Линдау М.. Яд Борджиа

   - Благодарите случай, синьора, а не его слепое орудие, - с серьезным спокойствием сказал иоаннит. - Даже этот инок, безоружный, рисковал своей жизнью, защищая вас! Но, если здесь и есть какая-либо заслуга, то припишите ее к счету синьора Орсини, вашего искреннего слуги и рыцаря, который с радостью готов всем пожертвовать для вас. Я же исполнил только свой долг, за который вы удостаиваете меня благодарности, да и то сделал это больше по необходимости, чем по доброй воле.
   - Нет, благородный господин и светлейшая донна, мне думается, что только тот - настоящий рыцарь, кто совершает такие дела! - воскликнул Бембо, с восхищением взирая на знаменитую красавицу. - Поэтому мне кажется, что нет никого достойнее быть орлом солнца вашей красоты, чем этот храбрый и неустрашимый герой, мой дорогой друг, самый благородный рыцарь Феррары.
   Взгляд Лукреции снова упал на иоаннита, и в ее и гордом, и молящем взгляде, было что-то неописуемо прекрасное. Губы ее дрогнули, и слезы затуманили огонь ее очей.
   - Вы забываете мое одеяние, дорогой каноник, - с удвоенной строгостью ответил иоаннит. - Я - не менее монах, чем рыцарь - воин Христа, службу которому я не должен осквернять ничем земным! Но здесь дело иное. Ведь, если эта дама не жительница неба, что можно предположить по ее красоте, так за кого же мы должны считать ее?
   - Ну, если бы в вашем лице сам голубой орел Эсте превратился в монаха, это было бы сказано слишком по-монашески! - пытливо глядя на рыцаря, произнес Макиавелли, намекая на герб герцогов Феррары.
   - Макиавелли, величайший гений Италии, сердечно приветствую вас! - с внезапной живостью воскликнула Лукреция, когда флорентиец подошел к ней поцеловать руку, которую она дружески протянула ему. В эту минуту раздался глубокий печальный голос доминиканца:
   - Дочь моя, тебе не прилично в этой одежде кающейся показываться такому светскому обществу и не согласно с наложенной тобой на себя епитимьей. Носилки ждут тебя и стража готова.
   Все взоры обратились на него, хотя в его словах не было ничего особенного, но тон их был требователен и грозен. Художник увидел бы в этом старике прекрасную модель для апостола Павла.
   - Но в Риме мы снова встретимся все, и там, рыцарь, сам святой отец будет благодарить вас за спасение жизни, которую он ценит больше, чем она стоит, - сказала Лукреция с подкупающей кротостью и прелестной улыбкой.
   Иоаннит ответил молчаливым поклоном, краска гнева и стыда снова залила лицо Лукреции. Она поспешно спустилась по ступенькам к носилкам, у которых стояли солдаты.
   Цезарь хотел было помочь сестре сесть, но она, словно не замечая его движения, протянула руку флорентийскому посланнику, и он почтительно усадил ее. Казалось, она хотела удалиться без дальнейшего прощания, но вдруг обернулась и еще раз с грацией и величием недоступной богини, склонила вновь свою прелестную головку.
   Однако, среди всех голов в шлемах и перьях, почтительно склонившихся перед ней, ее беглый взгляд искал лишь статную фигуру иоаннита. Затем она опустилась на место. Солдаты, по данному монахом знаку, понесли носилки, и вскоре от прерванного праздника не осталось других свидетелей, кроме окровавленного буйвола и украшенного цветами алтаря.
   - Ну, и скупа же, шурин, на ласку сестрица! - проговорил Цезарь, дружески хлопнув замечтавшегося Паоло по плечу. - Клянусь ключами святого Петра, вы должны быть благодарны, что наш собрат по оружию - столько же монах, сколько рыцарь, а то он мог бы быть опасным соперником!
   Паоло рассеянно улыбнулся, но его угрюмый взор с недоверием скользнул по иоанниту. Рыцари снова сели на коней и, оставив в покое буйволов, весь отряд вновь направился в путь.
