Страница:
– Больно же! – И выдрал свое такое необычное лицо из ее рук.
– Что же делать – я же хочу, чтобы вы покрасивели, и нос у вас очень кудрявый, и эти усы сбрейте! – отвечала она.
Со шкурками ничего не вышло у тувинцев, «такой народ!..», – повторял Алеша весело. Несколько паспортов у них во время драки потерялось. Ведь Алешу очень сильно, как всегда, побили, а товарищ в сандалиях спасся, только плащ ему порвали. Ночью, когда непострадавший урод уснул, Рита дорвала ему плащ на мелкие несшиваемые кусочки, не пользуясь никакими ножами и ножницами, а только руками, хотя и было его жалко, и знала, что он беден и есть жена с несколькими детьми, но Рита была возмущена, что тот бросил в беде ее возлюбленного и спрятался за сарай, едва ему надорвали рукав! А Алеше сделали сотрясение мозга, и он еще долго ходил с поджелтенным лицом и нацеплял страшные зеркальные очки даже ночью для конспирации побоев. Но при всех обстоятельствах он оставался красив и женщинами любим – такова была его порода, «очень породистая», как говорила Рита: никогда не толстел, не покрывался прыщами и нарывами, мог много выпить, пьянея в крайних случаях, не загорал, был пребел кожей, с прямой спиной, с закинутой гордо головой. Если с ним кто долго разговаривал, он все закидывался и закидывался назад головой, и не падал, и это принималось не за гонор, а за стать, которую уж не вытравишь ничем. Ни рукоприкладством. Он никогда не кричал ни на кого, говорил тихо, даже занудисто: до того ровно и без нервов. Красивые руки, тонкая талия, широкие плечи, густые волосы, откинутые с белого лба и образующие природный хохолок, который все остальные люди на земле могли бы сделать только при помощи бигудей и всяких стараний… По ночам, отогнув одеяло, она целовала его в колени. И сидела рядом на стуле, зажав его меховые стельки из промокших ботинок, чтобы потом положить их сушиться на трубу, и рассматривала его красоту. Потом шла готовить домашнюю лапшу, раскатывая и разрезая желтые пластины по всем правилам из кулинарных книг – невыносимо долго, до самого рассвета.
Из-за влажного, как тропического климата в кухне селились породы тараканов: больших летающих, белых пугливых – и орды классических, которые плотными рядами спали под картинами на стенах.
Одна Ритина подруга, приехавшая из Одессы, сначала рассказала о том, как по утрам специально стоит на балконе ради работы, чтобы была хорошая погода – разгоняет тучи над городом. А ее уволили. Она осталась без денег, начала нелечебно голодать и питаться кислыми яблоками, потому что они самые дешевые. Потом она ходила учиться успокаиваться и самооздоравливаться, и ей начались по ночам звонки, не человеческий, а электрический мужской тембр говорил ей всегда одно и то же:
– I love you. (Я люблю тебя.) – Связь обрывалась, и гостья из Одессы понимала, что некая сила любит ее и дает понять: «Ты не брошена, ты под нашим контролем». А когда Рита попыталась встрять в ее рассказ и похвалилась новыми туфлями, которыми так гордилась, как Акакий Акакиевич, – и на каблуках и так дешево, – подруга вдруг уловила боковым взглядом ползущего по стене таракана и сначала ухватила его двумя длинными пальцами: указательным и большим, а потом и раздавила. Рита смолчала, ведь гостья издалека и все творит от горя. Хотя сама она никогда их не убивала, даже любила их шорохи и шевеления, особенно когда оставалась одна. А старшая подруга с могучим ростом, тем временем распахнула балкон, включила радио – исполнялась страшная классическая ария, и тонкий голос взвывал все выше и выше и не срывался. Громкость была на пределе, и Алексея не было Дней пять или восемь. (В тот день он как раз стоял на краю вырытой специально для них могилы для устрашения вместе с одним другом, который выбивал надгробия, и враг – мужик, как на расстреле, обыскав их, нашел в Алешином кошельке ее красивую фотографию и спросил: «А это кто тебе?», но Рита ничего этого не знала.)
