Лисс Дэвид. Заговор бумаг

Глава 4

   Нa следующий день я ожидал визита сэра Оуэна в смятении чувств. Я был доволен, что мне удалось отыскать его бумажник так быстро, но меня тревожила смерть Джемми. Десятки раз я в мыслях возвращался к тому инциденту, спрашивая себя, была ли у меня другая возможность защитить свою жизнь, не убивая человека. Я не мог упрекнуть себя в том, что действовал слишком быстро или необдуманно, но все же был потрясен и крайне обеспокоен случившимся.
   Я по-прежнему не был уверен, что поступил правильно, позволив Кейт уйти: так, если бы мое имя всплыло в связи с инцидентом впоследствии, тот факт, что я не сообщил о нем своевременно, безусловно, свидетельствовал бы о моей вине. Однако было еще не поздно рассказать о происшедшем мировому судье. Я долгое время сам был вне закона и провел достаточно времени с закоренелыми преступниками, и я вовсе не хотел отправлять на виселицу женщину только потому, что это было бы наиболее целесообразно.
   Теперь, мой читатель, вы поймете, отчего заявление мистера Бальфура о том, что мой отец был убит, произвело на меня столь сильное впечатление. События предыдущей ночи обострили мою чувствительность. Потребовался целый час после ухода мистера Бальфура, чтобы принести мои чувства в порядок.
   И как раз когда я начал успокаиваться, миссис Гаррисон ввела в комнату сэра Оуэна. Я связался с ним рано утром, сообщив, что бумажник у меня, и он вошел ко мне в самом радужном настроении. Подойдя к столу — а я встал из-за стола, чтобы поприветствовать баронета, — он так сердечно похлопал меня по плечу, словно я был его партнером по карточной игре.
   — Отличная новость, Уивер, — сказал он, подпрыгивая от радости. — Поистине отличная новость. Это будут лучшие пятьдесят фунтов из всех, что мне довелось потратить.
   Я открыл ключом ящик стола, достал бумажник и протянул его сэру Оуэну. Он схватил его с такой жадностью, какую я наблюдал у тигров в Смитфилде, когда они рвали куски мяса в час кормления. То, как он отстегнул кожаную тесьму, скреплявшую страницы, и стал перебирать лежавшие там разрозненные бумаги, в самом деле напоминало жадность голодного человека. Я сел, старательно делая вид, что мне безразлично содержимое бумажника. Со стороны сэра Оуэна было неблагоразумно носить его с собой. Я заметил банкноты, которые он упоминал. Если бы Джемми или Кейт знали, что это такое, они не преминули бы воспользоваться ими в качестве наличных, но сэр Оуэн не был рад, что получил их в целости и сохранности. По мере того как сэр Оуэн приближался к концу, он становился все более и более обеспокоенным, перебирая страницы все с большим нетерпением. Его широкое лицо на глазах мрачнело и бледнело, пока на нем вовсе не осталось и следа радости.
   — Его здесь нет, — прошептал он, начав осмотр сначала. Он переворачивал страницы с такой поспешностью, что я удивился бы, если бы он вообще что-нибудь нашел. Я сомневаюсь, что он был способен что-либо увидеть, так как в панике просто перелистывал страницы. — Его нет, — повторил он. — Его и след простыл.
   Я не имел представления, что он, собственно, искал, но почувствовал беспокойство. Я полагал, что, как только баронет выйдет из комнаты со своим бумажником, моя миссия будет завершена. Похоже, дело принимало иной оборот.
   — Что пропало, сэр Оуэн?
   Он замер и пронзил меня ледяным взглядом. Я так привык видеть баронета веселым и жизнерадостным, что не мог представить, что он мог испытывать гнев, как любой другой человек. Суровость этого взгляда говорила о том, что он подозревает: я взял то, что он искал. На самом деле я лишь заглянул в бумажник, дабы удостовериться, что он принадлежит сэру Оуэну. Признаюсь, если бы вечер не закончился так плачевно, у меня, возможно, возник бы соблазн изучить содержимое повнимательней, и, возможно, я бы даже поддался этому соблазну, но следы крови на моих руках заставили меня оставаться безгрешным в других отношениях.
