Страница:
Владислав проснулся. Помотав головой, отогнал кошмарное видение.
Посмотрел туда, где устроился Матвей.
Там не было никого. Только примятая солома, и брошенный поверх нее плащ.
Силезец вспомнил многозначительные взгляды, которые бросала на его спутника Агнета. Вдовица, похоже, будет сегодня утешена, – ну да жизнь есть жизнь. Улыбнулся только: ну, ловок, шельма!
Силезец вышел на воздух.
Из за леса медленно выплывала медно красная луна. Костер потух, и только алые огоньки последних головешек бродили в остывающей золе. Чем слабее становились отсветы костра, тем гуще становилась окружающая тьма.
Ледяная крошка звезд в черном небе, и тусклый отсвет месяца не могли ее разогнать. Даже наоборот, делали ее еще более враждебной и зловещей. Лунное сияние нагоняло дурные мысли и мутную тоску.
Ночь подходила к концу…
Давненько же не снился ему этот сон, возвращавший его на двадцать восемь лет назад, на первую его войну. Да, все так и было, только конец был иным. Огонь потух, не успев добраться до него.
Он не был раздавлен бревном, пролетевшем буквально в долях дюйма от него, не разбился, упав с высоты четыре туаза, и не был заживо погребен под обломками башни. А заляпавшие доспехи мозги принадлежали какому-то безвестному бедолаге. Но последовавшие часы, были едва ли не самыми страшными в его жизни.
Солнце, поднимаясь все выше, немилосердно жгло, нестерпимо раскалив его щегольские вороненые доспехи, жуткой болью отзывалась, при малейшем движении сломанная рука. Из груды бревен внизу, доносились сдавленные стоны и мольбы несчастных, которым Бог не послал мгновенную смерть. Над их телами с басовитым гудением вились тучи жирных мух, как будто восхищенно распевая, радуясь столь знатной поживе.
Раскачиваясь как паяц на веревочке, в трех человеческих ростах над землей, Владислав ждал помощи. Сперва от своих, потом хоть от кого-нибудь. Тщетно: за весь день никто даже не приблизился к страшным останкам. Соленый пот разъедал обожженную спину, нестерпимо хотелось пить; превозмогая боль он дотянулся до фляги, но оказалось что пробка вылетела а вино вытекло. Так он и провисел весь день, показавшийся ему бесконечно долгим, с омерзением созерцая зеленых мух, пасшихся на его, покрытых запекшейся кровью и мозгами доспехах.
Наконец, наступил вечер, за ним ночь. Стоны и проклятья, погребенных заживо под обломками становились все реже, глуше, потом стихли совсем. Когда темнота окутала землю, Владислав с трудом разглядел сверху крадущиеся к останкам башни тени. То были мародеры. Вполголоса бормоча ругательства, они, не зажигая огня вслепую разгребали обломки, выволакивали мертвецов, сдирали с них доспехи и оружие. Раза два слышались стоны, стихавшие после того как блестел при свете узкого серпика проглядывавшей в ночных облаках Луны, заносимый для удара кинжал. Владислав затаив дыхание, висел прямо над головами ублюдков, страшась хоть малейшим движением выдать себя: с них бы сталось прикончить его из арбалета, в надежде поживиться его. Затем они куда то ушли, согнувшись под тяжестью добычи.
Утром со стороны мантуанцев, его нанимателей, явилось десятка три солдат, чтобы забрать тела погибших (как потом узнал Владислав, напуганное ужасным оружием командование, поспешило заключить перемирие.) С немалым изумлением обнаружили они живого силезца, у которого оставались еще силы встретить их отборными ругательствами.
Им и в голову не могло придти, что после такого мог выжить хоть один человек.
Как узнал впоследствии Владислав, на уничтожение осадной башни, осажденные истратили последний оставшийся у них порох.
Да, как давно это все было…
Так, вспоминая и размышляя о предстоящем, и просидел Владислав на пороге амбара, до самого рассвета.
С утра собрались рано. Оседлали коней, попрощались с хозяином и двинулись в путь, провожаемые взглядами сельчан, и одним, слегка затуманенным грустью – Агнешкиным.
Места, через которые они собирались идти, доброй славой отнюдь не пользовались. Напротив, по слухам, горный лес, прозванный Старым, был давно облюбован нечистой силой.
Именно неподалеку от этого леса здешний барон и встретил ведьму Катарину, а кое-кто утверждал, что там она и скрывается после побега из взятого штурмом замка. Именно тут, мол, волки-оборотни и справляют на залитых луной глухих полянах, в канун Дня Всех Святых свои волчьи свадьбы: ведь только в это время, как известно всякому, они могут продлить свой нечестивый род. Над лысой вершиной Пустой горы водили свои ночные хороводы крылатые нетопыри-бурхуны, а летавшие на шабаш ведьмы облюбовали ее для отдыха. Поговаривали, что когда-то, один из мадьярских вождей, живший больше пяти сотен лет тому, еще до принятия венграми христианства, возвращаясь из набега, зарыл в этом лесу тридцать телег награбленного золота, а чтобы клад никто не раскопал, принес в жертву своим богам множество пленников. Вождь погиб, так и не воспользовавшись кладом, а случайно забредший на то место человек, и по сию пору становиться добычей злобных демонов – так велика власть древнего заклятия.
Вообще же, если верить всем легендам, кладов в этом зловещем лесу было спрятано немало. Рассказывали, что уже очень давно, один из пытавшихся их отыскать, спустился в одну пещеру, вход в которую он обнаружил на месте вывороченной грозой старой сосны. Стоило пройти ему несколько сотен шагов, как раздалось страшное хрипение и сип, а стены пещеры затряслись, и быстро стали сжиматься. Бедолага едва успел унести оттуда ноги. Люди долго судили-рядили что это может быть, говорили даже, что не иначе как та пещера была ноздрей огромного дракона, что спит уже тысячу, а то и больше лет. Однако так ничего вразумительного в голову им так и не пришло, тем более, что второй раз вход в злополучную пещеру так и не отыскался.
Встречали тут и призраков, и леших, глумливо хохотавших вслед припозднившимся путникам с вершин деревьев, и каких то карликов, и даже человечьи черепа, будто бы, бегавшие по лесным тропинкам на длинных, паучьих ножках. А деревенский кузнец Зденек клялся и божился, что видел там как раз в тот год когда появилась Светлая Дева, самого Дикого Охотника со своей страшной свитой.
