Страница:
Владислав заговорил совсем другим голосом. Спокойный, нарочито размеренный тон вдруг сменили отрывистые тяжело падающие, как железная поступь слова. В глазах поляка словно сверкнул бесовский огонек, лицо странно перекосилось, шрам налился темной кровью
Матвея вдруг охватил непонятный, невесть откуда взявшийся страх – лицо Владислава сейчас могло испугать кого угодно. Черная безнадежность, смертная тоска, осознание своей обреченности: лицо приготовлено к казни и одновременно в нем было еще то, чему нет названия, но что было страшнее всего остального.
– Я! Я, я, я! – выкрикнул он, будто молот опустился на наковальню. – Я всему причина! Я освободил Сатану! Я открыл дорогу в мир Хозяину Преисподней, – он ударил себя в грудь.
«Безумец, – подумал Матвей, – их сейчас полно»
– Ты думаешь… Я знаю, ты думаешь – старый Владислав рехнулся? А?
В его голосе прозвучала бесконечная горечь. – Хотел бы я рехнуться. Слушай же, Матвей, слушай историю пришествия Дьявола в мир. Но сначала послушай, что было со мною после того как я бежал из поруба, убив сторожа и уведя лучшего коня с конюшни боярина Данилы Матвеевича.
Я вернулся к себе в Силезию, и обнаружил, что мой замок в руинах, а земли захватил сосед, кстати, мой родич. Я явился к нему, потребовать свое назад – тоже еще, дурень – и не успел я раскрыть рта, как меня схватили его кнехты, и швырнули в подвал.
Я вновь бежал, прирезав хозяина… Не буду говорить, как мне это удалось, и как все было дальше… Коротко – я стал разбойником. Да, представь себе – разбойником. Я грабил и убивал без малого два десятка лет. Грабил во Франции, в Немецкой Империи, в Италии и Чехии. Ходил за Дунай и в Далмацию, бывал в Константинополе, и тоже грабил. Грабил на море венецианских и сарацинских купцов, вместе с крестоносцами грабил Александрию и Антиохию. Я был удачлив – ни клейма, как видишь, ни отрубленных рук, ни даже особо опасных ран. Семь раз я бежал из тюрем, один раз – считай что из-под виселицы. Через мои руки прошло столько золота, что хватило бы, наверно, купить замок и зажить как знатному господину… Перепробовал я женщин таких и сяких – и дворянок, и баронесс, и мужичек.
Попав в Италию, я решил попробовать изменить свою жизнь, и поступил в войско герцога Висконти – не того, который сейчас, а его дяди…
За те два года я увидел столько злодейств, грабежей, убийств, чем за всю предыдущую…да и последующую жизнь до последних времен. Я видел целые улицы, вымощенные отрубленными головами – мужскими, женскими, детскими вперемешку; деревни по сотне домов, сожженные вместе с жителями; младенцев, зажаренных на вертелах…
Это было не по мне, и я ушел из кондотьеров, и вновь занялся прежним ремеслом, – продолжил Владислав, с каждым словом убыстряя свою речь.
Он уже явно не мог остановиться, найдя человека, которому мог до конца выговориться. Благо, Матвей, хоть и кривился от презрения, но все-таки слушал его.
– Уже подумывал, чтобы осесть где-нибудь в глуши, открыть харчевню, как иные мои собратья по ремеслу. Да… открыть харчевню! – хохотнул он.
Матвей невольно подался назад. На мгновение показалось что вот-вот с Владиславом случится истерика. Смутное предчувствие чего-то страшного все сильнее овладевало им, и словно завороженный, он продолжал недвижно стоять, опустив руки. Даже если бы Владислав сейчас вдруг бросился на него, выхватив свой меч, ряд ли русин сумел бы дать ему должный отпор.
Владислав вдруг замолчал. Тишину, нарушало лишь пофыркивание коней и скрип двери, терзаемой порывами ночного ветра. Матвей бросил косой взгляд на силезца. На лице того вновь появилось застарелое тупое отчаяние.
– Не раз и не два, говорю, я пытался изменить свою жизнь, но всякий раз… Должно быть сам Дьявол мешал мне покончить с большими дорогами. И я знаю теперь – почему. Но всё это теперь уже не важно. А важно вот что! – Владислав перешел на полушепот, заставляя Матвея невольно напрягать слух.
– А важно вот что… Последние шесть лет я скитался по западным немецким землям – по Лимбургу, Мецу, Лотарингии. Там я и встретил Дьяволицу…
От этих слов ледяным холодом зимней ночи повеяло вдруг на Матвея, хотя он еще не понял – о ком это сказано.
– Впрочем, тогда ее еще звали Катарина Безродная, и была она шлюхой и воровкой. Достаточно будет, если я скажу, что она не знала ни отца, ни матери и выросла среди таких, как я. Я сразу заметил, то она отличалась от обычных женщин – тех, что состояли в воровских шайках. Они, сколько я их видел, очень редко брались за оружие, даже самые прожженные. Заманить в засаду, навести на добычу, увести кошель, пока любовник спит, подсыпать дурман в пиво – это всегда. А она… она была совсем другой; она стреляла из арбалета лучше многих, кидала ножи, шпагой даже могла махать. Не очень, правда, ловко, но не в этом дело. И еще в ней была какая-то особенная злоба, злоба на весь мир, ненавидела она всех, даже собственных товарищей. Помню как-то, сильно пьяная, она рассказала про то, как в шестнадцать лет она убивала вместе с другими разбойниками, захваченных путников, чтобы те не донесли и не опознали их, и как утопила в реке четверых маленьких детей на глазах у матери. И было еще кое-что: она могла снять головную боль наложив руки, могла заговаривать кровь, могла без труда успокоить сторожевого пса, чтобы он не лаял и не бросался… Лошади тоже слушались одного ее слова. Она была… необычной… Мы сошлись с ней… Я знал многих женщин, но никогда не видел такой бесстыжей и развратной, как Катарина. Она знала, что это грех, знала – и наслаждалась этим грехом, и плевала на бога и на черта…
Матвей сглотнул скопившуюся во рту слюну: почему – то расхотелось плевать – хотя еще несколько мгновений назад он как раз намеревался плюнуть в лицо собеседника, и выхватить клинок.
