Страница:
Сонную одурь, как порывом ветра, сдуло с Матвея. Подскочив, он сел на своем ложе и долгие-долгие минуты обдумывал внезапную, как удар молнии, мысль, без остатка заполнившую мозг. Все что надо, это просто изобличить Дьяволицу, явить миру ее настоящий облик! Если Владислав действительно не сошел с ума, тогда это более чем возможно! Русин осенил себя крестным знамением. Тотчас, будто по велению свыше, где-то в небесах зарокотало. Матвей почувствовал, как замерло, остановилось сердце. Гром, просто, весенний гром!
Но Карел?? Неужели молодой чародей сумел своим темным искусством провидеть эту встречу?? И вот сейчас явился (откуда??) чтобы предупредить и указать путь?
Матвей поднялся со своего ложа, стараясь не разбудить прикорнувших с двух сторон Дёрдя и Михая, и направился вглубь дома. Он перешагнул через спавших в обнимку женщину и одного из купцов. Быстро прошмыгнул мимо мирно сопящего шваба, осторожно открыл дверь.
Хозяин, сидевший у двери с алебардой в руках, даже не проснулся, и Матвей еще подумал мельком, что ловкие разбойники запросто могли бы перерезать всем им глотки во сне, буде у них возникло бы желание наведаться сегодня ночью на этот двор. Плохо охраняет постоялый двор хозяин, из рук вон плохо.
На улице покрапывал мелкий дождь. Ветер, неугомонный и порывистый, трепал волосы, норовя забраться под одежду и выдуть все тепло, скопившееся за время бессонной ночи. Матвей быстро пробежал, даже не успев толком намокнуть, только что забрызгал грязью штаны и сапоги. Хотя какой там грязью… Сколько прибавилось столько и убавилось.
Все еще хотелось развернуться, забыть про глупый рассказ спятившего ляха и вернуться назад, в дом, к Михаю и Дьердю. Но нет, если уж решился, надо идти. Решения принимаются один раз, и изменять своим решениям, все равно что изменить самому себе, собственной чести и совести. Так учил его дед и отец – пока были живы.
В конюшне было достаточно тепло и сухо. Тихонько похрапывали лошади, неуверенно переступая на месте с ноги на ногу. В сене возились мыши, их не было видно, но шорох был едва ли громче лошадиного храпа.
«Их тут что – целое стадо?» – совсем некстати подумал Матвей, пробираясь вглубь конюшни.
Владислав лежал на сене с открытыми глазами, словно ждал русина. Увидев Матвея косо улыбнулся, так что лицо его в свете проглянувшей Луны стало похоже на лик Нечистого с росписи в усадебной церквушке.
Русин невольно отшатнулся, но тут же постарался придать максимальную твердость взору. Негоже перед кем бы то ни было показывать свою слабость.
– Ну, зачем пришел? – тихо спросил силезец.
Матвей собрался с силами и выпалил, единым духом.
– Ты вот говорил, что… ну, когда ты видел… ну ее… уже потом, после, на тебя ее колдовство перестало действовать, потому что ты знал, кто она…
– Ну, говорил, – меланхолично ответил Владислав.
– И ее труп, он сохранился в целости и до сих пор…
– Должно быть так, на моей памяти мертвецы из могил еще не убегали, – теперь в словах Владислава прозвучала некая заинтересованность.
– А если я скажу, что знаю, как с ней справиться, и уничтожить колдовство, ты… согласишься мне помочь?
Владислав подскочил как ужаленный.
– Ты хочешь… неужели ты способен…но как??! – выдохнул Владислав невпопад, уже стоя на ногах.
– А ты отведешь меня туда? – ответил Матвей вопросом на вопрос.
– Ну, да, – скомкано молвил Владислав. И в этот миг безумная, невероятная на взгляд любого разумного человека мысль, отыскать и вырыть из безымянной могилы сохранившееся чудом нетленное тело, привезти его в лагерь Дьяволицы и изобличить дьявольского оборотня – показалась им обоим и в самом деле легкой и простой. Лишь на мгновение, но и этого мгновения вполне хватило для принятия того, единственногорешения, от которого ни отказаться, ни бросить на полпути, ни назад повернуть.
– Я готов, – тихо сказал Владислав, но слова эти прозвучали для Матвея как удар набата. И словно отвечая ему, черное небо на горизонте рваной дугой пересекла ярко-белая зарница. Но говори – что ты задумал?!
– Я расскажу тебе, позже, это, долго рассказывать и объяснять. – Но это – особое колдовство, чародейство. Белое чародейство, – торопливо добавил русин.
Несколько секунд силезец стоял, мучительно раздумывая, потом кивнул, не спрашивая не о чем.
– Тогда едем прямо сейчас, – бросил Матвей уверенно, и Владислав
вздрогнул – и сколько силы и твердости прозвучало в его голосе.
– Да, ты прав, – прямо сейчас. Нет, лучше дождаться рассвета.
– Подожди, а… – вихрем пронеслась мысль о Дьёрде и Михае. В самом деле: два привычных ко всему, опытных и бесстрашных воина были бы весьма кстати. Что он им объяснит, что скажет? Даже объясниться с ним как следует не сумеет, на своем-то угорском… Ну Дьёрдь еще мог бы понять – может быть, но Михай, с его вспышками бешеного гнева и прямо сказать – недюжим умом… Пожалуй, услышь он что-то подобное – выхватил бы тут же палаш – и прощай лях Владислав. Хотя – Владислав тоже ведь не самый слабый боец, так что неизвестно – кто выйдет живым…
Матвей завертел головой пытаясь отогнать вставшую перед взором картинку. Нет, это не то. Смутно Матвей почувствовал, что именно вдвоем они смогут сделать это. И только от них зависит успех, будет их двое или еще двадцать.
– Ты правильно решил, – кивнул Владислав, как будто прочитав его мысли.
Матвей уверенно и решительно закивал в ответ. Потому, что в глубине души страшился этой несомненной правильности своего решения. Слишком уж быстро и хорошо все сошлось. Слишком. Будто кто-то специально вложил им в руки путеводную нить. Кто-то посильнее, чем обычная судьба.