   К общему удивлению, сир Реджинальд, обыкновенно такой живой и веселый, долго оставался задумчивым и молчаливым. Иоаннит же, напротив, сделался очень разговорчив, как будто хотел отогнать тревожившие его мысли. Он впервые завязал разговор с Цезарем и, казалось, находил особенное удовольствие в шумной веселости герцога, говорившего о последнем приключении и сравнивавшего его с подвигами древних паладинов, для которых сражение с чудовищами было делом обычным и нетрудным. Но, когда Бембо в своих поэтических хвалебных гимнах необыкновенной красоте Лукреции перешел всякие границы, когда даже Макиавелли присоединил свои довольно двусмысленные похвалы, Альфонсо снова впал в свою прежнюю серьезную задумчивость. Из равнодушия его вывело, наконец, замечание Орсини.
   - Хорошо ли вы рассмотрели доминиканца, достопочтенный брат? - спросил он. - Походил ли он хоть немного на странствующего монаха, который навел вас на мой след?
   - Мы не разглядели его лица, но его глубокий голос и его фигура навели и меня на эту мысль, - с глубоким вздохом ответил иоаннит.
   - Тогда, Цезарь, я могу, пожалуй, льстить себя надеждой, что даже Лукреция не совсем равнодушна к моей судьбе. Еще же я вынужден предположить, что именно ее духовник встретился мне и предупреждал меня не идти через Апеннины, - проговорил Орсини, выходя из печальной задумчивости.
   - Ну, а так как вы это предупреждение оставили без внимания, то, вероятно, моя же сестра послала бандитов, чтобы еще чувствительнее наказать вас за недоверие, брат Паоло! - с язвительной улыбкой ответил Цезарь. - Нет, уж предоставьте эту честь духу святого Гвидобальда, в противном случае доброго духовника пришлось бы считать плутом или дурачком, если он пускается на такие авантюры. Не пытайтесь разгадывать эту загадку, а то, чего доброго, вы придете к заключению, что моя сестра нарочно послала своего духовника с предупреждением для того, чтобы вы были подальше от нее.
   Сир Реджинальд расхохотался, поняв намек, но далеко не так громко и весело, как раньше.
   Скоро лес стал редеть, и путники снова очутились на открытой равнине Кампаньи, Солнце палило невероятно, и нигде не было местечка, чтобы укрыться от знойных его лучей. Вдруг Мигуэлото выехал вперед и отдал приказ остановиться, не объясняя причины. Однако вскоре она стала понятна. Блеск копий и знамен в тылу колонны возвестил о приближении другого воинского отряда.
   ГЛАВА XIV
   Остановка произошла на вершине холма. Вдали внезапно показались стены и башни Вечного города, а кругом лежала вулканическая и болотистая пустыня.
   Путешественники обернулись и с опасением следили за приближающимся отрядом. Цезарь при остановке вынужден был развернуть свои ряды, противник тоже остановился, как будто только теперь заметив, что перед ними находятся очень значительные силы. Через несколько минут Цезарь отдал приказ Мигуэлото выехать навстречу незнакомцам с белым флагом и от имени герцога спросить их, кто они и что им надо. Но почти одновременно из противоположных рядов появился герольд в пестрой одежде, с серебряным жезлом и уверенно, как подобает его сану, поднялся на разделявшую их возвышенность. Цезарь выехал к нему и герольд, сейчас же склонившись перед ним, обнажил голову и произнес ясно и четко:
   - Могущественнейший государь, или кто бы вы ни были, мой повелитель, Вителлоццо Вителли, господин Читта да Кастелло, благочестивый паломник на святой праздник великого юбилея, желает знать, кому он посылает свой мирный привет, дабы не встретить неудовольствия, если вы думаете иначе.
