Страница:
Зато необыкновенно расцвело пиратство. На Фризских островах в море выходило почти все мужское население: от седобородых старцев до четырнадцатилетних мальчишек. Дошло до того, что – неслыханное прежде дело – примеру мужей и отцов стали следовать жены и дочери, выходя в море на разбой вместе с мужчинами. Говорят, появились даже пиратские суда, где команды состояли целиком из женщин.
Разбойников не смущало отсутствие богатой добычи. Они разоряли до нитки беззащитные прибрежные селения, отбирая последнее, устраивали побоища друг с другом из-за награбленного. Захваченных пленников они частенько продавали мусульманским работорговцам, следом за которыми в европейские воды пожаловали и мавританские морские разбойники.
По слухам, их тайно призвала Дева для вящего истребления христиан, но скорее всего, они, чувствуя полную безнаказанность, просто слетелись, как стервятники на падаль. Их эскадры вышли в Атлантический океан, терзая и без того опустошенные Англию и Ирландию. Они проникали в Балтийское море и доходили даже до Исландии. Их флотилии атаковали Италию сразу с двух сторон – алжирцы и тунисцы с запада, а египтяне – с востока. Сицилия и Сардиния подвергались почти непрерывным их нападениям, так что множество людей в отчаянии покидали прибрежные селения, надеясь укрыться в горах.
Но свой самый страшный удар поклонники Аллаха нанесли совсем другом месте. Их жертвой стал обескровленный Иберийский полуостров, чьи лучшие и храбрейшие сыны полегли под Авиньоном. В то время, как Дева крушила Священную Римскую Империю, войска марокканского и алжирского эмиров неожиданно переправились в Гранаду. Сто пятьдесят тысяч свирепых и беспощадных всадников-мавров неудержимо ринулись на север, уничтожая все на своем пути. Они не брали пленных, не щадили девушек и молодых женщин, столь высоко обычно ценившихся арабами. Они убивали даже собак и домашнюю птицу, сжигали посевы и сады… Было ясно, что мусульмане решили воспользоваться благоприятной ситуацией и вновь утвердить, теперь уже навечно, свое господство в испанских землях. А для этого следовало уничтожить главное препятствие – неукротимые и непокорные христианские народы, которые никогда не смирились бы с господством неверных. Стоявшие у Пиренеев войска спешно уходили к югу разрозненными отрядами и гибли под ударами противника, многократно превосходящего их числом. Через Гибралтар переправлялись все новые и новые массы арабов и берберов, чьи вожди уже поделили заранее меж собой земли еще не завоеванных королевств. И некому было помочь истекающим кровью испанским рыцарям.
Война шла не только в испанских или немецких землях. Жестокие междоусобицы охватили Италию. Составляющие ее небольшие и совсем крошечные государства продолжали враждовать друг с другом, и все попытки неаполитанского и сардинского королей остановить вражду и объединиться для отражения угрозы с севера ни к чему не привели. Воспользовавшись смутой в Неаполитанском королевстве, герцог Барнабе Висконти с армией в тридцать тысяч человек, состоявшей в основном из всякого сброда, бежавшего в его владения из Франции, захватил Прованс. Потом он огнем и мечом прошелся по ломбардским землям, после чего штурмом овладел Флоренцией, дочиста разграбил ее, разрушил стены и, уходя, приказал поджечь город.
Прекраснейший в мире город – Флоренция, с ее широкими прямыми улицами, великолепными дворцами, фонтанами и множеством чудесно украшенных церквей, с кварталами ремесленников, чьи изделия высоко ценились от Упсалы до Каира, была беспощадно предана огню. В грандиозном пожаре погибли десятки тысяч человек. Трагедия эта не могла не потрясти даже после всего, что случилось.
Оживилась даже дряхлая Восточная Римская Империя. Ее правитель, почти столетний базилевс Ираклий, похоже, всерьез готовился к войне с Венецией, решив, что пришла пора вернуть утраченные уже века назад земли и величие. Когда известия об этом достигли Дворца Дожей, его обитатели лишь иронически усмехнулись. И напрасно, как выяснилось совсем скоро.
Тем временем Ольгерд, могущественный литовский король-язычник, обрушился на полумертвую Польшу, захватив Люблин и Белосток, заодно выгнав из Львова союзника поляков – галицкого короля Болеслава, сына мазовецкого князя, бежавшего при его приближении на юг своих владений. Одновременно, брат Ольгерда – Кейстут вторгся в земли тевтонских рыцарей, круша города и крепости. Сам Кейстут не скрывал, что его цель – добить ненавистный орден, а всех немцев и христиан сбросить в море.
Смута вспыхнула и на востоке немецких земель. На этот раз восстали уже, казалось, безвозвратно онемеченные и окатоличенные, начавшие забывать свой язык славяне-венеды. Запылали оставшиеся без защиты дворянские замки, тела немецких бюргеров и бауэров в изобилии украшали деревья в поморских и приэльбских лесах. В возродившихся языческих капищах перед идолами четырехликого Святовида и Морены пролилась жертвенная кровь. В изобилии оказалось у венедов и хорошее оружие, и опытные в военном деле вожди. Следует отметить, что в донесениях из тех мест, о причастности ко всему этому Светлой Девы ничего не говорилось, зато вовсю кивали на того же Ольгерда.