Выходили из конюшни стараясь поменьше шуметь. Сначала Матвей вывел своего Огневого – гнедого жеребца карабахских кровей, потомка взятого дедом в бою с ордынцами коня. Вслед за ним Владислав вывел из стойла свою неприметную серую кобылку с пегой челкой и черными бабками. Молча они седлали коней. «Только бы угорцы не проснулись», – подумал Матвей про себя… Что он им скажет, если что? Что этот человек, бывший разбойник и беглец, знает как победить Светлую Деву, потому как в некотором роде он и есть виновник ее появления? Они пожалуй примут его за сумасшедшего. (А что, если и в правду так?) А после того, как Матвей скажет, что намерен ему в этом помочь не чем иным, как чародейством и волхованием подумают, чего доброго, что их спутник тоже рехнулся.
Он поймал себя на мысли, что уже воспринимает этот поход неведомо куда, с более чем сомнительным спутником, как нечто само собой разумеющееся. Странная все-таки это уверенность, не простая…
– Тихо, – вдруг молвил Владислав и затаился. Матвей последовал его примеру, видя, как отворяется дверь харчевни хозяин, зевая, вышел на порог.
– Наверное, услышал шум? – предположил Матвей.
– Да какой там шум, – усмехнулся поляк. – Гляди.
Чех, покряхтывая, встал лицом к забору. До слуха путников донесся тихое, едва слышное журчание.
Неожиданно мысль пришла Матвею ему в голову. «Так будет лучше, – решил русин. – По крайней мере, родные будут знать». – Он смело вышел из укрытия и направился к уже успевшему облегчиться хозяину харчевни.
– Эй, – окликнул он чеха. Подойди.
Толстяк с опаской подошел, готовый ко всему, но уловив выражение лица знакомца, успокоился.
– Чего желает русский рыцарь? – молвил он чуть склонив голову.
– Я сейчас ухожу. Ухожу на правое дело, которое… я должен закончить… Ты передай моим друзьям – пусть не ищут меня, не надо… Я иду, – он запнулся, не зная как сказать, – я иду по своей воле, и… воле Господа Иисуса. И пусть скажут родным, что со мною все хорошо.
Чех странно посмотрел на Матвея, будто что-то решал для себя, потом улыбнулся, как-то странно улыбнулся, уголками губ и сказал.
– Хорошо, витязь, я передам.
И когда спутники водрузившись на коней, быстро поскакали прочь, хозяин постоялого двора еще долго смотрел им вослед. Вспоминая, как не слишком давно вот так уходили его сыны.
– Не знаю уж, куда ты идешь, рус, но буду за тебя молиться, – тихо прошептал чех, подняв глаза в пустоту мрачно-серого утреннего неба.
…Они уже час ехали по пустынной дороге, оставив далеко позади безымянный постоялый двор. Матвей время от времени оглядывался назад, еще понимая, но смутно чувствуя, что вместе с этим постоялым двором ушла вся прошлая жизнь.
То что было, осталось позади, и родные, и край, где прожил всю жизнь, и дом, где его ждут… Суждено ли ему увидеть их когда-нибудь?
Этого русин не знал. Вернее, почти знал ответ, и боялся признаться в этом самому себе. Но смутно чувствовал, может, даже не в силах выразить это словами: когда жизнью человека начинает управлять рок, заканчивается это всегда плачевно. Волею Бога избранный, обречен на мученическую смерть… Матвей отогнал от себя дурные мысли, и даже усмехнулся про себя: дескать тоже еще мученика нашел.
А в самом деле, должно, быть, смешно и нелепо выглядит со стороны они оба. Один – спятивший разбойник, решивший, что погубил мир, другой вояка, уже считающий себя великим воителем Господа Иисуса, желающий сей мир спасти!
Вот уж ратники Божии подобрались, курам на смех…
Он взглянул в небеса. Небо очистившееся от туч, с каждым мгновением становилось все ярче и ярче. Наступал рассвет.
Но с некоторых пор я все чаще думаю – не лучшая ли это судьба, в сравнении с тем, что может быть, ждет меня впереди? Во власти тех сил, которые избрали меня, сделать со мной что угодно… И предчувствия мои не говорят ни о чем хорошем.
…Прежде, когда такие думы одолевали меня, я пыталась напиваться, но я ведь почти не пьянею, сколько бы не выпила, да и хмельное не приносит мне радости. Потом лечилась тем, что звала к себе дюжину здоровых, молодых парней, и отдавалась им с ночи до утра, а потом лежала без сил, совершенно опустошенная. Теперь только проклятое мавританское зелье дает мне короткое забвение, но и это, боюсь, продлиться недолго.
Глава 3
Но Карел?? Неужели молодой чародей сумел своим темным искусством провидеть эту встречу?? И вот сейчас явился (откуда??) чтобы предупредить и указать путь?
Матвей поднялся со своего ложа, стараясь не разбудить прикорнувших с двух сторон Дёрдя и Михая, и направился вглубь дома. Он перешагнул через спавших в обнимку женщину и одного из купцов. Быстро прошмыгнул мимо мирно сопящего шваба, осторожно открыл дверь.
Хозяин, сидевший у двери с алебардой в руках, даже не проснулся, и Матвей еще подумал мельком, что ловкие разбойники запросто могли бы перерезать всем им глотки во сне, буде у них возникло бы желание наведаться сегодня ночью на этот двор. Плохо охраняет постоялый двор хозяин, из рук вон плохо.
На улице покрапывал мелкий дождь. Ветер, неугомонный и порывистый, трепал волосы, норовя забраться под одежду и выдуть все тепло, скопившееся за время бессонной ночи. Матвей быстро пробежал, даже не успев толком намокнуть, только что забрызгал грязью штаны и сапоги. Хотя какой там грязью… Сколько прибавилось столько и убавилось.
Все еще хотелось развернуться, забыть про глупый рассказ спятившего ляха и вернуться назад, в дом, к Михаю и Дьердю. Но нет, если уж решился, надо идти. Решения принимаются один раз, и изменять своим решениям, все равно что изменить самому себе, собственной чести и совести. Так учил его дед и отец – пока были живы.
В конюшне было достаточно тепло и сухо. Тихонько похрапывали лошади, неуверенно переступая на месте с ноги на ногу. В сене возились мыши, их не было видно, но шорох был едва ли громче лошадиного храпа.
«Их тут что – целое стадо?» – совсем некстати подумал Матвей, пробираясь вглубь конюшни.
Владислав лежал на сене с открытыми глазами, словно ждал русина. Увидев Матвея косо улыбнулся, так что лицо его в свете проглянувшей Луны стало похоже на лик Нечистого с росписи в усадебной церквушке.