С улицы ворвался вихрь и вдруг хлынувший отдельными холодными струями дождь. Из голых черных веток, похожих на ивовые, влезших в кухню, хотя ивы во дворе не росли и вообще никакие другие деревья, ведь двор – колодец, влетело несколько отродясь не водившихся здесь летучих мышей. С писком, как показалось Рите, одна врезалась ей в щеку, другая задела то ли крылом, то ли рукой… Двое из них полетели дальше в комнаты, другие, покружив, откусили кусочек хлеба на холодильнике и покинули кухню. И ария закончилась. Стало тихо. Гостья с мокрым лицом обернулась к Рите, опустила руки и выключила радио, чтобы не началась другая, сбивающая музыка. Хлопнула балконной дверью. Стало тепло.
Обе выпили поддельного отравленного коньяка, купленного на углу в государственном ларьке. Выпили бутыль до дна. И, уходя, гостья заумоляла у Риты:
– Пообещай же и мне что-нибудь хорошее!!! Неужели я всегда буду одинока, нелюбима и несчастна, и мужчины будут уходить от меня к своим женам!!!
– Обещаю! – Рита словно вошла в роль и говорила с подругой, как Богиня, которая сжалилась. – Обещаю, что счастье твое скоро придет, я и сама в него не поверю, пока не увижу собственными глазами, и ты долго будешь сомневаться, так оно будет несбыточно! Но и ты должна измениться, стать простой радостной женщиной, а не Повелительницей туч! Даже рост твой уменьшится, согласись на это! Ты будешь не такая худая и побелеешь вся, разгладишься, вплоть до сегодняшних закудрявленных волос! Не обсуждаю твою пятнистую кожу. И мысли, и голос – все будет не твое, а некой счастливой женщины, согласись на это, и ты будешь счастлива! Я не знаю, откуда я это знаю, но обещаю тебе, что – так!
– Согласна! Согласна! – С блестящими глазами кричала одесситка, и они сфотографировали друг друга на «поляроид». Для памяти.
Это получилось прямо как условие ее ухода – после обещаний она покинула Ритин дом. Рита еще минут десять или пятнадцать сидела на табуретке под стеной, отдыхая. Глянула потом на свои новые туфли и увидела, что железные набойки ровно рядышком лежат отдельно от каблуков. Прибить их назад сапожник не смог – пропала обнова, зато через год Гостья влюбилась в молодого юношу, поверила ему, и он ее полюбил, и стали они семьей работать и вышли из бедности, и родила она ему ребенка, и из худой ее фигуры выросли бока и формы, глаза поменялись на совсем другие, правда, поменьше, но посветлее, не такие укоризненно-пронзительные.
Часто приходили и Алешины «друзья» и подстерегали его, чтобы забрать долги. Из них хорошим был только один: он выпивал все то время, что сидел, не вставая даже в туалет! А к ночи водка у него начала выходить обратно, и он, не желая ее терять и ронять на пол, задирал голову и держал ее так запрокинуто минут по пять, пока она вся заново не распределялась по его грудной клетке, мозгам, ногам, рукам, пальцам, по складкам одежды и прочим другим органам.
Однажды она отсыпалась после ночи ожиданий, и ей снились выстрелы, один, второй, третий, пока она не проснулась. Стреляли наяву. Рита побежала к окну: за домом еще раз пальнули. Окно задребезжало. Она надела плащ и побежала на выстрелы, готовая ко всему и на все.
Небольшая площадь за домом была огорожена железным сетчатым забором. Продев в сетку пальцы и закачавшись вместе ней от порывов, Рита разглядела: лежит убитый парень. Широкую одежду на нем мотает ветер.
Он лежал под непогашенным с ночи фонарем, как на сцене, будто специально искусственно подсвеченный. Он лежал лицом вверх, чтобы Рита могла рассмотреть – не Алеша.
Прямо при Рите это лицо покинула душа, и в считанные секунды оно обескровилось и стало цвета мертвой оболочки. Уже стало понятно, он – уже не человек. Тело примялось по земле, как пакет без молока. Нигде не было видно крови. Он лежал, непонятно куда убитый, со спокойным лицом. Никто не интересовался его смертью. Мужчина в штатском стоял к нему спиной, метрах в десяти, курил. За забором торговали. Там был маленький рыночек. Рита подумала: «Вот и я такая же, как он, никому не нужная, только еще не валяюсь под фонарем, а стою и запоминаю, как это бывает…»
Под впечатлением Рита вернулась во двор. Постояла, всматриваясь с земли в свое собственное распахнутое освещенное окно. Занавеска вывернулась и лизала грязную стену дома. Рита посмотрела на небо: еще не потухла с ночи бледным контуром луна и некоторые ее любимые, самые яркие звезды, одну из которых она принимала за НЛО. Она думала: «Вот как дрожит эта яркая звезда, она зависла ровно надо мной, она следит за мной, и вот она опять на месте!» И это явление Рита опять трактовала на свой счет.
