Страница:
Все сверхчеловеческие способности, не только не исчезают, но даже усиливаются. Одновременно, в межпространстве образуется, своего рода отражение бывшего фактотума, замыкающее на себя все старые, и вновь возникающие каналы, связанные с точками перехода. Хотя практически вся Сома при этом теряется, оставшейся с излишком хватает, на то, чтобы фактотум, мог существовать, в принципе, сколь угодно долго. И, что хуже всего – все блокирующие подпрограммы исчезают, и фактотум осознает, что он такое. И очень редко преисполняется благодарности к своим творцам.
По счастью, этого, практически, никогда не происходит – дают о себе знать фундаментальные сбои, в воспроизводящих программах полей матрично– волновой составляющей, возникшие при перерождении. Но сейчас… Сейчас, похоже, это все-таки случилось. Впрочем, достоверно это будет известно не раньше чем через четверть солнечного года. Всего лишь жалкая отсрочка неизбежного, не более… После ее непонятного и бессмысленного рывка обратно на континент – словно что-то позвало ее в путь, все должно было быть ясно…
– Я даже не могу понять, какой именно из блоков генерирует эти импульсы! – Таргиз, казалось, вот-вот застонет. Тьма знает, что за вибрации…
– Ты можешь перечислить хотя бы приблизительно классы задействованных элементаров? – Зоргорн был сама невозмутимость. Он был в любом случае обязан держать себя в руках.
– Все без исключения, хотя и в разной степени.
«Можно подумать, Наставник, ты сам этого не видишь. Все перед тобой на экране!» – с неожиданным раздражением подумал куратор.
Зоргорн, меж тем, спокойно поколдовал над шаром прямой связи, и на боковом торце вспомогательного модуля, засветилась переливчатая диаграмма, пульсирующая в такт сердцебиению объекта.
– Страх… Какой силы страх, ты подумай… Она бы давно сошла бы от него с ума, если бы с фактотумом это могло бы случиться.
– При такой разбалансировке полей можно ожидать чего угодно, – заявил Таргиз.
Зоргорн еще раз вгляделся в мерцающие изображения на экранах, потом вдруг резко поднялся
– Боюсь, мой мальчик, мы больше уже ничего не сможем сделать.
На душе Зоргорна вдруг стало необъяснимо горько. Итак, они потерпели полное поражение. Теперь остается уповать лишь на удачу. Но о какой удаче может идти речь на Мидре, который, по самой своей природе отрицает данную категорию?
Тридцать миль от границ бывшего графства Шампань.
Сидя на облучке мерно трясущейся повозки, Матвей перебирал в памяти пройденный за эти четыре месяца путь.
Сейчас, когда лишь несколько часов отделяет их от того, зачем они отправились в дорогу, он чувствовал с особой силой, как он устал.
Он словно стал старше лет на десять, пройдя этот, оказавшийся таким опасным и длинным, путь. Позади остались то пыльные, то грязные извилистые дороги, руины городов и пепелища деревень, заросшие бурьяном поля, непроходимые буреломы и скалистые кручи…
Ночлеги в забытых домах вдоль заросших дорог, в развалинах старинных церквей, и когда-то блиставших роскошью замков и дворцов.
Дремучие дебри и болота, и не менее дикие люди…
Люди – отчаявшиеся, и вроде бы довольные жизнью, верующие в Иисуса, хоть и всяк на свой лад, и служащие Дьяволу, ждущие кто Конца Света, кто наступления Царства Божьего на земле, а кто смерти, как избавления. Потаскухи, монахи, крестьяне, горожане, разбойники, воины… Женщины, лишившиеся мужей и женихов, и голодными глазами смотревшие на любого мужчину. Схватки, зачастую неизвестно с кем, когда смерть стояла уже совсем рядом. Ночи, когда приходилось ложиться спать, кладя рядом с собой обнаженный меч, вздрагивая от каждого шороха. (Однажды пришлось даже заночевать на ветвях высокого дерева, крепко привязавшись ремнями к стволу, а неподалеку перекликалась волчья стая. Это было, когда они третий раз лишились коней).
…Версты, лиги, мили, лье…
Слишком много развалин и праха на пути, слишком много потерянных зазря жизней.
Только год назад он беззаботно жил в доме деда, еще живого тогда, готовясь к поездке в стольный град венгерского короля, не озабоченный ничем, кроме своей любви, больше телесной чем истинной, глубокой. Жил, не думая ни о чем, не представляя совершенно себе ни то, что происходит в мире, ни то, что ждет его. Каким глупым мальчишкой был этот юноша, в котором, пожалуй, нелегко было бы признать нынешнего Матвея! И даже грозные известия с запада, из Франции, казавшейся тогда какой-то сказочной страной, о победоносном бунте возглавляемого не то блаженной, не то ведьмой, совершенно не беспокоили. Ведь это так далеко, почти на краю света!
Матвей вдруг с особой силой ощутил, как же сильно он устал. Он словно стал старше на много лет.
Сейчас на его родине вечера особенно бодрят прохладой, а небольшие горные озера так красиво отражают осеннее ночное небо с мириадами звезд. Но где-то позади, за немерянной длины дорогами и множеством тяжких дней, иные из которых могли быть смело зачтены за год, остались его родной край, его дом, люди, которых он любил. Рассказы стариков, еще помнящих поклонение древним богам – отцу людей Сварогу, его жене Макоши, Даждьбогу и владыке Нижних Миров – страшному Симарглу. Совсем скоро уже в горных лесах его родных Карпат затрубят олени и туры, справляя свою звериную любовь, а в полумраке черных ельников на пожелтевшую траву ляжет искристый иней. По эту пору играют свадьбы. И он бы взял в жены Зою Юрьевну, дочь соседа и побратима его отца, боярина Векшы – красавицу, как раз достигшую четырнадцатой весны.
Он подумал об этом, и забыл. Потом он вспомнил Светляну, эту странную, необычную юную женщину, колдунью, которую он когда – то (целый год тому!) любил. Он пожелал ей счастья. И тоже изгнал из памяти мысли о ней.
Что все что было, то было. Сейчас надо было готовиться, и думать о другом.
В обмен на коня Матвея они раздобыли в наполовину обезлюдевшей деревне старую, но крепкую телегу, на хороших дубовых осях, и вместительный, на совесть сколоченный ларь.