– Я сам грешник! – взвизгнул Владислав, – иначе бы Сатана не победил бы меня. Но Катарина могла бы превзойти кого хочешь!! Он перевел дух, затем, взяв себя в руки, продолжил. – Потом мы ушли из шайки – я и она, и еще один, Якоб его звали… Якоб Содомик – ему нужны были только мальчишки. Мы устраивали засады на дорогах, дожидались, пока проедет одинокий всадник – или двое-трое. Она выходила на дорогу к ним и просила разрешения хотя бы пойти рядом, держась за стремя, говорила, что заблудилась. Четверо из пяти сразу предлагали ей сесть на круп коня или впереди себя или даже немедля пытались оттащить ее в придорожные кусты, а то и задрать подол прямо на дороге. В любом случае в ход шел кинжал. А мы с Якобом снимали оставшихся – если они были, из арбалета: сразу же как они останавливались, мы брали их на прицел… Затем сразу уходили прочь. Тела прятали где-нибудь подальше, обычно зарывали в лесу, на добытых конях пережигали клейма… Вот так и жили – и неплохо жили! – усмешка скривила рот.
А потом… вот тут-то и начинается самое главное.
Я вдруг, и с того ни с сего решил убить их обоих, и Катарину, и Якоба, забрать себе всю добычу – ее накопилось немало к тому времени. А ведь прежде я так не поступал! С каждым днем эта мысль мучила меня все сильнее, не давала покоя. Теперь-то я понимаю, о-о, теперь я понимаю… И еще эта головная боль – словно кто-то совал пальцы в мозги! – выкрикнул он вдруг, и Матвей увидел две слезинки, блеснувшие в свете факела.
– И вот я стал готовиться к их убийству. Я выбрал не нож и не стрелу, а яд… Всю жизнь я презирал яды… И еще одно: я знаю, как приготовить дюжину ядов, хоть никогда, говорю, не пользовался ими. Но тот яд, который я тогда сварил, – его рецепт подсказал мне, должно быть, сам Сатана, во всяком случае, я не смог потом вспомнить, откуда я его знаю. Мне всего-навсего надо было смешать какие-то совершенно безобидные травки, но получилось такое зелье – любой отравитель не пожалел бы золотишка за рецепт! О-о, как они умирали, хуже, чем на костре: там это бывает быстро, а здесь длилось несколько часов, почти всю ночь. Они не могли подняться – яд обездвижил их, они могли лишь громко кричать, хотя это им не могло помочь: дело было в очень глухом месте. Но клянусь тебе – если бы только кто и был, он бы бежал со всех ног, решив, что здесь бесы должно быть справляют свадьбу – так они вопили.
А знаешь, что в это время делал я? Почему я не прирезал их, чтобы не мучались? Я стоял неподвижно, и ничего не мог сделать, и тоже не мог пошевелиться! Я как будто окаменел… Даже пальцем двинуть не мог… Знаешь, у сарацин есть такая казнь – человеку перерезают все сухожилия, подсекают мышцы на спине, и человек не может пошевелиться, может только ползти как червяк…
Потом… я не помню, что было потом. Я просто закрыл глаза, когда открыл их, было уже утро. Она лежала там мертвая… нет, ты слушай, она была мертвая, как… как самый мертвый из мертвецов. Не дай Боже никому видеть, какое у нее было лицо!
А Якоб сгинул без следа… словно провалился. Не знаю, куда он подевался, и не хочу даже думать. Но тогда я почему-то не особо обеспокоился этим – все мои мысли были, как убраться отсюда подальше. Потом я выкопал могилу на старом болоте, зарыл в ней Катарину Безродную, забрал золото, даже одежду снял с нее, и ушел прочь.
Матвея, все время, пока он слушал этот жуткий, сбивчивый рассказ, бросало то в холод, то в жар.
«Ну конечно. Конечно же, он рехнулся! – повторял про себя, пытаясь отогнать нехороший, липкий страх, – Рассказывает про какую-то умершую бабу…»
– Совсем скоро, – продолжал между тем Владислав, – я услышал о какой-то войне за истинную веру и справедливость, царство Божье на Земле, которую будто бы ведет боговдохновенная Дева! Дева! – почти выкрикнул он с истерическим смешком. Да она отдалась за пол – талера любому! А за золотой – последнему шелудивому псу! И я отправился туда, надеясь, так уже не раз делал, погреть руки на чужом пожаре… Мне и в самом деле удалось кое-что поиметь… В Тулузе я и увидел Ее, – он расхохотался. – Да, да, ее!
– Кого? – помертвевшими вдруг губами спросил Матвей.
– Ее – Катарину Безродную! Разбойничью подстилку – Катарину– Светлую Деву! Ту, что побеждала королей и рыцарей, ту, что умерла от яда, поднесенного вот этими руками, – шагнув вперед, он протянул к Матвею свои грубые ладони.
Русин непроизвольно отшатнулся, будто бы Владислав сжимал в ладони руках извивающуюся гадюку.
– Но может быть ты ошибся, может, она просто похожа, такое бывает. Может быть, это ее сестра… ты же не знал… – выдавил из себя Матвей, чувствуя, как предательская слабость разливается по телу.
– Ха! Ха! Ха! Похожа? Я стоял в двух шагах от нее. Она прошла мимо, не узнав меня. А я вот узнал, хорошо ее узнал, увидал родинку на ее щеке, увидел шрам на шее – вот здесь, – он провел по горлу ребром ладони. – Сколько раз я целовал этот шрам… Я увидел след от ожога на ее груди… О-о, если бы ты мог знать, что я почувствовал в этот миг!! Ты думаешь, я испугался?! Нет! Я почувствовал кое-что другое, похуже! То был жар от пламени Ада!!! – Владислав в этом месте перешел на зловещий шепот. – Сила, страшная сила подчиняла людей так что они сами не понимали, не чувствовали ничего. Я понял, кто она, уже тогда, и сила ее перестала на меня действовать! Она дочь Дьявола, и в ней Его сила! – не сдержавшись, Владислав застонал.
Матвей неуверенно переступал с ноги на ногу, уже помысливая, как бы лучше удрать от этого обезумевшего ляха.
– Может быть, – неуверенно пробормотал он, – тебе показалось?
– Показалось? – вновь почти выкрикнул Владислав, так что кони испуганно всхрапнули. – Показалось, ты говоришь?! Слушай, ты еще не знаешь самого страшного. Потом, после того, как я бежал из Тулузы, мне столько раз это самое приходило в голову. И я решил проверить, не ошибаюсь ли я в самом деле… Я нашел то место и разрыл могилу. Она лежит там, где я ее закопал! Понимаешь, витязь, – лежит там! Та, которую я видел живой и здоровой, та, которая победила крестоносцев и прирезала папу как куренка. Она все это время лежала в могиле. Ха-ха-ха, смех да и только… Там она лежит до сих пор, да!
Матвей облегченно вздохнул. Нет, все-таки силезец определенно спятил. Только что сказал, что видел мертвое тело этой своей Катарины, но уверен, что она жива! Сумасшедший, иначе его и не назовешь. Бесы помутили его разум!