Пустая гора получила имя из-за в изобилии пронизывающих ее толщу пещер, причем кое кто утверждал, что они тянуться на множество дневных переходов во все стороны, и доходят едва ли не до моря. На горе этой в давние времена было сразу несколько языческих капищ, весьма почитаемых идолопоклонниками, и даже после крещения простоявших довольно долго. Если верить древним преданиям, именно тут старые волхвы учили своих преемников всей своей богопротивной премудрости, и посвящали в служение, а колдуны собирались на свои радения.
Упоминались в этой связи, конечно и пещеры, и рассуждения о целых подземных городах, куда ушли последние язычники, и где ныне обитают лишь их неприкаянные души, были отнюдь не самыми жуткими. Правда по большей части, россказни эти исходили от людей, которые сами ничего подобного не видели, но что было известно точно – в этом лесу, случалось, пропадали отправившиеся по ягоды и грибы дети, и скот. Хотя виной тому могли быть и обычные волки или медведи.
Что во всем этом истина, а что – досужие вымыслы, сказать с точностью никто не брался, но дурная слава этих мест заставляла избегать их не только купцов, в прежние времена без крайней нужды старавшихся избегать лесных дорог (те, кто этим пренебрегал, иногда бесследно исчезали), но, что похоже, подтверждало что дело и впрямь нечисто – и разбойников. Вчера Агнешка рассказала о случившемся на ее памяти, всего лет пять назад, когда тут попытались обосноваться какие-то пришлые лихие люди, вроде бы даже из самой Валахии. Вскоре, на лесной опушке, пастухи обнаружили одного из них – здоровенного, громадной силы и роста молодого мужичину, увешанного оружием. Голова и борода его стали белыми как снег от пережитого неведомого ужаса, лишившего его в одночасье и речи и разума. Он только что-то бессмысленно лопотал, время от времени закрывая лицо руками.
Как бы там ни было, все сходилось на том, что Старый лес – место недоброе, и лучше держаться от него подальше.
По еле заметной тропинке они въехали в Старый лес. Пока ничего страшного Матвей не замечал. Среди невысоких сосен и елей попадались покрытые нежной весенней листвой осины и березы. На нечасто попадавшихся лужайках росли яркие цветы. Встречались и следы человека, и домашней скотины.
Один раз из под копыт коня Владислава взлетела куропатка.
– Ах, черт! – ругнулся он, – ужин упустили!
– Не к ночи, не к ночи, – пробормотал Матвей, украдкой перекрестившись.
Лес становился все глуше, мрачнее.
Ветер шумел в ветвях сосен и буков, старые деревья тяжело скрипели. Тогда казалось, будто по лесу бредет нечто невообразимо огромное и злое. Остальное дорисовывала богатая фантазия и, несомненно, страх.
– Тяжело стало идти, – молвил силезец, когда уже не в первый раз им пришлось огибать поваленное старое дерево, – Так точно завязнем здесь.
Лес был совсем дикий и, временами, почти непроходимый. Под копытами коней лежал сплошной ковер из прелых листьев, хвои, трухлявых стволов, поросших густым мхом. Путаница ежевичных кустов и папоротника окаймляла редкие полянки.
Быстро темнело, золотистые пятна пробивавшегося сквозь полог леса заката только усиливали темноту, сгустившуюся под деревьями.
– Ночь скоро, – тихо прошептал Матвей, – в такое время только и жди нечисть разную…
– Не знаю, может, здесь и водиться какая-нибудь нечисть, – Владислав почесал затылок, – Только скажу тебе вот что. Случалось мне забираться в места и поглуше, и с очень дурной славой, и ничего такого вроде не попадалось…
– Тут остановимся, – сообщил Владислав спустя пять минут, выехав на небольшую полянку. Ты собери тут костер, а я проверю, что тут вокруг.
Он скрылся за деревьями.
Оставшись один, Матвей сразу почувствовал себя весьма неуверенно.
Красный закат тлел где-то на горизонте, за деревьями, почти не давая света.
Вышедшая из облаков почти полная низкая Луна словно бы сделала лесной мрак еще более зловещим. Ее мертвенный свинцовый свет только сгустил черные тени. Между сосновыми и еловыми ветвями колыхались белая дымка тумана.
Вскоре солнце и вовсе скрылось, и на лес свалилась черная, как смола, ночь. Но не долго она довлела над миром. Яркие звезды засияли на небе россыпью только что выбитых талеров. Сумрачный свет луны, воцарившейся на небе, заливал обступившие его черные деревья.
Владислав все не появлялся, и Матвей начал не на шутку тревожиться, прислушиваясь к лесным шорохам.
Внезапно сердце его тревожно сжалось.
Как будто… Человек, высокий и худой, стоял у дерева, прижимаясь к стволу.
Нет это тень. Одна из многих.
Но вот одна из теней двинулась к нему. Матвей похолодел. Шепча молитвы, он схватился за меч. Но тень так же бесследно исчезла, как и возникла. Наверное, он принял за движение игру лунных отсветов.
– Тьфу, мерещится! – буркнул русин.
Да в следующую секунду так и застыл, не в силах сдвинуться с места.
Всю свою не очень долгую жизнь Матвей совершенно справедливо считал себя храбрым человеком, и, по молодости лет не очень-то страшился смерти… Но то, что он увидел, лишило его в мановение ока и всего его немалого мужества, и даже мысли о сопротивлении. Кошмарные, непредставимо чудовищные твари, словно извергнутые ночным сумраком, немо обступили его. Прямо напротив него стоял огромного роста, намного выше любого, даже самого высокого человека, уродливый обезьяноподобный козел. Рядом с ним стоял некто, одетый в подобие монашеской сутаны из гнилой рогожи, из-под низко надвинутого капюшона которой виднелся смутно белеющий череп. В руках «оно» держало косу.
Сбоку к Матвею заходило существо, могущее быть только восставшим из могилы мертвецом, распространявшим вокруг себя запах разрытой земли и гнили. Из провала рта свисал длинный, сочащийся гнусной слизью язык, слегка фосфоресцирующий в темноте. При свете луны можно было различить торчащие из гниющей плоти кости. Перебивая запах псины, тухлого мяса и еще чего-то не менее мерзкого, в воздухе явственно чувствовался серный дымок. Глаза гигантского козла горели тусклым, мертвенным, нелюдским светом, подобному тем огням, что горят над болотами и кладбищами.
Эти полные багрового огня глаза буквально парализовали Матвея, и рука его, вскинутая было для крестного знамения, безвольно упала. Все кончено, он погиб. Сатана послал своих слуг, дабы уничтожить жалких смертных, пытавшихся помешать его делам… Владислава они уже растерзали. Теперь его очередь.