Пока она смотрела, в арку вкатилась белая машина и засигналила. Вышли двое парней, похожих друг на друга буквально всем. Один закричал, глядя в Ритины окна:
– Алеша! Алеша! Алеша!
Она тоже стала смотреть себе в окна, как не на свои. По лестнице она предусмотрительно бежала как можно скорее под вскрики снизу: «Алеша, Алеша…» и сигналы: «Там-там-там-там-там»… «Такие примитивные, – подумала она про сигналы, – все ими сигналят, и все на них выглядывают».
Отчего-то Алеше не жилось в своем жилище, он находил причины вырываться из него, как на волю… Без перерыва, целую неделю жил он здесь только раз, когда привел вместе с двумя товарищами еще одного немолодого мужчину. «Это гость», – представил он без имени и фамилии, поселил его в дальней комнате. Постельное белье не принял от Риты, и она встречалась с незнакомцем, только когда кормила, в кухне. «Гость» всегда молчал и затвердевшим взглядом смотрел в окно. Через пять дней он вдруг бросился в это окно и по не очень широким архитектурным портикам побежал мимо всех комнат, пугая голубей и жильцов, и выбрался в подъездное окно на лестницу.
– Сбежал! – закричал один из товарищей Алеши, все выдав Рите этим вскриком. Его бросились догонять, но прошло уже много лет, но он не нашелся. Тогда Рита узнала, что мужчина был заложником и что иногда его беззвучно били – после побега она отмывала ту комнату и нашла немного крови.
Алеша сказал:
– Как он не сорвался? А если б он упал? Не знаю, что сказать соседу. Он пробежал мимо его окна.
– Даже коты не ходят по этим портикам – не рискуют, – сказала Рита.
В этой квартире происходило много горя – Рита раскрывала сундуки и находила вещи живших когда-то давно здесь женщин, фотографии их красивых лиц валялись по оцарапанным коробкам, никому не нужные, чтобы не вспоминать. И вот теперь очередь дошла до нее – она была поселена в этой старой квартире вместо всех этих уставших и умерших женщин, чтобы любить Алешу вместо них. Одна из них, самая красивая и молодая, приснилась Рите: пройдя сквозь слой земли, она оказалась с ней лицом к лицу – на маленькой кухне с ярким электрическим освещением. Обойдя Риту, женщина с несчастливым взглядом обняла ее за плечи крепко-крепко, навалившись сзади. Что она сказала, Рите было не дано запомнить, но, вернувшись наверх, опять пропуская слой земли перед глазами, она была уже в некой эстафете – и принята.
Закрывшись на несколько засовов, она вспомнила, как совсем недавно еще приняла на свой счет одну бегущую женщину. Дело было так. Рано-рано утром, в девять часов, а это было рано для Риты, она ехала в такси. Вдруг все впереди едущие машины стали тормозить, сигналить, потом очередь дошла и до Риты – посмотреть, что же там случилось. Ярко светило солнце, было холодновато, все ходили уже в плащах, а тут бежала женщина, лет тридцати. Бежала неумело, как уточка, раскачиваясь и размахивая руками, никуда не оглядываясь, босая, с голыми белыми ногами, не худыми и не толстыми, а такими женскими, одетая в одну только коротенькую сорочку – все было у нее напоказ, потому что бежала она и без трусов и вообще без всего, только в белой расстегнутой распашонке. Как она оказалась на этой улице, там и домов поблизости не было, да еще на таком подробном солнце?
– Хорошо, что живая, – сказал шофер.
Лицо у бегущей было испуганное, подпухшее, жеваные волосы развевались от ветра. Водитель нажал на газ, а Рита подумала: «Вот и мне надо остерегаться, я – такая же, как она, только пока одетая, и еду в машине, но надо мной так же улюлюкают, и подсмеиваются все, и хотят, чтобы еще больше сорочка задралась, и чтобы упала в лужу, и встала, и опять, еще более загрязненная, побежала неизвестно куда, к кому, совсем опозоренная, никому не нужная, больная похмельем и совсем сошедшая с ума!» Как некоторым хочется вдруг непреодолимо выпрыгнуть с каруселей скорее на землю, так и Рите хотелось побежать рядом с этой женщиной.
