Страница:
– Анной, подходит? Будешь, да? Согласна. Ну-ну. – Когда он отвернулся, она тут же забыла его лицо и стала разглядывать тех, кто вместе с ней стоял сегодня в кругу.
Девушка. Сзади нее – толстый мужчина, которому было очень жарко, молодой с круглыми холеными щеками. Он нисколько не смущался, даже что-то советовал девушке в спину и тяжело отдувался. Когда к ней подошел поп, она подняла брови. Была еще женщина с дочерью. На дочь все смотрели. Она была одета в синее, наверное, свое полудетское платье, которое ей очень шло. А мать ее Але не понравилась. Ей показалось, она все портит своим видом и поведением, словно издевается над собой и над всеми. Она насмешливо кривила губы, «мол, что за комедия», и как-то шутя отвечала священнику. И после священника она не останавливаясь что-то болтала дочери. «Зачем пришла?» – удивлялся каждый.
Потом женщин отвели за перегородку. Все разделись и, дрожа не от холода, а от волнения, стали поджидать попа. Все переглядывались между собой, а женщина спрашивала у дочери: «И что, это тоже снимать?» Поп в это время крестил младенца.
Когда он пришел, Аля ступила в третий таз, он налил ей на голову воды так, что потекло по волосам на спину. Некрасиво перекрестил. Аля уступила очередь другой. И когда она подняла повыше голову, чтобы все стекло, то увидела в верхнее окно, что на улице совсем побелело.
Аля одевалась. Ей стало свежо, сама того не замечая, она заулыбалась и в щели перегородки стала отыскивать Галю. Она уже уходила, а дочь все вытирала спину своей маме, и та опять насмешничала, и дочь стояла красная. «Не понимаю», – вслух подумала Аля, глядя на них.
Галя накинула ей пальто, и они быстро побежали через двор в другую церковь, где шла служба. Их всех впустили в боковую дверь, так как в церкви было полно народу и нельзя было пробиться с общего крыльца. Крещеные встали в первом ряду, как особенные.
Эта церковь была намного просторнее, красивее, выше. В ней блестело больше золота и присутствовали несколько священнослужителей. Начали причащаться. Аля вставала на носки и наблюдала, что ей предстоит… Она не могла сосредоточиться и все оглядывалась вокруг. Восторженные лица действовали на нее, ей самой искренне хотелось иметь такое же лицо. Улыбка сама сложилась у нее на губах, и она уже не отрывала взгляда от рук священника, который поил с ложки причащавшихся и подносил крест. Она подняла голову, чтобы рассмотреть его лицо (он стоял на возвышении), но успела заметить только черные круглые глазки, и тут же подошла ее очередь. Она быстро шагнула к нему, словно кто-то толкнул ее в спину. И нагнулась, повторив в точности движения всех, кто был впереди нее. Но священник медлил и как будто специально заставил ее разогнуться. Он твердо поглядел ей в глаза и вдруг зашипел: «Губы сотри…» – сам же тыльной стороной руки смазал ей помаду и тут же поднес и толкнул ложкой в губы, и она проглотила вино.
Это было так неожиданно, грубо. Глаза у Али заблестели. Она потеряла ориентировку, и ее отодвинули к стене. И уже оттуда ей вдруг попалось на глаза лицо той самой насмешливой женщины с дочерью, которая так раздражала ее недавно. И сейчас Аля похвалила ее: «Все правильно». И тотчас «сделала» себе такое же выражение.
Пробравшаяся к ней Галя не сразу узнала ее, так резко она изменилась.
Галя после службы вышла очень довольная, она еще раз выполнила свой радостный долг, став чьей-то крестной. Она записала себе это в заслуги и похвалила себя.
На обратном пути от жары, не смея расстегнуться на морозе, Галя все запахивала на себе платок, пальто и все ждала, когда Аля позовет ее на торжественный обед.
По дороге домой Галя, уже как своему человеку, рассказывала Але совсем неизвестные моменты из ее жизни как верующего человека. Она рассказывала, что часто ездит в монастырь, а позавчера ночевала у одной известной старицы-матушки и что всю ночь ей под иконами являлись лики святых, «оттого что спала она в Божьем месте». Но Аля ей не верила. Она чувствовала, что вот, висит крест, но не чувствовала никаких перемен.
Когда они приехали, мать приоткрыла маленькую щель из своей комнаты, разглядывая, кто пришел, не здороваясь и думая, что она никому не заметна и что делает она это тайно. Эти хитрости Алю тотчас неприятно поразили, и сработала ее обычная реакция – она резко отвернулась.
Галя засуетилась, спрашивая тапочки, еще не сняв пальто. Она волновалась. Аля спохватилась, что одним из условий обеда было позвать мать к столу. Тогда она повернулась и, пересиливая себя, громко сказала, вглядываясь в щель:
– Мама! Это Галя. Переоденься и выходи к нам, будем обедать.
– Очень приятно, – откликнулась мать, закивала, сжимая рубашку на горле. – Это та самая Галя?.. – Хотя она в первый раз слышала о Гале.
– Ах, какая приятная женщина! – завосторгалась Галя и, понизив голос, сказала: – Тебе надо с ней помириться.
Они втроем дружно сдвинули к окну стол в светлой большой Алиной комнате. Постелили даже скатерть. Мать не понимала, по какому случаю собрались, но с готовностью подыгрывала и не спрашивала, боясь раздражать дочь.
Она по приказанию дочери переоделась в яркое, шелковое летнее платье. Оно трогало своим несоответствием с холодной погодой. Мать надушилась старыми духами, накрасила губы и гладко расчесала волосы, разделив голову пробором на две половины. (Прическу эту она завела себе с шестнадцати лет.)
Галя обманывалась – она радовалась, что все так мирно, тихо, оттого, что она присутствует здесь. Совсем недавно она хотела защищать мать подруги, но, сравнив их, когда они стояли рядом, растерялась. «С такими людьми нельзя веселиться», – вдруг почему-то подумала Галя.
Выпили… Мамино лицо пошло красными пятнами, стало агрессивным. Она вдруг заметила, что ей никто не предлагает ничего вкусного.
– А что ж, и мне можно было бы положить, – она указывала на свою тарелку… Потом заметила, что Галя играет ее старой рюмкой, и, не в силах уже сдержаться, но крайне ласковым и притворным голосом заговорила:
– Вы не болтайте рюмкой-то… Она стоять должна, что тут такого?..
За столом завязался разговор, который привел к тому, что Аля осталась у себя в комнате, а крестная, как и хотела, увела мать для примирительной и ознакомительной беседы, составив в своей голове ряд тем, на которые они поговорят.
