Страница:
Наконец Блотвейт оставил нас в покое. После того как я не видел его некоторое время, я спросил о нем у отца, но тот стукнул кулаком по столу и закричал, чтобы я никогда не произносил этого имени вслух.
Нельзя сказать, чтобы в доме никогда не упоминали это имя. Иногда я слышал, как отцовские партнеры шепотом говорили «Блотвейт», и всякий раз отец оглядывался, нет ли свидетеля, который рассмотрит под маской равнодушия тщательно скрываемый стыд.
До самого дня, когда я сбежал из дому, я не смел называть это имя в присутствии отца, но заклятый страшный враг, этот человек, бывший одновременно и моим противником, и моим союзником, человек, неопровержимым образом открывший мне проступки моего отца, всегда оставался в моей памяти. Я сразу его узнал, когда встретил вновь. Он постарел, потолстел еще больше, превратился в сатиру на самого себя. В последний раз, когда я увидел его, я был уже не мальчик. Это было во время похорон моего отца, когда я ушел со службы и пошел гулять по мокрым от дождя улицам Лондона. Он стоял на расстоянии не более пятидесяти футов и не сводил своих маленьких глазок с нас, группки молящихся евреев. Странно, но я не почувствовал ни страха, ни ужаса, хотя, оглядываясь назад, я думаю, он представлял устрашающее зрелище, стоя под дождем в своем длинном черном камзоле и мокром парике, прилипшем к лицу. Слуга держал бесполезный зонтик над его головой, двое других слуг стояли в ожидании распоряжений. Когда я его заметил, первое, что я почувствовал, была радость, словно встретил старого друга. Я был уже готов помахать ему, но опомнился и застыл, глядя на него. Он посмотрел на меня и не отвел глаз. Улыбнулся, хитро и угрожающе, и поспешил сесть в свой экипаж.
Я мало внимания уделял политике и коммерции, но Лондон такой город, где выдающиеся люди известны каждому, И я не мог не знать, что человек, бывший когда-то заклятым врагом моего отца, стал теперь довольно видной фигурой, членом совета директоров Банка Англии. А Банк Англии был врагом «Компании южных морей». И Компания желала, чтобы я прекратил свое расследование. Не могу сказать, что это значило или какая связь была между этими фактами, но отказ дяди назвать имя Блотвейта привел меня к мысли, что у меня нет другого пути, кроме как поговорить с этим врагом еще раз и выяснить, не возвращался ли злой призрак из прошлого, чтобы лишить жизни моего отца.
Не хочу, чтобы у моего читателя сложилось впечатление, будто я не имел других целей или других знакомых, кроме тех, что описаны на этих страницах. По природе своей я человек, преданный делу, но тем не менее я решил выполнить все взятые на себя обязательства, прежде чем полностью погрузиться в предстоящее расследование. В течение нескольких дней после визита к дяде я разобрался с одним из моих постоянных клиентов, — это был портной, обшивавший пол-Лондона, и с ним часто забывали расплатиться джентльмены, от которых отвернулась фортуна. Многие из этих джентльменов пользовались либеральными законами Англии и появлялись в публичных местах по воскресеньям, поскольку знали, что судебные приставы не могли арестовать их за долги в воскресный день. Таким образом, кредиторы страдали, а должники, которых называли «воскресными джентльменами», разгуливали на свободе. Я же, выполняя просьбы моих клиентов, относился к закону более гибко, чем судебные приставы. У меня было долгосрочное соглашение с Бесстыжей Молль, согласно которому я отлавливал должников на улицах и держал в ее заведении, пока не забрезжит понедельник. Редкий человек отказывался от ее зелья, угодив к ней в застенок. Пользуясь тем, что должник, как правило, не был способен связно объяснить обстоятельства своего незаконного ареста, я находил настоящего судебного пристава, который ничего не знал о моей схеме, и он арестовывал должника. Это была нехитрая операция, за которую я получал пять процентов от долга, а Молль — фунт чаевых.
Отыскав увертливого типа, задолжавшего моему другу-портному свыше четырехсот фунтов, я расспросил нескольких знакомых, не слышали ли они чего-нибудь о смерти Балъфура-старшего, но ничего не узнал. Более успешным оказалось посещение одной молодой актрисы (упоминать ее имя было бы бестактно), с которой я не был очень близко знаком. Эта красивая девушка, голубоглазая блондинка, улыбалась так лукаво, что от нее можно было ждать любого подвоха. Я отдыхал, слушая ее болтовню, так как мир сцены был очень далек от моей обыденной жизни, но на этот раз я не мог позволить себе отдыха, поскольку она стала рассказывать, что до нее дошли слухи, будто ей собираются предложить роль Аспасии в пьесе «Трагедия девушки»[2] только потому, что женщина, которая должна была играть эту роль, сбежала из театра, чтобы стать любовницей Джонатана Уайльда. Однако, проведя несколько пленительных часов в ее обществе, я вскоре забыл о своем враге. Было обидно, что ей постоянно доставались трагические роли, в то время как она обладала чувством юмора, которое я находил неотразимым, Вечер, проведенный с этой чаровницей, был полон смеха и любовных утех. Но я отклонился от темы; признаюсь, эти похождения имеют мало отношения к моему повествованию.
Однако что имеет к нему отношение, так это неприятный инцидент, случившийся со мной, когда я поздно вечером выходил от актрисы, и, как я могу предположить, связанный с моим расследованием. Актриса жила неподалеку от моего жилища, по другую сторону от Стрэнда, в небольшом квартале поблизости от Сесил-стрит, в районе, слишком изолированном и расположенном слишком близко к реке, чтобы считаться безопасным для хорошенькой леди. Обычно она отсылала меня домой поздно ночью, когда ее домовладелица ложилась спать и до того, как просыпалась, против чего я не возражал, предпочитая проводить остаток ночи у себя. Той ночью, отдав дань богине Любви, я отправился к дому миссис Гаррисон. Было темно, я шел в сторону Сесил-стрит, и вокруг не было ни души. Я слышал, как колышется вода в Темзе; пахло сыростью и рыбой. Заморосил дождик, стало зябко и сыро. Я закутался поплотнее в камзол и поспешил домой по темной, едва освещенной улице. Когда я был мальчиком, улицы в Лондоне сносно освещались фонарями, но за несколько лет до начала этого повествования те пришли в полную негодность. По этим улицам честные люди ходить боялись, и они стали прибежищем мерзавцев из темных закоулков, канав и питейных заведений.
