Страница:
В этот момент дверь квартиры №1 открылась, и кое-что сразу же не могло не привлечь внимания притаившегося за входом в подвал существа: никаких разговоров, даже слов на прощание, ничего.
Девушка (а это, несомненно, была она) закрыла дверь квартиры и направилась к выходу. Через десять секунд Герман услышал хлопок раскрывшегося зонта, потом ее шаги утонули в шелесте дождя.
Выходит, доктор Маркевич, получив свое, даже не потрудился проводить до дверей свою юную любовницу. Что означало это откровенное пренебрежение? Может, вышла ссора (например, док предложил что-нибудь экзотическое, чем вогнал девушку в конфуз)? Или… Нет, скорее, это походило на сделку: ты – мне, я – тебе. Так, видимо, и есть, иначе на кой бы черт ей понадобился этот старый козел.
Впрочем, все это Германа не волновало. Главное, в момент, когда она вышла – что-то произошло. Он еще не мог понять, что именно, но…
Он внимательно прислушался: кроме шума дождя, долетавшего с улицы, ему удалось расслышать лишь низкий лай крупной собаки – дога или сенбернара – на третьем или четвертом этаже. И, выскользнув из своего укрытия, приблизился к двери дока Маркевича.
Тот слил воду в туалете. А затем…
Затем Герман наконец понял, что его смутило в момент ухода его гостьи.
Он запер подвал на ключ и снова вернулся к квартире №1. Осторожно нажал на ручку дверей и толкнул вперед.
Уходя, девушка забыла (а может, сделала это намеренно) повернуть «собачку» дверного замка.
Он не услышал щелчка – вот что это было.
Он распахнул дверь (навесы повернулись бесшумно) и, сделав два шага вперед, увидел Маркевича, который сидел к нему спиной с книгой в руках. Над ним висело включенное бра, выхватывая врача из общего полумрака комнаты ярким кругом света, словно сценический прожектор – актера, играющего немую роль в затянувшемся акте нудной пьесы. Не выдержав, все зрители покинули зал, оставив его «доигрывать» в одиночестве.
Форточка за тяжелыми гардинами зловеще скрипнула, будто реагируя на появление нового персонажа – жуткого существа из детских снов.
Герман неожиданно вспомнил, что он совершенно голый, поскольку его разнесло до такой степени, что он не мог влезть ни в какую одежду из своего гардероба. Впрочем, за Порогом это не имело никакого значения. Или почти никакого. Что решит док Маркевич, увидев его, Германа не волновало (вряд ли тот вообще примет его за человека). А вот дождь… Вода, видимо, стала катализатором разрушительных процессов. Когда он попал под дождь, гниющие язвы покрыли все тело, расползаясь по нему, словно щупальца раковой опухоли. Из них сочилась какая-то зеленоватая дрянь наподобие той, что он блевал в первые дни. Благо Герман совершенно ничего не чувствовал.
Он стоял целую минуту, рассматривая Маркевича.
Врач до сих пор не реагировал на запах разложения, расползавшийся по комнате. Сам же Герман только знал о его существовании.
Пора было взять этого слизняка за горло и вытрясти все, что тот знал о Добром Докторе, который отправил его в увлекательное путешествие под названием Долгое Погребальное Турне.
«Слушай, а почему немного не развлечься с этим говнюком?» – хихикнул в голове Германа ехидный голосок.
Существо, похожее на прошлогоднего утопленника, недобро ухмыльнулось.
Итак, СВЕТ!.. КАМЕРА!..
К тому же, Маркевич, вот-вот мог выбросить от страха какой-нибудь фокус, не входящий в «сценарий» – выскочить на лестничную площадку или завопить на весь дом до того, как он успеет заткнуть ему пасть.
Но главное, до Германа вдруг дошло, что это – вовсе НЕ ИГРА.
Глядя на закрывшегося руками и хнычущего почти по-детски Большого Любителя Молодежи, Герман ощутил в позвоночнике уже знакомые раскаленно-ледяные волны накатывающей нечеловеческой ярости.
Он опустил руку на плечо дрожащего Маркевича и сжал его, словно кусок поролоновой плоти тряпичного чучела.
УБЕЙ ЕГО! СМЕЛЕЕ! ОН ЗАСЛУЖИЛ! – подбодрил голос, тот, которому невозможно не поверить. Голос, так похожий на его собственный.
Верно, это больше не игра.
Это не было игрой с самого начала.
Он сжал плечо врача еще сильнее, ощущая глубоким осязанием, как суставы стали отделяться один от другого, слыша, как в этот момент Маркевич опорожняется себе в штаны…
УБЕЙ ЕГО! – яростная обжигающая мысль, раскаленно-ледяная спица, пронизывающая позвоночник, и утихомирить ее можно только одним способом.
УБЕЙ! ОН С НИМИ ЗАОДНО!
С ними?
Герман несколько ослабил хватку и наклонился к самому уху Маркевича:
– Ты ведь… Добрый Доктор?
Ответ Маркевича заставил его поколебаться – Плохой Доктор?!
Хорошо, пусть живет…
Где-то рядом слышалось басистое гудение невидимой мухи, зачарованной ароматом его разлагающейся плоти, что наводило на размышления о некрофилии большинства земных созданий из шустрой компании насекомых. Крошечных монстров – безжалостных, не знающих сомнений и страха – и одновременно таких наивно-непосредственных, что, будь они чуточку больше, то безраздельно властвовали бы над миром.
Минуло двое суток со дня визита к Маркевичу. С тех пор Герман ни разу, ни днем, ни ночью, не покидал пределов своего Убежища.
У него даже возникла забавная мысль, что появись он на людях в светлое время, это послужило бы поводом для грандиозной сенсации (если бы, разумеется, им еще до этого не успели заняться специальные службы, в основном, секретные). Интересно, как звучали бы заголовки газет?
ЖИВОЙ МОНСТР НА УЛИЦАХ ЛЬВОВА!
Или что-то вроде:
ВТОРОЙ ЗАЛП ЧЕРНОБЫЛЯ – БЛИЗИТСЯ ВОЛНА НАСТОЯЩИХ ПОСЛЕДСТВИЙ!
Очень возможно, что именно так.