Русин невольно отшатнулся, но тут же постарался придать максимальную твердость взору. Негоже перед кем бы то ни было показывать свою слабость.
– Ну, зачем пришел? – тихо спросил силезец.
Матвей собрался с силами и выпалил, единым духом.
– Ты вот говорил, что… ну, когда ты видел… ну ее… уже потом, после, на тебя ее колдовство перестало действовать, потому что ты знал, кто она…
– Ну, говорил, – меланхолично ответил Владислав.
– И ее труп, он сохранился в целости и до сих пор…
– Должно быть так, на моей памяти мертвецы из могил еще не убегали, – теперь в словах Владислава прозвучала некая заинтересованность.
– А если я скажу, что знаю, как с ней справиться, и уничтожить колдовство, ты… согласишься мне помочь?
Владислав подскочил как ужаленный.
– Ты хочешь… неужели ты способен…но как??! – выдохнул Владислав невпопад, уже стоя на ногах.
– А ты отведешь меня туда? – ответил Матвей вопросом на вопрос.
– Ну, да, – скомкано молвил Владислав. И в этот миг безумная, невероятная на взгляд любого разумного человека мысль, отыскать и вырыть из безымянной могилы сохранившееся чудом нетленное тело, привезти его в лагерь Дьяволицы и изобличить дьявольского оборотня – показалась им обоим и в самом деле легкой и простой. Лишь на мгновение, но и этого мгновения вполне хватило для принятия того, единственногорешения, от которого ни отказаться, ни бросить на полпути, ни назад повернуть.
– Я готов, – тихо сказал Владислав, но слова эти прозвучали для Матвея как удар набата. И словно отвечая ему, черное небо на горизонте рваной дугой пересекла ярко-белая зарница. Но говори – что ты задумал?!
– Я расскажу тебе, позже, это, долго рассказывать и объяснять. – Но это – особое колдовство, чародейство. Белое чародейство, – торопливо добавил русин.
Несколько секунд силезец стоял, мучительно раздумывая, потом кивнул, не спрашивая не о чем.
– Тогда едем прямо сейчас, – бросил Матвей уверенно, и Владислав
вздрогнул – и сколько силы и твердости прозвучало в его голосе.
– Да, ты прав, – прямо сейчас. Нет, лучше дождаться рассвета.
– Подожди, а… – вихрем пронеслась мысль о Дьёрде и Михае. В самом деле: два привычных ко всему, опытных и бесстрашных воина были бы весьма кстати. Что он им объяснит, что скажет? Даже объясниться с ним как следует не сумеет, на своем-то угорском… Ну Дьёрдь еще мог бы понять – может быть, но Михай, с его вспышками бешеного гнева и прямо сказать – недюжим умом… Пожалуй, услышь он что-то подобное – выхватил бы тут же палаш – и прощай лях Владислав. Хотя – Владислав тоже ведь не самый слабый боец, так что неизвестно – кто выйдет живым…
Матвей завертел головой пытаясь отогнать вставшую перед взором картинку. Нет, это не то. Смутно Матвей почувствовал, что именно вдвоем они смогут сделать это. И только от них зависит успех, будет их двое или еще двадцать.
– Ты правильно решил, – кивнул Владислав, как будто прочитав его мысли.
Матвей уверенно и решительно закивал в ответ. Потому, что в глубине души страшился этой несомненной правильности своего решения. Слишком уж быстро и хорошо все сошлось. Слишком. Будто кто-то специально вложил им в руки путеводную нить. Кто-то посильнее, чем обычная судьба.
Выходили из конюшни стараясь поменьше шуметь. Сначала Матвей вывел своего Огневого – гнедого жеребца карабахских кровей, потомка взятого дедом в бою с ордынцами коня. Вслед за ним Владислав вывел из стойла свою неприметную серую кобылку с пегой челкой и черными бабками. Молча они седлали коней. «Только бы угорцы не проснулись», – подумал Матвей про себя… Что он им скажет, если что? Что этот человек, бывший разбойник и беглец, знает как победить Светлую Деву, потому как в некотором роде он и есть виновник ее появления? Они пожалуй примут его за сумасшедшего. (А что, если и в правду так?) А после того, как Матвей скажет, что намерен ему в этом помочь не чем иным, как чародейством и волхованием подумают, чего доброго, что их спутник тоже рехнулся.
Он поймал себя на мысли, что уже воспринимает этот поход неведомо куда, с более чем сомнительным спутником, как нечто само собой разумеющееся. Странная все-таки это уверенность, не простая…
– Тихо, – вдруг молвил Владислав и затаился. Матвей последовал его примеру, видя, как отворяется дверь харчевни хозяин, зевая, вышел на порог.
– Наверное, услышал шум? – предположил Матвей.
– Да какой там шум, – усмехнулся поляк. – Гляди.
Чех, покряхтывая, встал лицом к забору. До слуха путников донесся тихое, едва слышное журчание.
Неожиданно мысль пришла Матвею ему в голову. «Так будет лучше, – решил русин. – По крайней мере, родные будут знать». – Он смело вышел из укрытия и направился к уже успевшему облегчиться хозяину харчевни.
– Эй, – окликнул он чеха. Подойди.
Толстяк с опаской подошел, готовый ко всему, но уловив выражение лица знакомца, успокоился.
– Чего желает русский рыцарь? – молвил он чуть склонив голову.
– Я сейчас ухожу. Ухожу на правое дело, которое… я должен закончить… Ты передай моим друзьям – пусть не ищут меня, не надо… Я иду, – он запнулся, не зная как сказать, – я иду по своей воле, и… воле Господа Иисуса. И пусть скажут родным, что со мною все хорошо.
Чех странно посмотрел на Матвея, будто что-то решал для себя, потом улыбнулся, как-то странно улыбнулся, уголками губ и сказал.
– Хорошо, витязь, я передам.
И когда спутники водрузившись на коней, быстро поскакали прочь, хозяин постоялого двора еще долго смотрел им вослед. Вспоминая, как не слишком давно вот так уходили его сыны.
– Не знаю уж, куда ты идешь, рус, но буду за тебя молиться, – тихо прошептал чех, подняв глаза в пустоту мрачно-серого утреннего неба.
…Они уже час ехали по пустынной дороге, оставив далеко позади безымянный постоялый двор. Матвей время от времени оглядывался назад, еще понимая, но смутно чувствуя, что вместе с этим постоялым двором ушла вся прошлая жизнь.