Если мой читатель живет в Лондоне, он понимает, что ни один человек, как бы внушительно он ни выглядел и как бы хорошо ни был вооружен, не может безбоязненно ходить по темным улицам. Так, я думаю, было всегда, но, когда подручные Джонатана Уайльда почувствовали свободу, ситуация стала еще хуже. Живи я далеко от моей дамы сердца, я бы, пожалуй, нанял экипаж, но сделать это можно было бы, лишь дойдя до Стрэнда, а оттуда дорога до дому казалась вполне безопасной. Шел я осторожно, пытаясь сохранять спокойствие. Я вспоминал приятный вечер, и мысли мои слегка путались от выпитых в приятной компании двух или трех бутылок вина.
Я провел в пути всего несколько минут, когда услышал позади шаги. Кто бы это ни был, человек он был опытный, поскольку ему удавалось идти со мной шаг в шаг, едва слышно. Наверняка разбойник какой-нибудь — шел от реки и обрадовался, завидев лакомую добычу. Я не стал ускорять шага, дабы не дать ему понять, что я его услышал, но крепко сжал рукоять шпаги, готовый дать отпор в любой момент. Я подумал также о пистолете, но у меня не было желания начинять свинцом еще одного мерзавца, и я надеялся, что мне удастся защитить себя, не убивая разбойника. Конечно, было наивно рассчитывать, что, увидев храброго вооруженного мужчину, разбойник откажется от своих намерений. Но, в конце концов, в городе было полно более легкой добычи.
Я продолжал свой путь, преследователь также не отступал. Мелкая морось стала превращаться в сильный дождь, с реки подул холодный ветер. Я почувствовал, что дрожу; мне было слышно, как стучит мое сердце, сливаясь в ушах с ритмичным стуком шагов идущего за мной человека. Трудно было угадать, когда он нападет, но странно, что он ждал так долго. На улице, кроме нас, никого не было — что может быть лучше для разбойника?! В самом деле, ему нечего было ждать, но он продолжал идти сзади. Я хотел обернуться и бросить ему вызов, чтобы ускорить дело и покончить с ним, но все же льстил себя надеждой, что удастся, избежав столкновения, дойти до Стрэнда, где было относительно безопасно. Я с радостью встретился бы с любым из этих бандитов в честном поединке, но мне ничего не было известно о его оружии. Может быть, у него целая батарея пистолетов, направленных на меня, и, напугав его, я лишь ускорю свою кончину. Может быть, он новичок, который не понимает, насколько условия идеальны для нападения. Если так, мне нужно идти, пока не встретится другой прохожий и все закончится само собой, без применения силы.
Наконец впереди я увидел наемный экипаж, несшийся в мою сторону. Трудно сказать, куда он мчался с такой скоростью, поскольку улица не вела никуда, куда бы нужно было быстро добраться. Несмотря на бешеную скорость, я был уверен, что, если дать сигнал кучеру, он остановится и довезет меня хотя бы до ближайшего освещенного места. Я опасался, что кучер не увидит меня в темноте, поэтому вышел на проезжую часть и вынул шпагу, надеясь, что скудный свет отразится от тонкого клинка и послужит сигналом для остановки.
Когда экипаж подъехал ближе, я замахал руками, но он продолжал нестись. Я понял, что, если буду стоять посредине дороги, лошади меня собьют, и отошел немного назад, продолжая махать руками. Лошади тоже изменили направление, и я понял, что сумасшедший возница задался целью меня раздавить. Надеюсь, уважаемый читатель не сочтет меня трусом, но в тот момент я испытал ужас, поскольку был уверен, что передо мной тот самый экипаж и тот самый кучер, которые переехали моего отца. Этот ужас был вызван не только страхом за мою жизнь, что вполне понятно, но также осознанием того, насколько огромно то, с чем я столкнулся. Я задался целью узнать, что случилось с моим отцом, — и вот я повторяю его участь. Действовали силы, которых я не понимал, а не понимая, что происходит, я не мог себя защитить.
Я отошел с проезжей части еще на несколько шагов назад, где кровожадный кучер, едва отважился бы проехать, не подвергая себя опасности. Но. тут обнаружилась eщe одна проблема, которой я не предусмотрел. Кучер и грабитель были заодно, так как последний скрытно подобрался ко мне сзади, неожиданно бросился на меня, схватив за плечи, и с силой повалил на землю. Когда я падал, экипаж со страшной скоростью пронесся мимо, лошади ржали, как мне казалось, со зловещей радостью. Мой противник не терял даром времени. Он выпрямился во весь рост и занес клинок над моим неподвижно распростертым телом.
— Я хотел сказать «вставай и защищайся», — сказал он с ухмылкой, едва различимой в тусклом свете, — но в твоем случае хватит одного «защищайся».
Я не мог рассмотреть в темноте его лица, но это был плотный, крепкий человек, который, судя по его фигуре, мог бы явиться достойным противником в честном поединке. В данной ситуации, когда все преимущества были на его стороне, я с трудом представлял, как можно высвободиться.
— У меня при себе немного денег, — сказал я (что было правдой), пытаясь оттянуть время и придумать что-нибудь, что могло бы изменить ситуацию в мою пользу. — Если вы позволите мне вернуться домой, я заплачу вам за понимание.
Даже в темноте было видно, как он ухмыльнулся.
— Ладно, — сказал он с сильным деревенским акцентом. — Я занимаюсь делами посерьезнее, чем грабеж. Думал подработать на стороне.
Он сделал выпад, и его клинок, без сомнения, проткнул бы мне сердце, если бы я вовремя не поднял ногуи не ударил бы его тяжелым ботинком со всей силы в пах. Я по собственному опыту знаю, как это больно, однако боец на ринге должен уметь не обращать внимания на боль. Подобный удар очень болезненный, но неопасный. Такие вещи были неведомы этому мерзавцу. Он испустил стон, зашатался и выронил клинок, чтобы схватиться обеими руками за больное место.
Я моментально завладел обеими шпагами, своей и его, но не спешил с ним разделаться. Быстро подойдя к нему, корчившемуся от боли и зажимающему свой стручок, я обратил внимание, что он неплохо одет для обычного разбойника, но в темноте не мог различить детали его платья или черты лица.
— Скажи, кто тебя послал, — проговорил я, тяжело дыша после пережитого злоключения. И подошел ближе.
Тут я услышал стук копыт и скрип колес — экипаж возвращался. У меня было мало времени.