Тем временем война, разгоравшаяся между Восточным Римом и Венецией, с самого начала пошла не так, как все ожидали. Византия одерживала одну победу за другой. Не прошло и месяца, как пали Кандия, Эвбея и почти все острова Ионического архипелага. Во многих случаях кондотьеры сдавали их без боя, предварительно перерезав немногочисленных венецианских солдат. На снаряжение войска и на подкуп жадных иноземных наемников, служивших венецианцам, пошла перелитая утварь константинопольских церквей. В короткий срок византийский флот завоевал господство в Эгейском море. Вышедшие в море главные силы флота венецианцев с двадцатью тысячами отборного войска, совершенно неожиданно стали жертвой бурь неслыханной силы, какой не помнили местные старожилы. Десятки кораблей разбились о скалы Далмации, оставшиеся были захвачены славянскими пиратами. Кроме этого, на стороне греков против Венеции выступила Генуэзская республика, кипрский король Пьер, преследовавший в этой войне свои, весьма далеко идущие цели и, наконец, рыцари-госпитальеры с Родоса. К ним охотно присоединились располагавшие сильным флотом Дубровник и 3адар, имевшие веские основания ненавидеть «Жемчужину Адриатики». Вскоре жители вчерашней владычицы морей со страхом увидели вражеские паруса совсем недалеко от своих бастионов. С севера на венецианские владения наступал эрцгерцог Австрийский Фердинанд Габсбург, с запада – Барнабе Висконти, мечтавший объединить под своей властью Италию, а с востока– венгры и хорваты, заключившие союз с константинопольским императором. Вскоре Венеция оказалась обложена не только с моря, но и с суши. Спешно достраиваемые на верфях боевые галеры были сожжены вражескими лазутчиками, неведомо как пробравшимися в тщательно охраняемый порт. Обо всем этом подробно сообщал кардиналу в письме, приор венецианской обители ордена доминиканцев, фра Джордано, с которым кардинал был в свое время неплохо знаком. В конце послания он робко осведомлялся: не может ли кардинал хоть как-то повлиять на монарха Кипра и особенно на госпитальеров, чтобы побудить их разорвать союз с императором-схизматиком. Эта просьба почтенного монаха заставила Джованни дель Мори грустно усмехнуться. Что он может сделать?? Разве что написать послание, которое наверняка не дойдет, а если и дойдет, то не заставит иоаннитов и генуэзцев отказаться от борьбы с давним врагом, и тем более не повлияет на Пьера I Лузиньяна, которому ныне грезится константинопольский престол. Впрочем, для несчастных венецианцев забрезжила надежда. Умер, не оставив наследников, болгарский царь Панайот, и знать, проведя несколько недель в спорах и ругани, едва не перешедших в резню, решила вручить корону сыну его покойной сестры – сербскому государю Душану. Он сразу же принялся собирать войско против Византии, и той, судя по всему придется несладко, тем более, что почти все ее силы выставлены против Венецианской республики.
598 цикл, 1473 день.
– К сожалению, ты был прав, она действительно получила доступ к нашей информации, – Зоргорн со вздохом отключил последний модуль вычислителя и стер с экрана подборку сообщений от других Хранителей.
– Не поверил бы, несмотря на все данные… Если бы в эпизоде с грозой она не говорила на нашем языке, Светом Смерти клянусь, не поверил бы. Теперь понятно, что означали тогда эти необычные импульсы в пятом слое. По всей вероятности, подобные проникновения действительно имели место и раньше, но они просто не фиксировались ни стандартным тестированием, ни системами безопасности. Фактотум ограничивался пассивным считыванием текущей и оперативной информации и не пытался сканировать основную базу данных.
– Я заблокировал все незадействованные каналы и установил фильтры везде, где только можно, – отрапортовал Таргиз, – теперь путей для проникновения не остается.
– Боюсь, Таргиз, не было бы поздно. Ей вполне могло стать известно и кто такие мы, и все наши планы… и даже – что представляет собой она сама.
– Конечно, – продолжил Зоргорн, – вряд ли она способна понять хотя бы десятую часть того, что могла извлечь из памяти мыслящих машин… Кстати, так и не удалось выяснить, в какие именно блоки она ухитрилась залезть, и это печалит меня едва ли не больше всего. Но если она поймет, то весь план рухнет. Ее нынешних сил и способностей вполне хватит, чтобы отказаться повиноваться нашим командам даже после того, как контроль будет восстановлен.
– Но как такое могло вообще произойти, Наставник?
– Ну, то, что она с легкостью проникла в модули, в принципе можно понять, ведь их структура, в общем, подобна ментальной составляющей. Но каналы? Это действительно считалось невозможным, в соответствии со всеми теориями межфазового перехода, постулировавшими монополярность каналов. Так что не казнись – тебе не в чем обвинять себя. – Ты помнишь, Таргиз, – после паузы продолжил Зоргорн, – помнишь, я говорил тебе, что ее способности сродни характерным для магических миров; кому, как не мне, знать это: я сам происхожу из такого. Видимо, это и сыграло основную роль – ведь там иногда встречается такое, что невозможно объяснить даже с учетом всех свойств этих континуумов…Да, я вот только сейчас подумал: именно такие способности должны были быть у Самого Первого…
Глава 4
Разбойников не смущало отсутствие богатой добычи. Они разоряли до нитки беззащитные прибрежные селения, отбирая последнее, устраивали побоища друг с другом из-за награбленного. Захваченных пленников они частенько продавали мусульманским работорговцам, следом за которыми в европейские воды пожаловали и мавританские морские разбойники.
По слухам, их тайно призвала Дева для вящего истребления христиан, но скорее всего, они, чувствуя полную безнаказанность, просто слетелись, как стервятники на падаль. Их эскадры вышли в Атлантический океан, терзая и без того опустошенные Англию и Ирландию. Они проникали в Балтийское море и доходили даже до Исландии. Их флотилии атаковали Италию сразу с двух сторон – алжирцы и тунисцы с запада, а египтяне – с востока. Сицилия и Сардиния подвергались почти непрерывным их нападениям, так что множество людей в отчаянии покидали прибрежные селения, надеясь укрыться в горах.
