Страница:
Дэвид ЛИСС
ЗАГОВОР БУМАГ
Глава 1
Уже в течение нескольких лет представители книготоргового сословия настойчиво убеждали меня записать мои мемуары на бумагу, считая, что многие с готовностью истратят несколько, шиллингов, дабы узнать о правдивых и необыкновенных приключениях в моей жизни. Несмотря на то что я обычно отклонял подобные идеи как не заслуживающие моего внимания, не стану утверждать, что никогда не задумывался об этом серьезно, поскольку мне довелось увидеть и пережить столь много интересного и приходилось неоднократно и с удовольствием рассказывать истории из своей жизни в кругу друзей, собравшихся за столом после обеда. Однако есть разница между историями, рассказанными поздним вечером за бутылочкой бордо, и книгой, которую может взять в руки н внимательно изучить любой. Мне, безусловно, доставляла удовольствие идея изложить историю своей жизни, но я также отдавал себе отчет в том, что публикация будет щекотливым делом, поскольку детали и особенности моих приключений затронули бы такое большое число живущих поныне людей, что подобная книга могла бы стать предметом иска, по меньшей мере. И все же идея меня заинтересовала, даже, я бы сказал, увлекла, что можно, без сомнения, объяснить тщеславием, которое в крови любого мужчины, а в моей крови, вероятно, как ни у кого другого. Учитывая все это, я решил написать эту книгу, как считаю правильным. Если господам с Граб-стрит угодно строить домыслы, дадим им такое право. Что же касается меня, я буду писать так, чтобы представить правдивую картину этих событий, если не для современников, то для потомков.
Я долго терзался нерешительностью, с чего бы начать, поскольку был очевидцем многих событий, которые могли быть интересны широкой аудитории. Может быть, стоит начать, как авторы романов, с моего рождения? Или как поэты, с середины действия? Наверное, и ни то и ни другое мне не подходит. Думаю, следует начать мой рассказ с того дня, а прошло уже более тридцати пяти лет, когда я встретил Уильяма Бальфура, поскольку именно дело, касающееся смерти его отца, принесло мне скромный успех и некоторую известность. Однако до сих пор мало кто знает всю правду об этом деле.
Мистер Бальфур впервые посетил меня однажды поздним утром в октябре 1719 года. Это был беспокойный год для нашего острова: народ жил в постоянном страхе, что французы окажут поддержку наследнику свергнутого короля Якова, чьи сторонники-якобиты постоянно грозили вновь овладеть британским престолом, Наш немецкий король занимал трон всего четыре года, и борьба за власть между его министрами создавала ощущение хаоса во всей столице. Все газеты с возмущением писали о бремени национального долга, который, по их убеждению, никогда нельзя будет выплатить и который все увеличивался. Это было время изобилия, а также хаоса, рока и богатых возможностей. Это было прекрасное время для человека, чьи средства к жизни зависели от преступности и неразберихи.
Политикам было мало до меня дела, а меня волновал лишь собственный долг. В тот же день, с которого я начал свой рассказ, помимо шаткого финансового состояния меня беспокоили еще более насущные проблемы. Я давно проснулся, но только что встал и оделся, когда моя домовладелица миссис Гаррисон сообщила, что меня хочет видеть господин христианской наружности. Моя милая домовладелица считала необходимым всякий раз подчеркнуть, что ко мне пришел христианин, хотя в течение нескольких месяцев, что я жил у нее, я был единственным евреем, который когда-либо переступал порог ее дома.
В то утро мысли мои были в беспорядке, и я не намеревался принимать никаких посетителей, тем более незнакомых, поэтому я велел миссис Гаррисон отослать гостя, но она, будучи натурой решительной, бесстрашно вернулась назад и сказала, что у господина ко мне срочное дело.
— Он говорит, это связано с убийством, — сказала она невозмутимым тоном, каким обычно сообщала о повышении арендной платы. Ее бледное, испещренное жилками лицо ожесточилось, выражая неудовольствие. — Именно так он и сказал, без обиняков: с убийством. Не могу сказать, что мне доставляет удовольствие, мистер Уивер, когда в мой дом приходят люди и говорят об убийстве.
Я не совсем понимал, отчего, если это слово ей настолько неприятно, она произносит его так громко, что слышно во всех комнатах, но решил, что мой долг успокоить ее.
— Я вполне вас понимаю, сударыня. Очевидно, господин сказал «убранство», а не «убийство», — солгал я, — поскольку я в данный момент интересуюсь текстилем. Пригласите, пожалуйста, его подняться ко мне.
Слово «убийство» привлекло внимание не только миссис Гаррисон, но и мое. Поскольку не далее как двенадцать часов назад я имел отношение к кое-какому убийству, я решил, что дело может касаться меня непосредственно. Этот Бальфур, конечно, окажется любителем копаться в грязи, жалким жуликом, которыми кишит Лондон, ублюдком из тех, что рыщут по сырым вонючим улочкам у Темзы в поисках наживы и не гнушаются ничем. Без сомнения, он слышал что-то о злоключении, в которое я попал, и пришел просить меня заплатить за его молчание. Я отлично знал, как избавляться от людей подобного сорта. Только не с помощью денег, ведь если дать такому жулику хоть сколько-нибудь, он обязательно потребует еще. Я давно пришел к выводу, что в подобных случаях проблемы лучше решать с помощью силы. Надо было применить что-нибудь бескровное, что-нибудь, что не привлекло бы внимания миссис Гаррисон, когда я буду провожать мерзавца к выходу. Женщина, которой не нравится, когда в ее доме говорят об убийстве, едва ли одобрит, что из человека будут вышибать дух прямо у нее на лестнице.
Я навел подобие порядка в своей приемной, как я ее называл. Я занимал в доме миссис Гаррисон две комнаты: в одной жил, а другая использовалась для деловых целей. Подобно многим коммерсантам, а именно им я себя представлял даже в то время, я привык устраивать встречи в местной кофейне, но поскольку моя работа носила конфиденциальный характер, это не позволяло моим клиентам посещать подобные общественные места. Поэтому я разместил в комнате несколько удобных стульев, круглый стол и симпатичные полки, предназначенные для книг, но которые я использовал по большей части для хранения вина и сыра. Отделкой занималась миссис Гаррисон и, выкрасив стены в бело-розовый цвет и повесив на окна голубые шторы, сделала комнату излишне жизнерадостной. Однако несколько клинков и плакатов с борцами на стенах придали ей относительно мужской характер.