   Тем не менее под взглядом сэра Оуэна я почувствовал себя виновным. Такое чувство может испытывать только невинный человек, когда на него пристально смотрят. Это необъяснимая вещь. Сколько раз я. был действительно виновен, но при встрече со своими обвинителями я всегда был спокоен и уверен в себе. Теперь же под осуждающим взглядом сэра Оуэна я покраснел и занервничал, В конечном итоге я был ответственен за бумажник. Может быть, я что-то выронил? Может быть, я недостаточно тщательно обыскал комнату Кейт? В моем уме пронеслись десятки вариантов того, как я мог ошибиться.
   Сэр Оуэн отреагировал на это бессмысленное чувство вины. Его глаза сузились. Он встал, чтобы выглядеть более грозно.
   — Вы изволите водить меня за нос, сударь? — угрожающе прорычал он.
   Со своего места я чувствовал его кислое дыхание.
   Я почувствовал, как необоснованное чувство вины исчезло и мое лицо вспыхнуло от негодования. Теперь, когда обвинение прозвучало, я решил, что могу вести себя более дерзко. Однако я понимал, что моя репутация не выиграет оттого, что я позволю себе выплеснуть гнев, поэтому, успокоившись, я парировал обвинение сэра Оуэна:
   — Сэр, вы говорили, что пришли по рекомендации многих джентльменов. Попробуйте найти хоть одного, кто мог бы обвинить меня, что я обманул его в чем-то или как-то. Вы хотите уличить меня во лжи?
   Со всей скромностью могу сказать: несмотря на то что расцвет моих сил уже миновал и, конечно, я сейчас не тот, каким был, когда выступал на ринге, у меня сохранилась внушительная фигура. Сэр Оуэн отшатнулся. Он сделал шаг назад и опустил глаза. Он явно не собирался уличать меня во лжи.
   — Простите, мистер Уивер. Это все из-за того, что пропало нечто, представляющее для меня большую ценность, чем все содержимое этого бумажника, включая банкноты. — Он снова сел. — Возможно, это моя вина. Мне надо было объяснить, что именно следовало искать. — Он закрыл лицо руками.
   — Чего именно не хватает? — спросил я негромко. Сэр Оуэн смягчился, почти сник, и я решил, что будет благоразумно, если я смягчусь тоже.
   Он поднял голову, на его когда-то веселом лице было отчаяние.
   — Это пачка бумаг, сэр. — Он прочистил горло и попытался овладеть собой. — Бумаг личного характера.
   Я начал кое-что понимать:
   — Чего-нибудь еще недостает, сэр Оуэн?
   — Ничего важного. — Он медленно покачал головой. — Ничего, что бросалось бы в глаза.
   — Тот, кто рылся в вашем бумажнике, мог знать, что эти документы представляют для вас ценность?
   — Тот, кто достаточно хорошо меня знает, мог бы. И такой человек знал бы, что я не поскуплюсь, дабы их вернуть. — Он ненадолго задумался. — Но бумаг довольно много, и этому человеку пришлось бы прочитать их все. И, как я сказал, этот человек должен много знать о моей частной жизни.
   — Но, — размышлял я вслух, — тот, кто достаточно грамотен, чтобы понять ценность пачки частных писем, понял бы и ценность банкнот, которые оставались в вашем бумажнике. Каких-нибудь банкнот недостает?
   — Кажется, нет. Нет.
   — Не думаю, чтобы кто-то умышленно взял эти бумаги, — размышлял я. — Потому что кто станет красть бумаги, оставив на месте банкноты? Возможно, эти бумаги выпали? Возможно, они не были надежно закреплены внутри бумажника?
   Сэр Оуэн обдумывал это предположение какое-то время. На его лице вдруг появились морщины, а глаза покраснели.
   — Это возможно, — сказал он. — Не могу точно сказать, насколько бурно я себя вел с этой шлюхой, сами понимаете. А после того как она завладела моими вещами, она могла быть с ними неосмотрительна. Они, безусловно, могли выпасть.
   — Но вы думаете, это мало вероятно?
   — Мистер Уивер, мне необходимо получить эти бумаги назад. — Сэр Оуэн положил ногу на ногу, а потом поменял ноги местами. — Я заплачу вам еще пятьдесят фунтов, чтобы вы их нашли. Сто фунтов, если дело будет закончено в течение двадцати четырех часов.
   Я знал цену деньгам, но увидел еще большую для себя возможность. Если я смогу разрешить проблему сэра Оуэна, он не станет скупиться на похвалы и рекомендации.
   — Вы предложили мне пятьдесят фунтов за возврат вашего бумажника и его содержимого. Я еще не выполнил условия нашего договора. Я найду эти бумаги, сэр, и мы будем в расчете.