И, конечно, сообщения в вечернем выпуске новостей. Глядя в камеру со скабрезной миной – «Это похоже на полнейший бред… но я всего лишь выполняю свою работу…» – диктор произносит:
– …Сегодня на одной из улиц старинного Львова толпа из нескольких сотен людей, держась на безопасном расстоянии, окружила… человекообразное существо, словно шагнувшее прямо со страниц романа ужасов. Срочно выехавший на место происшествия оперативный наряд с трудом сумел пробиться сквозь толпу. В давке пострадало…
Потом краткий рассказ о начале необычного следствия, демонстрация сделанных наспех любительских снимков, по качеству точь-в-точь таких же, как с изображениями НЛО. Заявления каких-нибудь уполномоченных типов при галстуках. Противоречащие друг другу идиотские версии случившегося каких-то, не понятно откуда взявшихся экспертов.
А под занавес – обещание миллионам телезрителей держать в курсе дальнейшего развития событий и анонс скорого выхода специальной программы, посвященной суперзвезде уходящего века Герману – забывшему дорогу к своему кораблю Марсианину…
Однако он вовсе не собирается становиться суперзвездой – ни города, ни планеты, ни века, ни даже одного дня.
Назойливая муха продолжала гудеть где-то рядом, словно через гостиную проходила линия электропередачи.
Все из-за проклятой вони… Неощутимая для него, она могла запросто всполошить соседей.
Более суток Герман потратил на то, чтобы позатыкать и позамазывать все щели в квартире, используя все пригодные для этого материалы, бывшие в его распоряжении: от канцелярского клея и полосок нарезанной бумаги до старых жевательных резинок.
Из-за отсутствия нормального осязания работа продвигалась чертовски медленно. Ему потребовалось двадцать восемь часов. Не заклеенной осталась только одна форточка – для доступа свежего воздуха, которую он чуть-чуть приоткрывал в ночное время. Что бы там с ним не происходило, воздух был ему нужен.
Потом он просто рухнул на пол и мгновенно провалился в тяжелый черный сон.
Проснувшись, Герман сразу занялся планированием нового маршрута. К цели, на которую указал Маркевич.
Чтобы свести риск к минимуму – при составлении этого маршрута ему требовалась карта.
А пока он с интересом рассматривал стену, где демонстрировался увлекательный фильм из жизни его соседей.
Жужжание мухи стало казаться неправдоподобно громким, будто по комнате кружил сошедший с ума вентилятор.
Впрочем, Герман ее видел.
Муха уселась на краешек стула между его ног… Хлоп!.. – должно быть, последняя во всей квартире.
На «экране» стены двигались два пестрых размытых пятна, напоминающих человеческие силуэты. Один высокий, другой – чуть ниже. Стас и его жена Ольга. Пару раз Герман проводил с ними уик-энды. Они жили в другом подъезде, но его квартира граничила двумя комнатами с их обителью.
Пара танцевала под песню Криса Ри «Дорога в ад». По яркому зеленовато-желтому пятну над ними угадывалась включенная люстра.
При желании он легко мог подслушать, о чем они говорят.
Он продолжал меняться…
И мог только гадать, как далеко способен зайти этот процесс.
С другой стороны, какое это имело значение, если он продолжал разлагаться с устрашающей скоростью. Еще немного и его тело буквально начнет разваливаться на куски. Что ему тогда, спрашивается, делать? Заполучить патент на новый конструктор под маркой «Собери себя сам»? Или больше подходит – разбери?
Пара больше не танцевала, хотя теперь от них доносилась мелодичная тема Эндрю Ллойд-Уэббера. Стас и Ольга теперь просто стояли обнявшись, только на уровне их голов сохранялась еле уловимое движение, будто они пытались коснуться кончиками носов с закрытыми глазами. Затем силуэт повыше отступил куда-то в сторону, исчезнув на мгновение из поля зрения, и шарообразное сияние вверху стало меркнуть, остывая.
Силуэты вновь сблизились, становясь ярче, переливаясь всеми цветами радуги и превращаясь в один цельный искрящийся орнамент.
– Это секс… Сейчас они займутся сексом, – прокомментировало существо, бывшее некогда Германом.
Новой целью был Добрый Доктор по фамилии Лозинский.
Внезапный звон бьющегося стекла заставил его вздрогнуть.
Из-под портьеры вывалилось несколько крупных осколков. Приблизившись к окну, Герман выглянул в узкую щель. По противоположной стороне улицы спешно удалялись два силуэта.
Он сильнее напряг синее зрение, одновременно ослабляя красное, и почти не удивился, узнав в одной из фигур двоюродного брата Алекса – здоровенного двадцатидвухлетнего балбеса, который частенько околачивался в офисе компании, клянча деньги у своего преуспевающего родственника. Герман даже не мог припомнить его имени, но внешне тот давно примелькался. Второго, с длинными патлами, он не знал.
И что же сие должно означать? Впрочем, он нисколько не сомневался, что за этой выходкой стоит Алекс.
Прозрачный намек… на что? С его уходом у компании возникли проблемы? Что ж, вполне возможно – многие важные контакты находились в руках Германа.
Ах, да! Конечно… Он вдруг вспомнил, что на днях должно было состояться подписание нескольких важных договоров, над которыми именно он и корпел.
Чертовски важных.
Выходит, не состоялось?
Ответ очевиден.
«Однако ж, Алекс… – Герман криво усмехнулся и расправил портьеру на окне. – Ну и гнида! Чего же он желает добиться таким образом?»
Просто смешно…
«Но, – кольнула Германа тревожная мысль, – выходит, тот знал, что я нахожусь дома. Кто-то следил днем за окнами?»
Нет, вряд ли. Скорее, Алекс предполагал, что Герман дома или бывает время от времени. Или когда-нибудь появится, поскольку днем последние несколько суток окна были плотно зашторены, а по вечерам в квартире не включается свет. Значит, просто предполагал. И что? Вот так по-мальчишески разбить окно…
Ответ пришел сам собой, когда нога Германа зацепила что-то твердое, покатившееся по полу с жестким и одновременно шуршащим звуком.
Это оказался обернутый листом бумаги камень, которым и было разбито окно.
Герман нагнулся и развернул послание.
Почерк принадлежал не Алексу, а, скорее всего, той руке, которая его сюда зашвырнула. Хотя сама «депеша», естественно, от него. Квадратными, почти печатными буквами синей шариковой ручкой было выведено:
«Тебе лучше объявиться. Когда закончишь кое-что, можешь катиться ко всем чертям».