Оставшись одна, Аля закрылась и стала переодеваться в домашнее. Сняв кофту, она увидела и вспомнила про крест, купленный ею в церкви, и поглядела в зеркало, как он смотрится на ней. Ей было жалко снимать, но и носить его она не могла.
На руке она рассмотрела, как грубо сделан крест, и он показался ей чересчур толстым, но все равно она не могла его оставить где-нибудь в ящике стола. Она положила его в сумку, в отсек, куда прятала важные бумаги, чтобы никто не заметил на работе. И чтобы также оправдаться перед Богом (непонятным, с сегодняшнего дня появившимся в ее жизни), она произнесла про себя: «Я ношу сумку с собой везде, на работу, а больше никуда и не хожу, так что он всегда будет со мной».
Она нагрела чайник и стала ожидать всех к чаю. Никто не возвращался, и Аля легла на диван у окна. Она не выспалась и быстро задремала. И тут же ей приснился, верно, под влиянием церкви, бородатый мужик в овчинной коричневой и ободранной шубе, с очень грозным лицом. Лет ему было сорок. Он стоял у кирпичной стены и глядел в упор. И вдруг, ничего не говоря, он взлетел метра на два от земли и повис в воздухе. Аля ахнула. Мужик висел, раздвинув руки и распластав подол шубы, как на воде. Он висел лицом, ладонями, животом вниз и опять же в упор смотрел и хмурился. Всю его фигуру колыхал ветер, шевелил бороду и челку на лбу.
В это время беседа двух женщин приближалась к самой кульминации. Старуха посадила Галю напротив – на маленький полированный табурет. «Ну, если она со мной так хочет поговорить…» – думала она, тут же проникнув в замысел Гали. Сама она села в свою провалившуюся кровать на одеяло. Мать упиралась двумя крепкими и полными руками в края кровати, не шевелилась, а только гневно подергивала плечами.
– Ну вот, оглядитесь, как я тут живу, – начала она несколько плаксивым голосом. – Вы чувствуете, как дует от балкона, самая холодная комната! – сказала она, изобразив крайнее чувство неприкаянности на лице.
Галя огляделась. Комната была узкая и темная оттого, что громоздкая старая мебель была расставлена в ней неправильно и только загромождала ее.
На полу была постелена ярко-зеленая с красными полосками ковровая дорожка. Стояли тумбочка со старым телевизором, большой многостворчатый шкаф, старая радиола, вторая кровать – мужа; фотографический портрет мужа был прислонен к стене у кровати. На столике лежали газеты и тетрадки.
– Хожу на кухню греться, там можно и чай попить; но когда нет Али. Она раздражается и кричит на меня, на старую мать! А сколько я для нее сделала. И ведь все, что есть у нее, это я дала! Только вы ей ничего не говорите.
– Я не скажу, – сказала Галя, более того, она тут же проговорилась: – Мы сегодня с ней ходили в церковь, креститься, и я думаю, ваши отношения поменяются. И вы тоже должны быть сдержаннее… – Сказав это, Галя испугалась, но тут же, посмотрев на мать, поняла, что нельзя не сказать. Что она – хочет добра. И что Галя тоже хочет добра. Так что все правильно.
– Покрестилась? – вдруг нахмурившись, спросила мать. – Зачем? А вдруг кто узнает!
Галя твердо:
– Ну и что.
Да ну вас! – махнула старуха с этаким пренебрежением. – Это, конечно, вы придумали? – Она тут же разгадала в Гале верующую, но даже не задумалась о том, что обижает ее. – Господи, и чем же они занимаются?!
Галя сделала крайне оскорбленное лицо и хотела что-то сказать, но старуха перебила ее громким голосом:
– Вот послушайте меня…
– Нет, – возразила Галя, – вы должны сначала понять…
– Вот вы послушайте меня, – перебивая, начала мать, – с Алей я уже все поняла. Вы ей не нужны. – Здесь Галя замерла. – Ей никто не нужен уже. Вот у нее никого нет и ей не надо. Она такая же, как ее отец, тяжелый характер, несостоявшаяся, должности никакой не занимает. Послушайтесь меня, бросьте!.. Все от нее шарахаются, даже сын ушел!
– А что же с ней будет, если я ее брошу, кому она тогда будет нужна! – Галя задрожала, принимая на себя такую миссию.
– Да заболеет и умрет, – просто сказала мать.
Галя всего-навсего думала, что без нее Але будет очень плохо и одиноко. Она вздрогнула:
– Да что же вы такое говорите?
– А вот увидите, все будет так. Она слабая.
– Да как же я, зная это, могу ее оставить? Как я буду жить потом после этого… если все случится… как вы говорите? – стараясь укорить и призвать к состраданию, спросила Галя.
– А что, вы лучше о себе думайте, вот как сын ее! Да зачем вам это надо, уж берегите себя. У вас не лучше… И вы так же забудете свою вину. Все забывается. Вы понимаете. Человек как бы со временем черствеет, что ли. Он становится жестокий. – Она произнесла все это мягко и с сожалением. – Так что живите, как вам удобнее. Это и будет лучший поступок. Это я вам говорю, потому что хочу вам добра.
– Да нет! Как же я смогу потом почерстветь?.. После всего.
– Вот мне муж часто снится… Уже несколько раз приходил ко мне, – очень спокойно сказала мать, подняв блестящие глазки к потолку.
–Ну?
– Ничего не говорит. Приходит, и все.
– Куда приходит?
– Ну вот ко мне в комнату. Я сплю, смотрю, дверь открывается, и он входит и молчит. И хотела бы с ним поговорить, но так разволнуюсь, что просыпаюсь и ничего не успеваю.
– Ну и как он выглядит? – спросила Галя.
– Хорошо выглядит. Побрит, молодой, в хорошем костюме. Они помолчали. Мать сказала, перейдя на плаксивый панический тон:
– Вот кому сказать! Как дочь относится ко мне, хуже, чем к собаке; когда она здесь, я выйти никуда не могу!.. Она даже этому Анрику подносит чай, а матери жалеет. А Анри натуральный идиот, самый настоящий идиот! Не успеет в дом зайти, дверь закрыть, сразу же ему чай подавай, а от меня она всю еду прячет. Пред вами ей неудобно вид показывать, а так мы питаемся отдельно. Я даже и не знала, что она вдруг меня позовет. – Мать пожала плечами и заулыбалась.
ЧАСТЬ 3
ЧАСТЬ 4
Девушка. Сзади нее – толстый мужчина, которому было очень жарко, молодой с круглыми холеными щеками. Он нисколько не смущался, даже что-то советовал девушке в спину и тяжело отдувался. Когда к ней подошел поп, она подняла брови. Была еще женщина с дочерью. На дочь все смотрели. Она была одета в синее, наверное, свое полудетское платье, которое ей очень шло. А мать ее Але не понравилась. Ей показалось, она все портит своим видом и поведением, словно издевается над собой и над всеми. Она насмешливо кривила губы, «мол, что за комедия», и как-то шутя отвечала священнику. И после священника она не останавливаясь что-то болтала дочери. «Зачем пришла?» – удивлялся каждый.
