Линдау М.. Яд Борджиа

   - А молодец, вызвавший всю эту тревогу, конечно, убежал? - спросил Альфонсо.
   - Ну, понятно, кому же и бежать, как не виновнику беспорядка! - ответил портной.
   - Где же отец Бруно? Он, вероятно, нашел убежище во дворце Орсини?
   - Зачем же ему искать убежища? - возразил Паскино. - Говорят, зависть жестокого брата заставила отца Бруно уйти из дома и поселиться в развалинах бывших бань на Авентинской горе, подобно отшельнику. Выйдя из гетто, он отправился в свой дом, если только эти развалины можно назвать домом.
   - Надеюсь, он не один пошел туда? - тревожно спросил Альфонсо, вспомнив о подслушанном разговоре.
   - Лучше было бы, если бы он пошел один. На его несчастье его сопровождает толстый дурак Биккоццо.
   - Тогда отец Бруно находится в опасности, - заметил рыцарь. - Не можешь ли ты указать мне дорогу к нему?
   - Я расскажу вам, как идти, но не могу сопровождать вас. На подобное путешествие может отважиться лишь тот, у кого имеется для этого крайняя необходимость.
   - Ты сделал бы доброе дело. Я боюсь, что жизнь бедного проповедника находится в опасности.
   - Нет, нет. Я ни за что не пойду к нему. Говорят, что отец Бруно очень искусный анатом и врач. Он, пожалуй, захочет узнать, почему я уродился таким маленьким, а если ваши испанцы возьмутся за какое-нибудь дело, то проявляют столько милосердия, сколько вороны, выклевывающие глаза у умирающих лошадей.
   - Разве отец Бруно - испанец? - с удивлением воскликнул Альфонсо.
   - Неужели вы не знаете этого? Если бы он не был испанцем, то не сделался бы правой рукой донны Лукреции.
   Последние слова напомнили рыцарю замечание паломника из Кампостеллы об опасности, какую представлял собой этот монах. Он так горячо начал убеждать Паскино проводить его к отцу Бруно, что в конце концов возбудил к себе подозрение в маленьком портном. Вспомнив, что на проповедника косо смотрели в Ватикане, как утверждала молва, и, боясь Борджиа больше огня, Паскино поспешил слиться с толпой и затерялся в ней.
   ГЛАВА III
   Альфонсо пошел той дорогой, которую ему указал маленький портной. Он собственно не знал, что заставляло его идти к отцу Бруно: чувство ли человеколюбия, или любопытство, смешанное с желанием рассеять свои сомнения? Он прошел к долине между Авентинским и Палатинским холмами, по узкой тропинке. Но последняя скоро окончилась, и Альфонсо не знал бы, куда ему идти, если бы не маленький ручеек, который журча стремился прямо к развалинам, протекая через темный лес. Паскино рекомендовал рыцарю держаться этого ручейка, и, наконец, Альфонсо пришел к грандиозным развалинам, занимавшим центр Авентинской горы. Альфонсо сомневался, найдет ли он жилище проповедника среди этой каменной глыбы, и уже подумывал вернуться назад, как вдруг заметил человеческую фигуру, направлявшуюся к нему навстречу. Рыцарь обрадовался, надеясь увидеть слугу доминиканца или кого-нибудь из местных крестьян, которые могли бы указать ему, где живет отец Бруно. Однако человек был так погружен в свои мысли или молитвы, что не видел приближавшегося к нему рыцаря. Почти столкнувшись с ним, он вдруг вздрогнул, страшно испугался и закричал во все горло. К своему величайшему удивлению, Альфонсо узнал в этом человеке бандита из гетто. Не давая рыцарю произнести ни слова, бандит бросился бежать со всех ног. В эту минуту одна из руин осветилась, и раздался чей-то испуганный голос:
   - Что с тобой, брат мой?
   Альфонсо с ужасом подумал, что несчастье, которое он собирался предупредить, уже совершилось. Он подошел к развалинам и при свете факела увидел лицо Биккоццо.