«Но ты должна себя держать на контроле!» – сказала она самой себе. Мысль понеслась в другую опасную сторону: «То есть это предупреждение тебе. Ты согласишься на смерть, если только она будет красива. Ты очаруешься ею, и тогда тебе не страшно будет умирать. Вот если она будет некрасива, ты спасешь себя! Тяга к красивой смерти – редкий дар. Как приятно слышать – предрасположенность к красивой смерти. Но смерть не страшит меня. Она как подруга мне, как сестра, улыбающаяся, вся в белом. Я представляю ее лицо, и мне хочется обнять ее за плечи, поговорить с ней: „Как долго я не видела тебя!.."»
ГЛАВА: ПОКА ОН НЕ ВЕРНУЛСЯ, ОНА САМА РЕШИЛА ДОСТАТЬ ЕМУ ДЕНЕГ
– Что же делать – я же хочу, чтобы вы покрасивели, и нос у вас очень кудрявый, и эти усы сбрейте! – отвечала она.
Со шкурками ничего не вышло у тувинцев, «такой народ!..», – повторял Алеша весело. Несколько паспортов у них во время драки потерялось. Ведь Алешу очень сильно, как всегда, побили, а товарищ в сандалиях спасся, только плащ ему порвали. Ночью, когда непострадавший урод уснул, Рита дорвала ему плащ на мелкие несшиваемые кусочки, не пользуясь никакими ножами и ножницами, а только руками, хотя и было его жалко, и знала, что он беден и есть жена с несколькими детьми, но Рита была возмущена, что тот бросил в беде ее возлюбленного и спрятался за сарай, едва ему надорвали рукав! А Алеше сделали сотрясение мозга, и он еще долго ходил с поджелтенным лицом и нацеплял страшные зеркальные очки даже ночью для конспирации побоев. Но при всех обстоятельствах он оставался красив и женщинами любим – такова была его порода, «очень породистая», как говорила Рита: никогда не толстел, не покрывался прыщами и нарывами, мог много выпить, пьянея в крайних случаях, не загорал, был пребел кожей, с прямой спиной, с закинутой гордо головой. Если с ним кто долго разговаривал, он все закидывался и закидывался назад головой, и не падал, и это принималось не за гонор, а за стать, которую уж не вытравишь ничем. Ни рукоприкладством. Он никогда не кричал ни на кого, говорил тихо, даже занудисто: до того ровно и без нервов. Красивые руки, тонкая талия, широкие плечи, густые волосы, откинутые с белого лба и образующие природный хохолок, который все остальные люди на земле могли бы сделать только при помощи бигудей и всяких стараний… По ночам, отогнув одеяло, она целовала его в колени. И сидела рядом на стуле, зажав его меховые стельки из промокших ботинок, чтобы потом положить их сушиться на трубу, и рассматривала его красоту. Потом шла готовить домашнюю лапшу, раскатывая и разрезая желтые пластины по всем правилам из кулинарных книг – невыносимо долго, до самого рассвета.
Из-за влажного, как тропического климата в кухне селились породы тараканов: больших летающих, белых пугливых – и орды классических, которые плотными рядами спали под картинами на стенах.
Одна Ритина подруга, приехавшая из Одессы, сначала рассказала о том, как по утрам специально стоит на балконе ради работы, чтобы была хорошая погода – разгоняет тучи над городом. А ее уволили. Она осталась без денег, начала нелечебно голодать и питаться кислыми яблоками, потому что они самые дешевые. Потом она ходила учиться успокаиваться и самооздоравливаться, и ей начались по ночам звонки, не человеческий, а электрический мужской тембр говорил ей всегда одно и то же:
– I love you. (Я люблю тебя.) – Связь обрывалась, и гостья из Одессы понимала, что некая сила любит ее и дает понять: «Ты не брошена, ты под нашим контролем». А когда Рита попыталась встрять в ее рассказ и похвалилась новыми туфлями, которыми так гордилась, как Акакий Акакиевич, – и на каблуках и так дешево, – подруга вдруг уловила боковым взглядом ползущего по стене таракана и сначала ухватила его двумя длинными пальцами: указательным и большим, а потом и раздавила. Рита смолчала, ведь гостья издалека и все творит от горя. Хотя сама она никогда их не убивала, даже любила их шорохи и шевеления, особенно когда оставалась одна. А старшая подруга с могучим ростом, тем временем распахнула балкон, включила радио – исполнялась страшная классическая ария, и тонкий голос взвывал все выше и выше и не срывался. Громкость была на пределе, и Алексея не было Дней пять или восемь. (В тот день он как раз стоял на краю вырытой специально для них могилы для устрашения вместе с одним другом, который выбивал надгробия, и враг – мужик, как на расстреле, обыскав их, нашел в Алешином кошельке ее красивую фотографию и спросил: «А это кто тебе?», но Рита ничего этого не знала.)