То что было, осталось позади, и родные, и край, где прожил всю жизнь, и дом, где его ждут… Суждено ли ему увидеть их когда-нибудь?
Этого русин не знал. Вернее, почти знал ответ, и боялся признаться в этом самому себе. Но смутно чувствовал, может, даже не в силах выразить это словами: когда жизнью человека начинает управлять рок, заканчивается это всегда плачевно. Волею Бога избранный, обречен на мученическую смерть… Матвей отогнал от себя дурные мысли, и даже усмехнулся про себя: дескать тоже еще мученика нашел.
А в самом деле, должно, быть, смешно и нелепо выглядит со стороны они оба. Один – спятивший разбойник, решивший, что погубил мир, другой вояка, уже считающий себя великим воителем Господа Иисуса, желающий сей мир спасти!
Вот уж ратники Божии подобрались, курам на смех…
Он взглянул в небеса. Небо очистившееся от туч, с каждым мгновением становилось все ярче и ярче. Наступал рассвет.
* * *
… Я помню свою мать в некрашеном гробу, помню непрестанное чувство голода, помню, как отдавалась грязным подонкам, чтобы получить ночлег, и миску прокисшей похлебки. Холод и голод, побои и издевательства – ни за что, просто так. Помню разбойничьи ватаги, где служила утехой для всех, одновременно, приманкой для жертв. Помню как я убивала, как убивали меня… Но все это я помню как сквозь сон… Нет – как помнят сон, где ты – это не ты, или нет… Мне кажется временами, что я уже давным-давно живу во сне, хотя знаю, что не бывает таких похожих на явь снов… Опять не могу подобрать слов. В прошедшие дни, тогда мне это приходило в голову, я боялась, что вот сейчас проснусь, и вновь увижу себя, прежнюю Катарину Безродную, обреченную прожить короткую жизнь среди разбойников и воров, и умереть на колесе или в петле.Но с некоторых пор я все чаще думаю – не лучшая ли это судьба, в сравнении с тем, что может быть, ждет меня впереди? Во власти тех сил, которые избрали меня, сделать со мной что угодно… И предчувствия мои не говорят ни о чем хорошем.
…Прежде, когда такие думы одолевали меня, я пыталась напиваться, но я ведь почти не пьянею, сколько бы не выпила, да и хмельное не приносит мне радости. Потом лечилась тем, что звала к себе дюжину здоровых, молодых парней, и отдавалась им с ночи до утра, а потом лежала без сил, совершенно опустошенная. Теперь только проклятое мавританское зелье дает мне короткое забвение, но и это, боюсь, продлиться недолго.
* * *
Глава 3
Северо-западная окраина Богемии, предгорья Татр. Несколько дней спустя.
Два всадника, укутанные суконными плащами – один неприметным серым, грубо вытканным, другой – красным, с меховым подбоем, ехали заросшей лесной дорогой. Негромкий стук копыт далеко разносился в неподвижном вечернем воздухе, напоенном ароматами свежей травы и сырости. Уже сгустились сумерки, по небу неспешно двигались лохматые облака, подсвеченные заходящим солнцем.
Подходила к концу первая неделя их странствий. Прошло уже больше, чем пять дней! Пять дней и ночей с той минуты, когда они выехали из скособоченных врат корчмы и двинулись в неведомый путь.
Упоительный восторг и непреклонная вера в успех уже успели окончательно смениться в душе Матвея трезвым осознанием всей тяжести предстоящих испытаний. Впереди тяжкая трудная дорога, по разоренной земле, через опустошенные и мертвые края, где двум путникам, даже весьма бывалым (Матвей, не без оснований причитая себя к таковым) и хорошо вооруженным, уцелеть будет весьма непросто.
Им предстояло пройти этот путь почти через весь огромный континент, как выражаются ученые люди, найти и вырыть из безымянной могилы тело Катарины Безродной, доставить его в неприкосновенности в лагерь той… того… – Матвей не мог подобрать слова для обозначения дьявольского подменыша, властвующего сейчас почти над всем христианским миром, показать мертвеца Ее приверженцам… А перед этим сделать то, чему обучил его Карел, его мимолетный товарищ с которым он так странно познакомился, и который столь таинственно исчез.
Дальше думать не хотелось, ибо за следующим препятствием уже не виделось дороги обратно. Матвей начал замечать, что все чаще оглядывается назад… Куда уже нет возврата.
Первый день они ехали почти без остановок, делая лишь короткие привалы, чтобы покормить и напоить коней и утолить голод самим. Они почти не говорили. Матвею, конечно, хотелось о многом спросить, но он не решался начать беседу первым, а его спутник угрюмо отмалчивался.
Чувствовал Матвей и еще кое-что, и это было весьма сложное, и противоречивое ощущение. Почти сразу оказалось так, что старшим среди них двоих оказался Владислав. Нет, ничего подобного не заявлял, даже, вроде как и не пытался особо командовать. Все получалось словно само собой. Матвей, конечно понимал, что его неожиданный спутник, как несравненно более опытный, и должен стоять во главе похода.
Но все же какая-то внутренняя неудовлетворенность не отпускала его и, как ни старался Матвей, но никак не мог от нее избавиться. Должно быть, чувствуя настороженность своего товарища, Владислав в первые два дня больше отмалчивался, затевая разговор лишь тогда, когда считал это необходимым.
На первом же привале Владислав, критически осмотрев внешний вид своего спутника, полуприказал-полупосоветовал одеть доспехи под кафтан. На вопрос – зачем? – последовал краткий ответ:
– Твоя кольчуга слишком хороша, чтобы открыто носить ее. Сейчас могут убить и за гораздо меньшее. Не надо вводить ближнего в искушение – мало ли кто попадется нам по дороге. Хватит и того что у нас слишком хорошие кони. Затем Владислав извлек из большой котомки, свисавшей с луки седла, аккуратно завернутый в вощеный пергамент арбалет и спросил, умеет ли Матвей стрелять из него…
Матвей в ответ пожал плечами и пробурчал полупрезрительное «нет».
– А из лука? – вновь задал Владислав вопрос.
– В детстве умел, теперь – не знаю. Давно не пускал стрелы.
– Да, конечно. Я по себе знаю – шляхтичи такое оружие не уважают, – пожал Владислав плечами.