– Лежит там, как святые мощи, словно только вчера умерла. Я подумал еще, что надо бы сжечь падаль… Так вот, самое плохое было даже не все то, что я сказал тебе только что! Ее нельзя было ни сжечь, ни разрубить, ни вообще коснуться, вот так! Вокруг нее было что-то, что не давало притронуться к ней. Ты можешь представить, что я почувствовал, когда мой меч ударился о воздух так, что из под него брызнули искры?! Можешь??
В конюшне вновь наступила тишина, даже лошади как будто перестали жевать.
– Должно быть хочешь знать, что было потом? Потом… Потом я скитался по всем королевствам, как голодный волк… Я проходил мимо полей сражений, где тела лежали грудами чуть не вровень с городскими стенами, а от вороньего грая можно было оглохнуть. Я видел как в Мюнхене на главной площади, в здоровенном котле заживо сварили баварского короля, вместе со всей семьей. Я голодал, я жрал дохлых лошадей и обшаривал мешки мертвецов из-за сухарей и червивой солонины. Я замерзал в Альпах, когда прятался от остатков бургундского войска и швейцарских ратников. Я едва спасся во время пожара Флоренции. Я видел беженцев из Испании, на коленях моливших о корке хлеба, продававших своих детей алжирским работорговцам, чтобы прокормить остальных. Я видел целые страны, опустошенные чумой, целые мертвые селения и города… Видел людей, которых застала смерть: смердов, вповалку валявшихся на деревенских улицах, торговцев в лавках… монахов… Да, да – целые монастыри из мертвецов! И всё время, всё время я знал – это дело моих рук… Я молился – и Бог меня не слышал. Я пытался рассказать об этом другим людям – от меня бежали, считая сумасшедшим. Но я не сумасшедший, нет, нет, не подумай! Я пытался было внушить себе, что всё это и впрямь мой бред… Тогда и в самом деле почувствовал, что схожу с ума…
– Ну, что ты на меня уставился? – вдруг заорал Владислав. Прикончить думаешь? Не получится, не выйдет!… Я не дам себя убить! Я не хочу умирать – потому что там, после смерти, меня ждет…
– Ты… ты мог бы сказать… мятежникам, – невпопад вымолвил Матвей, пытаясь проглотить ком в горле. Зубы его непроизвольно скрежетнули, выбив короткую дробь.
– Убеждать людей, поклонявшихся ей как самому Иисусу Христу, что она кукла, сделанная Дьяволом? Владислав захохотал, как одержимый. – Да меня бы растерзали на месте, как делают со всеми, кто пытается идти против, кто не поддался бесовской силе. Они же не знали…
Распахнулась дверь, и в тускло освещенном квадрате появилась высокая фигура.
– Эй, Матьяш, что нужно от тебя этому швабскому свинопасу?
– Все хорошо, Дьердь, просто встретил старого знакомого, – не задумываясь, бросил тот, и даже прежде трудно дававшиеся ему угорские слова прозвучали на удивление четко – как будто с малолетства говорил на этом языке.
На мгновение он встретился глазами с Владиславом. Силезец, что – то
пробормотав, развернулся и вышел прочь.
Дьердь подошел к Матвею, хлопнул по плечу.
– Пошли. Мы уже волноваться начали: вышел лошадей кормить и пропал – словно съели…
Когда они вошли, в нос ударил аромат мяса, чеснока, обильно сдобренный перегаром и кислым вином. Вдохнув после ночной свежести тяжелый густой воздух, Матвей чихнул, не удержавшись.
Люди вкушали нехитрую похлебку, гвалт не прекратился, но притих, да и настроение улучшилось.
Немец в сутане и кольчуге мирно выпивал с купцами, добродушно похлопывая по плечу своего недавнего оппонента в религиозном споре. К ним присоединился и хозяин постоялого двора, решивший, должно быть, хоть немного развеять тоску. Все уже были пьяны. Из-за двери раздавались женские стоны и довольное уханье мужчины.
– Кто это все – таки был? – вновь спросил Дьёрдь, недовольно покусывая свисавший до подбородка ус.
– Старый знакомый, я же сказал, – уклончиво ответил Матвей. – Он служил когда-то у моего деда.
– Ну и рожа! – буркнул венгр, тотчас теряя интерес к теме. – Ты с ним поосторожнее – мало кто когда у кого служил? Не ровен час…
Матвей растерянно кивнул. Теперь, после всего, что он услышал от Владислава, ему больше не хотелось ни спать, ни есть, ни пить.
Словно тяжелая железная шапка сдавливала его голову, и шум развеселившихся постояльцев казался особо непереносимым и мучительным. Ах, и черт его понес в конюшню!
599 цикл Эры Второго Поколения, 139 день.
Зоргорн сосредоточенно глядел в испещренный разноцветными линиями шар, и лицо его с каждым мгновением становилось мрачнее тучи.
– Боюсь что это то не просто разновременность прохождения сигналов, это – сознательное их торможение, – молвил он неуверенно.
Таргиз невольно вскинул брови. Он уже не раз видел Наставника растерянным, но привыкнуть к этому все еще не мог.
– Ты полагаешь, Наставник, что она сознательно пытается уничтожить связующие формации? Что она осознала, что представляет из себя? Но если так, то она легко сможет блокировать любые наши действия.
Уж если фактотум научился управлять собственными В-полями, то… дальнейшее очевидно. Таргиз развел руками.
– Не знаю, – после долгой паузы, задумчиво произнес Зоргорн. – Быть может, тут задействованы какие либо неизвестные нам механизмы саморегуляции структур, ответственных за поддержание жизнедеятельности объекта. Но какая же сильная организация подсознания – несмотря на все эти стрессы, и на те варварские способы, каким она их пытается гасить, деструктивное воздействие на психику объекта минимальное.
Наставник снова погрузился в изучение хаотически мелькающих линий.
Все по-прежнему, уже ставшее привычным непонятное состояние фактотума, полная невозможность управления процессами. Скрепя сердце, Зоргорну пришлось представить Высшим график приостановления осуществления плана воздействия, а Высшие равнодушно, как ему показалось, утвердили его. Всю зиму и часть осени фактотум находился в каком-то полулатентном состоянии, почти не действуя, не покидая свою столицу среди корнуэльских холмов. Все их мероприятия, ставшие рутинными, одинаково заканчивались все тем же результатом – ничем. Ни малейшего отклика. Она вроде бы даже пыталась управлять своей огромной державой, рассылала указания в провинции, издавала законы. Иные из ее решений были абсурдны, иные – весьма толковы, но ни одно ни на йоту не способствовала осуществлению стоящих перед ними целей. И вот, с недавних пор, они стали отмечать некие непонятные изменения. Сначала в подсознании – в регистрах ментальной матрицы, ответственных за прогностику, а теперь и в эмоциональных блоках.
