Страница:
Сталин ткнул мундштуком трубки в пуговицу на полувоенном френче Кагановича. Негромко спросил:
— Ты как, жидяра, посмел орать матом на народного артиста Советского Союза, лауреата Сталинской премии?! Ты за кого себя, твою мать, принимаешь?! Ты перед ним гнида! Тля! Понял?
— Так точно! Понял, товарищ Сталин!
— В таком случае я более не задерживаю вас, товарищ Каганович.
Каганович попятился, потом повернулся и засеменил к двери.
— Минутку! — остановил его Сталин. — Что-то я еще хотел вам сказать. А, вот что!.. И все-таки я тебя, Лазарь, люблю.
— Я. Мне. Товарищ Сталин! Я. Всей душой. Всем сердцем. Нет слов, чтобы выразить! Я…
Сталин послушал и коротко махнул рукой:
— А теперь пошел вон!
Каганович дематериализовался. Спектакль закончился.
— Евреи бывают трех видов, — заметил Сталин, оборачиваясь к Молотову. — Евреи, жиды и член Политбюро Каганович. Ну, понял?
— Да. Значит, и Лозовский.
— Значит, и Лозовский, — согласился Сталин. — Но это неважно. Важно — Михоэлс. Жена у него, помнится мне, из каких-то польских князей? И вроде две дочери?
— Этого я не знаю. Я хотел бы спросить, Иосиф Виссарионович…
— Спрашивай.
— Почему вы сказали, что Михоэлс объехал меня на кривой козе?
— Потому что меньше всего его волнуют американский идеологический десант в Крым и поползновения Пентагона на черноморский плацдарм.
— А что его волнует?
Сталин помолчал и коротко ответил:
— Татары.
— Вы предполагаете…
— Я не предполагаю. Я знаю это совершенно точно. Кстати. Проект постановления о роспуске ЕАК у тебя?
— Да.
— Выброси его к чертовой матери. Пусть продолжают бороться с фашизмом. Бороться за мир и без них есть кому.
— Будет сделано.
— Все. Иди работай.
Молотов ушел. Сталин набил папиросным табаком трубку. Пришла, пожалуй, пора ввести в эту партию новую фигуру. Он вызвал Поскребышева и приказал:
— Абакумова!..
— Ты как, жидяра, посмел орать матом на народного артиста Советского Союза, лауреата Сталинской премии?! Ты за кого себя, твою мать, принимаешь?! Ты перед ним гнида! Тля! Понял?
— Так точно! Понял, товарищ Сталин!
— В таком случае я более не задерживаю вас, товарищ Каганович.
Каганович попятился, потом повернулся и засеменил к двери.
— Минутку! — остановил его Сталин. — Что-то я еще хотел вам сказать. А, вот что!.. И все-таки я тебя, Лазарь, люблю.
— Я. Мне. Товарищ Сталин! Я. Всей душой. Всем сердцем. Нет слов, чтобы выразить! Я…
Сталин послушал и коротко махнул рукой:
— А теперь пошел вон!
Каганович дематериализовался. Спектакль закончился.
— Евреи бывают трех видов, — заметил Сталин, оборачиваясь к Молотову. — Евреи, жиды и член Политбюро Каганович. Ну, понял?
— Да. Значит, и Лозовский.
— Значит, и Лозовский, — согласился Сталин. — Но это неважно. Важно — Михоэлс. Жена у него, помнится мне, из каких-то польских князей? И вроде две дочери?
— Этого я не знаю. Я хотел бы спросить, Иосиф Виссарионович…
— Спрашивай.
— Почему вы сказали, что Михоэлс объехал меня на кривой козе?
— Потому что меньше всего его волнуют американский идеологический десант в Крым и поползновения Пентагона на черноморский плацдарм.
— А что его волнует?
Сталин помолчал и коротко ответил:
— Татары.
— Вы предполагаете…
— Я не предполагаю. Я знаю это совершенно точно. Кстати. Проект постановления о роспуске ЕАК у тебя?
— Да.
— Выброси его к чертовой матери. Пусть продолжают бороться с фашизмом. Бороться за мир и без них есть кому.
— Будет сделано.
— Все. Иди работай.
Молотов ушел. Сталин набил папиросным табаком трубку. Пришла, пожалуй, пора ввести в эту партию новую фигуру. Он вызвал Поскребышева и приказал:
— Абакумова!..
II
Министру государственной безопасности СССР генерал-полковнику Виктору Семеновичу Абакумову было тридцать девять лет. Он родился и вырос в Москве. Отец у него работал истопником в больнице, мать — уборщицей медицинского политехникума имени Клары Цеткин. После ФЗУ он устроился грузчиком. Молодой силы было с избытком, а платили больше, чем на заводе. В 1932 году ему, молодому партийцу пролетарского происхождения, предложили перейти в органы. Он согласился, не раздумывая ни секунды. В те годы быть даже просто военным считалось почетным, человеку в форме уступали место в трамваях, а стать чекистом молодые люди не смели и мечтать.
Карьера Абакумова напоминала движение курьерского поезда, перед которым с путей поспешно убирают пассажирские тихоходы и грузовые составы. Процессы над Ягодой и Ежовым и следовавшие за ними чистки всех органов ОГПУ — НКВД открывали перед ним новые должности едва ли не раньше, чем он успевал освоиться на прежних.
К 1941 году он уже был заместителем наркома НКВД. А в начале войны, когда в окружении под Киевом застрелился начальник военной контрразведки генерал Михеев, Сталин назначил Абакумова на его место. В должности начальника ГУКР «Смерш» он и закончил войну.
Он очень быстро учился. Одним из первых понял, что немецких шпионов и диверсантов нужно не расстреливать на месте, к чему призывало само название военной контрразведки, образованное сокращением лозунга «Смерть шпионам», а перевербовывать и использовать в радиоиграх — функельшпилях. Формально Абакумов подчинялся Берии, но фактически военной контрразведкой руководил сам Сталин. Он придавал очень большое значение скрытности подготовки всех операций, дезинформации противника о планируемых наступлениях, очистке тылов прифронтовой полосы от подозрительных элементов, среди которых вполне могли оказаться агенты абвера. Абакумов был хорошим исполнителем приказов Сталина. Он никогда не пытался умолчать об ошибках, оправдаться объективными причинами или перевалить вину на другого. Молча, не отводя взгляда, сносил гнев, был тверд в отстаивании своей точки зрения. Он любил говорить: «Мы солдаты, что прикажут, то и должны делать». Он умел выполнять приказы.