Потом женщин отвели за перегородку. Все разделись и, дрожа не от холода, а от волнения, стали поджидать попа. Все переглядывались между собой, а женщина спрашивала у дочери: «И что, это тоже снимать?» Поп в это время крестил младенца.
Когда он пришел, Аля ступила в третий таз, он налил ей на голову воды так, что потекло по волосам на спину. Некрасиво перекрестил. Аля уступила очередь другой. И когда она подняла повыше голову, чтобы все стекло, то увидела в верхнее окно, что на улице совсем побелело.
Аля одевалась. Ей стало свежо, сама того не замечая, она заулыбалась и в щели перегородки стала отыскивать Галю. Она уже уходила, а дочь все вытирала спину своей маме, и та опять насмешничала, и дочь стояла красная. «Не понимаю», – вслух подумала Аля, глядя на них.
Галя накинула ей пальто, и они быстро побежали через двор в другую церковь, где шла служба. Их всех впустили в боковую дверь, так как в церкви было полно народу и нельзя было пробиться с общего крыльца. Крещеные встали в первом ряду, как особенные.
Эта церковь была намного просторнее, красивее, выше. В ней блестело больше золота и присутствовали несколько священнослужителей. Начали причащаться. Аля вставала на носки и наблюдала, что ей предстоит… Она не могла сосредоточиться и все оглядывалась вокруг. Восторженные лица действовали на нее, ей самой искренне хотелось иметь такое же лицо. Улыбка сама сложилась у нее на губах, и она уже не отрывала взгляда от рук священника, который поил с ложки причащавшихся и подносил крест. Она подняла голову, чтобы рассмотреть его лицо (он стоял на возвышении), но успела заметить только черные круглые глазки, и тут же подошла ее очередь. Она быстро шагнула к нему, словно кто-то толкнул ее в спину. И нагнулась, повторив в точности движения всех, кто был впереди нее. Но священник медлил и как будто специально заставил ее разогнуться. Он твердо поглядел ей в глаза и вдруг зашипел: «Губы сотри…» – сам же тыльной стороной руки смазал ей помаду и тут же поднес и толкнул ложкой в губы, и она проглотила вино.
Это было так неожиданно, грубо. Глаза у Али заблестели. Она потеряла ориентировку, и ее отодвинули к стене. И уже оттуда ей вдруг попалось на глаза лицо той самой насмешливой женщины с дочерью, которая так раздражала ее недавно. И сейчас Аля похвалила ее: «Все правильно». И тотчас «сделала» себе такое же выражение.
Пробравшаяся к ней Галя не сразу узнала ее, так резко она изменилась.
Галя после службы вышла очень довольная, она еще раз выполнила свой радостный долг, став чьей-то крестной. Она записала себе это в заслуги и похвалила себя.
На обратном пути от жары, не смея расстегнуться на морозе, Галя все запахивала на себе платок, пальто и все ждала, когда Аля позовет ее на торжественный обед.
По дороге домой Галя, уже как своему человеку, рассказывала Але совсем неизвестные моменты из ее жизни как верующего человека. Она рассказывала, что часто ездит в монастырь, а позавчера ночевала у одной известной старицы-матушки и что всю ночь ей под иконами являлись лики святых, «оттого что спала она в Божьем месте». Но Аля ей не верила. Она чувствовала, что вот, висит крест, но не чувствовала никаких перемен.
Когда они приехали, мать приоткрыла маленькую щель из своей комнаты, разглядывая, кто пришел, не здороваясь и думая, что она никому не заметна и что делает она это тайно. Эти хитрости Алю тотчас неприятно поразили, и сработала ее обычная реакция – она резко отвернулась.
Галя засуетилась, спрашивая тапочки, еще не сняв пальто. Она волновалась. Аля спохватилась, что одним из условий обеда было позвать мать к столу. Тогда она повернулась и, пересиливая себя, громко сказала, вглядываясь в щель:
– Мама! Это Галя. Переоденься и выходи к нам, будем обедать.
– Очень приятно, – откликнулась мать, закивала, сжимая рубашку на горле. – Это та самая Галя?.. – Хотя она в первый раз слышала о Гале.
– Ах, какая приятная женщина! – завосторгалась Галя и, понизив голос, сказала: – Тебе надо с ней помириться.
Они втроем дружно сдвинули к окну стол в светлой большой Алиной комнате. Постелили даже скатерть. Мать не понимала, по какому случаю собрались, но с готовностью подыгрывала и не спрашивала, боясь раздражать дочь.
Она по приказанию дочери переоделась в яркое, шелковое летнее платье. Оно трогало своим несоответствием с холодной погодой. Мать надушилась старыми духами, накрасила губы и гладко расчесала волосы, разделив голову пробором на две половины. (Прическу эту она завела себе с шестнадцати лет.)
Галя обманывалась – она радовалась, что все так мирно, тихо, оттого, что она присутствует здесь. Совсем недавно она хотела защищать мать подруги, но, сравнив их, когда они стояли рядом, растерялась. «С такими людьми нельзя веселиться», – вдруг почему-то подумала Галя.
Выпили… Мамино лицо пошло красными пятнами, стало агрессивным. Она вдруг заметила, что ей никто не предлагает ничего вкусного.
– А что ж, и мне можно было бы положить, – она указывала на свою тарелку… Потом заметила, что Галя играет ее старой рюмкой, и, не в силах уже сдержаться, но крайне ласковым и притворным голосом заговорила:
– Вы не болтайте рюмкой-то… Она стоять должна, что тут такого?..
За столом завязался разговор, который привел к тому, что Аля осталась у себя в комнате, а крестная, как и хотела, увела мать для примирительной и ознакомительной беседы, составив в своей голове ряд тем, на которые они поговорят.
Оставшись одна, Аля закрылась и стала переодеваться в домашнее. Сняв кофту, она увидела и вспомнила про крест, купленный ею в церкви, и поглядела в зеркало, как он смотрится на ней. Ей было жалко снимать, но и носить его она не могла.
На руке она рассмотрела, как грубо сделан крест, и он показался ей чересчур толстым, но все равно она не могла его оставить где-нибудь в ящике стола. Она положила его в сумку, в отсек, куда прятала важные бумаги, чтобы никто не заметил на работе. И чтобы также оправдаться перед Богом (непонятным, с сегодняшнего дня появившимся в ее жизни), она произнесла про себя: «Я ношу сумку с собой везде, на работу, а больше никуда и не хожу, так что он всегда будет со мной».