– Господи, прости мя и помилуй! – обреченно пробормотал Матвей.
Черный козел (или сам Дьявол?), загоготав, указал дланью, в которой был зажат кривой меч, прямо на Матвея. Твари ответили утробным воем. Русин обратился в кусок трепещущего живого студня.
Сейчас клыки вурдалаков сомкнутся на его горле, и он рухнет, залитый кровью. И не было сил даже закрыть глаза, чтобы не видеть свою смерть.
Козел вдруг крикнул человечьим голосом, и то был крик боли и недоумения. Из его широкой груди торчало лезвие рогатины.
– Весело у вас тут! – проревел знакомый голос. – Никак с ярмарки, из балагана уродов сбежали и заблудились?!
Козел лишь бессильно заскулил, нелепо дергая когтистыми лапами. Не прошло и мгновения, как та же рогатина воткнулась в шею двуногому волку, просадив ее насквозь. Тяжело захрипев, волк рухнул на упавшее за секунду до того на землю тело рогатого урода.
Явно не ожидавшие отпора с тыла, адские существа пришли в себя только после того, как та же участь постигла тварь в саване с косой, причем чмокающий звук стали, входящей в живую плоть, свидетельствовал, что оная тварь состояла отнюдь не из одних костей.
Пришедшие наконец в себя твари, закричав в разноголосицу и завыв, скопом кинулись на Владислава. Метнув рогатину, как копье, в ближайшую к нему жуткую образину, Владислав мгновенным движением выхватил меч и одним броском оказался позади нападавших. И прежде чем те успели, мешая друг другу, развернуться в его сторону, двое из них уже рухнули на землю со смертельными ранами.
Против силезца осталось еще двое: бледные призраки в болотно-зеленых одеяниях, однако они, выкрикнув несколько весьма человеческих слов, которые, по поверьям, должны как раз отгонять подобные создания, кинулись бежать в разные стороны, тут же исчезнув во мраке.
Тяжело дыша, Владислав оперся на рогатину, выдернутую из груди мертвеца (теперь уже дважды мертвеца, наверное).
– Ей, надо же! – он вытер струившийся со лба пот, – косу прихватил, еще бы котел со смолой…
Матвей стоял, пошатываясь, и зубы его неудержимо выбивали крупную дробь. Ком в горле не давал выдавить не слова.
– Ээ, что ты, что ты, – Владислав поднялся, взял спутника за плечи, сильно встряхнул. – Неужто испугался? Это ж ряженые. На вот, выпей, – он сорвал с пояса флягу.
– Ты…ты жив, Владислав, – бессвязно забормотал Матвей, – сквозь все еще сдавливающий грудь стальной обруч, – Сла-ава Богу, ты жив!!
Потом Матвей, не сдерживаясь, разрыдался, осознав наконец все. Лужица у его ног исходила паром.
– Да посмотри, – Владислав наклонился к мертвецу и потянул за одеяние. Ветхая ткань порвалась, и в руках Владислава оказался кусок савана с изображенными на нем черепами и костями скелета, – всего-то. А вот, – он пнул ногой сумку, из нее выкатились куски гнилого мяса, – для запаха.
– У того, с рогами… глаза светятся, – пробормотал Матвей, тщетно пытаясь подавить рыдания.
– Не вспоминай, а то совсем раскиснешь, – прикрикнул силезец. – Всего и дел-то – два красных стеклышка, да свечка внутри.
Схватив страшилище за рога, он с силой рванул на себя. Косматая шкура сошла с него, как перчатка. Перед ним лежал здоровенный кряжистый мужик с короткой густой бородкой.
…Рыдания продолжали душить Матвея, и чем дальше уходил ужас перед мнимыми бесами, тем сильнее рвали его сердце обида и стыд.
Владислав поднял с земли кривой выщербленный ятаган.
– Вроде египетский, надо ж, и откуда взял, – буркнул он, засовывая оружие за пояс. – Пошли быстрее.
Матвей словно не слышал обращенных к нему слов, пытаясь справиться с неудержимо текущими слезами.
– Ну что ты, – ласково приговаривал Владислав. Он еще не заметил лужу.
Рыдания продолжали душить русина.
– Да что ты визжишь, как будто шило тебе в дупу загнали! – взревел вдруг силезец, потеряв терпение, – Двое сбежали, что если они других приведут? Ну, пошли живо! – он рывком поволок Матвея прочь.
У дерева оба их коня переминались с ноги на ногу, у их копыт валялся труп в обычной человеческой одежде.
– Быстрей уходим, штаны потом переоденешь.
…Путники гнали лошадей так быстро, насколько это можно было в глухом ночном лесу. Владислав насторожено поглядывал по сторонам, Матвея все еще трясло.
– На счастье, я сперва услыхал их разговор, а уж потом всё увидел… – бурчал Владислав. – Они решили, что ты один, а второй конь – заводной… Вообще – то, я так понял, что они выскочили на нас случайно. Да и вообще, они ломились через лес, словно табун чертей! И как ты их не услышал! – силезец весело рассмеялся. Нет, а все-таки хорошо, черти, придумали! – ведь это каким богохульником надо быть, и вообще… Сколько лет на большой дороге работал, а ведь не додумался до такого, – с оттенком уважения произнес он. Как просто: если и успеет кто сбежать, так ведь точно ума лишится! Да и кто поверит? Да… А может быть… все рассказы о нечистой силе вот от такого и идут? А?
И он вновь негромко засмеялся.
599 цикл Эры Второго Поколения, 189 день.
– Где-то имеется источник возмущений. Характеристика сигнала: постоянный ровный, не очень интенсивный, точечный. По всей вероятности единственный. Так полагает уважаемый Хикари Ишира. А он редко, очень редко ошибается…
Наставник прошелся из угла в угол, поднял усталый взор на Таргиза. – Постоянный, ровный источник возмущения – повторил Зоргорн. – Ты знаешь, я всегда доверял мнению Хикари, как лучшему аналитику, но в данном случае я убежден, Хикари – сан ошибается, потому… – он помедлил – потому что такие источники просто не могут появиться в данном месте и в данное время. Теоретически мысленный контакт с ней мог бы установить достаточно мощный сенситив. Но на практике это потребовало бы слишком много совершенно фантастических допущений. Кроме того, совершенно невероятно, чтобы какой угодно сенситив смог настолько подавить волевые качества фактотума.
– Но тем не менее, результат налицо. Что будем делать?