Но свой самый страшный удар поклонники Аллаха нанесли совсем другом месте. Их жертвой стал обескровленный Иберийский полуостров, чьи лучшие и храбрейшие сыны полегли под Авиньоном. В то время, как Дева крушила Священную Римскую Империю, войска марокканского и алжирского эмиров неожиданно переправились в Гранаду. Сто пятьдесят тысяч свирепых и беспощадных всадников-мавров неудержимо ринулись на север, уничтожая все на своем пути. Они не брали пленных, не щадили девушек и молодых женщин, столь высоко обычно ценившихся арабами. Они убивали даже собак и домашнюю птицу, сжигали посевы и сады… Было ясно, что мусульмане решили воспользоваться благоприятной ситуацией и вновь утвердить, теперь уже навечно, свое господство в испанских землях. А для этого следовало уничтожить главное препятствие – неукротимые и непокорные христианские народы, которые никогда не смирились бы с господством неверных. Стоявшие у Пиренеев войска спешно уходили к югу разрозненными отрядами и гибли под ударами противника, многократно превосходящего их числом. Через Гибралтар переправлялись все новые и новые массы арабов и берберов, чьи вожди уже поделили заранее меж собой земли еще не завоеванных королевств. И некому было помочь истекающим кровью испанским рыцарям.
Война шла не только в испанских или немецких землях. Жестокие междоусобицы охватили Италию. Составляющие ее небольшие и совсем крошечные государства продолжали враждовать друг с другом, и все попытки неаполитанского и сардинского королей остановить вражду и объединиться для отражения угрозы с севера ни к чему не привели. Воспользовавшись смутой в Неаполитанском королевстве, герцог Барнабе Висконти с армией в тридцать тысяч человек, состоявшей в основном из всякого сброда, бежавшего в его владения из Франции, захватил Прованс. Потом он огнем и мечом прошелся по ломбардским землям, после чего штурмом овладел Флоренцией, дочиста разграбил ее, разрушил стены и, уходя, приказал поджечь город.
Прекраснейший в мире город – Флоренция, с ее широкими прямыми улицами, великолепными дворцами, фонтанами и множеством чудесно украшенных церквей, с кварталами ремесленников, чьи изделия высоко ценились от Упсалы до Каира, была беспощадно предана огню. В грандиозном пожаре погибли десятки тысяч человек. Трагедия эта не могла не потрясти даже после всего, что случилось.
Оживилась даже дряхлая Восточная Римская Империя. Ее правитель, почти столетний базилевс Ираклий, похоже, всерьез готовился к войне с Венецией, решив, что пришла пора вернуть утраченные уже века назад земли и величие. Когда известия об этом достигли Дворца Дожей, его обитатели лишь иронически усмехнулись. И напрасно, как выяснилось совсем скоро.
Тем временем Ольгерд, могущественный литовский король-язычник, обрушился на полумертвую Польшу, захватив Люблин и Белосток, заодно выгнав из Львова союзника поляков – галицкого короля Болеслава, сына мазовецкого князя, бежавшего при его приближении на юг своих владений. Одновременно, брат Ольгерда – Кейстут вторгся в земли тевтонских рыцарей, круша города и крепости. Сам Кейстут не скрывал, что его цель – добить ненавистный орден, а всех немцев и христиан сбросить в море.
Смута вспыхнула и на востоке немецких земель. На этот раз восстали уже, казалось, безвозвратно онемеченные и окатоличенные, начавшие забывать свой язык славяне-венеды. Запылали оставшиеся без защиты дворянские замки, тела немецких бюргеров и бауэров в изобилии украшали деревья в поморских и приэльбских лесах. В возродившихся языческих капищах перед идолами четырехликого Святовида и Морены пролилась жертвенная кровь. В изобилии оказалось у венедов и хорошее оружие, и опытные в военном деле вожди. Следует отметить, что в донесениях из тех мест, о причастности ко всему этому Светлой Девы ничего не говорилось, зато вовсю кивали на того же Ольгерда.
Тем временем война, разгоравшаяся между Восточным Римом и Венецией, с самого начала пошла не так, как все ожидали. Византия одерживала одну победу за другой. Не прошло и месяца, как пали Кандия, Эвбея и почти все острова Ионического архипелага. Во многих случаях кондотьеры сдавали их без боя, предварительно перерезав немногочисленных венецианских солдат. На снаряжение войска и на подкуп жадных иноземных наемников, служивших венецианцам, пошла перелитая утварь константинопольских церквей. В короткий срок византийский флот завоевал господство в Эгейском море. Вышедшие в море главные силы флота венецианцев с двадцатью тысячами отборного войска, совершенно неожиданно стали жертвой бурь неслыханной силы, какой не помнили местные старожилы. Десятки кораблей разбились о скалы Далмации, оставшиеся были захвачены славянскими пиратами. Кроме этого, на стороне греков против Венеции выступила Генуэзская республика, кипрский король Пьер, преследовавший в этой войне свои, весьма далеко идущие цели и, наконец, рыцари-госпитальеры с Родоса. К ним охотно присоединились располагавшие сильным флотом Дубровник и 3адар, имевшие веские основания ненавидеть «Жемчужину Адриатики». Вскоре жители вчерашней владычицы морей со страхом увидели вражеские паруса совсем недалеко от своих бастионов. С севера на венецианские владения наступал эрцгерцог Австрийский Фердинанд Габсбург, с запада – Барнабе Висконти, мечтавший объединить под своей властью Италию, а с востока– венгры и хорваты, заключившие союз с константинопольским императором. Вскоре Венеция оказалась обложена не только с моря, но и с суши. Спешно достраиваемые на верфях боевые галеры были сожжены вражескими лазутчиками, неведомо как пробравшимися в тщательно охраняемый порт. Обо всем этом подробно сообщал кардиналу в письме, приор венецианской обители ордена доминиканцев, фра Джордано, с которым кардинал был в свое время неплохо знаком. В конце послания он робко осведомлялся: не может ли кардинал хоть как-то повлиять на монарха Кипра и особенно на госпитальеров, чтобы побудить их разорвать союз с императором-схизматиком. Эта просьба почтенного монаха заставила Джованни дель Мори грустно усмехнуться. Что он может сделать?? Разве что написать послание, которое наверняка не дойдет, а если и дойдет, то не заставит иоаннитов и генуэзцев отказаться от борьбы с давним врагом, и тем более не повлияет на Пьера I Лузиньяна, которому ныне грезится константинопольский престол. Впрочем, для несчастных венецианцев забрезжила надежда. Умер, не оставив наследников, болгарский царь Панайот, и знать, проведя несколько недель в спорах и ругани, едва не перешедших в резню, решила вручить корону сыну его покойной сестры – сербскому государю Душану. Он сразу же принялся собирать войско против Византии, и той, судя по всему придется несладко, тем более, что почти все ее силы выставлены против Венецианской республики.