Я гордился своими комнатами и считал, что их благородное убранство помогало побороть чувство скованности у господ, которые обращались за моими услугами. Моя профессия часто связана с малоприятными вещами, и я пришел к заключению, что клиенты предпочитали считать, будто речь идет о коммерции, и только.
Должен сказать, хотя меня могут упрекнуть в тщеславии, что я также гордился и своей внешностью. После, стольких лет, проведенных на ринге, мне практически удалось избежать таких отметин, придававших другим ветеранам кулачного боя вид головорезов, как выбитый глаз, размозженный нос или какое-нибудь другое уродство. Я мог похвастать лишь парой небольших шрамов на лице и маленькими неровностями на переносице, свидетельствовавшими о неоднократных переломах носа. По правде говоря, я считал себя достаточно красивым мужчиной и одевался скромно, но аккуратно. Я всегда носил только чистые сорочки, самым старым из моих камзолов и жилетов было не более года. Однако я не принадлежал к числу бойких франтов, разодетых по последней моде в кричащего цвета камзолы и брыжи. Человек моего рода занятий предпочитает простую одежду, не привлекающую к нему излишнего внимания.
Я сел за большой дубовый письменный стол, повернутый в сторону двери. Сидя за этим столом, было удобно работать, но я также заметил, что это придает мне важный вид. Вооружившись пером, я принял вид человека чрезвычайно занятого и недовольного, что его отвлекают от дела.
Однако, когда миссис Гаррисон ввела посетителя, я с трудом сдержал удивление. Уильям Бальфур был не мошенником, как мы в то время называли воров, а изысканно одетым иблагородной наружности джентльменом лет на пять моложе меня; я бы дал ему двадцать два или двадцать три года. Это был высокий, худощавый, сутулый мужчина с тревожным выражением на широкоскулом, приятном лице, которое слегка портили рубцы от оспы. На нем был дорогой парик, но пятна и,желтоватый цвет, проступавший сквозь пудру, выдавали его возраст и изношенность. То же самое можно было сказать о его платье: сшитое у хорошего портного, оно выглядело немного изношенным и покрытым пылью дороги, суматохи и дешевого жилья. Особенно обветшалым был его жилет, некогда украшенный кружевом и серебряным шитьем. У Бальфура было странное выражение глаз, я не мог точно определить, что в них — подозрительность, усталость или поражение. Он рассматривалменя со скептицизмом, к чему я, впрочем, привык. Понятно, что большинство из входящих в эту комнату соответствующим образом готовились. Некоторые напускали на себя презрительный вид, некоторые смотрели с сомнением или с превосходством. Некоторые даже — с восхищением. Последние видели меня в зените бойцовской славы, и их любовь к спорту пересиливала чувство неловкости, которое они испытывали при необходимости обращаться за помощью к еврею, который разбирался с чужими неприятностями. Этот Бальфурсмотрел на меня ни как на еврея, ни как на борца, а как-то иначе, словно я был здесь вовсе ни при чем, — будто на слугу, который должен был отвести его к нужному ему человеку.
— Сударь, — сказал я, вставая, когда миссис Гаррисон закрыла за собой дверь.
Я слегка поклонился, на что Бальфур с обреченной покорностью ответил поклоном. Я предложил ему стул у стола, после чего вернулся на свое место и сказал, чтожду его распоряжений.
Он колебался, не решаясь приступить к делу, тем временем изучая меня. Я бы сказал, он таращил на меня глаза, как смотрят на зрелище, а не на человека. Он с явным неодобрением осмотрел мое лицо и платье (хотя и то идругое были чище иаккуратнее, чем у него) и остановился на волосах. В отличие от настоящих джентльменов, я не носил длинный парик с буклями, а зачесывал локоны назад и перехватывал их бантом.
— Вы, я полагаю, Бенджамин Уивер, — наконец вымолвил он срывающимся от волнения голосом. Он даже не заметил, как я кивнул в знак согласия. — Меня привело серьезное дело. Мне не доставляет удовольствия испытывать нужду в ваших особого рода услугах, но я нуждаюсь в помощи, которую может оказать только такой человек, как вы.
Он неловко заерзал на стуле, и у меня закралось сомнение, что мистер Бальфур был тем, за кого себя выдавал, что, возможно, он занимая куда низшее социальное положение и только представлялся джентльменом. В конце концов, он сказал миссис Гаррисон об убийстве, но теперь я не был вовсе уверен, что речь шла об убийстве, которое так занимало мои мысли.
— Надеюсь, что смогу быть вам полезен, — сказал я с профессиональной любезностью. Я положил перо и слегка склонил набок голову, давая понять, что я весь внимание.
Его руки сильно дрожали, когда он рассматривал свои ногти с неправдоподобным равнодушием.
— Да, это неприятное дело, поэтому, уверен, вы с ним справитесь.
Я отвесил небольшой поклон и сказал, что он слишком добр, или какую-то другую банальность, но он едва слышал мои слова. Несмотря на все его попытки изобразить модную для того времени апатию, он производил впечатление человека, который вот-вот задохнется, словно кто-то затянул ворот у него на шее. Он кусал губы, его взгляд блуждал по комнате.
— Сударь, — сказал я, — простите великодушно, но вы выглядите обеспокоенным. Могу я предложить вам бокал портвейна?
Мои слова, подобно пощечине, привели его в чувство, и он снова напустил на себя вид равнодушного франта.
— Полагаю, должны быть менее бесцеремонные способы, чтобы выведать у джентльмена о его несчастьях. Тем не менее я приму приглашение и выпью вина, невзирая на его сомнительное качество.
Отнюдь не из уважения к нему я позволил Бальфуру меня оскорблять. С опытом я постепенно понял, что знатным вельможам было крайне необходимо демонстрировать свое превосходство — даже не перед человеком, которого они наняли, чтобы уладить их личные дела, но перед профессией как таковой. Выпады Бельфура не следовало воспринимать персонально, так как они не были направлены против меня. Я также знал, что, если мне удавалось услужить такому человеку, память о своем неучтивом поведении часто заставляла его быть более щедрым и рекомендовать мои услуги знакомым. Поэтому я отбросил оскорбления мистера Бальфура, как медведь смахивает охотничьих собак, которые дразнят его, заманивая в ловушку. Я налил ему вина и занял свое место за столом.