– Что касается меня, – вступил в разговор Эст Хе, – я понимаю прекрасно, что свернув операцию мы понесли бы значительный ущерб в будущем. Если бы это зависело от меня, я бы отдал распоряжение закольцевать на нее всю получаемую Сому; даже воспользовался бы резервами. Было неясно – искренне ли он так думает, или ему сейчас просто хочется поддержать Наставника.
– Это не мне решать, – тяжело вздохнул Зоргорн, – я не Высший. Как бы то ни было, если не удастся предъявить реальных доказательств, что она вновь может стать управляемой, то всему конец…
Таргиз только теперь осознал все значение произнесенных вслух слов. И ему стало вдруг очень неуютно здесь, в этом залитом холодноватым светом круглом зале.
– Мои обязанности заставляют меня отлучиться, – бросил Таргиз, и повернулся к дверям, за которыми его ждал извилистый коридор операционного уровня.
На некоторое время он остановился у входа в один из рабочих залов. На противоположной стене сияла, переливаясь ровным зеленым светом, карта полушарий планеты. Одной из множества Земель среди бесконечного числа похожих и непохожих на нее; одной из тех, что доступны им.
Экран мигнул, и на месте прежнего изображения возникло иное, напоминающее разлохмаченный клубок.
Тысячи и тысячи тонких нитей разной длинны, отходящих друг от друга. Иные из них имели ярко розовый цвет, другие – синий, или бледно голубой. В некотором количестве присутствовал и зеленый цвет. Но больше всего было серых и черных. Розовые обозначали миры, ставшие источниками Сомы, оттенки синего – те, откуда приток живительной субстанции происходил только от случая к случаю, зеленые – те, откуда это было можно сделать.
Сома… Хлеб, вода, кровь Мидра, основа его существования… Иссякни вдруг ее поток, – Таргиз поежился от этой мысли, – и всем им предстоит скорый и мучительный конец…
Сидевший в мягком серебристом кресле перед экранами человек не глядел на экран, весь поглощенный происходящим на летящей перед ним доске для игры в амарунг.
Одна из разноцветных фигурок, висевших над ней, переместилась… Его невидимый партнер находился, может быть, за соседней стеной, а может – на другом конце Мира. Но ему было все равно. А если потребуется вдруг вмешательство оператора, следящие за потоком Сомы «модули» немедленно подадут сигнал.
Все как всегда, ничего не происходит. Всего лишь мелкий сбой в отлаженном механизме. Но грозящий обернуться для одного из повелителей Вселенной катастрофой.
Часть вторая. ДОБРЫЙ БОГ ЛЮЦИФЕР
Глава 6
Посмотрел туда, где устроился Матвей.
Там не было никого. Только примятая солома, и брошенный поверх нее плащ.
Силезец вспомнил многозначительные взгляды, которые бросала на его спутника Агнета. Вдовица, похоже, будет сегодня утешена, – ну да жизнь есть жизнь. Улыбнулся только: ну, ловок, шельма!
Силезец вышел на воздух.
Из за леса медленно выплывала медно красная луна. Костер потух, и только алые огоньки последних головешек бродили в остывающей золе. Чем слабее становились отсветы костра, тем гуще становилась окружающая тьма.
Ледяная крошка звезд в черном небе, и тусклый отсвет месяца не могли ее разогнать. Даже наоборот, делали ее еще более враждебной и зловещей. Лунное сияние нагоняло дурные мысли и мутную тоску.
Ночь подходила к концу…
Давненько же не снился ему этот сон, возвращавший его на двадцать восемь лет назад, на первую его войну. Да, все так и было, только конец был иным. Огонь потух, не успев добраться до него.
Он не был раздавлен бревном, пролетевшем буквально в долях дюйма от него, не разбился, упав с высоты четыре туаза, и не был заживо погребен под обломками башни. А заляпавшие доспехи мозги принадлежали какому-то безвестному бедолаге. Но последовавшие часы, были едва ли не самыми страшными в его жизни.
Солнце, поднимаясь все выше, немилосердно жгло, нестерпимо раскалив его щегольские вороненые доспехи, жуткой болью отзывалась, при малейшем движении сломанная рука. Из груды бревен внизу, доносились сдавленные стоны и мольбы несчастных, которым Бог не послал мгновенную смерть. Над их телами с басовитым гудением вились тучи жирных мух, как будто восхищенно распевая, радуясь столь знатной поживе.
Раскачиваясь как паяц на веревочке, в трех человеческих ростах над землей, Владислав ждал помощи. Сперва от своих, потом хоть от кого-нибудь. Тщетно: за весь день никто даже не приблизился к страшным останкам. Соленый пот разъедал обожженную спину, нестерпимо хотелось пить; превозмогая боль он дотянулся до фляги, но оказалось что пробка вылетела а вино вытекло. Так он и провисел весь день, показавшийся ему бесконечно долгим, с омерзением созерцая зеленых мух, пасшихся на его, покрытых запекшейся кровью и мозгами доспехах.
Наконец, наступил вечер, за ним ночь. Стоны и проклятья, погребенных заживо под обломками становились все реже, глуше, потом стихли совсем. Когда темнота окутала землю, Владислав с трудом разглядел сверху крадущиеся к останкам башни тени. То были мародеры. Вполголоса бормоча ругательства, они, не зажигая огня вслепую разгребали обломки, выволакивали мертвецов, сдирали с них доспехи и оружие. Раза два слышались стоны, стихавшие после того как блестел при свете узкого серпика проглядывавшей в ночных облаках Луны, заносимый для удара кинжал. Владислав затаив дыхание, висел прямо над головами ублюдков, страшась хоть малейшим движением выдать себя: с них бы сталось прикончить его из арбалета, в надежде поживиться его. Затем они куда то ушли, согнувшись под тяжестью добычи.
Утром со стороны мантуанцев, его нанимателей, явилось десятка три солдат, чтобы забрать тела погибших (как потом узнал Владислав, напуганное ужасным оружием командование, поспешило заключить перемирие.) С немалым изумлением обнаружили они живого силезца, у которого оставались еще силы встретить их отборными ругательствами.
Им и в голову не могло придти, что после такого мог выжить хоть один человек.
Как узнал впоследствии Владислав, на уничтожение осадной башни, осажденные истратили последний оставшийся у них порох.
Да, как давно это все было…
Так, вспоминая и размышляя о предстоящем, и просидел Владислав на пороге амбара, до самого рассвета.
С утра собрались рано. Оседлали коней, попрощались с хозяином и двинулись в путь, провожаемые взглядами сельчан, и одним, слегка затуманенным грустью – Агнешкиным.
Места, через которые они собирались идти, доброй славой отнюдь не пользовались. Напротив, по слухам, горный лес, прозванный Старым, был давно облюбован нечистой силой.