* * *
…Неведомая сила подняла меня и, накинув на плечи легкое покрывало, я вышла прямо на площадь, миновав изумленную стражу. Ливень бешено хлестал меня по лицу. Молнии били в землю совсем рядом, а черные тучи были так тяжелы, что, казалось, сейчас должны рухнуть на землю… Вот молния ударила у моих ног, и грохот почти лишил меня слуха. Но я уже чувствовала, чувствовала это… Я дотянулась до тех, кто не давал о себе знать уже так долго… Онсовсем рядом! Онсейчас появится здесь! Новая молния… И еще целый сноп их вокруг меня… Из оплавленных дыр в камнях площади валит синеватый дым. Следившие за мной с почтительного расстояния люди падают ниц. Мне совсем не страшно – что может случится со мною, особенно теперь?! Явись, явись мне, кто бы ТЫни был, приди и возьми меня, невесту твою! Дай увидеть хотя бы твой лик!… Я словно очнулась… Что за странные слова я говорила только что? Я не понимаю их, никогда и не слышала такого языка. Вся площадь полна распростершихся на земле и коленопреклоненных людей. Мое покрывало, соскользнув с плеч, мокрой тряпкой лежит у ног. Гроза уходит, солнце начинает проглядывать из-за туч…* * *
Мидр. Континент Аэлла, Атх. Эра Второго Поколения.598 цикл, 1473 день.
– К сожалению, ты был прав, она действительно получила доступ к нашей информации, – Зоргорн со вздохом отключил последний модуль вычислителя и стер с экрана подборку сообщений от других Хранителей.
– Не поверил бы, несмотря на все данные… Если бы в эпизоде с грозой она не говорила на нашем языке, Светом Смерти клянусь, не поверил бы. Теперь понятно, что означали тогда эти необычные импульсы в пятом слое. По всей вероятности, подобные проникновения действительно имели место и раньше, но они просто не фиксировались ни стандартным тестированием, ни системами безопасности. Фактотум ограничивался пассивным считыванием текущей и оперативной информации и не пытался сканировать основную базу данных.
– Я заблокировал все незадействованные каналы и установил фильтры везде, где только можно, – отрапортовал Таргиз, – теперь путей для проникновения не остается.
– Боюсь, Таргиз, не было бы поздно. Ей вполне могло стать известно и кто такие мы, и все наши планы… и даже – что представляет собой она сама.
– Конечно, – продолжил Зоргорн, – вряд ли она способна понять хотя бы десятую часть того, что могла извлечь из памяти мыслящих машин… Кстати, так и не удалось выяснить, в какие именно блоки она ухитрилась залезть, и это печалит меня едва ли не больше всего. Но если она поймет, то весь план рухнет. Ее нынешних сил и способностей вполне хватит, чтобы отказаться повиноваться нашим командам даже после того, как контроль будет восстановлен.
– Но как такое могло вообще произойти, Наставник?
– Ну, то, что она с легкостью проникла в модули, в принципе можно понять, ведь их структура, в общем, подобна ментальной составляющей. Но каналы? Это действительно считалось невозможным, в соответствии со всеми теориями межфазового перехода, постулировавшими монополярность каналов. Так что не казнись – тебе не в чем обвинять себя. – Ты помнишь, Таргиз, – после паузы продолжил Зоргорн, – помнишь, я говорил тебе, что ее способности сродни характерным для магических миров; кому, как не мне, знать это: я сам происхожу из такого. Видимо, это и сыграло основную роль – ведь там иногда встречается такое, что невозможно объяснить даже с учетом всех свойств этих континуумов…Да, я вот только сейчас подумал: именно такие способности должны были быть у Самого Первого…
* * *
Глава 4
…Воистину, мир сходил с ума.
Но судьба вновь и вновь, всякий раз, когда казалось – вот перейден предел всех возможных несчастий и хуже уже не будет, опрокидывала эту призрачную надежду, замешанную на слезах и отчаянии.
Вместе с иноземными завоевателями в Европу пришел еще один беспощадный и на этот раз действительно не знающий поражения враг. Чума. И опять, как это было уже нераз, предшествующие бедствия показались не такими уж и страшными перед этой гостьей, напомнившей о себе после почти восьми веков. Первые ее случаи были замечены еще в декабре в Италии и на Сицилии, затем сообщения о заразе стали поступать из Восточного Рима.
Но уже менее чем через пять месяцев она охватила почти всю Европу – от Лиссабона до Кенигсберга. Говорили, что она зародилась в неведомом Китае, где истребила почти всех людей, а по пути в Европу выкосила треть населения нехристианских земель.
Человек начинал испытывать слабость и озноб, на теле возникали черные опухоли или кровавые язвы. Больных терзало удушье, судороги и сильные боли, как от рук невидимых палачей, и через три-четыре дня жертва испускала дух. Часто людей начинал терзать мучительный, выжигающий легкие кашель, от которого они умирали за один день.
Выживал, может быть, один из сотни заболевших. Как лесной пожар, чума перебрасывалась из страны в страну, из города в город. Зараза истребляла всех без разбора – сильных и слабых, мужчин и женщин, детей и старцев. Она равно поражала опустошенные войной страны и те, которые до сих пор избегли обрушившихся на землю несчастий. Черная смерть одинаково косила и обитателей многолюдных городов Тосканы и Прованса, и редких уцелевших где-нибудь в нормандском или саксонском захолустье.
Умирали крестьяне, застигнутые болезнью прямо за плугом, ремесленники в мастерских, монахи за молитвой и солдаты, готовящиеся к битве. Умирали дети, цепляясь за коченеющий труп матери.