– Вот теперь мы готовы, – молвил весело Владислав. Но в глазах силезца Матвей прочел обреченность.
Было холодно. Туман висел в бледном предутреннем свете меж стволов берез. На траву уже опадала роса, крупными серебряными каплями скатываясь по стеблям. Путники ежились, теплее кутались в истрепанную одежду. На всякий случай, они решили идти пешком, ведя коня под уздцы.
Они наткнулись на развалившийся здоровенный дольмен. Матвей подумал о великанах, сложивших его в незапамятные времена.
Владислав заявил, что это алтарь давно забытых языческих богов. Матвей невольно перекрестился.
Они продолжили путь, потом Владислав распорядился оставить коней и телегу, потому что дальше они бы не прошли.
Когда-то, в незапамятные времена, тут простирались обширные болота. Хотя нынче почти все трясины и пересохли, кое-где опасные омуты все еще грозили серьезными неприятностями неосторожным путникам. Матвей потянул носом – резко пахло торфом, тиной и сырой землей. Так и должно пахнуть здесь…
Они долго брели среди высокой, достигавшей плеч травы. Под ногами, время от времени хлюпала вода. Матвей чувствовал, как холодная жижа начинает протекать в прохудившийся сапог.
Где-то вдалеке ухнула выпь. Матвей дернулся, поскользнулся на осоке и упал прямо на задницу, под одобрительный смех силезца.
Почти заросшая дорога вывела их к реке, через которую был перекинут полуразвалившийся деревянный мост. Медленно пересекли они шаткое, готовое вот-вот рухнуть сооружение.
Звезд высыпало море. Даже сквозь туман они были видны. И Млечный путь искристой тропой проступил теперь ясно, как никогда.
Полная Луна как будто недобро косилась с высоты на двух путников. Словно бы она знала, зачем эти двое здесь добрались, и не желала им успеха.
Поросшая низким кустарником и вереском равнина уходила под лунными лучами далеко к горизонту.
– Скверно… всё как на ладони, да еще луна… – Нас увидят сразу же. Если только тут есть кому увидеть.
Они двинулись по краю леса, и еще через полчаса примерно, свернули в чащу.
Они прошли совсем немного, когда силезец вдруг остановился, подозрительно огляделся.
– Здесь! – Владислав вонзил острие заступа в сухую торфянистую землю, покрытую мхом.
– Ты не ошибся? – спросил Матвей, сбрасывая с плеч мешок.
– Я был тут дважды, – мрачно усмехнулся Владислав, – и оба раза мне очень трудно забыть.
Несколько секунд Матвей смотрел на неприметный холмик, словно стараясь увидеть, что там, под ним.
Теперь, когда все, казалось было таким ясным и реальным, Матвея вдруг пронял холодок неуверенности. Сомнения, о которых в дни странствий он забывал, занятый лишь собственным выживанием, теперь навалились на него всем скопом, не давая опомниться.
А что если Владислав просто сумасшедший? И там, под землей, ничего нет? При этой мысли он вдруг с особой силой почувствовал тяжкую свинцовую усталость.
Если это так, даже прикончить Владислава у него не хватит сил. Да это было бы убийство ни в чем не повинного человека, несчастного безумца. Что если раскопав могилу, они найдут сгнивший бесформенный труп? Что если могилу успехи разрыть звери, оставив им обглоданные кости? Возникла и еще одна – не очень приятная мысль.
– Владислав, а вот скажи… Ты ведь говорил, что колдовство с тебя спало, когда ты увидел труп… – спросил Матвей. А вообще колдовство… оно какое? – в голосе Матвея слышалась явная неуверенность.
– Это бесполезно говорить… нет таких слов. Нельзя объяснить словами некоторые вещи, – ответил силезец. И после долгого молчания добавил: Ты сам это почувствуешь, если что… Или не почувствуешь. Но ведь ты вроде сам собирался колдовать? И ты уверен, что ее колдовство пропадет совсем, когда ты все сделаешь? И сама она тоже пропадет…
– Сперва надо добраться, – бросил Матвей, а потом пробормотал несколько неуверенно, – Ну не всемогущая же она, в самом деле…
– Ну, начали, что ли витязь, – глаза Владислава сверкнули огнем, – давай! Или ты боишься? Потом вдруг решительно отодвинул русина в сторону, и взмахнул заступом.
С остервенением он принялся выбрасывать из все углубляющейся ямы сырую землю. Шло время, и груда пахнущей сыростью и торфом земли все росла. Потом железо заступа глухо зазвенело, словно бы наткнулось на плиту могильного склепа. Силезец стоял к спутнику спиной, и поэтому тот не видел, как при этих звуках лицо Владислава исказила гримаса мучительной боли.
– Есть, – тихо прошептал Владислав.
Матвей, пересилив секундную робость, глянул вниз. В яме лежала девушка. Тело ее в лунном свете было как живое. Нагая, она разметалась на земляном ложе, и казалось, что она просто спит. Лунный свет серебряными отсветами ложился на ее казавшиеся темными волосы, развратно ласкал ее бледно-меловую кожу.
И Матвей со стыдом и отвращением к себе ощутил сладкую тяжесть желания внизу живота. Уже два месяца с лишним он не прикасался к женщине.
– Нравится? – хрипло пробормотал он, должно быть поняв, о чем думает Матвей. – Да, она была красивой сучкой…
Рывком Владислав поднял тело из могилы. Голова ее откинулась, как у спящей, рыжеватые волосы повисли почти до земли.
Матвей невольно вздрогнул – их пряди, прежде закрывавшие лицо, упали вниз, и он увидел прекрасное лицо с точеными чертами, но искаженное гримасой воистину дьявольской злобы и бессильной ненависти, казалось – ко всему миру. Вокруг пышной гривы в воздухе мелькнул и пропал непонятный льдистый отблеск. Он вспомнил, что рассказывал Владислав о ее смерти.
Но это было лишь досадной мелочью, в сравнении с тем, что он увидел потом. Тело ее не касалось рук, вися в воздухе как будто на невидимых опорах.
Словно ее тело было залито внутрь оболочки из прозрачного как воздух стекла, как непонятным чудом оказавшиеся внутри прусского янтаря насекомые. И при этом тело оставалось гибким и… живым. Противоестественно живым. Одна из рук ее, прижатая к груди, соскользнула вниз, мягко закачавшись, как у заснувшей. Дьявольская оболочка словно была второй кожей мертвого (??) тела.