С улицы ворвался вихрь и вдруг хлынувший отдельными холодными струями дождь. Из голых черных веток, похожих на ивовые, влезших в кухню, хотя ивы во дворе не росли и вообще никакие другие деревья, ведь двор – колодец, влетело несколько отродясь не водившихся здесь летучих мышей. С писком, как показалось Рите, одна врезалась ей в щеку, другая задела то ли крылом, то ли рукой… Двое из них полетели дальше в комнаты, другие, покружив, откусили кусочек хлеба на холодильнике и покинули кухню. И ария закончилась. Стало тихо. Гостья с мокрым лицом обернулась к Рите, опустила руки и выключила радио, чтобы не началась другая, сбивающая музыка. Хлопнула балконной дверью. Стало тепло.
Обе выпили поддельного отравленного коньяка, купленного на углу в государственном ларьке. Выпили бутыль до дна. И, уходя, гостья заумоляла у Риты:
– Пообещай же и мне что-нибудь хорошее!!! Неужели я всегда буду одинока, нелюбима и несчастна, и мужчины будут уходить от меня к своим женам!!!
– Обещаю! – Рита словно вошла в роль и говорила с подругой, как Богиня, которая сжалилась. – Обещаю, что счастье твое скоро придет, я и сама в него не поверю, пока не увижу собственными глазами, и ты долго будешь сомневаться, так оно будет несбыточно! Но и ты должна измениться, стать простой радостной женщиной, а не Повелительницей туч! Даже рост твой уменьшится, согласись на это! Ты будешь не такая худая и побелеешь вся, разгладишься, вплоть до сегодняшних закудрявленных волос! Не обсуждаю твою пятнистую кожу. И мысли, и голос – все будет не твое, а некой счастливой женщины, согласись на это, и ты будешь счастлива! Я не знаю, откуда я это знаю, но обещаю тебе, что – так!
– Согласна! Согласна! – С блестящими глазами кричала одесситка, и они сфотографировали друг друга на «поляроид». Для памяти.
Это получилось прямо как условие ее ухода – после обещаний она покинула Ритин дом. Рита еще минут десять или пятнадцать сидела на табуретке под стеной, отдыхая. Глянула потом на свои новые туфли и увидела, что железные набойки ровно рядышком лежат отдельно от каблуков. Прибить их назад сапожник не смог – пропала обнова, зато через год Гостья влюбилась в молодого юношу, поверила ему, и он ее полюбил, и стали они семьей работать и вышли из бедности, и родила она ему ребенка, и из худой ее фигуры выросли бока и формы, глаза поменялись на совсем другие, правда, поменьше, но посветлее, не такие укоризненно-пронзительные.
Часто приходили и Алешины «друзья» и подстерегали его, чтобы забрать долги. Из них хорошим был только один: он выпивал все то время, что сидел, не вставая даже в туалет! А к ночи водка у него начала выходить обратно, и он, не желая ее терять и ронять на пол, задирал голову и держал ее так запрокинуто минут по пять, пока она вся заново не распределялась по его грудной клетке, мозгам, ногам, рукам, пальцам, по складкам одежды и прочим другим органам.
Однажды она отсыпалась после ночи ожиданий, и ей снились выстрелы, один, второй, третий, пока она не проснулась. Стреляли наяву. Рита побежала к окну: за домом еще раз пальнули. Окно задребезжало. Она надела плащ и побежала на выстрелы, готовая ко всему и на все.