Именно неподалеку от этого леса здешний барон и встретил ведьму Катарину, а кое-кто утверждал, что там она и скрывается после побега из взятого штурмом замка. Именно тут, мол, волки-оборотни и справляют на залитых луной глухих полянах, в канун Дня Всех Святых свои волчьи свадьбы: ведь только в это время, как известно всякому, они могут продлить свой нечестивый род. Над лысой вершиной Пустой горы водили свои ночные хороводы крылатые нетопыри-бурхуны, а летавшие на шабаш ведьмы облюбовали ее для отдыха. Поговаривали, что когда-то, один из мадьярских вождей, живший больше пяти сотен лет тому, еще до принятия венграми христианства, возвращаясь из набега, зарыл в этом лесу тридцать телег награбленного золота, а чтобы клад никто не раскопал, принес в жертву своим богам множество пленников. Вождь погиб, так и не воспользовавшись кладом, а случайно забредший на то место человек, и по сию пору становиться добычей злобных демонов – так велика власть древнего заклятия.
Вообще же, если верить всем легендам, кладов в этом зловещем лесу было спрятано немало. Рассказывали, что уже очень давно, один из пытавшихся их отыскать, спустился в одну пещеру, вход в которую он обнаружил на месте вывороченной грозой старой сосны. Стоило пройти ему несколько сотен шагов, как раздалось страшное хрипение и сип, а стены пещеры затряслись, и быстро стали сжиматься. Бедолага едва успел унести оттуда ноги. Люди долго судили-рядили что это может быть, говорили даже, что не иначе как та пещера была ноздрей огромного дракона, что спит уже тысячу, а то и больше лет. Однако так ничего вразумительного в голову им так и не пришло, тем более, что второй раз вход в злополучную пещеру так и не отыскался.
Встречали тут и призраков, и леших, глумливо хохотавших вслед припозднившимся путникам с вершин деревьев, и каких то карликов, и даже человечьи черепа, будто бы, бегавшие по лесным тропинкам на длинных, паучьих ножках. А деревенский кузнец Зденек клялся и божился, что видел там как раз в тот год когда появилась Светлая Дева, самого Дикого Охотника со своей страшной свитой.
Пустая гора получила имя из-за в изобилии пронизывающих ее толщу пещер, причем кое кто утверждал, что они тянуться на множество дневных переходов во все стороны, и доходят едва ли не до моря. На горе этой в давние времена было сразу несколько языческих капищ, весьма почитаемых идолопоклонниками, и даже после крещения простоявших довольно долго. Если верить древним преданиям, именно тут старые волхвы учили своих преемников всей своей богопротивной премудрости, и посвящали в служение, а колдуны собирались на свои радения.
Упоминались в этой связи, конечно и пещеры, и рассуждения о целых подземных городах, куда ушли последние язычники, и где ныне обитают лишь их неприкаянные души, были отнюдь не самыми жуткими. Правда по большей части, россказни эти исходили от людей, которые сами ничего подобного не видели, но что было известно точно – в этом лесу, случалось, пропадали отправившиеся по ягоды и грибы дети, и скот. Хотя виной тому могли быть и обычные волки или медведи.
Что во всем этом истина, а что – досужие вымыслы, сказать с точностью никто не брался, но дурная слава этих мест заставляла избегать их не только купцов, в прежние времена без крайней нужды старавшихся избегать лесных дорог (те, кто этим пренебрегал, иногда бесследно исчезали), но, что похоже, подтверждало что дело и впрямь нечисто – и разбойников. Вчера Агнешка рассказала о случившемся на ее памяти, всего лет пять назад, когда тут попытались обосноваться какие-то пришлые лихие люди, вроде бы даже из самой Валахии. Вскоре, на лесной опушке, пастухи обнаружили одного из них – здоровенного, громадной силы и роста молодого мужичину, увешанного оружием. Голова и борода его стали белыми как снег от пережитого неведомого ужаса, лишившего его в одночасье и речи и разума. Он только что-то бессмысленно лопотал, время от времени закрывая лицо руками.
Как бы там ни было, все сходилось на том, что Старый лес – место недоброе, и лучше держаться от него подальше.
По еле заметной тропинке они въехали в Старый лес. Пока ничего страшного Матвей не замечал. Среди невысоких сосен и елей попадались покрытые нежной весенней листвой осины и березы. На нечасто попадавшихся лужайках росли яркие цветы. Встречались и следы человека, и домашней скотины.
Один раз из под копыт коня Владислава взлетела куропатка.
– Ах, черт! – ругнулся он, – ужин упустили!
– Не к ночи, не к ночи, – пробормотал Матвей, украдкой перекрестившись.
Лес становился все глуше, мрачнее.
Ветер шумел в ветвях сосен и буков, старые деревья тяжело скрипели. Тогда казалось, будто по лесу бредет нечто невообразимо огромное и злое. Остальное дорисовывала богатая фантазия и, несомненно, страх.
– Тяжело стало идти, – молвил силезец, когда уже не в первый раз им пришлось огибать поваленное старое дерево, – Так точно завязнем здесь.
Лес был совсем дикий и, временами, почти непроходимый. Под копытами коней лежал сплошной ковер из прелых листьев, хвои, трухлявых стволов, поросших густым мхом. Путаница ежевичных кустов и папоротника окаймляла редкие полянки.
Быстро темнело, золотистые пятна пробивавшегося сквозь полог леса заката только усиливали темноту, сгустившуюся под деревьями.
– Ночь скоро, – тихо прошептал Матвей, – в такое время только и жди нечисть разную…
– Не знаю, может, здесь и водиться какая-нибудь нечисть, – Владислав почесал затылок, – Только скажу тебе вот что. Случалось мне забираться в места и поглуше, и с очень дурной славой, и ничего такого вроде не попадалось…
– Тут остановимся, – сообщил Владислав спустя пять минут, выехав на небольшую полянку. Ты собери тут костер, а я проверю, что тут вокруг.
Он скрылся за деревьями.
Оставшись один, Матвей сразу почувствовал себя весьма неуверенно.
Красный закат тлел где-то на горизонте, за деревьями, почти не давая света.
Вышедшая из облаков почти полная низкая Луна словно бы сделала лесной мрак еще более зловещим. Ее мертвенный свинцовый свет только сгустил черные тени. Между сосновыми и еловыми ветвями колыхались белая дымка тумана.
Вскоре солнце и вовсе скрылось, и на лес свалилась черная, как смола, ночь. Но не долго она довлела над миром. Яркие звезды засияли на небе россыпью только что выбитых талеров. Сумрачный свет луны, воцарившейся на небе, заливал обступившие его черные деревья.