Он сделал глоток.
— Я не обеспокоен, — заверил он меня. Если качество вина приятно удивило моего гостя, на что я, естественно, рассчитывая, то он не счел нужным сказать об этом.
— Я определенно утомлен, поскольку плохо спал этой ночью, и, — он сделал паузу и пристально на меня посмотрел, — я скорблю по отцу, не прошло и двух месяцев после его кончины.
Я принес извинения и, к своему удивлению, сообщил ему, что недавно тоже потерял отца.
Бальфур еще больше удивил меня, сказав, что ему известно о кончине моего отца.
— Ваш отец, сударь, и мой отец были знакомы. У них были общие дела. Когда у моего отца возникала необходимость обратиться к человеку, подобному вашему отцу…
Хотелось бы верить, что я не показал своего удивления, но не уверен, что мне это удалось. Моя фамилия вовсе не Уивер, а Лиенцо. Не многим было это известно, потому я никак не ожидал, что Бальфур знает, кто мой отец. Я не представлял, что еще могло быть известно ему обо мне, но не стал задавать никаких вопросов. Я только кивнул.
К этому моменту я совершенно потерял представление о том, что нужно этому человеку, так как он с абсолютной очевидностью не имел отношения к злосчастным событиям прошлой ночи. Пока я перебирал в уме всевозможные варианты, мне пришло на ум, что я где-то слышал об отце Бальфура. Я вспомнил, что о нем говорил мой отец. Он был лестного мнения об этом человеке, и, насколько я мог судить, они были больше, чем просто знакомые, хотя назвать их друзьями было бы большим преувеличением. Я вспомнил отца Бальфура, поскольку среди многочисленных людей, с которыми отец поддерживал деловые связи, это был редкий случай, когда он так близко сошелся с христианином. Но я не вспомнил, что мой отец был близко знаком с этим человеком, когда прочел в газетах о самоубийстве Майкла Бальфура. Тот был богатым коммерсантом и, как многие предприниматели, которые занимаются рискованными операциями, столкнулся с серьезными финансовыми трудностями. Можно сказать, его постиг полный крах: в результате серии неудачных сделок он потерял абсолютно все. Не имея мужества объявить кредиторам о своем банкротстве и признаться семье в том, что разорен, он повесился у себя на конюшие. Это произошло менее чем за сутки до смерти моего собственного отца.
— Значит, вы узнали о моих услугах через вашего отца? — спросил я Бальфура.
Это был неуместный вопрос, по крайней мере по мнению мистера Бальфура. Хотелось бы надеяться, что мой отец говорил обо мне, иговорил лестно, своим коллегам и деловым партнерам. К своему удивлению, мне хотелось, чтобы Бальфур знал обо мне от отца и проникся уважением к тому образу жизни, который я для себя избрал.
Но Бальфур мгновенно освободил меня от подобных иллюзий:
— Мне вас рекомендовали иначе. Я действительно раньше слышал ваше имя, но не придавал этому значения, как бывает, когда говорят о канатоходцах или каких-то зрелищах. Но недавно в кофейне я услышал, как один джентльмен говорил о вас. Его друг, некий сэр Оуэн Нетлтон, пользовался вашими услугами и счел вас компетентным, что немаловажно в наши дни. Тогда я подумал, что ваши услуги могли бы быть мне полезны.
Меня часто изумляло, как такой огромный город оказывался столь удивительно маленьким. Тысячи подобных совпадений происходили ежедневно, поскольку люди со сходными интересами и проблемами собирались в одних лондонских клубах, тавернах, кофейняхи кондитерских. Я действительно оказывал услуги сэру Оуэну Нетлтону. Его проблемы занимали мои мысли и в то утро, но об этом я расскажу чуть позже.
Бальфурзалпом допил вино и пристально посмотрел мне прямо в глаза, собрав всю свою энергию.
— Мистер Уивер, я буду с вами откровенен. Мой отец, сударь, был убит. Полагаю, тем же человеком или теми же людьми, что и ваш отец.
Я даже не знал, как наэто реагировать. Это правда, мой отец погиб, но не был убит. Два месяца тому назад пьяный кучер наехал на моего отца, когда тот переходил Треднидл-стрит. Обстоятельства происшествия были полны неопределенностей. Насколько беспечен был кучер? Мог ли отец не видеть повозки, начав переходить через дорогу? Можно ли было избежать несчастного случая? По определению мирового судьи, все эти вопросы остались без ответа. Кучер допустил халатность, но в его действиях не было злого умысла, и у него не было причин желать моему отцу вреда. Если бы при подобных обстоятельствах пострадал граф или член парламента, кучеру грозило бы по меньшей мере семь лет ссылки в колониях, но, поскольку под колеса попал всего лишь биржевой маклер-еврей, применятьвсю силу закона не сочли необходимым. После строгого предупреждения мировой судья отпустил кучера, на этом акт правосудия был завершен.
Я не разговаривал с отцом почти десять лет. Я ничего не знал о егоделах, и мне в голову не приходило, что его смерть могла быть результатом страшного убийства. Такая мысль, однако, пришла в голову дяде Мигелю, написавшему мне о своих подозрениях. Мне следовало устыдиться, что я ответил на его попытку обратиться за советом лишь формальным письмом, в котором отверг его подозрения как абсурдные. Отчасти я поступил так, не желая иметь дело с родственниками, а отчасти — зная, что по непонятным причинам дядя очень любил моего отца и не мог смириться с бессмысленностью его внезапной смерти. И вот снова мне говорят, что, вероятно, мой отец стал жертвой злоумышленного преступления, и снова оказывается, что мой добровольный уход из семьи не позволяет мне в это поверить.
Я заставил себя сохранять бесстрастность.
— Мой отец погиб в результате несчастного случая. — Бальфур знал о моей семье больше, чем мне было известно о его, что давало ему преимущество, поэтому я начал издалека, хотя мне пришлось себя сдерживать. — И если вы простите мою бесцеремонность, судя по газетам, смерть вашего отца наступила не вследствие убийства.
Бальфур поднял руку, словно предположение о самоубийстве можно было отогнать этим жестом.
