Линдау М.. Яд Борджиа

   Герцог выслушал его донесения с большим вниманием и интересом, причем в его чертах против обыкновения замечалось беспокойство.
   - Нам некогда много разговаривать, - сказал он. - Каждая минута дорога. Но монах, надеюсь, не сомневается более в действии нашего волшебного напитка, так как он видел своими глазами старых ведьм в предсмертной агонии.
   - Они все еще ползают, - возразил Мигуэлото. - Если бы старухи не питались впроголодь и не были так подозрительны, то не прожили бы и получасового срока, который они предоставляют каждому, кто хлебнул их снадобья. Вот послушали бы вы, как эти колдуньи неистовствуют, ругаются, как они обещают мне все свои сокровища в гетто, если я доставлю им то, что нужно для изготовления противоядия. Но я доберусь до их богатств более дешевым способом. Однако сильнее собственной участи сокрушает евреек обращение в христианство их внучки.
   - Я буду рад этому, - сказал Цезарь, - потому что это - дело справедливое, а когда мы достигаем своей цели честными средствами, то должны радоваться. Не понимаю, однако, почему на меня напало такое уныние? Обыкновенно я бываю всегда спокоен духом и бодр при каждом своем предприятии, а это - величайший замысел моей жизни, завершение и венец всего. Между тем, мне не на что пожаловаться. Все идет отлично. Орсини парализованы страхом и заняты теперь лишь погребением своих мертвецов. Хотя Фабио непреклонен, однако их приверженцы уже тайком переговариваются о сдаче, которую я отклоняю, потому что откажусь от Браччиано, только получив взамен его Рим. Если грянет гром, то старик не посмеет отказать мне в этом, хотя он и обещал все своей любезной Лукреции, которая мечтает подчинить своему господству нас всех, заняв герцогский трон в Ферраре. Самые утешительные известия приходят из Фаэнцы. Лукреция попала в западню, и последний гонец привез мне весть об одном замысле, который должен погубить обоих моих врагов. Герцог Альфонсо д'Эсте и упрямый английский рыцарь, вероятно, уже сложили головы. Иначе что могли бы значить переданные мне честным Джованни слова одного незнакомца, встреченного им в Браччиано? Человек в черной одежде иоаннита у трупов Орсини! Конечно, он скоро будет здесь, так как пушка возвестила о моем прибытии в Рим.
   - Но не странно ли, что он не явился со своими вестями к вам в Браччиано? - спросил каталонец.
   - Это мы узнаем. Конечно, епископ д'Энна послал его, чтобы изобразить в благоприятном свете пребывание Лукреции в Фаэнце, согласно моему требованию, - возразил Цезарь. - Но этот поступок действительно немного странен. Где же монах? - продолжал он после некоторой паузы.
   - Я как раз слышу его бормотанье - неизменное "тик-так", - ответил Мигуэлото. - Одиночное заключение несколько помутило ему рассудок, но так бывает со всеми. Фиамма в свою очередь сделалась очень странной.
   - Тик-так! Как удивительно вертится мир, не зная ни покоя, ни отдыха! бормотал про себя отец Бруно, входя в комнату, но его тон сделался рассудительнее и спокойнее, когда он узнал герцога Романьи. - Ваша светлость, - продолжал он, - еврейки находятся в ужасном предсмертном томлении и умрут без покаяния и отпущения грехов.
   - Туда им и дорога! - заметил Цезарь. - Их гибель - дело правосудия.
   - Герцог Романьи говорит так, и это - вещие слова, - промолвил Бруно с особым выражением в глазах.