   Сэр Оуэн немного повеселел:
   — Вам, случайно, не удалось осмотреть место, где вы нашли бумажник или другие мои вещи?
   — Сударь, у меня не было на это времени. Боюсь, моя встреча с той женщиной прошла не совсем, как я рассчитывал.
   И я рассказал сэру Оуэну о том, что произошло в предыдущий вечер. Такое признание было опрометчивым, но я чувствовал; необходимость завоевать доверие баронета. И я также знал, что он понимает свою причастность к этому делу, поскольку меня нельзя было привлечь к наказанию, не разглашая секрета сэра Оуэна. Он слушал мой рассказ мрачно и сосредоточенно.
   — Боже мой! — выдохнул он. — Это серьезная дилемма. Вы понимаете, что эта шлюха должна молчать. Ей нельзя позволить втянуть вас в судебное разбирательство, а вам — упоминать мое имя. Вы понимаете, что этого нельзя допустить, — В его голосе слышалась возрастающая тревога. — Я не могу допустить, чтобы подобное когда-либо случилось…
   — Конечно, — сказал я, словно успокаивая ребенка. — Вы дали ясно понять, что конфиденциальность для вас чрезвычайно важна, и я сделаю все для ее сохранения. Пока что, я полагаю, мне удалось убедить Кейт, насколько важно держать язык за зубами и уехать из Лондона. С ее стороны не стоит опасаться неприятностей. — Я несколько приукрасил действительное положение, по в данный момент было важно рассеять тревогу баронета. У меня будет предостаточно времени, чтобы разобраться с Кейт Коул, если она ослушается. — Сейчас мы должны направить усилия на то, чтобы отыскать вашу вещь. Если эти бумаги выпали из бумажника или случайно затерялись среди других вещей, они все еще должны быть где-то в ее комнате.
   Сэр Оуэн тяжело вздохнул, и, увидев, что ему не по себе, я встал, чтобы предложить ему что-нибудь выпить.
   — Могу я предложить вам немного вина? Он воодушевился:
   — Боюсь, сэр, вино не поможет. У вас есть джин? Джина у меня не было. Я знал о коварстве джина от несчастных, с которыми по роду своих занятий мне приходилось сталкиваться ежедневно. Этот дешевый, безвкусный и крепкий напиток губил умы и тела тысяч жителей Лондона. Зная слабость своей натуры, я относился с подозрением к такому крепкому напитку. Вместо джина я предложил сэру Оуэну немного шотландского зелья, которое мой друг привез с родины. Сэр Оуэн нерешительно и с подозрительностью понюхал содержимое стакана, источавшее резкий солодовый запах. Я предупредил его о необычайной крепости напитка, но он только рассеянно кивнул, пробуя его на язык. Вкус вызвал в нем интерес, и он одним залпом выпил содержимое стакана.
   — Гадость, — сказал он, и его лицо одновременно выражало отвращение, удивление и удовольствие. — Шотландцы все-таки скоты. Но зелье производит действие. — Он налил себе еще.
   Я сел на свое место, внимательно изучая сэра Оуэна, пытаясь определить его настроение. Его возбуждение наполняло комнату подобно летнему зною. Мне хотелось его успокоить, но я не знал как. Я ничего не знал о пропавших документах, но предположил: баронет боится, что содержащаяся в них информация попадет не в те руки.
   — Сэр, — нерешительно начал я, — я хочу вернуть вам ваши личные бумаги. Не думаю, что все потеряно. Но, — я медлил, — нужно, чтобы я узнал их, увидев. Нужно, чтобы я мог сказать, что я нашел ваши бумаги, сэр. И что все они в целости и сохранности.
   — Вижу, мне придется вам открыться, мистер Уивер, — кивнул он. — Только по собственной глупости я оказался в подобном положении. Теперь я должен его исправить. Ничего не поделаешь. — Он собрался с духом. — Мне придется вам довериться.
   — Уверяю вас: я никому не открою вашу тайну. Он улыбнулся, показывая, что верит мне.
   — Мистер Уивер, вы обременяете себя такими новостями светской жизни, как свадьбы и прочее?
   Я покачал головой:
   — Боюсь, моя профессия не оставляет мне свободного времени для этого.
   — Тогда вы, вероятно, не слышали, что через два месяца я женюсь на единственной дочери Годфри Деккера, пивовара. Деккер — богатый человек и отдает за дочерью солидное приданое, но меня не волнуют ее деньги. Я женюсь по любви.