   - Говори, кто ты такой? - прохрипел монах, глядя на рыцаря с открытым от удивления ртом.
   - Это не относится к делу, батюшка. Проведите меня к отцу Бруно, мне необходимо видеть его. С ним ничего не случилось? Он здоров?
   - О, почтенный рыцарь, ведь ты не дьявол в человеческом образе, пришедший погасить светильник божественной премудрости, воплотившейся в лице моего господина? Святой Фома, сохрани нас! Неужели ты пришел затем, чтобы убить отца Бруно.
   - Наоборот, я явился сюда для того, чтобы спасти твоего господина от руки убийцы, - ответил рыцарь. - Мне хотелось бы знать, откуда шел тот негодяй, которого я только что встретил?
   - Он был на исповеди у отца Бруно.
   - Ну, если тот убийца был у отца Бруно, значит, последний убит! воскликнул Альфонсо. - Я уверен в этом. Я - рыцарь гроба Господня, вырвавший еврейку в гетто из рук насильника.
   - Пресвятая Дева Мария, Матерь Божия, чем я, великий грешник, заслужил такую милость? - восторженно проговорил Биккоццо, неожиданно склоняясь и ногам удивленного рыцаря. - Убийца уверял нас, что ты - святой Михаил, сошедший с неба для того, чтобы спасти светоч христианской веры, моего господина и брата во Христе.
   - Ты с ума сошел, отец Биккоццо, - с невольной улыбкой возразил рыцарь. - Страх заставил бандита потерять разум, а может быть, он умышленно обманул тебя, чтобы получить доступ к твоему господину и убить его. Наверно, отец Бруно теперь купается в собственной крови. Умоляю тебя, проводи меня к нему скорее!
   Биккоццо с трудом дал убедить себя, что видит перед собой не святого Михаила, а обыкновенного смертного. Успокоившись на этот счет, он вспомнил слова рыцаря и начал дрожать от страха при мысли, что, может быть, его господин убит. Он смотрел с недоверием на незнакомца и все никак не мог решить, остаться ли ему на месте, или броситься бежать. Наконец, не смея противоречить рыцарю, он повел его к келье доминиканца.
   Повсюду среди руин царила мертвая тишина, только совы, испуганные светом факела Биккоццо, с громким криком перелетали на другие места. Наконец, они подошли к полуразрушенным триумфальным воротам, по обеим сторонам которых стояли безголовые бюсты римских императоров. Отсюда начинался целый лабиринт узких проходов. Полуразрушенная, поросшая травой лесенка вела в верхний этаж с рядом пустых комнаток. Биккоццо открыл одну из боковых дверей, и Альфонсо увидел полукелью, полуученый кабинет философа. Высокие, без стекол, окна пропускали много света и воздуха. Огонь факела позволял видеть разные анатомические инструменты, химические аппараты, книги, телескопы и рядом с ними распятия, четки, изображения святых и разную домашнюю утварь. Меблировку составляли два стула, опрокинутый ящик вместо стола и две циновки, служившие, очевидно, постелью. Биккоццо подошел к противоположной двери этой своеобразной комнаты и открыл ее. Глазам рыцаря представился открытый четырехугольник, окруженный со всех сторон стенами развалин.
   - Отец Бруно, отец Бруно, отзовитесь ради Бога, если вы живы! - завопил монах. - Матерь Божия, он не отвечает! Господь взял его на небо! - Биккоццо так тяжело вздохнул, точно его сердце разрывалось на части. - Думал ли я, когда он поднимался по этой лесенке в свою келью, что он отправляется на тот свет? Пощадите меня, дорогой рыцарь! Теперь, когда отца Бруно нет больше на земле, я - песчинка в море. Он был моим наставником, моей опорой.
   - О какой лесенке вы говорите? - спросил Альфонсо, прерывая излияния монаха, и взял факел из рун Биккоццо.
   Несколько ступенек, скрытых кустарником, вели на одну из высоких башен руин.