После войны Сталин расформировал Наркомат внутренних дел на Министерство госбезопасности и Министерство внутренних дел. Министром госбезопасности Сталин предложил назначить генерал-лейтенанта Огольцова. Но тот взмолился: он всего полгода в Москве, до этого был начальником Красноярского управления МГБ, опыта у него мало, он просит Политбюро не назначать его на эту должность. Сталин согласился и предложил кандидатуру Абакумова. Берия и Молотов промолчали, Жданов горячо поддержал. Абакумов стал министром МГБ, а Огольцов его первым замом.
Он прекрасно понимал, что его выдвижение на эту ключевую позицию было итогом подспудной сложнейшей борьбы влияний в ближайшем окружении Сталина. Но он знал и другое. Нет ничего опасней, чем пытаться понять суть кремлевских тайных интриг и пытаться блокироваться с сильными мира сего. Сейчас они сильные, а где будут завтра — об этом один только Сталин знает. Его дело — выполнять волю Сталина, его приказы.
А вот с этим было гораздо сложней. Пост министра госбезопасности вынуждал его быть не солдатом, а политиком в гораздо большей степени, чем ему этого хотелось. Прежде чем выполнить волю Сталина, ее нужно было понять. Были простые дела. Еще в конце войны он доложил Сталину о письмах летчиков, которые жаловались на плохое качество самолетов. Аварии списывались на ошибки самих летчиков. В 46-м Сталин приказал возбудить по этим фактам уголовное дело. Абакумов провел расследование быстро и решительно. В «Лефортове» оказались министр авиационной промышленности Шахурин и главком ВВС Новиков, скрывавшие факты выпуска недоброкачественной продукции на заводах авиапрома. Абакумов вполне отдавал себе отчет, что это очень рискованный шаг. Авиационную промышленность курировал Маленков, ему за это дали Героя Соцтруда. Но у него даже и мысли не возникло спустить расследование на тормозах. На одном из совещаний Сталин обратился к нему: «Вина Шахурина и Новикова доказана. Какую меру наказания вы предлагаете?» Абакумов ответил без колебаний: «Расстрел». Сталин не согласился с ним, но Абакумова это не встревожило. Он свое дело сделал. Покачнулся даже Маленков. Ему объявили выговор, вывели из Секретариата ЦК и отправили работать в Казахстан. Правда, через два месяца Сталин вернул его в Москву и назначил заместителем Председателя Совета Министров. Но это опять же была воля Сталина. Абакумов знал, что он хорошо сделал свое дело. Показания маршала Новикова дали основания Сталину снять с должности начальника Генштаба Жукова и отправить его командовать Одесским военным округом, навести порядок в генералитете. Абакумов уважал Жукова, но считал, что это решение правильное. Подраспустились маршалы, слегка возомнили о себе. Самое время было поставить их на место.
Были и многие другие дела, самые разные, требовавшие твердости и решительности. Абакумову их было не занимать. Но ясность была не всегда, и это выбивало его из колеи, из привычного состояния уверенности в себе, которое было неотъемлемо от него, как щегольской генеральский мундир на его статной сильной фигуре, как запах «Шипра» на всегда до блеска выбритых щеках его волевого мужественного лица.
Еще в октябре 1946 года, разбираясь в наследстве прежнего главы госбезопасности Меркулова, снятого с должности и арестованного, Абакумов обратил внимание на досье Еврейского антифашистского комитета. Досье было объемистым, многотомным. Абакумов потратил на его изучение три вечера, и их не хватило. Но даже не досмотрев досье до конца, он поразился. Как такое возможно? В стране идет кампания по борьбе с буржуазным национализмом, а в центре Москвы, ни от кого не скрываясь, действует настоящее еврейское националистическое гнездо. С обширнейшими международными связями — с Америкой, Англией, Францией, Скандинавией и даже Австралией, с тысячами корреспондентов внутри страны. Со своим печатным органом — газетой «Эйникайт». Даже со своим еврейским издательством.
Понятно, что переписка с Западом и публикации в «Эйникайте» были на первый взгляд вполне лояльны и даже патриотичны. Не было очевидного криминала и в письмах, поступавших в ЕАК со всех концов Советского Союза. Вроде бы обычные жалобы на бытовое неустройство. Но тон, тон! Они не просили, они требовали! Будто только евреям было трудно в это послевоенное холодное и несытное время, а остальные сыром в масле катались. При такой широкой информационной сети Еврейского комитета за его деятельностью вполне могли скрываться и не столь невинные вещи. Дело, конечно, было чисто политическое, такие дела Абакумов не любил, но тут совершенно очевидна была тенденция. Пропаганда достижений евреев в науке и культуре. На производстве. Даже из подвига советского народа в годы войны вычленялись подвиги евреев. Ну, были и среди евреев Герои Советского Союза. Об этом нужно кричать на весь мир? Русские не кричат. Украинцы и белорусы не кричат. Казахи и татары не кричат. А евреи кричат.
Тогда же, в октябре 46-го, Абакумов написал письмо Сталину о националистических тенденциях в деятельности ЕАК. Сталин ничего не ответил. Ни да ни нет. При личных встречах, которые проходили довольно регулярно по многим другим делам, не упомянул о письме ни разу. Абакумов лишь пожал плечами. Он свое дело сделал. Раз Сталин молчит, значит, не считает правильным поднимать сейчас этот вопрос. А забыть не мог. Сталин никогда ничего не забывал. У него была необъятная память, цепкая, как клещ. Абакумов не раз в этом убеждался. Сталин помнил не только все ситуации, возникавшие в годы войны, но даже фамилии наших контрразведчиков и клички гитлеровских агентов, задействованных в функельшпилях.
Награждение Михоэлса Сталинской премией заставило Абакумова серьезно задуматься. Это был знак. Знак чего? И кому предназначенный? Не понял. Надолго выбросил из головы. Но потом вновь задумался. Еще раз внимательно просмотрел досье Еврейского антифашистского комитета. И в конце последнего тома, в приложениях, обнаружил ссылку на литерное дело «К». Затребовал его из архива. В нем были отчеты агента Зорина Павлу и спецдонесения доктора Брауна. Речь шла о поездке Михоэлса по Америке, Мексике, Канаде и Великобритании в 43-м году. «К» расшифровывалось — «Крым». В подробных отчетах речь шла о переговорах Михоэлса с американскими деятелями о создании в Крыму еврейской республики. Михоэлс ссылался на Молотова. Это крайне озадачило Абакумова. Он вызвал Хейфеца — доктора Брауна. После возвращения из Америки тот работал в консульском управлении МИДа. Ничего нового Хейфец не рассказал — все было в его донесениях Центру. Прибавил только одно: во время приема в турецком посольстве знакомил Михоэлса с западными дипломатами. Делал это по приказу генерала Райхмана — Павла.
