Левандовский Борис. Обладатель великой нелепости

   «Мне плевать на все это, ты, ряженый урод! – наконец ответил Лозинский. – Я не знаю, кто вы, но я не дурак! Возможно, вы действительно использовали меня, хотя я могу только гадать, почему вам требуется чья-то помощь, однако даже мое невольное участие в чем-то, не может превратить меня в одного из вас!»
   «Дурачок, – снисходительно усмехнулся Добрый Доктор, – разве ты не понимаешь, что твой личный выбор лишен всякого смысла. Ты тот, кем являешься. Человек никогда не решает это самостоятельно. Это не его выбор. Сколько раз твои намерения соответствовали реальным поступкам? Если это и происходило, то только потому, что планы кого-то большего случайно совпадали с твоими. Ты посчитал, что предложение рождается благодаря возможности выбора? В принципе это так. Но в ином смысле: ты либо выбираешь добровольно, либо – под принуждением. Посмотри теперь – разве вышло иначе? Конечно, конечно! Когда я говорю один из нас – это не означает, что ты действительно способен подняться на наш уровень, стать в буквальном смысле, как я или… не важно, – а подразумевается быть на одной стороне. Если хочешь, назови это взаимовыгодным сотрудничеством. Не будь глупцом, игры закончились, а упрямство бессмысленно – ты уже один из нас, и куда разумнее было бы извлечь для себя пользу, добровольно исполняя то, от чего тебе все равно никуда не деться».
   «Это мы еще посмотрим!» – бросил Лозинский и неимоверным усилием заставил себя проснуться.
   Уже через час разговор с Ай-Болитом казался ему не больше, чем реакцией на пережитый стресс, воскресившим в памяти давно забытые детские кошмары.
   Другое дело – Герман. И вирус…
   Придя в больницу, он первым делом подал заявление о своем увольнении. Никто, разумеется, не возражал.
   Но перед этим он все-таки успел сделать еще кое-что – побывать в архиве хирургического отделения, чтобы отыскать какие-нибудь документы, связанные с пребыванием Германа в больнице. Главным было узнать его адрес.
   Но ни стационарной карты, ни каких бы то ни было отметок в журнале за период весны 1998 года, да и вообще ничего, связанного с Германом, ему обнаружить не удалось. Создавалось впечатление, что такой пациент никогда не поступал ни в отделение, ни в больницу.
   Озадаченный, Лозинский прекратил поиск нитей. Впрочем, он довольно смутно представлял, как поступил бы, выяснив местопребывание Германа.
   Выйдя из здания больницы, Лозинский испытал чувство, которое ожидал меньше всего – облегчение.
   Раскрыв зонт, он медленно направился к центральной части города, где находилась автобусная остановка. На полпути Лозинский неожиданно свернул и пошел в совершенно другую сторону. Временное облегчение исчезло. Он кружил в течение часа по мокрым улицам, купил в киоске три пачки сигарет, выкурил пару штук подряд, стоя под каким-то навесом, после чего продолжил блуждание по городу. При этом он не вполне осознавал, что движется по сужающейся спирали, постепенно приближаясь к подсознательно намеченной цели.
   Кем бы или чем бы ни являлся Добрый Доктор Ай-Болит…
   Лозинский почти не удивился, когда обнаружил, что стоит перед входом в тест-пункт.
 
   Он так и не явился в назначенный срок за результатами анализа, потому что тот внезапно утратил для него какое-либо значение.
   Уже на следующий день город потрясли новости о волне чудовищных убийств. Их отличало невероятное зверство и не укладывавшийся ни в какие рамки способ исполнения. И еще их совершенная бессмысленность.
   Все, вышедшие в тот день, местные газеты на первых полосах сообщали о появлении в городе неслыханного киллера-маньяка, которого сразу окрестили Отрывателем голов.
   Это прозвище родилось не случайно, поскольку большинству своих жертв убийца в буквальном смысле отрывал голову. Поражала не только ужасающая жестокость этих убийств, но и их количество – только за первую ночь их было десять! И это из числа тех, которые удалось зафиксировать. Многие в шоке задумывались: сколько же их на самом деле? В многочисленных статьях журналисты решились подробно описать детали некоторых убийств. В конце они задавались вопросом, словно предлагая читателям сделать собственные выводы: кто был способен на подобное? Версии о разгуливающем по ночным улицам обычном сумасшедшем (все убийства, как удалось установить, были совершены исключительно ночью) отпали сразу, потому что это никак не объясняло целый ряд странных фактов.