   Среди слушателей немногие были довольны этим приветствием. Вителлоццо был главой могущественной фамилии Вителли, мятежных ленников святого престола, самых опасных и сильных благодаря тому, что их громадные владения помещались вне римских пределов. В союзе дворян против притязаний Александра VI Вителли представляли наибольшую опасность и были, кроме того, родственниками Орсини, и, следовательно, изгнанных из Флоренции Медичи. С Медичи их объединяла еще ненависть, которую питал к флорентийцам глава фамилии за смерть брата, командовавшего на флорентийской службе наемными войсками, и казненным вследствие действительной или предполагаемой измены. Немецкая конница Вителлоццо была главной причиной поражения папских войск в битве при Браччиано, и с тех пор его гордость и высокомерие стали так велики, что он, по слухам, намеревался сместить Александра с папского престола.
   Таков был паломник, который в сопровождении почти тысячи могучих всадников появился на пути в Рим на великий юбилейный праздник христианского мира.
   Несмотря на неприятное ощущение от этого известия, Цезарь не задумался ни на минуту и, ничем не обнаруживая своих истинных чувств, воскликнул радостным голосом:
   - Слышите, синьор Паоло? Наше счастье достигло своего апогея и наш мир действительно будет написан алмазами, если благородный Вителли подпишет его, или, по крайней мере, приложит к нему свою печать, ведь насколько мне помнится, он всегда хвалится, что не умеет писать. Но для чего на мирный праздник церкви он захватил такое большое войско?
   - Предоставьте мне, герцог, спросить его об этом, и заключить между вами братский и союзный договор! - сказал с готовностью Орсини.
   - Союз и братство! Вителли - вассалы святого престола, а я - его полководец! - гордо произнес Цезарь, но, осмотрев еще раз многочисленные ряды противника, с веселой улыбкой прибавил: - ну, идите, дорогой брат, но не затягивайте слишком Долго своих переговоров, а то солнце совсем изжарит нас.
   - Ступайте вперед, герольд! - проговорил Орсини и, торжествующе и значительно посмотрев на Реджинальда, отправился вслед за вестником.
   - Я не знаю, как мне быть, - едва слышно прошептал Цезарь наперснику, у нас несомненное преимущество в численности, но я сомневаюсь, чтобы мы могли выдержать натиск этих светловолосых варваров. Кроме того, будет небесполезно показать его святейшеству, что мы, несмотря на все, можем еще оказывать государству некоторые услуги. Да и флорентийцы пусть видят, что наша дружба - по меньшей мере - лед, который может сковать этот поток, чтобы он не смыл их.
   В это время к нему подошел Макиавелли и с саркастическим, и вместе с тем, недовольным выражением проговорил:
   - Ах, герцог, из вашего могущества вы сделаете детскую игрушку, если согласитесь, чтобы это вражеское войско соединилось в Риме с мятежными Орсини и другими дворянами!
   - Успокойтесь, дорогой друг! Что я могу поделать? Мое же время может настать и настанет! Не силой убивают несущегося на вас быка! Разве вы не видите, что эти всадники - дикари с Эльбы и Дуная? Если мы будем побеждены, тогда Вителлоццо действительно может идти в Рим и - сохрани Бог! - перед лицом всего христианского мира свергнуть нашего святого отца с престола!
   - Паломники ни в коем случае не допустили бы до этого! Они собрались из отдаленных стран и не знают, чем можно было бы оправдать такое поношение Неба в лице Его земного наместника! - улыбаясь, ответил Макиавелли.
   - Поверьте, дорогой маэстро, я уступаю, как волна, гонимая ветром.
   - Рослые ребята, что и говорить! - взглянув на всадников, снова начал Макиавелли. - Но почему вы не вербуете своих солдат в Англии? Там люди еще сильнее и крепче.
   - Я уже думал об этом, но англичане - такой дикий и недисциплинированный народ, что ими не могут управлять даже их короли. Но смотрите, наш миротворец, наш влюбленный миротворец, кажется, выполнил свою миссию удачно, он направляется к нам вместе с великаном.