И тогда Матвей на несколько мгновений почуял то, для чего не подобрать слов, ибо оно не принадлежало миру людей. То, что писатели и поэты позднейших времен назовут дыханием запредельной бездны, или веянием первичного хаоса, или еще как-нибудь в этом роде. След совершившегося здесь, в этом месте, чего-то сугубо чуждого миру сему, пришедшего из неведомых сфер бытия…
И ему даже показалось, что он различает некую призрачную ленту, уходящую от головы мертвой женщины, но не вверх, в ночное небо, и не вниз, под землю, а куда-то вглубь … Матвей отступил на несколько шагов, вмиг покрывшись липкой испариной, но не горячей, а ледяной.
После того, как жуткие мощи были уложены в ларь, они долго молились
опустившись на колени, и про себя. И каждый по своему…
«Только ты, Господи, можешь нам помочь» – подумал Владислав, поднимаясь с колен. – Хотя может быть даже это не в твоей власти».
– Надо, я думаю, повторять молитвы в мыслях все время… – неуверенно проговорил Матвей.
– Да, конечно, – кивнул Владислав.
«Папе, правда, это не помогло, но вреда точно не будет» – отметил поляк про себя. Началась самая трудная часть их пути. Самая трудная – и последняя.
Глава 11
По счастью, этого, практически, никогда не происходит – дают о себе знать фундаментальные сбои, в воспроизводящих программах полей матрично– волновой составляющей, возникшие при перерождении. Но сейчас… Сейчас, похоже, это все-таки случилось. Впрочем, достоверно это будет известно не раньше чем через четверть солнечного года. Всего лишь жалкая отсрочка неизбежного, не более… После ее непонятного и бессмысленного рывка обратно на континент – словно что-то позвало ее в путь, все должно было быть ясно…
– Я даже не могу понять, какой именно из блоков генерирует эти импульсы! – Таргиз, казалось, вот-вот застонет. Тьма знает, что за вибрации…
– Ты можешь перечислить хотя бы приблизительно классы задействованных элементаров? – Зоргорн был сама невозмутимость. Он был в любом случае обязан держать себя в руках.
– Все без исключения, хотя и в разной степени.
«Можно подумать, Наставник, ты сам этого не видишь. Все перед тобой на экране!» – с неожиданным раздражением подумал куратор.
Зоргорн, меж тем, спокойно поколдовал над шаром прямой связи, и на боковом торце вспомогательного модуля, засветилась переливчатая диаграмма, пульсирующая в такт сердцебиению объекта.
– Страх… Какой силы страх, ты подумай… Она бы давно сошла бы от него с ума, если бы с фактотумом это могло бы случиться.
– При такой разбалансировке полей можно ожидать чего угодно, – заявил Таргиз.
Зоргорн еще раз вгляделся в мерцающие изображения на экранах, потом вдруг резко поднялся
– Боюсь, мой мальчик, мы больше уже ничего не сможем сделать.
На душе Зоргорна вдруг стало необъяснимо горько. Итак, они потерпели полное поражение. Теперь остается уповать лишь на удачу. Но о какой удаче может идти речь на Мидре, который, по самой своей природе отрицает данную категорию?
* * *
29 августа 1349 года.Тридцать миль от границ бывшего графства Шампань.
Сидя на облучке мерно трясущейся повозки, Матвей перебирал в памяти пройденный за эти четыре месяца путь.
Сейчас, когда лишь несколько часов отделяет их от того, зачем они отправились в дорогу, он чувствовал с особой силой, как он устал.
Он словно стал старше лет на десять, пройдя этот, оказавшийся таким опасным и длинным, путь. Позади остались то пыльные, то грязные извилистые дороги, руины городов и пепелища деревень, заросшие бурьяном поля, непроходимые буреломы и скалистые кручи…
Ночлеги в забытых домах вдоль заросших дорог, в развалинах старинных церквей, и когда-то блиставших роскошью замков и дворцов.
Дремучие дебри и болота, и не менее дикие люди…
Люди – отчаявшиеся, и вроде бы довольные жизнью, верующие в Иисуса, хоть и всяк на свой лад, и служащие Дьяволу, ждущие кто Конца Света, кто наступления Царства Божьего на земле, а кто смерти, как избавления. Потаскухи, монахи, крестьяне, горожане, разбойники, воины… Женщины, лишившиеся мужей и женихов, и голодными глазами смотревшие на любого мужчину. Схватки, зачастую неизвестно с кем, когда смерть стояла уже совсем рядом. Ночи, когда приходилось ложиться спать, кладя рядом с собой обнаженный меч, вздрагивая от каждого шороха. (Однажды пришлось даже заночевать на ветвях высокого дерева, крепко привязавшись ремнями к стволу, а неподалеку перекликалась волчья стая. Это было, когда они третий раз лишились коней).
…Версты, лиги, мили, лье…
Слишком много развалин и праха на пути, слишком много потерянных зазря жизней.
Только год назад он беззаботно жил в доме деда, еще живого тогда, готовясь к поездке в стольный град венгерского короля, не озабоченный ничем, кроме своей любви, больше телесной чем истинной, глубокой. Жил, не думая ни о чем, не представляя совершенно себе ни то, что происходит в мире, ни то, что ждет его. Каким глупым мальчишкой был этот юноша, в котором, пожалуй, нелегко было бы признать нынешнего Матвея! И даже грозные известия с запада, из Франции, казавшейся тогда какой-то сказочной страной, о победоносном бунте возглавляемого не то блаженной, не то ведьмой, совершенно не беспокоили. Ведь это так далеко, почти на краю света!
Матвей вдруг с особой силой ощутил, как же сильно он устал. Он словно стал старше на много лет.
Сейчас на его родине вечера особенно бодрят прохладой, а небольшие горные озера так красиво отражают осеннее ночное небо с мириадами звезд. Но где-то позади, за немерянной длины дорогами и множеством тяжких дней, иные из которых могли быть смело зачтены за год, остались его родной край, его дом, люди, которых он любил. Рассказы стариков, еще помнящих поклонение древним богам – отцу людей Сварогу, его жене Макоши, Даждьбогу и владыке Нижних Миров – страшному Симарглу. Совсем скоро уже в горных лесах его родных Карпат затрубят олени и туры, справляя свою звериную любовь, а в полумраке черных ельников на пожелтевшую траву ляжет искристый иней. По эту пору играют свадьбы. И он бы взял в жены Зою Юрьевну, дочь соседа и побратима его отца, боярина Векшы – красавицу, как раз достигшую четырнадцатой весны.