   А загадок Отрыватель преподнес столько, что тем, кому предстояло заняться их разрешением, можно было только посочувствовать. Эксперты ломали головы, каким образом ему удалось за одну ночь завалить город трупами, найденными в далеко расположенных друг от друга местах. Вариантов существовало несколько, но сомнений не вызывало только то, что все убийства были совершены одним и тем же лицом. Делались выводы, что Отрыватель, по всей видимости, обладает способностью появляться и исчезать «как призрак», не оставляя практически никаких следов, позволявших милиции заполучить хоть какую-нибудь стоящую зацепку.
   В действиях маньяка не прослеживалось четкой системы. В одной газете перемещения Отрывателя – благодаря более или менее точно установленному времени некоторых убийств – сравнивались с броуновским движением, то есть как абсолютно хаотические. В другой, читателей «утешили», что, видимо, эту систему удастся обнаружить в дальнейшем.
   Строились бесчисленные догадки о мотивах этих ужасающих преступлений, но чаще всего их авторы сами себя заводили в тупик – так и оставалось непонятным, почему среди жертв маньяка находились люди обоих полов и разного возраста, никто не был ограблен или изнасилован.
   И, в конце концов, доводило до полной растерянности, почему ночной киллер расправляется со своими жертвами именно таким… «трудоемким способом»? Вообще этой теме уделялось чуть ли не самое пристальное внимание. Специалисты утверждали, что феноменальная физическая сила Отрывателя находится далеко за пределами обычных человеческих возможностей. Однако возникали предположения, что загадочный киллер пользуется специальными механическими устройствами, чтобы отчленять головы жертв от туловища. Те же, кто располагал результатами экспертиз, доказывали полную несостоятельность версии о применении каких-либо устройств и утверждали, что Отрыватель, как это ни укладывалось в сознании большинства, действует исключительно руками.
   Кое-кто выдвинул рискованное предположение, что дело не столько в физической силе неведомого убийцы, сколько в скорости его движений во время совершения этих «нечеловечески исступленных актов насилия». Правда, и они соглашались, что это также находится за гранью возможностей человека, даже под воздействием известных науке препаратов.
   В послеобеденных выпусках газет все большую популярность приобретали версии, что Отрыватель голов вообще не является человеком. Бульварная пресса, резко взметнувшая свои тиражи до уровня популярных изданий, пестрела гигантским количеством псевдонаучных, а то и откровенно сомнительных статей об инопланетянах, радиоактивных мутантах и прочем. Почти в каждом случае их авторы пытались в конце связать эти темы с появлением Отрывателя голов. Некоторым иногда даже удавалось вполне логично представить его как часть еще малоизвестных паранормальных явлений.
   Вечером в тот же день освещать события взялось и местное телевидение. Появились новые подробности, – прежде всего, количество обезображенных трупов, найденных за последние часы, выросло до пятнадцати. Представители правоохранительных органов, дававшие интервью с явной неохотой, пытались скрыть свою беспомощность и что-то бормотали о «всех принятых в настоящее время мерах». Но зато не скупились раздавать смелые обещания в ближайшие дни положить конец «зверской расправе над жителями города» и «снова сделать улицы ночного Львова безопасными для граждан»; давали и без того понятные каждому советы и рекомендации, как не стать жертвой маньяка, – некоторые пункты вызвали у людей старшего поколения прямые ассоциации с периодом военных действий, – что особенно усилилось благодаря намеку одного из чиновников о необходимости введения в городе комендантского часа.
 
   На следующий день сообщения о Львовском киллере проникли в выпуски новостей главных телеканалов страны. Но выглядели скомкано и поверхностно, детали упоминались вскользь, а о точном числе жертв не говорилось вообще, что вызвало у львовян сначала недоумение, затем волну возмущения и наконец ощущение прострации.
   Впрочем, большинство сошлось во мнении, что иной реакции средств массовой информации ожидать не приходится – слишком пристальное внимание к Отрывателю голов отвлекало население страны от решающего этапа предвыборной президентской кампании.
   Правда, за дело активно взялись представители некоторых заграничных пресс-служб, однако, как скоро выяснилось, их руководство тоже куда больше было заинтересовано освещением политических событий, происходящих в Украине раз в пять лет.