Вновь им предстоял просмотр записей контрольной аппаратуры, в поисках хоть малейшего намека на причину происшедшего с их детищем. Работа, которую нельзя было поручить ни одной, самой умной машине, потому что ни одна машина не может найти то, чего нет в ее памяти. Машина – только машина.
Зоргорн понуро опустил голову. Он уже не впервые чувствовал, как все, на что он так надеялся, начинает рушится, подобно песчаному замку, размытому водой.
Глава 2
Матвея вдруг охватил непонятный, невесть откуда взявшийся страх – лицо Владислава сейчас могло испугать кого угодно. Черная безнадежность, смертная тоска, осознание своей обреченности: лицо приготовлено к казни и одновременно в нем было еще то, чему нет названия, но что было страшнее всего остального.
– Я! Я, я, я! – выкрикнул он, будто молот опустился на наковальню. – Я всему причина! Я освободил Сатану! Я открыл дорогу в мир Хозяину Преисподней, – он ударил себя в грудь.
«Безумец, – подумал Матвей, – их сейчас полно»
– Ты думаешь… Я знаю, ты думаешь – старый Владислав рехнулся? А?
В его голосе прозвучала бесконечная горечь. – Хотел бы я рехнуться. Слушай же, Матвей, слушай историю пришествия Дьявола в мир. Но сначала послушай, что было со мною после того как я бежал из поруба, убив сторожа и уведя лучшего коня с конюшни боярина Данилы Матвеевича.
Я вернулся к себе в Силезию, и обнаружил, что мой замок в руинах, а земли захватил сосед, кстати, мой родич. Я явился к нему, потребовать свое назад – тоже еще, дурень – и не успел я раскрыть рта, как меня схватили его кнехты, и швырнули в подвал.
Я вновь бежал, прирезав хозяина… Не буду говорить, как мне это удалось, и как все было дальше… Коротко – я стал разбойником. Да, представь себе – разбойником. Я грабил и убивал без малого два десятка лет. Грабил во Франции, в Немецкой Империи, в Италии и Чехии. Ходил за Дунай и в Далмацию, бывал в Константинополе, и тоже грабил. Грабил на море венецианских и сарацинских купцов, вместе с крестоносцами грабил Александрию и Антиохию. Я был удачлив – ни клейма, как видишь, ни отрубленных рук, ни даже особо опасных ран. Семь раз я бежал из тюрем, один раз – считай что из-под виселицы. Через мои руки прошло столько золота, что хватило бы, наверно, купить замок и зажить как знатному господину… Перепробовал я женщин таких и сяких – и дворянок, и баронесс, и мужичек.
Попав в Италию, я решил попробовать изменить свою жизнь, и поступил в войско герцога Висконти – не того, который сейчас, а его дяди…
За те два года я увидел столько злодейств, грабежей, убийств, чем за всю предыдущую…да и последующую жизнь до последних времен. Я видел целые улицы, вымощенные отрубленными головами – мужскими, женскими, детскими вперемешку; деревни по сотне домов, сожженные вместе с жителями; младенцев, зажаренных на вертелах…
Это было не по мне, и я ушел из кондотьеров, и вновь занялся прежним ремеслом, – продолжил Владислав, с каждым словом убыстряя свою речь.
Он уже явно не мог остановиться, найдя человека, которому мог до конца выговориться. Благо, Матвей, хоть и кривился от презрения, но все-таки слушал его.
– Уже подумывал, чтобы осесть где-нибудь в глуши, открыть харчевню, как иные мои собратья по ремеслу. Да… открыть харчевню! – хохотнул он.
Матвей невольно подался назад. На мгновение показалось что вот-вот с Владиславом случится истерика. Смутное предчувствие чего-то страшного все сильнее овладевало им, и словно завороженный, он продолжал недвижно стоять, опустив руки. Даже если бы Владислав сейчас вдруг бросился на него, выхватив свой меч, ряд ли русин сумел бы дать ему должный отпор.
Владислав вдруг замолчал. Тишину, нарушало лишь пофыркивание коней и скрип двери, терзаемой порывами ночного ветра. Матвей бросил косой взгляд на силезца. На лице того вновь появилось застарелое тупое отчаяние.
– Не раз и не два, говорю, я пытался изменить свою жизнь, но всякий раз… Должно быть сам Дьявол мешал мне покончить с большими дорогами. И я знаю теперь – почему. Но всё это теперь уже не важно. А важно вот что! – Владислав перешел на полушепот, заставляя Матвея невольно напрягать слух.
– А важно вот что… Последние шесть лет я скитался по западным немецким землям – по Лимбургу, Мецу, Лотарингии. Там я и встретил Дьяволицу…
От этих слов ледяным холодом зимней ночи повеяло вдруг на Матвея, хотя он еще не понял – о ком это сказано.
– Впрочем, тогда ее еще звали Катарина Безродная, и была она шлюхой и воровкой. Достаточно будет, если я скажу, что она не знала ни отца, ни матери и выросла среди таких, как я. Я сразу заметил, то она отличалась от обычных женщин – тех, что состояли в воровских шайках. Они, сколько я их видел, очень редко брались за оружие, даже самые прожженные. Заманить в засаду, навести на добычу, увести кошель, пока любовник спит, подсыпать дурман в пиво – это всегда. А она… она была совсем другой; она стреляла из арбалета лучше многих, кидала ножи, шпагой даже могла махать. Не очень, правда, ловко, но не в этом дело. И еще в ней была какая-то особенная злоба, злоба на весь мир, ненавидела она всех, даже собственных товарищей. Помню как-то, сильно пьяная, она рассказала про то, как в шестнадцать лет она убивала вместе с другими разбойниками, захваченных путников, чтобы те не донесли и не опознали их, и как утопила в реке четверых маленьких детей на глазах у матери. И было еще кое-что: она могла снять головную боль наложив руки, могла заговаривать кровь, могла без труда успокоить сторожевого пса, чтобы он не лаял и не бросался… Лошади тоже слушались одного ее слова. Она была… необычной… Мы сошлись с ней… Я знал многих женщин, но никогда не видел такой бесстыжей и развратной, как Катарина. Она знала, что это грех, знала – и наслаждалась этим грехом, и плевала на бога и на черта…
Матвей сглотнул скопившуюся во рту слюну: почему – то расхотелось плевать – хотя еще несколько мгновений назад он как раз намеревался плюнуть в лицо собеседника, и выхватить клинок.