Он подумал об этом, и забыл. Потом он вспомнил Светляну, эту странную, необычную юную женщину, колдунью, которую он когда – то (целый год тому!) любил. Он пожелал ей счастья. И тоже изгнал из памяти мысли о ней.
Что все что было, то было. Сейчас надо было готовиться, и думать о другом.
В обмен на коня Матвея они раздобыли в наполовину обезлюдевшей деревне старую, но крепкую телегу, на хороших дубовых осях, и вместительный, на совесть сколоченный ларь.
– Вот теперь мы готовы, – молвил весело Владислав. Но в глазах силезца Матвей прочел обреченность.
Было холодно. Туман висел в бледном предутреннем свете меж стволов берез. На траву уже опадала роса, крупными серебряными каплями скатываясь по стеблям. Путники ежились, теплее кутались в истрепанную одежду. На всякий случай, они решили идти пешком, ведя коня под уздцы.
Они наткнулись на развалившийся здоровенный дольмен. Матвей подумал о великанах, сложивших его в незапамятные времена.
Владислав заявил, что это алтарь давно забытых языческих богов. Матвей невольно перекрестился.
Они продолжили путь, потом Владислав распорядился оставить коней и телегу, потому что дальше они бы не прошли.
Когда-то, в незапамятные времена, тут простирались обширные болота. Хотя нынче почти все трясины и пересохли, кое-где опасные омуты все еще грозили серьезными неприятностями неосторожным путникам. Матвей потянул носом – резко пахло торфом, тиной и сырой землей. Так и должно пахнуть здесь…
Они долго брели среди высокой, достигавшей плеч травы. Под ногами, время от времени хлюпала вода. Матвей чувствовал, как холодная жижа начинает протекать в прохудившийся сапог.
Где-то вдалеке ухнула выпь. Матвей дернулся, поскользнулся на осоке и упал прямо на задницу, под одобрительный смех силезца.
Почти заросшая дорога вывела их к реке, через которую был перекинут полуразвалившийся деревянный мост. Медленно пересекли они шаткое, готовое вот-вот рухнуть сооружение.
Звезд высыпало море. Даже сквозь туман они были видны. И Млечный путь искристой тропой проступил теперь ясно, как никогда.
Полная Луна как будто недобро косилась с высоты на двух путников. Словно бы она знала, зачем эти двое здесь добрались, и не желала им успеха.
Поросшая низким кустарником и вереском равнина уходила под лунными лучами далеко к горизонту.
– Скверно… всё как на ладони, да еще луна… – Нас увидят сразу же. Если только тут есть кому увидеть.
Они двинулись по краю леса, и еще через полчаса примерно, свернули в чащу.
Они прошли совсем немного, когда силезец вдруг остановился, подозрительно огляделся.
– Здесь! – Владислав вонзил острие заступа в сухую торфянистую землю, покрытую мхом.
– Ты не ошибся? – спросил Матвей, сбрасывая с плеч мешок.
– Я был тут дважды, – мрачно усмехнулся Владислав, – и оба раза мне очень трудно забыть.
Несколько секунд Матвей смотрел на неприметный холмик, словно стараясь увидеть, что там, под ним.
Теперь, когда все, казалось было таким ясным и реальным, Матвея вдруг пронял холодок неуверенности. Сомнения, о которых в дни странствий он забывал, занятый лишь собственным выживанием, теперь навалились на него всем скопом, не давая опомниться.
А что если Владислав просто сумасшедший? И там, под землей, ничего нет? При этой мысли он вдруг с особой силой почувствовал тяжкую свинцовую усталость.
Если это так, даже прикончить Владислава у него не хватит сил. Да это было бы убийство ни в чем не повинного человека, несчастного безумца. Что если раскопав могилу, они найдут сгнивший бесформенный труп? Что если могилу успехи разрыть звери, оставив им обглоданные кости? Возникла и еще одна – не очень приятная мысль.
– Владислав, а вот скажи… Ты ведь говорил, что колдовство с тебя спало, когда ты увидел труп… – спросил Матвей. А вообще колдовство… оно какое? – в голосе Матвея слышалась явная неуверенность.
– Это бесполезно говорить… нет таких слов. Нельзя объяснить словами некоторые вещи, – ответил силезец. И после долгого молчания добавил: Ты сам это почувствуешь, если что… Или не почувствуешь. Но ведь ты вроде сам собирался колдовать? И ты уверен, что ее колдовство пропадет совсем, когда ты все сделаешь? И сама она тоже пропадет…
– Сперва надо добраться, – бросил Матвей, а потом пробормотал несколько неуверенно, – Ну не всемогущая же она, в самом деле…
– Ну, начали, что ли витязь, – глаза Владислава сверкнули огнем, – давай! Или ты боишься? Потом вдруг решительно отодвинул русина в сторону, и взмахнул заступом.
С остервенением он принялся выбрасывать из все углубляющейся ямы сырую землю. Шло время, и груда пахнущей сыростью и торфом земли все росла. Потом железо заступа глухо зазвенело, словно бы наткнулось на плиту могильного склепа. Силезец стоял к спутнику спиной, и поэтому тот не видел, как при этих звуках лицо Владислава исказила гримаса мучительной боли.
– Есть, – тихо прошептал Владислав.
Матвей, пересилив секундную робость, глянул вниз. В яме лежала девушка. Тело ее в лунном свете было как живое. Нагая, она разметалась на земляном ложе, и казалось, что она просто спит. Лунный свет серебряными отсветами ложился на ее казавшиеся темными волосы, развратно ласкал ее бледно-меловую кожу.
И Матвей со стыдом и отвращением к себе ощутил сладкую тяжесть желания внизу живота. Уже два месяца с лишним он не прикасался к женщине.
– Нравится? – хрипло пробормотал он, должно быть поняв, о чем думает Матвей. – Да, она была красивой сучкой…
Рывком Владислав поднял тело из могилы. Голова ее откинулась, как у спящей, рыжеватые волосы повисли почти до земли.