Она нагрела чайник и стала ожидать всех к чаю. Никто не возвращался, и Аля легла на диван у окна. Она не выспалась и быстро задремала. И тут же ей приснился, верно, под влиянием церкви, бородатый мужик в овчинной коричневой и ободранной шубе, с очень грозным лицом. Лет ему было сорок. Он стоял у кирпичной стены и глядел в упор. И вдруг, ничего не говоря, он взлетел метра на два от земли и повис в воздухе. Аля ахнула. Мужик висел, раздвинув руки и распластав подол шубы, как на воде. Он висел лицом, ладонями, животом вниз и опять же в упор смотрел и хмурился. Всю его фигуру колыхал ветер, шевелил бороду и челку на лбу.
В это время беседа двух женщин приближалась к самой кульминации. Старуха посадила Галю напротив – на маленький полированный табурет. «Ну, если она со мной так хочет поговорить…» – думала она, тут же проникнув в замысел Гали. Сама она села в свою провалившуюся кровать на одеяло. Мать упиралась двумя крепкими и полными руками в края кровати, не шевелилась, а только гневно подергивала плечами.
– Ну вот, оглядитесь, как я тут живу, – начала она несколько плаксивым голосом. – Вы чувствуете, как дует от балкона, самая холодная комната! – сказала она, изобразив крайнее чувство неприкаянности на лице.
Галя огляделась. Комната была узкая и темная оттого, что громоздкая старая мебель была расставлена в ней неправильно и только загромождала ее.
На полу была постелена ярко-зеленая с красными полосками ковровая дорожка. Стояли тумбочка со старым телевизором, большой многостворчатый шкаф, старая радиола, вторая кровать – мужа; фотографический портрет мужа был прислонен к стене у кровати. На столике лежали газеты и тетрадки.
– Хожу на кухню греться, там можно и чай попить; но когда нет Али. Она раздражается и кричит на меня, на старую мать! А сколько я для нее сделала. И ведь все, что есть у нее, это я дала! Только вы ей ничего не говорите.
– Я не скажу, – сказала Галя, более того, она тут же проговорилась: – Мы сегодня с ней ходили в церковь, креститься, и я думаю, ваши отношения поменяются. И вы тоже должны быть сдержаннее… – Сказав это, Галя испугалась, но тут же, посмотрев на мать, поняла, что нельзя не сказать. Что она – хочет добра. И что Галя тоже хочет добра. Так что все правильно.
– Покрестилась? – вдруг нахмурившись, спросила мать. – Зачем? А вдруг кто узнает!
Галя твердо:
– Ну и что.
Да ну вас! – махнула старуха с этаким пренебрежением. – Это, конечно, вы придумали? – Она тут же разгадала в Гале верующую, но даже не задумалась о том, что обижает ее. – Господи, и чем же они занимаются?!
Галя сделала крайне оскорбленное лицо и хотела что-то сказать, но старуха перебила ее громким голосом:
– Вот послушайте меня…
– Нет, – возразила Галя, – вы должны сначала понять…
– Вот вы послушайте меня, – перебивая, начала мать, – с Алей я уже все поняла. Вы ей не нужны. – Здесь Галя замерла. – Ей никто не нужен уже. Вот у нее никого нет и ей не надо. Она такая же, как ее отец, тяжелый характер, несостоявшаяся, должности никакой не занимает. Послушайтесь меня, бросьте!.. Все от нее шарахаются, даже сын ушел!
– А что же с ней будет, если я ее брошу, кому она тогда будет нужна! – Галя задрожала, принимая на себя такую миссию.
– Да заболеет и умрет, – просто сказала мать.
Галя всего-навсего думала, что без нее Але будет очень плохо и одиноко. Она вздрогнула:
– Да что же вы такое говорите?
– А вот увидите, все будет так. Она слабая.
– Да как же я, зная это, могу ее оставить? Как я буду жить потом после этого… если все случится… как вы говорите? – стараясь укорить и призвать к состраданию, спросила Галя.
– А что, вы лучше о себе думайте, вот как сын ее! Да зачем вам это надо, уж берегите себя. У вас не лучше… И вы так же забудете свою вину. Все забывается. Вы понимаете. Человек как бы со временем черствеет, что ли. Он становится жестокий. – Она произнесла все это мягко и с сожалением. – Так что живите, как вам удобнее. Это и будет лучший поступок. Это я вам говорю, потому что хочу вам добра.
– Да нет! Как же я смогу потом почерстветь?.. После всего.
– Вот мне муж часто снится… Уже несколько раз приходил ко мне, – очень спокойно сказала мать, подняв блестящие глазки к потолку.
–Ну?
– Ничего не говорит. Приходит, и все.
– Куда приходит?
– Ну вот ко мне в комнату. Я сплю, смотрю, дверь открывается, и он входит и молчит. И хотела бы с ним поговорить, но так разволнуюсь, что просыпаюсь и ничего не успеваю.
– Ну и как он выглядит? – спросила Галя.
– Хорошо выглядит. Побрит, молодой, в хорошем костюме. Они помолчали. Мать сказала, перейдя на плаксивый панический тон:
– Вот кому сказать! Как дочь относится ко мне, хуже, чем к собаке; когда она здесь, я выйти никуда не могу!.. Она даже этому Анрику подносит чай, а матери жалеет. А Анри натуральный идиот, самый настоящий идиот! Не успеет в дом зайти, дверь закрыть, сразу же ему чай подавай, а от меня она всю еду прячет. Пред вами ей неудобно вид показывать, а так мы питаемся отдельно. Я даже и не знала, что она вдруг меня позовет. – Мать пожала плечами и заулыбалась.
ЧАСТЬ 3
Возвращение к первой подруге, Елене.
Сцена за занавеской
Женщины поднимались в лифте. Аля была одета совсем небрежно, а в ее раскрывшейся сумочке Лена увидела ломтик ссохшегося лимона между страницами книги. Аля любила пить чай обязательно с лимоном, и, когда он у нее был, она возила его с собой, даже по половинкам. Лена покачала головой, оглядела ее и спросила:
– Что же ты никак не приоденешься? Все хуже и хуже. – Она пошевелила пальцами в карманах своего пальто.
Аля вздохнула, придумывая ответ:
– Нет средств, – сказала она и посмотрела в потолок, потому что знала, что иногда ее взгляд почему-то вызывает сочувствие.
– Понятно. – Лена взяла ее за руку выше локтя и вывела из лифта.
Лена включила свет в маленьком коридорчике. Сразу со всех сторон прямо в лицо полетели мухи. Это были редкостные зимние мухи, расплодившиеся в квартире от тепла и духоты. Лена сняла с себя короткую шинель и увидела, что Аля не раздевается и думает о чем-то нехорошем.