— Мне известно, что писали газеты, — резко сказал он, брызжа слюной, — мне также известно заключение коронера, но поверьте, здесь что-то не так. Когда мой отец умер, открылось, что он обанкротился, хотя за несколько недель до этого он сам говорил мне, что получил огромные барыши на колебании цен, вызванном соперничеством между Банком Англии и «Компанией южных морей». Мне претила мысль, что он занимался куплей-продажей акций подобно, как бы это сказать, подобно людям вашего круга, Уивер, но он считал, что для человека с головой на плечах это занятие открывает огромные возможности. Поэтому как так случилось, что его финансы были настолько, — он замялся, подбирая подходящее выражение, — расстроены? По-вашему, это простое совпадение, что оба наших отца, люди с обширными связями, внезапно умирают при загадочных обстоятельствах с разницей в один день и обнаруживается, что финансовые дела моего отца в полном беспорядке?
Когда Бальфур говорил, на его лице отражалась целая буря эмоций: презрение, отвращение, неловкость и даже, как мне показалось, стыд. Я счел довольно странным, что человек, говоря о столь ужасном преступлении, не испытывал возмущения.
Однако его слова вызвали во мне волнение, которое я пытался преодолеть, размышляя над стоящими передо мной фактами.
— То, что вы мне рассказываете, никоим образом не свидетельствует об убийстве, — сказал я после некоторой паузы. — Я не вижу, как вы пришли к подобному заключению,
— Моего отца убили, а затем инсценировали самоубийство с тем, чтобы злодей или злодеи могли безнаказанно завладеть его деньгами, — сказал он таким тоном, словно открыл новый закон натурфилософии.
— Вы полагаете, его ограбили, а потом убили, чтобы скрыть ограбление?
— По сути, да, сударь. Именно так я считаю. Какой-то миг лицо Бальфура выражало апатичное удовлетворение. Потом он жадно посмотрел на опустевший стакан. Я тотчас наполнил его вином.
Я ходил взад и вперед по комнате, несмотря па ноющую боль в ноге из-за старой раны. Эта рана предрешила конец моей бойцовской карьеры.
— Какая связь между этими смертями в таком случае, сударь? Финансовое положение моего отца в полном порядке.
— А если что-то пропало? Вы даже этого не знаете, сударь.
Я действительно этого не знал, поэтому не стал отвечать на вопрос, который счел дерзким.
— В ваших интересах, чтобы я был с вами прям. Ваш отец умирает при страшных обстоятельствах и не оставляет никакого наследства, Вы выросли в ожидании богатства и привилегий, нисколько не сомневаясь, что будете вести беззаботную жизнь джентльмена. Теперь ваши мечты рухнули, и вы ищете способы доказать, что это не так.
Бальфур побагровел. Я подозреваю, он не привык, чтобы ему бросали вызов, тем более люди, подобные моей особе.
— Меня возмутили ваши слова, Уивер. Возможно, моя семья испытывает в данный момент трудности, но вам следует помнить, что я — джентльмен по рождению.
— Так же как и я, — сказал я, прямо смотря в его покрасневшие глаза.
Это был жестокий удар. Его род, как он прекрасно знал, не принадлежал к аристократии. Неопределенный титул «джентльмена» Он получил благодаря отцовским успехам на поприще табачной торговли, а не в силу родословной. Я вспомнил, что старый Бальфур наделал шуму среди авторитетных табачных коммерсантов тем, что пошел на конфликт с грузчиками. По сложившейся традиции докерам в порту платили скудное жалованье, и они извлекали дополнительный доход, потихоньку « перераспределяя» товар, который грузили. В отношении судов, перевозивших табак, процесс назывался «выуживанием». Докеры запускали руки в тюки, набирали табака сколько умещалось и потом перепродавали его. Это было что-то вроде санкционированного воровства. Купцам было давным-давно известно, что докеры крадут товар, несмотря на все предпринимаемые меры, поэтому они урезали жалованье и делали вид, что ничего не замечают.
Старый Балъфур, однако, сделал ложный шаг, наняв людей, которые следили за тем, чтобы докеры не воровали товар, и при этом отказался повысить жалованье. Докеры были в ярости. Они вскрыли несколько тюков с табаком и открыто растащили их содержимое. Старый Бальфур сдался, лишь когда собратья-купцы убедили его, что подобные меры могут привести к бунту и развалу всей отрасли.
То, что сын этого купца утверждал, будто он из благородной семьи, было абсурдно. Он не происходил даже из старой купеческой семьи. И поскольку в те времена, как, собственно, и ныне, существовало чисто английское отношение к богатому купечеству, было странно, что человек подобного происхождения утверждает, что он джентльмен. Моя реплика, что мы равны по происхождению, поставила его на место. Он заморгал, словно пытался отделаться от наваждения, раздраженно передернул плечами и успокоился.
— Я думаю, убийцы моего отца не случайно сделали так, чтобы его смерть выглядела как самоубийство, и теперь все стыдятся это обсуждать. Но я не стыжусь. Вы думаете, у меня за душой нет и пенни и я пришел к вам просить о помощи, как нищий. Но вы ничего обо мне не знаете. Я заплачу вам двадцать фунтов в неделю, чтобы вы расследовали это дело. — Он сделал паузу, чтобы я мог оценить, насколько велика предложенная сумма. — Я плачу за то, что вы раскроете правду об убийстве вашего собственного отца, но пусть это останется на вашей совести, я вам не судья.
Я всматривался в его лицо, ожидая увидеть — сам не знаю что, — может быть, неискренность, сомнения, страх. Я увидел лишь упрямую решимость. У меня не было больше сомнений, что он тот, за кого себя выдавал. Он был неприятным человеком, я понимал, что он мне чрезвычайно антипатичен, и был уверен, что он не испытывает симпатии ко мне, но я не мог отрицать, что его слова о смерти моего отца меня заинтересовали.
— Мистер Бальфур, кто-нибудь видел то, что вы называете инсценировкой самоубийства?
Он всплеснул руками, показывая, насколько глуп мой вопрос:
— Я понятия не имею, что думают другие.
— Вы слышали какие-нибудь разговоры, сударь? — продолжал я.
Он посмотрел на меня с изумлением, будто я говорил по-китайски:
— Какие разговоры? Вы полагаете, я могу иметь дело с людьми, которые обсуждают подобные вещи?
— Тогда я в замешательстве, — вздохнул я. — Как я могу найти преступника, если нет ни свидетелей, ни следов? Что именно вы хотите, чтобы я расследовал?