Бандит стонал, корчился и никак не реагировал на мой вопрос. Мне нужно было привлечь его внимание и сделать это быстро, поэтому я снова ударил его, на этот раз в лицо. От удара он отлетел назад, на проезжую часть, и тяжело приземлился на задницу.
— Кто тебя послал? — повторил я вопрос. Я постарался придать голосу внушительность.
Я рассчитывал, что, если мой первый удар в столь уязвимое место вывел его из строя, после второго удара он придет в себя. Но я ошибался.
— Поцелуй меня в задницу, жид! — выплюнул он, с шумом втянул воздух и, вскочив, побежал за экипажем.
Бежал он медленнои неловко, но продолжал бежать, и я не дотянулся до пего, когда он прыгнул или, скорее, бросился на задок экипажа, катящего к Стрэнду. Я отошел подальше от проезжей части, чтобы экипаж не смог меня сбить, хотя сомневался, что эта угроза может повториться. Он прибавил скорости, а я остался стоять, невредимый, но сбитый с толку и обессиленный.
В такие моменты человеку хочется какой-то драматической развязки, словно жизнь — это театральные подмостки. Я не мог сказать, что меня больше удивило — то, что на меня напали, или то, что, когда опасность миновала, я просто снова пошел в сторону Стрэнда. Я шел в темноте, и нападение казалось лишь плодом моей фантазии.
Если бы так! И это не была просто попытка ограбить человека, который разгуливает ночью по улицам, подвергая себя риску. Наличие экипажа говорило о том, что грабители не были бедными, отчаявшимися людьми, — иначе откуда у мелких жуликов такая дорогая вещь? Но больше всего меня пугало то, что эти люди знали, кто я, знали, что я еврей. Их послали за мной. И то, что я позволил им уйти, наполнило меня безмерным гневом, и я поклялся, что обрушу его на головы нападавших, которые были, по моему глубокому убеждению, убийцами моего отца.
Глава 12
Нельзя сказать, чтобы в доме никогда не упоминали это имя. Иногда я слышал, как отцовские партнеры шепотом говорили «Блотвейт», и всякий раз отец оглядывался, нет ли свидетеля, который рассмотрит под маской равнодушия тщательно скрываемый стыд.
До самого дня, когда я сбежал из дому, я не смел называть это имя в присутствии отца, но заклятый страшный враг, этот человек, бывший одновременно и моим противником, и моим союзником, человек, неопровержимым образом открывший мне проступки моего отца, всегда оставался в моей памяти. Я сразу его узнал, когда встретил вновь. Он постарел, потолстел еще больше, превратился в сатиру на самого себя. В последний раз, когда я увидел его, я был уже не мальчик. Это было во время похорон моего отца, когда я ушел со службы и пошел гулять по мокрым от дождя улицам Лондона. Он стоял на расстоянии не более пятидесяти футов и не сводил своих маленьких глазок с нас, группки молящихся евреев. Странно, но я не почувствовал ни страха, ни ужаса, хотя, оглядываясь назад, я думаю, он представлял устрашающее зрелище, стоя под дождем в своем длинном черном камзоле и мокром парике, прилипшем к лицу. Слуга держал бесполезный зонтик над его головой, двое других слуг стояли в ожидании распоряжений. Когда я его заметил, первое, что я почувствовал, была радость, словно встретил старого друга. Я был уже готов помахать ему, но опомнился и застыл, глядя на него. Он посмотрел на меня и не отвел глаз. Улыбнулся, хитро и угрожающе, и поспешил сесть в свой экипаж.
Я мало внимания уделял политике и коммерции, но Лондон такой город, где выдающиеся люди известны каждому, И я не мог не знать, что человек, бывший когда-то заклятым врагом моего отца, стал теперь довольно видной фигурой, членом совета директоров Банка Англии. А Банк Англии был врагом «Компании южных морей». И Компания желала, чтобы я прекратил свое расследование. Не могу сказать, что это значило или какая связь была между этими фактами, но отказ дяди назвать имя Блотвейта привел меня к мысли, что у меня нет другого пути, кроме как поговорить с этим врагом еще раз и выяснить, не возвращался ли злой призрак из прошлого, чтобы лишить жизни моего отца.
Не хочу, чтобы у моего читателя сложилось впечатление, будто я не имел других целей или других знакомых, кроме тех, что описаны на этих страницах. По природе своей я человек, преданный делу, но тем не менее я решил выполнить все взятые на себя обязательства, прежде чем полностью погрузиться в предстоящее расследование. В течение нескольких дней после визита к дяде я разобрался с одним из моих постоянных клиентов, — это был портной, обшивавший пол-Лондона, и с ним часто забывали расплатиться джентльмены, от которых отвернулась фортуна. Многие из этих джентльменов пользовались либеральными законами Англии и появлялись в публичных местах по воскресеньям, поскольку знали, что судебные приставы не могли арестовать их за долги в воскресный день. Таким образом, кредиторы страдали, а должники, которых называли «воскресными джентльменами», разгуливали на свободе. Я же, выполняя просьбы моих клиентов, относился к закону более гибко, чем судебные приставы. У меня было долгосрочное соглашение с Бесстыжей Молль, согласно которому я отлавливал должников на улицах и держал в ее заведении, пока не забрезжит понедельник. Редкий человек отказывался от ее зелья, угодив к ней в застенок. Пользуясь тем, что должник, как правило, не был способен связно объяснить обстоятельства своего незаконного ареста, я находил настоящего судебного пристава, который ничего не знал о моей схеме, и он арестовывал должника. Это была нехитрая операция, за которую я получал пять процентов от долга, а Молль — фунт чаевых.
Отыскав увертливого типа, задолжавшего моему другу-портному свыше четырехсот фунтов, я расспросил нескольких знакомых, не слышали ли они чего-нибудь о смерти Балъфура-старшего, но ничего не узнал. Более успешным оказалось посещение одной молодой актрисы (упоминать ее имя было бы бестактно), с которой я не был очень близко знаком. Эта красивая девушка, голубоглазая блондинка, улыбалась так лукаво, что от нее можно было ждать любого подвоха. Я отдыхал, слушая ее болтовню, так как мир сцены был очень далек от моей обыденной жизни, но на этот раз я не мог позволить себе отдыха, поскольку она стала рассказывать, что до нее дошли слухи, будто ей собираются предложить роль Аспасии в пьесе «Трагедия девушки»[2] только потому, что женщина, которая должна была играть эту роль, сбежала из театра, чтобы стать любовницей Джонатана Уайльда. Однако, проведя несколько пленительных часов в ее обществе, я вскоре забыл о своем враге. Было обидно, что ей постоянно доставались трагические роли, в то время как она обладала чувством юмора, которое я находил неотразимым, Вечер, проведенный с этой чаровницей, был полон смеха и любовных утех. Но я отклонился от темы; признаюсь, эти похождения имеют мало отношения к моему повествованию.