   - Меня удивляет, как этот допотопный конь выдерживает его, неудовольствие послышалось в голосе Макиавелли, когда огромная фигура Вителлоццо появилась невдалеке.
   Необъятный полководец был почти семи футов роста и ехал верхом на таком же громадном коне. На его шлеме, более похожем на бочку, чем на головной убор, развевался черный султан из перьев.
   Вителлоццо ехал за Орсини, только в сопровождении двух копьеносцев. Отъехав на расстояние выстрела от своих всадников, он внезапно остановился, и его громкий голос донесся даже до Цезаря:
   - Нет, клянусь святым Павлом, я не сделаю ни шага дальше, пока не увижу своими глазами, что здесь нет никакого подвоха!
   Паоло, казалось, стал уговаривать его, но Цезарь, приказав Мигуэлото оставаться на месте, один выехал навстречу своему подозрительному гостю.
   Это кажущееся доверие, по-видимому, больше подействовало на Вителлоццо, чем все красноречие Орсини.
   - Добро пожаловать, благородный герцог! Клянусь душой, вы один?! воскликнул он, словно не веря своим глазам.
   - Я никогда не верю наполовину, Вителлоццо, - возразил герцог. - А вот мне сдается, что вы не особенно доверяете обещаниям нашего святого отца, если берете с собой на юбилей более тысячи копий.
   - Наш святой отец обещал защищать только тех, кто сам не может защитить себя, - ответил Вителлоццо, снова принимая свое обычное грубое и упрямое выражение. - Кроме того, мы слышали о пленении разбойниками нашего дорогого друга Паоло, а не о его освобождении. Одним словом, мы хотели предоставить возможность и нашим болванам принять участие во всеобщем отпущении грехов. А уж как они нуждаются в нем, известно одному Богу!
   - Но после того как я сообщил условия нашего Договора, а храбрый Вителлоццо принял их, его боевые силы только увеличат ваше войско, Цезарь, сказал Орсини.
   - Пусть так! - ответил герцог с вежливым поклоном, словно не замечая нерешительного выражения на лице Вителлоццо.
   Великан что-то неразборчиво промычал и затем прибавил:
   - Но, как мы слышали, вместе с вами посланник флорентийской сволочи, а у меня - изгнанный князь - Пьетро ди Медичи!
   Это известие повергло Цезаря в некоторое смущение.
   - Так что же? Прекрасно! - после краткого размышления сказал он. Пьетро - такой же паломник, как вы, и направляется в Рим, и как такового отец всего христианского мира может приветствовать его, не оскорбляя ни людей, ни государства.
   В это время к ним приблизился высокий, статный рыцарь в полном вооружении, но без шлема. За ним следовал единственный оруженосец с синим знаменем, вышитым золотыми шарами - гербом Медичи. Случайно в эту же секунду к герцогу присоединился и Макиавелли, так что изгнанный князь и посланник республики встали лицом к лицу. Последовала короткая пауза.
   - Мессир Никколо Макиавелли? - мягко произнес Медичи, ученый и храбрый муж. Я рад видеть вас.
   - Я - посланник Флорентийской республики, синьор, - серьезным тоном ответил Макиавелли. - Но я точно так же рад видеть вас здесь.
   - Хо-хо-хо, мессир Никколо, как понравилось вашим согражданам мое последнее посещение Вальдарно? - с мрачным хохотом спросил Вителлоццо.
   - Настолько понравилось, что они вскоре ответят на него, - отвечал посланник.
   - Я думаю, все казни египетские не могли бы лучше хозяйничать в стране, - продолжал великан.
   - Ну нет, вы уж слишком стараетесь из-за одного! Тень вашего убитого брата должна уже быть теперь удовлетворена! - сказал Цезарь, нарочно вызывая это воспоминание в его памяти.
   - Бывают, герцог, люди, которые кровь родного брата ценят так же, как купцы свои товары, - мрачно ответил Вителлоццо. - Имя своего брата я уже вписал на каждой пяди флорентийской земли, и надеюсь еще яснее написать его во Флоренции!
