Линдау М.. Яд Борджиа

   - Злое орудие моего злого брата, - сказала она, провожая взором д'Энну, который в свою очередь следит за ней и Реджинальдом мрачным взором сыщика. Но я знаю, вы - не орудие злобы, мой рыцарь, вы сделались полководцем Цезаря потому, что в противном случаи он стал бы вашим палачом.
   - Действительно, я скорее могу назваться узником, чем комендантом Фаэнцы, - ответил Лебофор и оглянулся с беспокойством, испугавший Лукрецию, которая знала, что такой храбрый человек, как он, не станет беспокоиться без причины.
   - Тогда, мой супруг может отплатить вам отчасти за великую услугу, оказанную вами ему. Ведь я знаю все... все, так же, как и ваше беспримерное великодушие, - сказала она со слезами на глазах. - Послушайте, вам не могут запретить проводить меня, когда я поеду из этого города, а ведь стоит мне очутиться за его стенами, и вы сами можете стать вольной птицею. Тогда от вашей воли зависеть, вернуться ли вам назад, или сопровождать меня в Феррару, где герцогский дворец будет вашим родным кровом, повелитель страны вашим братом, а его супруга вашею признательной, неизменной, даже любящей приятельницей. Пусть Италия сделается вашим отечеством, и позвольте Лукреции д'Эсте расположить к себе паладина Лукреции Борджиа.
   - О, неужели вы считаете это возможным? Неужели мыслимо, чтобы я, завидующий каждому взору, который любуется помимо меня вашей несравненной прелестью, мог видеть вас в объятиях другого, мог слышать, как ваши дети станут звать его своим отцом? Нет, нет, я не в силах выдержать это и остаться в живых! - воскликнул Реджинальд, однако, заметив беспокойство Лукреции, прибавил с печальной улыбкой: - И неужели вы после всего происшедшего все же уверены, что герцогу Альфонсу понравится такой провожатый?
   - Чего же ему опасаться, когда он сам будет среди нас? - возразила Лукреция с боязливой улыбкой, причем в ее глазах отразилась сильная тревога. - Об этом-то я и хотела потолковать с вами. Так как мне говорят об опасностях, которыми будто бы угрожают нам Вителли, то я должна сознаться вам, что мой супруг не хочет дольше ждать моего прибытия в Феррару, а явится сюда сам на закате солнца в своем прежнем одеянии иоаннита, поэтому я прошу вас, вышлите отряд своих солдат навстречу ему - я лично не могу отпустить ни одного воина из своего конвоя, - охраняйте дороги и доставьте Альфонсо невредимым в Фаэнцу. Если же это невозможно, тогда я, пренебрегая всякими опасностями, должна пуститься сама навстречу моему супругу.
   - В таком случае все погибло, и теперь я вижу, почему вероломный герцог Борджиа выбрал именно этот город на границе Феррары. Да, да, все погибло! свирепо произнес Реджинальд. - Ад посвятил Цезаря во все свои хитрости, и теперь нам действительно нет спасения.
   - Что значит ваша тревога? - в сильном волнении спросила Лукреция. Если меня станут так пугать, то я немедленно покину ваш город. Или вы не верите, что я старалась уклониться от этого безрассудства?
   - Верю, но - увы! - вы не знали, как это сделать, - ответил Реджинальд, с отчаянием поднимая взор на высокие, зорко охраняемые стены. - Неужели нам не вырваться из этой громадной западни? С виду кажется, будто довольно одного прыжка, чтобы очутиться на свободе, а между тем, мы заперты в бойне и ожидаем только топора убийцы.
   - Я хочу уехать, не дожидаясь завтрака, - сказала Лукреция, мрачно нахмурившись, но дрожа всем телом. - Прощайте, если вам доставляет удовольствие пугать меня, и пусть ваш Цезарь один пользуется этим дворцом.