Франция, Италия, Каталония, Германия – все покорилось чуме. Перед этим врагом оказалась бессильна даже сама Светлая Дева: ее люди гибли точно так же, как и все прочие. Все попытки лечить больных кончались лишь тем, что зараза поражала и самих врачей. Чуму не могли остановить ни стены замков, городов и монастырей, за которыми иные тщетно надеялись найти спасение, ни море – чума проникала и на острова, истребляя их жителей до последнего человека, как это случилось на Гебридах.
Не помогали и кордоны, спешно выставленные на границах кое кем из сохранивших еще власть государей.
Уничтожали кошек, свиней, собак, объявив их нечистыми животными, разносящими заразу. Жгли серу, ароматические травы и можжевельник. Пытались отогнать поветрие жгучим дымом драгоценных пряностей. Совершали молебны, давали обеты, изгоняли демонов… Но все было тщетно. Любые ухищрения оказывались бесполезными.
Оставалось одно спасение – бежать, и толпы людей, бросив все, бежали, куда глаза глядят, еще сильнее распространяя болезнь. По волнам носились корабли с мертвыми командами и пассажирами, пытавшимися найти спасение в еще не затронутых болезнью краях. Во многих поселениях перед беглецами запирали ворота или встречали стрелами и картечью. Иногда беглецы брали города в настоящую осаду в стремлении найти убежище штурмовали городские стены, заполняя рвы своими телами.
…Случалось, болезнь поражала людей внезапно, прямо на улице или за работой, и несчастный, лишь час-другой назад чувствовавший себя вполне здоровым, падал на землю.
Улицы и площади иных городов были усеяны трупами, и некоторые, впав в отчаяние, заранее сами рыли себе могилы и проводили подле них дни и ночи, в ожидании конца, пока на их глазах бродячие собаки обгладывали тела их близких. Ужасы войны и чумы, ощущение неизбежной всеобщей смерти лишали здравого рассудка и мужества даже самых сильных и твердых. Люди целыми толпами бродили по улицам, стеная и заламывая руки. Иногда, обнаружив у себя первые признаки болезни, несчастные совершали самоубийства, а кое-кто не дожидался и этого. В некоторых местностях жители, уверовавши в то, что чума не окончится, пока не уничтожит всех людей до единого, в погребальных саванах ложились в могильные ямы и с пением молитв сами засыпали себя землей. Иные же – несомненно, по наущению Дьявола – почувствовав заразу в себе, старались как можно дольше не подавать вида и передать болезнь как можно большему числу ближних.
Говорили об околдованном хлебе и зараженных колодцах. Одновременно истребляли евреев и прокаженных – их объявили отравителями и разносчиками заразы. Жгли колдунов и ведьм безо всякого суда и разбирательства. Какой-нибудь безумец мог указать на любого, и несчастного тут же тащили на костер, сложенный десятками добровольных помощников. Подобно кроликам, расплодились продавцы разных чудодейственных амулетов и шарлатаны, предлагающие якобы спасающие от чумы снадобья. И люди отдавали обманщикам последние деньги в слепой надежде спастись.
Страх перед Божьей карой уже не мог сдержать никого, а светская власть в охваченных мором землях исчезала очень быстро. Преступники безнаказанно грабили опустевшие дома, а иные под покровом ночи рылись на кладбищах, снимая с мертвых тел украшения и дорогие одежды. Поймав, таких злодеев с перебитыми руками и ногами швыряли в кощунственно раскопанную им могилу. Впрочем, Господь достойно карал сих нечестивцев: они умирали одними из первых.
В других ощущение близкого конца порождало неслыханную жажду наслаждений. Насилие, кровосмешение и самый гнусный и скотский разврат стали обычным делом. Пьяницы устраивали пиршества в разоренных винных погребах, хозяева которых махнули рукой на свое добро. Даже самые порядочные прежде женщины и монахини предавались безудержному распутству. Во многих итальянских городах устраивались пышные карнавалы и маскарады, во время которых люди пытались забыться под музыку, пение и пляски. Стоны умирающих сливались с пьяным смехом и веселыми песнями.
Случалось, какой-нибудь фигляр или зритель, внезапно, среди этого веселья вдруг ощущал ледяной озноб и удушье, и падал с синюшным лицом, исходя пеной.
Но все попытки немногих, сохранивших благочестие, говорить о смирении и покаянии встречались грубыми насмешками. Оставалось лишь взывать к милосердию Господнему для несчастных, не ведающих, что творят.
К величайшему сожалению, духовенство тоже не осталось в стороне от этого безумия. Разумеется, среди слуг божьих было много таких, которые с честью продолжал исполнять свой долг перед Творцом и паствой. Они причащали и утешали умирающих, которых выбрасывали из домов ожесточившиеся до крайности ближние, старались облегчить по возможности их страдания, поддерживали твердость духа в живых.
Но было немало и впавших в отчаяние, забывших обо всем или даже подражавших мирянам в их грехах.
Где-то чума уже унесла каждого второго, где-то – каждого пятого или десятого, как здесь, во владениях норвежского короля. Но проникла она во все земли.
В Неаполе и Падуе и Риме умер каждый третий, – бывали дни, когда в Вечном Городе умирало по тысяче человек; в Каталонии уцелело меньше половины. Сколько умерло во Франции и немецких землях, точно было сказать невозможно, но целые области полностью обезлюдели; по словам вырвавшихся оттуда, можно было скакать целые дни мимо пустых селений и мертвых городов и не встретить ни души. Не раз приходилось слышать, что этот мор послан Богом, дабы, подобно потопу, смести с лика земного погрязший в чудовищных преступлениях род людской. [42]
Однако, если чума и была карой небесной, то людей она, во всяком случае, не вразумила. Не прекратилась ни одна из войн, даже напротив, словно бы вместе с чумой на землю пришла зараза какой-то уже беспредельно сатанинской злобы, жажды кровопролития и всеобщего разрушения. Люди сбивались в шайки иногда по несколько сот человек, в которых вчерашний рыцарь становился под начало бывшего мятежника, а вчерашний священник с охотой занимал место палача.