   В результате Отрывателем голов по-настоящему занимались лишь местные телевидение, радио и пресса.
   Киллер, между тем, каждую следующую ночь заваливал город новыми трупами. Средства массовой информации, подвергавшие милицию беспощадной критике первые три дня, на четвертый стали принципиально избегать всякого упоминания о ней.
   Лозинский почти все это время проводил дома, ожидая каждого последующего выпуска новостей, лишь изредка выходя за газетами. Ночами ему с трудом удавалось забыться на несколько часов, и, вскакивая по утрам, он первым делом включал телевизор. И каждый раз испытывал заведомую уверенность, что найдет подтверждение своих самых худших предчувствий: неведомый вирус взял окончательно Германа под контроль. Вероятно, это случилось в течение одной или двух ночей после того, как состоялась их встреча, и он – единственный, кто имеет представление о том, что происходит на самом деле. Потому что напрямую связан с этим.
 
   На седьмой день число жертв Отрывателя голов достигло семидесяти восьми человек.
   Но кое-кто при этом заметил, что киллер стал убивать реже в последние два дня, точнее, ночи. Некоторые эксперты объясняли это «стабилизацией в психологическом состоянии маньяка», и выказывали надежду, что теперь будет значительно легче выявить систему в его действиях и наконец-то поймать, – хотя здесь пахло явным противоречием. Впрочем, когда в течение одной недели погибает около восьми десятков ни в чем не повинных людей, а об убийце по-прежнему ничего не известно – искать спасения в здравой логике уже не приходится.
   Даже редкие счастливчики, которым чудом удалось остаться в живых после встречи с Отрывателем голов, были либо настолько изувечены, либо пребывали в таком состоянии, что попытки использовать их свидетельства для помощи следствию равнялись безнадежному нолю. В лучшем случае они несли бессвязную ахинею о материализовавшихся призраках или агрессивных инопланетных пришельцах. Может быть, из всего этого бреда по характерным, часто повторяющимся деталям и удалось бы извлечь нечто полезное, но выживших было слишком мало: всего несколько человек. Если чему-то это реально и способствовало, так обрастанию историй об Отрывателе голов новыми противоречивыми слухами и рождению уже настоящих легенд.
   Единственным фактом, не подлежавшим сомнению, было то, что Отрыватель, безусловно, самый кровавый и загадочный из всех известных серийных убийц, на фоне которого даже Чекатило выглядел «просто тщедушным парнем немного не в себе» – как прокомментировал обозреватель криминальной хроники одной из газет.
 
   К восьмому дню Отрыватель голов унес жизни еще шестерых человек. Точнее, пятерых – одно из убийств экспертиза определила как «замаскированное под».
 
   Утром девятого дня сразу по окончании выпуска первых теленовостей, войдя в ванную, Лозинский хирургическим ланцетом вскрыл себе вены…

Глава 4
Город ночью (II)

   Когда Задумчивый и Смешливый поднялись на крышу, уже час как стемнело. Мастер ожидал их, стоя спиной к чердачным дверям и глядя на обозримую отсюда часть города, включившего огни. Рядом с ним темнел хрупкий силуэт мольберта, очертаниями напоминавший скелет какого-то диковинного животного. Видимо, пока было еще светло, он успел хорошо поработать и, возможно, даже закончить картину. Так оно или нет, однако название полотна было заранее известно – учитель этого не скрывал – «Город Ночи».
   – Хорошо, что вы решили придти именно в такое время, – сказал Мастер, не оборачиваясь к ним. Ученики знали, что он не выносит постороннего присутствия во время работы. И особенно, когда та близится к завершению.
   – Да, – продолжил Мастер, словно подтверждая их догадку, – это дало возможность закончить уже сегодня.
   Усмехнувшись, художник достал из кармана балониевой куртки небольшой фонарик и показал юношам:
   – Представляете, как я пользовался этим, чтобы сделать последние мазки, когда стемнело?
   Ученики переглянулись, будто говоря один другому: «Ну что взять чудака в его возрасте? Рембрандт, помнится, и не такое выкидывал…»
   – Будет лучше, если вы ее завтра рассмотрите. А этим вечером… – художник жестом пригласил учеников встать рядом с ним. – Сегодня я хочу вам кое-что показать. А потом услышать, что вы увидели.