Что ж, коротко и ясно.
В самом низу листка, явно вырванного из тетради, вместо постскриптума значилось:
«срок до 20-го октября».
Ага, вот теперь все окончательно встало на свои места, каждое яйцо в соответствующей ячейке лотка. Подписание договоров, как он и предполагал, действительно не состоялось, однако – выяснилась подробность, – было перенесено на 20-е октября, а от Германа требовалось лишь принять личное участие, чтобы на этот раз все прошло, как по маслу… затем он мог катиться ко всем чертям. Во как!
Конечно, Его Мудейшеству Алексу ничего не стоило бы просто позвонить Герману, но, видимо, тот не был настроен на какие бы то ни было разговоры, и посчитал, что в сложившихся обстоятельствах такой способ окажется более действенным.
Что ж, на человека, многие годы считавшегося его лучшим другом, это было совсем не похоже, а вот на Алекса – сегодняшнего Алекса – тянуло в самый раз.
Прежде чем вернуться к карте, чтобы продолжить составление маршрута, Герман занялся разбитым окном. Он вскользь вспомнил, как однажды ему предлагали установить пластиковые окна – пожалуй, не стоило откладывать это дело. В наружном стекле камень пробил лишь дырку размером со средний кулак; от нее, извиваясь ломаными линиями, к краям рамы разбегалось несколько серебристых трещин. Но внутреннее стекло вылетело почти целиком. Герман залатал отверстие с помощью прозрачной клеенки, обмазав ее по краям остатками клея.
По всей видимости, звон бьющегося стекла не привлек особого внимания соседей. Отлично.
Закончив с окном, Герман вновь занялся картой, моментально переключив на нее все свое внимание – ни одна мысль, о недавнем происшествии не тревожила его. Скомканное в «снежок» послание, прилетевшее к нему в дом посредством булыжника, как барон Мюнхгаузен на пушечном ядре, забытое, валялась в углу гостиной.
Герман аккуратно сложил карту города, затем его взгляд внезапно застыл, словно у человека, вспомнившего о чем-то важном. С той лишь разницей, что люди в подобные моменты обычно не склоны ухмыляться от уха до уха.
Когда, наконец, в его глазах появилось выражение, похожее на осмысленное, он направился быстрыми уверенными шагами в коридор, кое-как освободил входные двери от герметизирующих полосок бумаги и выскользнул из квартиры.
Ключ от замка остался под ковриком.
Телефон затрезвонил, когда он входил в гостиную. В ночной тиши трели казались оглушительными. Герман чертыхнулся, жалея, что в свое время не поменял это старье с цифровым диском на современную модель.
Затем удивленно сверился с часами: 01:17.
Бывший босс и друг решил снизойти до личного контакта? Либо…
Телефон загремел снова.
Проклятье!
Несколько секунд Герман простоял в нерешительности – снимать трубку или нет? Что-то подсказывало…
Пока Герман раздумывал, телефон успел подать голос еще дважды. Наконец до него дошло, что короткие интервалы между сигналами означают междугородную связь.
Герман снял трубку.
– Алло? Как вы меня слышите? – прозвучало из динамика трубки, и, не дожидаясь от ответа, женский голос сообщил: – Сейчас будете разговаривать с Канадой.
Герман испытал одновременно и облегчение, и досаду – отец или мать (все верно, сейчас там практически обеденное время). Как некстати! Ну тогда уж лучше мать.
В трубке раздалось пару щелчков, затем он услышал:
– Алло! Герман! – как назло слышимость была отличной. Все-таки отец. Будто звонил из соседнего дома или горланил Герману прямо в ухо через свернутый в трубочку журнал.
Чтобы имитировать плохую связь, он отвел микрофон подальше ото рта, перевернув трубку почти на 180 по вертикали, оставляя динамик прижатым к уху.
– Привет, папа.
Отец секунду молчал.
– Что с твоим голосом? – его тон не просто был подозрительным, казалось, он пытался увидеть Германа, как следует рассмотреть, будто обычная телефонная связь могла передать изображение собеседника на другом конце провода, даже если тот пользовался древним как мир дисковым аппаратом.
Герман поморщился: вот чертов старик!
– Телефон барахлит.
– Телефон? – отец никогда не принадлежал к тем, кого можно было так вот запросто провести. – Значит, телефон? – и неожиданно взорвался: – Прекратите меня разыгрывать, я вам не мальчик! По-вашему, я не способен отличить голос собственного сына от… Позовите Германа! И вообще, кто вы такой?
Несколько секунд Герман молча соображал.
– Немедленно позовите Германа! И не начинайте убеждать, что я набрал неправильный номер!
Герман уже жалел, что вообще прикоснулся к телефону – он не ожидал, что старик бросится с места в карьер.
– Я бы хотел вас предупредить, молодой человек… или не знаю, какой вы там… что ваше присутствие в доме моего сына в столь поздний час… сколько там у вас? – половина второго ночи или около того? – мне очень не нравится! Объясните, где Герман и что вы там делаете? Учтите, я прямо сейчас могу связаться кое с кем во Львове, чтобы проверить, что там происходит! Вы поняли меня?
Хуже всего – старик действительно мог это сделать. Однако пока отец выплескивал свою тираду, Герман собрался с мыслями (точнее даже, ощутил ледяное равнодушие к происходящему), и угроза старика, хотя и реальная, его ни сколько не взволновала.
– Послушайте, к чему вся эта паника? – холодно улыбаясь, произнес он в трубку, приведенную уже в нормальное положение. – Герман просто отправился в длительную командировку по делам компании, вот и все. А перед отъездом попросил меня присмотреть за его квартирой. Сожалею, что он забыл вас об этом уведомить.
Старик некоторое время молчал.
– А вы, простите… кто?
– Друг.
– Ах, вот как… друг, – по тону отца Герман наконец понял…
«Все ясно, он считает меня гомиком!»
Если раньше отец только подозревал, то теперь – с этого момента – знал (или вообразил, что знает уже наверняка) о сексуальных предпочтениях своего сына.
Поводом для этих подозрений послужило резкое изменение в поведении Германа в шестнадцать лет после поездки в Ригу (отец, видимо, догадался, что с ним за тот недельный промежуток времени – бесконтрольный промежуток – что-то произошло). Когда он резко прекратил встречаться с девчонками (и всячески уходил от наводящих тем в разговорах) и либо сидел дома, либо проводил время исключительно в мужском обществе, чаще всего с Алексом, или в компаниях одноклассников, а затем – университетских однокурсников.