Однако что имеет к нему отношение, так это неприятный инцидент, случившийся со мной, когда я поздно вечером выходил от актрисы, и, как я могу предположить, связанный с моим расследованием. Актриса жила неподалеку от моего жилища, по другую сторону от Стрэнда, в небольшом квартале поблизости от Сесил-стрит, в районе, слишком изолированном и расположенном слишком близко к реке, чтобы считаться безопасным для хорошенькой леди. Обычно она отсылала меня домой поздно ночью, когда ее домовладелица ложилась спать и до того, как просыпалась, против чего я не возражал, предпочитая проводить остаток ночи у себя. Той ночью, отдав дань богине Любви, я отправился к дому миссис Гаррисон. Было темно, я шел в сторону Сесил-стрит, и вокруг не было ни души. Я слышал, как колышется вода в Темзе; пахло сыростью и рыбой. Заморосил дождик, стало зябко и сыро. Я закутался поплотнее в камзол и поспешил домой по темной, едва освещенной улице. Когда я был мальчиком, улицы в Лондоне сносно освещались фонарями, но за несколько лет до начала этого повествования те пришли в полную негодность. По этим улицам честные люди ходить боялись, и они стали прибежищем мерзавцев из темных закоулков, канав и питейных заведений.
Если мой читатель живет в Лондоне, он понимает, что ни один человек, как бы внушительно он ни выглядел и как бы хорошо ни был вооружен, не может безбоязненно ходить по темным улицам. Так, я думаю, было всегда, но, когда подручные Джонатана Уайльда почувствовали свободу, ситуация стала еще хуже. Живи я далеко от моей дамы сердца, я бы, пожалуй, нанял экипаж, но сделать это можно было бы, лишь дойдя до Стрэнда, а оттуда дорога до дому казалась вполне безопасной. Шел я осторожно, пытаясь сохранять спокойствие. Я вспоминал приятный вечер, и мысли мои слегка путались от выпитых в приятной компании двух или трех бутылок вина.
Я провел в пути всего несколько минут, когда услышал позади шаги. Кто бы это ни был, человек он был опытный, поскольку ему удавалось идти со мной шаг в шаг, едва слышно. Наверняка разбойник какой-нибудь — шел от реки и обрадовался, завидев лакомую добычу. Я не стал ускорять шага, дабы не дать ему понять, что я его услышал, но крепко сжал рукоять шпаги, готовый дать отпор в любой момент. Я подумал также о пистолете, но у меня не было желания начинять свинцом еще одного мерзавца, и я надеялся, что мне удастся защитить себя, не убивая разбойника. Конечно, было наивно рассчитывать, что, увидев храброго вооруженного мужчину, разбойник откажется от своих намерений. Но, в конце концов, в городе было полно более легкой добычи.
Я продолжал свой путь, преследователь также не отступал. Мелкая морось стала превращаться в сильный дождь, с реки подул холодный ветер. Я почувствовал, что дрожу; мне было слышно, как стучит мое сердце, сливаясь в ушах с ритмичным стуком шагов идущего за мной человека. Трудно было угадать, когда он нападет, но странно, что он ждал так долго. На улице, кроме нас, никого не было — что может быть лучше для разбойника?! В самом деле, ему нечего было ждать, но он продолжал идти сзади. Я хотел обернуться и бросить ему вызов, чтобы ускорить дело и покончить с ним, но все же льстил себя надеждой, что удастся, избежав столкновения, дойти до Стрэнда, где было относительно безопасно. Я с радостью встретился бы с любым из этих бандитов в честном поединке, но мне ничего не было известно о его оружии. Может быть, у него целая батарея пистолетов, направленных на меня, и, напугав его, я лишь ускорю свою кончину. Может быть, он новичок, который не понимает, насколько условия идеальны для нападения. Если так, мне нужно идти, пока не встретится другой прохожий и все закончится само собой, без применения силы.
Наконец впереди я увидел наемный экипаж, несшийся в мою сторону. Трудно сказать, куда он мчался с такой скоростью, поскольку улица не вела никуда, куда бы нужно было быстро добраться. Несмотря на бешеную скорость, я был уверен, что, если дать сигнал кучеру, он остановится и довезет меня хотя бы до ближайшего освещенного места. Я опасался, что кучер не увидит меня в темноте, поэтому вышел на проезжую часть и вынул шпагу, надеясь, что скудный свет отразится от тонкого клинка и послужит сигналом для остановки.
Когда экипаж подъехал ближе, я замахал руками, но он продолжал нестись. Я понял, что, если буду стоять посредине дороги, лошади меня собьют, и отошел немного назад, продолжая махать руками. Лошади тоже изменили направление, и я понял, что сумасшедший возница задался целью меня раздавить. Надеюсь, уважаемый читатель не сочтет меня трусом, но в тот момент я испытал ужас, поскольку был уверен, что передо мной тот самый экипаж и тот самый кучер, которые переехали моего отца. Этот ужас был вызван не только страхом за мою жизнь, что вполне понятно, но также осознанием того, насколько огромно то, с чем я столкнулся. Я задался целью узнать, что случилось с моим отцом, — и вот я повторяю его участь. Действовали силы, которых я не понимал, а не понимая, что происходит, я не мог себя защитить.
Я отошел с проезжей части еще на несколько шагов назад, где кровожадный кучер, едва отважился бы проехать, не подвергая себя опасности. Но. тут обнаружилась eщe одна проблема, которой я не предусмотрел. Кучер и грабитель были заодно, так как последний скрытно подобрался ко мне сзади, неожиданно бросился на меня, схватив за плечи, и с силой повалил на землю. Когда я падал, экипаж со страшной скоростью пронесся мимо, лошади ржали, как мне казалось, со зловещей радостью. Мой противник не терял даром времени. Он выпрямился во весь рост и занес клинок над моим неподвижно распростертым телом.
— Я хотел сказать «вставай и защищайся», — сказал он с ухмылкой, едва различимой в тусклом свете, — но в твоем случае хватит одного «защищайся».