   – Что? – спросил Смешливый.
   – Город, – старик очертил рукой в воздухе полукруг, охватывая раскинувшуюся внизу панораму цветных огней. – Город ночи…
   – Это ведь название вашей картины… – Задумчивый посмотрел на землю с высоты четырнадцати (плюс еще немного) этажей и пожал плечами. – Ничего особенного, как по мне, город как город. Темно. Высоко. Мы видели это уже тысячу раз… И я совсем не нахожу это интересным. Для себя, по крайней мере.
   Мастер посмотрел на ученика, как смотрит человек, испытывающий нарастающее подозрение, что его давний собеседник страдает полной слепотой, и эта слепота совсем не временная. Он положил ладонь на плечо Задумчивого. Осторожно, словно имел дело с очень хрупким материалом.
   – Кажется, ты сегодня не в духе?
   Тот снова пожал плечами:
   – Да нет, не то чтобы… – однако спустя секунду добавил: – Наверное.
   – Что-то серьезное? Может быть, хочешь…
   Задумчивый отрицательно замотал головой.
   Смешливый усиленно изображал полное безразличие к их разговору, но если бы не темнота, его ухмылка не осталась бы незамеченной. Он, как никто другой знал, как часто его другу свойственно подобное состояние – унылое, будто ему только что сообщили о быстро прогрессирующей неизлечимой болезни, и одновременно раздраженное. А в этот раз Смешливому была известна даже причина: его товарищ безнадежно влюбился в женщину, которая лет на десять-двенадцать была старше его. Но главное, чувство осталось безответным.
   – Что ж, – после минутной паузы сказал художник. – Я не настаиваю. Личное всегда должно оставаться…
   – Причины нет, – отозвался Задумчивый. – По крайней мере, мне она не известна.
   Смешливый прыснул, но сделал вид, будто закашлялся. Впрочем, не слишком успешно, и тогда заговорил, переводя тему в иное русло:
   – А с вами так бывало, маэстро?
   – Да, иногда, – улыбнулся художник. – И сейчас случается. Изредка… И точно так же – без видимого повода.
   – А я думаю, причина всегда найдется, – заявил Смешливый. – Даже если она остается невидимой, как то, что заставило ухмыляться Монну Лизу.
   – Улыбаться… Возможно, ты прав. – Мастер вглядывался куда-то в темную даль, словно пытался достигнуть тонувшего в ночи горизонта. – Но иногда тебя действительно гложет что-то, что упорно не хочет показаться при свете дня… особенно, когда стареешь. Или начинаешь понимать… Только, поверьте мне, вас это затронет еще очень не скоро.
   – А как вы справляетесь с этим, когда причина… ну, скажем… – запнулся Задумчивый, краснея и одновременно радуясь, что в темноте никто не заметит этого. – Я имею в виду…
   – Я тебя понял, – кивнул художник. – Конечно, это зависит от самой причины, – он продолжал смотреть туда, где как крылья гигантской птицы проплывали низкие тяжелые тучи, угадываемые лишь по гаснущим звездам. – Я чаще всего просто начинаю думать о чем-нибудь значительно большем, чем я сам. Например, о звездах, – он указал рукой на чистый клочок неба со светлой точкой, светившейся в центре.
   – Это не звезда, это Марс, – вставил Смешливый. Товарищ незаметно пихнул локтем его в бок; то ли за то, что тот перебил учителя, то ли вообще за его манеру лезть везде и всюду со своими репликами.
   – Я не имел в виду конкретно… эту планету, – заметил художник, глянув на Смешливого, в прищуренных глазах которого мелькнул лукавый отблеск Луны, выглянувшей в просвете «крыла» гигантской тучи-птицы и тут же скрывшейся. – Если на то пошло, это не Марс, а Венера, знаток.
   Смешливый с невинным лицом развел руками.