– Я сам грешник! – взвизгнул Владислав, – иначе бы Сатана не победил бы меня. Но Катарина могла бы превзойти кого хочешь!! Он перевел дух, затем, взяв себя в руки, продолжил. – Потом мы ушли из шайки – я и она, и еще один, Якоб его звали… Якоб Содомик – ему нужны были только мальчишки. Мы устраивали засады на дорогах, дожидались, пока проедет одинокий всадник – или двое-трое. Она выходила на дорогу к ним и просила разрешения хотя бы пойти рядом, держась за стремя, говорила, что заблудилась. Четверо из пяти сразу предлагали ей сесть на круп коня или впереди себя или даже немедля пытались оттащить ее в придорожные кусты, а то и задрать подол прямо на дороге. В любом случае в ход шел кинжал. А мы с Якобом снимали оставшихся – если они были, из арбалета: сразу же как они останавливались, мы брали их на прицел… Затем сразу уходили прочь. Тела прятали где-нибудь подальше, обычно зарывали в лесу, на добытых конях пережигали клейма… Вот так и жили – и неплохо жили! – усмешка скривила рот.
А потом… вот тут-то и начинается самое главное.
Я вдруг, и с того ни с сего решил убить их обоих, и Катарину, и Якоба, забрать себе всю добычу – ее накопилось немало к тому времени. А ведь прежде я так не поступал! С каждым днем эта мысль мучила меня все сильнее, не давала покоя. Теперь-то я понимаю, о-о, теперь я понимаю… И еще эта головная боль – словно кто-то совал пальцы в мозги! – выкрикнул он вдруг, и Матвей увидел две слезинки, блеснувшие в свете факела.
– И вот я стал готовиться к их убийству. Я выбрал не нож и не стрелу, а яд… Всю жизнь я презирал яды… И еще одно: я знаю, как приготовить дюжину ядов, хоть никогда, говорю, не пользовался ими. Но тот яд, который я тогда сварил, – его рецепт подсказал мне, должно быть, сам Сатана, во всяком случае, я не смог потом вспомнить, откуда я его знаю. Мне всего-навсего надо было смешать какие-то совершенно безобидные травки, но получилось такое зелье – любой отравитель не пожалел бы золотишка за рецепт! О-о, как они умирали, хуже, чем на костре: там это бывает быстро, а здесь длилось несколько часов, почти всю ночь. Они не могли подняться – яд обездвижил их, они могли лишь громко кричать, хотя это им не могло помочь: дело было в очень глухом месте. Но клянусь тебе – если бы только кто и был, он бы бежал со всех ног, решив, что здесь бесы должно быть справляют свадьбу – так они вопили.
А знаешь, что в это время делал я? Почему я не прирезал их, чтобы не мучались? Я стоял неподвижно, и ничего не мог сделать, и тоже не мог пошевелиться! Я как будто окаменел… Даже пальцем двинуть не мог… Знаешь, у сарацин есть такая казнь – человеку перерезают все сухожилия, подсекают мышцы на спине, и человек не может пошевелиться, может только ползти как червяк…
Потом… я не помню, что было потом. Я просто закрыл глаза, когда открыл их, было уже утро. Она лежала там мертвая… нет, ты слушай, она была мертвая, как… как самый мертвый из мертвецов. Не дай Боже никому видеть, какое у нее было лицо!
А Якоб сгинул без следа… словно провалился. Не знаю, куда он подевался, и не хочу даже думать. Но тогда я почему-то не особо обеспокоился этим – все мои мысли были, как убраться отсюда подальше. Потом я выкопал могилу на старом болоте, зарыл в ней Катарину Безродную, забрал золото, даже одежду снял с нее, и ушел прочь.
Матвея, все время, пока он слушал этот жуткий, сбивчивый рассказ, бросало то в холод, то в жар.
«Ну конечно. Конечно же, он рехнулся! – повторял про себя, пытаясь отогнать нехороший, липкий страх, – Рассказывает про какую-то умершую бабу…»
– Совсем скоро, – продолжал между тем Владислав, – я услышал о какой-то войне за истинную веру и справедливость, царство Божье на Земле, которую будто бы ведет боговдохновенная Дева! Дева! – почти выкрикнул он с истерическим смешком. Да она отдалась за пол – талера любому! А за золотой – последнему шелудивому псу! И я отправился туда, надеясь, так уже не раз делал, погреть руки на чужом пожаре… Мне и в самом деле удалось кое-что поиметь… В Тулузе я и увидел Ее, – он расхохотался. – Да, да, ее!
– Кого? – помертвевшими вдруг губами спросил Матвей.
– Ее – Катарину Безродную! Разбойничью подстилку – Катарину– Светлую Деву! Ту, что побеждала королей и рыцарей, ту, что умерла от яда, поднесенного вот этими руками, – шагнув вперед, он протянул к Матвею свои грубые ладони.
Русин непроизвольно отшатнулся, будто бы Владислав сжимал в ладони руках извивающуюся гадюку.
– Но может быть ты ошибся, может, она просто похожа, такое бывает. Может быть, это ее сестра… ты же не знал… – выдавил из себя Матвей, чувствуя, как предательская слабость разливается по телу.
– Ха! Ха! Ха! Похожа? Я стоял в двух шагах от нее. Она прошла мимо, не узнав меня. А я вот узнал, хорошо ее узнал, увидал родинку на ее щеке, увидел шрам на шее – вот здесь, – он провел по горлу ребром ладони. – Сколько раз я целовал этот шрам… Я увидел след от ожога на ее груди… О-о, если бы ты мог знать, что я почувствовал в этот миг!! Ты думаешь, я испугался?! Нет! Я почувствовал кое-что другое, похуже! То был жар от пламени Ада!!! – Владислав в этом месте перешел на зловещий шепот. – Сила, страшная сила подчиняла людей так что они сами не понимали, не чувствовали ничего. Я понял, кто она, уже тогда, и сила ее перестала на меня действовать! Она дочь Дьявола, и в ней Его сила! – не сдержавшись, Владислав застонал.
Матвей неуверенно переступал с ноги на ногу, уже помысливая, как бы лучше удрать от этого обезумевшего ляха.
– Может быть, – неуверенно пробормотал он, – тебе показалось?
– Показалось? – вновь почти выкрикнул Владислав, так что кони испуганно всхрапнули. – Показалось, ты говоришь?! Слушай, ты еще не знаешь самого страшного. Потом, после того, как я бежал из Тулузы, мне столько раз это самое приходило в голову. И я решил проверить, не ошибаюсь ли я в самом деле… Я нашел то место и разрыл могилу. Она лежит там, где я ее закопал! Понимаешь, витязь, – лежит там! Та, которую я видел живой и здоровой, та, которая победила крестоносцев и прирезала папу как куренка. Она все это время лежала в могиле. Ха-ха-ха, смех да и только… Там она лежит до сих пор, да!