Райхман рассказал больше. О том, что по приказу наркома Берии и в его присутствии инструктировал перед поездкой в Америку агента Зорина — поэта Фефера, который сейчас работает ответственным секретарем ЕАК и редактором газеты «Эйникайт». О том, что — также по приказу Берии — установил постоянную охрану-слежку за Михоэлсом, она ведется с 44-го года. После возвращения из Америки Михоэлс встречался с Молотовым. Примерно месяц с небольшим назад Райхман приказал Феферу поставить на президиуме ЕАК вопрос о необходимости обратиться к Сталину с просьбой о создании в Крыму еврейской республики, открытой для иммиграции евреев-беженцев из Европы и переселенцев из Америки. Фефер не смог выполнить приказа из-за активного противодействия председателя президиума ЕАК Михоэлса. Распоряжение об этом Райхман получил от помощника Молотова Ветрова, ему же доложил о том, что Фефер не справился с поручением. Это все.
Абакумов отпустил Райхмана, приказав держать его в курсе всех дел, связанных с ЕАК. После бесед с Хейфецом и Райхманом недоумение не исчезло. Наоборот — еще больше усилилось. Мелькнула мысль — поговорить с Ветровым. Сразу понял: нельзя. Посоветоваться с Кузнецовым? Он по линии ЦК курировал МГБ и хорошо, можно даже сказать по-дружески относился к Абакумову. Нет, не стоит. Посоветоваться с всесильным Ждановым? «Стоп, — сказал себе Абакумов. — Стоп». Это и значило — влезать в кремлевские тайны. На этом уже не один человек шею сломал. Начиная с Ягоды, кончая Меркуловым. Ни к чему ему быть следующим в этом ряду. Совсем ни к чему.
Он отправил в архив литерное дело «К» и досье Еврейского антифашистского комитета. И запретил себе об этом думать. И тут раздался звонок Поскребышева:
— Вас вызывает товарищ Сталин.
— По какому вопросу?
— Не сказано.
— Сейчас буду.
Карьера Абакумова напоминала движение курьерского поезда, перед которым с путей поспешно убирают пассажирские тихоходы и грузовые составы. Процессы над Ягодой и Ежовым и следовавшие за ними чистки всех органов ОГПУ — НКВД открывали перед ним новые должности едва ли не раньше, чем он успевал освоиться на прежних.
К 1941 году он уже был заместителем наркома НКВД. А в начале войны, когда в окружении под Киевом застрелился начальник военной контрразведки генерал Михеев, Сталин назначил Абакумова на его место. В должности начальника ГУКР «Смерш» он и закончил войну.
Он очень быстро учился. Одним из первых понял, что немецких шпионов и диверсантов нужно не расстреливать на месте, к чему призывало само название военной контрразведки, образованное сокращением лозунга «Смерть шпионам», а перевербовывать и использовать в радиоиграх — функельшпилях. Формально Абакумов подчинялся Берии, но фактически военной контрразведкой руководил сам Сталин. Он придавал очень большое значение скрытности подготовки всех операций, дезинформации противника о планируемых наступлениях, очистке тылов прифронтовой полосы от подозрительных элементов, среди которых вполне могли оказаться агенты абвера. Абакумов был хорошим исполнителем приказов Сталина. Он никогда не пытался умолчать об ошибках, оправдаться объективными причинами или перевалить вину на другого. Молча, не отводя взгляда, сносил гнев, был тверд в отстаивании своей точки зрения. Он любил говорить: «Мы солдаты, что прикажут, то и должны делать». Он умел выполнять приказы.
После войны Сталин расформировал Наркомат внутренних дел на Министерство госбезопасности и Министерство внутренних дел. Министром госбезопасности Сталин предложил назначить генерал-лейтенанта Огольцова. Но тот взмолился: он всего полгода в Москве, до этого был начальником Красноярского управления МГБ, опыта у него мало, он просит Политбюро не назначать его на эту должность. Сталин согласился и предложил кандидатуру Абакумова. Берия и Молотов промолчали, Жданов горячо поддержал. Абакумов стал министром МГБ, а Огольцов его первым замом.
Он прекрасно понимал, что его выдвижение на эту ключевую позицию было итогом подспудной сложнейшей борьбы влияний в ближайшем окружении Сталина. Но он знал и другое. Нет ничего опасней, чем пытаться понять суть кремлевских тайных интриг и пытаться блокироваться с сильными мира сего. Сейчас они сильные, а где будут завтра — об этом один только Сталин знает. Его дело — выполнять волю Сталина, его приказы.
А вот с этим было гораздо сложней. Пост министра госбезопасности вынуждал его быть не солдатом, а политиком в гораздо большей степени, чем ему этого хотелось. Прежде чем выполнить волю Сталина, ее нужно было понять. Были простые дела. Еще в конце войны он доложил Сталину о письмах летчиков, которые жаловались на плохое качество самолетов. Аварии списывались на ошибки самих летчиков. В 46-м Сталин приказал возбудить по этим фактам уголовное дело. Абакумов провел расследование быстро и решительно. В «Лефортове» оказались министр авиационной промышленности Шахурин и главком ВВС Новиков, скрывавшие факты выпуска недоброкачественной продукции на заводах авиапрома. Абакумов вполне отдавал себе отчет, что это очень рискованный шаг. Авиационную промышленность курировал Маленков, ему за это дали Героя Соцтруда. Но у него даже и мысли не возникло спустить расследование на тормозах. На одном из совещаний Сталин обратился к нему: «Вина Шахурина и Новикова доказана. Какую меру наказания вы предлагаете?» Абакумов ответил без колебаний: «Расстрел». Сталин не согласился с ним, но Абакумова это не встревожило. Он свое дело сделал. Покачнулся даже Маленков. Ему объявили выговор, вывели из Секретариата ЦК и отправили работать в Казахстан. Правда, через два месяца Сталин вернул его в Москву и назначил заместителем Председателя Совета Министров. Но это опять же была воля Сталина. Абакумов знал, что он хорошо сделал свое дело. Показания маршала Новикова дали основания Сталину снять с должности начальника Генштаба Жукова и отправить его командовать Одесским военным округом, навести порядок в генералитете. Абакумов уважал Жукова, но считал, что это решение правильное. Подраспустились маршалы, слегка возомнили о себе. Самое время было поставить их на место.