Я не мог рассмотреть в темноте его лица, но это был плотный, крепкий человек, который, судя по его фигуре, мог бы явиться достойным противником в честном поединке. В данной ситуации, когда все преимущества были на его стороне, я с трудом представлял, как можно высвободиться.
— У меня при себе немного денег, — сказал я (что было правдой), пытаясь оттянуть время и придумать что-нибудь, что могло бы изменить ситуацию в мою пользу. — Если вы позволите мне вернуться домой, я заплачу вам за понимание.
Даже в темноте было видно, как он ухмыльнулся.
— Ладно, — сказал он с сильным деревенским акцентом. — Я занимаюсь делами посерьезнее, чем грабеж. Думал подработать на стороне.
Он сделал выпад, и его клинок, без сомнения, проткнул бы мне сердце, если бы я вовремя не поднял ногуи не ударил бы его тяжелым ботинком со всей силы в пах. Я по собственному опыту знаю, как это больно, однако боец на ринге должен уметь не обращать внимания на боль. Подобный удар очень болезненный, но неопасный. Такие вещи были неведомы этому мерзавцу. Он испустил стон, зашатался и выронил клинок, чтобы схватиться обеими руками за больное место.
Я моментально завладел обеими шпагами, своей и его, но не спешил с ним разделаться. Быстро подойдя к нему, корчившемуся от боли и зажимающему свой стручок, я обратил внимание, что он неплохо одет для обычного разбойника, но в темноте не мог различить детали его платья или черты лица.
— Скажи, кто тебя послал, — проговорил я, тяжело дыша после пережитого злоключения. И подошел ближе.
Тут я услышал стук копыт и скрип колес — экипаж возвращался. У меня было мало времени.
Бандит стонал, корчился и никак не реагировал на мой вопрос. Мне нужно было привлечь его внимание и сделать это быстро, поэтому я снова ударил его, на этот раз в лицо. От удара он отлетел назад, на проезжую часть, и тяжело приземлился на задницу.
— Кто тебя послал? — повторил я вопрос. Я постарался придать голосу внушительность.
Я рассчитывал, что, если мой первый удар в столь уязвимое место вывел его из строя, после второго удара он придет в себя. Но я ошибался.
— Поцелуй меня в задницу, жид! — выплюнул он, с шумом втянул воздух и, вскочив, побежал за экипажем.
Бежал он медленнои неловко, но продолжал бежать, и я не дотянулся до пего, когда он прыгнул или, скорее, бросился на задок экипажа, катящего к Стрэнду. Я отошел подальше от проезжей части, чтобы экипаж не смог меня сбить, хотя сомневался, что эта угроза может повториться. Он прибавил скорости, а я остался стоять, невредимый, но сбитый с толку и обессиленный.
В такие моменты человеку хочется какой-то драматической развязки, словно жизнь — это театральные подмостки. Я не мог сказать, что меня больше удивило — то, что на меня напали, или то, что, когда опасность миновала, я просто снова пошел в сторону Стрэнда. Я шел в темноте, и нападение казалось лишь плодом моей фантазии.
Если бы так! И это не была просто попытка ограбить человека, который разгуливает ночью по улицам, подвергая себя риску. Наличие экипажа говорило о том, что грабители не были бедными, отчаявшимися людьми, — иначе откуда у мелких жуликов такая дорогая вещь? Но больше всего меня пугало то, что эти люди знали, кто я, знали, что я еврей. Их послали за мной. И то, что я позволил им уйти, наполнило меня безмерным гневом, и я поклялся, что обрушу его на головы нападавших, которые были, по моему глубокому убеждению, убийцами моего отца.
Глава 12
С ясностью, которая обычно наступает наутро, я осознал всю опасность своего положения. Если нападающая сторона имела целью убить меня, их планы, естественно, позорно провалились. Если же они хотели меня запугать, должен сказать, что это им тоже не удалось. Я воспринял нападение как неопровержимое доказательство того, что моего отца убили и что люди, обладающие властью, готовы применить силу, чтобы скрыть правду о его смерти. Как человек, привыкший к опасности, я решил впредь проявлять большую осторожность и продолжать расследование.
Мои мысли были прерваны явлением посыльного, который доставил письмо, написанное незнакомой мне женской рукой. Я вскрыл письмо и, к своему полному изумлению, прочитал следующее:
Мистер Уивер!
Я уверена, вы прекрасно понимаете, какую чрезвычайную неловкость я испытываю, обращаясь к вам, в особенности притом, что мы познакомились совсем недавно. Тем не менее я все же обращаюсь к вам, потому что, хотя мы с вами едва знакомы, я вижу, что вы одновременно человек и чести и чувств и что вы столь же великодушны, сколь неболтливы. Мы говорили с вами об ограниченности средств, с которой я вынуждена мириться, находясь в доме вашего дяди. Я надеялась избавить вас от неловкости, а себя от унижения и не упомянула, насколько эта ограниченность насущна и реальна. У меня нет наличных денег, и мне докучают несносные кредиторы. Я не осмеливаюсь навлечь на себя неодобрение мистера Лиенцо, попросив его о помощи, и, поскольку мне больше не к кому обратиться, вынуждена открыться вам в надежде, что у вас найдутся средства и желание одолжить мне небольшую сумму, которую я обещаю вернуть вам серебром, как только появится малейшая возможность, благодарность же мою вы получите незамедлительно и навеки. Сумма в двадцать пять фунтов, вероятно, покажется незначительной для человека вашего положения, меня же она спасет от позора и неловкости, которые трудно передать словами. Надеюсь, вы рассмотрите мою просьбу и сжалитесь над доведенной до отчаяния.
Мириам Лиенцо
Прочитав эту записку, я испытал бурю чувств: удивление, смущение и восторг. Сэр Оуэн возместил мне сумму, потраченную на Кейт Коул, и я бы не простил себе, если бы позволил Мириам страдать от угроз ее кредиторов. Я не сомневался, что дядя не позволил бы ей отправиться в долговую тюрьму из-за столь ничтожной суммы, но верил, что у нее были причины не посвящать его в свои проблемы.
Я без промедления взял нужную сумму из потайного места, где хранил деньги, и отправил посыльного миссис Гаррисон с монетами и запиской следующего содержания:
Мадам!
