Левин Айра. Этот идеальный день

   - Сомневаюсь, - ответил молодой человек. - Генерал не встает так рано. Ваш своб, должно быть, вам лапшу на уши навесил.
   - Братоненавистник, - сказал Чип.
   - Генерала Костанцу, - продолжал молодой человек, - поддерживает Церковь и Армия. Даже для свобов очень мало свободы, для нас же свободы практически нет. Нам приходится жить в особых районах, "Железгородах", и мы не можем выйти из них без существенного повода. Нам надо показывать удостоверения личности каждому свобскому полицейскому, и единственная работа, которую мы можем получить - самая грязная, самая трудоемкая, - он поднял фляжку.
   - Хотите еще? - спросил он. - Это называется "виски". Чип и Лайлак покачали головами.
   Молодой человек отвинтил контейнер и налил в него янтарного цвета жидкость.
   - Так, что я упустил? - сказал он. - Нам не разрешено владеть землей и оружием. Я сдаю пистолет, как только ступаю на берег, - он поднял контейнер и посмотрел на них. - Добро пожаловать на Свободу! - сказал он и выпил.
   Чип и Лайлак обескураженно посмотрели друг на друга и на молодого человека.
   - Так они его называют, - сказал он. - Свобода.
   - Мы думали, они рады новым людям, - сказал Чип, - и что им будет легче обороняться от Семьи.
   Молодой человек, закручивая контейнер на фляжку, сказал:
   - Никто сюда не приходит, не считая двух-трех иммигрантов в месяц. Последний раз, когда Семья пыталась угрожать ланки, было еще тогда, когда было пять компьютеров. С тех пор, как в строй вошел Уни, ни одной такой попытки больше не было.
   - Почему? - спросила Лайлак.
   - Никто не знает, - сказал молодой человек. - Есть разные теории. Ланки думают, что или "Бог" их защищает, или что Семья боится Армии, компании пьяных ни на что не способных грубиянов. Иммигранты думают - ну, некоторые думают, что остров такой загаженный, что Уни просто не хочет возиться.
   - А другие думают... - начал Чип.
   Молодой человек положил фляжку на полку рядом с приборной доской. Он сел на сидение и снова повернулся к ним.
   - Другие, - сказал он, - и я один из них, думают, что Уни использует остров, и свобов, и все спрятанные острова в мире.
   - Использует их? - спросил Чип, а Лайлак сказала:
   - Как?
   - Как тюрьму для нас, - ответил молодой человек. Они посмотрели на него.
   - Почему на пляже всегда есть лодка? - спросил молодой человек. - Всегда, в Евр и в Афр - старая лодка, но еще способная добраться сюда. И почему эти заклеенные вручную карты в музеях? Не проще ли было сделать фальшивые карты, действительно без островов?
   Они смотрели на него во все глаза.
   - Что вы сделаете, - продолжал молодой человек, он тоже пристально глядел на них, - если вы программируете компьютер на поддержание идеально эффективного, идеально стабильного, идеально сотрудничающего общества? Как поступить с биологическими капризами, "неизлечимыми, возможными нарушителями спокойствия?
   Они ничего не ответили.
   Он пригнулся к ним ближе.
   - Вы оставляете несколько "не объединенных" островов по всему свету, сказал он, - оставляете в музеях карты, а на берегу - лодки. Компьютеру не нужно удалять плохих, они сами себя удаляют. Они радостно мчатся в ближайшую изоляционную палату, а там свобы уже поджидают, во главе с Генералом Костанца, чтобы забрать их лодки, запихнуть их в Железгорода и держать их там беспомощных и безвредных - так, как высоконравственные ученики Христа, Маркса, Вуда и Веи даже и представить себе не могут.
   - Этого не может быть, - сказала Лайлак.
   - Многие из нас думают, что может, - сказал молодой человек. Чип спросил:
   - Уни разрешил нам придти сюда?
   - Нет, - сказала Лайлак, - это слишком... запутанно.
   Молодой человек посмотрел на Чипа. Чип сказал:
   - Я думал, что я такой ненавистнически-умный!
   - Я тоже, - сказал молодой человек, откидываясь на сидении. Я представляю, как вы себя чувствуете.