Матвей невольно вздрогнул – их пряди, прежде закрывавшие лицо, упали вниз, и он увидел прекрасное лицо с точеными чертами, но искаженное гримасой воистину дьявольской злобы и бессильной ненависти, казалось – ко всему миру. Вокруг пышной гривы в воздухе мелькнул и пропал непонятный льдистый отблеск. Он вспомнил, что рассказывал Владислав о ее смерти.
Но это было лишь досадной мелочью, в сравнении с тем, что он увидел потом. Тело ее не касалось рук, вися в воздухе как будто на невидимых опорах.
Словно ее тело было залито внутрь оболочки из прозрачного как воздух стекла, как непонятным чудом оказавшиеся внутри прусского янтаря насекомые. И при этом тело оставалось гибким и… живым. Противоестественно живым. Одна из рук ее, прижатая к груди, соскользнула вниз, мягко закачавшись, как у заснувшей. Дьявольская оболочка словно была второй кожей мертвого (??) тела.
И тогда Матвей на несколько мгновений почуял то, для чего не подобрать слов, ибо оно не принадлежало миру людей. То, что писатели и поэты позднейших времен назовут дыханием запредельной бездны, или веянием первичного хаоса, или еще как-нибудь в этом роде. След совершившегося здесь, в этом месте, чего-то сугубо чуждого миру сему, пришедшего из неведомых сфер бытия…
И ему даже показалось, что он различает некую призрачную ленту, уходящую от головы мертвой женщины, но не вверх, в ночное небо, и не вниз, под землю, а куда-то вглубь … Матвей отступил на несколько шагов, вмиг покрывшись липкой испариной, но не горячей, а ледяной.
После того, как жуткие мощи были уложены в ларь, они долго молились
опустившись на колени, и про себя. И каждый по своему…
«Только ты, Господи, можешь нам помочь» – подумал Владислав, поднимаясь с колен. – Хотя может быть даже это не в твоей власти».
– Надо, я думаю, повторять молитвы в мыслях все время… – неуверенно проговорил Матвей.
– Да, конечно, – кивнул Владислав.
«Папе, правда, это не помогло, но вреда точно не будет» – отметил поляк про себя. Началась самая трудная часть их пути. Самая трудная – и последняя.
* * *
…То, что так долго терзало меня, уже совсем близко! Я чувствую, что от него нет спасения… Оно уже совсем рядом, уже внутри меня. Страх пронизывает все мое существо, повелевает мною… Откуда-то из кошмарных, неведомых глубин запредельного мрака, одна мысль о которых уже способна лишить рассудка, упала на меня тень неизбежной гибели… Я давно уже покончила бы со всем своей рукой, если бы не еще больший страх – что это не кончится и после…* * *
Информационно-логический блок ЁР– 0021-Б.
В полиментальном комплексе фактотума фиксируется нарастание структурных помех. Возмущения основного поля объекта, приближаются к значениям, при которых может наступить полная деструкция. Меры по блокированию колебаний вторичных полей результатов не дали. Характеристики источника помех установить возможным не представляется. Поиск с применением аналоговой системы результатов не дал. Рекомендации: продолжение мероприятий по стабилизации объекта.
* * *
Глава 11
6 сентября 1349 года. Лотарингия.
Когда они свернули, наконец, на дорогу, по которой всего сутки назад прошла Светлая Дева, молодой русин вдруг явственно осознал – в конце пути их ждет почти неизбежная смерть.
– Постарайся думать о чем-нибудь другом, – Владислав словно прочел его мысли
– О чем? – Матвей непонимающе посмотрел на спутника.
– Все равно о чем, – Владислав вновь замолчал. – О том, что тебе приятно было бы вспомнить…
Матвей вздохнул. Прав был, конечно, Владислав. Только вспоминать и осталось.
Человек, не имеющий будущего, обречен жить прошлым…
Дорога, по которой они двигались, между тем становилась все более многолюдной и оживленной. Вот проследовала мимо длинная вереница возов с сеном; сидевшие на козлах парни весело болтали о чем-то, перебрасывались шуточками, другие, не стесняясь, тискали сидевших рядом худосочных девок.
Путники обогнали десятка полтора молодых и не очень людей с длинными бородами в белых одеждах, с высокими, вырезанными из белого дерева посохами, увешанных крестами, заключенными в круг. Никому из них, разумеется, не доводилось видеть друидов, поэтому Владислав и Матвей одновременно решили, что перед ними, должно быть, священники какой-нибудь секты из числа приверженцев Девы.
Довольно долго они простояли на обочине, пропуская войско. Похоже, это был один из приотставших арьергардных отрядов, набранный Девой в Англии. Черноволосые, смуглые валлийские горцы пели свои дикие песни, сильно смахивающие на волчье завывание, и, вторя им, голоногие шотландцы в клетчатых юбках одобрительно колотили по щитам обнаженными клайморами. Замыкали шествие английские охотники с длинными луками за плечами, несмотря на почти летнее тепло, не снявшие своих толстых суконных курток с капюшонами.
Они продолжили путь. Скрипели тележные оси, погромыхивали на ухабах доски кузова, глухо постукивали копыта меринка, а они молчали, отрешенно думая каждый о своем. По обе стороны дороги можно было заметить расположившихся то тут, то там по десять – пятнадцать человек вояк, вроде бы наблюдающих за порядком на дороге.
Никто из них, однако, не окликал их, не требовал грамоту или подорожную, видимо, груженая повозка с двумя седоками, не привлекала ничьего внимания. Никому не было интересно, что они везут в лагерь их владычицы. Едет человек – значит надо ему, значит по делу. Или дозорная служба у Дьяволицы велась из рук вон плохо, или что более вероятно, ее воеводы уверились в своей силе настолько, что вообще не видят в ней нужды.
Владислав оглянулся на обтянутый кожей сундук.
«Еще протухнет до срока» – подумал он некстати, и вдруг расхохотался.
Матвей испуганно подскочил на месте.
– Ничего, брат Матвей, это я так, вспомнил кое-что, – поспешил успокоить Владислав подозрительно глядевшего на него витязя.
В глубине души он понимал, что это прорвалось в нем напряженное ожидание конца. Но еще пугало другое. Что если Сатана приготовил ловушку под самый конец, чтобы мучительней было поражение? Владислав утер пот, выступивший на лбу при этой мысли. Будь что будет, они сделали что могли.
Матвей тоже чувствовал себя из рук вон плохо. Он явственно ощущал давящее присутствие чего-то непонятного, бесконечно чужого и чуждого окружающему миру. Нет, не злоба, не угроза, но какая-то равнодушная мощь.