   Последнее не ускользнуло от подозрительного Борджиа и он пригрозил:
   - Назови это мщением, а не правосудием, если хочешь, но смотри, как бы то же самое не постигло тебя самого! Соучастники твоего колдовства еще живыми могут поведать миру, кто ты таков, если ты прогневишь меня. Но я тебе доверяю. Отныне ты должен быть нашим единственным чудотворцем. Вопреки заявлению Мигуэлото, вопреки мольбам евреев, ты должен сдержать слово, данное черни, и появиться со своею новообращенной на площади Петра. Ты должен опровергнуть перед папой слова этих евреев, утверждающих, будто бы Мириам помешанная. Да, ты должен опровергнуть их своими чудесами, хотя твое обвинение навлечет гибель на князей церкви, симонистов, имена которых ты найдешь вот в этом списке. А если тем временем Мириам придется выдать по высочайшему повелению евреям, и вся христианская чернь поднимет из-за этого бунт, если Колонна и Орсини затеют открытое восстание, а простонародье признает твою чудодейственную силу, то Александру останется искать себе защиты только в моей крепости и мечи моих солдат явятся для него единственной надеждой на спасение. Когда же он очутится у меня, в замке Ангела, а она - в Риме, то я сделаюсь императором, ты - святым, а Лукреция...
   - А она?.. - спросил доминиканец.
   - Ну, чем же она может сделаться, подавленная ужасной молвой, которая должна последовать за нею сюда из Фаэнцы, и после гибели обоих своих возлюбленных? - сказал Цезарь, кидая на Бруно огненный взор.
   - Монахиней самого строгого ордена, - холодно ответил тот.
   - Разумеется, чтобы она тем лучше подходила тебе! - с мрачным смехом подхватил Борджиа. - Доведенная до отчаяния, изнемогающая под бременем своих преступлений, чем же иным может сделаться она? Ведь не думаешь же ты, что мы станем умолять ее разыгрывать роль императрицы в Риме или помогать тебе в деле исправления ее любезного родителя? Однако, примемся поскорее за дело, продолжал Цезарь. - Наш властелин пьет на испанский манер, но погода стоит жаркая. Мигуэлото, шести бутылок того же сорта, как те, чудодейственные, будет вполне достаточно, а мы оба удовольствуемся свинцовыми пробками, хотя они не так почетны, как бутылки с серебряными коронами, предназначенные для наших гостей.
   - Никакого подозрения не может возникнуть, - сказал Мигуэлото.
   - Однако нам следует подать смотрителю погреба знак, когда он должен поднести превосходный напиток нашим друзьям. Кроме того, пусть он пришлет мне тарелку с персиками по числу осужденных, тех самых, что были собственноручно сорваны мною. Ну, теперь ступай и ты, берись за свое дело, монах! Минуты бегут.
   Бруно вздрогнул, словно очнувшись от забытья, но тотчас повиновался и вышел с низким поклоном.
   - И до тебя дойдет очередь, - промолвил Цезарь, провожая его долгим, тревожным взором. - Когда твое дело будет сделано, я постараюсь узнать, почему помогал ты мне с таким рвением. Мигуэлото, смотри, чтобы все было готово, а если сюда придет иоаннит, посол из Фаэнцы, то пошли его немедленно ко мне во дворец.
   Роковые часы быстро мелькали один за другим и приглашенные на праздник гости собрались в большом числе в зеленеющих крытых ватиканских аллеях. Папский двор направился в зеленый зал из пальмовых деревьев, переплетенных между собою побегами виноградных лоз. Здесь находились папа и герцог Романьи с блестящей свитой из кардиналов и дворян, среди которых можно было заметить рыцаря со спущенным забралом.
   Волнение в чертах папы возбуждало всеобщее внимание. Цезарь также казался расстроенным, в особенности когда он увидал иоаннита. Но в ответ на его испытующий взор со стороны рыцаря последовал многозначительный кивок головою, что снова успокоило и ободрило герцога.
   Папа был погружен в глубокую задумчивость и делал вид, что слушает любезности, которые Цезарь расточал кардиналам по мере того, как Бурчардо представлял их с обычными формальностями.
