Линдау М.. Яд Борджиа

   Доминиканец следовал позади всех, и так как сумерки уже превратились в ночь, рыцари и свита с нетерпением ждали его перехода. Иоаннит и Лебофор видели, как он дошел до середины, и остановился, словно пораженный каким-то видением. Он указал им рукой вниз. Рыцари взглянули в указанном направлении и снова увидели, как водопад осветился таинственным красноватым светом. Когда они обернулись, монах исчез.
   Все заявляли, что моста он не переходил, и никто не заметил, чтобы он вернулся или упал в пропасть. Озадаченные рыцари соскочили с коней и возвратились по мосту на другую сторону, разыскивая своего проводника, но его и след простыл. На их громкий призыв отвечал лишь неумолкаемый шум водопада. Если монах упал в пропасть, он неминуемо должен был разбиться, и тогда его искалеченное тело унес с собой бурный поток. Но темная бездна ревниво хранила свои тайны, и единственное утешение, оставшееся рыцарям, заключалось в том, что монах, испугавшись, не пожелал лично участвовать в спасении Орсини, а поспешил спастись бегством. Все чувствовали при этом некоторый суеверный ужас, но никто не хотел сознаться в этом.
   Погруженные в мрачные мысли по поводу всего приключившегося, путники выбрались, наконец, снова на дорогу и под заунывный звон колокола, призывавшего к вечерне, достигли ворот картезианского монастыря. У ворот висел металлический рог, и Лебофор затрубил в него.
   Спустя некоторое время заскрипели тяжелые засовы, и перед путешественниками появился старый монах в коричневой рясе картезианца, с деревянным крестом на веревке, служившей ему вместо пояса. На просьбу рыцарей о крове, он молча указал рукой по направлению монастыря.
   Узкая дорожка привела путников к еще более узкой опускной решетке, над которой возвышался монастырь, раскинувшийся между утесами, и частью даже вырубленный в них. Рыцари копьями постучали в ворота, и сейчас же в окне башни над опускной решеткой показался монах: он сперва внимательно оглядел паломников, и только после этого поднял воротом решетку. Тогда всадники очутились на длинном, узком дворе, вырубленном в скалах, где по обе стороны находились искусно сделанные углубления, предназначавшиеся, очевидно, служить стойлами для лошадей паломников. Едва только рыцари въехали во двор, решетка тотчас же опустилась, и вслед затем сошел с башни привратник.
   Он очень вежливо приветствовал путников и выразил сожаление, что не может предложить им больших удобств, так как лучшие помещения были заняты большим отрядом, сопровождавшим флорентийского посла в Рим. Настоятель, по его словам, находился сейчас у вечерни, по окончании же службы придет приветствовать путников. Затем он указал на еще незанятые стойла, рассказал, где найти соломы для лошадей, и пригласил посетителей следовать за ним, после чего привел их в трапезную.
   Здесь путешественники встретили общество, с которым им пришлось разделить гостеприимство альпийских монахов. Несколько длиннобородых молчаливых картезианцев были заняты угощением своих гостей: за каменным столом сидело около тридцати человек, на столе были расставлены блюда с ячменным хлебом, сыром, молоком, яйцами. Около каждого сидевшего лежало копье, почти вдвое длиннее человеческого роста. Вооружение у всех было солидно и богато. Их шлемы были украшены орлами с распростертыми крыльями и устремленным на солнце взглядом. Круглый щит с острием посредине, короткий меч и тяжелая булава дополняли их вооружение.
   По девизу Цезаря Борджиа, окружавшему на мантиях сидевших герб церкви, иоаннит и его спутники угадали, что перед ними находится часть страшной гвардии, известной всей Италии своими храбростью и жестокостью. Этот отряд Цезарь составил из разных национальностей, сражавшихся в Италии, выбирая преимущественно людей, изгнанных за жестокость и преступления из рядов других армий, дикие и неукротимые страсти которых он один смог усмирить.
   В кресле, обыкновенно предназначавшемся настоятелю, сидел человек, которому эта отчаянная братия служила свитой. Он был во цвете лет, высокого роста, немного худощав, с резкими, но приятными чертами лица, выдававшими его итальянское происхождение. Его брови, словно от частого размышления, были как-то странно загнуты книзу, вокруг закрытого рта лежало страдальческое выражение. Когда же черты его лица и глаза просыпались от своего задумчивого покоя, они светились насмешливым, живым блеском, и его улыбка заражала своей веселостью.