Это было гораздо сильнее, чем тогда, у могилы… Нечто потустороннее, нечеловеческое было как бы разлито в окружающем воздухе. То, от чего отталкивалась всеми силами душа Матвея, но что, как будто даже, не было лишено и притягательных сторон.
Это и впрямь нельзя было сравнить ни с чем, и даже внятно описать. Но вместе с тем это и не было нечто совсем уж незнакомое… Как будто он встретился с чем-то давно забытым и теперь мучительно пытался вспомнить.
Стараясь отогнать нарастающую тяжесть, он принялся оглядывать пейзаж по обе стороны дороги. Уже убранные поля, обширные пустоши, далекое марево на самом горизонте.
– Ты тоже чуешь? – хрипло каркнул вдруг дотоле молчавший Владислав, и Матвей поразился – таким спокойным, равнодушным был его голос. – Ничего, скоро уже все… – он оборвал фразу, и подобие улыбки появилось на его изуродованном лице.
Матвей опять, в который раз, с тревогой подумал – настолько ли сильным окажется его колдовство, и в который раз попросил за него у Бога прощения. Несколько часов назад, в придорожной рощице он совершил его, начертав углем на гранях сундука символы, и произнеся слова. Оставалось завершить обряд, произнеся одно единственное слово, которое он избегал произносить даже вслух. Полузапретное имя Бога, которое, как упомянул Карел, по убеждению каббалистов, будучи правильно произнесенным, или в сочетании с магическими фигурами, может двигать горные хребты и сотрясать землю.
Мимо проходили, отползая назад, поля, на которых копошились малочисленные жнецы, леса, чуть тронутые осенней желтизной. Путники миновали остатки покинутой, должно быть еще в начале войны убогой хижины, со слепыми провалами крохотных окошек, и остатками гнилой соломы на крыше. Далее, полого вниз уходила равнина; по обе стороны дороги время от времени попадались уже тронутые желтизной маленькие рощицы. Дорога, по которой они двигались, становилась все более многолюдной и шумной. Их обогнала вереница возов, сидевшие на них парни весело болтали о чем-то, перебрасывались шуточками.
Дорога в очередной раз повернула, и их взорам открылся храм. Один из бесчисленного множества сооруженных по воле Владычицы на пространстве от Вислы до Шотландии. Довольно аляповатое сооружение из тесаного камня – не иначе взятого из какой-нибудь разрушенной церкви.
На кольях сидело несколько трупов; должно быть «врагов Бога», а на площади перед выходом – несколько больных и умирающих, принесенных сюда родными, в надежде на чудесное исцеление.
Владислав вдруг ясно ощутил невероятное, нереальное затишье. Пелена напряженности вдруг спала, и какое-то необычное спокойствие снизошло на них обоих. Скорая неизбежная гибель никак не могла занять подобающее вроде бы ей место в их мыслях.
Как хорошо знакомо было Владиславу это чувство, всегда приходившее перед чем-то тяжелым и опасным. Сборы в дальний поход, последние часы перед решающим боем, выход в разбойничий набег…
Люди говорят о чем-то постороннем, пускаются в длинные разговоры, натянуто шутят и предаются воспоминаниям, но мыслями они уже там… Сколько таких вот часов и минут было у него – и не упомнишь.
Теперь это уже в последний раз.
Мысль о скорой и неизбежной смерти не вызывала в его душе ничего, кроме глухой печали. Странно думать, что вот этот старый мерин проживет еще, наверное, многие годы. И, даже, вот этот воробей, что вспорхнул с дороги из под его копыт, переживет Владислава и Матвея.
Ему осталось прожить несколько часов – о чем, интересно, следует думать ему?
Он принялся вспоминать места, где когда-то бывал. Изобильные восточные базары, пестрые, как тамошние одеяния. Сожженные солнцем сизые степи Таврии, где на курганах возвышались грозные в своей грубой мощи неведомо кем высеченные статуи, и поднимавшиеся в жгуче синее небо генуэзские башни Кафы и Каллиеры… Золотые просторы великой африканской пустыни, над которыми поет свою тысячелетнюю песню ветер, а с древних развалин усмехаются загадочные изображения. Пронизанные солнцем светлые леса кипрских гор, и безбрежную сине-зеленую даль Средиземного моря с россыпью изумрудных и серых пятен – островов.
«А получается, что все поколения его предков от Адама, жили именно для этого дня?» – вдруг совсем невпопад подумал он.
Владислав снова усмехнулся, вторя своим запоздалым надоедливым мыслям. Да, пожалуй из него вышел бы неплохой аббат…
– Ну, что, друг Матвей, готовься, – ободряюще молвил силезец.
«А ведь аббат действительно бы вышел из меня неплохой…»
Владислав понимал, что Матвей просто не может поверить в неизбежность гибели, как не верил и он сам в молодые годы, не верил даже тогда, когда в последнем бою из пробитой стрелой руки выпал меч, и над его головой взвился тяжелый боевой молот в руках рослого чеха.
Он подумал было: что если предложить Матвею перед самым въездом в лагерь покинуть его. Ведь в конце концов Владислав идет искупать СВОЙ грех. Он скосил глаза на русина. Лицо того было суровым и сосредоточенным. Нет, пусть все идет как идет, может быть Господь поможет им спастись… Лучше вообще не думать о том, что их ждет, такие мысли только ослабляют дух.
По мере приближения к лагерю Владычицы, мысли их уходили все дальше от того, что им предстоит через короткое время.
И вот они миновали два врытых в землю бревна, с украшенной зелеными ветками перекладиной между ними. Миновав эти импровизированные ворота, где не было никакой стражи, они оказались там, куда так стремились все эти месяцы, и где им предстояло закончить свои земные дни.
Так обыденно и незаметно они достигли цели. Въезжая в лагерь Девы, каждый из них думал о своем, и мысли их тоже были на удивление обыденными.
Матвей прикидывал, что сторожевая служба в войске Дьяволицы поставлена все-таки скверно, и что у венгерского короля, да и любого из русских бояр человек, пропустивший в лагерь повозку без досмотра, самое меньшее отведал бы плетей.
Владислав же прикидывал, сколько во время оно он смог бы выручить за штаны красного сукна с золотыми бляшками, что были на растянувшемся на земле у ворот полуголом толстяке.
