Линдау М.. Яд Борджиа

   Наружность "душителя" вполне соответствовала рассказам о нем.
   В нескольких словах, понятных мавру, Макиавелли передал ему поручение господина, и мавр с такой стремительностью поспешил к Борджиа, что флорентиец готов был поверить, что он свернулся, как перекати-поле, и скатился в долину.
   Душитель быстро добрался до указанного места, где его повелитель беспокойно ходил со скрещенными на груди руками взад и вперед.
   - Зейд, ты устал, бедный пес, и мне очень не хотелось бы снова посылать тебя в горы, - ласково проговорил Цезарь при виде скорохода. - Но я знаю, что ты любишь меня! Разве не я вымолил тебе жизнь, когда султан Зем занес над тобой саблю и хотел снести голову!
   Раб фыркнул, как лошадь, почуявшая опасность, и этим выразил свое признание.
   - Ты должен быть еще сегодня ночью в Ронсильоне, - начал снова Цезарь, переходя в повелительный тон. - Там в крепости ты найдешь подесту Романьи, дона Ремиро д'Орно, ожидающего моего прибытия. Возьми это кольцо в доказательство того, что ты пришел от меня, и передай ему мой приказ: он должен немедленно отослать дона Мигуэлото со всеми испанскими солдатами, которые не нужны для защиты крепости, с таким расчетом, чтобы они могли рано утром присоединиться ко мне.
   Зейд низко поклонился, взял перстень и в знак почтения и послушания положил его на голову.
   - Ступай по течению реки до Нарни, откуда ты знаешь дорогу, - продолжал Цезарь, Скороход хотел идти, но Борджиа быстрым движением удержал его. Смотри, не теряй времени! Через час луна скроется за горами, и, лишь только исчезнет ее последний луч, я пошлю по твоему следу собак. И, если ты остановишься на дороге, чтобы улечься спать, ты знаешь, кто поднимет тебя.
   Со знаками глубокого уважения мавр поклонился еще раз, как будто высказанная мера предосторожности была в порядке вещей, пустился как стрела из лука и почти моментально исчез из глаз.
   Цезарь решил, по-видимому, исполнить свое обещание, так как остался на месте. Несколько мгновений он стоял, погруженный в свои мысли, а затем снова стал беспокойно ходить взад и вперед по поляне, не обращая внимания на то, что собаки следовали за ним по пятам.
   Вдруг животные тихо завыли, вытянули морды по ветру и задрожали всем телом. Цезарь посмотрел на них, а затем взглянул по направлению, откуда собаки опасались, по-видимому, чьего-то появления. Он ожидал увидеть волка или кабана, или какого-либо другого хищного жителя гор, но некоторое время и его орлиный взор не мог ничего рассмотреть. Вдруг в некотором отдалении на берегу реки показалась темная фигура с человеческий рост, но неопределенных очертаний.
   Лицо Цезаря внезапно покрылось бледностью, и он прислонился к дереву, чтобы не упасть. Но в следующее мгновение он уже пришел в себя, поборол свой ужас и бросился вперед, воскликнув громким и твердым голосом:
   - Стой, кто идет? Друг или враг герцога Романьи?
   - Эй, вы, эхо! Эй, вы, девы! Бросьте со мною шутки в эту ночь! ответил на это чей-то глухой голос.
   Звук этого голоса, по-видимому, окончательно успокоил Цезаря. Его взор по-прежнему был направлен на путника, но и тени страха уже не было в нем.
   Между тем путник с поразительной медлительностью, словно дряхлый старик, не переставая разговаривать с собой, продвигался вперед. Он был неуклюж и сильно горбился, его походка была неуверенна, и он все время опирался на палку. Лицо же и вся фигура его были закутаны черным плащом, который был привязан у бедер, причем против глаз были вырезаны две дыры. Это была черная одежда кающегося, которая одевалась обыкновенно самыми отъявленными грешниками.