   - Церковь более чем в одном смысле получила превосходное приращение по внушению свыше, - произнес герцог. - Хотя мы и не принимали участия в вашем повышении, высокочтимые синьоры, однако сердечно радуемся ему и даем этот праздник в знак нашего удовольствия.
   - Племянник, - сказал папа, - признавая, что ваше довольство настолько же политично, насколько и благородно, прошу вас выслушать нашу речь. В доказательство того, что всякие слухи о нашем нерасположении к вам или о незнакомстве с вашими заслугами были несправедливы, святая коллегия с нашего согласия единодушно решила в воздаяние ваших трудов заменить ваш герцогский титул королевским и сделать вас королем Романьи.
   Сам Цезарь был так поражен подобной неожиданностью, что не сразу опомнился.
   Однако, он скоро пришел в себя и поразительно кратко и холодно выразил свою благодарность.
   - Романья! - воскликнул честолюбец. - Мы боимся, что это название скоро сделается настолько нестерпимым для нашего слуха, что ему не поможет даже возведение ее в королевство. Не по приказу ли вашего святейшества герцогиня Феррарская остается в Фаэнце?
   - Уж не боишься ли ты, Цезарь, что она отнимет у тебя город? - возразил озадаченный папа.
   - Нет, не то, но я назначил Реджинальда Лебофора комендантом Фаэнцы за его храбрость, а вашему святейшеству известно, что герцогиня Феррарская по некоторым причинам не должна оставаться в том месте, где повелевает он. И... я вынужден позволить себе смелость просить вас, чтобы вы заставили ее поторопиться с отъездом во избежание дурной молвы, вредной для всех нас.
   - Вина! Мне нездоровится! Но это - правда, Цезарь, мы слышали о том. Набеги Вителли пугают Лукрецию. Однако, при ней теперь супруг, который придаст ей мужества, - ответил папа с заметным содроганием.
   Это было не без удовольствия замечено Цезарем, и он воскликнул:
   - Ну, тогда наполним кубки и дружески чокнемся между собою! Я нашел в Урбино запасы превосходного вина и хочу угостить им сегодня на радостях знатоков. Скажите мессиру Антонио, чтобы он прислал мне алые бутылки вместе с персиками, собранными мною собственноручно в садах Лукреции.
   В эту минуту из тесной толпы придворных выступил Мигуэлото, опустился перед папою на колена и, по-видимому, ждал, чтобы ему позволили заговорить.
   - Что с тобою? - спросил его Цезарь. - На тебе лица нет. Чем ты так напуган?
   - Ваша светлость, - ответил каталонец, - монах, бежавший из замка Святого Ангела и уже давно мутивший народ, крестит теперь, вопреки моему запрещению, еврейку на площади святого Петра, да еще держит возмутительные речи к уличной черни. Еврейка помешана, и ее родные утверждают, что доминиканец старается только присвоить себе ее наследство. Это берутся доказать богатейшие и самые почтенные из ее соплеменников.
   - Ступайте, передайте еврейку ее близким и схватите монаха именем его святейшества! - повелительным тоном распорядился Цезарь. - Эти народные волнения становятся опасными.
   - Нет, монах и новообращенная должны предстать перед нами! - внезапно вспылив, воскликнул папа. - Евреи должны быть выслушаны, и мы сами рассудим, в здравом ли уме та женщина, или такая же помешанная, как некоторые люди среди нас, разгуливающие на свободе.
   - К чему все это, если нам известно что дело идет о той самой сумасшедшей девушке, которая вела странные разговоры против нас в день юбилея? - с беспокойством возразил Цезарь.
   - Так должно быть, или мы посмотрим, кто властелин в Риме, - ответил папа более строгим тоном и, тяжело вздыхая, оглянулся на Реджинальда, после чего прибавил:
   - Рыцарь, мы можем вполне положиться на вас. Возьмите с собою наших швейцарцев, которых мы отдаем под вашу команду.