Картина, представшая перед ними, в общем не представляла собой ничего особенного.
Шатры из когда-то дорогих тканей, крытые повозки, напомнившие Владиславу степные кибитки, виденные им в киммерийской земле, неуклюжие дома на больших колесах, наспех вырытые землянки – именно так выглядел стан Девы.
Владислав вздохнул, перекрестился. – Цель их пути была достигнута.
Безумный план, задуманный внуком и сыном его злейших врагов, план, в успех которого сам он до конца не верил в глубине души, увенчался успехом.
Они попали прямиком в обиталище той, что стала с его помощью орудием Князя Тьмы и Врага Рода Людского.
И что же теперь? Что делать им? Призывать людей к покаянию, кричать о дьявольском наваждении, указывая на тело настоящей Катарины Безродной? Или…
Владислава даже бросило в жар от внезапно вспыхнувшей, как молния, мысли, сулящей надежду… что они привезли тело настоящей Светлой Девы, погубленной врагами, а их ведет посланница злых сил…
Владислав лихорадочно обдумывал все это, моля Бога, чтобы Матвей не выкинул чего-нибудь раньше времени.
…Матвей затравленно озирался, оглядывая уже начавшую собираться вокруг них гудящую толпу… Вот цель их достигнута, они здесь, в самом сердце дьявольского кошмара, в логовище Антихриста. И что же теперь?
Что он скажет эти людям? И есть ли еще в мире слова, способные убедить этих людей… верящих в нее, как в Бога, если уже не видящих Его в ней?
Когда они свернули, наконец, на дорогу, по которой всего сутки назад прошла Светлая Дева, молодой русин вдруг явственно осознал – в конце пути их ждет почти неизбежная смерть.
– Постарайся думать о чем-нибудь другом, – Владислав словно прочел его мысли
– О чем? – Матвей непонимающе посмотрел на спутника.
– Все равно о чем, – Владислав вновь замолчал. – О том, что тебе приятно было бы вспомнить…
Матвей вздохнул. Прав был, конечно, Владислав. Только вспоминать и осталось.
Человек, не имеющий будущего, обречен жить прошлым…
Дорога, по которой они двигались, между тем становилась все более многолюдной и оживленной. Вот проследовала мимо длинная вереница возов с сеном; сидевшие на козлах парни весело болтали о чем-то, перебрасывались шуточками, другие, не стесняясь, тискали сидевших рядом худосочных девок.
Путники обогнали десятка полтора молодых и не очень людей с длинными бородами в белых одеждах, с высокими, вырезанными из белого дерева посохами, увешанных крестами, заключенными в круг. Никому из них, разумеется, не доводилось видеть друидов, поэтому Владислав и Матвей одновременно решили, что перед ними, должно быть, священники какой-нибудь секты из числа приверженцев Девы.
Довольно долго они простояли на обочине, пропуская войско. Похоже, это был один из приотставших арьергардных отрядов, набранный Девой в Англии. Черноволосые, смуглые валлийские горцы пели свои дикие песни, сильно смахивающие на волчье завывание, и, вторя им, голоногие шотландцы в клетчатых юбках одобрительно колотили по щитам обнаженными клайморами. Замыкали шествие английские охотники с длинными луками за плечами, несмотря на почти летнее тепло, не снявшие своих толстых суконных курток с капюшонами.
Они продолжили путь. Скрипели тележные оси, погромыхивали на ухабах доски кузова, глухо постукивали копыта меринка, а они молчали, отрешенно думая каждый о своем. По обе стороны дороги можно было заметить расположившихся то тут, то там по десять – пятнадцать человек вояк, вроде бы наблюдающих за порядком на дороге.
Никто из них, однако, не окликал их, не требовал грамоту или подорожную, видимо, груженая повозка с двумя седоками, не привлекала ничьего внимания. Никому не было интересно, что они везут в лагерь их владычицы. Едет человек – значит надо ему, значит по делу. Или дозорная служба у Дьяволицы велась из рук вон плохо, или что более вероятно, ее воеводы уверились в своей силе настолько, что вообще не видят в ней нужды.
Владислав оглянулся на обтянутый кожей сундук.
«Еще протухнет до срока» – подумал он некстати, и вдруг расхохотался.
Матвей испуганно подскочил на месте.
– Ничего, брат Матвей, это я так, вспомнил кое-что, – поспешил успокоить Владислав подозрительно глядевшего на него витязя.
В глубине души он понимал, что это прорвалось в нем напряженное ожидание конца. Но еще пугало другое. Что если Сатана приготовил ловушку под самый конец, чтобы мучительней было поражение? Владислав утер пот, выступивший на лбу при этой мысли. Будь что будет, они сделали что могли.
Матвей тоже чувствовал себя из рук вон плохо. Он явственно ощущал давящее присутствие чего-то непонятного, бесконечно чужого и чуждого окружающему миру. Нет, не злоба, не угроза, но какая-то равнодушная мощь.
Это было гораздо сильнее, чем тогда, у могилы… Нечто потустороннее, нечеловеческое было как бы разлито в окружающем воздухе. То, от чего отталкивалась всеми силами душа Матвея, но что, как будто даже, не было лишено и притягательных сторон.
Это и впрямь нельзя было сравнить ни с чем, и даже внятно описать. Но вместе с тем это и не было нечто совсем уж незнакомое… Как будто он встретился с чем-то давно забытым и теперь мучительно пытался вспомнить.
Стараясь отогнать нарастающую тяжесть, он принялся оглядывать пейзаж по обе стороны дороги. Уже убранные поля, обширные пустоши, далекое марево на самом горизонте.
– Ты тоже чуешь? – хрипло каркнул вдруг дотоле молчавший Владислав, и Матвей поразился – таким спокойным, равнодушным был его голос. – Ничего, скоро уже все… – он оборвал фразу, и подобие улыбки появилось на его изуродованном лице.
Матвей опять, в который раз, с тревогой подумал – настолько ли сильным окажется его колдовство, и в который раз попросил за него у Бога прощения. Несколько часов назад, в придорожной рощице он совершил его, начертав углем на гранях сундука символы, и произнеся слова. Оставалось завершить обряд, произнеся одно единственное слово, которое он избегал произносить даже вслух. Полузапретное имя Бога, которое, как упомянул Карел, по убеждению каббалистов, будучи правильно произнесенным, или в сочетании с магическими фигурами, может двигать горные хребты и сотрясать землю.
