тускло-голубое стало пронзительным, лазурным.
– Смотрите! – закричала какая-то дама.
Строй танцующих сломался, все замерли; нарядно разодетые придворные, в бантах, в лентах, с множеством вычурных пряжек и заколок, застыли в причудливых позах, точно перестали быть людьми и по мановению волшебства превратились в кукол изумительной работы.