   Я деликатно кивнул в знак одобрения. Не хотел бы показаться циником, но, считая сэра Оуэна способным на разные чувства, я не был убежден, что он мог нежно любить.
   — Многие смотрят на это неодобрительно, — продолжал он, — поскольку моя последняя жена Анна скончалась менее года назад. Вы не должны думать, будто я не переживал и все еще не переживаю ее кончину. Я любил ее всей душой, но я чрезвычайно влюбчив и как вдовец страдал от одиночества, а Сара Деккер заставила меня снова испытать радость жизни и счастье. Смерть моей жены не совсем простое дело, сэр. Дело в том, что она умерла от болезни, которой заразил ее я. — Он сделал глубокий вдох и закончил свое объяснение: — Я в свою очередь заразился этой болезнью в результате любовного похождения.
   — Понимаю, — сказал я после небольшой паузы, просто чтобы что-то сказать и прервать молчание. Сэр Оуэн не был первым светским джентльменом в Лондоне, который заразил триппером свою собственную жену. Отказываюсь понимать, почему так много мужчин пренебрегает овечьими кишками, чтобы защитить себя от самых пагубных стрел Купидона.
   — Мне всегда помогали лекарства, которые прописывали врачи, но хрупкий организм Анны не справился с болезнью. Возможно, она не знала, что за болезнь у нее была, и слишком долго не обращалась за помощью.
   Я не смог подобрать нужные слова, и мне оставалось лишь ждать, когда он продолжит свой рассказ.
   — Я намериваюсь полностью изменить свое поведение, как только женюсь на Саре, — продолжил сэр Оуэн. Он шмыгнул носом, и мне показалось, что его глаза увлажнились от слез. — Я другой человек. Пропавшие бумаги это подтверждают. Это письма, мистер Уивер. Моя переписка с моей драгоценной Анной.
   В этих письмах я, пороча себя, недвусмысленно объясняю природу своего греха и выражаю горячее и искреннее желание исправиться. Человек, который прочтет эти письма, без труда поймет, какой болезнью она страдала и как ею заразилась. Я изо всех сил пытался скрыть эти сведения от Сары. Это молодая целомудренная девушка и исключительно чувствительная. Если она узнает о содержании писем, я боюсь, наши отношения будут порваны. Если бы письма попали в руки какому-то неразборчивому в средствах негодяю, я бы оказался в чрезвычайно затруднительном положении. — Он налил себе еще шотландского зелья. — Могу только надеяться, что письма не вскрыты. Они были завернуты в желтую ленту и скреплены восковой печатью с изображением треснувшего шиллинга. Если печать нарушена, для меня это самое ужасное известие на свете. — Он поднял стакан и залпом опустошил его. — Я не могу допустить, чтобы письма попали в руки такого человека, как Уайльд. Он изжарит меня на углях, прежде чем вернет мою собственность. Ваша же репутация, сэр, безупречна. Я полагаю, вы единственный человек в Лондоне, который, обладая одновременно и знаниями и честностью, способен вернуть мне то, что я потерял. Я поклонился сэру Оуэну:
   — Поскольку дело чрезвычайно деликатное, вы сделали правильно, что обратились ко мне, а не к Уайльду.
   — Как вы видите, я в ваших руках.
   — Как я — в ваших, — сказал я. — Вы знаете, что я замешан в убийстве человека. Таким образом, мы зависим друг от друга и не должны опасаться, что кто-то из нас поступит опрометчиво.
   Мои слова обнадежили его, а я, должен признаться, перестал мучаться, что дело не завершено. Я даже почувствовал что-то вроде облегчения. Если бы я вернул бумажник и его содержимое в целости, дело было бы кончено. Мне пришлось бы ждать, гадая, какие последствия повлечет смерть Джемми. То, что письма сэра Оуэна пропали, позволяло мне заниматься этим делом снова. Я не знал, принесет ли это мне пользу или нет, но, получив возможность действовать, я почувствовал себя более уверенно.
   — Я начну поиски этих писем безотлагательно, — сказал я сэру Оуэну, — и это дело будет для меня главным до тех пор, пока я не найду их. Как только у меня появятся новости, сэр, любого рода, я тотчас поставлю вас в известность.
   Сэр Оуэн перекатывал в руках стакан.
   — Благодарю вас, Уивер. Буду льстить себя надеждой, что вскоре увижу свои письма. Вы понимаете, сэр, что, если вам придется задавать вопросы кому-либо из этих проходимцев, вы не должны упоминать о содержании писем.
   — Естественно.