   - Добрый вечер, отец! Куда так поздно и в таком одиночестве? - веселым голосом спросил Цезарь, снова чувствуя себя свободным от пережитого только что ужаса.
   - Хорошо одиночество, когда на каждом шагу кричит и воет волк! - с ужасным смехом ответил кающийся.
   - Я как будто уже слышал этот голос? - задумчиво сказал Цезарь. - Ах, ты явился, словно по зову! Не старый ли ты мой учитель великого искусства дон Савватий из Падуи, внушивший мне умную мысль, показав в зеркале из магического камня мое будущее. А когда инквизиция пожелала поближе познакомиться с тобой, сжегший свои книги и исчезнувший как блуждающий огонек на болоте.
   - Или как те огненные языки вот там, на вершинах? - заметил кающийся, непомерно длинной, тощей и сморщенной рукой указывая на отдаленную гору, где виднелось довольно обычное в этих вулканических странах великолепное явление.
   Казалось, что чьи-то демонические руки кидали снизу вверх горящие факелы.
   - Но ведь это - ты? - сказал Цезарь, равнодушно взглянув в указанную сторону.
   - Я уже давно был им, - ответил кающийся.
   - Да, ты стар, очень стар, и в твои годы тебе необходимы покой и удобство, - нежно промолвил Цезарь. - Теперь я уже не так беден и бессилен, чтобы не быть в состоянии оказать друзьям услугу, как прежде, когда мы в Пизе изучали вместе каббалу. И мне хочется возобновить мои занятия. Поэтому, если ты пожелаешь, мой добрый Савватий, поселиться у меня, в замке Святого Ангела, ты получишь одну из башен и можешь там в таком близком соседстве со святой инквизицией заниматься своим запрещенным искусством, что можешь плюнуть на нее, когда посмотришь на нее из окна. Мы станем тогда делать медные головы, которые говорят, будем изобретать противоядия и изучать растения, дающие такие чудесные яды, что умереть от них - одно удовольствие, и заниматься такими вещами, которые ты так любил тогда, когда я еще был твоим прежним и послушным учеником.
   - Да, вы больше уже не младший брат, - произнес кающийся, насмешливо кланяясь, - и я очень благодарен вам за ваше приглашение. Но людям, прожившим более пятнадцати столетий, следует думать о смерти, эти обязанности и меня заставили отказаться от черной науки и послали в Рим, чтобы на этом юбилейном празднике я спас свою душу.
   - Пятнадцать столетий! Ты шутишь, или сошел с ума, дон Савватий! испуганно воскликнул Цезарь.
   - О, вы еще не знаете, как долго может ненавидеть Небо! - с горячностью ответил кающийся. - Уже много столетий миновало с тех пор, как был зажжен огонь великой радости, а тот, кто плюнул в лицо Сыну Божию, когда Тот нес крест на лобное место, все еще одиноко странствует по свету*. [Автор намекает на героя легенды о "вечном жиде" Агасфере. Когда Христос шел на Голгофу и хотел отдохнуть подле дома башмачника Агасфера, тот стал отгонять его. Христос сказал: "Я отдохну, ты же ходи, пока я не приду". С тех пор Агасфер будто бы странствует по свету.]
   - Но оставайся у меня, я знаю, ты обладаешь многими великими тайнами, изучение которых разрешает нам даже сама церковь, - льстиво сказал Цезарь. Разве я не видел, как ты пробудил в образе привидения умершего императора, который вручил мне свой скипетр?
   - Какая польза тебе утруждать его еще раз? - спросил кающийся.
   - Но если ты можешь пробуждать умерших, разве ты не можешь успокоить их? Чего ради он своим присутствием будет омрачать мне сияющий день? воскликнул Цезарь, мучительно сжав руки.
   - А разве и тебе мешают мертвецы? - спросил кающийся, и его глаза сверкнули в отверстие дьявольским огнем.