— Я ничего не знаю о вашей профессии, Уивер. Вы производите па меня впечатление бестолкового человека. Вам удавалось раньше отдавать людей правосудию. Как вы это делали, не знаю. Сделайте это сейчас.
Я улыбнулся вежливо, по, признаюсь, снисходительно:
— Да, сударь, мне приходилось отдавать людей правосудию — в тех случаях, когда личность злодея была установлена и мне вменялось найти его. Или же бывало так, что преступник оставался неизвестен, но свидетели докладывали об особых приметах — скажем, шрам над правым глазом и отсутствующий большой палец. Имея такие сведения, я могу задавать вопросы людям, которые, возможно, знают этого человека, и таким образом выяснить его имя, привычки и в конечном итоге место его нахождения. Если отталкиваться от вашего предположения, что делать на втором этапе? Где те люди, которым я мог бы задать вопросы?
Я долго терзался нерешительностью, с чего бы начать, поскольку был очевидцем многих событий, которые могли быть интересны широкой аудитории. Может быть, стоит начать, как авторы романов, с моего рождения? Или как поэты, с середины действия? Наверное, и ни то и ни другое мне не подходит. Думаю, следует начать мой рассказ с того дня, а прошло уже более тридцати пяти лет, когда я встретил Уильяма Бальфура, поскольку именно дело, касающееся смерти его отца, принесло мне скромный успех и некоторую известность. Однако до сих пор мало кто знает всю правду об этом деле.
Мистер Бальфур впервые посетил меня однажды поздним утром в октябре 1719 года. Это был беспокойный год для нашего острова: народ жил в постоянном страхе, что французы окажут поддержку наследнику свергнутого короля Якова, чьи сторонники-якобиты постоянно грозили вновь овладеть британским престолом, Наш немецкий король занимал трон всего четыре года, и борьба за власть между его министрами создавала ощущение хаоса во всей столице. Все газеты с возмущением писали о бремени национального долга, который, по их убеждению, никогда нельзя будет выплатить и который все увеличивался. Это было время изобилия, а также хаоса, рока и богатых возможностей. Это было прекрасное время для человека, чьи средства к жизни зависели от преступности и неразберихи.
Политикам было мало до меня дела, а меня волновал лишь собственный долг. В тот же день, с которого я начал свой рассказ, помимо шаткого финансового состояния меня беспокоили еще более насущные проблемы. Я давно проснулся, но только что встал и оделся, когда моя домовладелица миссис Гаррисон сообщила, что меня хочет видеть господин христианской наружности. Моя милая домовладелица считала необходимым всякий раз подчеркнуть, что ко мне пришел христианин, хотя в течение нескольких месяцев, что я жил у нее, я был единственным евреем, который когда-либо переступал порог ее дома.
В то утро мысли мои были в беспорядке, и я не намеревался принимать никаких посетителей, тем более незнакомых, поэтому я велел миссис Гаррисон отослать гостя, но она, будучи натурой решительной, бесстрашно вернулась назад и сказала, что у господина ко мне срочное дело.
— Он говорит, это связано с убийством, — сказала она невозмутимым тоном, каким обычно сообщала о повышении арендной платы. Ее бледное, испещренное жилками лицо ожесточилось, выражая неудовольствие. — Именно так он и сказал, без обиняков: с убийством. Не могу сказать, что мне доставляет удовольствие, мистер Уивер, когда в мой дом приходят люди и говорят об убийстве.
Я не совсем понимал, отчего, если это слово ей настолько неприятно, она произносит его так громко, что слышно во всех комнатах, но решил, что мой долг успокоить ее.
— Я вполне вас понимаю, сударыня. Очевидно, господин сказал «убранство», а не «убийство», — солгал я, — поскольку я в данный момент интересуюсь текстилем. Пригласите, пожалуйста, его подняться ко мне.
Слово «убийство» привлекло внимание не только миссис Гаррисон, но и мое. Поскольку не далее как двенадцать часов назад я имел отношение к кое-какому убийству, я решил, что дело может касаться меня непосредственно. Этот Бальфур, конечно, окажется любителем копаться в грязи, жалким жуликом, которыми кишит Лондон, ублюдком из тех, что рыщут по сырым вонючим улочкам у Темзы в поисках наживы и не гнушаются ничем. Без сомнения, он слышал что-то о злоключении, в которое я попал, и пришел просить меня заплатить за его молчание. Я отлично знал, как избавляться от людей подобного сорта. Только не с помощью денег, ведь если дать такому жулику хоть сколько-нибудь, он обязательно потребует еще. Я давно пришел к выводу, что в подобных случаях проблемы лучше решать с помощью силы. Надо было применить что-нибудь бескровное, что-нибудь, что не привлекло бы внимания миссис Гаррисон, когда я буду провожать мерзавца к выходу. Женщина, которой не нравится, когда в ее доме говорят об убийстве, едва ли одобрит, что из человека будут вышибать дух прямо у нее на лестнице.
Я навел подобие порядка в своей приемной, как я ее называл. Я занимал в доме миссис Гаррисон две комнаты: в одной жил, а другая использовалась для деловых целей. Подобно многим коммерсантам, а именно им я себя представлял даже в то время, я привык устраивать встречи в местной кофейне, но поскольку моя работа носила конфиденциальный характер, это не позволяло моим клиентам посещать подобные общественные места. Поэтому я разместил в комнате несколько удобных стульев, круглый стол и симпатичные полки, предназначенные для книг, но которые я использовал по большей части для хранения вина и сыра. Отделкой занималась миссис Гаррисон и, выкрасив стены в бело-розовый цвет и повесив на окна голубые шторы, сделала комнату излишне жизнерадостной. Однако несколько клинков и плакатов с борцами на стенах придали ей относительно мужской характер.
Я гордился своими комнатами и считал, что их благородное убранство помогало побороть чувство скованности у господ, которые обращались за моими услугами. Моя профессия часто связана с малоприятными вещами, и я пришел к заключению, что клиенты предпочитали считать, будто речь идет о коммерции, и только.