– Но всё равно же у нас лука нет, – с глухим раздражением возразил русин…
– Всё равно, – меланхолично согласился силезец.
– А языки ты какие знаешь? Вопрос сперва удивил Матвея.
– Ну, по-алемански могу немного…
– А латынь? – поинтересовался Владислав.
– Нет. Два десятка слов разве. Отец как-то нанял монаха бродячего, чтобы обучать меня, но быстро выгнал, когда он меня в латинский раскол перекрестить захотел… Матвей осекся, вспомнив, что говорит с приверженцем именно этой веры. Но Владислав лишь саркастически ухмыльнулся, в ответ на столь неуважительное высказывание о его религии.
– А еще что-нибудь знаешь?
– По-венгерски говорю…
– Значит, ты умнее меня. Я пробовал как-то давно научиться мадьярскому, да ни слова не запомнил. Может, ты и грамоту знаешь?
– Только русскую, – молвил тот, сосредоточенно ковыряя землю острым носком сапога темно синей кожи.
– Ладно, – одобрительно молвил силезец, – Это хорошо, что ты германскую речь понимаешь; идти-то нам придется как раз через немецкие земли… Черте что там творится, – озабоченно протянул Владислав.
Путь продолжался.
Они по прежнему почти не говорили. Владислав, должно быть, думал о чем – то своем, а Матвей… Матвей напряженно вспоминал, снова и снова то, что давало ему надежду на победу в предстоящей схватке с силами Врага Рода Людского., что давало ему надежду одолеть адский кошмар.
…Случилось это на третий месяц его пребывания в Буде. Он уже обвыкся тут, узкие извилистые улицы и готические соборы уже не задевали его взор непривычным, так отличным от городов его родной земли обликом, а латинский крыж на церквах не вызывал желания сплюнуть.
Он уже освоил сотню с лишним слов на языке заносчивых мадьяр, и поднаторел в немецком. Успел подраться на саблях с половцем, высказавшимся насчет русской храбрости, и победил – обезоруженный куманин, хваставший, что его предком был хан, разоривший Киев, был вынужден просить прощения. [46]
Но здешняя жизнь не переставала еще изумлять его.
Теснота, в которой рядом с дворцом какого-нибудь магната торчали крошечные грязные хижины, забитый, падающий на колени перед господами нищий простой люд в лохмотьях – не холопы, а вроде как и свободные.
Харчевни и кабаки, открытые всю ночь, откуда от темна до темна слышались вопли пьяниц, нестройные песни и смех продажных женщин, которые у него дома таились по заулкам и задворкам.
Наблюдать эту жизнь было и странно, и интересно.
И вот, прогуливаясь уже в предзакатные часы по старому городу, в одном из узких переулков, где и двоим-то непросто разойтись, очи его узрили нечто, заставившее вмиг напрячься.
Двое головорезов в рванье, приставили к груди и горлу длинного худого парня в лекарской шапочке острия устрашающего вида кинжалов. Третий, державший нож в зубах, снимал с него пояс с кошельком.
Собственно говоря, русину Матвею были безразличны шалости венгерских лихих людей.
Но боярин Матвей Олексич, воин в девяти коленах, которого с раннего детства учили, в чем состоит долг знатного человека, не мог пройти мимо.
Засвистев (бить в спины даже разбойников он счел бы зазорным) Матвей обнажил меч, устремился в переулок.
Обернувшись, все трое уже в следующую секунду быстрее ветра рванулись прочь.
Позже он узнал в чем дело. Благодаря недавно купленному красному суконному плащу его приняли за мадьярского дворянина, а с этими потомками Атиллы грабители предпочитали не связываться даже с пьяными.
Но тогда он даже с каким – то сожалением проводил взглядом удирающих выродков. То, что враг бежал, не приняв боя русин, уже успевший усвоить кое-какие местные привычки, готов был воспринять едва ли не как личное оскорбление.
Матвей перевел взгляд на жертву грабителей.
Пошатываясь, тот все еще стоял, привалившись к стене, держась за живот, куда его, должно быть, двинули покушавшиеся на его добро.
– Вы спасли мне жизнь, благородный витязь, – пробормотал, поклонившись, спасенный. Венгерская речь его звучала с сильным акцентом. – Не будь вас, они бы забрали мой кошелек и одежду, а меня наверное зарезали бы как барана, – он провел рукой по шее, где медленно наливался каплями крови след от лезвия ножа, слишком плотно прижатого к коже. Не знаю даже, как вас отблагодарить…
– Не стоит оно благодарности, – покровительственно бросил Матвей, – я даже мог бы меча не обнажать: этих крыс я бы пинками разогнал.
Тут он если и преувеличил, то не сильно – среди умений старинной боевой науки, преподанной ему одноглазым Журом – бывшим сотником дедовой дружины, было и искусство боя безоружного с оружным.
– Если вам, или кому-то из тех, кто вам дорог понадобиться искусный лекарь, то я с радостью приду на помощь, – сообщил спасенный уже по-русски.
– Как ты догадался? – Матвей был глубоко изумлен, хотя и обрадован одновременно.
– Просто, ты, уважаемый, говоришь по-угорски, как обычно говорят люди славянского племени, а на твоем поясе русский меч, – чуть поклонившись, пояснил спасенный.
Так Матвей познакомился с Карелом Франчеком, врачом и алхимиком, как и русин, совсем недавно прибывшим в стольный град королей Венгрии.
Он уступил его настойчивой просьбе, согласившись стать его гостем, и прошелся с ним к его недалекому дому, тем более что разбойники могли оставаться где-то поблизости.
Делать ему все равно было нечего, и потом – за все это время он впервые встретил человека, прилично говорящего на его родном языке.
Обитал его новый знакомый на почти такой же улочке, где едва не стал жертвой грабителей, в небольшом – в три окошка домике под плоской черепичной крышей.
Низенькая квадратная комнатка, облицованная изъеденными червями дубовыми панелями, была одновременно жилищем и рабочим местом хозяина.
Усадив гостя за чистый стол, чех вышел на пять минут, сославшись на то, что ему нужно предупредить служанку, живущую в соседнем домишке.
В его отсутствие Матвей с любопытством и некоторым недоумением озирал место, где оказался.
Замысловатый змеевик, выполненный из свинцовой трубы, не иначе в подтверждение названия украшенный на выходе разинутой драконьей пастью. Перегонные кубы. Вытяжной колпак тронутого ярью медного листа над небольшой печью, сделанной целиком из обожженной глины, как большая корчага. Какие-то непонятные предметы на столах и подоконнике. А на полках было очень много книг – штук двадцать тридцать, если не тридцать.