Я долго буду вспоминать этот прекрасный день, так как вы предоставили мне возможность оказать вам небольшую услугу. Я прошу вас считать эту незначительную сумму подарком и никогда не вспоминать об этом. Единственное, о чем я прошу вас, — это если у вас возникнет нужда в какой-либо помощи, обращаться к
Бену Уиверу
После этого я в течение часа гадал, что за долги могла наделать Мириам и как она выразит свою благодарность. К сожалению, вскоре мне пришлось обратиться к другим заботам. На этот день была назначена моя встреча с сэром Оуэном у него в клубе, поэтому, закончив кое-какие дела в городе, я вернулся домой, чтобы умыться и переодеться в свое лучшее платье. Я чуть не решил надеть парик в стремлении быть похожим на остальных, но быстро передумал, посмеявшись над собственной глупостью. Я не был модным джентльменом, и попытки им казаться вызвали бы только осуждение. Не без гордости я напомнил себе, что, в отличие от большинства англичан, мне не нужен парик, поскольку, заботясь о чистоте, я мыл голову несколько раз в месяц и у меня не было вшей. Однако я не забыл взять с собой шпагу, хотя большинство и считает, что модный клинок является привилегией джентльмена. В самом деле, недалеко ушли те времена, когда законы королевства запрещали людям, подобным мне, носить оружие, однако, несмотря на косые взгляды, которые подчас вызывала моя шпага, я никогда не выходил из дому без нее. Она не раз послужила мне, а если кто-то и осмеливался выразить свое неудовольствие, то лишь шепотом.
Встреча с сэром Оуэном в его клубе была назначена на девять, а после злоключений предыдущей ночи мои мышцы онемели. Приглашение сэра Оуэна было прекрасной возможностью, и я отнюдь не хотел казаться неблагодарным, но, подходя, к клубу, расположенному в красивом белом доме времен королевы Анны, я гадал, для чего он, собственно, пригласил меня. Я знал, что в заведении, подобном клубу сэра Оуэна, большинство, завидев гостя-еврея, изумленно вскинут брови. Каков был у сэра Оуэна мотив? Отблагодарить за добро или нечто иное? Может быть, подумал я, у него в клубе есть враги и он решил припугнуть их, выставив напоказ свою связь со мной. Может быть, он посчитал лестным для себя иметь в круге общения человека моего калибра. А может быть, просто экстравагантный джентльмен хотел отблагодарить меня за добро, не задумываясь о последствиях. Зная сэра Оуэна, такое объяснение было вполне вероятно, поэтому я предпочел поверить в его добрую волю и решительно постучал в дверь.
Дверь почти тотчас отворил очень молодой ливрейный лакей; на вид ему было не больше шестнадцати, но он уже перенял у своих хозяев высокомерную манеру. Он осмотрел меня, без сомнения отметив смуглость кожи и отсутствие парика, и скорчил неприязненную гримасу:
— Может ли быть, что вас привело сюда какое-то дело?
— Может, — сказал я с презрительной усмешкой. Пять лет назад я, вероятно, подумал бы, не преподать ли этому наглецу урок хороших манер, но с возрастом научился обуздывать свои желания. — Меня зовут Уивер, — сказал я устало. — Я гость сэра Оуэна Нетлтона.
— Ах да, — пробубнил он с прежним выражением превосходства на лице. — Гость сэра Оуэна. Нам о вас говорили.
Это «нам», на мой взгляд, выходило за рамки допустимой дерзости. Я был уверен, что, если сказать об этом сэру Оуэну, мальчишке зададут хорошую порку за то, что причисляет себя к избранным, но решил предоставить возможность доложить о высокомерии нахала кому-нибудь другому. Я проследовал за лакеем в изысканный вестибюль, отделанный панелями из темного дерева неизвестной мне породы. На полу лежал ковер — индийский и, судя по сложности рисунка, очень дорогой. Не будучи тонким знатоком искусства, я с трудом мог судить о картинах, украшавших стены. Это были превосходно исполненные пасторали — судя по изображенным костюмам, итальянские. Очевидно, сэр Оуэн водил компанию с утонченными людьми.
Вслед за мальчиком я миновал столь же изысканную гостиную, где трое мужчин пили вино. Когда я проходил мимо, они оборвали разговор, воспользовавшись возможностью рассмотреть меня во все глаза. Я улыбнулся и поклонился им, направляясь в главную гостиную. Это было большое помещение, где стояло четыре или пять столов, несколько диванов и бесчисленное количество стульев. Добрых человек двадцать или около того занимались тут разными делами: играли в карты и настольные игры, оживленно разговаривали и читали вслух газеты. Один мужчина в углу наливал кипяток в заварной чайник. Вся мебель была высшего качества, а на стенах, декорированных деревянными панелями, висели картины в том же итальянском стиле, что и в вестибюле. У одной из стен помещался огромный камин, в котором горел слабый огонь.
Сэр Оуэн заметил нас прежде, чем мы увидели его. Баронет сидел за одним из карточных столов, с непроницаемым лицом рассматривая карты. Увидев нас, он извинился перед мужчинами, с которыми играл, и встал, чтобы поприветствовать меня.
— Уивер, как хорошо, что вы пришли. — Приветливое лицо сэра Оуэна светилось неподдельной радостью. — Как хорошо. Стакан портвейна для мистера Уивера, — прокричал сэр Оуэн, обращаясь к ливрейному лакею в другом конце гостиной.
Лакей, приведший меня, уже испарился.
Я заметил, что голоса стихли до шепота и все взоры были устремлены на меня, однако сэр Оуэн либо не замечал, с каким.подозрением на меня смотрят, либо не придавал этому значения. Он обнял меня за плечи и подвел к группе мужчин, сидевших на стульях, расположенных кругом.
— Посмотрите сюда, — почти выкрикнул сэр Оуэн, — я хочу, чтобы вы познакомились с мистером Уивером, Львом Иудеи. Как вы знаете, он помог мне в одном крайне щекотливом деле.
Трое мужчин встали.
— Надо полагать, — неприветливо сказал один из них, — вы говорите о нынешнем моменте, поскольку приход мистера Уивера спас вас от проигрыша.
— Вполне вероятно, вполне вероятно, — радостно согласился сэр Оуэн. — Уивер, эти господа — лорд Торнбридж, сэр Лестер и мистер Чарльз Хоум. — Все трое приветствовали меня с холодной вежливостью, а сэр Оуэн продолжал представление: — Уивер — смелый и отважный человек, каких поискать. Он делает честь своему народу и действительно помогает людям, а не занимается мошенничеством с ценными бумагами и рентами.