   Казалось, он забавлялся прыжками и гримасами одного из тех несчастных существ, вся обязанность которых состоит в том, чтобы веселить своих повелителей неожиданными выходками своего полуразрушенного ума.
   Тем не менее, этот дурак, или шут, был, очевидно, необыкновенным представителем своего полоумного братства. Несмотря на пестрый шутовской наряд, вся его фигура отличалась удивительным изяществом и гибкостью, будучи среднего роста и не поражая выдающейся силой, он, тем не менее, заставил бы призадуматься любого борца, который захотел бы схватиться с ним - настолько его движения были ловки и быстры. Черты его лица, сколько можно было рассмотреть под румянами и белилами, были тонки и почти женственно нежны. Его рот можно было бы назвать идеальным, если бы в состоянии покоя он не отличался едва заметным, но неприятным кровожадным выражением. Однако, самым замечательным были его глаза: они необыкновенно глубоко лежали под крутыми бровями, и по своему блеску и постоянной изменчивости цвета были подобны бриллиантам. Этот шут играл, или, вернее, дразнил двух огромных породистых собак, угрозами и ласками заставляя их громадными лапами доставать из горячей золы печеные каштаны, и был настолько увлечен этой опасной игрой, что почти не заметил прибытия новых гостей. Наконец, звон оружия пробудил его, и лишь только он заметил рыцарей, как поднялся с места и поклонился им. Он бросил на них бессмысленный взгляд, затем тряхнул своими рыжими упрямыми вихрами, как будто пришельцы нисколько не заинтересовали его, и снова занялся собаками.
   - Неужели действительно мне на долю выпало счастье встретить на моем трудном пути высокочтимого Макиавелли* [Макиавелли - знаменитый государственный деятель и писатель (1469-1527), первый положивший начало науке о политике, излагающей способ воздействия на людей путем знания их вкусов, желаний и наклонностей и господствования над ними с помощью умения отгадывать сокровенные движения души, так называемому макиавеллизму.] из Флоренции? - воскликнул Бембо.
   Он произнес это таким тоном, какой далеко не соответствовал его речи, но он видел, что ему не оставалось иного выхода, так как посланник сразу узнал его.
   - А если вашему преподобию не нравится, нам стоит только послать за другим, - заметил шут, выразительным жестом указывая вниз, но затем разразился бессмысленным смехом и ударил кочергой по угольям.
   - Кого ты имеешь в виду? Дьявола или Цезаря Борджиа? - расхохотался посланник. - Но неужели я действительно вижу перед собой отражение Парнаса, квинтэссенцию учености и остроумия, Геркулеса богословия, в лице мессира Бембо из Феррары? - промолвил он с легким оттенком иронии. - Поистине, не будь мне никакой иной награды за мое путешествие через Апеннины, с меня было бы довольно одной этой встречи. Но ваша партия, дорогой Пьеро, вовсе не в таком фаворе в Риме, чтобы ваше паломничество туда могло быть слишком успешно.
   - Я направляюсь туда, синьор, вовсе не для того, чтобы получить какие-либо милости, - сумрачно возразил священник. - Кроме того, вера и добрые дела не совсем еще вышли из моды, чтобы считать мое паломничество в Рим с этими благородными рыцарями таким уж большим чудом. Но почему тайный секретарь Флорентийской республики едет во вражескую столицу?
   - Республика не требует обратно Медичей, и так как все остальные из вас заключают с церковью мир, то мы не видим, для чего мы должны быть настолько безумны, чтобы сражаться одним, - ответил посланник. - И вот, чтобы известить о таком решении святого отца, республика отправила к нему прямого человека. Но что нового на севере?
   - Я не знаю ничего, кроме того, что еду в Рим только ради своих прегрешений, безо всякого поручения, так как я должен был бы найти случай принести извинение по поводу неотложного путешествия во Францию нашего молодого принца, - ответил Бембо.
   - О, если вы несете в Рим свои грехи, - со смехом воскликнул флорентиец, - то где же тогда все красавицы, которые должны были бы сопровождать вас? Но, честное слово, брат Пьеро, у вас в Риме действительно нет другого дела, кроме спасения души?
   - Если бы и было какое дело, брат Никколо, я все равно не сказал бы вам, слишком уж долго я был вашим товарищем по школе, чтобы пускать свои секреты на ветер, - с искусственной веселостью отвечал каноник. - Но я искренне рад, что вы счастливо избежали львиного логовища, как я называю лагерь монсиньора Борджиа.