   - Может произойти внезапное волнение, а у нас, в Риме, не найдется достаточно военных сил для отпора мятежникам, - сказал Цезарь, - в особенности, если еврейка будет схвачена с целью передать ее родственникам.
   - Пусть этот рыцарь предотвратит насилие, - возразил папа со вздохом.
   Цезарь истолковал это в благоприятном смысле, тем более, что посол из Фаэнцы ответил на этот испытующий взор низким поклоном, и устремил свое внимание на смотрителя погреба, появившегося с вином в красных бутылках. Реджинальд немедленно удалился, а Цезарь так зорко следил за смотрителем погреба, откупоривавшим вино, что Мигуэлото напрасно ожидал условного знака с его стороны. Лишь заметив, что кубки, предназначенные для него и папы были наполнены из бутылок со свинцовыми, а все остальные из бутылок с серебряными головками, Цезарь, подняв взор, произнес:
   - Теперь у нас лихие времена, и мы должны быть готовы ко всему худшему! Окружи виноградник моими телохранителями, Мигуэлото, чтобы чернь не последовала сюда за своим коноводом, прорицателем. Отвори ворота в замке Святого Ангела и вели своим солдатам выстроиться, чтобы мы могли доставить его святейшество в безопасное место в случае возникновения беспорядков.
   Волнение Александра явно усиливалось, но, будучи уверен, что его приказ поспешат исполнить, и монах с еврейкой сейчас предстанет перед ними, он развеселился. Рассыпаясь в похвалах, он вторично заявил о своем намерении возвести Цезаря в королевский сан и предложил присутствующим выпить за здоровье короля Романьи.
   Между тем, Мигуэлото явился со свирепыми и хорошо вооруженными солдатами Борджиа, после того, как Реджинальд отправился исполнять данное ему поручение. Тут Цезарь впервые высказал свою благодарность, хотя пожаловался со смехом, что ему самому нельзя отведать превосходный напиток. Когда же все собрание поднялось и каждый из вновь произведенных кардиналов взял в руки наполненный кубок, ожидая знака со стороны папы, чтобы поднести его к губам, лицо Цезаря просияло страшной радостью.
   Зато на лице папы виднелось совсем иное выражение. Его нервная руна дрогнула, когда он поднял кубок, и после минутного колебания он поставил его на стол, стал шарить у себя за пазухой, а затем сказал молодому епископу Караффа:
   - Ступайте во дворец и принесите мне мой ковчежец. Впрочем, нет, нет, я забыл, что отдал его сам в залог нашей защиты одному человеку!
   Однако, епископ успел уже удалиться, чтобы исполнить полученное поручение.
   Папа осмотрелся с некоторым смущением вокруг, поспешно схватил кубок и осушил его, не произнеся никакого тоста.
   - Ваше святейшество, вы забыли провозгласить тост за здоровье короля Романьи, - с улыбкой сказал Цезарь, но взглянул с видом обманутого ожидания на гостей, которые смотрели друг на друга во все глаза, не решаясь пить.
   - Да, это - правда, - торопливо подтвердил папа, - однако, мою забывчивость легко исправить. Пусть наполнят еще раз бокалы. Я забыл, нет, не забыл, но мои мысли были рассеяны. Не знаю, как это произошло. Мне все чего-то не достает, и я сам не свой с той поры, как не стало солнечного света, навсегда покинувшего нас. Моя старость становится крайне одинокой. Но это должно предостеречь нас на будущее время, чтобы мы не опустошали сердца других. Кротость подобает старцу, и отныне я намерен более прислушиваться и ее голосу, чем к строгому призыву правосудия. За здравие короля Романьи!
   Папа вторично осушил кубок, и все последовали его примеру, к безграничному удовольствию Цезаря.