Вернувшись, Карел принялся рассказывать о себе.
По его словам, он был младшим сыном бедного судетского рыцаря, не имевшего ничего, кроме благородного звания и клочка земли. Посему, у него было лишь два пути – либо вступить в духовное сословие, либо податься в наемники: сколько таких бродяг – перекати-поле с дворянскими гербами скитается из страны в страну, за не очень большую плату подставляя голову под чужой меч.
Карел однако, выбрал третий путь, став служителем, как тут говорили, свободных искусств, вернее одного из них – медицины.
Посреди разговора появилась служанка, принеся на оловянном подносе кувшин с вином, и тарелку с горячими колбасками.
Вино оказалось отменным – не уступавшим тому, которым потчевали во дворце и у богатых вельмож.
Надо полагать, Карел был действительно искусным врачевателем, раз его услуги оплачивались так дорого, чтобы он мог покупать подобный, как выразился сам хозяин – «божественный» напиток.
Потом как – то незаметно их беседа снова возобновила свое течение.
Лекарь принялся рассказывать о ставшей ему второй родиной Праге – Златой Праге, нежданно-негаданно оказавшейся столицей Империи, городе, где мирно уживались и славяне с немцами, в других местах жестоко рвавшие друг другу глотки, и христиане с евреями.
О годах учебы в университете, недавно основанном, но уже прославившемся на всю Европу, равного Сорбонне – ныне, увы, безвозвратно погибшей.
О странах и городах, где побывал.
Послушать Карела, тем более тут, на чужбине, где любой звук родной речи звучит музыкой, было одно удовольствие.
Ушел русин от гостеприимного хозяина уже под вечер, твердо считая своего «крестника» другом.
За их не очень многочисленные встречи и беседы, Матвей узнал столь многое, сколь и необычное.
О Константинопольском царстве Карел, никогда в Византии не бывавший, знал куда больше, нежели даже афонский инок, бывший монастырский архискрибанос, один из учивших Матвея грамоте и прочим наукам.
Он рассказал, – и Матвей изумился до глубины души, что каких – то четыре века назад, чехами и моравами правил русский князь Олег – сын того самого Олега, что повесил щит на врата Царьграда, и брат княгини Ольги – первой, принесшей христову веру в русские земли (причем – это уж было вовсе неслыханным, – вера эта была по его словам как раз еретического западного обряда). [47]
Матвей представил лицо преподобного Никодима – того самого монаха – при этих словах, а заодно уж – и при упоминании об олеговом щите, который тот считал лишь глупой выдумкой киевских монахов – а в византийских хронографах ничего подобного не писали, стало быть и не было такого. [48]
И князь этот принял королевский титул задолго до того, как Даниила Романовича римский первосвященник сделал королем русским.
Рассказал он о государстве женщин-воительниц в Моравии – тоже всего четыре века назад, столицей которой была крепость Девин, которым правила Власта – родная сестра основательницы державы чехов Любуши. [49]А продолжали они род свой, подобно паучихам – выбирали самых пригожих и сильных пленников, и ложились с ними, чародейными травами делая так, что зачинались только девочки, после чего убивали бедняг.
Этот рассказ изумило Матвея едва ли не больше всего услышанного – в былинах его родных краев говорилось о поленицах: женщинах, взявших в руки оружие, но то былины… И потом – как это может быть: целое войско женщин?? И разве может баба основать державу? Чудные люди эти чехи, одно слово…
А Карел продолжал поражать его, утверждая, что славяне строили города и имели собственные страны еще до Рождества Христова, причем обильно цитировал греческих и римских писателей и мудрецов, о которых прежние наставники Матвея только упоминали.
Потом их беседы приобрели несколько иное направление.
Так, как – то его приятель рассказал, что некоторые ученые люди утверждают, что мир существует вовсе не шесть тысяч лет, как гласит Библия, а был всегда, точно так же, как всегда был Бог.
При этом – что самое удивительное с точки зрения русина, – этих мудрецов не сожгли и не заточили в тюрьму, и даже позволили им и дальше преподавать в университетах. Хотя и объявили их мысли, (каковыми они на взгляд Матвея несомненно и были), еретическими и греховными.
Невольно он вспомнил все того же отца Никодима, перед поездкой сюда заклинавшего его не вступать ни в какие споры о вере, потому что – де за высказывание о римском католичестве, которое покажется попам неуважительным, могут запросто отправить на костер.
Два всадника, укутанные суконными плащами – один неприметным серым, грубо вытканным, другой – красным, с меховым подбоем, ехали заросшей лесной дорогой. Негромкий стук копыт далеко разносился в неподвижном вечернем воздухе, напоенном ароматами свежей травы и сырости. Уже сгустились сумерки, по небу неспешно двигались лохматые облака, подсвеченные заходящим солнцем.
Подходила к концу первая неделя их странствий. Прошло уже больше, чем пять дней! Пять дней и ночей с той минуты, когда они выехали из скособоченных врат корчмы и двинулись в неведомый путь.
Упоительный восторг и непреклонная вера в успех уже успели окончательно смениться в душе Матвея трезвым осознанием всей тяжести предстоящих испытаний. Впереди тяжкая трудная дорога, по разоренной земле, через опустошенные и мертвые края, где двум путникам, даже весьма бывалым (Матвей, не без оснований причитая себя к таковым) и хорошо вооруженным, уцелеть будет весьма непросто.
Им предстояло пройти этот путь почти через весь огромный континент, как выражаются ученые люди, найти и вырыть из безымянной могилы тело Катарины Безродной, доставить его в неприкосновенности в лагерь той… того… – Матвей не мог подобрать слова для обозначения дьявольского подменыша, властвующего сейчас почти над всем христианским миром, показать мертвеца Ее приверженцам… А перед этим сделать то, чему обучил его Карел, его мимолетный товарищ с которым он так странно познакомился, и который столь таинственно исчез.
Дальше думать не хотелось, ибо за следующим препятствием уже не виделось дороги обратно. Матвей начал замечать, что все чаще оглядывается назад… Куда уже нет возврата.