   - Его светильник горит, - воскликнул монах, взглядывая наверх. - Но он сам погиб от козней дьявола. Помилосердствуйте, синьор!.. Имейте сострадание к бедному христианину, который, хотя не знает вас, но видит в вашем лице своего единственного покровителя!
   - Здесь на ступенях видны следы крови, - заметил рыцарь, указывая на темные пятна.
   - И теперь припоминаю, что бандит был ранен, когда шел на исповедь к святому отцу. Это, должно быть, - его кровь, - произнес монах.
   - Если ты боишься, то оставайся внизу, - предложил рыцарь, и стал быстро подниматься по лестнице вверх.
   Дойдя до последней ступеньки, Альфонсо поднялся на кончики пальцев и взглянул и отверстие бывшего когда-то окна. Его сердце сильно билось. Он представлял себе доминиканца плавающим в луже крови, но к его величайшему удивлению, его глазам представилась совершенно иная картина. Он увидел большую комнату, наполненную разными научными приборами и книгами. Посреди нее находился стол, заваленный книгами, бумагами и разного рода письменным материалом. В углу возвышался алтарь, убранный с большим вкусом, бархатом и цветами в дорогих старинных вазах. Перед золотым распятием стоял на коленях доминиканец Бруно Ланфранки, и молился с таким усердием, что, казалось, не услышал бы даже пушечного выстрела. Он громко благодарил Бога за то, что Господь дал ему силы побороть человеческие страсти. Альфонсо был страшно поражен, что монах несколько раз упомянул в своей молитве имя Лукреции. Подождав несколько секунд, он увидел сбоку открытую дверь и храбро вошел в комнату.
   - Простите, святой отец, что я нарушаю ваш покой, - проговорил он, - но необходимость заставляет меня сделать это.
   Доминиканец вздрогнул и вскочил с колен. Его бледные щеки побледнели еще больше, а правая рука инстинктивно потянулась к поясу, как бы за оружием. Это движение напомнило Бруно его сан. Он спокойно сложил руки на груди и поднял взор вверх, мысленно обращаясь к Богу.
   - Убей меня, - наконец, тихо проговорил он, взглянув на рыцаря, - верно Господу нашему Иисусу Христу угодно освободить от тела мою грешную душу.
   - Да разве вы не узнаете меня, святой отец? - спросил Альфонсо. - Я тот путешественник, которому вы оказали такую важную услугу у водопада. Я очень рад, что случай дает мне возможность отблагодарить вас за эту услугу.
   - Ах, это ты, иоаннит? Являешься ли ты посланником Неба или сатаны? Что привело тебя сюда?
   - Я думаю, что скорее меня послало Небо, так как я - верный слуга церкви и хочу оказать вам услугу.
   - Говори, в чем дело?
   Альфонсо в коротких словах рассказал о заговоре, который он случайно подслушал в гетто. Во время этого рассказа на грустном лице Бруно появилась горькая улыбка.
   - Так, значит, это ты был тот вооруженный ангел, о котором мне рассказывал Джованни? - живо воскликнул он. - Бандит явился ко мне сегодня не в качестве убийцы, а в роли кающегося грешника. Он сознался в своем намерении и просил прощения. Хотя он и не назвал мне имени того человека, который требовал от него моей смерти, тем не менее мне не трудно догадаться, кто это такой.
   - Бандит сознался в замышляемом преступлении, - с удивлением спросил рыцарь. - Чем же вы так обидели того человека, который жаждет вашей крови?
   - Он знает, что я считаю его дьяволом, а между тем ему хочется, чтобы все принимали его за человека!
   - Судя по его словам, он чувствует себя оскорблённым, как муж. По крайней мере, он обвинил вас, святой отец, в том, что вы разлучили мужа с женой из-за дурных целей! - сказал рыцарь, пытливо глядя на монаха.
   - Разлучил мужа с женой? Да, это верно. Но когда видишь, что в прекрасной розе завелся ядовитый червь, то весьма понятно, что его нужно извлечь оттуда! - ответил доминиканец, и его бледные щеки слегка покраснели. - Однако, если я не ошибаюсь, человек, говоривший это, не был тем несчастным существом, которое вы называете оскорбленным мужем! Я с гордостью сознаюсь в своем участии в этом деле, но больше не прибавлю ни слова, так как тайна моих духовных детей для меня священна!