Сейчас Герман был готов поспорить, что старик уже тогда всячески пытался уловить в его поведении некую жеманность и характерные для «голубых» манеры. Но отец никогда не задавал ему прямых вопросов и не заводил разговоров на тему сексуальных меньшинств, даже не интересовался, как Герман относится к такому явлению вообще. Лишь однажды утром, когда Герман, которому тогда было семнадцать, вернулся домой после ночевки дома у Алекса, родители которого уехали в тот момент на несколько дней куда-то отдохнуть, отец, как бы между прочим, спросил: «Гера, вы с Сашей ничем таким не занимались?» Он тогда подумал, что отец имел в виду, не употребляли ли они спиртное или наркотики, но истинный смысл этого вопроса Герман понял намного позже. Как и тот особенный взгляд отца.
Теперь старик наверняка думал, что упустил нечто важное в прошлом, когда так и не смог понять до конца своего сына. А сейчас полагал, что обнаружил бесспорные доказательства своим давним подозрениям (когда он произнес «Ах, вот как… друг…» – в его интонации прозвучало и какое-то горькое торжество, и обида, а главное – почему это случилось так поздно, слишком поздно, чтобы теперь он мог вмешаться и что-то изменить), наконец-то застукав любовника Германа ночью в его квартире. Убежденный в своей абсолютной правоте, отец даже не учитывал, что Герман действительно мог находиться в отъезде, а человек, с которым он беседует («Я-то тебя сразу раскусил, паршивый педераст!»), на самом деле исповедует стопроцентно гетеросексуальный образ жизни.
Сейчас эта ситуация могла Германа лишь позабавить: его старик искренне считал, что педофилия – это худшее, что может произойти в жизни с его сыном. Герман даже хихикнул мимо трубки.
– И когда же он вернется? – спросил отец потускневшим голосом, в котором отчетливо звучали враждебно-брезгливые интонации: «Что, черт возьми, происходит, почему я вынужден разговаривать с этим ублюдком, предпочитающим использовать задний проход мужской задницы…»
– Точно пока не известно. Это будет зависеть от того, как сложатся обстоятельства…
– В каком он городе? – перебил старик.
– В… Киеве.
– Герман не оставлял номер тамошнего телефона, чтобы с ним связаться?
– К сожалению, нет.
– Так когда же он все-таки намерен появиться дома?
«Ого! Оказывается, старик способен устроить перекрестный допрос даже по телефону!»
– Может быть, через две или три недели.
– А вы что там у него… спите?
– Не каждый день, раз или два в неделю.
– Так значит, Герман отсутствует уже давно?
– Да, около двух недель, или, скорее, дней девять, – поправился Герман, назвав дату своего отъезда в Погребальное Турне. В какой-то степени это было правдой: Герман – тот Герман – уехал именно тогда. И еще не вернулся.
Что же касалось других дат, относившихся к его возвращению…
– Что ж, ладно, – внезапно более покладисто произнес отец, – недели через две я обязательно перезвоню, – он особо подчеркнул «обязательно».
Герман кивнул, словно старик мог его видеть, и посмотрел себе под ноги, где на полу за время их беседы образовалась лужица свежей крови. Она скапывала из разкуроченной шеи оторванной собачьей головы, которую Герман держал во время всего разговора правой рукой за одно ухо. Второе свисало вниз вдоль морды, покрытой свалявшейся рыжевато-коричневой шерстью; на лбу темнело похожее на кляксу пятно черного окраса. Приоткрытая пасть обнажала желтые зубы и пару сточенных нижних клыков; между ними вывалился, покачиваясь в такт движениям Германа, длинный грязно-розовый язык, на котором тускло поблескивала еще не высохшая слюна, смешанная с остатками последнего ужина собаки. По краям пасти упругими сосульками подрагивала кровавая пена. Открытые глаза, уже начавшие затягиваться мутной пленкой, напоминающей катаракту, грустно созерцали окружающее пространство.
– Если Герман вернется раньше, передайте, что звонил отец. Ну, пока… друг, – не дожидаясь, когда ему ответят, старик положил трубку.
Заныли гудки.
– Пока-пока… – сказал Герман в пустоту, кладя трубку телефона на рычаги.
Затем поднял голову дворняги на уровень своих глаз и посмотрел в ее быстро мутнеющие зрачки-пуговицы.
– Ты слышал? Он считает меня педиком! – Собачья голова неопределенно покачивалась, будто взвешивая каждое слово. – Нет, он дейст…
В этот момент невидимая могучая рука швырнула Германа на пол.
Голова собаки с грохотом свалилась на паркет и как бильярдный шар покатилась по гостиной, отчего во все стороны полетели кровавые плевки, пока, наконец, не уткнулась в портрет маленького Геры.
Герман бился в конвульсиях, сжав бесчувственными ладонями виски.
Начался третий приступ…
Глава 7
Девушка (а это, несомненно, была она) закрыла дверь квартиры и направилась к выходу. Через десять секунд Герман услышал хлопок раскрывшегося зонта, потом ее шаги утонули в шелесте дождя.
Выходит, доктор Маркевич, получив свое, даже не потрудился проводить до дверей свою юную любовницу. Что означало это откровенное пренебрежение? Может, вышла ссора (например, док предложил что-нибудь экзотическое, чем вогнал девушку в конфуз)? Или… Нет, скорее, это походило на сделку: ты – мне, я – тебе. Так, видимо, и есть, иначе на кой бы черт ей понадобился этот старый козел.
Впрочем, все это Германа не волновало. Главное, в момент, когда она вышла – что-то произошло. Он еще не мог понять, что именно, но…
Он внимательно прислушался: кроме шума дождя, долетавшего с улицы, ему удалось расслышать лишь низкий лай крупной собаки – дога или сенбернара – на третьем или четвертом этаже. И, выскользнув из своего укрытия, приблизился к двери дока Маркевича.
Тот слил воду в туалете. А затем…
Затем Герман наконец понял, что его смутило в момент ухода его гостьи.
Он запер подвал на ключ и снова вернулся к квартире №1. Осторожно нажал на ручку дверей и толкнул вперед.