Были и многие другие дела, самые разные, требовавшие твердости и решительности. Абакумову их было не занимать. Но ясность была не всегда, и это выбивало его из колеи, из привычного состояния уверенности в себе, которое было неотъемлемо от него, как щегольской генеральский мундир на его статной сильной фигуре, как запах «Шипра» на всегда до блеска выбритых щеках его волевого мужественного лица.
Еще в октябре 1946 года, разбираясь в наследстве прежнего главы госбезопасности Меркулова, снятого с должности и арестованного, Абакумов обратил внимание на досье Еврейского антифашистского комитета. Досье было объемистым, многотомным. Абакумов потратил на его изучение три вечера, и их не хватило. Но даже не досмотрев досье до конца, он поразился. Как такое возможно? В стране идет кампания по борьбе с буржуазным национализмом, а в центре Москвы, ни от кого не скрываясь, действует настоящее еврейское националистическое гнездо. С обширнейшими международными связями — с Америкой, Англией, Францией, Скандинавией и даже Австралией, с тысячами корреспондентов внутри страны. Со своим печатным органом — газетой «Эйникайт». Даже со своим еврейским издательством.
Понятно, что переписка с Западом и публикации в «Эйникайте» были на первый взгляд вполне лояльны и даже патриотичны. Не было очевидного криминала и в письмах, поступавших в ЕАК со всех концов Советского Союза. Вроде бы обычные жалобы на бытовое неустройство. Но тон, тон! Они не просили, они требовали! Будто только евреям было трудно в это послевоенное холодное и несытное время, а остальные сыром в масле катались. При такой широкой информационной сети Еврейского комитета за его деятельностью вполне могли скрываться и не столь невинные вещи. Дело, конечно, было чисто политическое, такие дела Абакумов не любил, но тут совершенно очевидна была тенденция. Пропаганда достижений евреев в науке и культуре. На производстве. Даже из подвига советского народа в годы войны вычленялись подвиги евреев. Ну, были и среди евреев Герои Советского Союза. Об этом нужно кричать на весь мир? Русские не кричат. Украинцы и белорусы не кричат. Казахи и татары не кричат. А евреи кричат.
Тогда же, в октябре 46-го, Абакумов написал письмо Сталину о националистических тенденциях в деятельности ЕАК. Сталин ничего не ответил. Ни да ни нет. При личных встречах, которые проходили довольно регулярно по многим другим делам, не упомянул о письме ни разу. Абакумов лишь пожал плечами. Он свое дело сделал. Раз Сталин молчит, значит, не считает правильным поднимать сейчас этот вопрос. А забыть не мог. Сталин никогда ничего не забывал. У него была необъятная память, цепкая, как клещ. Абакумов не раз в этом убеждался. Сталин помнил не только все ситуации, возникавшие в годы войны, но даже фамилии наших контрразведчиков и клички гитлеровских агентов, задействованных в функельшпилях.
Награждение Михоэлса Сталинской премией заставило Абакумова серьезно задуматься. Это был знак. Знак чего? И кому предназначенный? Не понял. Надолго выбросил из головы. Но потом вновь задумался. Еще раз внимательно просмотрел досье Еврейского антифашистского комитета. И в конце последнего тома, в приложениях, обнаружил ссылку на литерное дело «К». Затребовал его из архива. В нем были отчеты агента Зорина Павлу и спецдонесения доктора Брауна. Речь шла о поездке Михоэлса по Америке, Мексике, Канаде и Великобритании в 43-м году. «К» расшифровывалось — «Крым». В подробных отчетах речь шла о переговорах Михоэлса с американскими деятелями о создании в Крыму еврейской республики. Михоэлс ссылался на Молотова. Это крайне озадачило Абакумова. Он вызвал Хейфеца — доктора Брауна. После возвращения из Америки тот работал в консульском управлении МИДа. Ничего нового Хейфец не рассказал — все было в его донесениях Центру. Прибавил только одно: во время приема в турецком посольстве знакомил Михоэлса с западными дипломатами. Делал это по приказу генерала Райхмана — Павла.
Райхман рассказал больше. О том, что по приказу наркома Берии и в его присутствии инструктировал перед поездкой в Америку агента Зорина — поэта Фефера, который сейчас работает ответственным секретарем ЕАК и редактором газеты «Эйникайт». О том, что — также по приказу Берии — установил постоянную охрану-слежку за Михоэлсом, она ведется с 44-го года. После возвращения из Америки Михоэлс встречался с Молотовым. Примерно месяц с небольшим назад Райхман приказал Феферу поставить на президиуме ЕАК вопрос о необходимости обратиться к Сталину с просьбой о создании в Крыму еврейской республики, открытой для иммиграции евреев-беженцев из Европы и переселенцев из Америки. Фефер не смог выполнить приказа из-за активного противодействия председателя президиума ЕАК Михоэлса. Распоряжение об этом Райхман получил от помощника Молотова Ветрова, ему же доложил о том, что Фефер не справился с поручением. Это все.
Абакумов отпустил Райхмана, приказав держать его в курсе всех дел, связанных с ЕАК. После бесед с Хейфецом и Райхманом недоумение не исчезло. Наоборот — еще больше усилилось. Мелькнула мысль — поговорить с Ветровым. Сразу понял: нельзя. Посоветоваться с Кузнецовым? Он по линии ЦК курировал МГБ и хорошо, можно даже сказать по-дружески относился к Абакумову. Нет, не стоит. Посоветоваться с всесильным Ждановым? «Стоп, — сказал себе Абакумов. — Стоп». Это и значило — влезать в кремлевские тайны. На этом уже не один человек шею сломал. Начиная с Ягоды, кончая Меркуловым. Ни к чему ему быть следующим в этом ряду. Совсем ни к чему.
Он отправил в архив литерное дело «К» и досье Еврейского антифашистского комитета. И запретил себе об этом думать. И тут раздался звонок Поскребышева:
— Вас вызывает товарищ Сталин.
— По какому вопросу?
— Не сказано.
— Сейчас буду.