Они грабили уцелевшие деревни и города, жестоко убивали попавших к ним в руки, устраивали побоища друг с другом, даже поджигали леса, в которых пытались спрятаться от них несчастные. Не меньше зла творили окончательно вышедшие из чьего бы то ни было повиновения остатки гарнизонов Светлой Девы, разбросанные по всей Европе и забытые своей повелительницей. Эти разнузданные сборища потерявших человеческий облик убийц бессмысленно кочевали куда глаза глядят, уничтожая все на своем пути.
А ведь были и обычные разбойничьи шайки, куда вливались даже прежде честные люди – чтобы вернуть себе отнятое добро, поквитаться за обиды, или просто добыть кусок хлеба.
Но словно было мало всего этого! Вслед за чумой горячий аравийский ветер принес из-за Средиземного моря еще одно страшное бедствие – неисчислимые тучи саранчи. Двигаясь, как и чума, с юга на север, ее полчища дочиста выедали то немногое, что взошло на скудно засеянных полях, что не сожгла засуха и не выбил град. Стало ясно, что после Войны и Чумы свою жатву предстоит собрать и Царю-Голоду.
«Се бысть наказание Божье за грехи великие и святотатства неимоверные, людьми сотворенные!» – возглашали в уцелевших церквах сохранившие головы священники. Оставалось только признать правоту этих слов.
Ощутив боль в сердце – с некоторых пор она все чаще посещала его, Джованни дель Мори устало откинулся в кресле, поднял глаза от бумаг и пергаментов. Он словно воочию увидел недавно еще цветущие земли, ныне зачумленные, опустошенные, где только пировали крылатые пожиратели падали, а в полумертвых городах пощаженные мором люди волокли крючьями в огонь трупы, вперемешку с еще цепляющимися за жизнь.
Уцелевшие, как встарь, в темные века варварских нашествий, забивались в глубь дремучих лесов, где по ночам у редких костров полубезумные пророки вещали о конце света или же заклинали древних богов и бесов колдуны.
Даже если произойдет чудо, и Великий Мятеж кончится уже завтра, сколько еще лет пройдет, прежде чем христианский мир залечит свои раны? Десятилетия? Или, может быть, века?
… Чем больше проходило времени, тем меньше становилось писем и надежных свидетельств. Их заменяли слухи, принесенные беглецами и случайными путниками. Слухи, вызывающие саркастический смех и леденящий ужас, бредовые и до жути похожие на правду, рождающие робкую надежду или еще глубже повергающие в отчаяние. Говорили, что Дьяволица собирает армию из одних только язычников и поклонников Сатаны, чтобы окончательно истребить христианские народы; что мавры готовятся перейти Пиренеи с тремястами тысячами всадников, чтобы совершить то, чему почти семь столетий назад помешал Карл Мартелл, что чудом спасшийся папа Климент IV объявился в Константинополе…
И, казалось, уже не было возможности отделить правду от лжи.
К тому времени о приближении последних времен стали говорить уже не только невежественные простолюдины, но и облеченные высоким саном служители церкви. И, как это бывало не раз, клирики погрузились в долгие, бесконечные споры, забыв обо всем, словно обрадовавшись еще одной возможности поразить друг друга ученостью и остротой ума. Посвященные этим спорам послания и акты составляли едва ли не добрую половину в собрании Джованни дель Мори.
Спорившие тут же разбились на два лагеря. Одни утверждали, что, видимо, Господь в неисповедимости путей своих, счел нынешнее время наилучшим для Страшного Суда и, следовательно, недалек день, когда небо свернется, как свиток и ангелы вострубят… Что же касается Светлой Девы, то она, несомненно, Антихрист, явившийся в облике женщины, что со стороны Дьявола было несомненно логично: ведь именно через первую женщину пришел в мир грех.
Другие строго держались священного писания, заявляя, что, коль скоро указанные в нем перед Концом Света события не наступили, то и говорить не о чем. При этом они не забывали укорить оппонентов словами из Святого Писания, сказанными Иисусом апостолам: «О временах и сроках говорить нет нужды, ибо день тот придет, яко тать в нощи».
Спорившие выстраивали длинные цепочки затейливых аргументов, постепенно уводивших их в область сугубо отвлеченных понятий, в которых они, в конце концов запутывались сами, исписывали целые страницы толкованиями какого-нибудь одного слова в Библии, находили возможность собирать провинциальные соборы, чтобы принять осуждающую того или иного богослова буллу…
А между тем рушились храмы, горели монастыри, на развалинах воздвигались языческие алтари и приносились жертвы Князю Тьмы. И в то время, когда аббаты и ученые доктора теологии отчаянно спорили: что означает какая-нибудь фраза из блаженного Августина или Тертуллиана, множество безвестных христиан умирали в мучениях за отказ принять безбожную веру. Но едва ли не наихудшим было то, что подобные разговоры ослабляли силу духа верующих в еще уцелевших государствах.
«Так много зла и грехов творится ныне, что – видимое дело, близится конец света» – говорили они.
Впрочем, как он может осуждать кого бы то ни было, если и сам часто почти готов был в это поверить?
Но судьба вновь и вновь, всякий раз, когда казалось – вот перейден предел всех возможных несчастий и хуже уже не будет, опрокидывала эту призрачную надежду, замешанную на слезах и отчаянии.
Вместе с иноземными завоевателями в Европу пришел еще один беспощадный и на этот раз действительно не знающий поражения враг. Чума. И опять, как это было уже нераз, предшествующие бедствия показались не такими уж и страшными перед этой гостьей, напомнившей о себе после почти восьми веков. Первые ее случаи были замечены еще в декабре в Италии и на Сицилии, затем сообщения о заразе стали поступать из Восточного Рима.
Но уже менее чем через пять месяцев она охватила почти всю Европу – от Лиссабона до Кенигсберга. Говорили, что она зародилась в неведомом Китае, где истребила почти всех людей, а по пути в Европу выкосила треть населения нехристианских земель.