– Что стоишь? – Лена толкнула ее. Аля сняла перчатки, погляделась в овальное зеркало, повешенное очень высоко, не для ее роста, сняла пальто, не вешая.
– Идем, – сказала Лена, взяв его у Али из рук, и, вся подавшись вперед, пошла в темную комнату. Аля старалась идти не за ней, а по стенке, вернее в темноте. Достигнув штор, плотных на ощупь, края покрывали пол, Лена отогнула их, уложила, утрамбовала на подоконнике пальто и позвала за занавеску Алю. Они присели, уперевшись носками в пол.
– Я скажу, оставь меня. Оставь, пожалуйста. Замолчи, не подходи ко мне, можешь со мной не разговаривать… – шепотом сказала Аля, схватившись за шею.
– Что такое? – переспросила Лена.
– Это я скажу… матери, а потом сделаю паузу и продолжу, глядя ей прямо в глаза, хотя это так бессмысленно, потому что она… такая примитивная, состоит из одних хитростей, но жизнь-то она мне попортила. Я скажу, не мучь меня… – Аля повернула к ней свое худое личико и опять задумалась, не кончив фразы.
Через некоторое время она опять прошептала:
– А ты слышишь, что-то пищит? Слышишь?
Лена приглядывалась.
– Это часы, – сказала она. – На столе. Они перестали ходить, но начали вот так… – Лена опять с трудом подбирала слова, при этом не делая жестов, не меняя напряженного выражения лица и неудобной позы. – Их надо встряхнуть, – заключила она, но для этого надо было выходить из-за занавески; осторожность и волнение охватили Лену, и она осталась тихо стоять рядом с подругой. Но теперь ее стал мучить писк, о котором напомнила Аля.
Вдруг в прихожей что-то грохнуло, сквозь дырки занавесей они увидели желтый свет, и обе женщины схватились друг за друга, как бы боясь, чтобы одна из них не выбежала наружу. И вскоре стало– отчетливо слышно, что там кто-то не один. Ударились об пол упавшие сапоги, и разговорчивая Аля подивилась, что все это проделывалось без единого звука, молча, как-то тайно.
А потом она услышала вздохи, глубокие и тяжелые. Свет эти люди не зажигали и вошли в комнату совсем близко к занавескам.
Але с каждой секундой становилось все тяжелей и тяжелей стоять и сохранять тихое дыхание, и теперь уже не приходило в голову, что можно опять присесть на подоконник. Она услышала, как кто-то по-мужски ударяет пятками по полу. «Ведь женщина не может ходить и бить ногами в пол с такой силой», – пронеслось в ее голове. Она со стыдом заглянула в дырку в занавеси и сразу увидела поблескивание предметов на круглом столе; переведя глаза, Аля заметила женщину на стуле у стены с открытым свежим лицом, насколько можно было судить в сумерках комнаты. Она приглаживала, видимо, с мороза застывшей плоской ладонью и без того гладкие, зачесанные назад и собранные в пук густые красивые волосы. Теперь она выпрямилась на стуле, положила руки на плотно сжатые колени и ясным взглядом стала наблюдать за тем, вторым.
Второй и был Ленин жених, и он никак не мог усесться, похаживал, демонстрируя малый рост, казавшиеся на нем «полуигрушечными» брюки, где все как на настоящих, только очень широкие; а рубашка, наоборот, облепляя его грудь, сковывала его круглые плечи и тонкие руки; пятки его как-то особенно стучали об пол…
Вот он шумно вздохнул, мучаясь фальшивой тишиной и одиночеством, привалился к покачнувшемуся буфету. Там что-то задрожало.
Мать Лены негромко засмеялась, наклоняя гладко убранную красивую голову, прищурила глаза. Аля машинально отшатнулась от шторы – вдруг прищур относился к ней?
По легкости шагов Аля поняла, что поднялась женщина. Прошла в следующую комнату с распахнутыми дверями. Она зашумела чем-то и подошла к высокому старому фортепьяно, стоящему в глубине комнаты. Она открыла его крышку.
Свет в эту комнату проникал только узкой полоской – она доходила до самых ножек стула, на который села мать. Время пришло, у нее отогрелись руки, и она стала небрежно наигрывать что-то такое грустное, щемящее. Все это доносилось из темноты, и видны были силуэты вещей и покачивающаяся в такт прекрасная голова женщины.
«Боже. Как же?» – очень членораздельно произнесла Аля из самого своего детского сердца и примолкла, так как Ленин жених отошел от .шкафа, встав на ту самую перекладину, что разделяет комнаты. И было видно по всему его нерешительному виду, на его молодую душу действовали эти, и правда, красивые звуки. Он вытянул маленькие ладони из карманов серых брюк и заслушался.
Она продолжала играть, но уже совсем небрежно и стала оглядываться на него бессмысленными глазами.
Жених отошел к ней в комнату, попадая ногами в скрипучие места в полу. Она бросила играть, убрала руки с инструмента как-то слишком рано.
Аля тут же села на подоконник на мягкие пальто и поглядела на Лену. Та не поворачивалась. Аля взяла ее за локоть и пожала его несколько раз, мол, «не смотри». Лена медленно пошевелилась, повернула лицо. Из глаз у нее катились две черные слезы, оставляя за собой борозды.
– Что же ты никак не приоденешься? Все хуже и хуже. – Она пошевелила пальцами в карманах своего пальто.
Аля вздохнула, придумывая ответ:
– Нет средств, – сказала она и посмотрела в потолок, потому что знала, что иногда ее взгляд почему-то вызывает сочувствие.
– Понятно. – Лена взяла ее за руку выше локтя и вывела из лифта.
Лена включила свет в маленьком коридорчике. Сразу со всех сторон прямо в лицо полетели мухи. Это были редкостные зимние мухи, расплодившиеся в квартире от тепла и духоты. Лена сняла с себя короткую шинель и увидела, что Аля не раздевается и думает о чем-то нехорошем.
– Что стоишь? – Лена толкнула ее. Аля сняла перчатки, погляделась в овальное зеркало, повешенное очень высоко, не для ее роста, сняла пальто, не вешая.
– Идем, – сказала Лена, взяв его у Али из рук, и, вся подавшись вперед, пошла в темную комнату. Аля старалась идти не за ней, а по стенке, вернее в темноте. Достигнув штор, плотных на ощупь, края покрывали пол, Лена отогнула их, уложила, утрамбовала на подоконнике пальто и позвала за занавеску Алю. Они присели, уперевшись носками в пол.
– Я скажу, оставь меня. Оставь, пожалуйста. Замолчи, не подходи ко мне, можешь со мной не разговаривать… – шепотом сказала Аля, схватившись за шею.