   - Ты опытный толкователь загадок, - спокойнее промолвил Цезарь. - Я не могу сказать, что боюсь этого, но оно мешает мне, когда вдруг среди пира или блестящего праздника я, подняв свой взор, вижу того мертвеца перед собой. Но не думай, что я боюсь его. Я презирал его при жизни, презираю его после смерти! Я скажу тебе, дон Савватий, что, когда, возложив в Неаполе в качестве посланника святейшего престола корону на голову короля дона Федерико, я в первый раз увидел его, я почти не испугался.
   - Это лихорадочный бред; сын мой, вас преследует одно из самых сильных воспоминаний, которое может быть вытеснено только еще более сильным, - с коротким заглушенным смехом ответил кающийся. - Но вы забыли отослать ваших собак, а луна уже далеко зашла за Монте Сомма.
   - Разве ты слышал мои угрозы Зейду? - с легким недоумением спросил Цезарь. - Но я никогда не грожу понапрасну. Эй, Марий, Сулла, за ним!
   С этими словами Цезарь указал на след Зейда собакам, неподвижно лежавшим и все еще дрожавшим, словно присутствие незнакомца наполняло их страхом.
   Но животные не двинулись, а снова завыли.
   - Без сомнения, я обладаю чарами, мешающими им удалиться. Но я ухожу, проговорил кающийся со своим обычным хихиканьем.
   - Теперь уже поздно, пойдем со мной туда, в картезианский монастырь, промолвил Цезарь.
   Однако кающийся отрицательно покачал головой и насмешливым и одновременно тоскливым тоном тихо ответил:
   - До самого Рима я не должен отдыхать под крышей, а тем более осквернять своим присутствием святой дом.
   - Тогда я проведу вместе с тобой ночь под этим могучим кровом, - сказал Цезарь, указывая рукой на небо.
   - Нет, я не смею медлить, а ты должен возвратиться к своему обществу. Разве у тебя не горят уши? Ведь там говорят о тебе! - произнес кающийся и поднял свой посох, словно намереваясь продолжить путь.
   - Так обещай, по крайней мере, навестить меня в Риме. Тебе стоит только явиться в замок Святого Ангела с каким-нибудь знаком от меня к донне Фиамме, такой же последовательнице черного искусства, и ты будешь вернее и безопаснее спрятан у нее, чем некогда Мерлин* [Волшебник Мерлин является одним из главных действующих лиц цикла "королевских идиллий" английского поэта Тениссона, описывающих легендарную личность короля Артура и его рыцарей "Круглого стола".] при дворе короля Артура.
   - Дайте мне ваш знак, - после небольшой паузы проговорил мудрец, - об этой женщине и о ее любви к науке я уже слыхал.
   - Тогда я тебе отдам мой ядовитый смарагд, который краснеет, если мое питье опасно, свой перстень я уже отослал по другому делу, - медленно сказал Цезарь, а затем с очевидной неохотой вынул из углубления в палке маленькую свинцовую коробочку, величиной и видом напоминавшую игральную кость, и отдал ее кающемуся. Если нам суждено увидеться с тобой снова, дон Савватий, то покажи мне тогда наконец свое лицо, которое ты так тщательно скрывал всегда. Тебе нечего бояться, что я из недостатка веры или рассудка предам тебя.
   - Никому не верь, никого не бойся! - уныло произнес кающийся. - Но слушай, тебя зовут. Иначе что могут значить эти голоса, раздающиеся с утесов?
   - Итак, до свидания в замке Святого ангела! - сказал Цезарь, подходя ближе, чтобы подать ему на прощание руку.
   Но незнакомец удовольствовался каким-то фантастическим поклоном, высоко подняв свои тощие руки, и в следующее мгновение исчез за уступами скал.
   - Гей, шут, шут! - раздались в отдалении голоса. По-видимому, Макиавелли был озабочен продолжительным отсутствием своего шута.