III
При появлении Абакумова в огромной приемной Сталина Поскребышев сказал:
— Подождите. Товарищ Сталин занят. У него Берия.
Абакумов понимающе кивнул. Берия — значит, доклад о бомбе. Это было дело номер один. Самая тайная и самая главная ось, вокруг которой вращалась вся жизнь огромной страны. Все, что способствовало успеху дела, всячески поощрялось. Все, что делу препятствовало, отсекалось и безжалостно уничтожалось. Причастность к этому делу предопределяла и значимость людей. Абакумов не был напрямую задействован в атомном проекте, этим занималось подразделение МГБ, которым руководил заместитель Абакумова генерал-лейтенант Судоплатов. По его словам, на заседаниях Спецкомитета по атомной проблеме стояла такая ругань, что даже Берии не сразу удавалось призвать членов комитета к порядку. При этом не соблюдалось никакой субординации. Член ЦК Первухин мог орать на члена Политбюро Вознесенского, и тот уступал, так как Первухин курировал химическую промышленность, поставлявшую необходимые компоненты для атомного реактора.
По этой же причине ошибались те, кто считал, что отстранение Берии от общего руководства госбезопасностью и Министерством внутренних дел свидетельствовало об утрате им ключевых позиций в руководстве. Он не утратил влияния, нет. Наоборот — был брошен на самое главное дело. Теперь его судьба зависела только от одного — сумеет ли он добиться успеха. Сумеет — станет самой крупной фигурой, вторым после Сталина. Если нет — об этом лучше было не думать. Вариант «нет» был возможен только для Берии. Но не для самого дела. Не справится Берия — справится кто-то другой. Пока же Берия был на острие проблемы номер один. Мешать ему — значило мешать делу. Поэтому Абакумов не давал никакого хода милицейским протоколам и жалобам мужей, жен которых хватали прямо на московских улицах охранники Берии полковник Саркисов и полковник Надарая и возили в особняк Берии. Абакумов этого не одобрял, но это были сущие мелочи по сравнению с огромной важностью дела, которым был занят Берия.
Дела, вокруг которого крутилось все.
Открылась и с легким стуком закрылась высокая дубовая дверь. В приемной появился Берия. Пухлая кожаная папка в руках. Лицо набрякшее, хмурое. Хмурый взгляд за отблескивающими стеклышками пенсне. Видно, не из легких был разговор. Молча пожал Абакумову руку. Оценил, что в руках у того никаких документов: значит, вызов срочный, докладывать придется без подготовки. Неопределенно заметил:
— Ну-ну!
На столе Поскребышева прозвучал зуммер.
— Товарищ Абакумов, вас ждут.
Абакумов одернул гимнастерку и вошел в кабинет. Сталин стоял возле письменного стола, чистил трубку. Кивнул:
— Проходите, товарищ Абакумов. Садитесь. Сюда.
Сам отодвинул стул от стола для заседаний. Подождал, пока Абакумов сядет. Потом положил перед ним стопку машинописных страниц.
— Прочитайте это. Не торопитесь, читайте внимательно. Я подожду.
И вернулся к трубке.
Абакумов взглянул на листки. Не прочитав еще ни слова, по форме записи понял: расшифровка разговора, зафиксированного оперативной техникой. Но вводной «шапки» не было, верхняя часть страницы, где обычно сообщались дата, место и участники разговора, была обрезана. Заглянул на последнюю страницу — ни руководителя опергруппы, ни звукооператора. Тоже обрезано.
— Читайте, читайте, — проговорил Сталин.
«М о л о т о в. Добрый день, Соломон Михайлович. Проходите, садитесь. Как вы себя чувствуете?
М и х о э л с. Спасибо, хорошо…»
Когда Абакумов перевернул последнюю страницу, Сталин обошел стол для заседаний, но сел не в торце, на своем обычном председательском месте, а против Абакумова.
— Ну, прочитали? Что вы об этом думаете?
— Перед вашим вызовом я еще раз просматривал досье Еврейского антифашистского комитета. В нем есть агентурные донесения о том, что Михоэлс вел в Америке зондажные переговоры о Крыме. При этом объяснял, что делает это по указанию товарища Молотова.
— Вы этому поверили?
— Генерал Райхман пояснил, что по распоряжению Лаврентия Павловича Берии и в его присутствии он провел инструктаж агента Зорина, который был выделен для сопровождения Михоэлса в его поездке по Америке. Я исходил из того, что все дело было доложено Лаврентию Павловичу. Никаких мер не было принято. Это лишало меня возможности давать свои оценки.
Сталин с интересом прищурился:
— А если забыть о том, что разговаривают товарищ Михоэлс и товарищ Молотов? Мы не знаем, кто разговаривает. Некий Икс и некий Игрек. Как в этом случае вы расценили бы разговор?
— Я расценил бы это как заговор.
Сталин удовлетворенно кивнул:
— Мне всегда нравилась прямота ваших суждений. Кто же главный заговорщик?
— Игрек. Икс сопротивляется и приводит сильные аргументы.
— Но Игрек, если вы помните, ссылается на одобрение товарища Сталина.
— У Икса нет возможности проверить его слова.
— Логично. Какие же мотивы могут быть у Игрека для организации заговора? Ну, отдадут Крым американцам. И что?
— Это может быть лишь частью общего плана государственного переворота. Уступка Крыма обеспечит заговору поддержку Запада. Идеологическую, материальную и при необходимости даже военную.
— Логично, — повторил Сталин. — А для государственного переворота мотивов не требуется. Захват власти — это и мотив, и цель одновременно. Что могло подтолкнуть Игрека к мысли о государственном перевороте?
— Здесь уже недостаточно пользоваться абстрактным понятием Игрек. Ответ — в личности заговорщика. Особенности характера. Воспитание. Влияние окружения. Политические амбиции.
— Есть еще один очень важный мотив, — заметил Сталин. — Вы упустили его из виду. Опасность для собственной жизни. Это двигало многими заговорщиками.
— Товарищ Сталин, разрешите мне не продолжать эту тему. Развивая ее, я невольно оказываюсь в двусмысленном положении.