   — Как вы видите, мое счастье в ваших руках. — Он повернулся к окну и выглянул на улицу. — Сара такая милая девушка. И такая чувствительная.
   — Уверен, вы самый счастливый человек на свете. — Я знал, что сказал пустую банальность.
   Убедившись, что сэр Оуэн не может сообщить более ничего полезного, я проводил его и стал составлять план действий. Я решил, что самым правильным будет нанести визит в одно из неприятнейших заведений, где, как мне было известно, собирались темные вершители судеб преступного мира, чтобы обсудить свои делишки и облегчить душу в компании таких же подонков. Этим местом было питейное заведение, где посетители накачивались джином, — на Литтл-Уорнер-стрит неподалеку от Хокли-ин-зе-Хоул, — которое вызывало отвращение как своим видом, так и запахом, поскольку находилось так близко от зловонной сточной канавы, именуемой Флит-Дитч, что зачастую все помещение было пронизано зловонием отбросов и нечистот. У этого заведения не было названия, на вывеске над входом, сохранившейся от прежних хозяев, были едва видны две лошади, везущие повозку. Среди завсегдатаев заведение было известно как «Бесстыжая Молль», так как хозяйничала здесь любвеобильная полногрудая особа, которая боролась с возрастом при помощи избытка похоти и минимума одежды.
   Я вошел в «Бесстыжую Молль» задолго до наступления вечера, и посетителей было не так много, как в ночное время, когда беднота ищет утешения от горестей жизни в джине, который продавался почти задарма. Пары пенни хватало, чтобы самый несчастный утопил печали в пьяном забвении. Но днем здесь ошивался в основном случайный люд — мелкие воры или карманники, отдыхающие от работы, попрошайки, решившие потратить подаяние на выпивку, а не на пищу, поденщики, оставшиеся без работы, предпочитая бездумное оцепенение бездушному Лондону, которому было наплевать на то, что они голодают.
   По понедельникам и четвергам сюда также приходили посмотреть, как травят собаками привязанных быков. В другие дни здесь можно было встретить множество различных персонажей, характерных для Хокли-ин-зе-Хоул. В юности я был одним из них, поскольку до того, как заняться исключительно кулачным боем, выступал в труппе фехтовальщиков, которые демонстрировали публике за деньги благородное искусство самообороны. Теперь такое редко увидишь, но, когда я был молодым человеком, я маршировал по городу с другими бойцами,одетыми в оборванную, но уважаемую военную форму, под барабанную дробь, а мальчишки раздавали листки с описанием захватывающих моментов нашего представления. Выступая в обветшавшем открытом театре неподалеку от Оксфорд-стрит, я рисковал жизнью и здоровьем, меряясь силами с противником, демонстрируя свое искусство владения шпагой, когда каждый старался показать свое превосходство, не причинив другому серьезного вреда. Несмотря на то что мы щадили друг друга, обычно к концу представления я был в крови и в ранах; как воспоминание о тех подвигах у меня на теле до сих пор имеется множество шрамов. Когда импресарио спросил, не желаю ли я зарабатывать себе на жизнь кулачными боями, признаюсь, я пришел в восторг от перспективы такой легкой работы.
   Я увлекся воспоминаниями о тех ужасных временах, но питейное заведение быстро напомнило мне о том, какова была жизнь в этой части города. У «Бесстыжей Молль» почти не было окон, поскольку ее гости не хотели видеть окружающий их мир и у них было еще меньше желания, чтобы окружающие смотрели на них. Увидев Бесстыжую Молль, я изо всех сил постарался не обращать внимания на вонь. Она стояла у стойки, оживленно беседуя с изможденным карманником, — я знал его по имени, но никогда не искал более близкого знакомства. Они оба склонились над кучей бумаг, в которых я признал с того места, где находился, билеты нелегальной лотереи. Молль, подобно другим трактирщикам в этой части города, продавала билеты в своей таверне. Выигрыши были всегда крошечными, жеребьевка — мошеннической, а доход Молль получала приличный.
   Молль зачесывала волосы наверх, копируя модные прически благородных дам. На ней было платье с низким вырезом, открывавшее пышную, но морщинистую грудь. Количество краски на ее лице выдавало в ней женщину, верившую, будто эти неестественные и грубые цвета способны не обмануть, а ослепить, поскольку ее кожа напомнила мне сухую кору, готовую осыпаться с дерева. Несмотря на всю свою нелепость, Молль пользовалась популярностью и часто снабжала меня ценными новостями о жизни задворок и воровских притонов.