   - Успокойся, успокойся, Вителло! - прервал Медичи своего недипломатичного союзника.
   - Я не премину поставить об этом республику в известность, - заметил Макиавелли.
   - И вы можете еще в таком случае прибавить, - дрожа от гнева, снова громко завопил великан, но Медичи снова перебил его:
   - Нет, мой добрый Никколо, поезжайте лучше рядом со мной, и мы будем говорить о таких вещах, которые могли бы положить конец этой ужасной распре.
   - Да, благородный господин, но, как мы видим, пилюли позолочены, кидая насмешливый взгляд на знамя, сказал Макиавелли, - однако, уверяю вас, что Флорентийская республика опять проглотит их!
   - Господа, господа! - воскликнул Бембо, присоединяясь, наконец, к группе. - Когда же мы доберемся до Рима, если проболтаем здесь до захода солнца! Я думаю, не пойти ли вам всем вместе дальше, а будущее предоставить Господу нашему...
   И так как всем было ясно, что дальнейшее не приведет к добру, все решили последовать его предложению. Цезарь, как будто не желая стеснять друзей своим присутствием, заявил, что поедет вперед в Рим в качестве их герольда, и, вернувшись к своему отряду, дал приказ трогаться в путь. Прошло несколько времени, прежде чем войско Вителлоццо последовало его примеру.
   - Неужели ты думаешь, что я когда-нибудь стану терпеть надменное высокомерие этого быка в полном вооружении? - сказал Цезарь, заметив мрачный взор Макиавелли. - А что касается Медичи, то я не забыл тот день, когда ездил во Флоренцию, хлопотать за жизнь одного из моих слуг, нечаянно убившего в ссоре флорентийского гражданина. Отец был тогда простым кардиналом, только еще мечтавшим о папской тиаре, а Пьетро Медичи был в полном блеске счастья! Честное слово, Никколо, я целый день ожидал у него в прихожей вместе с его лакеями, а к вечеру он велел передать мне, что занят и не может принять меня! Занят, черт возьми! Тогда я уехал, предоставив своего беднягу-слугу его милосердию, а он приказал колесовать его! Колесовать моего самого верного слугу!
   При этом воспоминании о перенесенном оскорблении, которое, как было известно, Цезарь никогда не простит, Макиавелли немного успокоился.
   Между тем, Рим со своими бесчисленными башнями и зубцами все яснее выступал в сверкающем воздухе. По равнине со всех сторон к городу то группами, то в одиночку тянулись благочестивые пилигримы всех сословий. Казалось, только узкая полоса Тибра отделяла Цезаря и его спутников от цели их путешествия.
   - Рим! Рим, мой Никколо! - воскликнул Цезарь с воодушевлением, редко им выражаемом. - Вот она, развенчанная царица мира, которая возложит венец на главу рыцаря, когда тот вырвет его из подлых рук, сорвавших его с нее! Клянусь святым престолом, эти круглые стены со своими башнями кажутся мне громадной золотой короной, плавающей в воздухе!
   - Не гробница ли это Нерона? - холодно спросил Макиавелли, указывая на одинокую развалину.
   - Да, и крепость Франджипани! Разве ты не видишь их знамени с преломленным хлебом? Но что означает эта толпа на мосту?
   - Как будто это - какая-то процессия, окруженная народом, - ответил Макиавелли. - Но вот идут путешественники, которые, несомненно, объяснят нам все.
   На мулах к ним приближались два человека, причем на одном были шапочка и облачение епископа. За ними следовало несколько рыцарей, богатое вооружение которых блистало золотом на солнце.
   - Честное слово, это - мой друг Датарий, епископ Мадены и царь финансистов! - воскликнул Цезарь. - А рядом высокопарный дурак, Иоанн Страсбургский, церемониймейстер его святейшества. Если бы врата царства небесного были открыты для всего человечества только полчаса, он стал бы терпеливо ждать, пока очередь по старшинству не дошла бы до него.