Человек начинал испытывать слабость и озноб, на теле возникали черные опухоли или кровавые язвы. Больных терзало удушье, судороги и сильные боли, как от рук невидимых палачей, и через три-четыре дня жертва испускала дух. Часто людей начинал терзать мучительный, выжигающий легкие кашель, от которого они умирали за один день.
Выживал, может быть, один из сотни заболевших. Как лесной пожар, чума перебрасывалась из страны в страну, из города в город. Зараза истребляла всех без разбора – сильных и слабых, мужчин и женщин, детей и старцев. Она равно поражала опустошенные войной страны и те, которые до сих пор избегли обрушившихся на землю несчастий. Черная смерть одинаково косила и обитателей многолюдных городов Тосканы и Прованса, и редких уцелевших где-нибудь в нормандском или саксонском захолустье.
Умирали крестьяне, застигнутые болезнью прямо за плугом, ремесленники в мастерских, монахи за молитвой и солдаты, готовящиеся к битве. Умирали дети, цепляясь за коченеющий труп матери.
Франция, Италия, Каталония, Германия – все покорилось чуме. Перед этим врагом оказалась бессильна даже сама Светлая Дева: ее люди гибли точно так же, как и все прочие. Все попытки лечить больных кончались лишь тем, что зараза поражала и самих врачей. Чуму не могли остановить ни стены замков, городов и монастырей, за которыми иные тщетно надеялись найти спасение, ни море – чума проникала и на острова, истребляя их жителей до последнего человека, как это случилось на Гебридах.
Не помогали и кордоны, спешно выставленные на границах кое кем из сохранивших еще власть государей.
Уничтожали кошек, свиней, собак, объявив их нечистыми животными, разносящими заразу. Жгли серу, ароматические травы и можжевельник. Пытались отогнать поветрие жгучим дымом драгоценных пряностей. Совершали молебны, давали обеты, изгоняли демонов… Но все было тщетно. Любые ухищрения оказывались бесполезными.
Оставалось одно спасение – бежать, и толпы людей, бросив все, бежали, куда глаза глядят, еще сильнее распространяя болезнь. По волнам носились корабли с мертвыми командами и пассажирами, пытавшимися найти спасение в еще не затронутых болезнью краях. Во многих поселениях перед беглецами запирали ворота или встречали стрелами и картечью. Иногда беглецы брали города в настоящую осаду в стремлении найти убежище штурмовали городские стены, заполняя рвы своими телами.
…Случалось, болезнь поражала людей внезапно, прямо на улице или за работой, и несчастный, лишь час-другой назад чувствовавший себя вполне здоровым, падал на землю.
Улицы и площади иных городов были усеяны трупами, и некоторые, впав в отчаяние, заранее сами рыли себе могилы и проводили подле них дни и ночи, в ожидании конца, пока на их глазах бродячие собаки обгладывали тела их близких. Ужасы войны и чумы, ощущение неизбежной всеобщей смерти лишали здравого рассудка и мужества даже самых сильных и твердых. Люди целыми толпами бродили по улицам, стеная и заламывая руки. Иногда, обнаружив у себя первые признаки болезни, несчастные совершали самоубийства, а кое-кто не дожидался и этого. В некоторых местностях жители, уверовавши в то, что чума не окончится, пока не уничтожит всех людей до единого, в погребальных саванах ложились в могильные ямы и с пением молитв сами засыпали себя землей. Иные же – несомненно, по наущению Дьявола – почувствовав заразу в себе, старались как можно дольше не подавать вида и передать болезнь как можно большему числу ближних.
Говорили об околдованном хлебе и зараженных колодцах. Одновременно истребляли евреев и прокаженных – их объявили отравителями и разносчиками заразы. Жгли колдунов и ведьм безо всякого суда и разбирательства. Какой-нибудь безумец мог указать на любого, и несчастного тут же тащили на костер, сложенный десятками добровольных помощников. Подобно кроликам, расплодились продавцы разных чудодейственных амулетов и шарлатаны, предлагающие якобы спасающие от чумы снадобья. И люди отдавали обманщикам последние деньги в слепой надежде спастись.
Страх перед Божьей карой уже не мог сдержать никого, а светская власть в охваченных мором землях исчезала очень быстро. Преступники безнаказанно грабили опустевшие дома, а иные под покровом ночи рылись на кладбищах, снимая с мертвых тел украшения и дорогие одежды. Поймав, таких злодеев с перебитыми руками и ногами швыряли в кощунственно раскопанную им могилу. Впрочем, Господь достойно карал сих нечестивцев: они умирали одними из первых.
В других ощущение близкого конца порождало неслыханную жажду наслаждений. Насилие, кровосмешение и самый гнусный и скотский разврат стали обычным делом. Пьяницы устраивали пиршества в разоренных винных погребах, хозяева которых махнули рукой на свое добро. Даже самые порядочные прежде женщины и монахини предавались безудержному распутству. Во многих итальянских городах устраивались пышные карнавалы и маскарады, во время которых люди пытались забыться под музыку, пение и пляски. Стоны умирающих сливались с пьяным смехом и веселыми песнями.
Случалось, какой-нибудь фигляр или зритель, внезапно, среди этого веселья вдруг ощущал ледяной озноб и удушье, и падал с синюшным лицом, исходя пеной.
Но все попытки немногих, сохранивших благочестие, говорить о смирении и покаянии встречались грубыми насмешками. Оставалось лишь взывать к милосердию Господнему для несчастных, не ведающих, что творят.
К величайшему сожалению, духовенство тоже не осталось в стороне от этого безумия. Разумеется, среди слуг божьих было много таких, которые с честью продолжал исполнять свой долг перед Творцом и паствой. Они причащали и утешали умирающих, которых выбрасывали из домов ожесточившиеся до крайности ближние, старались облегчить по возможности их страдания, поддерживали твердость духа в живых.
Но было немало и впавших в отчаяние, забывших обо всем или даже подражавших мирянам в их грехах.
Где-то чума уже унесла каждого второго, где-то – каждого пятого или десятого, как здесь, во владениях норвежского короля. Но проникла она во все земли.