Небольшая площадь за домом была огорожена железным сетчатым забором. Продев в сетку пальцы и закачавшись вместе ней от порывов, Рита разглядела: лежит убитый парень. Широкую одежду на нем мотает ветер.
Он лежал под непогашенным с ночи фонарем, как на сцене, будто специально искусственно подсвеченный. Он лежал лицом вверх, чтобы Рита могла рассмотреть – не Алеша.
Прямо при Рите это лицо покинула душа, и в считанные секунды оно обескровилось и стало цвета мертвой оболочки. Уже стало понятно, он – уже не человек. Тело примялось по земле, как пакет без молока. Нигде не было видно крови. Он лежал, непонятно куда убитый, со спокойным лицом. Никто не интересовался его смертью. Мужчина в штатском стоял к нему спиной, метрах в десяти, курил. За забором торговали. Там был маленький рыночек. Рита подумала: «Вот и я такая же, как он, никому не нужная, только еще не валяюсь под фонарем, а стою и запоминаю, как это бывает…»
Под впечатлением Рита вернулась во двор. Постояла, всматриваясь с земли в свое собственное распахнутое освещенное окно. Занавеска вывернулась и лизала грязную стену дома. Рита посмотрела на небо: еще не потухла с ночи бледным контуром луна и некоторые ее любимые, самые яркие звезды, одну из которых она принимала за НЛО. Она думала: «Вот как дрожит эта яркая звезда, она зависла ровно надо мной, она следит за мной, и вот она опять на месте!» И это явление Рита опять трактовала на свой счет.
Пока она смотрела, в арку вкатилась белая машина и засигналила. Вышли двое парней, похожих друг на друга буквально всем. Один закричал, глядя в Ритины окна:
– Алеша! Алеша! Алеша!
Она тоже стала смотреть себе в окна, как не на свои. По лестнице она предусмотрительно бежала как можно скорее под вскрики снизу: «Алеша, Алеша…» и сигналы: «Там-там-там-там-там»… «Такие примитивные, – подумала она про сигналы, – все ими сигналят, и все на них выглядывают».
Отчего-то Алеше не жилось в своем жилище, он находил причины вырываться из него, как на волю… Без перерыва, целую неделю жил он здесь только раз, когда привел вместе с двумя товарищами еще одного немолодого мужчину. «Это гость», – представил он без имени и фамилии, поселил его в дальней комнате. Постельное белье не принял от Риты, и она встречалась с незнакомцем, только когда кормила, в кухне. «Гость» всегда молчал и затвердевшим взглядом смотрел в окно. Через пять дней он вдруг бросился в это окно и по не очень широким архитектурным портикам побежал мимо всех комнат, пугая голубей и жильцов, и выбрался в подъездное окно на лестницу.
– Сбежал! – закричал один из товарищей Алеши, все выдав Рите этим вскриком. Его бросились догонять, но прошло уже много лет, но он не нашелся. Тогда Рита узнала, что мужчина был заложником и что иногда его беззвучно били – после побега она отмывала ту комнату и нашла немного крови.
Алеша сказал:
– Как он не сорвался? А если б он упал? Не знаю, что сказать соседу. Он пробежал мимо его окна.
– Даже коты не ходят по этим портикам – не рискуют, – сказала Рита.
В этой квартире происходило много горя – Рита раскрывала сундуки и находила вещи живших когда-то давно здесь женщин, фотографии их красивых лиц валялись по оцарапанным коробкам, никому не нужные, чтобы не вспоминать. И вот теперь очередь дошла до нее – она была поселена в этой старой квартире вместо всех этих уставших и умерших женщин, чтобы любить Алешу вместо них. Одна из них, самая красивая и молодая, приснилась Рите: пройдя сквозь слой земли, она оказалась с ней лицом к лицу – на маленькой кухне с ярким электрическим освещением. Обойдя Риту, женщина с несчастливым взглядом обняла ее за плечи крепко-крепко, навалившись сзади. Что она сказала, Рите было не дано запомнить, но, вернувшись наверх, опять пропуская слой земли перед глазами, она была уже в некой эстафете – и принята.