   Тем временем оба путника были так близко, что их можно было рассмотреть. Датарию было лет под шестьдесят. Он был небольшого роста, худощавый и сутуловатый, и удивительно походил лицом на лису. Другой был очень тучен, причем его широкое, плоское и жирное лицо сияло самодовольством и глупостью, составляя удивительный контраст с острыми чертами епископа. Это был Иоганн Бурхард, папский придворный, дневник которого сохранился до наших дней, подтверждая своим свидетельством некоторые невероятные подробности нашей правдивой истории.
   - Бурчардо! - воскликнул Датарий, хлестнув своего мула, - вон герцог!
   - Не может быть! Без надлежащей свиты? - сказал церемониймейстер. - И впереди всего своего войска?
   - Тем не менее, это так. Во всей Италии нет таких других глаз, которые сияли бы так же, как эти, - ответил Датарий, понукая мула.
   - Вам неприлично торопиться, ваше преосвященство! - сказал Бурхард.
   - Каждому человеку, по крайней мере, умному человеку, при таком счастливом случае прилично показать свое усердие, - ответил епископ, и остановился за шаг от того места, где стоял Цезарь с флорентийцем.
   Последовала длинная процедура приветствий, и Датарий сообщил герцогу, что его святейшество повелел встретить его со всеми почестями, и что на Понте Молле его ожидает процессия.
   - Его святейшество приказал также устроить большую иллюминацию и пышные торжества, которые ваша светлость, надеюсь, извинит, принимая во внимание, как мало времени было для их организации, - напыщенно проговорил страсбургский декан. - Кроме того, я должен проводить вашу светлость во дворец Колонна, который его святейшество подарил вам и назначил для вашего пребывания.
   - Во дворец Колонна? Разве в Ватикане не нашлось места для простого солдата? - воскликнул Цезарь с мрачным взором.
   - Ваша светлость, светлейшая супруга ваша живет во дворце Колонна, и только там свита вашей светлости может быть размещена соответствующим образом, - ответил Бурхард, трясясь всем телом от грозного взгляда. - Святой дворец наполнен высокими паломниками и завтра туда еще ожидают вашу благородную сестру, донну Лукрецию.
   - Донна Лукреция в Ватикане! - воскликнул Цезарь. - Какой скандал! Скажи пожалуйста, Бурчардо, случилось ли тебе во всей твоей практике, в твоих изысканиях папских хроник, натолкнуться на такой случай, чтобы на глазах всего мира женщина жила во дворце святого Петра?
   - Разве вы никогда не слышали о папине Иоанне? - прошептал Макиавелли, но Бурхард состроил глупое и испуганное лицо и ничего не ответил.
   - Но так как святейший отец не может ошибаться, то мы должны подчиниться его воле, отложив дальнейшие изыскания, - с горькой иронией проговорил герцог. - Спешите, почтенный Бурчардо, и возвестите этим зевакам мое прибытие. А ты, дон Мигуэль, - обратился он к своему полковнику, когда папский церемониймейстер удалился, - поезжай назад и скажи Орсини и его спутникам, чтобы они ехали сюда и, как братья, приняли участие в моем триумфе. Да не забудь подробно рассказать новость, что в доме первосвященника будет жить женщина. Итак, святой отец желает, чтобы между нами, протекал Тибр? - обратился он к Датарию, когда ускакал его услужливый наперсник.
   - Да, и ваша милость не может переправиться через него без особого разрешения, - с коротким смехом ответил епископ. - Старый Пикколомини, которого святой совет назначил губернатором города, когда Орсини при известии о несчастии с синьором Паоло взялись за оружие, назначил в замок Святого Ангела нового полковника.
   - Для чего же тогда его святейшество сделал меня пожизненным главнокомандующим? - скрежеща зубами, промолвил Цезарь.