   - Нет, этого не может быть, - сказала Лайлак. На секунду наступила тишина, а потом молодой человек сказал:
   - Сейчас я вас отвезу на берег. ПИ снимет с вас браслеты, зарегистрирует и даст вам двадцать пять монет для начала, - он улыбнулся. - Как бы плохо ни было, - сказал он, - это лучше, чем с Семьей. - Полотно гораздо удобнее паплона - правда, - и даже гнилая фига лучше по вкусу, чем унипироги. Вы можете иметь детей, пить, курить сигареты, иметь пару комнат - если много работаете. Некоторые железки даже умудряются разбогатеть - содержатели увеселительных заведений, главным образом.. Если вы говорите свобам "сэр" и держитесь в Железгороде, то все в порядке. Никаких сканеров, советчиков, и по телевизору не идет круглый год "Жизнь Маркса".
   Лайлак улыбнулась. Чип тоже улыбнулся.
   - Наденьте комбинезоны, - сказал молодой человек. - Нагота приводит свобов в ужас. Это "дурно", - и он повернулся к доске.
   Они откинули одеяла и влезли в свои влажные комбинезоны, встали за спиной молодого человека, и он повел катер к острову. От острова расходились зеленые и золотые тучи только что взошедшего солнца, и он был увенчан горами и испещрен точками белого, желтого, розового, голубого.
   - Как красиво, - решительно произнесла Лайлак. Чип, обняв ее за плечи, смотрел вперед прищуренными глазами и ничего не ответил.
   Глава 5
   Они жили в городе, который назывался Полленса, на одной половине комнаты в потрескавшемся и осыпающемся доме в Железгороде, где часто гасло электричество и из крана шла коричневая вода. У них был матрас, стол, стул и ящик для одежды, которым они пользовались как вторым стулом. Люди в другой половине семья Ньюманов - мужчина и женщина лет за сорок с девятилетней дочкой разрешили им пользоваться плитой, телевизором и полкой в холодильнике, где они хранили свои продукты. Это была комната Ньюманов, Чип и Лайлак платили четыре доллара в неделю за свою половину.
   Они зарабатывали девять долларов двадцать центов в неделю на двоих. Чип работал на железнорудной шахте, грузил руду в вагонетки, в бригаде с другими иммигрантами, рядом с автоматическим погрузчиком, который стоял сломанный пыльный и неподвижный. Лайлак работала на швейной фабрике, прикрепляла застежки к рубахам. Там тоже стояла неподвижная машина, забитая корпией.
   Их девяти долларов двадцати центов хватало на комнату, еду, проезд по железной дороге, несколько сигарет и газету под названием "Иммигрант Свободы". Они откладывали пятьдесят центов в неделю на одежду и непредвиденные обстоятельства, которые могут возникнуть, а пятьдесят центов отдавали Помощи Иммигрантам, как частичное погашение двадцатипятидолларовой ссуды, которую им дали по прибытии. Они ели хлеб, рыбу, картошку и финики. Сначала от этой еды у них были спазмы и запоры, но скоро они научились любить ее, получать удовольствие от разного вкуса и разного вида еды. Они с нетерпением ждали трапезы, хотя готовка и мытье посуды оказалось нудной работой.
   Их тела изменились. Тело Лайлак кровоточило несколько дней в месяц, что, как заверили их Ньюманы, было нормально в нелеченной женщине, ее тело также округлилось и стало более гибким, волосы выросли длиннее. Тело Чипа огрубело и стало сильнее от работы в шахте. У него отросла прямая черная борода, и он подстригал ее раз в неделю ножницами Ньюманов.
   Клерк в Иммиграционном Бюро дал им имена. Чипа назвали Элико Ньюмарк, а Лайлак - Грэйс Ньюбридж. Позднее, когда они поженились, - не обращаясь к Уни, но заполнив формуляры, заплатив налог, и с клятвами "Богу" - имя Лайлак сменилось - Грэйс Ньюмарк. Они, тем не менее, продолжали называть друг друга Чип и Лайлак.