   – Так вот, – продолжил художник. – Я пытаюсь… лишь пытаюсь представить себе, насколько велика одна только наша солнечная система. Вспоминаю, сколько времени потребовалось бы самому быстрому самолету или поезду – обычному пассажирскому поезду – чтобы достичь Юпитера или Плутона. Теоретически, конечно, но когда-то я действительно занимался подобными вычислениями. Либо – сколько тысячелетий это заняло бы у человека, идущего пешком. И так далее. А потом сравниваю этот фантастически длинный путь с расстоянием хотя бы до ближайшей звезды… скопления… масштабами Млечного Пути, миллиардами звезд, намного превосходящих наше солнце, которые как частички пыли образуют его. Затем, наконец, я пытаюсь вообразить Вселенную в целом, где наша невероятно огромная галактика не более чем крошечная мерцающая искра, летящая сквозь бесконечное пространство среди миллиардов, а может, и квинтиллионов таких светляковых роев… И, в конце концов, спрашиваю себя: ЧТО мои проблемы – какими бы они всеобъемлющими и катастрофическими мне не казались, да и я сам – по сравнению с ЭТИМ?
   Мастер умолк, глядя на учеников с видом человека, которому посчастливилось отколоть для себя личный кусочек от неприступной скалы Истины.
   – Карлик… – проговорил Задумчивый.
   – Ничто… – бросил Смешливый.
   – Вот именно, – как-то сразу оживившись, согласился Мастер. – Даже меньше, чем ничто. Гораздо меньше, несоизмеримо…
   – И как? Помогает? – спросил Смешливый. – В отношении проблем, я хочу сказать.
   Старый художник непонимающе взглянул на лукаво усмехавшегося ученика, застегнул «молнию» куртки под самый верх, и внезапно рассмеялся сам:
   – Если честно, не всегда… а в последнее время совсем редко. Чаще – просто помогает отвлечься.
   Смешливый повернул лицо к огням ночного города, будто давая понять, что тема упадочности духа исчерпана, и Столбам Мироздания ничто не грозит.
   – Так мы будем смотреть на город или нет?
   – Конечно, – ответил Мастер, продолжая улыбаться. Не важно, где они встречались – на крыше или в художественной мастерской – Смешливый нравился ему с каждым разом все больше. Из парня определенно может выйти что-то толковое… даже если он бросит живопись, – думал старик.
   – Конечно будем.
   Задумчивый еле слышно пробормотал что-то неразборчивое; похоже, идея смотреть на город его ни чуть не вдохновляла.
   Минут десять они молча стояли на крыше дома. Здесь, наверху, особенно сильно ощущался сырой осенний ветер, налетавший внезапными, как ночной хищник, порывами и исчезавший так же неуловимо, как и появлялся, оставляя после себя лишь отголосок ледяного дыхания, предвестника ранней зимы.
   Где-то вдали полыхали подобно гигантским фотовспышкам фиолетовые блики молний, но их рокочущий голос не достигал слуха трех людей, застывших между землей и небом, будто в ожидании скорого неведомого чуда. Под ними, как феерия угасающего праздника, мигали тысячи, десятки тысяч огоньков – рисунок этой разноцветной мозаики непрестанно изменялся как полотно большой ожившей картины.
   – Я подумал… – первым нарушил молчание Смешливый, сейчас в его голосе не было обычной иронии. – Каким видит наш мир Отрыватель голов?
   – Иначе… – отозвался художник.
   Задумчивый, стоявший чуть сзади учителя и друга, заметил, как тот вздрогнул.
   – Иначе. Но не стоит об этом говорить.
   Что-то в голосе Мастера заставило Смешливого пожалеть о своих словах.
 
   Они помолчали еще несколько минут, глядя на засыпающий город, который постепенно погружался во мрак, медленно подчиняясь необходимости признать законную власть ночи и отдаваясь в ее бесплотные объятия. Здесь, близко к окраине, это ощущалось особенно.
   – Ну, что ж, друзья мои, – сказал старый художник, повернувшись к ученикам. – Становится поздно, пора… С кого начнем? Может быть, с тебя? – с тщательно скрываемым сомнением и в то же время с какой-то отцовской надеждой он посмотрел на Задумчивого.
   Тот собирался что-то сказать, но лишь неохотно кивнул. Похоже, он предпочел бы вообще не открывать рта – в такие моменты он всегда чувствовал себя не уютно, казалось, все мысли куда-то исчезали, как мелкие деньги, когда они тебе больше всего необходимы. Но худшее было в другом.