– Что такое? – переспросила Лена.
– Это я скажу… матери, а потом сделаю паузу и продолжу, глядя ей прямо в глаза, хотя это так бессмысленно, потому что она… такая примитивная, состоит из одних хитростей, но жизнь-то она мне попортила. Я скажу, не мучь меня… – Аля повернула к ней свое худое личико и опять задумалась, не кончив фразы.
Через некоторое время она опять прошептала:
– А ты слышишь, что-то пищит? Слышишь?
Лена приглядывалась.
– Это часы, – сказала она. – На столе. Они перестали ходить, но начали вот так… – Лена опять с трудом подбирала слова, при этом не делая жестов, не меняя напряженного выражения лица и неудобной позы. – Их надо встряхнуть, – заключила она, но для этого надо было выходить из-за занавески; осторожность и волнение охватили Лену, и она осталась тихо стоять рядом с подругой. Но теперь ее стал мучить писк, о котором напомнила Аля.
Вдруг в прихожей что-то грохнуло, сквозь дырки занавесей они увидели желтый свет, и обе женщины схватились друг за друга, как бы боясь, чтобы одна из них не выбежала наружу. И вскоре стало– отчетливо слышно, что там кто-то не один. Ударились об пол упавшие сапоги, и разговорчивая Аля подивилась, что все это проделывалось без единого звука, молча, как-то тайно.
А потом она услышала вздохи, глубокие и тяжелые. Свет эти люди не зажигали и вошли в комнату совсем близко к занавескам.
Але с каждой секундой становилось все тяжелей и тяжелей стоять и сохранять тихое дыхание, и теперь уже не приходило в голову, что можно опять присесть на подоконник. Она услышала, как кто-то по-мужски ударяет пятками по полу. «Ведь женщина не может ходить и бить ногами в пол с такой силой», – пронеслось в ее голове. Она со стыдом заглянула в дырку в занавеси и сразу увидела поблескивание предметов на круглом столе; переведя глаза, Аля заметила женщину на стуле у стены с открытым свежим лицом, насколько можно было судить в сумерках комнаты. Она приглаживала, видимо, с мороза застывшей плоской ладонью и без того гладкие, зачесанные назад и собранные в пук густые красивые волосы. Теперь она выпрямилась на стуле, положила руки на плотно сжатые колени и ясным взглядом стала наблюдать за тем, вторым.
Второй и был Ленин жених, и он никак не мог усесться, похаживал, демонстрируя малый рост, казавшиеся на нем «полуигрушечными» брюки, где все как на настоящих, только очень широкие; а рубашка, наоборот, облепляя его грудь, сковывала его круглые плечи и тонкие руки; пятки его как-то особенно стучали об пол…
Вот он шумно вздохнул, мучаясь фальшивой тишиной и одиночеством, привалился к покачнувшемуся буфету. Там что-то задрожало.
Мать Лены негромко засмеялась, наклоняя гладко убранную красивую голову, прищурила глаза. Аля машинально отшатнулась от шторы – вдруг прищур относился к ней?
По легкости шагов Аля поняла, что поднялась женщина. Прошла в следующую комнату с распахнутыми дверями. Она зашумела чем-то и подошла к высокому старому фортепьяно, стоящему в глубине комнаты. Она открыла его крышку.
Свет в эту комнату проникал только узкой полоской – она доходила до самых ножек стула, на который села мать. Время пришло, у нее отогрелись руки, и она стала небрежно наигрывать что-то такое грустное, щемящее. Все это доносилось из темноты, и видны были силуэты вещей и покачивающаяся в такт прекрасная голова женщины.
«Боже. Как же?» – очень членораздельно произнесла Аля из самого своего детского сердца и примолкла, так как Ленин жених отошел от .шкафа, встав на ту самую перекладину, что разделяет комнаты. И было видно по всему его нерешительному виду, на его молодую душу действовали эти, и правда, красивые звуки. Он вытянул маленькие ладони из карманов серых брюк и заслушался.
Она продолжала играть, но уже совсем небрежно и стала оглядываться на него бессмысленными глазами.
Жених отошел к ней в комнату, попадая ногами в скрипучие места в полу. Она бросила играть, убрала руки с инструмента как-то слишком рано.
Аля тут же села на подоконник на мягкие пальто и поглядела на Лену. Та не поворачивалась. Аля взяла ее за локоть и пожала его несколько раз, мол, «не смотри». Лена медленно пошевелилась, повернула лицо. Из глаз у нее катились две черные слезы, оставляя за собой борозды.
ЧАСТЬ 4
Как Але не повезло – она познакомилась со стариком, умеющим гадать
Аля шла по улице, зашла в магазин. Она бесцельно стала рассматривать образцы материалов на витрине, только чтобы занять себя. Незаметно шептала: «Вот этот ничего. Да-а, но дорогой…»
Потом глаза ее устали от пестроты, она перевела взгляд на продавщицу и стала незаметно рассматривать ее. Продавщица заметила это и удивленно подняла брови, встав вполоборота, по-королевски.
Аля отвернулась к зеркалу, неудобно прикрепленному прямо к стене. Ей не понравилось в своем отражении все: тени под глазами и под носом (искусственный свет «убивал» ее лицо и бледнил его), ее пыльное узкоплечее пальто, бесформенная сумка.
Она вышла на улицу, сначала пошла в одну сторону и поняла, что ей не надо туда идти. Она вернулась к входу и остановилась, не зная точно, куда же теперь. Она отступила к стене, освобождая путь прохожим. Она расстегнула пальто, часто задышала, беспричинно улыбаясь просто оттого, что появился румянец и стало свежо. Она заметила, как неразборчива в своем движении «туда-сюда» толпа, и зрачки ее стали мелко двигаться во все стороны, не останавливаясь ни на чем.
Тут она заметила, что через улицу неторопливо идет старик в клетчатом пиджаке. Она увидела его именно из-за этого пиджака рыже-бежевого цвета, из-за его крупной броской клетки. Волосы у него были белые, а на макушке за их прозрачностью была видна коричневая блестящая кожа головы. Контраст составляли малиновые вислые губы. Он шел равнодушно до тех пор, пока не увидел ее. Он как бы «притормозил» свои шаги и вгляделся в ее бледное слабое лицо.
Аля тут же отвернулась и побежала в ту же самую сторону, в которую она раздумала идти минуту назад.
Боковым зрением она увидела, как метнулось за ней песочно-клетчатое пятно.
– Старик же он!.. – подумала она, убыстряя бег.
Она так пробежала метров пять; увлеченная скоростью, постепенно забыла, почему так спешит, забыла о старике.