Владислав все не появлялся, и Матвей начал не на шутку тревожиться, прислушиваясь к лесным шорохам.
Внезапно сердце его тревожно сжалось.
Как будто… Человек, высокий и худой, стоял у дерева, прижимаясь к стволу.
Нет это тень. Одна из многих.
Но вот одна из теней двинулась к нему. Матвей похолодел. Шепча молитвы, он схватился за меч. Но тень так же бесследно исчезла, как и возникла. Наверное, он принял за движение игру лунных отсветов.
– Тьфу, мерещится! – буркнул русин.
Да в следующую секунду так и застыл, не в силах сдвинуться с места.
Всю свою не очень долгую жизнь Матвей совершенно справедливо считал себя храбрым человеком, и, по молодости лет не очень-то страшился смерти… Но то, что он увидел, лишило его в мановение ока и всего его немалого мужества, и даже мысли о сопротивлении. Кошмарные, непредставимо чудовищные твари, словно извергнутые ночным сумраком, немо обступили его. Прямо напротив него стоял огромного роста, намного выше любого, даже самого высокого человека, уродливый обезьяноподобный козел. Рядом с ним стоял некто, одетый в подобие монашеской сутаны из гнилой рогожи, из-под низко надвинутого капюшона которой виднелся смутно белеющий череп. В руках «оно» держало косу.
Сбоку к Матвею заходило существо, могущее быть только восставшим из могилы мертвецом, распространявшим вокруг себя запах разрытой земли и гнили. Из провала рта свисал длинный, сочащийся гнусной слизью язык, слегка фосфоресцирующий в темноте. При свете луны можно было различить торчащие из гниющей плоти кости. Перебивая запах псины, тухлого мяса и еще чего-то не менее мерзкого, в воздухе явственно чувствовался серный дымок. Глаза гигантского козла горели тусклым, мертвенным, нелюдским светом, подобному тем огням, что горят над болотами и кладбищами.
Эти полные багрового огня глаза буквально парализовали Матвея, и рука его, вскинутая было для крестного знамения, безвольно упала. Все кончено, он погиб. Сатана послал своих слуг, дабы уничтожить жалких смертных, пытавшихся помешать его делам… Владислава они уже растерзали. Теперь его очередь.
– Господи, прости мя и помилуй! – обреченно пробормотал Матвей.
Черный козел (или сам Дьявол?), загоготав, указал дланью, в которой был зажат кривой меч, прямо на Матвея. Твари ответили утробным воем. Русин обратился в кусок трепещущего живого студня.
Сейчас клыки вурдалаков сомкнутся на его горле, и он рухнет, залитый кровью. И не было сил даже закрыть глаза, чтобы не видеть свою смерть.
Козел вдруг крикнул человечьим голосом, и то был крик боли и недоумения. Из его широкой груди торчало лезвие рогатины.
– Весело у вас тут! – проревел знакомый голос. – Никак с ярмарки, из балагана уродов сбежали и заблудились?!
Козел лишь бессильно заскулил, нелепо дергая когтистыми лапами. Не прошло и мгновения, как та же рогатина воткнулась в шею двуногому волку, просадив ее насквозь. Тяжело захрипев, волк рухнул на упавшее за секунду до того на землю тело рогатого урода.
Явно не ожидавшие отпора с тыла, адские существа пришли в себя только после того, как та же участь постигла тварь в саване с косой, причем чмокающий звук стали, входящей в живую плоть, свидетельствовал, что оная тварь состояла отнюдь не из одних костей.
Пришедшие наконец в себя твари, закричав в разноголосицу и завыв, скопом кинулись на Владислава. Метнув рогатину, как копье, в ближайшую к нему жуткую образину, Владислав мгновенным движением выхватил меч и одним броском оказался позади нападавших. И прежде чем те успели, мешая друг другу, развернуться в его сторону, двое из них уже рухнули на землю со смертельными ранами.
Против силезца осталось еще двое: бледные призраки в болотно-зеленых одеяниях, однако они, выкрикнув несколько весьма человеческих слов, которые, по поверьям, должны как раз отгонять подобные создания, кинулись бежать в разные стороны, тут же исчезнув во мраке.
Тяжело дыша, Владислав оперся на рогатину, выдернутую из груди мертвеца (теперь уже дважды мертвеца, наверное).
– Ей, надо же! – он вытер струившийся со лба пот, – косу прихватил, еще бы котел со смолой…
Матвей стоял, пошатываясь, и зубы его неудержимо выбивали крупную дробь. Ком в горле не давал выдавить не слова.
– Ээ, что ты, что ты, – Владислав поднялся, взял спутника за плечи, сильно встряхнул. – Неужто испугался? Это ж ряженые. На вот, выпей, – он сорвал с пояса флягу.
– Ты…ты жив, Владислав, – бессвязно забормотал Матвей, – сквозь все еще сдавливающий грудь стальной обруч, – Сла-ава Богу, ты жив!!
Потом Матвей, не сдерживаясь, разрыдался, осознав наконец все. Лужица у его ног исходила паром.
– Да посмотри, – Владислав наклонился к мертвецу и потянул за одеяние. Ветхая ткань порвалась, и в руках Владислава оказался кусок савана с изображенными на нем черепами и костями скелета, – всего-то. А вот, – он пнул ногой сумку, из нее выкатились куски гнилого мяса, – для запаха.
– У того, с рогами… глаза светятся, – пробормотал Матвей, тщетно пытаясь подавить рыдания.
– Не вспоминай, а то совсем раскиснешь, – прикрикнул силезец. – Всего и дел-то – два красных стеклышка, да свечка внутри.
Схватив страшилище за рога, он с силой рванул на себя. Косматая шкура сошла с него, как перчатка. Перед ним лежал здоровенный кряжистый мужик с короткой густой бородкой.
…Рыдания продолжали душить Матвея, и чем дальше уходил ужас перед мнимыми бесами, тем сильнее рвали его сердце обида и стыд.
Владислав поднял с земли кривой выщербленный ятаган.
– Вроде египетский, надо ж, и откуда взял, – буркнул он, засовывая оружие за пояс. – Пошли быстрее.
Матвей словно не слышал обращенных к нему слов, пытаясь справиться с неудержимо текущими слезами.
– Ну что ты, – ласково приговаривал Владислав. Он еще не заметил лужу.
Рыдания продолжали душить русина.
– Да что ты визжишь, как будто шило тебе в дупу загнали! – взревел вдруг силезец, потеряв терпение, – Двое сбежали, что если они других приведут? Ну, пошли живо! – он рывком поволок Матвея прочь.