   - Вам не удастся так просто выйти отсюда! - возразил Лебофор. Выслушайте меня и, если хотите, попробуйте выбраться из этого проклятого заколдованного места, где, пожалуй, вас стерегут, чтобы отдать в жертву ужасам, какие не снились самим чертям, тогда как я и ваш жених точно погибнем здесь лютой смертью.
   - Говорите откровенно, иначе страх убьет меня! - воскликнула Лукреция, опускаясь на подножие статуи, обросшее вьющимся растением в цвету.
   - Как раз теперь Цезарь со своим громадным войском наверно находится в Риме, повелевая всем и дерзая на все! - сказал Реджинальд.
   - Последними словами моего отца перед разлукой было торжественное обещание, что он ни под каким видом не впустит в город шаек Цезаря, пока его жизни или господству не будет грозить опасность, - возразила Лукреция, зорко наблюдая за действием своих слов.
   - Тогда, пожалуй, и жизнь, и власть его святейшества в крайней опасности, - ответил Лебофор.
   - Как так? Разве вы опасаетесь влияния приверженцев Цезаря в консистории? - продолжала Лукреция. - Но эти времена миновали: сторонники мира в Италии, друзья Феррары и мои получили теперь там перевес.
   - Все напрасно! Консистория, составленная даже из ангелов, едва ли спасет нас в данное время, - торопливо ответил рыцарь, а затем рассказал Лукреции о том, что открыл ему Цезарь в Синигалии, сообщил его план, для осуществления которого он сам был послан в Фаэнцу, и не умолчал даже о назначенной ему при этом роли.
   Лукреция понимала свое опасное положение и после долгого жуткого молчания заговорила вновь:
   - Если таков его чудовищный план, то Небо воспротивится его осуществлению. Пресвятая Дева защитит нас. Пожалуй, это Она внушила мне сию минуту благую мысль. Нет ли у вас кого-нибудь, кого вы могли бы отправить как надежного гонца, по важному делу?
   Лебофор ответил:
   - Каждый из моих всадников пригоден на это, да беда в том, что ни один человек в одежде моих слуг не имеет права покинуть город.
   - Хорошо. Тогда мы сумеем обратить затеянное предательство против самих же его зачинщиков, - продолжала Лукреция. - Так как они пожелали воскресить нашу дружбу, то передайте им, что я примирилась с вами, благодаря вашему красноречию, тем более, что принц Феррарский, к моей досаде, отказался от своего обещания прибыть за мною в Фаэнцу. В качестве ревнивого соперника или влюбленного, желающего обеспечить за собою полную победу, подайте им совет, каким способом они могут еще захватить Альфонсо. Ведь им было бы слишком больно, если бы от них ускользнула такая лакомая добыча. Скажите, будто вы уговорили меня написать в пылу гнева письмо Альфонсо с приглашением повидаться со мною тайком в Фаэнце. Можете прибавить, что я соглашаюсь доверить свое поручение только человеку, не знающему местного языка, чтобы он не разболтал о нем дорогой - именно одному из ваших преданных слуг. О, если бы ему удалось еще своевременно застать моего супруга дома и привезти сюда, но не одного, а с военной силой, которою всегда должен быть окружен государь! Этого отряда вместе с моею свитой будет вполне достаточно для того, чтобы изменники побоялись исполнить свой злодейский умысел.
   Реджинальд охотно принял это предложение, которое являлось первым лучом надежды, мелькнувшим перед ним во мраке.
   ГЛАВА XV
   Во время этих происшествий в Фаэнце политические дела в Риме также быстро приближались к развязке. Мигуэлото под ночь угрюмо бродил по одному из обширных залов замка Святого Ангела, осматривая затворы у дверей и окон и чутко прислушиваясь по временам, как вдруг чья-то рука неожиданно опустилась ему на плечо. Он вздрогнул и увидал перед собою фигуру мужчины в грубой одежде ратника. Каталонец схватился уже за кинжал, однако, незнакомец приподнял с одной стороны широкие поля своей шляпы, так что Мигуэлото увидел перед собой Цезаря Борджиа.