— Ну почему? — возразил Сталин. — У нас просто абстрактные рассуждения. Не более того. Даже если мы станем говорить не Игрек, а товарищ Молотов, мы все равно будем иметь в виду не конкретного Вячеслава Михайловича Молотова, а товарища Молотова вообще. — Он поднялся из-за стола и медленно заходил по ковру. — Политические амбиции. А почему нет? Соратник Ленина. Влияние окружения? И это возможно. Полина Семеновна Жемчужина — дама энергичная, вполне могла навести мужа на мысль о Крыме. А кто ее навел? Правильно, еврейские буржуазные националисты. Рассуждаем дальше. Лаврентий Павлович Берия. Тоже, конечно, абстрактный. Так сказать, Берия вообще. Некий гражданин Зет. Почему не принял никаких мер? Могут быть те же причины. И политические амбиции. Могут? И еще какие! И общий круг старых друзей-соратников. Ленинская гвардия. Абстрактные товарищи Ворошилов, Микоян, Каганович, Буденный. Младшие соратники: товарищи Маленков, Хрущев, Вознесенский. Интересная вырисовывается картина. Не так ли?
Абакумов не ответил. Сталин внимательно посмотрел на него и удовлетворенно кивнул, словно бы его молчание и было тем ответом, который он хотел получить.
— Вот видите, товарищ Абакумов, в какие надоблачные выси может увести только одно неправильное предположение. Вы поняли, о каком предположении я говорю?
— Да, товарищ Сталин, — подтвердил Абакумов. — Товарищ Молотов выполнял ваши распоряжения.
— Вы правильно поняли. Товарищ Молотов выполнял мои указания. Об этом знал только он. И товарищ Берия. И конечно, сам товарищ Сталин. А теперь знаете и вы. Больше об этом не должен знать никто.
Сталин взял со своего письменного стола обрезок машинописной страницы и положил перед Абакумовым. Там было: «Запись и расшифровка произведены капитаном МГБ Евдокимовым и звукооператором лейтенантом Мироновой».
— Позаботьтесь об этом.
— Слушаюсь.
Абакумов сложил листок и спрятал в нагрудный карман гимнастерки.
— Что же получается? — продолжал Сталин. — Картина, нарисованная вами, выворачивается наизнанку. Не Игрек вовлекает Икс в заговор, а Икс всеми силами противится воле товарища Сталина. Почему?
— Он не знает, что это ваша воля, — предположил Абакумов.
Сталин с сомнением покачал головой:
— Знает. Прямо ему, конечно, никто этого не говорил. Но товарищ Молотов дал понять это совершенно определенно. Когда упомянул, что товарищ Сталин обсуждал с Гарриманом и Джонстоном крымский проект. И все-таки он противится.
— Он считает свои выводы правильными. Возможно, поэтому.
— А они правильные?
— По-моему, правильные.
— И вы тоже стали бы противиться?
— Если бы знал, что это ваша воля, — нет.
— Вы никогда не производили на меня впечатления слепого исполнителя приказов.
— Я всегда старался понять их смысл.
— И сейчас понимаете?
— Наверняка не все. Но кое-что, как мне кажется, понимаю.
— Очень интересно. Объясните. Товарищ Сталин не хуже артиста Михоэлса понимает все опасности, связанные с крымским проектом, и все-таки продвигает его. Какие же причины могут быть у товарища Сталина?
— Когда я ждал вызова в вашей приемной, мне в голову пришла такая мысль. Все, что происходит в Советском Союзе и даже в мире, может быть соотнесено с созданием нашей атомной бомбы. Пока у нас нет своего атомного оружия, нужно обезопасить себя. Если поселить в Крыму евреев, наших и особенно западных, база Черноморского флота будет защищена от американского атомного удара.
— Оригинально, — заметил Сталин. — Очень оригинально. Мы сейчас строим вокруг Москвы мощную линию противовоздушной обороны. Это очень дорогостоящее сооружение. Может быть, проще поселить вокруг Москвы евреев?
— Москва — слишком большой город. Ее этим не защитишь.
— А жаль. Это было бы намного дешевле. А в общем, товарищ Абакумов, вы правильно мыслите. Безопасность Советского Союза — это самое главное. Этому должно быть подчинено все. А теперь давайте вернемся к товарищу Михоэлсу. Вы знакомитесь с рапортами службы наружного наблюдения?
— Так точно, товарищ Сталин. Регулярно просматриваю.
— И что?
— Ничего необычного. Студия, театр, прием посетителей в ЕАК. Иногда ужинает в ресторане ВТО и «Восточный» с Москвиным, Качаловым и другими артистами и писателями. Последнее время много времени проводит в Ленинской библиотеке, в газетном зале. Читает «Правду» за 35-й — 37-й годы.
— Вот как? Что его интересует?
— Выяснить не удалось. Никаких пометок и записей не делает. И еще. Ездит на «Мосфильм» и смотрит у режиссера Чиаурели материал фильма «Падение Берлина». Часто.
— Как часто?
— За последнее время раз шесть.
— Шесть раз? — переспросил Сталин. — Я сам этот материал смотрел только два раза. Что бы это могло значить?
— Наверное, это очень хороший кинофильм.
— Но не настолько хороший, чтобы опытный артист и режиссер смотрел его шесть раз. Верно замечено, что люди искусства — люди непредсказуемые. Но сейчас мы не можем ограничиться констатацией этого факта. Артист Михоэлс должен быть абсолютно предсказуемым.
— Можно приказать, — предложил Абакумов.
Сталин недовольно поморщился:
— Это вам я могу приказать. Товарищ Молотов попытался ему приказать. И что? Михоэлс взял под козырек и сказал «Слушаюсь»?
— Он обещал подумать.
— Вот и нужно помочь ему принять правильное решение. Что мы о нем знаем?
— Практически все.
— Все вы даже о себе не знаете. Морально устойчив. Что это значит? Значит, любит жену, детей. Правильно?
— Да, товарищ Сталин. Дочери к нему очень привязаны.
— Любит свой театр, — продолжал Сталин. — Любит друзей. Любит хороший коньяк. Вывод?
— Неплохо живет.
— Вывод другой: любит жизнь. А умеет ли он ценить жизнь?
— Это все умеют, — заметил Абакумов.
— Вы уверены? Люди умеют ценить воздух, которым дышат? Хлеб, который едят? Воду, которую пьют? Молодость умеет ценить по-настоящему только старик. Здоровье — больной. А жизнь — человек, жизни которого угрожает опасность. Не смертельная. От нее человек цепенеет. Легкая. Но грозная. Которую можно все-таки избежать. Вы меня понимаете, товарищ Абакумов?
— Так точно, товарищ Сталин.
— Второе. Кто был на связи с этим Зориным-Пфеффером во время поездки Михоэлса по Америке? Доктор Браун, если не ошибаюсь?