   Они привыкли держать в руках монеты и иметь дело с хозяевами магазинов, и ездить на вечно ломающемся и переполненном монорельсе Полленсы. Они научились уступать дорогу местным уроженцам и никак не обижать их, они запомнили наизусть Обет Лояльности и приветствовали красно-желтый флаг Свободы. Они стучались в двери, прежде чем открыть их, и говорили среда вместо "вудодень", март вместо "маркс". Они все время напоминали себе, что слова драка и ненависть приемлемы в обществе, а трахаться - неприличное слово.
   Хассан Ньюман пил очень много виски. Вскоре после того, как он возвращался с работы - на самой большой мебельной фабрике острова, - он играл в какие-то шумные игры с Джиджи, своей дочкой, и наощупь раздвигал занавеску, разделяющую пополам комнату, держа бутылку в трехпалой, покалеченной пилой руке. "Ну, грустные железки, - говорил он, - где, в драку, ваши стаканы? Давайте, развеселитесь чуть-чуть". Чип и Лайлак выпили с ним несколько раз, но обнаружили, что от виски они становились сумбурными и неуклюжими, и после этого обычно отказывались.
   - Ну что же, - сказал Хассан Ньюман однажды вечером. - Я знаю, что я хозяин комнаты, но я же не своб, правда? Или что? Думаете, я буду ждать, что вы меня отбла... отблагодарите тем же? Я знаю, что вы любите считать пенни...
   - Дело не в этом, - сказал Чип.
   - А в чем же? - спросил Хассан. Он покачнулся и удержался на ногах.
   Чип помолчал, подумал, а затем сказал:
   - Ну, и какой же смысл убегать от лечений, если ты будешь одурманивать себя виски? С тем же успехом ты бы мог вернуться в Семью.
   - А, - сказал Хассан. - А, теперь понял, - он сердито на них посмотрел, этот ширококостный, со спутанной бородой и налитыми кровью глазами человек. Подождите, - сказал он. - Посмотрим, когда вы здесь подольше поживете, вот и все, - он повернулся и, путаясь в занавеске, вышел на свою половину.
   Они услышали, как он что-то бормочет, а его жена, Рия, успокаивает его.
   Почти все в этом доме пили виски, похоже, столько же, как и Хассан. Громкие голоса, счастливые или сердитые, слышались через стену всю ночь. Лифт и коридоры пропахли спиртным, рыбой и сладкими духами, которыми люди пытались бороться с неприятными запахами.
   Обычно вечерами, когда они заканчивали уборку, Чип и Лайлак шли на крышу подышать немного свежим воздухом или садились за стол читать "Иммигранта" или книги, которые они нашли в монорельсе или взяли в маленькой библиотечке Помощи Иммигрантам. Иногда они. смотрели телевизор вместе с Ньюманами - пьесы о глупом непонимании в семьях местных жителей, с небольшими паузами для объявлений о разных марок сигарет или дезинфектантов. Иногда были речи Генерала Костанцы или главы церкви - Папы Климента:
   - Неуспокаивающие речи об уменьшении количества еды, пространства и ресурсов, за которые не стоит винить одних лишь иммигрантов. Хассан, воинственный от виски, обычно выключал их до того, как речь кончалась: телевизор на Свободе, в отличие от телевизоров Семьи, можно было выключать и включать в любое время, по желанию.
   Однажды в шахте к концу пятнадцатиминутного обеденного перерыва Чип подошел к автоматическому погрузчику и стал рассматривать его, соображая, правда ли что его невозможно починить, или, может нужно просто заменить испорченную деталь. Местный уроженец, начальник бригады, подошел и спросил, что он делает. Чип ответил ему, стараясь говорить как можно уважительнее, но местный рассердился: "Вы, затраханные железки, все думаете, что вы, черт возьми, самые умные! - сказал он и положил руку на рукоятку своего пистолета. - Убирайся на свое место, и там и сиди! Попробуй придумать, как тебе меньше есть, если уж очень хочешь о чем-то думать".
   Не все местные были так грубы. Владелец их дома проникся симпатией к Чипу и Лайлак, и обещал им отдельную комнату за пять долларов в неделю, как только что-нибудь освободится.