Она вспомнила, что идет не в ту сторону, и повернула назад. И тут она столкнулась с ним. Он уже в упор стал разглядывать ее и что-то стал спрашивать у нее, поднимая свои холодные рыбьи глаза.
– Что? Что?.. – спросила она у него. Он раздельно произнес:
– У вас есть время?
– Время? – делая ударение на этот вопрос, переспросила Аля.
– Ну да, – спокойно ответил он, идя с ней рядом шаг в шаг. Она подчинилась этому взятому им ритму движения и, наклоняя голову, простодушно спросила:
– Время… А что вам надо?
– Да мне действительно сейчас нечего было делать, – говорила Аля, поднимаясь по узкой лестнице вслед за стариком. – Я просто никак не могла решить, в какую же сторону мне пойти.
Старик ничего не говорил, выслушивая ее. Он вел себя как очень умный старик. И сейчас, пока она не видела его лица, оно у него как-то неприятно сосредоточилось.
Он стал открывать дверь, загораживая собой замок. Аля рассеянно глядела по сторонам и говорила:
– Смотрите, красивый у вас балкон с лестницы!..
Старик пропустил ее вперед в свою квартирку и медленно сказал:
– Вот первая моя просьба ко всем – надевайте безразмерные тапочки.
Аля послушно закивала, пригибаясь к полу, стала стаскивать сапоги.
В комнате было душно, шторы на окнах по обеим сторонам были прибиты к стенам и не пропускали прямого света.
– Не любите яркого света? – учтиво и с пониманием спросила Аля.
– Нет, не люблю. – С величественной осанкой старик вошел в свой полумрак. Он что-то резко раскидал на своем столе и зажег настольную лампу на покачивающейся ножке.
Аля присела боком за стол и облокотилась на него локтем. Она стала рассматривать красивую старинную мебель у стен.
– Я ценю эту квартиру за тишину, – бесстрастно сказал старик, ушел, вернулся, сел на стул напротив.
За окном закаркали вороны, из рам подуло холодом.
– Ну, – равнодушно спросил он, хлопая по столу белой сухой ладонью, – что будете пить? Хотите коньяк?
– Нет, – волнуясь, в сравнении со стариком, ответила Аля, – мне… что-нибудь сладкого… – Она, как бы извиняясь, улыбнулась и положила обе руки на колени, как школьница.
– Сладенького? – оживился старик на секунду, встал и зазвенел бутылками в низком шкафчике.
– Ха! – сказала Аля, когда он налил ей, – вы что, выпивоха, да?
– Я? Никогда этого в жизни не было со мной. Я только угощаю.
Они подняли стопки.
– За что? – спросил старик.
– Ваше здоровье, – ответила Аля. Они вылили. Аля поморщилась, стала вертеть головой, и взгляд ее упал на картину над столом.
– Это что, вы? – растерянно спросила она, увидев на портрете огромного размера изображение старика.
– Да, – сказал он, – портрет мне льстит.
– Да… – протяжно и не очень вежливо согласилась Аля, так как на нем губы не были столь малиновы и бесформенны, как в жизни. Старик там был изображен в костюме, при галстуке, сложив ручки на коленях.
– Не надо было вас в галстуке, наверно, рисовать… – заметила она.
– Да, вы правы, – покладисто согласился тот. – Этот портрет рисовали семь лет.
Аля сочувственно кивнула. Они еще выпили.
– Я знаю этого художника, – сказала Аля. – Он что, ваш друг?
– Ну да, – раскачиваясь на стуле, кратко ответил старик. – Очень давнишний.
– Я знаю, у него случилась какая-то трагедия.
– Да, у него пропала жена.
– Как пропала? – Глаза у Али расширились.
– По всему, – горячо заговорил старик, – это очень продуманное исчезновение. Она пропала ближе к сумеркам. Она подгадала специально день его рождения. Она заранее продумала каждую деталь. Что вы думаете!.. А, кстати, в книжке есть ее портрет. – Он подошел к шкафу, достал красивое издание, полистал и протянул, раскрыв посередине.
Это был портрет женщины с круглым лицом, черными волосами и черным нервным взглядом.
– Обычная совсем, – сказала Аля, захлопнув книжку.
– В последнее время, я вам доложу, я с ней разговаривал. Вот я будто говорю, а она и не слышит меня…
– И он что, теперь живет один, ждет ее? – спросила Аля.
– Да что вы. Конечно, не один. Он взрослый человек…
– Ну почему, вот вы же живете один, – сказала Аля. Старик расхохотался.
– Я? Один? – И он продолжал хохотать, ничего не уточняя. Аля ссутулилась.
– Я не живу с женой вот уже лет восемнадцать, – сказал он, – но у меня сильное чувство ответственности, понимаете? Я продолжаю о ней просто заботиться.
– А дети у вас есть? – как будто вдруг вспомнив, спросила Аля.
– Да! – восторженно заговорил старик. – Она такая у меня умница. Заведует отделом. Я скажу вам, мне повезло с дочерью!
– Ну, давайте выпьем за вашу дочь, – мрачно сказала Аля. Выпив, она заметила: – Странно мы познакомились…
– Ничего странного. Вы просто отличаетесь от толпы.
– Ничего подобного, – сказала Аля, но больше возражать не стала как бы от усталости. Она наклонила голову и постепенно начала краснеть. Она почувствовала это, еще сильнее застеснялась: схватилась обеими руками за щеки и быстро-быстро проговорила, как маленькая: – Ах, меня от вашего вина… боже, покраснела!..
Старик еще выпил, не приглашая Алю, и сказал:
– Вот, знаете, вас не назовешь красивою, но есть в вас что-то такое.
– Ой-ой, не говорите, я совсем закраснеюсь, – сияя глазами, воскликнула Аля.
Старик потер руки и стал наклоняться вперед, чуть не падая со стула.
Потом глаза ее устали от пестроты, она перевела взгляд на продавщицу и стала незаметно рассматривать ее. Продавщица заметила это и удивленно подняла брови, встав вполоборота, по-королевски.
Аля отвернулась к зеркалу, неудобно прикрепленному прямо к стене. Ей не понравилось в своем отражении все: тени под глазами и под носом (искусственный свет «убивал» ее лицо и бледнил его), ее пыльное узкоплечее пальто, бесформенная сумка.
Она вышла на улицу, сначала пошла в одну сторону и поняла, что ей не надо туда идти. Она вернулась к входу и остановилась, не зная точно, куда же теперь. Она отступила к стене, освобождая путь прохожим. Она расстегнула пальто, часто задышала, беспричинно улыбаясь просто оттого, что появился румянец и стало свежо. Она заметила, как неразборчива в своем движении «туда-сюда» толпа, и зрачки ее стали мелко двигаться во все стороны, не останавливаясь ни на чем.