Уходя, девушка забыла (а может, сделала это намеренно) повернуть «собачку» дверного замка.
Он не услышал щелчка – вот что это было.
* * *
Оказавшись в квартире Великого Охотника на юных практиканток, Герман направился вдоль длинного коридора. Через прямоугольную щель по периметру косяка одной из дверей сочился свет. Из комнаты не доносилось ни звука.Он распахнул дверь (навесы повернулись бесшумно) и, сделав два шага вперед, увидел Маркевича, который сидел к нему спиной с книгой в руках. Над ним висело включенное бра, выхватывая врача из общего полумрака комнаты ярким кругом света, словно сценический прожектор – актера, играющего немую роль в затянувшемся акте нудной пьесы. Не выдержав, все зрители покинули зал, оставив его «доигрывать» в одиночестве.
Форточка за тяжелыми гардинами зловеще скрипнула, будто реагируя на появление нового персонажа – жуткого существа из детских снов.
Герман неожиданно вспомнил, что он совершенно голый, поскольку его разнесло до такой степени, что он не мог влезть ни в какую одежду из своего гардероба. Впрочем, за Порогом это не имело никакого значения. Или почти никакого. Что решит док Маркевич, увидев его, Германа не волновало (вряд ли тот вообще примет его за человека). А вот дождь… Вода, видимо, стала катализатором разрушительных процессов. Когда он попал под дождь, гниющие язвы покрыли все тело, расползаясь по нему, словно щупальца раковой опухоли. Из них сочилась какая-то зеленоватая дрянь наподобие той, что он блевал в первые дни. Благо Герман совершенно ничего не чувствовал.
Он стоял целую минуту, рассматривая Маркевича.
Врач до сих пор не реагировал на запах разложения, расползавшийся по комнате. Сам же Герман только знал о его существовании.
Пора было взять этого слизняка за горло и вытрясти все, что тот знал о Добром Докторе, который отправил его в увлекательное путешествие под названием Долгое Погребальное Турне.
«Слушай, а почему немного не развлечься с этим говнюком?» – хихикнул в голове Германа ехидный голосок.
Существо, похожее на прошлогоднего утопленника, недобро ухмыльнулось.
Итак, СВЕТ!.. КАМЕРА!..
* * *
Но игра под названием «Найди Своего Монстра» Герману вскоре наскучила.К тому же, Маркевич, вот-вот мог выбросить от страха какой-нибудь фокус, не входящий в «сценарий» – выскочить на лестничную площадку или завопить на весь дом до того, как он успеет заткнуть ему пасть.
Но главное, до Германа вдруг дошло, что это – вовсе НЕ ИГРА.
* * *
Маркевич извивался на полу и скулил – очень легко Герман получил то, ради чего пришел: имя и адрес Доброго Доктора. Его Дока.Глядя на закрывшегося руками и хнычущего почти по-детски Большого Любителя Молодежи, Герман ощутил в позвоночнике уже знакомые раскаленно-ледяные волны накатывающей нечеловеческой ярости.
Он опустил руку на плечо дрожащего Маркевича и сжал его, словно кусок поролоновой плоти тряпичного чучела.
УБЕЙ ЕГО! СМЕЛЕЕ! ОН ЗАСЛУЖИЛ! – подбодрил голос, тот, которому невозможно не поверить. Голос, так похожий на его собственный.
Верно, это больше не игра.
Это не было игрой с самого начала.
Он сжал плечо врача еще сильнее, ощущая глубоким осязанием, как суставы стали отделяться один от другого, слыша, как в этот момент Маркевич опорожняется себе в штаны…
УБЕЙ ЕГО! – яростная обжигающая мысль, раскаленно-ледяная спица, пронизывающая позвоночник, и утихомирить ее можно только одним способом.
УБЕЙ! ОН С НИМИ ЗАОДНО!
С ними?
Герман несколько ослабил хватку и наклонился к самому уху Маркевича:
– Ты ведь… Добрый Доктор?
Ответ Маркевича заставил его поколебаться – Плохой Доктор?!
Хорошо, пусть живет…
* * *
В четырех кварталах от дома врача Герман резко свернул с темной обочины дороги и разнес в щепки детские деревянные качели…* * *
Герман сидел в центре своей темной гостиной, разглядывая стену, которая разделяла его квартиру с соседней.Где-то рядом слышалось басистое гудение невидимой мухи, зачарованной ароматом его разлагающейся плоти, что наводило на размышления о некрофилии большинства земных созданий из шустрой компании насекомых. Крошечных монстров – безжалостных, не знающих сомнений и страха – и одновременно таких наивно-непосредственных, что, будь они чуточку больше, то безраздельно властвовали бы над миром.
Минуло двое суток со дня визита к Маркевичу. С тех пор Герман ни разу, ни днем, ни ночью, не покидал пределов своего Убежища.
У него даже возникла забавная мысль, что появись он на людях в светлое время, это послужило бы поводом для грандиозной сенсации (если бы, разумеется, им еще до этого не успели заняться специальные службы, в основном, секретные). Интересно, как звучали бы заголовки газет?
ЖИВОЙ МОНСТР НА УЛИЦАХ ЛЬВОВА!
Или что-то вроде:
ВТОРОЙ ЗАЛП ЧЕРНОБЫЛЯ – БЛИЗИТСЯ ВОЛНА НАСТОЯЩИХ ПОСЛЕДСТВИЙ!
Очень возможно, что именно так.
И, конечно, сообщения в вечернем выпуске новостей. Глядя в камеру со скабрезной миной – «Это похоже на полнейший бред… но я всего лишь выполняю свою работу…» – диктор произносит:
– …Сегодня на одной из улиц старинного Львова толпа из нескольких сотен людей, держась на безопасном расстоянии, окружила… человекообразное существо, словно шагнувшее прямо со страниц романа ужасов. Срочно выехавший на место происшествия оперативный наряд с трудом сумел пробиться сквозь толпу. В давке пострадало…
Потом краткий рассказ о начале необычного следствия, демонстрация сделанных наспех любительских снимков, по качеству точь-в-точь таких же, как с изображениями НЛО. Заявления каких-нибудь уполномоченных типов при галстуках. Противоречащие друг другу идиотские версии случившегося каких-то, не понятно откуда взявшихся экспертов.