   - Вы не как некоторые из ваших, - говорил он. - Пьют, ходят по тротуарам совершенно голые, - я лучше возьму на несколько центов меньше, но поселю таких, как вы.
   Чип, глядя на него, сказал:
   - Есть причины, по которым иммигранты пьют, вы знаете.
   - Я знаю, знаю, - сказал хозяин. - Я первый скажу, ужасно мы с вами обращаемся. Но, тем не менее, вы разве пьете? Вы ходите голяшом?
   Лайлак сказала:
   - Спасибо, мистер Коршэм. Мы будем благодарны, если вы дадите нам комнату.
   Они болели насморками и гриппом. Лайлак потеряла работу на швейной фабрике, но нашла лучше, на кухне ресторана, который держали местные, и туда можно было ходить пешком.
   Однажды вечером в комнату вошли двое полицейских, проверяли удостоверения личности и искали оружие. Хассан пробурчал что-то, предъявляя удостоверение, и они дубинками уложили его на пол. Они проткнули ножами матрасы и разбили несколько тарелок.
   У Лайлак не было "периода", нескольких ежемесячных дней вагинального кровотечения, и это означало, что она беременна.
   Однажды ночью Чип стоял на крыше, курил и смотрел на северо-восточный край неба, оттуда исходило скучное оранжевое зарево от медеплавильного комплекса на ЕВР 91766.
   Лайлак, которая снимала высохшее белье с веревки, подошла и обвила его рукой. Поцеловала в щеку и прильнула к нему.
   - Неплохо, - сказала она. - Мы накопили двенадцать долларов, у нас теперь в любой день может быть своя комната, а еще раньше у нас будет ребенок.
   - Железка, - сказал Чип.
   - Нет, - сказала Лайлак, - ребенок.
   - Все воняет, - сказал Чип. Все прогнило. Все бесчеловечно.
   - Это все, что есть, - сказала Лайлак. - Нам лучше привыкнуть к этому.
   Чип ничего не ответил. Он продолжал смотреть на оранжевое зарево в небе.
   В "Иммигранте Свободы" каждую неделю печатались статьи про певцов и спортсменов из иммигрантов, иногда об ученых, которые зарабатывают сорок или пятьдесят долларов в неделю, живут в хороших квартирах, общаются с влиятельными и просвещенными местными и надеются на возможность более сбалансированных, нормальных отношений между двумя группами населения. Чип с пренебрежением читал эти статья - он чувствовал, что они специально публиковались местными владельцами газеты, чтобы убаюкать и успокоить иммигрантов, - но Лайлак принимала их всерьез, как свидетельство того, что их собственный жребий в конце-концов улучшится.
   Однажды в октябре, когда они прожили на Свободе чуть больше шести месяцев, в газете появилась статья про художника Моргана Ньюгэйта, который пришел из Евр восемь лет назад и живет в четырех-комнатной квартире в Нью-Мадриде. Его картины, одну из которых, сцену Распятия, только что представили Папе Клементу, приносят ему каждая по сто долларов. Он подписывает их буквой "А", объяснялось в статье, потому что его прозвище - Аши.
   - Христос и Веи! - воскликнул Чип.
   - Что такое? - спросила Лайлак.
   - Я учился в академии вместе с этим "Морганом Ньюгэйтом", - сказал Чип, показывая ей статью. - Мы были хорошими друзьями.
   Его звали Карл. Ты помнишь тот рисунок лошади в Инд?
   - Нет, - сказала она, не отрываясь от книги.
   - Ну, так это он нарисовал, - сказал Чип. - Подписывался он обычно буквой "А" в кружке. Аши... Что-то похожее на имя, которое тогда упомянул Карл. Христос и Веи, так значит, он тоже убежал! "Убежал", если это можно так назвать, на Свободу, в изоляционную палату Уни. Он, хотя бы, занимается тем, чем всегда хотел, для него Свобода - это на самом деле свобода.
   - Тебе стоит ему позвонить, - сказала Лайлак.
   - Позвоню, - сказал Чип.
   Но, может быть, он и не позвонит. Есть ли, в самом деле, какой-то смысл в том, чтобы позвонить "Моргану Ньюгэйту", который написал Распятие для Папы и уверяет своих товарищейиммиг-рантов, что условия с каждым днем улучшаются? Но, может быть, Карл этого не говорил, может, "Иммигрант" соврал.