— Подождите. Товарищ Сталин занят. У него Берия.
Абакумов понимающе кивнул. Берия — значит, доклад о бомбе. Это было дело номер один. Самая тайная и самая главная ось, вокруг которой вращалась вся жизнь огромной страны. Все, что способствовало успеху дела, всячески поощрялось. Все, что делу препятствовало, отсекалось и безжалостно уничтожалось. Причастность к этому делу предопределяла и значимость людей. Абакумов не был напрямую задействован в атомном проекте, этим занималось подразделение МГБ, которым руководил заместитель Абакумова генерал-лейтенант Судоплатов. По его словам, на заседаниях Спецкомитета по атомной проблеме стояла такая ругань, что даже Берии не сразу удавалось призвать членов комитета к порядку. При этом не соблюдалось никакой субординации. Член ЦК Первухин мог орать на члена Политбюро Вознесенского, и тот уступал, так как Первухин курировал химическую промышленность, поставлявшую необходимые компоненты для атомного реактора.
По этой же причине ошибались те, кто считал, что отстранение Берии от общего руководства госбезопасностью и Министерством внутренних дел свидетельствовало об утрате им ключевых позиций в руководстве. Он не утратил влияния, нет. Наоборот — был брошен на самое главное дело. Теперь его судьба зависела только от одного — сумеет ли он добиться успеха. Сумеет — станет самой крупной фигурой, вторым после Сталина. Если нет — об этом лучше было не думать. Вариант «нет» был возможен только для Берии. Но не для самого дела. Не справится Берия — справится кто-то другой. Пока же Берия был на острие проблемы номер один. Мешать ему — значило мешать делу. Поэтому Абакумов не давал никакого хода милицейским протоколам и жалобам мужей, жен которых хватали прямо на московских улицах охранники Берии полковник Саркисов и полковник Надарая и возили в особняк Берии. Абакумов этого не одобрял, но это были сущие мелочи по сравнению с огромной важностью дела, которым был занят Берия.
Дела, вокруг которого крутилось все.
Открылась и с легким стуком закрылась высокая дубовая дверь. В приемной появился Берия. Пухлая кожаная папка в руках. Лицо набрякшее, хмурое. Хмурый взгляд за отблескивающими стеклышками пенсне. Видно, не из легких был разговор. Молча пожал Абакумову руку. Оценил, что в руках у того никаких документов: значит, вызов срочный, докладывать придется без подготовки. Неопределенно заметил:
— Ну-ну!
На столе Поскребышева прозвучал зуммер.
— Товарищ Абакумов, вас ждут.
Абакумов одернул гимнастерку и вошел в кабинет. Сталин стоял возле письменного стола, чистил трубку. Кивнул:
— Проходите, товарищ Абакумов. Садитесь. Сюда.
Сам отодвинул стул от стола для заседаний. Подождал, пока Абакумов сядет. Потом положил перед ним стопку машинописных страниц.
— Прочитайте это. Не торопитесь, читайте внимательно. Я подожду.
И вернулся к трубке.
Абакумов взглянул на листки. Не прочитав еще ни слова, по форме записи понял: расшифровка разговора, зафиксированного оперативной техникой. Но вводной «шапки» не было, верхняя часть страницы, где обычно сообщались дата, место и участники разговора, была обрезана. Заглянул на последнюю страницу — ни руководителя опергруппы, ни звукооператора. Тоже обрезано.
— Читайте, читайте, — проговорил Сталин.
«М о л о т о в. Добрый день, Соломон Михайлович. Проходите, садитесь. Как вы себя чувствуете?
М и х о э л с. Спасибо, хорошо…»
Когда Абакумов перевернул последнюю страницу, Сталин обошел стол для заседаний, но сел не в торце, на своем обычном председательском месте, а против Абакумова.
— Ну, прочитали? Что вы об этом думаете?
— Перед вашим вызовом я еще раз просматривал досье Еврейского антифашистского комитета. В нем есть агентурные донесения о том, что Михоэлс вел в Америке зондажные переговоры о Крыме. При этом объяснял, что делает это по указанию товарища Молотова.
— Вы этому поверили?
— Генерал Райхман пояснил, что по распоряжению Лаврентия Павловича Берии и в его присутствии он провел инструктаж агента Зорина, который был выделен для сопровождения Михоэлса в его поездке по Америке. Я исходил из того, что все дело было доложено Лаврентию Павловичу. Никаких мер не было принято. Это лишало меня возможности давать свои оценки.
Сталин с интересом прищурился:
— А если забыть о том, что разговаривают товарищ Михоэлс и товарищ Молотов? Мы не знаем, кто разговаривает. Некий Икс и некий Игрек. Как в этом случае вы расценили бы разговор?
— Я расценил бы это как заговор.
Сталин удовлетворенно кивнул:
— Мне всегда нравилась прямота ваших суждений. Кто же главный заговорщик?
— Игрек. Икс сопротивляется и приводит сильные аргументы.
— Но Игрек, если вы помните, ссылается на одобрение товарища Сталина.
— У Икса нет возможности проверить его слова.
— Логично. Какие же мотивы могут быть у Игрека для организации заговора? Ну, отдадут Крым американцам. И что?
— Это может быть лишь частью общего плана государственного переворота. Уступка Крыма обеспечит заговору поддержку Запада. Идеологическую, материальную и при необходимости даже военную.
— Логично, — повторил Сталин. — А для государственного переворота мотивов не требуется. Захват власти — это и мотив, и цель одновременно. Что могло подтолкнуть Игрека к мысли о государственном перевороте?
— Здесь уже недостаточно пользоваться абстрактным понятием Игрек. Ответ — в личности заговорщика. Особенности характера. Воспитание. Влияние окружения. Политические амбиции.
— Есть еще один очень важный мотив, — заметил Сталин. — Вы упустили его из виду. Опасность для собственной жизни. Это двигало многими заговорщиками.
— Товарищ Сталин, разрешите мне не продолжать эту тему. Развивая ее, я невольно оказываюсь в двусмысленном положении.