   Лишь только последователь тайных наук исчез, собаки с обычной живостью подпрыгнули. Цезарь, заметив это, попробовал пустить их по следу Савватия, но тщетно: собаки подняли страшный вой и не двинулись с места. Тогда Цезарь отвел их на прежнее место, к сосне, где его оставил Зейд, и они сейчас же пустились искать его по следу. Когда легкий шум их шагов стал неуловим даже для его острого слуха, Цезарь повернулся и направился к монастырю.
   ГЛАВА IX
   Поднявшись на гору, Борджиа очень искусно крикнул по совиному, и вследствие этого к нему вскоре подошли Макиавелли и несколько солдат. Флорентиец с искусственным неудовольствием сделал ему выговор за беспокойство, причиненное его отсутствием, шут же ответит ему, что пытался достать золотую корону, висевшую на небе, а затем стал бессмысленно насвистывать свою песенку. Солдаты тем временем по знаку посланника направились к монастырю.
   - Вы знаете, благородный господин, - начал по их уходе Макиавелли. Возможно, что доминиканец был послан вашим батюшкой, я слышал, что он еще задолго до того, как синьор Паоло попал в западню, встретил его на пути и уговаривал вернуться.
   - Как же это может быть? Бандитам довольно трудно сделать моего отца своим сообщником! - сухо возразил Цезарь. - По правде сказать, я право не знаю, чем объяснить все это. Духовник сестры - доминиканец.
   - Знаменитый отец Бруно Ланфранки, ученик Савонаролы? Но почему же ваша сестра...
   - Да, нахальный монах, своими поношениями уже давно заслуживший, чтобы ему вырвали язык с корнем! Только глупость Лукреции хранит его! - с ненавистью воскликнул Цезарь. - Во всех делах меня сейчас держат под надзором, но мое время еще придет.
   С этими словами они подошли к монастырю, там, в большом зале, они нашли Паоло Орсини и его спасителей, оживленно беседовавших за скудной трапезой о последних событиях. У запасливого Бембо нашлось в его тюках несколько бутылок превосходного вина, и несколько глотков его заметно оживили освобожденного пленника.
   - Я только что удивлялся, мессир Никколо, - сказал Орсини, когда посланник занял за столом свое место, между тем как шут беззаботно бросился на приготовленный для него пук соломы у огня, - каким это непостижимым образом бандиты проведали, что я намереваюсь пройти через горы под легким прикрытием, которое они умертвили при моем захвате?
   - Если бы о вашем намерении знал только папа Александр, а не его ужасный сын! И тем не менее не нужно большого усилия, чтобы вывести заключение, - сказал иоаннит, и на мгновение воцарилось молчание.
   - Нет, рыцарь, хотя вы - мой храбрый и благородный спаситель, я все же прошу вас не говорить таких речей! - побледнев, возразил Орсини. - Донна Лукреция так же добра, как прекрасна, и прямое преступление даже в безумии помышлять о таких ужасах.
   - Вы счастливы в своем заблуждении, благородный синьор, - холодно промолвил рыцарь.
   - Благодеяния донны Лукреции безграничны! - с жаром продолжал молодой дворянин. - По ту сторону По нет ни одного нищего, который не мог бы рассказать о том.
   - Ведь это необходимо, дядя Никколо, для того, чтобы прикрыть страшные грехи, - сказал шут, кидая на посланника ничего не выражающий взор.
   - Берегитесь, синьор Паоло, чтобы те солдаты не слышали нашей болтовни!.. Они на службе герцога Борджиа, - с заметным беспокойством заметил Макиавелли.
   - Самый худший из моих англичан свободно положит лучшего из этого пестрого сброда! - презрительно возразил Лебофор. - Да и большинство негодяев спит на сене, кроме того, они, будучи большей частью дикарями, на таком расстоянии поймут немного из того, что мы говорим. Прежде чем жениться на этой женщине, будь она сама Венера, - воскликнул он после небольшого раздумья, что было совсем не в его правилах, - я лучше посватался бы за старшую дочь дьявола с вечным проклятием вместо приданого!