   - Ты не говори, а позвони, - сказала Лайлак. - Может быть, он поможет тебе получить работу получше.
   - Да, - сказал Чип, - может быть. Она подняла на него глаза.
   - Что случилось? Ты разве не хочешь работу получше?
   - Я позвоню завтра, по дороге на работу, - сказал он. Но он не позвонил. Он вонзал свою лопату в руду, поднимал, перекидывал, снова вонзал, снова поднимал и перекидывал. "В драку их всех, - думал он, - железок, которые пьют, железок, которые думают, что все становится лучше: свобов, манекенов; в драку Уни".
   В следующее воскресенье, утром, Лайлак пошла с ним вместе в здание за два квартала от них, где в холле был телефон, и ждала, пока он листал истрепанную телефонную книгу. Имена Морган и Ньюгэйт давали иммигрантам часто, но у немногих иммигрантов были телефоны; там был только один Ньюгэйт, Морган, и как раз в Нью-Мадриде.
   Чип опустил в телефон три жетона и назвал номер. Экран был разбит, но это было неважно, потому что телефоны на Свободе больше не передавали изображения.
   Ответил женский голос, и когда Чип спросил, дома ли Морган Ньюгэйт, женщина сказала, что он дома, и больше ничего. Тишина затянулась, и Лайлак, которая ждала в нескольких метрах в стороне, возле плаката с рекламой лечебных аэрозолей, подошла ближе. "Его нет?" - спросила она шепотом.
   - Алло? - произнес мужской голос.
   - Это Морган Ньюгэйт?
   - Да. Кто это?
   - Это Чип, - сказал Чип, - Ли РМ, из Академии Генетических Наук.
   Наступила тишина, а потом:
   - Боже мой, - произнес голос, - Ли! Ты брал для меня блокноты и уголь!
   - Да, - сказал Чип. - И сказал моему советчику, что ты болен и тебе нужна помощь. Карл рассмеялся.
   - Правда, сукин сын! - сказал он. - Это потрясающе! Когда ты выбрался оттуда?
   - Примерно, полгода назад, - ответил Чип.
   - Ты в Нью-Мадриде?
   - В Полленсе.
   - Что ты делаешь?
   - Работаю на шахте, - сказал Чип.
   - Христос, это финиш, - сказал Карл, и через секунду добавил:
   - Там сущий ад, наверное, да?
   - Да, - сказал Чип, думая: "Он даже говорит их языком. Ад.
   Боже мой, клянусь, он наверное и молитвы читает".
   - Жаль, что эти телефоны не работают, я бы хотел на тебя посмотреть, сказал Карл.
   Неожиданно Чипу стало стыдно своей враждебности. Он рассказал Карлу о Лайлак и о ее беременности. Карл сказал, что был женат в Семье, но ушел один. Он не разрешил Чипу поздравить его с успехом.
   - Вещи, которые я продаю, ужасны, - сказал он. - Нравится маленьким детям свобов. Но мне удается делать то, что я хочу, три дня в неделю. Так что я не могу жаловаться.
   Послушай, Ли - нет, как тебя, Чип? Чип, послушай, нам надо встретиться. У меня есть мопед, я приеду как-нибудь вечером.
   Нет, подожди, - сказал он, - ты что-нибудь делаешь в будущее воскресенье, ты и жена?
   Лайлак с беспокойством посмотрела на Чипа. Он сказал:
   - Не думаю, не уверен.
   - У меня будут друзья, - сказал Карл. - Вы тоже приезжайте, ладно? Часам к шести.
   Лайлак закивала, и Чип сказал:
   - Мы попытаемся. Мы, наверное, сможем.
   - Уверен, что сможете, - сказал Карл. Он дал Чипу свой адрес. - Я рад, что ты выбрался оттуда, - сказал он. Здесь лучше чем там, в любом случае, правда?
   - Немного, - сказал Чип.
   - Жду вас в следующее воскресенье, - сказал Карл. - Пока, брат.