А под занавес – обещание миллионам телезрителей держать в курсе дальнейшего развития событий и анонс скорого выхода специальной программы, посвященной суперзвезде уходящего века Герману – забывшему дорогу к своему кораблю Марсианину…
Однако он вовсе не собирается становиться суперзвездой – ни города, ни планеты, ни века, ни даже одного дня.
Назойливая муха продолжала гудеть где-то рядом, словно через гостиную проходила линия электропередачи.
Все из-за проклятой вони… Неощутимая для него, она могла запросто всполошить соседей.
Более суток Герман потратил на то, чтобы позатыкать и позамазывать все щели в квартире, используя все пригодные для этого материалы, бывшие в его распоряжении: от канцелярского клея и полосок нарезанной бумаги до старых жевательных резинок.
Из-за отсутствия нормального осязания работа продвигалась чертовски медленно. Ему потребовалось двадцать восемь часов. Не заклеенной осталась только одна форточка – для доступа свежего воздуха, которую он чуть-чуть приоткрывал в ночное время. Что бы там с ним не происходило, воздух был ему нужен.
Потом он просто рухнул на пол и мгновенно провалился в тяжелый черный сон.
Проснувшись, Герман сразу занялся планированием нового маршрута. К цели, на которую указал Маркевич.
Чтобы свести риск к минимуму – при составлении этого маршрута ему требовалась карта.
А пока он с интересом рассматривал стену, где демонстрировался увлекательный фильм из жизни его соседей.
Жужжание мухи стало казаться неправдоподобно громким, будто по комнате кружил сошедший с ума вентилятор.
Впрочем, Герман ее видел.
Муха уселась на краешек стула между его ног… Хлоп!.. – должно быть, последняя во всей квартире.
На «экране» стены двигались два пестрых размытых пятна, напоминающих человеческие силуэты. Один высокий, другой – чуть ниже. Стас и его жена Ольга. Пару раз Герман проводил с ними уик-энды. Они жили в другом подъезде, но его квартира граничила двумя комнатами с их обителью.
Пара танцевала под песню Криса Ри «Дорога в ад». По яркому зеленовато-желтому пятну над ними угадывалась включенная люстра.
При желании он легко мог подслушать, о чем они говорят.
Он продолжал меняться…
И мог только гадать, как далеко способен зайти этот процесс.
С другой стороны, какое это имело значение, если он продолжал разлагаться с устрашающей скоростью. Еще немного и его тело буквально начнет разваливаться на куски. Что ему тогда, спрашивается, делать? Заполучить патент на новый конструктор под маркой «Собери себя сам»? Или больше подходит – разбери?
Пара больше не танцевала, хотя теперь от них доносилась мелодичная тема Эндрю Ллойд-Уэббера. Стас и Ольга теперь просто стояли обнявшись, только на уровне их голов сохранялась еле уловимое движение, будто они пытались коснуться кончиками носов с закрытыми глазами. Затем силуэт повыше отступил куда-то в сторону, исчезнув на мгновение из поля зрения, и шарообразное сияние вверху стало меркнуть, остывая.
Силуэты вновь сблизились, становясь ярче, переливаясь всеми цветами радуги и превращаясь в один цельный искрящийся орнамент.
– Это секс… Сейчас они займутся сексом, – прокомментировало существо, бывшее некогда Германом.
* * *
Он расстелил на полу комнаты крупномасштабную карту города и продолжил составление безопасного маршрута.Новой целью был Добрый Доктор по фамилии Лозинский.
Внезапный звон бьющегося стекла заставил его вздрогнуть.
Из-под портьеры вывалилось несколько крупных осколков. Приблизившись к окну, Герман выглянул в узкую щель. По противоположной стороне улицы спешно удалялись два силуэта.
Он сильнее напряг синее зрение, одновременно ослабляя красное, и почти не удивился, узнав в одной из фигур двоюродного брата Алекса – здоровенного двадцатидвухлетнего балбеса, который частенько околачивался в офисе компании, клянча деньги у своего преуспевающего родственника. Герман даже не мог припомнить его имени, но внешне тот давно примелькался. Второго, с длинными патлами, он не знал.
И что же сие должно означать? Впрочем, он нисколько не сомневался, что за этой выходкой стоит Алекс.
Прозрачный намек… на что? С его уходом у компании возникли проблемы? Что ж, вполне возможно – многие важные контакты находились в руках Германа.
Ах, да! Конечно… Он вдруг вспомнил, что на днях должно было состояться подписание нескольких важных договоров, над которыми именно он и корпел.
Чертовски важных.
Выходит, не состоялось?
Ответ очевиден.
«Однако ж, Алекс… – Герман криво усмехнулся и расправил портьеру на окне. – Ну и гнида! Чего же он желает добиться таким образом?»
Просто смешно…
«Но, – кольнула Германа тревожная мысль, – выходит, тот знал, что я нахожусь дома. Кто-то следил днем за окнами?»
Нет, вряд ли. Скорее, Алекс предполагал, что Герман дома или бывает время от времени. Или когда-нибудь появится, поскольку днем последние несколько суток окна были плотно зашторены, а по вечерам в квартире не включается свет. Значит, просто предполагал. И что? Вот так по-мальчишески разбить окно…
Ответ пришел сам собой, когда нога Германа зацепила что-то твердое, покатившееся по полу с жестким и одновременно шуршащим звуком.
Это оказался обернутый листом бумаги камень, которым и было разбито окно.
Герман нагнулся и развернул послание.
Почерк принадлежал не Алексу, а, скорее всего, той руке, которая его сюда зашвырнула. Хотя сама «депеша», естественно, от него. Квадратными, почти печатными буквами синей шариковой ручкой было выведено:
«Тебе лучше объявиться. Когда закончишь кое-что, можешь катиться ко всем чертям».
Что ж, коротко и ясно.
В самом низу листка, явно вырванного из тетради, вместо постскриптума значилось:
«срок до 20-го октября».
Ага, вот теперь все окончательно встало на свои места, каждое яйцо в соответствующей ячейке лотка. Подписание договоров, как он и предполагал, действительно не состоялось, однако – выяснилась подробность, – было перенесено на 20-е октября, а от Германа требовалось лишь принять личное участие, чтобы на этот раз все прошло, как по маслу… затем он мог катиться ко всем чертям. Во как!