У дерева оба их коня переминались с ноги на ногу, у их копыт валялся труп в обычной человеческой одежде.
– Быстрей уходим, штаны потом переоденешь.
…Путники гнали лошадей так быстро, насколько это можно было в глухом ночном лесу. Владислав насторожено поглядывал по сторонам, Матвея все еще трясло.
– На счастье, я сперва услыхал их разговор, а уж потом всё увидел… – бурчал Владислав. – Они решили, что ты один, а второй конь – заводной… Вообще – то, я так понял, что они выскочили на нас случайно. Да и вообще, они ломились через лес, словно табун чертей! И как ты их не услышал! – силезец весело рассмеялся. Нет, а все-таки хорошо, черти, придумали! – ведь это каким богохульником надо быть, и вообще… Сколько лет на большой дороге работал, а ведь не додумался до такого, – с оттенком уважения произнес он. Как просто: если и успеет кто сбежать, так ведь точно ума лишится! Да и кто поверит? Да… А может быть… все рассказы о нечистой силе вот от такого и идут? А?
И он вновь негромко засмеялся.
* * *
Мидр. Континент Аэлла. Атх.599 цикл Эры Второго Поколения, 189 день.
– Где-то имеется источник возмущений. Характеристика сигнала: постоянный ровный, не очень интенсивный, точечный. По всей вероятности единственный. Так полагает уважаемый Хикари Ишира. А он редко, очень редко ошибается…
Наставник прошелся из угла в угол, поднял усталый взор на Таргиза. – Постоянный, ровный источник возмущения – повторил Зоргорн. – Ты знаешь, я всегда доверял мнению Хикари, как лучшему аналитику, но в данном случае я убежден, Хикари – сан ошибается, потому… – он помедлил – потому что такие источники просто не могут появиться в данном месте и в данное время. Теоретически мысленный контакт с ней мог бы установить достаточно мощный сенситив. Но на практике это потребовало бы слишком много совершенно фантастических допущений. Кроме того, совершенно невероятно, чтобы какой угодно сенситив смог настолько подавить волевые качества фактотума.
– Но тем не менее, результат налицо. Что будем делать?
– Что касается меня, – вступил в разговор Эст Хе, – я понимаю прекрасно, что свернув операцию мы понесли бы значительный ущерб в будущем. Если бы это зависело от меня, я бы отдал распоряжение закольцевать на нее всю получаемую Сому; даже воспользовался бы резервами. Было неясно – искренне ли он так думает, или ему сейчас просто хочется поддержать Наставника.
– Это не мне решать, – тяжело вздохнул Зоргорн, – я не Высший. Как бы то ни было, если не удастся предъявить реальных доказательств, что она вновь может стать управляемой, то всему конец…
Таргиз только теперь осознал все значение произнесенных вслух слов. И ему стало вдруг очень неуютно здесь, в этом залитом холодноватым светом круглом зале.
– Мои обязанности заставляют меня отлучиться, – бросил Таргиз, и повернулся к дверям, за которыми его ждал извилистый коридор операционного уровня.
На некоторое время он остановился у входа в один из рабочих залов. На противоположной стене сияла, переливаясь ровным зеленым светом, карта полушарий планеты. Одной из множества Земель среди бесконечного числа похожих и непохожих на нее; одной из тех, что доступны им.
Экран мигнул, и на месте прежнего изображения возникло иное, напоминающее разлохмаченный клубок.
Тысячи и тысячи тонких нитей разной длинны, отходящих друг от друга. Иные из них имели ярко розовый цвет, другие – синий, или бледно голубой. В некотором количестве присутствовал и зеленый цвет. Но больше всего было серых и черных. Розовые обозначали миры, ставшие источниками Сомы, оттенки синего – те, откуда приток живительной субстанции происходил только от случая к случаю, зеленые – те, откуда это было можно сделать.
Сома… Хлеб, вода, кровь Мидра, основа его существования… Иссякни вдруг ее поток, – Таргиз поежился от этой мысли, – и всем им предстоит скорый и мучительный конец…
Сидевший в мягком серебристом кресле перед экранами человек не глядел на экран, весь поглощенный происходящим на летящей перед ним доске для игры в амарунг.
Одна из разноцветных фигурок, висевших над ней, переместилась… Его невидимый партнер находился, может быть, за соседней стеной, а может – на другом конце Мира. Но ему было все равно. А если потребуется вдруг вмешательство оператора, следящие за потоком Сомы «модули» немедленно подадут сигнал.
Все как всегда, ничего не происходит. Всего лишь мелкий сбой в отлаженном механизме. Но грозящий обернуться для одного из повелителей Вселенной катастрофой.
Часть вторая. ДОБРЫЙ БОГ ЛЮЦИФЕР
Глава 6
Середина июля. Средняя Швабия.
Когда-то на этом месте стоял город. Ныне же их взорам предстали одни лишь безмолвные руины. Деревянные дома предместий начисто сгорели, на пепелищах, поросших бурьяном, торчали только камни печей и фундаментов. Лишь кое-где виднелись недоглоданные огнем дубовые балки стропил.
Городская стена выглядела так, как будто целая толпа разъяренных великанов молотила по ней дубинами; в глубоких трещинах уже проросли молодые деревца. На месте надвратной башни возвышалась гора обломков, из-под которой выглядывали изуродованные, смятые железные ворота, так и оставшиеся нераскрытыми.
– Что здесь такое случилось, хотел бы я знать, – пробормотал Матвей, спрыгивая с седла.
– Да, верно, – поскреб бороду Владислав. – Этак и бомбарда не разделает…
– Что это за город, не знаешь?
Владислав подозрительно озирал тянувшиеся по обе стороны узкой улицы развалины.
– Кто ж его знает? Раньше я не бывал тут, а спросить не у кого…
Вскоре развалины обступили их со всех сторон.
Некогда бывший шумным и цветущим, город ныне являл собой лишь жалкие груды камней и выгоревших напрочь жилищ. Теперь это был не более чем покинутый, давно оставленный всем живым и дышащим могильник. Могильник, где даже все погребенные мертвецы обратились в прах.
Высокая трава поднялась на улицах, бесформенные груды кирпича и глыбы камня, некогда бывших человеческим жильем, выглядели так, как будто городу этому исполнилась уже тысяча лет.
Русин шел, не выпуская рукоять меча.
…Хотя Матвею уже приходилось еще до начала их с Владиславом странствия видеть жуткие следы войны в Северной Богемии и Австрии, но то, что предстало его глазам в Германии, могло повергнуть в смертную тоску кого угодно.