   - А мне жаль, что ваш принц бежал от предложенного ему блестящего союза с сестрой Цезаря, - с печальной миной ответил флорентиец. - Все идет согласно желанию Орсини, и, если их брак состоится, горе Тоскане!
   - Да, да, пусть медведь видит, какой куш он отдает своими лапами, смеясь и кривляясь, сказал шут. - Разве его преподобие лиса не заметила никаких следов на песке, от когтей Орсини, когда она выслеживала их, чтобы определить, какой дорогой пошли звери?
   - Клянусь Пресвятой Девой, ваш шут удачно попал в цель! - воскликнул Лебофор. - Послушайте, господин посланник, что мы открыли, и судите сами, есть ли хоть какая-нибудь гарантия безопасности для друзей Цезаря!
   - Ну, что это за история, которой предшествует такое жалобное вступление? - с любопытством сказал Макиавелли. Шут тоже наклонился вперед, но сейчас же снова принял свое обычное положение.
   - Послушаем. Но нельзя ли не поминать Цезаря Борджиа, потому что разговорами о нем, которые мы слышим на каждом шагу, мы сыты по горло, прибавил Макиавелли, бросив мимолетный взгляд на шута, который тряс головой, весело позвякивая нашитыми на шапке колокольчиками.
   Только Бембо хотел было приняться за рассказ об их удивительном приключении, как был прерван появлением настоятеля в сопровождении длинной свиты картезианцев, и это избавило от повторения рассказа. Монахи двигались в торжественном молчании, опустив головы вниз, и сам настоятель был так изможден постом и бдением, что походил на колоссальный скелет. Только он один приветствовал новых гостей несколькими словами, но произнес их серьезно и холодно.
   Макиавелли не дал Бембо окончить его красноречивую просьбу о гостеприимстве, но, прервав его излияния, потребовал у него рассказа про приключение. Бембо начал весьма пространно рассказывать всю историю, однако Лебофор, наскучив его отступлениями, прервал его на полуслове и в кратких словах изложил все события. Он закончил свой рассказ просьбой к настоятелю научить его, как найти дорогу в пещеру, чтобы убедиться, выдумано или правдиво известие, полученное ими от монаха-доминиканца.
   - А вы все в одно время бредили, или один дурак одурачил всех? - сказал шут, презрительно усмехаясь. - Стоит ли, дядя Никколо, везти меня в подарок папе, раз эти господа по собственному побуждению едут в Рим?
   - Смотри, шут, вежливый язык сохраняет здоровую шкуру, многозначительно заметил флорентиец.
   - Все, что вы рассказали, - невозможно, - произнес наконец настоятель нахмурившись, - это - не что иное как бред безумного путника. Никто из нас не слыхал о другом пути в пещеру святого, кроме как через водопад, но там уже столько верующих нашли свою погибель, что этот путь запрещен.
   - Когда я был послушником, - прошамкал дряхлый монах, согнувшийся под тяжестью лет, - я слышал однажды об этом... Отец Амвросий как будто говорил про дорогу... но прошло уже шесть десятков лет, как он скончался. Была суровая зима, а он уже давно мучился кашлем, бедняга, и очень страдал перед смертью. Аминь! Я думаю, его душа у святого Гвидобальда.
   - Может быть, в образе того монаха к вам явился дьявол, чтобы ввести вас в искушение, сломать себе шею, - серьезно заметил шут.
   - Святой отшельник Гвидобальд? Да, уже не первый раз его видение встречалось вблизи пещеры, где почивают его мощи, - сказал старец. - Но он является только великим грешникам, чтобы возвестить им близкую кончину.
   - Нет, тот, кто явился нам, был не в картезианском одеянии, а в рясе ученого доминиканца, - с ужасом промолвил Бембо.
   - То, что вы приняли за белое одеяние доминиканца, - с упрямой настойчивостью проговорил старый монах, - было не что иное, как саван, который надели на святого, прежде чем явились ангелы.
   - Тогда, значит, святому Гвидобальду надоело в его забытой могиле и он хочет, чтобы его останки были перенесены в монастырь и положены в раку, где и стали бы творить чудеса.