Первый день они ехали почти без остановок, делая лишь короткие привалы, чтобы покормить и напоить коней и утолить голод самим. Они почти не говорили. Матвею, конечно, хотелось о многом спросить, но он не решался начать беседу первым, а его спутник угрюмо отмалчивался.
Чувствовал Матвей и еще кое-что, и это было весьма сложное, и противоречивое ощущение. Почти сразу оказалось так, что старшим среди них двоих оказался Владислав. Нет, ничего подобного не заявлял, даже, вроде как и не пытался особо командовать. Все получалось словно само собой. Матвей, конечно понимал, что его неожиданный спутник, как несравненно более опытный, и должен стоять во главе похода.
Но все же какая-то внутренняя неудовлетворенность не отпускала его и, как ни старался Матвей, но никак не мог от нее избавиться. Должно быть, чувствуя настороженность своего товарища, Владислав в первые два дня больше отмалчивался, затевая разговор лишь тогда, когда считал это необходимым.
На первом же привале Владислав, критически осмотрев внешний вид своего спутника, полуприказал-полупосоветовал одеть доспехи под кафтан. На вопрос – зачем? – последовал краткий ответ:
– Твоя кольчуга слишком хороша, чтобы открыто носить ее. Сейчас могут убить и за гораздо меньшее. Не надо вводить ближнего в искушение – мало ли кто попадется нам по дороге. Хватит и того что у нас слишком хорошие кони. Затем Владислав извлек из большой котомки, свисавшей с луки седла, аккуратно завернутый в вощеный пергамент арбалет и спросил, умеет ли Матвей стрелять из него…
Матвей в ответ пожал плечами и пробурчал полупрезрительное «нет».
– А из лука? – вновь задал Владислав вопрос.
– В детстве умел, теперь – не знаю. Давно не пускал стрелы.
– Да, конечно. Я по себе знаю – шляхтичи такое оружие не уважают, – пожал Владислав плечами.
– Но всё равно же у нас лука нет, – с глухим раздражением возразил русин…
– Всё равно, – меланхолично согласился силезец.
– А языки ты какие знаешь? Вопрос сперва удивил Матвея.
– Ну, по-алемански могу немного…
– А латынь? – поинтересовался Владислав.
– Нет. Два десятка слов разве. Отец как-то нанял монаха бродячего, чтобы обучать меня, но быстро выгнал, когда он меня в латинский раскол перекрестить захотел… Матвей осекся, вспомнив, что говорит с приверженцем именно этой веры. Но Владислав лишь саркастически ухмыльнулся, в ответ на столь неуважительное высказывание о его религии.
– А еще что-нибудь знаешь?
– По-венгерски говорю…
– Значит, ты умнее меня. Я пробовал как-то давно научиться мадьярскому, да ни слова не запомнил. Может, ты и грамоту знаешь?
– Только русскую, – молвил тот, сосредоточенно ковыряя землю острым носком сапога темно синей кожи.
– Ладно, – одобрительно молвил силезец, – Это хорошо, что ты германскую речь понимаешь; идти-то нам придется как раз через немецкие земли… Черте что там творится, – озабоченно протянул Владислав.
Путь продолжался.
Они по прежнему почти не говорили. Владислав, должно быть, думал о чем – то своем, а Матвей… Матвей напряженно вспоминал, снова и снова то, что давало ему надежду на победу в предстоящей схватке с силами Врага Рода Людского., что давало ему надежду одолеть адский кошмар.
…Случилось это на третий месяц его пребывания в Буде. Он уже обвыкся тут, узкие извилистые улицы и готические соборы уже не задевали его взор непривычным, так отличным от городов его родной земли обликом, а латинский крыж на церквах не вызывал желания сплюнуть.
Он уже освоил сотню с лишним слов на языке заносчивых мадьяр, и поднаторел в немецком. Успел подраться на саблях с половцем, высказавшимся насчет русской храбрости, и победил – обезоруженный куманин, хваставший, что его предком был хан, разоривший Киев, был вынужден просить прощения. [46]
Но здешняя жизнь не переставала еще изумлять его.
Теснота, в которой рядом с дворцом какого-нибудь магната торчали крошечные грязные хижины, забитый, падающий на колени перед господами нищий простой люд в лохмотьях – не холопы, а вроде как и свободные.
Харчевни и кабаки, открытые всю ночь, откуда от темна до темна слышались вопли пьяниц, нестройные песни и смех продажных женщин, которые у него дома таились по заулкам и задворкам.
Наблюдать эту жизнь было и странно, и интересно.
И вот, прогуливаясь уже в предзакатные часы по старому городу, в одном из узких переулков, где и двоим-то непросто разойтись, очи его узрили нечто, заставившее вмиг напрячься.
Двое головорезов в рванье, приставили к груди и горлу длинного худого парня в лекарской шапочке острия устрашающего вида кинжалов. Третий, державший нож в зубах, снимал с него пояс с кошельком.
Собственно говоря, русину Матвею были безразличны шалости венгерских лихих людей.
Но боярин Матвей Олексич, воин в девяти коленах, которого с раннего детства учили, в чем состоит долг знатного человека, не мог пройти мимо.
Засвистев (бить в спины даже разбойников он счел бы зазорным) Матвей обнажил меч, устремился в переулок.
Обернувшись, все трое уже в следующую секунду быстрее ветра рванулись прочь.
Позже он узнал в чем дело. Благодаря недавно купленному красному суконному плащу его приняли за мадьярского дворянина, а с этими потомками Атиллы грабители предпочитали не связываться даже с пьяными.
Но тогда он даже с каким – то сожалением проводил взглядом удирающих выродков. То, что враг бежал, не приняв боя русин, уже успевший усвоить кое-какие местные привычки, готов был воспринять едва ли не как личное оскорбление.
Матвей перевел взгляд на жертву грабителей.
Пошатываясь, тот все еще стоял, привалившись к стене, держась за живот, куда его, должно быть, двинули покушавшиеся на его добро.
– Вы спасли мне жизнь, благородный витязь, – пробормотал, поклонившись, спасенный. Венгерская речь его звучала с сильным акцентом. – Не будь вас, они бы забрали мой кошелек и одежду, а меня наверное зарезали бы как барана, – он провел рукой по шее, где медленно наливался каплями крови след от лезвия ножа, слишком плотно прижатого к коже. Не знаю даже, как вас отблагодарить…
– Не стоит оно благодарности, – покровительственно бросил Матвей, – я даже мог бы меча не обнажать: этих крыс я бы пинками разогнал.