   - Пока, - сказал Чип и отключился. Лайлак сказала:
   - Мы поедем, правда?
   - Ты представляешь, сколько будет стоить билет?
   - Ах, Чип...
   - Хорошо, хорошо, - сказал он. - Хорошо, мы поедем. Но я не приму от него никакой милости. А ты не спросишь. Запомни это.
   Каждый вечер всю неделю Лайлак сидела над их лучшей одеждой отпарывала истрепавшиеся рукава от зеленого платья, штопала брюки как можно незаметнее.
   Дом на самом краю Нью-Мадридского Железогорода был не в худшем состоянии, чем многие дома местных. В холле подметено, и только чуть-чуть пахнет виски, рыбой и духами, и лифт работает.
   В свежем алебастре на двери Карла была кнопка. Чип нажал на нее. Он стоял, напрягшись, Лайлак держала его под руку.
   - Кто там? - спросил мужской голос.
   - Чип Ньюман, - ответил Чип.
   Дверь отперли и открыли, и Карл - тридцатипятилетний бородатый Карл с пристальным взглядом прежнего Карла, - заулыбался, схватил руку Чипа и сказал:
   - Ли! Я думал, вы не приедете!
   - Мы нарвались на каких-то добродушных свобов, - сказал Чип.
   - О, Христос, - сказал Карл и впустил их.
   Он запер дверь, Чип представил жену. Лайлак сказала:
   - Здравствуйте, мистер Ньюгэйт, - и Карл, взяв ее протянутую руку, сказал:
   - Я Аши. Здравствуйте, Лайлак. Чипа Карл спросил:
   - Они вас обидели?
   - Нет, - сказал Чип. - Просто: "Прочтите наизусть "Обет", и все такое.
   - Ублюдки, - сказал Карл. - Проходите, я дам вам выпить, и вы об этом забудете, - он взял их за локти и провел по узкому коридору, увешанному с обеих сторон картинами, рама к раме.
   - Ты выглядишь потрясающе, Чип, - сказал он.
   - Ты тоже, Аши, - сказал Чип. Они улыбнулись друг другу.
   - Семнадцать лет, брат, - сказал Карл.
   Мужчины и женщины сидели в накуренной комнате с коричневыми стенами, их было десять - двенадцать, они разговаривали, держа в руках сигареты и стаканы. На звук шагов перестали разговаривать и обернулись в ожидании.
   - Это Чип, а это Лайлак, - сказал им Карл. - Чип и я учились вместе в академии, самые худшие студенты-генетики в Семье.
   Мужчины и женщины улыбнулись, и Карл стал указывать на них по очереди и называть их имена: "Вито, Санни, Рия, Ларс..." Большинство из них были иммигранты, бородатые мужчины и длинноволосые женщины с глазами и цветом кожи Семьи. Двое были местные: бледная прямая с орлиным носом женщина лет пятидесяти или около того, с золотым крестом, висящим на ее кажущемся пустым платье ("Джулия", - сказал Карл, и она улыбнулась, не разжимая губ), и полная женщина помоложе с рыжими волосами в узком платье с переливающимися серебристыми бусинами. Некоторые из гостей могли быть как иммигрантами, так и местными: сероглазый безбородый мужчина по имени Боб; блондинка; молодой голубоглазый человек.
   - Виски или вино? - спросил Карл. - Лайлак?
   - Вино, пожалуйста, - сказала Лайлак.
   Они проследовали за Карлом к маленькому столику, уставленному бутылками и стаканами, стояла на нем тарелка с парой ломтиков сыра и мяса, лежали пачки сигарет, спички. На стопке салфеток стояло сувенирное пресс-папье. Чип взял его, рассмотрел, оно было из АВС 21989.
   - Чувствуешь ностальгию? - спросил Карл, наливая вино.
   Чип показал пресс-папье Лайлак, и она улыбнулась.
   - Не очень, - сказал он и положил пресс-папье на место.
   - Чип?
   - Виски.
   Рыжеволосая женщина из местных в серебристом платье подошла, улыбаясь, с пустым стаканом в руке, на пальцах у нее было множество колец. Она сказала, обращаясь к Лайлак:
   - Я думаю, все ваши люди красивы. Пусть в Семье нет свободы, но она на голову впереди нас по внешнему облику. Я бы все дала, чтобы быть худой, загорелой и с таким разрезом глаз.