   - Нет, если бы донна Лукреция была даже этой дочерью, а смерть священником, благословляющим наш брак, я с восторгом лег бы в могилу, если бы только она разделила ее со мной! - страстно воскликнул Орсини.
   - Во всяком случае, она должна быть непременно красавицей! - промолвил, взглянув на иоаннита, Бембо.
   - Тогда, синьор Паоло, в предательстве по отношению к вам, и отец и сын протянули друг другу руки, - упрямо проговорил иоаннит.
   "Розу понюхать рыцарь хотел,
   Розу понюхать он не успел:
   Пчелка ужалила рыцаря в нос.
   Рыцарь разгневался, рыцарь вскипел,
   Выбранил розу и бросил в ручей.
   Рыцарь, не слушай ты глупых речей!",
   сымпровизировал шут, бросив на всех бессмысленный взор, как бы не понимая, что говорит.
   - Нет, рыцарь, такое предательство действительно невозможно! воскликнул Бембо.
   - Разве и он накололся на шипы, что так горько жалуется? - снова начал шут, серьезно взглянув на иоаннита, но затем внезапно с выражением почти идиотской глупости перевел свой взгляд на Орсини, который в первый раз внимательно посмотрел на него.
   - Господа, разве есть что невозможное для Борджиа? - воскликнул иоаннит, не обращая внимания на умоляющий взгляд Бембо. - Почему, говорят, убит герцог Гандийский?
   - Один Роланд за одного Оливера. Цезарь стал герцогом Романьи! - со смехом сказал Лебофор.
   - Но позвольте, - сказал посол, - ведь вам известно, синьор Орсини, что в интересы республики вовсе не входит упрочение мира между вашей партией и Цезарем. Но при печальном изменении обстоятельств у Борджиа, несомненно, были все причины действовать по отношению к вам, как к главному деятелю перемирия, открыто и честно.
   - Кроме того, - сказал Орсини, хватаясь за подсказку, - Цезарь, в доказательство своей искренности рассказал мне все о тайных переговорах, происходивших между ним и Марескотти из Болоньи, которые из ненависти к Бентиволли хотели сдать ему город.
   - Он выдал их, потому что не верил, что они выполнят свое обещание, ответил неуступчивый иоаннит.
   - Во всех случаях он - позорное пятно рыцарства, недостойный изменник! - с жаром воскликнул Лебофор.
   - Хватит ли у вас, рыцарь, мужества высказать это ему в Риме? - спросил Макиавелли.
   - И в Риме, и в его логовище!
   Легкий жест шута прервал ответ, готовый сорваться с языка Макиавелли.
   - Нет, вы не можете винить яйца за то, что из них выходят крокодилы, проговорил он со своим обычным ничего не выражающим взглядом, странно противоречившим его полным смысла словам.
   - Мне больно слышать, господа, ваши неразумные речи, - сказал Бембо, поистине, вы оскорбляете нашу святую матерь-церковь, понося таким образом его высшего земного главу. Кроме того, вы подрываете самое основание веры, ибо может ли быть божественной та религия, которая своим представителем имеет такое чудовище?
   - Он избран благодаря симонии* [В средние века в Западной церкви свирепствовала купля и продажа священного сана, так называемая симония.], и не по праву удерживает за собой власть, пока его не поразит небесный гром! страстно возразил иоаннит.
   - Или союз римского дворянства, который, как я слышал, замышляет это, проговорил флорентиец.
   - Небесное возмездие уже покарало его избирателей за их прегрешение против Святого Духа, и сделало это собственными руками избранника, продолжал иоаннит. - Кардинал Колонна в изгнании, у Юлиана делла Ровере, Асканио Сфорца и Савелли - конфисковано имущество и они, чтобы спасти себе жизнь, сами бежали из Рима, старый кардинал ди Капуа отравлен, кардинал Орсини и архиепископ флорентийский будут уничтожены со своими близкими в очень недалеком будущем.