   "Следовательно, ни Александр, ни Цезарь не виноваты в первом разводе", - подумал Альфонсо.
   - Может быть, все-таки следует, святой отец, - обратился он снова к монаху, - принять меры для того, чтобы на ваш счет не распространялись гнусные сплетни. Все говорят, что преступная страсть к женщине заставляет вас вмешаться в это дело.
   - Кто же поверит этому? - воскликнул монах со сверкающими глазами и вспыхнувшим лицом. - Что общего между плешивым, погруженным в заплесневелые манускрипты монахом, вся жизнь которого была сплошным отчаянием, и прекрасной молодой женщиной, полной жизни и радости?
   - Но ведь всем известно, отец Бруно, что в деле любви женщины благороднее нас. Их прельщает больше красота духовная, чем плотская. Этим объясняется, что они поддаются сильнее влиянию духовных особ, чем мы, грешники. В своей любви к служителю Бога они не видят ничего дурного. Это для них преддверие к любви небесной!
   - Да, небо и земля так перемешаны в человеке, как золото и шлаки между собой. Что бы ни говорили последователи Платона, но в человеке гораздо больше животного, чем духовного, и животные радости ему доступнее духовных, - с горькой улыбкой промолвил доминиканец, - духовная любовь может длиться вечно. Она чиста, как кристалл, женщины будут восторгаться ею, но предпочтут любовь телесную!
   - Как счастлив тот, кто пришел к этому заключению путем наблюдения, а не по собственному опыту, - заметил Альфонсо, вполне убежденный, что устами монаха говорит ревность.
   - Да, самые счастливые те люди, которые заглядывают в душу человека с беспристрастием врача, - спокойно согласился Бруно. - Впрочем, мы уклонились от темы нашего разговора. Итак, я обязан вам своей жизнью. Если бы я не боялся, что вы сочтете меня неблагодарным, я сказал бы вам, что нисколько не дорожу ею.
   - Не говорите о благодарности, святой отец! Я думаю, вы сейчас в состоянии будете вознаградить меня больше, чем я того заслуживаю. Действительно, насильственная смерть не может казаться страшной для человека, который ведет такое спокойное, лишенное страстей существование, как вы.
   - Вы думаете, что в жизни отшельника одно спокойствие? - с горькой улыбкой спросил доминиканец. - Вы не знаете, сколько волнений выпадает и на нашу долю! Вы полагаете, что легко видеть у своих ног коленопреклоненную прекрасную женщину и ледяными устами касаться ее лба во время благословения, когда сердце пожирает пламя страсти? Впрочем, оставим это. Вы говорите, сын мой, что в моей власти вознаградить вас?
   - Да, отец Бруно. Награда, на которую я рассчитываю, так необычайна, что я не знаю, как изложить вам свою просьбу. Во всяком случае, могу ли я надеяться, что этот разговор останется для всех тайной? - спросил Альфонсо.
   - Говори, сын мой, твои слова будут знать лишь я один на этом свете, и Господь на небе.
   - Я хотел узнать от вас, не преступно ли предлагать такие вопросы, которые - если вы ответите на них, - могут поколебать доверие к церкви?
   Монах помолчал несколько мгновений, причем его лицо приняло странное выражение, и, наконец, произнес:
   - Правда, - это та твердая скала, на которую опирается церковь. Поэтому никакая правда не может поколебать доверие к ней. Я слушаю вас, сын мой.
   - Должен сказать вам, отец Бруно, - начал рыцарь, - что я тайно послан сюда принцем Альфонсо Феррарским. Король французский, сердечно любящий Альфонсо желает, чтобы принц женился на дочери Борджиа, а между тем, этот брак настолько противен Альфонсо, что он специально послал меня в Рим, навести справки о Лукреции и представить ему доказательства ее позорного поведения, о котором так много говорят. Имея эти доказательства в руках, Альфонсо получит возможность убедить отца, что брак с дочерью Борджиа для него невозможен. Вы состоите духовником этой дамы, поэтому - если никакая правда не может поколебать доверие к церкви - вы можете дать нужные мне сведения.