   - Не удивляйся тому, что видишь меня в Риме, - сказал Цезарь, - ведь официально я нахожусь в лагере под Браччиано и сплю у себя в палатке. Что нового?
   - Начальник папской канцелярии внезапно заболел, весьма опасной резью в животе, - с серьезным видом ответил Мигуэлото.
   - И странные вещи высказал на этот счет его святейшество, как довелось слышать одному из моих друзей, - мрачно заметил Цезарь. - Говорю тебе, нам нельзя терять время. Лукреция в Фаэнце, и мои замыслы осуществляются так удачно, что Альфонсо, благодаря предательству влюбленного английского рыцаря, должен скоро очутиться в моей власти. Но негодяй не воспользуется плодами своего преступления, - продолжал Цезарь, - его ожидает заслуженное возмездие!
   - Удивительно, как вы умеете подделаться к каждому человеку! промолвил Мигуэлото несколько укоризненным и дрожащим тоном. - А вот я так думаю, что для меня будет очень душеспасительно сделать из бедняжки Мириам христианку.
   - Для тебя? - со смехом воскликнул Цезарь. - Она еле жива, потому что тюремный воздух быстро подтачивает силы в юношеском возрасте, а назойливые мысли втайне гложут сердце.
   - Когда мы освободили монаха Бруно от пытки и дали ему опять немного отдышаться, я позволил ей посещать его, и он привел девушку в такое мирное, благочестивое настроение, что она проливает слезы и на нее отрадно смотреть.
   - Значит, ты осмелился нарушить мои приказания? - злобно спросил Цезарь.
   - Нет, ваша светлость, потому что, как только был получен ваш приказ, мы ни на миг не прекращали его кары.
   - А еврейка чуть жива? Но это не может происходить от тюремного воздуха. Ведь остается же здесь в живых Фиамма?
   - Да, но Фиамма черпает утешение в твердой надежде, хотя последняя исходит не от неба, потому что она смеется, когда я увещеваю ее опомниться и обратиться к покаянию, - возразил каталонец.
   - Ну, если ты до сих пор веришь в разоблаченного обманщика, то чернь будет поклоняться ему, - шутливо промолвил Борджиа. Проводи меня в его темницу, мне надо поговорить с ним.
   Мигуэлото немедленно повиновался и повел герцога в подземелье под садом замка, настолько глубокое, что свет не проникал туда, а воздух там был душен, как в могиле.
   Цезарь взял лампу Мигуэлото, приказал ему дожидаться за дверьми, и вошел один в темницу отца Бруно. Даже при огне, тускло горевшем в этом удушливом воздухе, он не мог сначала ничего различить вокруг себя. Лишь постепенно его глаза освоились с темнотой, и он увидал отца Бруно. Последний был прикован к стене такою короткой цепью, что едва мог отойти от кучи соломы, служившей ему ложем, и покоился на ней в полусидящем положении, с закрытыми глазами. Его громкое бормотанье нарушалось только монотонным капаньем воды, которая сочилась из отверстия в стене и медленно падала на каменный пол с однообразным плеском.
   Уверяют, будто необычайное мучение, вызываемое этим неизменным звуком, нередко преодолевало упорство преступников, которых не могли привести к сознанию самыми жестокими пытками.
   Цезарь прислушался и уловил несколько слов страшного разговора отца Бруно с самим собою:
   - Дьявол, ты лжешь, потому что я верю в это! Я молю только о том, чтобы получить знамение, устраняющее всякие сомнения. Тик-так! Да, постоянно и вечно! О, если бы то был хотя бы одинаковый звук: "Тик-тик" или "так-так"! Пусть капли падали бы лишь чуточку поскорее! Но нет, тик-так во веки веков в этом непроглядном мраке преисподней!
   - Вот тебе знамение! Пробудись и воспрянь! - воскликнул Цезарь, внезапно направив свет прямо на доминиканца.