Матвей облегченно вздохнул. Нет, все-таки силезец определенно спятил. Только что сказал, что видел мертвое тело этой своей Катарины, но уверен, что она жива! Сумасшедший, иначе его и не назовешь. Бесы помутили его разум!
– Лежит там, как святые мощи, словно только вчера умерла. Я подумал еще, что надо бы сжечь падаль… Так вот, самое плохое было даже не все то, что я сказал тебе только что! Ее нельзя было ни сжечь, ни разрубить, ни вообще коснуться, вот так! Вокруг нее было что-то, что не давало притронуться к ней. Ты можешь представить, что я почувствовал, когда мой меч ударился о воздух так, что из под него брызнули искры?! Можешь??
В конюшне вновь наступила тишина, даже лошади как будто перестали жевать.
– Должно быть хочешь знать, что было потом? Потом… Потом я скитался по всем королевствам, как голодный волк… Я проходил мимо полей сражений, где тела лежали грудами чуть не вровень с городскими стенами, а от вороньего грая можно было оглохнуть. Я видел как в Мюнхене на главной площади, в здоровенном котле заживо сварили баварского короля, вместе со всей семьей. Я голодал, я жрал дохлых лошадей и обшаривал мешки мертвецов из-за сухарей и червивой солонины. Я замерзал в Альпах, когда прятался от остатков бургундского войска и швейцарских ратников. Я едва спасся во время пожара Флоренции. Я видел беженцев из Испании, на коленях моливших о корке хлеба, продававших своих детей алжирским работорговцам, чтобы прокормить остальных. Я видел целые страны, опустошенные чумой, целые мертвые селения и города… Видел людей, которых застала смерть: смердов, вповалку валявшихся на деревенских улицах, торговцев в лавках… монахов… Да, да – целые монастыри из мертвецов! И всё время, всё время я знал – это дело моих рук… Я молился – и Бог меня не слышал. Я пытался рассказать об этом другим людям – от меня бежали, считая сумасшедшим. Но я не сумасшедший, нет, нет, не подумай! Я пытался было внушить себе, что всё это и впрямь мой бред… Тогда и в самом деле почувствовал, что схожу с ума…
– Ну, что ты на меня уставился? – вдруг заорал Владислав. Прикончить думаешь? Не получится, не выйдет!… Я не дам себя убить! Я не хочу умирать – потому что там, после смерти, меня ждет…
– Ты… ты мог бы сказать… мятежникам, – невпопад вымолвил Матвей, пытаясь проглотить ком в горле. Зубы его непроизвольно скрежетнули, выбив короткую дробь.
– Убеждать людей, поклонявшихся ей как самому Иисусу Христу, что она кукла, сделанная Дьяволом? Владислав захохотал, как одержимый. – Да меня бы растерзали на месте, как делают со всеми, кто пытается идти против, кто не поддался бесовской силе. Они же не знали…
Распахнулась дверь, и в тускло освещенном квадрате появилась высокая фигура.
– Эй, Матьяш, что нужно от тебя этому швабскому свинопасу?
– Все хорошо, Дьердь, просто встретил старого знакомого, – не задумываясь, бросил тот, и даже прежде трудно дававшиеся ему угорские слова прозвучали на удивление четко – как будто с малолетства говорил на этом языке.
На мгновение он встретился глазами с Владиславом. Силезец, что – то
пробормотав, развернулся и вышел прочь.
Дьердь подошел к Матвею, хлопнул по плечу.
– Пошли. Мы уже волноваться начали: вышел лошадей кормить и пропал – словно съели…
Когда они вошли, в нос ударил аромат мяса, чеснока, обильно сдобренный перегаром и кислым вином. Вдохнув после ночной свежести тяжелый густой воздух, Матвей чихнул, не удержавшись.
Люди вкушали нехитрую похлебку, гвалт не прекратился, но притих, да и настроение улучшилось.
Немец в сутане и кольчуге мирно выпивал с купцами, добродушно похлопывая по плечу своего недавнего оппонента в религиозном споре. К ним присоединился и хозяин постоялого двора, решивший, должно быть, хоть немного развеять тоску. Все уже были пьяны. Из-за двери раздавались женские стоны и довольное уханье мужчины.
– Кто это все – таки был? – вновь спросил Дьёрдь, недовольно покусывая свисавший до подбородка ус.
– Старый знакомый, я же сказал, – уклончиво ответил Матвей. – Он служил когда-то у моего деда.
– Ну и рожа! – буркнул венгр, тотчас теряя интерес к теме. – Ты с ним поосторожнее – мало кто когда у кого служил? Не ровен час…
Матвей растерянно кивнул. Теперь, после всего, что он услышал от Владислава, ему больше не хотелось ни спать, ни есть, ни пить.
Словно тяжелая железная шапка сдавливала его голову, и шум развеселившихся постояльцев казался особо непереносимым и мучительным. Ах, и черт его понес в конюшню!
* * *
Информационно-логический блок ЮП-763-С.
Текущая информация о положении в континууме 29 уровня ствола 2748-991 главная ветвь 98 ответвление 81, основная планета, он же источник Сомы № СН-1123, раздел № 102 Реестра.
Предусмотренные планом мероприятия заморожены (см. сообщение информационно – логического блока АН-123709-КУ от 23 дня 599 цикла Э.В.П. и резолюцию Высших от 44 дня 599 цикла Э.В.П.). Состояние фактотума – стабильное, однако наблюдается тенденция к ухудшению. Стандартные мероприятия по восстановлению связи и управления проводятся в автоматическом режиме.
* * *
Мидр. Континент Аэлла. Атх.599 цикл Эры Второго Поколения, 139 день.
Зоргорн сосредоточенно глядел в испещренный разноцветными линиями шар, и лицо его с каждым мгновением становилось мрачнее тучи.
– Боюсь что это то не просто разновременность прохождения сигналов, это – сознательное их торможение, – молвил он неуверенно.
Таргиз невольно вскинул брови. Он уже не раз видел Наставника растерянным, но привыкнуть к этому все еще не мог.
– Ты полагаешь, Наставник, что она сознательно пытается уничтожить связующие формации? Что она осознала, что представляет из себя? Но если так, то она легко сможет блокировать любые наши действия.
Уж если фактотум научился управлять собственными В-полями, то… дальнейшее очевидно. Таргиз развел руками.
– Не знаю, – после долгой паузы, задумчиво произнес Зоргорн. – Быть может, тут задействованы какие либо неизвестные нам механизмы саморегуляции структур, ответственных за поддержание жизнедеятельности объекта. Но какая же сильная организация подсознания – несмотря на все эти стрессы, и на те варварские способы, каким она их пытается гасить, деструктивное воздействие на психику объекта минимальное.