   Монах слушал рыцаря с напряженным вниманием. Когда Альфонсо закончил свою речь, он с удивлением взглянул на него и, встретившись с ним взглядом, быстро потупился. Затем он помолчал еще несколько минут, и, наконец, проговорил:
   - Да, действительно странная просьба!.. Но ведь вы видели донну Лукрецию и все-таки не отказываетесь от ужасного поручения, данного вам?
   - О, она прекраснее всего в мире, - горячо воскликнул рыцарь, - и, если бы она могла опровергнуть возводимые на нее обвинения, Альфонсо Феррарский не мог бы устоять перед ней, точно так же, как и ни один из смертных.
   - Ну, этого я не знаю! - резко заметил Бруно. - Вероятно, вам мало известны обязанности духовника, - продолжал он. - Как вы можете рассчитывать, что я выдам вам чужую тайну. Как же вы сами доверились мне в таком случае?
   - Ваше уклонение от ответа служит ответом, - с грустью проговорил Альфонсо. - Если бы вы могли сказать только хорошее, то не считали бы, что нарушаете обязанности духовника.
   - Я ничего не утверждаю и ничего не отрицаю, - возразил монах. - В чем же вы обвиняете донну Лукрецию?
   - Не я, святой отец, а вся Италия, - ответил Альфонсо, не решаясь высказать свое подозрение. Говорят, что она имеет счастливых поклонников, пользующихся ее любовью.
   - Она никого не любит и никогда не любила! - резко проговорил Бруно. Что касается счастливых поклонников, то это - тоже ложь! Всякий знает, что эта женщина обладает какой-то демонической силой, от которой погибает каждый, кто только вздумает приблизиться к ней.
   - Эта сила исчезла бы, если бы донна Лукреция вышла замуж за наследника Орсини?
   - Этот брак приковал бы ее к Риму! - мрачно ответил монах.
   Альфонсо пришла в голову мысль, что Бруно умышленно поддерживает в нем подозрение, из боязни, чтобы мнение принца Феррарского о Лукреции не изменилось в ее пользу, и чтобы он не перестал сопротивляться желанию своего отца.
   - Между тем, папа в предложении, сделанном герцогу Феррарскому, совершенно откровенно высказал, что был бы очень доволен, если бы его дочь навсегда покинула Рим! - заметил Альфонсо.
   - О, если бы Небо могло спуститься на землю, оно покрыло бы много грехов! - воскликнул монах, - Орсини избежал большой опасности, хотя донна Лукреция не выказала ему ни малейшего расположения и согласилась бы на предполагаемый брак лишь по принуждению.
   - Он спасся благодаря вам, отец Бруно, - заметил Альфонсо. - Ведь вы несомненно, тот самый доминиканец, который показал нам пещеру, где находился арестованный Паоло Орсини.
   Монах на минуту смутился, но, увидев по глазам рыцаря, что ему известна истина, не стал отрицать свое участие.
   - Я был бы удовлетворен, если бы вы сказали мне, отец Бруно, злоумышлял ли Цезарь против своего будущего зятя, когда увидел, что обстоятельства так складываются, что им необходимо породниться, - проговорил Альфонсо с сильно бьющимся сердцем.
   - Я ничего не могу ответить вам на это!
   - Если я даже скажу вам, что именно Цезарь посылал к вам убийцу, чтобы сегодня вечером лишить вас жизни! - воскликнул Альфонсо, забывая обычную осторожность.
   Если вы все это знаете, то можно поздравить вашего Принца: он выбрал для своей цели весьма подходящее лицо! - заметил монах с видимым испугом. Но, как бы там ни было, я не могу дать вам ответа. Весь свет судит людей по их поступкам, а Бог и церковь считаются с их побуждениями.