   - Вы так полагаете, синьор? - воскликнул настоятель, ухватившись, по-видимому, за эту мысль. - И действительно, в последнее время мы ничего не слыхали о бандитах, в особенности с тех пор, как дон Ремиро стал подестой* [Подеста - во многих самостоятельных городах Италии XII-нач.XVI вв. глава исполнительной и судебной власти.] Романьи, он предложил им на выбор: или они должны вступить под знамена герцога, или он их всех перевешает.
   - Но мы собственными глазами видели трупы людей Орсини на том месте, где некогда стоял замок Джакобо Савелли! - воскликнул Лебофор.
   Игумен недоверчиво взглянул на него, а затем произнес:
   - Если это так, - тогда подождем до утра, иначе разбойники могут оказать сопротивление.
   - Нет! Сегодня, сегодня! Ни на одну минуту я не хочу откладывать это дело! - порывисто воскликнул иоаннит. - Завтра, может быть, будет слишком поздно. Разбойники могут увезти или умертвить своего пленника, Паоло Орсини. Пусть всякий, кто считает себя христианином, возьмет факел и следует за мной!
   - Как ты думаешь, шут, не подходит ли это предприятие также и для тебя? - спросил Макиавелли.
   - Нет, я лучше посмотрю. Проваливайте вы, молодцы; вы не можете причинить мне никакого вреда! - ответил шут, равнодушно зевая.
   - Если вы твердо решились, - сказал настоятель, - тогда наша братия будет помогать вам, насколько это в ее силах, но вы увидите, что ваше предприятие невыполнимо.
   - Итак, в путь! Я даю вам, отче, свое рыцарское слово, что ничего невозможного мы делать не будем, - сказал Лебофор, и выхватил из огня головню. Даже картезианцы забыли о своей обычной медлительности, и стали торопливо зажигать факелы, а телохранители посланника смотрели на него, как свора собак на привязи.
   - Ну, если уж все христиане должны участвовать в этом, дядя, так отпустите и вы своих негодяев, - промолвил шут, и, словно не нуждаясь в ином разрешении, отряд посланника с шумом присоединился к рыцарям.
   Все монахи вышли за рыцарями во двор, где английские солдаты давали лошадям корм, а посланник с шутом остались одни в зале.
   - Пойдем, дядя Никколо!.. Если другие сошли с ума, будем и мы безумными, - проговорил шут, подумав немного, и, схватив полу мантии посланника, пустился вокруг него в какой-то фантастический танец.
   Макиавелли, казалось, не обращал внимания на своего спутника, пока они не вышли из монастырских ворот и не заметили света факелов, то появлявшегося, то исчезавшего среди извилин скал. Здесь он остановился и, значительно усмехнувшись, обратился к шуту, внезапно перейдя на почтительный тон.
   - Что вы думаете, ваша милость, об этом происшествии? - тихо спросил он.
   - Я начинаю верить в чудеса, Никколо, хотя и причастен ко всей этой истории, - ответил тот, иронически улыбаясь. - Мигуэлото редко делает свое дело только наполовину, у него есть только один порок, который не годится для меня - он жаден, Никколо, страшно жаден! Но он - губка, которую я выжму для себя, когда она наполнится, ведь без денег, Никколо, немного можно сделать на этом свете. Пойдем на мост и посмотрим, как эти дураки будут лететь в пропасть. Но где мои собаки? - Эй, сюда, Марий, Сулла!
   - Они пошли за другими, - сказал флорентиец, - и, кажется, не узнали вас в этом шутовском наряде.
   - Если бы я знал, что дьявол не узнает меня, я согласился бы лучше умереть в этом платье, чем в рясе монаха, - заметил шут и стал свистать и звать собак, но напрасно - они не появлялись.
   Тем временем Макиавелли не пошел по той дороге, которую указывали факелы, а направился на мост.
   ГЛАВА VI
   Посланник со своим шутом едва ли могли выбрать лучшее место для наблюдения, чем середина моста, Дугой поднимавшегося над рекой. Отсюда можно было видеть все происходящее. Правда, благодаря несмолкаемому шуму потока, трудно было разговаривать, но никто, казалось, не был особенно расположен к разговору, оба напряженно ждали появления искавших. Внизу в это мгновение было все погружено во мрак, слабый свет звезд не проникал в эти бездонные глубины.
   - Здесь страшная высота, - сказал шут после паузы, во время которой он по-видимому, обдумывал возможность успеха всего предприятия. - Здесь очень легко нечаянно оступиться. Что вы так странно смотрите на меня, Никколо? Я знаю, вы - мой друг.