   После этого поднялся с места он сам, и выпил за здоровье новых кардиналов. Папа присоединился к нему, в надежде успокоить свое все усиливавшееся волнение. Цезарь осушил свой кубок до дна, не оставив в нем ни единой капли, и приказал смотрителю погреба, принесшему персики, снова наполнить кубки его превосходным вином, чтобы все присутствующие могли выпить за благополучное и скорое прибытие герцогини Феррарской в ее новую столицу.
   Александр с жаром присоединился к этому тосту и, обуреваемый своими затаенными помыслами, впервые по восшествии на папский престол нечаянно назвал Лукрецию своею любезной дочерью, сестрою короля Романьи.
   Кардиналы переглянулись, несколько раздосадованные обмолвкой папы, но Цезарь вдруг воскликнул с затаенной насмешкой:
   - Да, никто не может отрицать, что его святейшество всегда обращался с моею сестрою, как с дочерью, со своей любимой дочерью.
   Александр взглянул с неописуемым и страшным выражением на герцога, так что тот едва мог выдержать молнию этого гневного, испытующего взора и отвернулся в сторону, устремив взор на дверь, откуда должен был появиться монах Бруно.
   Монах действительно показался минуту спустя между двух швейцарцев, но без Мириам, в сопровождении лишь доминиканца Биккоццо.
   Все взоры тотчас устремились на отца Бруно и, когда он остановился перед группами участников пира в их пышном одеянии и гордо выпрямился без малейшего признака почтительности к папе, с мертвенно-бледным лицом, выражавшим жестокую, хотя немую страсть всем невольно стало жутко.
   Только герцог Романьи оставался спокойным. Он кивнул монаху и бросил многозначительный взгляд на опорожненный бокал.
   Бруно отлично понял этот взгляд, и страшная ухмылка осветила его изможденные мрачные черты.
   - Где же твоя новообращенная? - спросил монаха папа. - Мы приказали представить ее нам, чтобы мы могли разрешить спор между тобою и евреями, которые объявляют ее помешанной.
   - Она с моими прочими верующими и ругающимися евреями задержана у ворот стражей герцога Романьи, - спокойно ответил доминиканец. - Черный рыцарь, посланный вашим святейшеством, просит вашего приказания впустить их, или позволения проложить дорогу среди сопротивляющихся.
   - Бурчардо, ступайте и прикажите от моего имени, чтобы никто не препятствовал пропуску иоаннита, евреев и Мириам. Мы сами будем чинить здесь суд, - сказал папа с порывистой запальчивостью.
   Это заставило Цезаря воздержаться от решительного сопротивления отцу, и он произнес с притворным равнодушием:
   - Хорошо! Я - не вмешиваюсь в обращение неверных, хотя, говорят, эта еврейка хорошо собою. Однако, монах, ведь я - знаменосец церкви и имею право спросить тебя, какого рода учение проповедуешь ты. Ведь оно подстрекает народ к мятежу и еретическому неверию.
   - Мое учение не подлежит вашему суду, - спокойно возразил монах, судить о нем подобает только церкви.
   - Тогда изложи мне его. Я есть церковь, - приветливо, но все еще в сильном волнении сказал папа. - Познакомь меня со своими планами, и если они хороши и полезны, то я буду усердно способствовать им, так как чувствую, что слишком долго медлил с этим делом.
   - Вот мои планы! - ответил монах. - Я хочу искоренить симонию Родриго Борджиа, ложно именующего себя папою Александром Шестым. Она расшатала столпы церкви в глазах всего мира, так что небесная твердь колеблется над нашими головами, готовая рухнуть и ввергнуть землю опять в первобытный хаос. Я хочу предать уничтожению все ее и его проклятое отродье. Я хочу очистить церковь от ее грязи и вернуть заблудшие человеческие племена в ее стадо. Я хочу показать небесное правосудие во внезапном, страшном и окончательном падении нечестивой шайки, которая осмелилась похитить даже молнии Господнего гнева, чтобы только опустошить землю.
   - Он - сумасброд, совершенный сумасброд, - сказал после долгой паузы Александр, опомнившись от своего изумления, - но, как безумец, этот монах может неистовствовать безнаказанно.