   - Разрешите мне, по крайней мере, мое теологическое сомнение...
   - Не искушайте меня больше! Уходите!
   - Ведь я склоняю вас не к греху, а, наоборот, к доброму делу, - заметил рыцарь, - может быть, вы в состоянии будете вырвать заблудшую душу из пасти дьявола.
   - Если дьявол является в образе ангела, кто может устоять против него? - проговорил отец Бруно с отчаянием в голосе. - Вот вы считаете меня оракулом, а послушайте, что я вам скажу: я не знаю, что я делаю, кто меня воодушевляет: Бог или нечистая сила. Может быть, пользуясь именем церкви, я веду людей к гибели и вместо блаженства сею семена раздора? Я не знаю, реформатор ли я, или просто разрушитель? Я не знаю, что меня ждет: награда или смерть за мою проповедь, которую я скажу завтра.
   - Вы, значит, не хотите помочь мне очистить от дурной славы имя вашей прекрасной духовной дочери?
   - В чем обвиняете вы ее? - повторил свой вопрос монах, смотря на рыцаря пронизывающим насквозь взглядом. - Вы хотите, чтобы я уверил вас, что эта женщина - более прекрасная, чем все красавицы, взятые вместе, - живя в такое развратное время и при таком распущенном дворе, отличается более строгим нравом, чем все другие?
   - Я буду доволен, если вы скажете мне, что донна Лукреция не хуже других женщин! - горячо ответил рыцарь.
   - Если вы укажете мне границы женского легкомыслия, тогда я, пожалуй, в состоянии буду сказать вам, перешагнула ли Лукреция эти границы, или нет.
   - Что может быть ужаснее этих строк, написанных относительно ее: "Лукреция по имени, в действительности Таис, Александра дочь, супруга, невестка"?
   - Вы видели ее и все-таки верите этим словам? - с негодованием спросил монах.
   - Я видел ее и потому еще больше верю им!
   - Ну, верьте, и будьте довольны! - воскликнул Бруно, и его обыкновенно спокойное лицо выразило такую муку, такое сильное волнение, что Альфонсо стало страшно за него.
   Последняя фраза монаха поразила рыцаря, как молнии. Самые страшные подозрения по поводу Лукреции, ее духовник подтверждал своей последней фразой. Монах заметил бледность рыцаря и холодно отвернулся от него.
   - Вы спасли мою жизнь, а я дал вам право получить крупное вознаграждение за полученные сведения от вашего великодушного принца, мы с вами квиты! - пренебрежительным тоном проговорил он после некоторого молчания.
   Альфонсо употребил всю силу воли для того, чтобы спокойным тоном поблагодарить доминиканца, но никак не мог овладеть своим волнением. К своему счастью, он вдруг услышал за своей спиной чей-то судорожный смех. Оба вздрогнули и быстро оглянулись. Смеялся Биккоццо от радости, видя своего господина целым и невредимым.
   Успокоив Биккоццо, доминиканец обратился к рыцарю с просьбой остаться у него на ночь.
   - Странствовать ночью по этим пустынным местам далеко не безопасно, проговорил он. - Тот негодяй, принявший вас за святого, может встретиться с вами и пожелать убедиться в вашей святости. Я знаю, вы - солдат и не боитесь опасности, а потому прошу вас остаться здесь в качестве моего защитника. Я, правда, - плохой хозяин, да к тому же должен окончить прерванную работу, но брат Биккоццо примет вас, как желанного гостя.
   - Да, мы можем хорошо угостить синьора: донна Лукреция прислала нам много вкусных вещей для завтрашнего праздника, - начал было Биккоццо, но отец Бруно резко оборвал его, приказав ему принести наверх другую лампу, прежде чем он ляжет спать.
   Биккоццо понял намек своего господина и поторопился увести рыцаря вниз. Убедившись, что гость - живой человек, а не архангел, монах начал усердно угощать его.