   Тот вскочил, загремев цепями, но тусклое пламя лампы ослепило его в первый момент, и отец Бруно страшным голосом воскликнул:
   - Я вижу свет твоего присутствия, но не твой образ! Ангел ли ты с неба, или насмешливый злой дух, который нагромождает мне на мозг целые горы невыносимо тяжких дум?
   - Я не ангел, - возразил Цезарь, - хотя женщины находят, что я недурен собою. Неужели ты не можешь припомнить меня?
   - Прочь, дьявол! Не ради того ли принял ты этот облик, что в ее облике тебе не удалось довести меня до богохульства? - в ярости завопил монах. - Я плюну тебе в лицо, оттолкну тебя из своих объятий, хотя бы ты обладал всею ее прелестью и старался соблазнить меня самым нежным тоном ее голоса.
   - Дьяволом я, пожалуй, могу быть, но и злые духи иногда вынуждены способствовать благим целям небес, - спокойно ответил Борджиа. - Я пришел избавить тебя от твоих оков и твоего несносного "тик-так" и послать тебя проповедовать людям, которые уже давно видят в тебе чудотворца. Скажи им, что ты послан небом исправить церковь, вернуть ее к первоначальному смирению и святости апостольских времен, и прибавь к тому, что существует избранник, предназначенный служить твоим мечом в этом великом деле, имя же ему Цезарь Борджиа.
   Во время этой речи монах смотрел во все глаза на говорившего, как будто не понимал смысла его слов. Он повторял их странным тоном удивления, видимо, напрасно стараясь вникнуть в сказанное.
   Цезарь терпеливо ждал результата и старался помочь усилиям доминиканца, повторяя свою речь.
   - Внимание Александра скоро будет поглощено его собственными делами. Колонна хлопочут в Риме, чтобы извлечь выгоду из нашей войны с Орсини за пределами города. Но, как бы то ни было, клянусь помогать тебе во всех твоих трудах. Этот замок должен быть твоим убежищем, а всякий раз, когда ты будешь показываться народу, пусть твое появление считают чудом.
   - Ты, Цезарь Борджиа, станешь помогать в этом деле? - спросил Бруно, выпучив на него глаза.
   - Можешь поверить мне в этом. Тигр и волк живут в одном логовище. Говорю тебе, скоро в Риме будет император. И разве ты не обличал перед небом и землею замужества Лукреции, как беззаконие?
   Эти слова возымели немедленное действие. Наполовину притупившаяся у монаха способность понимания внезапно ожила, блуждающие мысли получили направление и со злобным взором, заставившим содрогнуться даже Цезаря, он воскликнул:
   - Кто отрекается от своих слов, тот обрекает сам себя на осуждение!
   - Я не отрекался, - возразил Цезарь, - потому что отважился на очень опасный шаг, чтобы помешать этому браку. Лукреция сейчас находится под наблюдением одного моего соратника, и как раз теперь она - моя пленница в Фаэнце.
   Эта весть, видимо, изумила доминиканца и он сказал:
   - Твоя пленница? В Фаэнце?
   - Мне нет надобности говорить тебе, духовнику, что я скорее согласен погибнуть, чем допустить, чтобы Лукреция вступила в брак в Альфонсо Феррарским, которого она так страстно любит, - сказал герцог с дьявольским выражением лица. - И позволь сказать тебе, что хотя ты устоял против всех моих пыток, однако я знаю, почему ты так жестоко ненавидишь меня: ведь ты сам слишком любил Лукрецию.
   Бруно поник головой, и даже на его бледном, как у привидения, лице, выступила краска. Но после долгой паузы он спросил:
   - Так она захвачена тобою в Фаэнце на своем пути в Феррару?
   - Да, на пути к супругу, герцогу Феррарскому! - подтвердил Цезарь. Разве ты не знаешь, что герцог Альфонсо - тот самый человек, который добивался ее любви под видом иоаннита?