Конечно, Его Мудейшеству Алексу ничего не стоило бы просто позвонить Герману, но, видимо, тот не был настроен на какие бы то ни было разговоры, и посчитал, что в сложившихся обстоятельствах такой способ окажется более действенным.
Что ж, на человека, многие годы считавшегося его лучшим другом, это было совсем не похоже, а вот на Алекса – сегодняшнего Алекса – тянуло в самый раз.
Прежде чем вернуться к карте, чтобы продолжить составление маршрута, Герман занялся разбитым окном. Он вскользь вспомнил, как однажды ему предлагали установить пластиковые окна – пожалуй, не стоило откладывать это дело. В наружном стекле камень пробил лишь дырку размером со средний кулак; от нее, извиваясь ломаными линиями, к краям рамы разбегалось несколько серебристых трещин. Но внутреннее стекло вылетело почти целиком. Герман залатал отверстие с помощью прозрачной клеенки, обмазав ее по краям остатками клея.
По всей видимости, звон бьющегося стекла не привлек особого внимания соседей. Отлично.
Закончив с окном, Герман вновь занялся картой, моментально переключив на нее все свое внимание – ни одна мысль, о недавнем происшествии не тревожила его. Скомканное в «снежок» послание, прилетевшее к нему в дом посредством булыжника, как барон Мюнхгаузен на пушечном ядре, забытое, валялась в углу гостиной.
* * *
Позднее, когда на хронометре со светящимися зелеными цифрами перевалило за половину первого ночи, тщательное планирование маршрута «Пациент – Доктор», отмеченного на карте красным пунктиром фломастера, было завершено.Герман аккуратно сложил карту города, затем его взгляд внезапно застыл, словно у человека, вспомнившего о чем-то важном. С той лишь разницей, что люди в подобные моменты обычно не склоны ухмыляться от уха до уха.
Когда, наконец, в его глазах появилось выражение, похожее на осмысленное, он направился быстрыми уверенными шагами в коридор, кое-как освободил входные двери от герметизирующих полосок бумаги и выскользнул из квартиры.
Ключ от замка остался под ковриком.
* * *
Герман вернулся через сорок минут.Телефон затрезвонил, когда он входил в гостиную. В ночной тиши трели казались оглушительными. Герман чертыхнулся, жалея, что в свое время не поменял это старье с цифровым диском на современную модель.
Затем удивленно сверился с часами: 01:17.
Бывший босс и друг решил снизойти до личного контакта? Либо…
Телефон загремел снова.
Проклятье!
Несколько секунд Герман простоял в нерешительности – снимать трубку или нет? Что-то подсказывало…
Пока Герман раздумывал, телефон успел подать голос еще дважды. Наконец до него дошло, что короткие интервалы между сигналами означают междугородную связь.
Герман снял трубку.
– Алло? Как вы меня слышите? – прозвучало из динамика трубки, и, не дожидаясь от ответа, женский голос сообщил: – Сейчас будете разговаривать с Канадой.
Герман испытал одновременно и облегчение, и досаду – отец или мать (все верно, сейчас там практически обеденное время). Как некстати! Ну тогда уж лучше мать.
В трубке раздалось пару щелчков, затем он услышал:
– Алло! Герман! – как назло слышимость была отличной. Все-таки отец. Будто звонил из соседнего дома или горланил Герману прямо в ухо через свернутый в трубочку журнал.
Чтобы имитировать плохую связь, он отвел микрофон подальше ото рта, перевернув трубку почти на 180 по вертикали, оставляя динамик прижатым к уху.
– Привет, папа.
Отец секунду молчал.
– Что с твоим голосом? – его тон не просто был подозрительным, казалось, он пытался увидеть Германа, как следует рассмотреть, будто обычная телефонная связь могла передать изображение собеседника на другом конце провода, даже если тот пользовался древним как мир дисковым аппаратом.
Герман поморщился: вот чертов старик!
– Телефон барахлит.
– Телефон? – отец никогда не принадлежал к тем, кого можно было так вот запросто провести. – Значит, телефон? – и неожиданно взорвался: – Прекратите меня разыгрывать, я вам не мальчик! По-вашему, я не способен отличить голос собственного сына от… Позовите Германа! И вообще, кто вы такой?
Несколько секунд Герман молча соображал.
– Немедленно позовите Германа! И не начинайте убеждать, что я набрал неправильный номер!
Герман уже жалел, что вообще прикоснулся к телефону – он не ожидал, что старик бросится с места в карьер.
– Я бы хотел вас предупредить, молодой человек… или не знаю, какой вы там… что ваше присутствие в доме моего сына в столь поздний час… сколько там у вас? – половина второго ночи или около того? – мне очень не нравится! Объясните, где Герман и что вы там делаете? Учтите, я прямо сейчас могу связаться кое с кем во Львове, чтобы проверить, что там происходит! Вы поняли меня?
Хуже всего – старик действительно мог это сделать. Однако пока отец выплескивал свою тираду, Герман собрался с мыслями (точнее даже, ощутил ледяное равнодушие к происходящему), и угроза старика, хотя и реальная, его ни сколько не взволновала.
– Послушайте, к чему вся эта паника? – холодно улыбаясь, произнес он в трубку, приведенную уже в нормальное положение. – Герман просто отправился в длительную командировку по делам компании, вот и все. А перед отъездом попросил меня присмотреть за его квартирой. Сожалею, что он забыл вас об этом уведомить.
Старик некоторое время молчал.
– А вы, простите… кто?
– Друг.
– Ах, вот как… друг, – по тону отца Герман наконец понял…
«Все ясно, он считает меня гомиком!»
Если раньше отец только подозревал, то теперь – с этого момента – знал (или вообразил, что знает уже наверняка) о сексуальных предпочтениях своего сына.
Поводом для этих подозрений послужило резкое изменение в поведении Германа в шестнадцать лет после поездки в Ригу (отец, видимо, догадался, что с ним за тот недельный промежуток времени – бесконтрольный промежуток – что-то произошло). Когда он резко прекратил встречаться с девчонками (и всячески уходил от наводящих тем в разговорах) и либо сидел дома, либо проводил время исключительно в мужском обществе, чаще всего с Алексом, или в компаниях одноклассников, а затем – университетских однокурсников.