   - Сейчас, благородный господин, необходимо, чтобы вы посетили нас, продолжал епископ. - Его святейшество окружают люди, которые стараются посеять между вами раздор и все, что бы вы ни сделали, представляют в неблагоприятном свете. Удивительно, как он теперь хлопочет о брачном союзе донны Лукреции с Паоло Орсини, с тех пор, как расстроились переговоры об этом же с Феррарой.
   - Моя сестра - вдова уже целый год! У его святейшества прекрасные основания! - ответил Цезарь. - Но уж я разделаюсь с этими советниками! Вы не слыхали в Риме о веселой комедии, которую я сыграл с синьором Ремиро в Ронсильоне?
   Епископ с улыбкой вскинул на герцога острый взор и отрицательно покачал головой. Но, когда Цезарь с поистине дьявольской веселостью, рассказал ему ужасную историю, у министра финансов пропала с лица краска, словно он был близок испытать такую же судьбу, какая выпала на долю Ремиро.
   - Ну, вы не смеетесь, синьор? - спросил Цезарь бледного министра. - А все же нет ничего приятнее поймать негодяя в его собственной ловушке.
   - Охотно верю, ваша светлость, это в высшей степени приятно. Но я не знаю, что подумает его святейшество, - заметил Датарий.
   - Таким вот образом из двойственного политика легко можно сделать двоих, - с ироническим хохотом сказал герцог. - Но я представлю такие доказательства его виновности, которые будут достаточны для духовного суда неверующих иудеев! Но что вы говорили! Орсини обнажили свои мечи?
   - Весь Рим волновался. Даже Колонна осмелились показаться на свет Божий. Конти, Ченчи, Сальвати забаррикадировали свои улицы. От ужаса мы все потеряли голову, только его святейшество оставался спокойным. С балкона Ватикана он уговорил смущенных паломников и уверил их, что никто из них не был схвачен.
   - Старые развалины почти заполнились массой народа, - сказал Цезарь, с удовлетворением осматривая толпы народа, покрывавшие дорогу от реки до городских стен.
   - К сожалению, они невероятно скупы и не хотят ничего пожертвовать в возврат расточительной благотворительности святого отца, - уныло возразил хищный министр.
   - Вот как? - механически произнес Цезарь, очевидно, занятый своими мыслями.
   Датарий оправился теперь от испуга, и начал хохотать, будто вспомнил что-то очень смешное.
   - Вот вы удивитесь, благородный господин, когда увидите лиссабонского кардинала. Он, изо всей святой коллегии больше всех любивший пышность, ходит теперь без свиты и почти в лохмотьях. Послушайте, как это случилось. Он думал, что уже близок к смерти и, чтобы не оставить своих богатств церкви, роздал всё своим родным и слугам. Но небо услышало их лицемерные молитвы и в наказание за его обман послало ему исцеление. Между тем, неблагодарные негодяи из всех его сокровищ не захотели подать ему даже милостыню, и теперь он - нищий. Это - яркий пример для тех, кто думает обмануть святую сокровищницу!
   Перед взорами возвращающегося полководца развертывалось великолепное зрелище. Река была покрыта раззолоченными гондолами, которые своими разукрашенными носами, пестрыми знаменами и расписными килями тешили взор на золотистых волнах. Над мостом возвышалась триумфальная арка, сооруженная из лавровых ветвей, копий и труб. Здесь собрались знатные особы, назначенные для встречи герцога, кардиналы в красных мантиях, верхом на мулах, римские дворяне, из менее знатных фамилий, в блестящем вооружении и ярких плащах, прелаты в священническом облачении, многочисленные слуги, пажи и лакеи в великолепных ливреях. Все это было окружено рядами испанской папской гвардии. По ту сторону моста вся дорога была усеяна движущимися во все стороны толпами народа. То были дворяне со своими вооруженными приближенными, послы чужестранных государств, с национальными знаменами, в сопровождении герольдов и блестящей свиты, городские цехи со значками, префект города Рима с белым знаменем, а со всех сторон на стенах, на выступах холмов, находилось бесчисленное множество простых зрителей.