   - Я давно знал это, но судьба сильнее людей, и вот Лукреция твоя пленница в Фаэнце, - поспешно ответил доминиканец.
   - И, прежде чем она убедится в том или ее отец получит весть о ее плене, я должен овладеть Римом или искать убежища. Ты спросишь - где? Его может доставить мне только могила. Поэтому ты должен возвестить это предстоящее событие среди суеверной черни, а с помощью волнений, вызванных мною, и восстания рода Колонна, папа будет вынужден призвать меня с моими войсками в Рим. Когда я сделаюсь властелином, тогда ты должен приступить к исправлению церкви и привести ее к такой бедности и убожеству, какие только подскажет тебе твоя фантазия монаха-босяка. Да, я припас тебе такое чудо, что самые закоренелые в неверии люди должны поверить, что ты послан небом.
   - Какое чудо? Есть вещи чудеснее тех, которые чернь называет чудесами, - промолвил Бруно, очнувшись, наконец, от своего экстаза.
   - Когда мой план созреет, я задам новым кардиналам пир - только это между нами. Их девять счетом. Все они, как на подбор, богаты, все - мои заклятые враги, а их наследство будет весьма желанным и очень пригодится моему новому государству. Ты также должен появиться на пиру с прочими зрителями. Обличи во всеуслышание кардиналов в симонии, а в доказательство их виновности и своей миссии призови внезапное мщение небес на их головы. И говорю тебе: ни один из них не встанет живым из-за стола на этом пиршестве.
   - Несчастье делает людей недоверчивыми, - сказал после кратного молчания отец Бруно. - Как же произойдет это чудо?
   - Смеешь ли ты сомневаться, что Небо поможет тебе превратить твои проклятия в разящие молнии? - спросил Цезарь.
   - Да, потому что ты стоишь передо мною здрав и невредим, - ответил монах. - Видишь, я не лицемерю.
   - Да мне этого и не нужно. Женщины из гетто, также томящиеся в этой могиле, помогли мне закупорить несколько бутылок превосходного вина, сказал Цезарь, спокойно скрестив руки на груди.
   - Но разве ты не боишься, что в дело неожиданно вмешается ангел и отравленное питье случайно попадет в твой собственный кубок? - спросил Бруно, поднимая на него мрачный взор.
   - Смотрители погребов - мои верные слуги, а у всех превосходных вин, предназначенных для моих друзей, есть особый признак, которого нельзя заметить, - ответил Цезарь, смеясь, но все-таки будучи слегка раздосадован уже одним предположением о таком грубом промахе.
   - Но что за святой был бы я, если бы вызвал одно чудо, а за ним не последовало бы другое? - в глубоком раздумье сказал монах. - Цезарь, я понимаю тебя. Но знаешь ли ты достоверно, что тот яд смертелен, что он не имеет вкуса и приготовлен так тонко, что нельзя разобрать его примесь?
   - Вот я сейчас произведу пробу, - задумчиво ответил Цезарь. - Мне до смерти надоели старые ведьмы, страшные проделки которых могут со временем обратиться против тех же, кто пользовался ими, и потому обещал им свободу. Да, если сами составительницы напитка выпьют его, ничего не подозревая, то кто же может, открыть в нем примесь ядовитой эссенции без вкуса и без всякого запаха?
   - Ну, в таком случае, это будет только правосудием, - с восхищением ответил отец Бруно. - Значит, ты хочешь выпустить колдуний не только из каменной тюрьмы, но и из ветхой, презренной темницы их плоти?
   Цезарь самодовольно усмехнулся.
   - Разумеется.
   - Тогда я избавлюсь от своего вечного "тик-так". Я узнаю знамение свыше! Я согласен исполнить поручение! - воскликнул отец Бруно с некоторым воодушевлением.
   Последнее возбудило подозрительность вечно бдительного Борджиа и он сказал:
   - Да, но помни: за каждым твоим шагом будет следить некто, умеющий владеть тем, что он держит в руке.