Тут он если и преувеличил, то не сильно – среди умений старинной боевой науки, преподанной ему одноглазым Журом – бывшим сотником дедовой дружины, было и искусство боя безоружного с оружным.
– Если вам, или кому-то из тех, кто вам дорог понадобиться искусный лекарь, то я с радостью приду на помощь, – сообщил спасенный уже по-русски.
– Как ты догадался? – Матвей был глубоко изумлен, хотя и обрадован одновременно.
– Просто, ты, уважаемый, говоришь по-угорски, как обычно говорят люди славянского племени, а на твоем поясе русский меч, – чуть поклонившись, пояснил спасенный.
Так Матвей познакомился с Карелом Франчеком, врачом и алхимиком, как и русин, совсем недавно прибывшим в стольный град королей Венгрии.
Он уступил его настойчивой просьбе, согласившись стать его гостем, и прошелся с ним к его недалекому дому, тем более что разбойники могли оставаться где-то поблизости.
Делать ему все равно было нечего, и потом – за все это время он впервые встретил человека, прилично говорящего на его родном языке.
Обитал его новый знакомый на почти такой же улочке, где едва не стал жертвой грабителей, в небольшом – в три окошка домике под плоской черепичной крышей.
Низенькая квадратная комнатка, облицованная изъеденными червями дубовыми панелями, была одновременно жилищем и рабочим местом хозяина.
Усадив гостя за чистый стол, чех вышел на пять минут, сославшись на то, что ему нужно предупредить служанку, живущую в соседнем домишке.
В его отсутствие Матвей с любопытством и некоторым недоумением озирал место, где оказался.
Замысловатый змеевик, выполненный из свинцовой трубы, не иначе в подтверждение названия украшенный на выходе разинутой драконьей пастью. Перегонные кубы. Вытяжной колпак тронутого ярью медного листа над небольшой печью, сделанной целиком из обожженной глины, как большая корчага. Какие-то непонятные предметы на столах и подоконнике. А на полках было очень много книг – штук двадцать тридцать, если не тридцать.
Вернувшись, Карел принялся рассказывать о себе.
По его словам, он был младшим сыном бедного судетского рыцаря, не имевшего ничего, кроме благородного звания и клочка земли. Посему, у него было лишь два пути – либо вступить в духовное сословие, либо податься в наемники: сколько таких бродяг – перекати-поле с дворянскими гербами скитается из страны в страну, за не очень большую плату подставляя голову под чужой меч.
Карел однако, выбрал третий путь, став служителем, как тут говорили, свободных искусств, вернее одного из них – медицины.
Посреди разговора появилась служанка, принеся на оловянном подносе кувшин с вином, и тарелку с горячими колбасками.
Вино оказалось отменным – не уступавшим тому, которым потчевали во дворце и у богатых вельмож.
Надо полагать, Карел был действительно искусным врачевателем, раз его услуги оплачивались так дорого, чтобы он мог покупать подобный, как выразился сам хозяин – «божественный» напиток.
Потом как – то незаметно их беседа снова возобновила свое течение.
Лекарь принялся рассказывать о ставшей ему второй родиной Праге – Златой Праге, нежданно-негаданно оказавшейся столицей Империи, городе, где мирно уживались и славяне с немцами, в других местах жестоко рвавшие друг другу глотки, и христиане с евреями.
О годах учебы в университете, недавно основанном, но уже прославившемся на всю Европу, равного Сорбонне – ныне, увы, безвозвратно погибшей.
О странах и городах, где побывал.
Послушать Карела, тем более тут, на чужбине, где любой звук родной речи звучит музыкой, было одно удовольствие.
Ушел русин от гостеприимного хозяина уже под вечер, твердо считая своего «крестника» другом.
За их не очень многочисленные встречи и беседы, Матвей узнал столь многое, сколь и необычное.
О Константинопольском царстве Карел, никогда в Византии не бывавший, знал куда больше, нежели даже афонский инок, бывший монастырский архискрибанос, один из учивших Матвея грамоте и прочим наукам.
Он рассказал, – и Матвей изумился до глубины души, что каких – то четыре века назад, чехами и моравами правил русский князь Олег – сын того самого Олега, что повесил щит на врата Царьграда, и брат княгини Ольги – первой, принесшей христову веру в русские земли (причем – это уж было вовсе неслыханным, – вера эта была по его словам как раз еретического западного обряда). [47]
Матвей представил лицо преподобного Никодима – того самого монаха – при этих словах, а заодно уж – и при упоминании об олеговом щите, который тот считал лишь глупой выдумкой киевских монахов – а в византийских хронографах ничего подобного не писали, стало быть и не было такого. [48]
И князь этот принял королевский титул задолго до того, как Даниила Романовича римский первосвященник сделал королем русским.
Рассказал он о государстве женщин-воительниц в Моравии – тоже всего четыре века назад, столицей которой была крепость Девин, которым правила Власта – родная сестра основательницы державы чехов Любуши. [49]А продолжали они род свой, подобно паучихам – выбирали самых пригожих и сильных пленников, и ложились с ними, чародейными травами делая так, что зачинались только девочки, после чего убивали бедняг.
Этот рассказ изумило Матвея едва ли не больше всего услышанного – в былинах его родных краев говорилось о поленицах: женщинах, взявших в руки оружие, но то былины… И потом – как это может быть: целое войско женщин?? И разве может баба основать державу? Чудные люди эти чехи, одно слово…
А Карел продолжал поражать его, утверждая, что славяне строили города и имели собственные страны еще до Рождества Христова, причем обильно цитировал греческих и римских писателей и мудрецов, о которых прежние наставники Матвея только упоминали.
Потом их беседы приобрели несколько иное направление.
Так, как – то его приятель рассказал, что некоторые ученые люди утверждают, что мир существует вовсе не шесть тысяч лет, как гласит Библия, а был всегда, точно так же, как всегда был Бог.
При этом – что самое удивительное с точки зрения русина, – этих мудрецов не сожгли и не заточили в тюрьму, и даже позволили им и дальше преподавать в университетах. Хотя и объявили их мысли, (каковыми они на взгляд Матвея несомненно и были), еретическими и греховными.
Невольно он вспомнил все того же отца Никодима, перед поездкой сюда заклинавшего его не вступать ни в какие споры о вере, потому что – де за высказывание о римском католичестве, которое покажется попам неуважительным, могут запросто отправить на костер.