   Она заговорила о разумном отношении Семьи к сексу, и Чип вдруг обнаружил, что стоит со стаканом в руке. Карл и Лайлак разговаривают с другими, а женщина говорит с ним. Черные линии окаймляли и увеличивали ее карие глаза.
   - Ваши люди немного более открыты, чем мы, - сказала она. - То есть сексуально. Вы больше наслаждаетесь этим. Женщина подошла и спросила:
   - Хейнц возвращается, Марг?
   - Он в Паламе, - ответила Марг, обернувшись. - Крыло гостиницы рухнуло.
   - Прошу извинить меня, - сказал Чип и отступил в сторону.
   Он пошел в другой конец комнаты, кивнул сидящим там людям и отпил немного виски из своего стакана, глядя на картины на стенах - пятна коричневого и красного на белом фоне. Виски было лучше на вкус, чем виски Хассана. Не такое горькое и обжигающее, не такое крепкое, словом, более приятное.
   Картины с пятнами коричневого и красного были только плоским дизайном, на который интересно посмотреть секунду, не больше, ибо они ничем не связаны с жизнью. Подпись Карла (нет, Аши!) - "А" в кружке - стояло в нижнем левом углу. Чип гадал: были ли это картины, которые он рисовал на продажу, или же, коли висели у него в гостиной, являли собой часть "того, что он хочет делать", о чем он говорил с удовлетворением. Рисует ли он еще красивых мужчин и женщин без браслетов, каких он рисовал в академии?
   Чип отпил еще виски и повернулся к людям, сидящим рядом с ним: трое мужчин и женщина, все иммигранты. Они разговаривали о мебели. Он послушал их несколько минут, сделал несколько глотков из стакана, и отошел.
   Лайлак сидела рядом с крючконосой женщиной из местных - Джулией. Они курили и разговаривали, или, скорее, Джулия говорила, а Лайлак слушала.
   Чип подошел к столу и подлил в свой стакан виски, зажег сигарету.
   Человек, по имени Ларс, подошел и представился. Он держал школу для детей иммигрантов в Нью-Мадриде. Его привезли на Свободу ребенком, и он прожил на ней сорок два года.
   Подошел Аши, держа за руку Лайлак. "Чип, пойдем, посмотрим мою мастерскую", - сказал он.
   Он провел их все в тот же коридор, увешанный картинами.
   Остановился.
   - Ты знаешь, с кем ты разговаривала? - спросил он Лайлак.
   - С Джулией, - сказала она.
   - С Джулией Костанца, - уточнил он. - Она двоюродная сестра Генерала. Презирает его. Была одним из основателей Помощи Иммигрантам.
   Его мастерская была большая и ярко освещенная. На мольберте была незаконченная картина - женщина из местных с котенком на руках, на другом мольберте холст испещренный синими и зелеными пятнами. Другие картины стояли прислоненными к стенам: пятна коричневого и оранжевого, синего и пурпурного, пурпурного и черного, оранжевого и красного.
   Он объяснил им, что пытается сделать, подчеркивая соотношение, противопоставление и нюансы цвета.
   Чип отвернулся и выпил свое виски.
   - Послушайте, вы, железки! - сказал он достаточно громко, чтобы все могли его слышать. - Перестаньте говорить о мебели на секунду и послушайте! Вы знаете, что мы должны сделать?
   Бить Уни! Я не ругаюсь, я имею это в виду буквально. Драться с У ни! Потому что это Уни надо винить - за все! За свобов, которые есть то, что они есть, потому что им не хватает еды, или пространства, или связей с внешним миром; и за манекенов, которые есть то, что они есть, потому что их накачивают ЛПК с одной стороны и транквилизаторами с другой; и за нас, которые есть то, что мы есть, потому что Уни засунул нас сюда, чтобы от нас избавиться! Это Уни надо винить - он так заморозил мир, что в нем не происходит больше перемен - и нам надо драться с ним! Нам надо поднять наши глупые битые зады и ДРАТЬСЯ С НИМ!