   - У него смелость и, пожалуй, миссия пророка, - возразил Цезарь, причем в тоне его слышался, может быть, не совсем притворный страх. - Взгляните, как почернели все ступени Ватикана от его уличного сброда. Надеюсь, что нам, по крайней мере, не преградят дороги в замок Святого Ангела, и мы успеем доставить этому чудотворцу наш ответ из-под Браччиано.
   - Я вспомнил, Цезарь, что имел намерение посетить наши тюрьмы в замке Святого Ангела ради дел милосердия и помилования преступников, - произнес папа. - Между прочим, я обещал Лукреции навести справки, содержится ли там Фиамма Колонна, как узница, или живет у вас в качестве гостьи.
   - Ваш зять великодушно принял ее во Флоренции под свою защиту. После взятия Капуи мы не слышали ничего более о ее судьбе, - не без тревоги ответил Цезарь. - Дай Бог, чтобы она не натворила бед в Ферраре! Однако, монах, древние пророки имели видимые знаки своего призвания свыше. А где же доказательства, что ты послан Богом? - насмешливо спросил герцог, но с таким взглядом, который был понят отцом Бруно.
   Отец Бруно ответил на него взором, полным отвращения и торжества, и воскликнул:
   - Может ли быть знамение более явное, чем то, что Цезарь Борджиа, братоубийца, превзошедший жестокость Каина, тиран гнуснее Нерона, неверующий, перещеголявший Фому, помышляет об исправлении церкви? Неужели было бы удивительнее этого, если бы развалины, покрывающие пустыни семи римских холмов, внезапно воздвиглись вновь во всем их минувшем великолепии?
   - Послушай, монах: хотя ты и помешанный, но твои бредни отзываются злобой, отличающей тебя от прочих безумцев, - заметил Цезарь.
   - Я ссылаюсь на защиту его святейшества, которая была обещана мне при этом знаке, - с горькой усмешкой ответил Бруно и показал ковчежец папы.
   - Это - правда, - подтвердил Александр глухим, мрачным тоном. - Цезарь, так как ты считаешь этого монаха пророком, то оказывай ему тот почет, который подобает пророку.
   - Но ведь вы требуете доказательство, - поспешно продолжал доминиканец, - и я даю вам ответ. Разве я здесь не на свободе? Разве я не принудил камни в замке Святого Ангела возвратить мне мою новообращенную? Да, и я отозвал твою приносящую несчастье дочь, Александр, от ее прелюбодейств в Фаэнце, и она должна повиноваться.
   - Какие прелюбодейства возводишь ты на нашу дочь? - воскликнул папа и перевел взор с монаха на Цезаря, который был его сообщником.
   - Симонист! - запальчиво воскликнул Бруно. - Ты противозаконно и безбожно расторг помолвку своей дочери с сыном человека, который спас тебе жизнь и которым ты пренебрег, возгордившись своим нечестиво достигнутым господством. Это он называет супругу Альфонсо Феррарского прелюбодейкой, ту самую, которая милуется с Реджинальдом Лебофором. Это он через посредство отвратительного чудовища, твоего сына Цезаря, возвращает ее теперь обратно в Рим!
   - А где же он, этот удивительный, первый жених Лукреции? Глупец, ты бредишь! - воскликнул Цезарь не своим голосом, и схватился за кинжал, но отпрянул назад перед гневным взором, который метнул на него папа.
   - Он здесь, - ответил монах. - Я - Бернардо Ланфранки, которого жалкая гордость и тирания Родриго Борджиа лишили обрученной невесты, чтобы принудить его к монастырской жизни.