Должен сказать, хотя меня могут упрекнуть в тщеславии, что я также гордился и своей внешностью. После, стольких лет, проведенных на ринге, мне практически удалось избежать таких отметин, придававших другим ветеранам кулачного боя вид головорезов, как выбитый глаз, размозженный нос или какое-нибудь другое уродство. Я мог похвастать лишь парой небольших шрамов на лице и маленькими неровностями на переносице, свидетельствовавшими о неоднократных переломах носа. По правде говоря, я считал себя достаточно красивым мужчиной и одевался скромно, но аккуратно. Я всегда носил только чистые сорочки, самым старым из моих камзолов и жилетов было не более года. Однако я не принадлежал к числу бойких франтов, разодетых по последней моде в кричащего цвета камзолы и брыжи. Человек моего рода занятий предпочитает простую одежду, не привлекающую к нему излишнего внимания.
Я сел за большой дубовый письменный стол, повернутый в сторону двери. Сидя за этим столом, было удобно работать, но я также заметил, что это придает мне важный вид. Вооружившись пером, я принял вид человека чрезвычайно занятого и недовольного, что его отвлекают от дела.
Однако, когда миссис Гаррисон ввела посетителя, я с трудом сдержал удивление. Уильям Бальфур был не мошенником, как мы в то время называли воров, а изысканно одетым иблагородной наружности джентльменом лет на пять моложе меня; я бы дал ему двадцать два или двадцать три года. Это был высокий, худощавый, сутулый мужчина с тревожным выражением на широкоскулом, приятном лице, которое слегка портили рубцы от оспы. На нем был дорогой парик, но пятна и,желтоватый цвет, проступавший сквозь пудру, выдавали его возраст и изношенность. То же самое можно было сказать о его платье: сшитое у хорошего портного, оно выглядело немного изношенным и покрытым пылью дороги, суматохи и дешевого жилья. Особенно обветшалым был его жилет, некогда украшенный кружевом и серебряным шитьем. У Бальфура было странное выражение глаз, я не мог точно определить, что в них — подозрительность, усталость или поражение. Он рассматривалменя со скептицизмом, к чему я, впрочем, привык. Понятно, что большинство из входящих в эту комнату соответствующим образом готовились. Некоторые напускали на себя презрительный вид, некоторые смотрели с сомнением или с превосходством. Некоторые даже — с восхищением. Последние видели меня в зените бойцовской славы, и их любовь к спорту пересиливала чувство неловкости, которое они испытывали при необходимости обращаться за помощью к еврею, который разбирался с чужими неприятностями. Этот Бальфурсмотрел на меня ни как на еврея, ни как на борца, а как-то иначе, словно я был здесь вовсе ни при чем, — будто на слугу, который должен был отвести его к нужному ему человеку.
— Сударь, — сказал я, вставая, когда миссис Гаррисон закрыла за собой дверь.
Я слегка поклонился, на что Бальфур с обреченной покорностью ответил поклоном. Я предложил ему стул у стола, после чего вернулся на свое место и сказал, чтожду его распоряжений.
Он колебался, не решаясь приступить к делу, тем временем изучая меня. Я бы сказал, он таращил на меня глаза, как смотрят на зрелище, а не на человека. Он с явным неодобрением осмотрел мое лицо и платье (хотя и то идругое были чище иаккуратнее, чем у него) и остановился на волосах. В отличие от настоящих джентльменов, я не носил длинный парик с буклями, а зачесывал локоны назад и перехватывал их бантом.
— Вы, я полагаю, Бенджамин Уивер, — наконец вымолвил он срывающимся от волнения голосом. Он даже не заметил, как я кивнул в знак согласия. — Меня привело серьезное дело. Мне не доставляет удовольствия испытывать нужду в ваших особого рода услугах, но я нуждаюсь в помощи, которую может оказать только такой человек, как вы.
Он неловко заерзал на стуле, и у меня закралось сомнение, что мистер Бальфур был тем, за кого себя выдавал, что, возможно, он занимая куда низшее социальное положение и только представлялся джентльменом. В конце концов, он сказал миссис Гаррисон об убийстве, но теперь я не был вовсе уверен, что речь шла об убийстве, которое так занимало мои мысли.
— Надеюсь, что смогу быть вам полезен, — сказал я с профессиональной любезностью. Я положил перо и слегка склонил набок голову, давая понять, что я весь внимание.
Его руки сильно дрожали, когда он рассматривал свои ногти с неправдоподобным равнодушием.
— Да, это неприятное дело, поэтому, уверен, вы с ним справитесь.
Я отвесил небольшой поклон и сказал, что он слишком добр, или какую-то другую банальность, но он едва слышал мои слова. Несмотря на все его попытки изобразить модную для того времени апатию, он производил впечатление человека, который вот-вот задохнется, словно кто-то затянул ворот у него на шее. Он кусал губы, его взгляд блуждал по комнате.
— Сударь, — сказал я, — простите великодушно, но вы выглядите обеспокоенным. Могу я предложить вам бокал портвейна?
Мои слова, подобно пощечине, привели его в чувство, и он снова напустил на себя вид равнодушного франта.
— Полагаю, должны быть менее бесцеремонные способы, чтобы выведать у джентльмена о его несчастьях. Тем не менее я приму приглашение и выпью вина, невзирая на его сомнительное качество.
Отнюдь не из уважения к нему я позволил Бальфуру меня оскорблять. С опытом я постепенно понял, что знатным вельможам было крайне необходимо демонстрировать свое превосходство — даже не перед человеком, которого они наняли, чтобы уладить их личные дела, но перед профессией как таковой. Выпады Бельфура не следовало воспринимать персонально, так как они не были направлены против меня. Я также знал, что, если мне удавалось услужить такому человеку, память о своем неучтивом поведении часто заставляла его быть более щедрым и рекомендовать мои услуги знакомым. Поэтому я отбросил оскорбления мистера Бальфура, как медведь смахивает охотничьих собак, которые дразнят его, заманивая в ловушку. Я налил ему вина и занял свое место за столом.
Он сделал глоток.
— Я не обеспокоен, — заверил он меня. Если качество вина приятно удивило моего гостя, на что я, естественно, рассчитывая, то он не счел нужным сказать об этом.
— Я определенно утомлен, поскольку плохо спал этой ночью, и, — он сделал паузу и пристально на меня посмотрел, — я скорблю по отцу, не прошло и двух месяцев после его кончины.
Я принес извинения и, к своему удивлению, сообщил ему, что недавно тоже потерял отца.
Бальфур еще больше удивил меня, сказав, что ему известно о кончине моего отца.