Наставник снова погрузился в изучение хаотически мелькающих линий.
Все по-прежнему, уже ставшее привычным непонятное состояние фактотума, полная невозможность управления процессами. Скрепя сердце, Зоргорну пришлось представить Высшим график приостановления осуществления плана воздействия, а Высшие равнодушно, как ему показалось, утвердили его. Всю зиму и часть осени фактотум находился в каком-то полулатентном состоянии, почти не действуя, не покидая свою столицу среди корнуэльских холмов. Все их мероприятия, ставшие рутинными, одинаково заканчивались все тем же результатом – ничем. Ни малейшего отклика. Она вроде бы даже пыталась управлять своей огромной державой, рассылала указания в провинции, издавала законы. Иные из ее решений были абсурдны, иные – весьма толковы, но ни одно ни на йоту не способствовала осуществлению стоящих перед ними целей. И вот, с недавних пор, они стали отмечать некие непонятные изменения. Сначала в подсознании – в регистрах ментальной матрицы, ответственных за прогностику, а теперь и в эмоциональных блоках.
Вновь им предстоял просмотр записей контрольной аппаратуры, в поисках хоть малейшего намека на причину происшедшего с их детищем. Работа, которую нельзя было поручить ни одной, самой умной машине, потому что ни одна машина не может найти то, чего нет в ее памяти. Машина – только машина.
Зоргорн понуро опустил голову. Он уже не впервые чувствовал, как все, на что он так надеялся, начинает рушится, подобно песчаному замку, размытому водой.
* * *
Глава 2
Матвей не мог уснуть, хоть его тело настоятельно требовало отдыха. Пытаясь успокоиться, он ворочался с боку на бок, под старой попоной, заменявшей ему одеяло.
Мысли Матвея прыгали из стороны в сторону, как сухой горох в стручке… Что значил весь этот жуткий рассказ старого врага его семьи? Всего лишь горячечный бред сумасшедшего, чей разум не выдержал пережитого кошмара? Кто знает, то еще встретилось ему в скитаниях, кроме тех ужасов, о которых он рассказал… А может он обезумел от пыток, которым его подвергли, взяв его в плен, люди этой Дьяволицы?
Но все же – какое странное безумие!
Легче всего было бы не поверить ни единому слову из рассказа разбойника. Матвей и не поверил бы, начни Владислав говорить о рогатых и косматых демонах, с длинными клыками и крыльями летучих мышей, о серном запахе, и ведьмах слетевшихся на шабаш, чтобы приветствовать Дочь Дьявола… Но его рассказ был так странен и невероятен, так непонятен…
Конечно, Владислав вор и убийца, закоренелый душегуб, опозоривший разбоем свое рыцарское достоинство (последнее было в глазах Матвея едва ли не самым худшим его грехом). Можно ли такому верить? Но, с другой стороны, зачем ему лгать? Чего он хотел добиться своей ложью? И потом, ведь он сам первый начал этот разговор, сам подошел к Матвею, не будучи узнан…
А что если и впрямь он не лжет, и Дьявол действительно овладел им, чтобы тот помог ему превратить эту Катарину в свое орудие… Неужели человек этот выпустил в мир чудовищное бедствие?… Но тогда, – почему бы Дьяволу не вселиться прямо в нее? Зачем ему помощь какого-то ляха?
Что за мысли лезут ему в голову?!
Он дернулся, как от удара плетью. Что с ним? Неужели и правда поверил в истинность слов разбойника.
Внезапно русин покрылся ледяной испариной. Он вдруг представил себя на его месте, представил, как бы он жил, изо дня в день, наблюдая кровавый кошмар, творящийся на его глазах, и знал, что причина его – он сам. Неужели этот человек и впрямь виновен в случившемся?! Но может быть, и вправду только святые могут противостоять Дьяволу?
Неотвязная мысль вдруг возникла в его голове: ведь, отец и дед его тоже виновны, если подумать, что Владислав стал таким. И тетка Марфа… если Владислав не лжет. Выходит, то они виновны, виновны быть может сильнее остальных в переменах, случившихся с Владиславом? От этой простой мысли у Матвея перехватило дыхание. Но если так, раз отец его и дед умерли, выходит, именно Матвей должен дать ответ за их грехи?
Матвей невольно схватился за голову. Сердце, бьющееся и трепещущее, рвалось из груди, норовя если не вскочить наружу, так уж по крайней мере, сломать пару-другую ребер. Мысли – самые разные – неотступно терзали мозг, но ни одна не могла дать ему чего – то, похожего на покой.
Как ведь просто уехать с товарищами утром и забыть бред свихнувшегося старого разбойника! Просто уехать, как и намеревался, благо рядом есть верные друзья.
Но почему, почему он не может этого сделать? Что-то внутри противилось, рьяно противилось этой мысли.
В изнеможении Матвей закрыл глаза – кажется дремота взяла свое, пусть и ненадолго.
А вновь когда поднял веки – еле-еле не заорал в удивлении.
Прямо напротив него сидел Карел.
В свете каганца его лицо казалось белым, при этом чуть отливая странным серебром – как полированный камень в свете луны. Но глаза смотревшие с этого «лунного» лика на Матвея тем не менее были вполне живыми.
– Карел?? Ты как тут? – только и смог произнести Матвей. – С тобой все хорошо?
– Со мной все хорошо, другарь, – тихо кивнул пражский лекарь. – А вот с миром Божьем не так чтобы? Ты ведь это сам видел?
– Верно все ты говоришь… Матвей все еще пребывал в растерянности.
Как его уже полузабытый друг оказался тут? Почему он не видел его вечером среди гостей постоялого двора? Не ночью же он сюда прибыл – кто ж в здравом уме бродит по ночным дорогам, а тем более сейчас?
Или… Жутковатые мысли зашевелились в голове русина, и он уже было подумал протянуть руку к нежданному пришельцу. Карел только усмехнулся уголками губ, и двинувшаяся было десница витязя замерла.
– Не затем я пришел, друг русин, чтобы разговаривать долгие разговоры, – сообщил чех. Я только хочу сказать, что ты можешь помочь…
– Кому?? Почему-то русин решил, что помощь нужна Карелу.
– Всем, – пожал лекарь плечами. Христианам, язычникам, своей земле; себе, если повезет…
– Прости, друг, не пойму тебя, – помотал Матвей головой. Что делать-то надо?
– Мир божий спасать, друг. Я ведь для того и явился – не так-то просто это было сделать… Помнишь, наш последний разговор?
Если взят то, чем Она была раньше, и свести с нынешним, да еще прочесть то, что я тебе дал, – и все кончится…
Матвей вновь проснулся. Тени от Луны (ветер очистил, наконец, небеса), почти не двинулись.