   - Если ты - Бернардо Ланфранки, то зачем ты так долго скрывался от моей благодарности, хотя, правда, она не зашла бы так далеко, чтобы принести тебе в жертву мое дитя? Ты должен получить все нужное для своего благосостояния, только перестань бредить Лукрецией. Узнай, что твое требование пришло слишком поздно в Фаэнцу, а сюда явится сейчас некто, принесший нам весть, что она благополучно избегла расставленной ей западни, встретилась со своим супругом, Альфонсо Феррарским, и прибыла в его укрепленную столицу. Приветствуй его, Цезарь! Это - твой военачальник в Фаэнце, Реджинальд Лебофор!
   В этот момент Реджинальд вошел в зеленый зал в сопровождении Бурчардо и новообращенной Мириам, которая шла в длинном белом одеянии, устремив взор на мотылька, порхавшего перед ней. Услыхав слова папы, рыцарь тотчас откинул забрало и предстал перед изумленными взорами Цезаря.
   Появление Лебофора еще сильнее подействовало на доминиканца. Он несколько минут смотрел во все глаза на молодого англичанина, но затем оправился от своего потрясения после такой неожиданности.
   - По крайней мере, я требую мщения, - произнес отец Бруно.
   - И я требую мщения, - воскликнул Лебофор, после чего схватил новообращенную и, увлекая ее вперед и сорвав ее покрывало, воскликнул: Мириам, осмотрись вокруг, и скажи нам - кто он!
   - Мириам, - проговорил отец Бруно, - вот награда, обещанная тебе мною за твою веру - месть убийце твоего Джованни!
   Наступило страшное глубокое молчание. Мириам озиралась кругом, пока ее взор не упал на Цезаря, лицо которого пылало, искаженное дьявольскими страстями и страхом. С воплем, который, казалось, должен был достичь до неба, молодая еврейка указала на него!
   - Вот он, вот он! - О, окажи мне правосудие, судья, и умертви убийцу Джованни!..
   Она стремительно подбежала к папе, заседавшему среди собрания, и бросилась перед ним на колени.
   Цезарь вскочил, как дикий зверь, потревоженный в своем логовище, и, казалось, был готов кинуться на несчастную еврейку. Однако, папа со страшной тревогой в лице, сам поднялся с места и воскликнул:
   - Проклятие тебе, Каин! Подойди ближе, и моя собственная рука... Гвардейцы, копья вверх!
   Меч Реджинальда тотчас сверкнул над головою коленопреклоненной еврейки.
   - Ну, теперь выслушай мое проклятие, - сказал тогда отец Бруно, стоявший перед блестящим собранием в суровом величии зловещего пророка древних времен, с горевшими дикой злобою глазами. - Выслушайте меня, Родриго и Цезарь Борджиа! Небу стали, наконец, нестерпимы ваши преступления, - земле и небу. Тираны, угнетатели, изменники! Час суда, справедливого возмездия и разрушения близок! Повелеваю вам через час предать свои отвратительные души праведному мнению, и пусть ответ на мое требование решит, пророк ли я, посланный Богом, или лживый обманщик из ада.
   - В самом деле, со мною поступают ужасно! Отцеубийца, ты отравил мое питье? - воскликнул Александр, побледнев, как мертвец, и после короткой борьбы пошатнулся и был отведен Реджинальдом к своему креслу.
   - Мое сердце в огне, но в этом я не повинен, Александр. Адский колдун, ты отравил меня? - сказал доминиканцу Цезарь, в груди которого уже начал действовать яд.
   - Нет, я только заменил головки на бутылках серебряных ради почетного отличия, подобающего вашему сану и вашим заслугам, - со страшной улыбкой ответил ему отец Бруно.
   - Унесите меня прочь отсюда! Я умираю! Рыцарь, в Ватикан, не в замок Ангела, - простонал папа и, бросив ужасный взор на Цезаря, прибавил: - это правосудие!
   После того он без сознания склонился на руки подоспевших к нему Реджинальда и Бурчардо.
   - Противоядия! Противоядия! Нотта и Морта! Тысячу золотых тому, кто приведет сюда одну из них! - крикнул Цезарь.