Тут она заметила, что через улицу неторопливо идет старик в клетчатом пиджаке. Она увидела его именно из-за этого пиджака рыже-бежевого цвета, из-за его крупной броской клетки. Волосы у него были белые, а на макушке за их прозрачностью была видна коричневая блестящая кожа головы. Контраст составляли малиновые вислые губы. Он шел равнодушно до тех пор, пока не увидел ее. Он как бы «притормозил» свои шаги и вгляделся в ее бледное слабое лицо.
Аля тут же отвернулась и побежала в ту же самую сторону, в которую она раздумала идти минуту назад.
Боковым зрением она увидела, как метнулось за ней песочно-клетчатое пятно.
– Старик же он!.. – подумала она, убыстряя бег.
Она так пробежала метров пять; увлеченная скоростью, постепенно забыла, почему так спешит, забыла о старике.
Она вспомнила, что идет не в ту сторону, и повернула назад. И тут она столкнулась с ним. Он уже в упор стал разглядывать ее и что-то стал спрашивать у нее, поднимая свои холодные рыбьи глаза.
– Что? Что?.. – спросила она у него. Он раздельно произнес:
– У вас есть время?
– Время? – делая ударение на этот вопрос, переспросила Аля.
– Ну да, – спокойно ответил он, идя с ней рядом шаг в шаг. Она подчинилась этому взятому им ритму движения и, наклоняя голову, простодушно спросила:
– Время… А что вам надо?
– Да мне действительно сейчас нечего было делать, – говорила Аля, поднимаясь по узкой лестнице вслед за стариком. – Я просто никак не могла решить, в какую же сторону мне пойти.
Старик ничего не говорил, выслушивая ее. Он вел себя как очень умный старик. И сейчас, пока она не видела его лица, оно у него как-то неприятно сосредоточилось.
Он стал открывать дверь, загораживая собой замок. Аля рассеянно глядела по сторонам и говорила:
– Смотрите, красивый у вас балкон с лестницы!..
Старик пропустил ее вперед в свою квартирку и медленно сказал:
– Вот первая моя просьба ко всем – надевайте безразмерные тапочки.
Аля послушно закивала, пригибаясь к полу, стала стаскивать сапоги.
В комнате было душно, шторы на окнах по обеим сторонам были прибиты к стенам и не пропускали прямого света.
– Не любите яркого света? – учтиво и с пониманием спросила Аля.
– Нет, не люблю. – С величественной осанкой старик вошел в свой полумрак. Он что-то резко раскидал на своем столе и зажег настольную лампу на покачивающейся ножке.
Аля присела боком за стол и облокотилась на него локтем. Она стала рассматривать красивую старинную мебель у стен.
– Я ценю эту квартиру за тишину, – бесстрастно сказал старик, ушел, вернулся, сел на стул напротив.
За окном закаркали вороны, из рам подуло холодом.
– Ну, – равнодушно спросил он, хлопая по столу белой сухой ладонью, – что будете пить? Хотите коньяк?
– Нет, – волнуясь, в сравнении со стариком, ответила Аля, – мне… что-нибудь сладкого… – Она, как бы извиняясь, улыбнулась и положила обе руки на колени, как школьница.
– Сладенького? – оживился старик на секунду, встал и зазвенел бутылками в низком шкафчике.
– Ха! – сказала Аля, когда он налил ей, – вы что, выпивоха, да?
– Я? Никогда этого в жизни не было со мной. Я только угощаю.
Они подняли стопки.
– За что? – спросил старик.
– Ваше здоровье, – ответила Аля. Они вылили. Аля поморщилась, стала вертеть головой, и взгляд ее упал на картину над столом.
– Это что, вы? – растерянно спросила она, увидев на портрете огромного размера изображение старика.
– Да, – сказал он, – портрет мне льстит.
– Да… – протяжно и не очень вежливо согласилась Аля, так как на нем губы не были столь малиновы и бесформенны, как в жизни. Старик там был изображен в костюме, при галстуке, сложив ручки на коленях.
– Не надо было вас в галстуке, наверно, рисовать… – заметила она.
– Да, вы правы, – покладисто согласился тот. – Этот портрет рисовали семь лет.
Аля сочувственно кивнула. Они еще выпили.
– Я знаю этого художника, – сказала Аля. – Он что, ваш друг?
– Ну да, – раскачиваясь на стуле, кратко ответил старик. – Очень давнишний.
– Я знаю, у него случилась какая-то трагедия.
– Да, у него пропала жена.
– Как пропала? – Глаза у Али расширились.
– По всему, – горячо заговорил старик, – это очень продуманное исчезновение. Она пропала ближе к сумеркам. Она подгадала специально день его рождения. Она заранее продумала каждую деталь. Что вы думаете!.. А, кстати, в книжке есть ее портрет. – Он подошел к шкафу, достал красивое издание, полистал и протянул, раскрыв посередине.
Это был портрет женщины с круглым лицом, черными волосами и черным нервным взглядом.
– Обычная совсем, – сказала Аля, захлопнув книжку.
– В последнее время, я вам доложу, я с ней разговаривал. Вот я будто говорю, а она и не слышит меня…
– И он что, теперь живет один, ждет ее? – спросила Аля.
– Да что вы. Конечно, не один. Он взрослый человек…
– Ну почему, вот вы же живете один, – сказала Аля. Старик расхохотался.
– Я? Один? – И он продолжал хохотать, ничего не уточняя. Аля ссутулилась.
– Я не живу с женой вот уже лет восемнадцать, – сказал он, – но у меня сильное чувство ответственности, понимаете? Я продолжаю о ней просто заботиться.
– А дети у вас есть? – как будто вдруг вспомнив, спросила Аля.
– Да! – восторженно заговорил старик. – Она такая у меня умница. Заведует отделом. Я скажу вам, мне повезло с дочерью!
– Ну, давайте выпьем за вашу дочь, – мрачно сказала Аля. Выпив, она заметила: – Странно мы познакомились…
– Ничего странного. Вы просто отличаетесь от толпы.
– Ничего подобного, – сказала Аля, но больше возражать не стала как бы от усталости. Она наклонила голову и постепенно начала краснеть. Она почувствовала это, еще сильнее застеснялась: схватилась обеими руками за щеки и быстро-быстро проговорила, как маленькая: – Ах, меня от вашего вина… боже, покраснела!..
Старик еще выпил, не приглашая Алю, и сказал:
– Вот, знаете, вас не назовешь красивою, но есть в вас что-то такое.
– Ой-ой, не говорите, я совсем закраснеюсь, – сияя глазами, воскликнула Аля.
Старик потер руки и стал наклоняться вперед, чуть не падая со стула.