Сейчас Герман был готов поспорить, что старик уже тогда всячески пытался уловить в его поведении некую жеманность и характерные для «голубых» манеры. Но отец никогда не задавал ему прямых вопросов и не заводил разговоров на тему сексуальных меньшинств, даже не интересовался, как Герман относится к такому явлению вообще. Лишь однажды утром, когда Герман, которому тогда было семнадцать, вернулся домой после ночевки дома у Алекса, родители которого уехали в тот момент на несколько дней куда-то отдохнуть, отец, как бы между прочим, спросил: «Гера, вы с Сашей ничем таким не занимались?» Он тогда подумал, что отец имел в виду, не употребляли ли они спиртное или наркотики, но истинный смысл этого вопроса Герман понял намного позже. Как и тот особенный взгляд отца.
Теперь старик наверняка думал, что упустил нечто важное в прошлом, когда так и не смог понять до конца своего сына. А сейчас полагал, что обнаружил бесспорные доказательства своим давним подозрениям (когда он произнес «Ах, вот как… друг…» – в его интонации прозвучало и какое-то горькое торжество, и обида, а главное – почему это случилось так поздно, слишком поздно, чтобы теперь он мог вмешаться и что-то изменить), наконец-то застукав любовника Германа ночью в его квартире. Убежденный в своей абсолютной правоте, отец даже не учитывал, что Герман действительно мог находиться в отъезде, а человек, с которым он беседует («Я-то тебя сразу раскусил, паршивый педераст!»), на самом деле исповедует стопроцентно гетеросексуальный образ жизни.
Сейчас эта ситуация могла Германа лишь позабавить: его старик искренне считал, что педофилия – это худшее, что может произойти в жизни с его сыном. Герман даже хихикнул мимо трубки.
– И когда же он вернется? – спросил отец потускневшим голосом, в котором отчетливо звучали враждебно-брезгливые интонации: «Что, черт возьми, происходит, почему я вынужден разговаривать с этим ублюдком, предпочитающим использовать задний проход мужской задницы…»
– Точно пока не известно. Это будет зависеть от того, как сложатся обстоятельства…
– В каком он городе? – перебил старик.
– В… Киеве.
– Герман не оставлял номер тамошнего телефона, чтобы с ним связаться?
– К сожалению, нет.
– Так когда же он все-таки намерен появиться дома?
«Ого! Оказывается, старик способен устроить перекрестный допрос даже по телефону!»
– Может быть, через две или три недели.
– А вы что там у него… спите?
– Не каждый день, раз или два в неделю.
– Так значит, Герман отсутствует уже давно?
– Да, около двух недель, или, скорее, дней девять, – поправился Герман, назвав дату своего отъезда в Погребальное Турне. В какой-то степени это было правдой: Герман – тот Герман – уехал именно тогда. И еще не вернулся.
Что же касалось других дат, относившихся к его возвращению…
– Что ж, ладно, – внезапно более покладисто произнес отец, – недели через две я обязательно перезвоню, – он особо подчеркнул «обязательно».
Герман кивнул, словно старик мог его видеть, и посмотрел себе под ноги, где на полу за время их беседы образовалась лужица свежей крови. Она скапывала из разкуроченной шеи оторванной собачьей головы, которую Герман держал во время всего разговора правой рукой за одно ухо. Второе свисало вниз вдоль морды, покрытой свалявшейся рыжевато-коричневой шерстью; на лбу темнело похожее на кляксу пятно черного окраса. Приоткрытая пасть обнажала желтые зубы и пару сточенных нижних клыков; между ними вывалился, покачиваясь в такт движениям Германа, длинный грязно-розовый язык, на котором тускло поблескивала еще не высохшая слюна, смешанная с остатками последнего ужина собаки. По краям пасти упругими сосульками подрагивала кровавая пена. Открытые глаза, уже начавшие затягиваться мутной пленкой, напоминающей катаракту, грустно созерцали окружающее пространство.
– Если Герман вернется раньше, передайте, что звонил отец. Ну, пока… друг, – не дожидаясь, когда ему ответят, старик положил трубку.
Заныли гудки.
– Пока-пока… – сказал Герман в пустоту, кладя трубку телефона на рычаги.
Затем поднял голову дворняги на уровень своих глаз и посмотрел в ее быстро мутнеющие зрачки-пуговицы.
– Ты слышал? Он считает меня педиком! – Собачья голова неопределенно покачивалась, будто взвешивая каждое слово. – Нет, он дейст…
В этот момент невидимая могучая рука швырнула Германа на пол.
Голова собаки с грохотом свалилась на паркет и как бильярдный шар покатилась по гостиной, отчего во все стороны полетели кровавые плевки, пока, наконец, не уткнулась в портрет маленького Геры.
Герман бился в конвульсиях, сжав бесчувственными ладонями виски.
Начался третий приступ…
Глава 7
Лозинский
Вечером во вторник 28 сентября Лозинский вошел в свою квартиру и хлопнул дверью так, что на пол посыпалась штукатурка. Настроение было препаскуднейшим, как никогда за все годы, что он работал в городской больнице № Х.
Не снимая обуви, врач прошел в единственную комнату; по паркету потянулись мокрые грязные следы. На улице уже неделю бушевала непогода, мрачные низкие тучи нависали надо Львовом, словно притягиваемые волшебным магнитом со всех концов земли.
Лозинский остановился посреди комнаты, одной рукой нервно теребя щетинистый подбородок, другой – все еще сжимая капающий на пол сложенный зонт. Наконец он заметил, что продолжает держать скомканный мокрый зонт, и с силой зашвырнул его в коридор. Немного отлегло на душе, когда зонт глухо врезался в вешалку и полетел вниз, сбивая с крючков дешевый пластиковый набор обувных ложек, сыпанувших на пол с каким-то неистовым рвением.
Не снимая обуви, врач прошел в единственную комнату; по паркету потянулись мокрые грязные следы. На улице уже неделю бушевала непогода, мрачные низкие тучи нависали надо Львовом, словно притягиваемые волшебным магнитом со всех концов земли.
Лозинский остановился посреди комнаты, одной рукой нервно теребя щетинистый подбородок, другой – все еще сжимая капающий на пол сложенный зонт. Наконец он заметил, что продолжает держать скомканный мокрый зонт, и с силой зашвырнул его в коридор. Немного отлегло на душе, когда зонт глухо врезался в вешалку и полетел вниз, сбивая с крючков дешевый пластиковый набор обувных ложек, сыпанувших на пол с каким-то неистовым рвением.