   - И все же возможно, что только пылкая и страшная душа, как у его святейшества, могла возвратить церкви ее блеск и отнятое у нее наследие, и что ради этого Небо стерпело его возвышение, - неуверенно сказал Бембо.
   - Юрист, солдат и священник! Разве по этому рецепту делают черта, дядя? - спросил шут. - А ведь Цезарь последовательно был ими.
   - И все в такой высокой степени! - возразил флорентиец. - Папе Александру, бесспорно, приписали бесконечно больше дурного, чем он заслуживает. Его безмерная любовь к могуществу и к своим детям, стремление к прославлению своего имени, его могучие, пылкие страсти, - все это привело его к ужасным деяниям тирании, но всем этим действиям он дает такое верное направление, что к ним почти нельзя предъявить обвинение в несправедливости. Кто из его жертв не заслужил своей участи?
   - Да как вы можете обвинять папу в симонии, когда во время его избрания ни один святой на небесах не славился столькими божескими и человеческими добродетелями, как он? - поддержал его Бембо.
   - Возмутительное лицемерие! - возразил иоаннит. - Но я готов допустить, что его сын - наихудший из двух демонов и подстрекает упрямого старика на его ужасные поступки. С тех пор, как Цезарь* [Со времени убийства брата Джованни, герцога Гандийского, Цезарь Борджиа всецело овладел папой Александром, и тот стал подчиняться ему во всех случаях и лишь изредка пытался направить дела по своему усмотрению, как например, в случае, описываемом в этом романе, а именно в вопросе третьего замужества Лукреции, где желанным кандидатом на ее руку являлся для него лично, вопреки желанию Цезаря, Паоло Орсини. Этим и была вызвана попытка Цезаря погубить Орсини на его пути в Рим.] стал пользоваться влиянием, получилось такое впечатление, что Римом стал править ареопаг*. [Ареопаг - в древних Афинах орган власти, осуществляющий государственный контроль, суд и другие функции: состоял из пожизненных членов - представителей родовой аристократии.] Говорят, что временами он даже чувствует угрызения совести, но поток уже захватил его, и он не может удержаться. Александр - безумный тигр, но Цезарь помесь змеи и тигра.
   - Ради вас самих, благородный рыцарь, я дал бы вам совет помолчать в Риме о таких вещах, - очень серьезно сказал посол.
   - Мой спаситель будет в Риме под моей защитой, - с горделивым румянцем на бледных щеках воскликнул Паоло Орсини, - мы, Орсини, не подчиняемся там ни папе, ни Цезарю!
   - Я знаю, ваш род очень могуществен, благородный синьор, - ледяным тоном ответил Макиавелли, - но как-то странно звучит ваша речь для вассала святого престола.
   - Если есть такая низость, которой не совершил бы Цезарь, хотел бы я знать, как он ее называет на исповеди! - сказал Лебофор. - О, в нашей стране его задушили бы при рождении, если бы можно было прочитать его душу на лице его.
   - Почему же вы не умертвили своего короля, горбатого Ричарда, точный портрет Цезаря? - сухо спросил Бембо. - Освещало ли когда-нибудь солнце более мрачного злодея?
   - Не смейте оскорблять короля Ричарда, или, клянусь небом... Впрочем, ведь вы не знаете, что это именно он был тем храбрым королем, который в утро перед битвой у Босуорта посвятил меня в рыцари и со своей шляпы отдал мне цветок дрока! - с жаром воскликнул Лебофор.
   - Ого, смотрите-ка!.. Какой же великий подвиг совершили вы, рыцарь? Ведь, по-моему, тогда вам едва ли могло быть больше двенадцати лет? спросил Макиавелли. - Скажите мне это, пожалуйста!.. Ведь я знаю, что этот король редко делал что-нибудь без достаточной причины.