   - Ты называл меня колдуном, но, кажется, не веришь сам в мое колдовство? - со страшной улыбкой возразил доминиканец. - Но так и быть! Я продался дьяволу, то есть, тебе!
   ГЛАВА XVI
   При всей своей хитрости епископ д'Энна по-видимому, дался на обман. Его сбили с толка лукавое предложение Лукреции, уверенность в том, что Лебофор действует под влиянием ревности и ненависти к счастливому сопернику, а также собственное усердие выслужиться перед своим повелителем, изловив Альфонсо д'Эсте. Старик Бэмптон был тем гонцом, которого, с согласия д'Энны, отправили с письмом в Феррару. Ради поддержки затеянного обмана Лукреция усилила по отношению к Реджинальду свою показную нежность и кротость с ним, и конечно, это вызвало в душе влюбленного и мучимого ревностью Лебофора самую жестокую и ужасную борьбу, какой он еще не испытывал во время всех перипетий своей страсти к Лукреции.
   Наступила ночь, но герцог Альфонсо не явился. Между тем, он мог бы уже прибыть в Фаэнцу, если бы не получил спасительного предостережения. Благодарность за это принудила Лукрецию отнестись к Лебофору с еще большей нежностью, но это доводило Реджинальда до невыразимой тревоги и отчаяния, так как он знал ее причину. Минутами под влиянием ревности к счастливому сопернику он готов был отказаться от дальнейшей помощи Лукреции и склонялся к тому, чтобы исполнить поручение Цезаря, но тотчас же в его честной душе раздавался голос совести и он неуклонно принимался за поставленную себе трудную и опасную задачу. Он говорил епископу, будто бы его ухаживание увенчалось поразительным успехом, и это даже удивляло самого прелата, который начал уже опасаться, как бы молодые, люди не зашли в своей любовной игре дальше, чем этого желал великий заговорщик. Реджинальд даже заявил, что его окончательная победа вне сомнения, если только Лукрецию удастся уверить, что жених оказывает ей пренебрежение, а с этой целью необходимо захватить Альфонсо тайком и тщательно скрывать от нее поимку герцога, пока она сама найдет повод радоваться такому обороту дел. До тех же пор ее следует держать в уверенности, будто к ее приглашению жених отнесся пренебрежительно, или еще хуже с недоверием, оскорбительным для ее гордой души. Под предлогом очистить окрестности от бродячих шаек Вителли, по совету Лебофора, были разосланы по всем дорогам, ведущим к Фаэнце, сильные конные отряды с приказанием схватить иоаннита и доставить его при наступлении ночи к одним из городских ворот, которые взялся стеречь сам Реджинальд со своими стрелками.
   Такой был план Лебофора. Епископ по-видимому, окончательно попался в ловушку, и Лебофор заметил, что на другой день большое число самых свирепых и решительных солдат Цезаря покинуло город, чтобы рыскать по всем направлениям в местности, примыкавшей к Ферраре. Между тем, радость, с какой Лукреция ждала прибытия Альфонсо, невольно причиняла Реджинальду такие мучительные страдания, что молодая женщина заметила страшную перемену в его обращении, и ее подозрения стали еще мрачнее. В ее душе возникли опасения в его честности, и она терзалась мыслью, что сама придумала план, посредством которого ее жених будет предан врагам. К тому же ее письмо к Альфонсо, написанное таким образом, чтобы его было можно показать епископу, содержало в себе непреодолимую приманку для влюбленного жениха и было доверено приверженцу его соперника. Подозрения молодой женщины еще усилились при исчезновении Реджинальда около того времени, когда мог прибыть Альфонсо. Лукреция узнала, что рыцарь находится на валах для встречи посланных разведчиков, о чем он умолчал перед нею, потому что часть плана, которую предстояло теперь выполнить, была связана с большою личной опасностью для него. Но он признал необходимым держать свиту Лукреции наготове, и потому решил довериться Бембо. Содействие последнего не могло возбудить особенные подозрения, и он мог тайком предупредить свиту герцогини о предстоящем прибытии принца, который, хотя путешествовал инкогнито, но должен был рассчитывать на встречу, подобающую его сану.