— Ваш отец, сударь, и мой отец были знакомы. У них были общие дела. Когда у моего отца возникала необходимость обратиться к человеку, подобному вашему отцу…
Хотелось бы верить, что я не показал своего удивления, но не уверен, что мне это удалось. Моя фамилия вовсе не Уивер, а Лиенцо. Не многим было это известно, потому я никак не ожидал, что Бальфур знает, кто мой отец. Я не представлял, что еще могло быть известно ему обо мне, но не стал задавать никаких вопросов. Я только кивнул.
К этому моменту я совершенно потерял представление о том, что нужно этому человеку, так как он с абсолютной очевидностью не имел отношения к злосчастным событиям прошлой ночи. Пока я перебирал в уме всевозможные варианты, мне пришло на ум, что я где-то слышал об отце Бальфура. Я вспомнил, что о нем говорил мой отец. Он был лестного мнения об этом человеке, и, насколько я мог судить, они были больше, чем просто знакомые, хотя назвать их друзьями было бы большим преувеличением. Я вспомнил отца Бальфура, поскольку среди многочисленных людей, с которыми отец поддерживал деловые связи, это был редкий случай, когда он так близко сошелся с христианином. Но я не вспомнил, что мой отец был близко знаком с этим человеком, когда прочел в газетах о самоубийстве Майкла Бальфура. Тот был богатым коммерсантом и, как многие предприниматели, которые занимаются рискованными операциями, столкнулся с серьезными финансовыми трудностями. Можно сказать, его постиг полный крах: в результате серии неудачных сделок он потерял абсолютно все. Не имея мужества объявить кредиторам о своем банкротстве и признаться семье в том, что разорен, он повесился у себя на конюшие. Это произошло менее чем за сутки до смерти моего собственного отца.
— Значит, вы узнали о моих услугах через вашего отца? — спросил я Бальфура.
Это был неуместный вопрос, по крайней мере по мнению мистера Бальфура. Хотелось бы надеяться, что мой отец говорил обо мне, иговорил лестно, своим коллегам и деловым партнерам. К своему удивлению, мне хотелось, чтобы Бальфур знал обо мне от отца и проникся уважением к тому образу жизни, который я для себя избрал.
Но Бальфур мгновенно освободил меня от подобных иллюзий:
— Мне вас рекомендовали иначе. Я действительно раньше слышал ваше имя, но не придавал этому значения, как бывает, когда говорят о канатоходцах или каких-то зрелищах. Но недавно в кофейне я услышал, как один джентльмен говорил о вас. Его друг, некий сэр Оуэн Нетлтон, пользовался вашими услугами и счел вас компетентным, что немаловажно в наши дни. Тогда я подумал, что ваши услуги могли бы быть мне полезны.
Меня часто изумляло, как такой огромный город оказывался столь удивительно маленьким. Тысячи подобных совпадений происходили ежедневно, поскольку люди со сходными интересами и проблемами собирались в одних лондонских клубах, тавернах, кофейняхи кондитерских. Я действительно оказывал услуги сэру Оуэну Нетлтону. Его проблемы занимали мои мысли и в то утро, но об этом я расскажу чуть позже.
Бальфурзалпом допил вино и пристально посмотрел мне прямо в глаза, собрав всю свою энергию.
— Мистер Уивер, я буду с вами откровенен. Мой отец, сударь, был убит. Полагаю, тем же человеком или теми же людьми, что и ваш отец.
Я даже не знал, как наэто реагировать. Это правда, мой отец погиб, но не был убит. Два месяца тому назад пьяный кучер наехал на моего отца, когда тот переходил Треднидл-стрит. Обстоятельства происшествия были полны неопределенностей. Насколько беспечен был кучер? Мог ли отец не видеть повозки, начав переходить через дорогу? Можно ли было избежать несчастного случая? По определению мирового судьи, все эти вопросы остались без ответа. Кучер допустил халатность, но в его действиях не было злого умысла, и у него не было причин желать моему отцу вреда. Если бы при подобных обстоятельствах пострадал граф или член парламента, кучеру грозило бы по меньшей мере семь лет ссылки в колониях, но, поскольку под колеса попал всего лишь биржевой маклер-еврей, применятьвсю силу закона не сочли необходимым. После строгого предупреждения мировой судья отпустил кучера, на этом акт правосудия был завершен.
Я не разговаривал с отцом почти десять лет. Я ничего не знал о егоделах, и мне в голову не приходило, что его смерть могла быть результатом страшного убийства. Такая мысль, однако, пришла в голову дяде Мигелю, написавшему мне о своих подозрениях. Мне следовало устыдиться, что я ответил на его попытку обратиться за советом лишь формальным письмом, в котором отверг его подозрения как абсурдные. Отчасти я поступил так, не желая иметь дело с родственниками, а отчасти — зная, что по непонятным причинам дядя очень любил моего отца и не мог смириться с бессмысленностью его внезапной смерти. И вот снова мне говорят, что, вероятно, мой отец стал жертвой злоумышленного преступления, и снова оказывается, что мой добровольный уход из семьи не позволяет мне в это поверить.
Я заставил себя сохранять бесстрастность.
— Мой отец погиб в результате несчастного случая. — Бальфур знал о моей семье больше, чем мне было известно о его, что давало ему преимущество, поэтому я начал издалека, хотя мне пришлось себя сдерживать. — И если вы простите мою бесцеремонность, судя по газетам, смерть вашего отца наступила не вследствие убийства.
Бальфур поднял руку, словно предположение о самоубийстве можно было отогнать этим жестом.
— Мне известно, что писали газеты, — резко сказал он, брызжа слюной, — мне также известно заключение коронера, но поверьте, здесь что-то не так. Когда мой отец умер, открылось, что он обанкротился, хотя за несколько недель до этого он сам говорил мне, что получил огромные барыши на колебании цен, вызванном соперничеством между Банком Англии и «Компанией южных морей». Мне претила мысль, что он занимался куплей-продажей акций подобно, как бы это сказать, подобно людям вашего круга, Уивер, но он считал, что для человека с головой на плечах это занятие открывает огромные возможности. Поэтому как так случилось, что его финансы были настолько, — он замялся, подбирая подходящее выражение, — расстроены? По-вашему, это простое совпадение, что оба наших отца, люди с обширными связями, внезапно умирают при загадочных обстоятельствах с разницей в один день и обнаруживается, что финансовые дела моего отца в полном беспорядке?
Когда Бальфур говорил, на его лице отражалась целая буря эмоций: презрение, отвращение, неловкость и даже, как мне показалось, стыд. Я счел довольно странным, что человек, говоря о столь ужасном преступлении, не испытывал возмущения.