   При моем появлении карманник прервал беседу с Молль и нахмурился. До меня донеслись слова «Уивер, жид», но ничего больше я распознать не смог. Иногда было затруднительно установить свой статус среди подобной публики. Я имел немало друзей среди воров, но были и враги, и мне было хорошо известно, что их хозяин, Джонатан Уайльд, не поощрял дружеских отношений между своими подданными и мной. Я понял, что этот тип принял совет Уайльда близко к сердцу, потому что, как только я подошел к Молль, он одним махом прикончил свою пинту джина, влив в себя достаточное количество, чтобы лишить разума здорового мужчину, и растворился в темном углу таверны, где на набросанной соломе бедняк или несчастный всегда мог найти приют и проспаться после выпитого.
   — Бен Уивер! — воскликнула Молль, увидев меня, и, по обыкновению, слишком громко. — Стаканчик вина, красавчик? — Молль знала, что я не стану пить джин, и я с шутками согласился на стакан ее кислого вина, который только пригубил — из вежливости.
   — Удачи тебе, Молль, — сказал я, пока она рассеянно поглаживала мне руку своими шершавыми пальцами-сосисками. Получить что-либо от этой жешцины, не дав ей почувствовать, что она желанна, было невозможно. — Уверен, твое приятное общество способствует процветанию заведения.
   — Да, дела идут живо. Пении за стакан не так уж и много, но, знаешь, так приятно считать потом монетки. — Она легонько потянула за бант, скреплявший моиволосы. — Интересно, сколько нужно монеток, чтобы купить твое общество?
   — Не много, — сказал я с улыбкой, которая не сошла бы за убедительную, будь в помещении побольше света. — Но в данный момент я не располагаю временем.
   — Вечно ты спешишь, Бен. Нужно оставлять время для удовольствия.
   — Моя работа — мое удовольствие, Молль. Сама знаешь.
   — Это так неестественно, — заверила она меня воркующим голосом.
   — Какие новости, — спросил я таким тоном, словно это была самая натуральная реакция на ее кокетство, — что слышно?
   Не стану утверждать, что был удивлен, когда ее главной новостью явилось сообщение о смерти Джемми, поскольку слух об убийстве распространялся в темных лондонских кварталах с той же скоростью, что сифилис.
   — Его застрелили. Это точно. Ты его знал?
   — Мы встречались, — сказал я,
   — Не ахти какой мужичонка, на мой взгляд, но вряд ли заслужил, чтобы его пристрелили как собаку. Точно, как собаку. — Она почесала голову. — Хотя ума у него было немногим больше, чем у собаки. Это точно. И злющий он был. И нравились ему молоденькие. Молоденькие. Подумать только! А я думаю, такому ублюдку поделом подохнуть как собаке. — Она пожала плечами при этом замечании.
   — Кто его застрелил? — спросил я ровным голосом.
   — Одна шлюха. — Молль наклонилась ко мне и перешла на громкий шепот: — Ее зовут Кейт Коул. Джемми и Кейт кувыркались вместе, но если кому в кого стрелять, то все наоборот. Это он должен был ее кокнуть, а не она его. У нее были еще и другие парни. Говорят, она даже провела ночь или две с самим Уайльдом.
   — Она была девкой Уайльда?
   — А кто не был! Я и сама не раз давала этому великому человеку, но Джемми был крутого нрава. А если Уайльд хочет держать своих воришек в узде, он не должен допускать, чтобы они друг друга убивали. Не могу понять, как он решился на такое.
   — А что он сделал?
   — Да он на нее донес. Вот что он сделал. Уайльд сдал свою собственную шлюху. Теперь я понимаю, что он это делал не раз и часто с вором, который вышел из доверия. Но доносить на женщину, с которой ты трахался неделю назад, говорит об отсутствии… — она запнулась, подыскивая нужное слово, — манер, вот что я скажу. Теперь бедняжка сидит в Ньюгетской тюрьме. Интересно, когда ей достанется то, что достается всем женщинам, которые туда попадают? Все мужики там только и ждут развлечения. Я его получила сполна в свое время,
   Пока я слушалболтовню Молль, мои кишки сводила судорога; ведь если Кейт арестовали, она могла запросто проговориться обо мне. Несмотря на то что она не имела представления, кто я такой, она знала, что мне было нужно, и, обладай она хоть толикой сообразительности, поняла бы, что вещи, за которыми я охотился, были для нее спасением от виселицы.