   - Я думаю, благородный господин, что такие неожиданные шутки могут быть и опасны, - сказал флорентиец. - Но синьор Паоло был вашим другом, по крайней мере, вы обнимали его и называли своим братом.
   - Это для того, чтобы он так думал, - спокойно ответил шут.
   - Я не умею объяснить себе глубину этой политики, - снова начал флорентиец. - Какой смысл уничтожать его теперь, когда для вашей милости так важно привлечь к себе Орсини и всю их партию, и когда он с мирными намерениями и предложениями направлялся в Рим?
   - Я уничтожу их всех, все равно, силой или хитростью, это достаточно благородное оружие против измены и возмущения! - с жаром отвечал шут. - Я скорей согласился бы по капле вычерпать море, чем сдаться и сложить в отчаянии руки. И, кроме того, что я могу сделать, когда на людей, путешествующих инкогнито и без надлежащей охраны, нападают разбойники и убивают их? Разве вы не знаете, что Паоло ехал в Рим по приглашению моего отца, а не по моему желанию? И неужели же я должен спокойно отказаться от награды за все свои труды только потому, что старик стал нерешительным и боязливым?
   - Если бы донна Лукреция вышла замуж за Орсини, тогда все дворяне снова должны были бы потребовать восстановления всех своих прав, - заметил посол.
   - А что стало бы с моим герцогством Романья? - воскликнул шут, тряхнув рыжим париком.
   - И где было бы тогда ваше итальянское государство? - добавил с ударением хитрый флорентиец.
   - Вы шутите со мной, Никколо! - ответил шут, дико сверкнув глазами и сжимая руку, словно он уже держал скипетр. - Ах, если бы мне снова встретить старого полусумасшедшего колдуна, который обыкновенно помогал мне в изучении магии еще тогда, когда я мечтательным юношей ходил в Пизе в школу, а мои глупые учителя были убеждены, что я погружен в пыльные сочинения Августина и Бернарда!
   - Насколько я помню, он показал вам какое-то видение в зеркале из аметиста? - насмешливо сказал Макиавелли. - По крайней мере, так рассказывает об этом в Италии народ, и говорят, что седобородый мудрец был самим дьяволом. Но вот они идут. Смотрите, как сверкает вода при свете их факелов!.. точно горячий адский поток.
   - Скажи, Никколо, что же, по рассказам народа, показал мне этот кудесник?
   - Скелет в короне и царской мантии, вручивший вам скипетр, - ответил посол.
   - Это ложь! К черту того, кто говорит это! - с дикой страстью воскликнул шут. - Это была тень в императорской короне и в мантии Карла Великого, как мы знаем его по изображениям хроники, она вручила мне скипетр и меч, которые были перевиты, как змеи.
   - Ваша милость тогда отлично поняли науку, - ответил Макиавелли.
   - И, я знаю, ты думаешь, что мой учитель сумел научить меня, как своего любимого ученика, всем фокусам? - с усмешкой спросил шут. - Но берегись, чтобы он не оставил для себя одного из них, который в конце концов перехитрит тебя. Но, Никколо, если я из моей короны когда-нибудь сделаю нечто большее, чем этот дурацкий колпак, когда я действительно стану Цезарем, кем ты будешь для меня?
   - Твоим Брутом* [Марк Юний Брут (85-42 гг. до Р.Х.) был идеалом республиканца. Друг Цезаря, он, не задумываясь встал в ряды его убийц, как только Цезарь стал угрожать неприкосновенности Римской республики.] ответил флорентиец.
   - Моим Сеяном* [Сеян был наместником римского императора Тиберия, составил заговор против него, заговор был раскрыт и Сеян погиб в темнице.], ты хочешь сказать, дорогой Никколо, - сказал шут с усмешкой, за которой таилась мрачная мысль. - Ты что-то все приводишь неудачные сравнения.
   Ничего не отвечая, Макиавелли полунасмешливо приподнял свою отороченную мехом шапочку и устремил свой взор вниз, не оставляя в то же время без внимания ни одного движения своего спутника.
   То, что происходило внизу, представляло оригинальное и живописное зрелище. Рыцари, солдаты и длиннобородые картезианцы перепрыгивали в русле потока со скалы на скалу и, крича друг другу, махали факелами. При этом фантастическом освещении водопад горел всеми цветами радуги и сверкал как бриллиант.