Прежде богатые и густо населенные, эти земли ныне являли настоящую пустыню, словно сам Антихрист прошел тут со своим рогатым и копытным воинством. По два, а то и по три раза в день взору их представали руины городов, где жалко копошились немногие уцелевшие, а спаленных деревень, окруженных заросшими сорняком полями, невозможно было и упомнить.
Сожженные и разваленные мосты (их почему – то уничтожали с особым тщанием), заставляли тратить помногу времени на поиск брода, а несколько раз – переправляться вплавь.
Несколько раз им пришлось заплатить за проезд через брод – какие-то вооруженные до зубов обиралы (во всяком случае – явно не коронные мытники, имеющие гербовую грамоту на сбор пошлины) взимали дань с желающих переправиться на тот берег, и надо сказать, их кошели заметно похудели.
Пару раз на них нападали из засад, явно намереваясь не только ограбить, но и убить, однако разбойники были пешими, и кони выносили их. Одного, почти схватившегося за стремя, силезец убил в упор из арбалета.
Несколько дней они шли вместе с табором спасавшихся бегством откуда – то с окраин Мекленбурга беженцев. Те уносили ноги от восставших славян, беспощадно истребляющих всех, говоривших на немецкой речи – бодричей и лютичей. Со страхом рассказывали беглецы об ужасных язычниках, приносивших сердца пленников к подножию своих идолов. Как показалось Матвею, Владислав отнюдь не горел сочувствием к случайным спутникам.
Матвей видел голодных бродяг, ловивших ворон себе в пищу, выслушивал в редких уцелевших селениях сбивчивые рассказы о бандах людоедов, терзающих целые округи.
День ото дня они шли к западу германскими дорогами и перед собой видели одно и тоже. Сожженные дотла дома, разгромленные церкви, обугленные пеньки садов. Все обильно поросло бурьяном, густо покрывшим бренные останки человеческих жилищ. Бывало, терновник и дрок росли так густо на совсем недавно возделанных землях, что лошади не без труда продирались сквозь зеленую стену, высотой человеку до плеч.
Смерть царила повсюду. Казалось, это был ее самый большой и долгий пир, который обречен теперь длиться целую вечность. И мало кто пережил этот жуткий праздник Старухи с Косой. Праздник, который, должно быть, лишь чудом не унес с собой все живое, и даже самый след всего, что было создано руками мыслящих тварей.
Когда-то на этом месте стоял город. Ныне же их взорам предстали одни лишь безмолвные руины. Деревянные дома предместий начисто сгорели, на пепелищах, поросших бурьяном, торчали только камни печей и фундаментов. Лишь кое-где виднелись недоглоданные огнем дубовые балки стропил.
Городская стена выглядела так, как будто целая толпа разъяренных великанов молотила по ней дубинами; в глубоких трещинах уже проросли молодые деревца. На месте надвратной башни возвышалась гора обломков, из-под которой выглядывали изуродованные, смятые железные ворота, так и оставшиеся нераскрытыми.
– Что здесь такое случилось, хотел бы я знать, – пробормотал Матвей, спрыгивая с седла.
– Да, верно, – поскреб бороду Владислав. – Этак и бомбарда не разделает…
– Что это за город, не знаешь?
Владислав подозрительно озирал тянувшиеся по обе стороны узкой улицы развалины.
– Кто ж его знает? Раньше я не бывал тут, а спросить не у кого…
Вскоре развалины обступили их со всех сторон.
Некогда бывший шумным и цветущим, город ныне являл собой лишь жалкие груды камней и выгоревших напрочь жилищ. Теперь это был не более чем покинутый, давно оставленный всем живым и дышащим могильник. Могильник, где даже все погребенные мертвецы обратились в прах.
Высокая трава поднялась на улицах, бесформенные груды кирпича и глыбы камня, некогда бывших человеческим жильем, выглядели так, как будто городу этому исполнилась уже тысяча лет.
Русин шел, не выпуская рукоять меча.
…Хотя Матвею уже приходилось еще до начала их с Владиславом странствия видеть жуткие следы войны в Северной Богемии и Австрии, но то, что предстало его глазам в Германии, могло повергнуть в смертную тоску кого угодно.
Прежде богатые и густо населенные, эти земли ныне являли настоящую пустыню, словно сам Антихрист прошел тут со своим рогатым и копытным воинством. По два, а то и по три раза в день взору их представали руины городов, где жалко копошились немногие уцелевшие, а спаленных деревень, окруженных заросшими сорняком полями, невозможно было и упомнить.
Сожженные и разваленные мосты (их почему – то уничтожали с особым тщанием), заставляли тратить помногу времени на поиск брода, а несколько раз – переправляться вплавь.
Несколько раз им пришлось заплатить за проезд через брод – какие-то вооруженные до зубов обиралы (во всяком случае – явно не коронные мытники, имеющие гербовую грамоту на сбор пошлины) взимали дань с желающих переправиться на тот берег, и надо сказать, их кошели заметно похудели.
Пару раз на них нападали из засад, явно намереваясь не только ограбить, но и убить, однако разбойники были пешими, и кони выносили их. Одного, почти схватившегося за стремя, силезец убил в упор из арбалета.
Несколько дней они шли вместе с табором спасавшихся бегством откуда – то с окраин Мекленбурга беженцев. Те уносили ноги от восставших славян, беспощадно истребляющих всех, говоривших на немецкой речи – бодричей и лютичей. Со страхом рассказывали беглецы об ужасных язычниках, приносивших сердца пленников к подножию своих идолов. Как показалось Матвею, Владислав отнюдь не горел сочувствием к случайным спутникам.
Матвей видел голодных бродяг, ловивших ворон себе в пищу, выслушивал в редких уцелевших селениях сбивчивые рассказы о бандах людоедов, терзающих целые округи.
День ото дня они шли к западу германскими дорогами и перед собой видели одно и тоже. Сожженные дотла дома, разгромленные церкви, обугленные пеньки садов. Все обильно поросло бурьяном, густо покрывшим бренные останки человеческих жилищ. Бывало, терновник и дрок росли так густо на совсем недавно возделанных землях, что лошади не без труда продирались сквозь зеленую стену, высотой человеку до плеч.
Смерть царила повсюду. Казалось, это был ее самый большой и долгий пир, который обречен теперь длиться целую вечность. И мало кто пережил этот жуткий праздник Старухи с Косой. Праздник, который, должно быть, лишь чудом не унес с собой все живое, и даже самый след всего, что было создано руками мыслящих тварей.