Ну и сон! Воистину, прав был отец Никодим – не верь снам?
Сон??? И впрямь поверишь, что явился к нему спасенный им когда-то чешский лекарь, и дал непонятный совет.
Про что он говорил? То чем Она была раньше. Единственное что понятно – про кого сказано. Откуда ж знать – кем она была раньше? Никто не знает и того – кто она сейчас, а тут… Хотя… И тут Матвея как громом поразило.
Труп!…
Владислав что-то говорил про труп той колдуньи… Что он вроде бы нетленный. Вздор, конечно: нетленными могут быть только мощи святых, к которым ходят на поклонение. Да, Владислав что-то такое говорил о мощах… И что меч отскакивает от нее. Вот чушь – то! Или нет, не от нее, а вообще от воздуха. Не может быть! Хотя…
Мысли Матвея прыгали из стороны в сторону, как сухой горох в стручке… Что значил весь этот жуткий рассказ старого врага его семьи? Всего лишь горячечный бред сумасшедшего, чей разум не выдержал пережитого кошмара? Кто знает, то еще встретилось ему в скитаниях, кроме тех ужасов, о которых он рассказал… А может он обезумел от пыток, которым его подвергли, взяв его в плен, люди этой Дьяволицы?
Но все же – какое странное безумие!
Легче всего было бы не поверить ни единому слову из рассказа разбойника. Матвей и не поверил бы, начни Владислав говорить о рогатых и косматых демонах, с длинными клыками и крыльями летучих мышей, о серном запахе, и ведьмах слетевшихся на шабаш, чтобы приветствовать Дочь Дьявола… Но его рассказ был так странен и невероятен, так непонятен…
Конечно, Владислав вор и убийца, закоренелый душегуб, опозоривший разбоем свое рыцарское достоинство (последнее было в глазах Матвея едва ли не самым худшим его грехом). Можно ли такому верить? Но, с другой стороны, зачем ему лгать? Чего он хотел добиться своей ложью? И потом, ведь он сам первый начал этот разговор, сам подошел к Матвею, не будучи узнан…
А что если и впрямь он не лжет, и Дьявол действительно овладел им, чтобы тот помог ему превратить эту Катарину в свое орудие… Неужели человек этот выпустил в мир чудовищное бедствие?… Но тогда, – почему бы Дьяволу не вселиться прямо в нее? Зачем ему помощь какого-то ляха?
Что за мысли лезут ему в голову?!
Он дернулся, как от удара плетью. Что с ним? Неужели и правда поверил в истинность слов разбойника.
Внезапно русин покрылся ледяной испариной. Он вдруг представил себя на его месте, представил, как бы он жил, изо дня в день, наблюдая кровавый кошмар, творящийся на его глазах, и знал, что причина его – он сам. Неужели этот человек и впрямь виновен в случившемся?! Но может быть, и вправду только святые могут противостоять Дьяволу?
Неотвязная мысль вдруг возникла в его голове: ведь, отец и дед его тоже виновны, если подумать, что Владислав стал таким. И тетка Марфа… если Владислав не лжет. Выходит, то они виновны, виновны быть может сильнее остальных в переменах, случившихся с Владиславом? От этой простой мысли у Матвея перехватило дыхание. Но если так, раз отец его и дед умерли, выходит, именно Матвей должен дать ответ за их грехи?
Матвей невольно схватился за голову. Сердце, бьющееся и трепещущее, рвалось из груди, норовя если не вскочить наружу, так уж по крайней мере, сломать пару-другую ребер. Мысли – самые разные – неотступно терзали мозг, но ни одна не могла дать ему чего – то, похожего на покой.
Как ведь просто уехать с товарищами утром и забыть бред свихнувшегося старого разбойника! Просто уехать, как и намеревался, благо рядом есть верные друзья.
Но почему, почему он не может этого сделать? Что-то внутри противилось, рьяно противилось этой мысли.
В изнеможении Матвей закрыл глаза – кажется дремота взяла свое, пусть и ненадолго.
А вновь когда поднял веки – еле-еле не заорал в удивлении.
Прямо напротив него сидел Карел.
В свете каганца его лицо казалось белым, при этом чуть отливая странным серебром – как полированный камень в свете луны. Но глаза смотревшие с этого «лунного» лика на Матвея тем не менее были вполне живыми.
– Карел?? Ты как тут? – только и смог произнести Матвей. – С тобой все хорошо?
– Со мной все хорошо, другарь, – тихо кивнул пражский лекарь. – А вот с миром Божьем не так чтобы? Ты ведь это сам видел?
– Верно все ты говоришь… Матвей все еще пребывал в растерянности.
Как его уже полузабытый друг оказался тут? Почему он не видел его вечером среди гостей постоялого двора? Не ночью же он сюда прибыл – кто ж в здравом уме бродит по ночным дорогам, а тем более сейчас?
Или… Жутковатые мысли зашевелились в голове русина, и он уже было подумал протянуть руку к нежданному пришельцу. Карел только усмехнулся уголками губ, и двинувшаяся было десница витязя замерла.
– Не затем я пришел, друг русин, чтобы разговаривать долгие разговоры, – сообщил чех. Я только хочу сказать, что ты можешь помочь…
– Кому?? Почему-то русин решил, что помощь нужна Карелу.
– Всем, – пожал лекарь плечами. Христианам, язычникам, своей земле; себе, если повезет…
– Прости, друг, не пойму тебя, – помотал Матвей головой. Что делать-то надо?
– Мир божий спасать, друг. Я ведь для того и явился – не так-то просто это было сделать… Помнишь, наш последний разговор?
Если взят то, чем Она была раньше, и свести с нынешним, да еще прочесть то, что я тебе дал, – и все кончится…
Матвей вновь проснулся. Тени от Луны (ветер очистил, наконец, небеса), почти не двинулись.
Ну и сон! Воистину, прав был отец Никодим – не верь снам?
Сон??? И впрямь поверишь, что явился к нему спасенный им когда-то чешский лекарь, и дал непонятный совет.
Про что он говорил? То чем Она была раньше. Единственное что понятно – про кого сказано. Откуда ж знать – кем она была раньше? Никто не знает и того – кто она сейчас, а тут… Хотя… И тут Матвея как громом поразило.
Труп!…
Владислав что-то говорил про труп той колдуньи… Что он вроде бы нетленный. Вздор, конечно: нетленными могут быть только мощи святых, к которым ходят на поклонение. Да, Владислав что-то такое говорил о мощах… И что меч отскакивает от нее. Вот чушь – то! Или нет, не от нее, а вообще от воздуха. Не может быть! Хотя…