   Вот, к примеру, взять Смешливого… Как говорил Мастер – «Несмотря на неизлечимое косоглазие в изображении перспективы, он все же умеет видеть». Смешливому почти всегда удавалось вызвать одобрительную улыбку старика, и при этом парню легко давалось вести себя так, будто его это совершенно не волнует (а может, так оно и было?). Они, конечно, друзья, но… Смешливый будто почти всегда говорил то, что художник желал от него услышать – не дословно, наверное, – но в принципе. Задумчивый этого не понимал и раздражался еще сильнее. Потому что не мог взять в толк, чего именно от него пытаются добиться. Он без особого труда мог изобразить с точностью до мелких деталей (даже по памяти) любой пейзаж или натюрморт, виденный лишь мельком – причем, гораздо реалистичнее (почти фотографически) и лучше владел кистью, чем остальные, – в том числе и Смешливый. Так чего же от него еще хотят? Почему старик…
   – Ну… – Задумчивый вздохнул как человек, заведомо убежденный, что перед ним поставлена непосильная задача (а главное, совершенно бессмысленная на его взгляд), – Дома… Улицы… Фонари… Я не понимаю! – внезапно вспылил юноша. – Черт! Ну зачем все это? Разве не гораздо важнее в точности передать то, что реально существует? То, что может увидеть каждый, то, что есть! Для чего нужны все эти выверты? Почему я должен что-то выдумывать?!
   В глазах художника пронеслось чувство какой-то безнадежности, но он сумел спрятать этот взгляд, отвернувшись в сторону ночного города.
   – Не выдумывать… видеть. По-твоему, выходит, живопись умерла еще сто лет назад, когда появилась фотография?
   Задумчивый промолчал.
   – Нет, не умерла, – тихо проговорил старик. – И этого никогда не случится, пока существует мир, человечество… и люди, очень редкие люди, по-настоящему способные делать видимой скрытую суть вещей – для каждого. А вот уже какую именно ее грань – зависит от самого художника. Я надеюсь, ты понимаешь, что мне хотелось сказать, или когда-нибудь поймешь… Ну, что ж, давай оставим это. – Он повернулся к зааплодировавшему Смешливому. – Может, тебе удалось что-то увидеть?
   Тот кивнул. Задумчивый подумал, что его сейчас стошнит от его самодовольной рожи.
   – Я вижу огромный пещерный остров. Он населен маленькими суетливыми существами, построившими его. Сейчас, с приходом ночи, они разбежались, чтобы спрятаться в этих многоуровневых пещерах правильной геометрической формы. Каждый в своей собственной дырке. Там они чувствуют себя уютно и безопасно…
   Задумчивый поморщился – опять эти чертовы бредни. Но, похоже, старик как раз и хотел услышать что-то подобное. Парень перевел взгляд со Смешливого, впавшего в бред, на художника, стараясь рассмотреть его выражение. Тот как всегда улыбался, будто меломан, дождавшийся, когда по радио запустят любимую песенку. Задумчивый внезапно понял, с какой радостью увидел бы их обоих сейчас в гробу – старого учителя и старого друга. Обоих.
   – …Эти существа. Они многое изобрели для удобной жизни, – описывал свое видение Смешливый. – Выстроили ровные дороги, чтобы быстро по ним передвигаться в пещерном городе в своих железных ящиках на колесах и успевать во все концы. Придумали тысячи специальных правил для поддержания порядка, множество способов развлечения и еще… черт знает сколько всего…
   Смешливый перегнулся через невысокий парапет, глядя вниз:
   – Они… – и запнулся, заметив там что-то.
   По отвесной стене прямо на него надвигалась странная тень. Уже через секунду он рассмотрел какой-то резко очерченный силуэт. Это нечто цеплялось за выступы оконных рам, балконов, неровности в стене и перебирало конечностями с быстротой и ловкостью насекомого. Зрелище было абсолютно нереальным. Всего через две секунды это уже приблизилось настолько, что Смешливый мог различить глаза – две бездонные шахты, уходящие в глубину чужого отвратительного мира – в них таилось какое-то нечеловеческое торжество.
   – Господи… – выдохнул Смешливый, глядя на приближающегося монстра. – Господи! Я понял, кто…
   За этими словами старый художник и Задумчивый увидели, как дикая неизвестная сила вырвала Смешливого с крыши, протащила через парапет и увлекла вниз. Парень словно исчез. Как в параличе, они слушали его быстро удаляющийся вопль. Скорее удивленный, нереально растянувшийся крик, который оборвался несколькими секундами позже – внезапно, будто наступили на горло тяжелым сапогом. И больше ничего. Кроме тоскливого завывания ветра…