Мне часто приходилось слышать мнения, подобные высказыванию сэра Оуэна. Люди, не знавшие, что я сын биржевого маклера, часто делали мне комплименты за то, что я не имел ничего общего с финансами или еврейскими обычаями (зачастую это означало одно и то же). Я подумал, не известно ли лорду Торнбриджу о бизнесе моей семьи, поскольку мне показалось, что он воспринял эскападу сэра Оуэна со скепсисом. На вид ему было лет двадцать пять. Он имел необыкновенную наружность, будучи крайне привлекательным и уродливым одновременно. У него были широкие скулы, решительный подбородок и удивительно голубые глаза. Но вдобавок — черные, гнилые зубы и неприятная красная бородавка на носу.
— Вы чувствуете, что делаете честь своему народу? — спросил меня лорд Торнбридж, усаживаясь на стул.
Остальные тоже сели.
— Я считаю, лорд, — сказал я, тщательно подбирая слова, — что инородцы должны служить послами своего народа в принявшей их стране.
— Браво! — сказал он со смехом, который, можно подумать, был вызван как достоинством, прозвучавшим в моем ответе, так и скукой. Потом обратился к своему другу: — Было бы неплохо, Хоум, если бы ваши собратья-шотландцы думали так же.
Хоум улыбнулся, радуясь возможности высказаться. Он был ровесником лорда Торнбриджа, и, как мне показалось, они состояли, если не в дружеских, то по крайней мере в приятельских отношениях. Одет он был более модно, чем аристократ, и его приятную наружность не портил никакой недостаток. Торнбридж черпая уверенность в своем благородном происхождении, в то время как уверенность Хоума объяснялась его безупречной внешностью. И оба, как я быстро догадался, черпали уверенность в богатстве.
— Мне кажется, лорд, вы не понимаете шотландцев, — сказал Хоум без энтузиазма. — Вероятно, мистер Уивер полагает, что его соотечественники-евреи должны стараться не причинять беспокойства своим хозяевам, поскольку им хорошо известно, что хозяевам легко доставить беспокойство. Мы же, шотландцы, чувствуем себя обязанными научить англичан в таких областях, как философия, религия, медицина, да и вообще — умению вести себя.
Мои мысли были прерваны явлением посыльного, который доставил письмо, написанное незнакомой мне женской рукой. Я вскрыл письмо и, к своему полному изумлению, прочитал следующее:
Мистер Уивер!
Я уверена, вы прекрасно понимаете, какую чрезвычайную неловкость я испытываю, обращаясь к вам, в особенности притом, что мы познакомились совсем недавно. Тем не менее я все же обращаюсь к вам, потому что, хотя мы с вами едва знакомы, я вижу, что вы одновременно человек и чести и чувств и что вы столь же великодушны, сколь неболтливы. Мы говорили с вами об ограниченности средств, с которой я вынуждена мириться, находясь в доме вашего дяди. Я надеялась избавить вас от неловкости, а себя от унижения и не упомянула, насколько эта ограниченность насущна и реальна. У меня нет наличных денег, и мне докучают несносные кредиторы. Я не осмеливаюсь навлечь на себя неодобрение мистера Лиенцо, попросив его о помощи, и, поскольку мне больше не к кому обратиться, вынуждена открыться вам в надежде, что у вас найдутся средства и желание одолжить мне небольшую сумму, которую я обещаю вернуть вам серебром, как только появится малейшая возможность, благодарность же мою вы получите незамедлительно и навеки. Сумма в двадцать пять фунтов, вероятно, покажется незначительной для человека вашего положения, меня же она спасет от позора и неловкости, которые трудно передать словами. Надеюсь, вы рассмотрите мою просьбу и сжалитесь над доведенной до отчаяния.
Мириам Лиенцо
Прочитав эту записку, я испытал бурю чувств: удивление, смущение и восторг. Сэр Оуэн возместил мне сумму, потраченную на Кейт Коул, и я бы не простил себе, если бы позволил Мириам страдать от угроз ее кредиторов. Я не сомневался, что дядя не позволил бы ей отправиться в долговую тюрьму из-за столь ничтожной суммы, но верил, что у нее были причины не посвящать его в свои проблемы.
Я без промедления взял нужную сумму из потайного места, где хранил деньги, и отправил посыльного миссис Гаррисон с монетами и запиской следующего содержания:
Мадам!
Я долго буду вспоминать этот прекрасный день, так как вы предоставили мне возможность оказать вам небольшую услугу. Я прошу вас считать эту незначительную сумму подарком и никогда не вспоминать об этом. Единственное, о чем я прошу вас, — это если у вас возникнет нужда в какой-либо помощи, обращаться к
Бену Уиверу
После этого я в течение часа гадал, что за долги могла наделать Мириам и как она выразит свою благодарность. К сожалению, вскоре мне пришлось обратиться к другим заботам. На этот день была назначена моя встреча с сэром Оуэном у него в клубе, поэтому, закончив кое-какие дела в городе, я вернулся домой, чтобы умыться и переодеться в свое лучшее платье. Я чуть не решил надеть парик в стремлении быть похожим на остальных, но быстро передумал, посмеявшись над собственной глупостью. Я не был модным джентльменом, и попытки им казаться вызвали бы только осуждение. Не без гордости я напомнил себе, что, в отличие от большинства англичан, мне не нужен парик, поскольку, заботясь о чистоте, я мыл голову несколько раз в месяц и у меня не было вшей. Однако я не забыл взять с собой шпагу, хотя большинство и считает, что модный клинок является привилегией джентльмена. В самом деле, недалеко ушли те времена, когда законы королевства запрещали людям, подобным мне, носить оружие, однако, несмотря на косые взгляды, которые подчас вызывала моя шпага, я никогда не выходил из дому без нее. Она не раз послужила мне, а если кто-то и осмеливался выразить свое неудовольствие, то лишь шепотом.
Встреча с сэром Оуэном в его клубе была назначена на девять, а после злоключений предыдущей ночи мои мышцы онемели. Приглашение сэра Оуэна было прекрасной возможностью, и я отнюдь не хотел казаться неблагодарным, но, подходя, к клубу, расположенному в красивом белом доме времен королевы Анны, я гадал, для чего он, собственно, пригласил меня. Я знал, что в заведении, подобном клубу сэра Оуэна, большинство, завидев гостя-еврея, изумленно вскинут брови. Каков был у сэра Оуэна мотив? Отблагодарить за добро или нечто иное? Может быть, подумал я, у него в клубе есть враги и он решил припугнуть их, выставив напоказ свою связь со мной. Может быть, он посчитал лестным для себя иметь в круге общения человека моего калибра. А может быть, просто экстравагантный джентльмен хотел отблагодарить меня за добро, не задумываясь о последствиях. Зная сэра Оуэна, такое объяснение было вполне вероятно, поэтому я предпочел поверить в его добрую волю и решительно постучал в дверь.