— Ну почему? — возразил Сталин. — У нас просто абстрактные рассуждения. Не более того. Даже если мы станем говорить не Игрек, а товарищ Молотов, мы все равно будем иметь в виду не конкретного Вячеслава Михайловича Молотова, а товарища Молотова вообще. — Он поднялся из-за стола и медленно заходил по ковру. — Политические амбиции. А почему нет? Соратник Ленина. Влияние окружения? И это возможно. Полина Семеновна Жемчужина — дама энергичная, вполне могла навести мужа на мысль о Крыме. А кто ее навел? Правильно, еврейские буржуазные националисты. Рассуждаем дальше. Лаврентий Павлович Берия. Тоже, конечно, абстрактный. Так сказать, Берия вообще. Некий гражданин Зет. Почему не принял никаких мер? Могут быть те же причины. И политические амбиции. Могут? И еще какие! И общий круг старых друзей-соратников. Ленинская гвардия. Абстрактные товарищи Ворошилов, Микоян, Каганович, Буденный. Младшие соратники: товарищи Маленков, Хрущев, Вознесенский. Интересная вырисовывается картина. Не так ли?
Абакумов не ответил. Сталин внимательно посмотрел на него и удовлетворенно кивнул, словно бы его молчание и было тем ответом, который он хотел получить.
— Вот видите, товарищ Абакумов, в какие надоблачные выси может увести только одно неправильное предположение. Вы поняли, о каком предположении я говорю?
— Да, товарищ Сталин, — подтвердил Абакумов. — Товарищ Молотов выполнял ваши распоряжения.
— Вы правильно поняли. Товарищ Молотов выполнял мои указания. Об этом знал только он. И товарищ Берия. И конечно, сам товарищ Сталин. А теперь знаете и вы. Больше об этом не должен знать никто.
Сталин взял со своего письменного стола обрезок машинописной страницы и положил перед Абакумовым. Там было: «Запись и расшифровка произведены капитаном МГБ Евдокимовым и звукооператором лейтенантом Мироновой».
— Позаботьтесь об этом.
— Слушаюсь.
Абакумов сложил листок и спрятал в нагрудный карман гимнастерки.
— Что же получается? — продолжал Сталин. — Картина, нарисованная вами, выворачивается наизнанку. Не Игрек вовлекает Икс в заговор, а Икс всеми силами противится воле товарища Сталина. Почему?
— Он не знает, что это ваша воля, — предположил Абакумов.
Сталин с сомнением покачал головой:
— Знает. Прямо ему, конечно, никто этого не говорил. Но товарищ Молотов дал понять это совершенно определенно. Когда упомянул, что товарищ Сталин обсуждал с Гарриманом и Джонстоном крымский проект. И все-таки он противится.
— Он считает свои выводы правильными. Возможно, поэтому.
— А они правильные?
— По-моему, правильные.
— И вы тоже стали бы противиться?
— Если бы знал, что это ваша воля, — нет.
— Вы никогда не производили на меня впечатления слепого исполнителя приказов.
— Я всегда старался понять их смысл.
— И сейчас понимаете?
— Наверняка не все. Но кое-что, как мне кажется, понимаю.
— Очень интересно. Объясните. Товарищ Сталин не хуже артиста Михоэлса понимает все опасности, связанные с крымским проектом, и все-таки продвигает его. Какие же причины могут быть у товарища Сталина?
— Когда я ждал вызова в вашей приемной, мне в голову пришла такая мысль. Все, что происходит в Советском Союзе и даже в мире, может быть соотнесено с созданием нашей атомной бомбы. Пока у нас нет своего атомного оружия, нужно обезопасить себя. Если поселить в Крыму евреев, наших и особенно западных, база Черноморского флота будет защищена от американского атомного удара.
— Оригинально, — заметил Сталин. — Очень оригинально. Мы сейчас строим вокруг Москвы мощную линию противовоздушной обороны. Это очень дорогостоящее сооружение. Может быть, проще поселить вокруг Москвы евреев?
— Москва — слишком большой город. Ее этим не защитишь.
— А жаль. Это было бы намного дешевле. А в общем, товарищ Абакумов, вы правильно мыслите. Безопасность Советского Союза — это самое главное. Этому должно быть подчинено все. А теперь давайте вернемся к товарищу Михоэлсу. Вы знакомитесь с рапортами службы наружного наблюдения?
— Так точно, товарищ Сталин. Регулярно просматриваю.
— И что?
— Ничего необычного. Студия, театр, прием посетителей в ЕАК. Иногда ужинает в ресторане ВТО и «Восточный» с Москвиным, Качаловым и другими артистами и писателями. Последнее время много времени проводит в Ленинской библиотеке, в газетном зале. Читает «Правду» за 35-й — 37-й годы.
— Вот как? Что его интересует?
— Выяснить не удалось. Никаких пометок и записей не делает. И еще. Ездит на «Мосфильм» и смотрит у режиссера Чиаурели материал фильма «Падение Берлина». Часто.
— Как часто?
— За последнее время раз шесть.
— Шесть раз? — переспросил Сталин. — Я сам этот материал смотрел только два раза. Что бы это могло значить?
— Наверное, это очень хороший кинофильм.
— Но не настолько хороший, чтобы опытный артист и режиссер смотрел его шесть раз. Верно замечено, что люди искусства — люди непредсказуемые. Но сейчас мы не можем ограничиться констатацией этого факта. Артист Михоэлс должен быть абсолютно предсказуемым.
— Можно приказать, — предложил Абакумов.
Сталин недовольно поморщился:
— Это вам я могу приказать. Товарищ Молотов попытался ему приказать. И что? Михоэлс взял под козырек и сказал «Слушаюсь»?
— Он обещал подумать.
— Вот и нужно помочь ему принять правильное решение. Что мы о нем знаем?
— Практически все.
— Все вы даже о себе не знаете. Морально устойчив. Что это значит? Значит, любит жену, детей. Правильно?
— Да, товарищ Сталин. Дочери к нему очень привязаны.
— Любит свой театр, — продолжал Сталин. — Любит друзей. Любит хороший коньяк. Вывод?
— Неплохо живет.
— Вывод другой: любит жизнь. А умеет ли он ценить жизнь?
— Это все умеют, — заметил Абакумов.
— Вы уверены? Люди умеют ценить воздух, которым дышат? Хлеб, который едят? Воду, которую пьют? Молодость умеет ценить по-настоящему только старик. Здоровье — больной. А жизнь — человек, жизни которого угрожает опасность. Не смертельная. От нее человек цепенеет. Легкая. Но грозная. Которую можно все-таки избежать. Вы меня понимаете, товарищ Абакумов?
— Так точно, товарищ Сталин.
— Второе. Кто был на связи с этим Зориным-Пфеффером во время поездки Михоэлса по Америке? Доктор Браун, если не ошибаюсь?