   Вскоре Лебофор со своими стрелками занял наблюдательный пост на валу, и был очень удивлен неожиданным визитом. Лукреция в сопровождении своей свиты и стражи телохранителей приблизилась к нему, когда он с печальным видом смотрел вдаль, ожидая солнечного заката, потому что Альфонсо мог прибыть в эту пору. Рыцарь пошел ей навстречу и был крайне изумлен переменой, произошедшей с нею в такой короткий срок, а именно, странным выражением гнева и озабоченности, занявших место обычной приветливости и веселого оживления в ее чертах, к которым привык рыцарь.
   - Я пришла сторожить вместе с вами, рыцарь, - торопливо сказала она. Время тянется невыносимо во дворе, являющемся для меня тюрьмою, а свежий вечерний воздух, может быть, освежит меня и разгонит печальные мысли, не дающие мне покоя. Вдобавок, мне еще необходимо поговорить с вами наедине.
   При этих словах спутники герцогини Борджиа отошли в сторону. Тогда Лукреция приблизилась к Реджинальду и заговорила в большом волнении:
   - Я доверяла вам и буду доверять, наперекор нашептываниям злого недруга, пока не увижу своими глазами вашего вероломства. Ко мне приходил епископ д'Энна и предостерегал меня от слепого доверия вам. Он сообщил, что вы подняли мятеж среди гарнизона и склонили на свою сторону солдат Цезаря, чтобы они оказали поддержку вашему предательству, так как вы замышляете забрать меня в плен. Да, епископ опасается, что вы намерены отрезать мне всякое общение с моими друзьями, и говорит, будто сам слышал, как вы давали своим разведчикам приказ убить какого-то иоаннита, который должен явиться сюда с вестями из Феррары, причем прибытие окровавленного тела иоаннита к городским воротам должно послужить сигналом к открытой измене, имеющий целью лишить меня жизни.
   Реджинальд, услышав это, воскликнул:
   - Так вот на что надеялись и рассчитывали эти гнусные злодеи!
   - Выслушайте меня! - продолжала Лукреция. - Я приказала своей свите в полном составе дожидаться меня внизу, у ворот. Моя безрассудная жалость и доверие дали вам надежду и средства исполнить ваш жестокий замысел. Но, знайте, я хочу дожидаться здесь прибытия Альфонсо. Если он жив и невредим, то я буду благодарна вам за свое существование, в противном же случае я отомщу вам за его смерть собственной рукой. Да, я намерена убить вас за ваше бесчестное предательство. Я отдам вас на расправу моим солдатам, без всякого сожаления, не задумываясь ни на одну минуту.
   Пораженный этими словами Реджинальд не мог ответить ей ни слова, а только показал на заходящее солнце и поник головой в тягостном раздумье.
   Лукреция сделала бы еще попытку разрешить свои мучительные сомнения, если бы на валу не показался епископ. Он сделал вид, будто не замечает волнения Лукреции и Реджинальда, и с целью усилить подозрения молодой женщины выразил удивление, что ни один из всадников, посланных по направлению к Ферраре, не вернулся назад.
   - Быть может, они услышали что-нибудь о рыскающих по окрестностям Вителли и соединились в один отряд, - возразил Лебофор с притворным спокойствием.
   Епископ кинул испытующий взор на Лукрецию. Она меж тем, печально смотрела на своих солдат, поспешно собиравшихся у подножия крепостного вала, и думала:
   "Так вот в чем заключался злодейский умысел! Альфонсо намеревались убить, его смерть приписать содействию Реджинальда, меня же заставить или покончить с ним, или разделить позор приписанного ему преступления!"