   Но поиски, казалось, были безуспешны, и шут разразился громким хохотом, когда разведчики сошлись на отдельных выступах утесов и, по-видимому, совещались. Внезапно Макиавелли и его спутник были поражены лучом красноватого света, исходившим из отверстия пещеры. Он сейчас же исчез снова, но было, очевидно, замечен и внизу, потому что оттуда послышались громкие крики, слышные даже сквозь несмолкаемый грохот водопада.
   - В пещере совершено убийство, которое будет открыто, - промолвил флорентиец, бросив беглый взгляд в сторону своего спутника.
   - Я до сих пор никогда не слыхал, чтобы убийство обладало способностью зажигать огонь для того, чтобы привлекать к себе, в свои тайники, людей, холодно ответил шут. - Но все равно им непременно придется вернуться, и они старались понапрасну.
   - Однако для чего же рыцари снимают с себя вооружение! Что это значит? - спросил посол. - Смотрите, угрюмый английский оруженосец снимает со своего господина наколенники, а священник ломает руки! Что он сделал со своим факелом?
   - Он уронил его в воду, я видел, как тот потух и поток увлек его за собой, - ответил шут. - Но куда девались мои собаки? Их инстинкта я боюсь гораздо больше, чем сообразительности этих глупцов.
   - Клянусь святым Юлианом, безумцы хотят вскарабкаться на скользкие утесы! - воскликнул Макиавелли. - Смотрите, они лезут, один с этой, другой с той стороны водопада... Ловко прыгнул, дурак солнца!.. Он опередил своего спутника намного. Слышите, как он торжествующе хохочет! Должно быть, не так трудно лазить по этим скалам, как это кажется сверху! Они взбираются, словно по лестнице!
   - Нет, нет! Ха-ха! Глядите, священный рыцарь поскользнулся и падает, он разобьется! Что это, Никколо? Он ухватился за куст... Спасен! ! - закричал шут, следя за опасным спуском иоаннита.
   Между тем последний, поскользнувшись на выступе, ухватился при падении за куст, росший из расселины скалы. Затем, хотя и с большим трудом, ежеминутно подвергаясь опасности быть сброшенным водопадом в бездну, возвратился на прежнее место.
   - Где же теперь английский дикарь? - воскликнул шут. - Вот он!.. Глядите, он окружен со всех сторон брызгами и пеной. Разве вы не видите его? - ответил Макиавелли.
   - Я хотел бы, чтобы тот, другой, находился на его месте. Рожа этого иоаннита нравится мне гораздо меньше, - сказал шут. - Да, правда, он хочет последовать за ним, после того, как избежал опасности с другой стороны. Этот не так ловок, три раза уже срывался. Ха, клянусь ключами святого Петра, сумасшедший англичанин стоит перед нами на скале и отряхивается, как мокрая крыса. Еще один прыжок, и он будет в пещере, или внизу, в пропасти. Честное слово, его безумная смелость почти заставляет меня желать, чтобы это отчаянное предприятие увенчалось успехом, даже если будет спасен один из представителей ненавистного мне отродья Орсини.
   - Скала колеблется под его ногами, он хочет прыгнуть! Это безумие... Остановитесь, рыцарь, остановитесь, вернитесь назад! - закричал Макиавелли.
   - Не стоит очень сокрушаться о нем, наверное, после него останутся наследники, - принимая обычный тон, проговорил шут. - Но смотрите, он не решается... Да, конечно, ни один человек в здравом уме, не решился бы на дальнейший путь. Простое течение может опрокинуть его.
   Стоящие внизу, очевидно, тоже заметили опасное положение Лебофора и его нерешительность. Картезианцы шумно выражали свои опасения, иоаннит, Бембо и Другие путники кричали ему, чтобы он бросил свою опасную затею. Однако Лебофор махнул торжествующе рукой, словно открыл какой-то выход, которого не видно было снизу, и... прыгнул!
   Макиавелли закрыл от ужаса глаза, но сейчас же снова открыл их, так как его спутник вскрикнул, но не от ужаса, а от удивления. Снова появился таинственный свет, и в его блеске показался образ рыцаря, словно изваянный в водяной стене, образовавшейся от закругления низвергавшегося водопада.
   - Не сомневаюсь, что его сейчас же прикончат, как только он войдет в пещеру, - со злорадством сказал шут, - судя по этому свету, там кто-то есть, чтобы достойно принять непрошеного гостя.