Однако его слова вызвали во мне волнение, которое я пытался преодолеть, размышляя над стоящими передо мной фактами.
— То, что вы мне рассказываете, никоим образом не свидетельствует об убийстве, — сказал я после некоторой паузы. — Я не вижу, как вы пришли к подобному заключению,
— Моего отца убили, а затем инсценировали самоубийство с тем, чтобы злодей или злодеи могли безнаказанно завладеть его деньгами, — сказал он таким тоном, словно открыл новый закон натурфилософии.
— Вы полагаете, его ограбили, а потом убили, чтобы скрыть ограбление?
— По сути, да, сударь. Именно так я считаю. Какой-то миг лицо Бальфура выражало апатичное удовлетворение. Потом он жадно посмотрел на опустевший стакан. Я тотчас наполнил его вином.
Я ходил взад и вперед по комнате, несмотря па ноющую боль в ноге из-за старой раны. Эта рана предрешила конец моей бойцовской карьеры.
— Какая связь между этими смертями в таком случае, сударь? Финансовое положение моего отца в полном порядке.
— А если что-то пропало? Вы даже этого не знаете, сударь.
Я действительно этого не знал, поэтому не стал отвечать на вопрос, который счел дерзким.
— В ваших интересах, чтобы я был с вами прям. Ваш отец умирает при страшных обстоятельствах и не оставляет никакого наследства, Вы выросли в ожидании богатства и привилегий, нисколько не сомневаясь, что будете вести беззаботную жизнь джентльмена. Теперь ваши мечты рухнули, и вы ищете способы доказать, что это не так.
Бальфур побагровел. Я подозреваю, он не привык, чтобы ему бросали вызов, тем более люди, подобные моей особе.
— Меня возмутили ваши слова, Уивер. Возможно, моя семья испытывает в данный момент трудности, но вам следует помнить, что я — джентльмен по рождению.
— Так же как и я, — сказал я, прямо смотря в его покрасневшие глаза.
Это был жестокий удар. Его род, как он прекрасно знал, не принадлежал к аристократии. Неопределенный титул «джентльмена» Он получил благодаря отцовским успехам на поприще табачной торговли, а не в силу родословной. Я вспомнил, что старый Бальфур наделал шуму среди авторитетных табачных коммерсантов тем, что пошел на конфликт с грузчиками. По сложившейся традиции докерам в порту платили скудное жалованье, и они извлекали дополнительный доход, потихоньку « перераспределяя» товар, который грузили. В отношении судов, перевозивших табак, процесс назывался «выуживанием». Докеры запускали руки в тюки, набирали табака сколько умещалось и потом перепродавали его. Это было что-то вроде санкционированного воровства. Купцам было давным-давно известно, что докеры крадут товар, несмотря на все предпринимаемые меры, поэтому они урезали жалованье и делали вид, что ничего не замечают.
Старый Балъфур, однако, сделал ложный шаг, наняв людей, которые следили за тем, чтобы докеры не воровали товар, и при этом отказался повысить жалованье. Докеры были в ярости. Они вскрыли несколько тюков с табаком и открыто растащили их содержимое. Старый Бальфур сдался, лишь когда собратья-купцы убедили его, что подобные меры могут привести к бунту и развалу всей отрасли.
То, что сын этого купца утверждал, будто он из благородной семьи, было абсурдно. Он не происходил даже из старой купеческой семьи. И поскольку в те времена, как, собственно, и ныне, существовало чисто английское отношение к богатому купечеству, было странно, что человек подобного происхождения утверждает, что он джентльмен. Моя реплика, что мы равны по происхождению, поставила его на место. Он заморгал, словно пытался отделаться от наваждения, раздраженно передернул плечами и успокоился.
— Я думаю, убийцы моего отца не случайно сделали так, чтобы его смерть выглядела как самоубийство, и теперь все стыдятся это обсуждать. Но я не стыжусь. Вы думаете, у меня за душой нет и пенни и я пришел к вам просить о помощи, как нищий. Но вы ничего обо мне не знаете. Я заплачу вам двадцать фунтов в неделю, чтобы вы расследовали это дело. — Он сделал паузу, чтобы я мог оценить, насколько велика предложенная сумма. — Я плачу за то, что вы раскроете правду об убийстве вашего собственного отца, но пусть это останется на вашей совести, я вам не судья.
Я всматривался в его лицо, ожидая увидеть — сам не знаю что, — может быть, неискренность, сомнения, страх. Я увидел лишь упрямую решимость. У меня не было больше сомнений, что он тот, за кого себя выдавал. Он был неприятным человеком, я понимал, что он мне чрезвычайно антипатичен, и был уверен, что он не испытывает симпатии ко мне, но я не мог отрицать, что его слова о смерти моего отца меня заинтересовали.
— Мистер Бальфур, кто-нибудь видел то, что вы называете инсценировкой самоубийства?
Он всплеснул руками, показывая, насколько глуп мой вопрос:
— Я понятия не имею, что думают другие.
— Вы слышали какие-нибудь разговоры, сударь? — продолжал я.
Он посмотрел на меня с изумлением, будто я говорил по-китайски:
— Какие разговоры? Вы полагаете, я могу иметь дело с людьми, которые обсуждают подобные вещи?
— Тогда я в замешательстве, — вздохнул я. — Как я могу найти преступника, если нет ни свидетелей, ни следов? Что именно вы хотите, чтобы я расследовал?
— Я ничего не знаю о вашей профессии, Уивер. Вы производите па меня впечатление бестолкового человека. Вам удавалось раньше отдавать людей правосудию. Как вы это делали, не знаю. Сделайте это сейчас.
Я улыбнулся вежливо, по, признаюсь, снисходительно:
— Да, сударь, мне приходилось отдавать людей правосудию — в тех случаях, когда личность злодея была установлена и мне вменялось найти его. Или же бывало так, что преступник оставался неизвестен, но свидетели докладывали об особых приметах — скажем, шрам над правым глазом и отсутствующий большой палец. Имея такие сведения, я могу задавать вопросы людям, которые, возможно, знают этого человека, и таким образом выяснить его имя, привычки и в конечном итоге место его нахождения. Если отталкиваться от вашего предположения, что делать на втором этапе? Где те люди, которым я мог бы задать вопросы?