Мимо проходили, отползая назад, поля, на которых копошились малочисленные жнецы, леса, чуть тронутые осенней желтизной. Путники миновали остатки покинутой, должно быть еще в начале войны убогой хижины, со слепыми провалами крохотных окошек, и остатками гнилой соломы на крыше. Далее, полого вниз уходила равнина; по обе стороны дороги время от времени попадались уже тронутые желтизной маленькие рощицы. Дорога, по которой они двигались, становилась все более многолюдной и шумной. Их обогнала вереница возов, сидевшие на них парни весело болтали о чем-то, перебрасывались шуточками.
Дорога в очередной раз повернула, и их взорам открылся храм. Один из бесчисленного множества сооруженных по воле Владычицы на пространстве от Вислы до Шотландии. Довольно аляповатое сооружение из тесаного камня – не иначе взятого из какой-нибудь разрушенной церкви.
На кольях сидело несколько трупов; должно быть «врагов Бога», а на площади перед выходом – несколько больных и умирающих, принесенных сюда родными, в надежде на чудесное исцеление.
Владислав вдруг ясно ощутил невероятное, нереальное затишье. Пелена напряженности вдруг спала, и какое-то необычное спокойствие снизошло на них обоих. Скорая неизбежная гибель никак не могла занять подобающее вроде бы ей место в их мыслях.
Как хорошо знакомо было Владиславу это чувство, всегда приходившее перед чем-то тяжелым и опасным. Сборы в дальний поход, последние часы перед решающим боем, выход в разбойничий набег…
Люди говорят о чем-то постороннем, пускаются в длинные разговоры, натянуто шутят и предаются воспоминаниям, но мыслями они уже там… Сколько таких вот часов и минут было у него – и не упомнишь.
Теперь это уже в последний раз.
Мысль о скорой и неизбежной смерти не вызывала в его душе ничего, кроме глухой печали. Странно думать, что вот этот старый мерин проживет еще, наверное, многие годы. И, даже, вот этот воробей, что вспорхнул с дороги из под его копыт, переживет Владислава и Матвея.
Ему осталось прожить несколько часов – о чем, интересно, следует думать ему?
Он принялся вспоминать места, где когда-то бывал. Изобильные восточные базары, пестрые, как тамошние одеяния. Сожженные солнцем сизые степи Таврии, где на курганах возвышались грозные в своей грубой мощи неведомо кем высеченные статуи, и поднимавшиеся в жгуче синее небо генуэзские башни Кафы и Каллиеры… Золотые просторы великой африканской пустыни, над которыми поет свою тысячелетнюю песню ветер, а с древних развалин усмехаются загадочные изображения. Пронизанные солнцем светлые леса кипрских гор, и безбрежную сине-зеленую даль Средиземного моря с россыпью изумрудных и серых пятен – островов.
«А получается, что все поколения его предков от Адама, жили именно для этого дня?» – вдруг совсем невпопад подумал он.
Владислав снова усмехнулся, вторя своим запоздалым надоедливым мыслям. Да, пожалуй из него вышел бы неплохой аббат…
– Ну, что, друг Матвей, готовься, – ободряюще молвил силезец.
«А ведь аббат действительно бы вышел из меня неплохой…»
Владислав понимал, что Матвей просто не может поверить в неизбежность гибели, как не верил и он сам в молодые годы, не верил даже тогда, когда в последнем бою из пробитой стрелой руки выпал меч, и над его головой взвился тяжелый боевой молот в руках рослого чеха.
Он подумал было: что если предложить Матвею перед самым въездом в лагерь покинуть его. Ведь в конце концов Владислав идет искупать СВОЙ грех. Он скосил глаза на русина. Лицо того было суровым и сосредоточенным. Нет, пусть все идет как идет, может быть Господь поможет им спастись… Лучше вообще не думать о том, что их ждет, такие мысли только ослабляют дух.
По мере приближения к лагерю Владычицы, мысли их уходили все дальше от того, что им предстоит через короткое время.
И вот они миновали два врытых в землю бревна, с украшенной зелеными ветками перекладиной между ними. Миновав эти импровизированные ворота, где не было никакой стражи, они оказались там, куда так стремились все эти месяцы, и где им предстояло закончить свои земные дни.
Так обыденно и незаметно они достигли цели. Въезжая в лагерь Девы, каждый из них думал о своем, и мысли их тоже были на удивление обыденными.
Матвей прикидывал, что сторожевая служба в войске Дьяволицы поставлена все-таки скверно, и что у венгерского короля, да и любого из русских бояр человек, пропустивший в лагерь повозку без досмотра, самое меньшее отведал бы плетей.
Владислав же прикидывал, сколько во время оно он смог бы выручить за штаны красного сукна с золотыми бляшками, что были на растянувшемся на земле у ворот полуголом толстяке.
Картина, представшая перед ними, в общем не представляла собой ничего особенного.
Шатры из когда-то дорогих тканей, крытые повозки, напомнившие Владиславу степные кибитки, виденные им в киммерийской земле, неуклюжие дома на больших колесах, наспех вырытые землянки – именно так выглядел стан Девы.
Владислав вздохнул, перекрестился. – Цель их пути была достигнута.
Безумный план, задуманный внуком и сыном его злейших врагов, план, в успех которого сам он до конца не верил в глубине души, увенчался успехом.
Они попали прямиком в обиталище той, что стала с его помощью орудием Князя Тьмы и Врага Рода Людского.
И что же теперь? Что делать им? Призывать людей к покаянию, кричать о дьявольском наваждении, указывая на тело настоящей Катарины Безродной? Или…
Владислава даже бросило в жар от внезапно вспыхнувшей, как молния, мысли, сулящей надежду… что они привезли тело настоящей Светлой Девы, погубленной врагами, а их ведет посланница злых сил…
Владислав лихорадочно обдумывал все это, моля Бога, чтобы Матвей не выкинул чего-нибудь раньше времени.
…Матвей затравленно озирался, оглядывая уже начавшую собираться вокруг них гудящую толпу… Вот цель их достигнута, они здесь, в самом сердце дьявольского кошмара, в логовище Антихриста. И что же теперь?
Что он скажет эти людям? И есть ли еще в мире слова, способные убедить этих людей… верящих в нее, как в Бога, если уже не видящих Его в ней?