В Неаполе и Падуе и Риме умер каждый третий, – бывали дни, когда в Вечном Городе умирало по тысяче человек; в Каталонии уцелело меньше половины. Сколько умерло во Франции и немецких землях, точно было сказать невозможно, но целые области полностью обезлюдели; по словам вырвавшихся оттуда, можно было скакать целые дни мимо пустых селений и мертвых городов и не встретить ни души. Не раз приходилось слышать, что этот мор послан Богом, дабы, подобно потопу, смести с лика земного погрязший в чудовищных преступлениях род людской. [42]
Однако, если чума и была карой небесной, то людей она, во всяком случае, не вразумила. Не прекратилась ни одна из войн, даже напротив, словно бы вместе с чумой на землю пришла зараза какой-то уже беспредельно сатанинской злобы, жажды кровопролития и всеобщего разрушения. Люди сбивались в шайки иногда по несколько сот человек, в которых вчерашний рыцарь становился под начало бывшего мятежника, а вчерашний священник с охотой занимал место палача.
Они грабили уцелевшие деревни и города, жестоко убивали попавших к ним в руки, устраивали побоища друг с другом, даже поджигали леса, в которых пытались спрятаться от них несчастные. Не меньше зла творили окончательно вышедшие из чьего бы то ни было повиновения остатки гарнизонов Светлой Девы, разбросанные по всей Европе и забытые своей повелительницей. Эти разнузданные сборища потерявших человеческий облик убийц бессмысленно кочевали куда глаза глядят, уничтожая все на своем пути.
А ведь были и обычные разбойничьи шайки, куда вливались даже прежде честные люди – чтобы вернуть себе отнятое добро, поквитаться за обиды, или просто добыть кусок хлеба.
Но словно было мало всего этого! Вслед за чумой горячий аравийский ветер принес из-за Средиземного моря еще одно страшное бедствие – неисчислимые тучи саранчи. Двигаясь, как и чума, с юга на север, ее полчища дочиста выедали то немногое, что взошло на скудно засеянных полях, что не сожгла засуха и не выбил град. Стало ясно, что после Войны и Чумы свою жатву предстоит собрать и Царю-Голоду.
«Се бысть наказание Божье за грехи великие и святотатства неимоверные, людьми сотворенные!» – возглашали в уцелевших церквах сохранившие головы священники. Оставалось только признать правоту этих слов.
Ощутив боль в сердце – с некоторых пор она все чаще посещала его, Джованни дель Мори устало откинулся в кресле, поднял глаза от бумаг и пергаментов. Он словно воочию увидел недавно еще цветущие земли, ныне зачумленные, опустошенные, где только пировали крылатые пожиратели падали, а в полумертвых городах пощаженные мором люди волокли крючьями в огонь трупы, вперемешку с еще цепляющимися за жизнь.
Уцелевшие, как встарь, в темные века варварских нашествий, забивались в глубь дремучих лесов, где по ночам у редких костров полубезумные пророки вещали о конце света или же заклинали древних богов и бесов колдуны.
Даже если произойдет чудо, и Великий Мятеж кончится уже завтра, сколько еще лет пройдет, прежде чем христианский мир залечит свои раны? Десятилетия? Или, может быть, века?
… Чем больше проходило времени, тем меньше становилось писем и надежных свидетельств. Их заменяли слухи, принесенные беглецами и случайными путниками. Слухи, вызывающие саркастический смех и леденящий ужас, бредовые и до жути похожие на правду, рождающие робкую надежду или еще глубже повергающие в отчаяние. Говорили, что Дьяволица собирает армию из одних только язычников и поклонников Сатаны, чтобы окончательно истребить христианские народы; что мавры готовятся перейти Пиренеи с тремястами тысячами всадников, чтобы совершить то, чему почти семь столетий назад помешал Карл Мартелл, что чудом спасшийся папа Климент IV объявился в Константинополе…
И, казалось, уже не было возможности отделить правду от лжи.
К тому времени о приближении последних времен стали говорить уже не только невежественные простолюдины, но и облеченные высоким саном служители церкви. И, как это бывало не раз, клирики погрузились в долгие, бесконечные споры, забыв обо всем, словно обрадовавшись еще одной возможности поразить друг друга ученостью и остротой ума. Посвященные этим спорам послания и акты составляли едва ли не добрую половину в собрании Джованни дель Мори.
Спорившие тут же разбились на два лагеря. Одни утверждали, что, видимо, Господь в неисповедимости путей своих, счел нынешнее время наилучшим для Страшного Суда и, следовательно, недалек день, когда небо свернется, как свиток и ангелы вострубят… Что же касается Светлой Девы, то она, несомненно, Антихрист, явившийся в облике женщины, что со стороны Дьявола было несомненно логично: ведь именно через первую женщину пришел в мир грех.
Другие строго держались священного писания, заявляя, что, коль скоро указанные в нем перед Концом Света события не наступили, то и говорить не о чем. При этом они не забывали укорить оппонентов словами из Святого Писания, сказанными Иисусом апостолам: «О временах и сроках говорить нет нужды, ибо день тот придет, яко тать в нощи».
Спорившие выстраивали длинные цепочки затейливых аргументов, постепенно уводивших их в область сугубо отвлеченных понятий, в которых они, в конце концов запутывались сами, исписывали целые страницы толкованиями какого-нибудь одного слова в Библии, находили возможность собирать провинциальные соборы, чтобы принять осуждающую того или иного богослова буллу…
А между тем рушились храмы, горели монастыри, на развалинах воздвигались языческие алтари и приносились жертвы Князю Тьмы. И в то время, когда аббаты и ученые доктора теологии отчаянно спорили: что означает какая-нибудь фраза из блаженного Августина или Тертуллиана, множество безвестных христиан умирали в мучениях за отказ принять безбожную веру. Но едва ли не наихудшим было то, что подобные разговоры ослабляли силу духа верующих в еще уцелевших государствах.
«Так много зла и грехов творится ныне, что – видимое дело, близится конец света» – говорили они.
Впрочем, как он может осуждать кого бы то ни было, если и сам часто почти готов был в это поверить?