   Трудно было найти более резкую противоположность, чем эти два монаха, жившие вместе. Насколько отец Бруно был молчалив, настолько же Биккоццо любил болтать. Доставая разнообразные снеди, присланные Лукрецией, он не переставал вести разговор. Он рассказал, с какой симпатией Лукреция Борджиа относится к отцу Бруно, не замечая, что эти сведения не особенно радуют гостя. Тем не менее, Альфонсо поддерживал этот разговор, так как ему очень хотелось узнать, не говорил ли Бруно о Лукреции под влиянием чувства ревности. Наконец, стол был накрыт, и Биккоццо попросил рыцаря утолить голод. Затем он достал для себя кусок хлеба, несколько луковиц, кружку воды и принялся уничтожать свой скудный ужин.
   - Нет, это не годится, - воскликнул гость, - если вы не хотите разделить мою трапезу, то я буду есть то же, что и вы.
   - Нет, синьор, этого нельзя. Сегодня пост, мы должны подавать народу благой пример, но, что касается вас, то вам незачем мучить себя. Наполните свой кубок этим чудесным хиосским вином, вам не часто придется пить такое. Это прислала нам дорогая донна Лукреция.
   Принцу Альфонсо не трудно было убедить монаха выпить с ним вместе. Отказавшись раза два, Биккоццо согласился на уступку, а затем отдал должное закускам и винам, стоявшим на столе. Во время еды он не переставал говорить о Бруно Ланфранки, и Альфонсо узнал много подробностей из жизни того.
   Доминиканца все считали родом из Испании, а между тем, он происходил из старинной итальянской фамилии Ланфранки. Он только долго жил в Испании, изучая медицину, а затем посещал на юге еврейские школы.
   - Во время учения, - рассказывал Биккоццо, - отец Бруно почувствовал вдруг отвращение к мирской суете. Он странствовал по языческим землям, и, с благословения Савонаролы* [Савонарола - знаменитый итальянский реформатор (1452-1498 гг.), произносил горячие обличительные проповеди против католического монашества и папы Александра VI в частности, чем нажил себе много врагов. В 1498 году они захватили его и предали казни через повешение и сожжение. Оставил много философских трудов.], чьим горячим приверженцем он был, начал проповедовать его учение. Ужасная смерть учителя не испугала отца Бруно. От многих опасностей его спасало расположение донны Лукреции. Будучи несчастна в своем замужестве с Джованни Сфорцой, она искала утешения и совета у отца Бруно. Вскоре после этого произошел ее развод с мужем, и отец Бруно был назначен ее духовником, несмотря на то, что многие духовные лица, старшие по сану, добивались этой чести.
   Альфонсо подумал, что, сделавшись духовником Лукреции, Бруно преследовал не только религиозные, но и политические цели. Его в этом еще более убедило сознание Биккоццо, что отец Бруно слишком много времени проводил во дворце Борджиа, манкируя своими церковными обязанностями. В конце концов духовник Лукреции почувствовал угрызения совести, потому что хотел отказаться от должности духовника. Но его отказа не принимали, и тогда отец Бруно тайком ушел из Рима и уехал в Иерусалим. Биккоццо сопровождал его во всех его странствованиях. Они долго блуждали по Сирии и Палестине, вербовали прозелитов и поддерживали маленькие группы христиан в иноверческих землях. В конце концов они снова вернулись в Рим, как раз в то время, когда Лукреция праздновала свадьбу со вторым мужем, принцем Салернским. Убийство принца, совершившееся вскоре после свадьбы, снова заставило молодую женщину искать утешения в религии. Она лично явилась к доминиканцу и умоляла его сделаться снова ее духовником. Бруно ни за что не соглашался. Он находил, что Лукреция совершила преступление, вступив во второй брак, за что Бог и покарал ее. Неотступные мольбы молодой женщины победили упрямство монаха, и он сделался ее духовником, не оставляя при этом своих публичных проповедей. Количество его учеников увеличивалось с каждым днем. По протекции Лукреции, Бруно должен был на следующий день читать свою реформаторскую проповедь в соборе Святого Петра в присутствии многочисленной толпы.