Дверь почти тотчас отворил очень молодой ливрейный лакей; на вид ему было не больше шестнадцати, но он уже перенял у своих хозяев высокомерную манеру. Он осмотрел меня, без сомнения отметив смуглость кожи и отсутствие парика, и скорчил неприязненную гримасу:
— Может ли быть, что вас привело сюда какое-то дело?
— Может, — сказал я с презрительной усмешкой. Пять лет назад я, вероятно, подумал бы, не преподать ли этому наглецу урок хороших манер, но с возрастом научился обуздывать свои желания. — Меня зовут Уивер, — сказал я устало. — Я гость сэра Оуэна Нетлтона.
— Ах да, — пробубнил он с прежним выражением превосходства на лице. — Гость сэра Оуэна. Нам о вас говорили.
Это «нам», на мой взгляд, выходило за рамки допустимой дерзости. Я был уверен, что, если сказать об этом сэру Оуэну, мальчишке зададут хорошую порку за то, что причисляет себя к избранным, но решил предоставить возможность доложить о высокомерии нахала кому-нибудь другому. Я проследовал за лакеем в изысканный вестибюль, отделанный панелями из темного дерева неизвестной мне породы. На полу лежал ковер — индийский и, судя по сложности рисунка, очень дорогой. Не будучи тонким знатоком искусства, я с трудом мог судить о картинах, украшавших стены. Это были превосходно исполненные пасторали — судя по изображенным костюмам, итальянские. Очевидно, сэр Оуэн водил компанию с утонченными людьми.
Вслед за мальчиком я миновал столь же изысканную гостиную, где трое мужчин пили вино. Когда я проходил мимо, они оборвали разговор, воспользовавшись возможностью рассмотреть меня во все глаза. Я улыбнулся и поклонился им, направляясь в главную гостиную. Это было большое помещение, где стояло четыре или пять столов, несколько диванов и бесчисленное количество стульев. Добрых человек двадцать или около того занимались тут разными делами: играли в карты и настольные игры, оживленно разговаривали и читали вслух газеты. Один мужчина в углу наливал кипяток в заварной чайник. Вся мебель была высшего качества, а на стенах, декорированных деревянными панелями, висели картины в том же итальянском стиле, что и в вестибюле. У одной из стен помещался огромный камин, в котором горел слабый огонь.
Сэр Оуэн заметил нас прежде, чем мы увидели его. Баронет сидел за одним из карточных столов, с непроницаемым лицом рассматривая карты. Увидев нас, он извинился перед мужчинами, с которыми играл, и встал, чтобы поприветствовать меня.
— Уивер, как хорошо, что вы пришли. — Приветливое лицо сэра Оуэна светилось неподдельной радостью. — Как хорошо. Стакан портвейна для мистера Уивера, — прокричал сэр Оуэн, обращаясь к ливрейному лакею в другом конце гостиной.
Лакей, приведший меня, уже испарился.
Я заметил, что голоса стихли до шепота и все взоры были устремлены на меня, однако сэр Оуэн либо не замечал, с каким.подозрением на меня смотрят, либо не придавал этому значения. Он обнял меня за плечи и подвел к группе мужчин, сидевших на стульях, расположенных кругом.
— Посмотрите сюда, — почти выкрикнул сэр Оуэн, — я хочу, чтобы вы познакомились с мистером Уивером, Львом Иудеи. Как вы знаете, он помог мне в одном крайне щекотливом деле.
Трое мужчин встали.
— Надо полагать, — неприветливо сказал один из них, — вы говорите о нынешнем моменте, поскольку приход мистера Уивера спас вас от проигрыша.
— Вполне вероятно, вполне вероятно, — радостно согласился сэр Оуэн. — Уивер, эти господа — лорд Торнбридж, сэр Лестер и мистер Чарльз Хоум. — Все трое приветствовали меня с холодной вежливостью, а сэр Оуэн продолжал представление: — Уивер — смелый и отважный человек, каких поискать. Он делает честь своему народу и действительно помогает людям, а не занимается мошенничеством с ценными бумагами и рентами.
Мне часто приходилось слышать мнения, подобные высказыванию сэра Оуэна. Люди, не знавшие, что я сын биржевого маклера, часто делали мне комплименты за то, что я не имел ничего общего с финансами или еврейскими обычаями (зачастую это означало одно и то же). Я подумал, не известно ли лорду Торнбриджу о бизнесе моей семьи, поскольку мне показалось, что он воспринял эскападу сэра Оуэна со скепсисом. На вид ему было лет двадцать пять. Он имел необыкновенную наружность, будучи крайне привлекательным и уродливым одновременно. У него были широкие скулы, решительный подбородок и удивительно голубые глаза. Но вдобавок — черные, гнилые зубы и неприятная красная бородавка на носу.
— Вы чувствуете, что делаете честь своему народу? — спросил меня лорд Торнбридж, усаживаясь на стул.
Остальные тоже сели.
— Я считаю, лорд, — сказал я, тщательно подбирая слова, — что инородцы должны служить послами своего народа в принявшей их стране.
— Браво! — сказал он со смехом, который, можно подумать, был вызван как достоинством, прозвучавшим в моем ответе, так и скукой. Потом обратился к своему другу: — Было бы неплохо, Хоум, если бы ваши собратья-шотландцы думали так же.
Хоум улыбнулся, радуясь возможности высказаться. Он был ровесником лорда Торнбриджа, и, как мне показалось, они состояли, если не в дружеских, то по крайней мере в приятельских отношениях. Одет он был более модно, чем аристократ, и его приятную наружность не портил никакой недостаток. Торнбридж черпая уверенность в своем благородном происхождении, в то время как уверенность Хоума объяснялась его безупречной внешностью. И оба, как я быстро догадался, черпали уверенность в богатстве.
— Мне кажется, лорд, вы не понимаете шотландцев, — сказал Хоум без энтузиазма. — Вероятно, мистер Уивер полагает, что его соотечественники-евреи должны стараться не причинять беспокойства своим хозяевам, поскольку им хорошо известно, что хозяевам легко доставить беспокойство. Мы же, шотландцы, чувствуем себя обязанными научить англичан в таких областях, как философия, религия, медицина, да и вообще — умению вести себя.