   - Мой отец, мой брат и их приближенные ночью покинули короля Ричарда, чтобы соединиться с Ричмондом, теперешним королем, - ответил Лебофор, - я же, будучи в полном неведении о злодеяниях Ричарда и восхищен лишь его рыцарской храбростью, потихоньку вернулся в его лагерь. Когда Ричард услыхал об этом, он поклялся святым Павлом, что я один стою больше всей моей семьи, и, воскликнув: "О, мой Босуорт, ты будешь твердыней!", обнажил свой меч и так сильно ударил меня, посвящая в рыцари, что я несколько недель чувствовал на спине это посвящение.
   - Поистине, брат Реджинальд, хороший нотариус мало заработал бы, составив только реестр преступлений Цезаря, - снова начал неугомонный иоаннит.
   - Преступлениям, которые приписываются ему, должны бы вы сказать, это было бы справедливее, - с жаром возразил Макиавелли. - Но что же доказано из преступлений Борджиа? Разве непреложная истина - обвинения его злейших врагов, которых он заставил отказаться от своих несправедливых и наглых притязаний? Папа Александр хочет восстановить права церкви над своими вассалами, они оказывают ему противодействие, он заставляет их подчиниться, и поэтому он - тиран! Князья церкви восстают против своего верховного главы, он отправляет их в изгнание, конфискует их имущество, поэтому он угнетатель! Его старший сын падает под рукой неизвестного соперника, значит его убил родной брат!
   - Зятья папы один за другим погибают от руки убийцы, и молва твердит, что здесь дело нечисто, - насмешливо подражая Макиавелли, продолжал иоаннит. - Епископ цельтский отравлен, и в народе идет слух, что его убили, потому что он посмел утверждать, что Цезарь возил во Францию буллу, благодаря которой король Людовик мог развестись со своей худощавой кузиной и жениться на пышной вдове из Бретани*. [Чтобы добыть средства для объединения Италии, Цезарь помог Людовику XII развестись. В благодарность Людовик пожаловал ему титул герцога Валентского с доходом в 20 000 ливров и помог жениться на наваррской принцессе Шарлотте Д'Альбрэ.] Борджиа ведут войну с римским дворянством и уничтожают его, обращают затем свое оружие против вассалов Романьи и тут простодушно пытаются уверить, что они на развалинах всеобщей свободы утверждают собственную тиранию.
   - Некоторые старые беспутники умирают скоропостижно, следовательно, Цезарь отравил их? - начал снова задетый Макиавелли.
   - Нет, и молодые также! - возразил иоаннит. - За жизнь своего бежавшего брата Зема, султан Баязид обещал триста тысяч дукатов, и Зем умирает от яда в лагере французского короля, который думал, что он принесет ему пользу в крестовом походе против поганых турок.
   - И из этого, конечно, следует, что в его смерти виновны Борджиа? сказал флорентиец. - Если Баязид за жизнь брата хотел заплатить такую высокую цену, неужели он не мог найти для этой цели другие руки?
   - Лучшим ответом на это может быть объяснение Цицерона. На вопрос: "Кто неизвестный виновник преступления", ответившим: "Тот, кому это выгодно", сказал иоаннит. - Кто, как не Цезарь, получил все наследство после молодого турка, его гарем и все его сокровища, которые он после своего неудачного мятежа привез с собой в Италию?
   - Государство - законный наследник всех чужестранцев, умирающих на чужбине, и не оставляющих после себя наследников, - промолвил Орсини, и святейший престол был волен передать свои права кардиналу Валенсийскому, которым был тогда Цезарь.
   - Вы хотите сказать, благородный синьор, что кардиналу Валенсии угодно было захватить это наследство, а протонотариусу Джованни Баттисто Феррара передать ему от имени святейшего престола, - возразил иоаннит. - Кардинал Валенсийский! Вот почтенный священник!.. Ведь он похитил из монастыря постриженную монахиню, к тому же происходившую из самого благородного в Риме рода Колонна.