Закрывшись на несколько засовов, она вспомнила, как совсем недавно еще приняла на свой счет одну бегущую женщину. Дело было так. Рано-рано утром, в девять часов, а это было рано для Риты, она ехала в такси. Вдруг все впереди едущие машины стали тормозить, сигналить, потом очередь дошла и до Риты – посмотреть, что же там случилось. Ярко светило солнце, было холодновато, все ходили уже в плащах, а тут бежала женщина, лет тридцати. Бежала неумело, как уточка, раскачиваясь и размахивая руками, никуда не оглядываясь, босая, с голыми белыми ногами, не худыми и не толстыми, а такими женскими, одетая в одну только коротенькую сорочку – все было у нее напоказ, потому что бежала она и без трусов и вообще без всего, только в белой расстегнутой распашонке. Как она оказалась на этой улице, там и домов поблизости не было, да еще на таком подробном солнце?
– Хорошо, что живая, – сказал шофер.
Лицо у бегущей было испуганное, подпухшее, жеваные волосы развевались от ветра. Водитель нажал на газ, а Рита подумала: «Вот и мне надо остерегаться, я – такая же, как она, только пока одетая, и еду в машине, но надо мной так же улюлюкают, и подсмеиваются все, и хотят, чтобы еще больше сорочка задралась, и чтобы упала в лужу, и встала, и опять, еще более загрязненная, побежала неизвестно куда, к кому, совсем опозоренная, никому не нужная, больная похмельем и совсем сошедшая с ума!» Как некоторым хочется вдруг непреодолимо выпрыгнуть с каруселей скорее на землю, так и Рите хотелось побежать рядом с этой женщиной.
«Но ты должна себя держать на контроле!» – сказала она самой себе. Мысль понеслась в другую опасную сторону: «То есть это предупреждение тебе. Ты согласишься на смерть, если только она будет красива. Ты очаруешься ею, и тогда тебе не страшно будет умирать. Вот если она будет некрасива, ты спасешь себя! Тяга к красивой смерти – редкий дар. Как приятно слышать – предрасположенность к красивой смерти. Но смерть не страшит меня. Она как подруга мне, как сестра, улыбающаяся, вся в белом. Я представляю ее лицо, и мне хочется обнять ее за плечи, поговорить с ней: „Как долго я не видела тебя!.."»
ГЛАВА: ПОКА ОН НЕ ВЕРНУЛСЯ, ОНА САМА РЕШИЛА ДОСТАТЬ ЕМУ ДЕНЕГ
Когда Рита позвонила в дверь одного знакомого, у которого хотела занять деньги, но боялась уединяться с ним. Его уже трясло от гнева и нетерпения. Она опаздывала на три часа.
– Дрянь! Дрянь! Вот дрянь! – тонким голосом вскрикивал он, открывая дверь. – Какая дрянь! – Он распахнул ее. Рита стояла перед ним, покачиваясь на каблуках, выше его на целую голову, а звонок продолжал звенеть.
– Кажется, у меня запала кнопка и поэтому не перестает звонок… – сказала она.
– Аа-а!!! – вскричал ее знакомый и побежал назад в свою квартирку.
Она, как будто перешагивая грязь, стала ступать за ним, прижимая локтем сумочку и озираясь, как в музее:
– Я еле пришла.
Он, нервно порывшись в кухонном столе, пробежал обратно мимо нее с ножом. Звонок звенел, не переставая. Ножом он пытался выковырнуть кнопку, но ничего не получалось. Совсем доведенный, он резанул по проводу, и звон прекратился.
В тишине Рита стояла у коридорной вешалки, интеллигентно поджидая хозяина. Мрачный, лохматый, в кальсонах, он прошел мимо нее. Швырнул нож на подзеркальник рядом с ней.
– Это же невежливо, – тонким, неестественным для нее голосом начала она. – Почему ты в кальсонах? Почему не приглашаешь пройти? – Он ничего не ответил. Он был нездоров и с плохим характером, который ему потом помешал в жизни.
Ушел в дальнюю комнату. Она услышала скрип пружин – значит, лег на кровать и ждет, что она придет к нему. Она не двинулась с места, а занудно заговорила:
– Я опоздала, потому что у нас не свидание какое-то, как ты воображаешь всегда, а я пришла просить взаймы денег. – Она посмотрелась в зеркало, обреченно перевела дыхание. – Ты можешь там не лежать и не ждать, что за дурацкие подходы!
Тут она услышала, как от переполнившей его ненависти приятель стукнул кулаком в стенку. Как бы в ответ.
Она спокойно вздохнула и поморщилась. И все равно не пошла к нему в комнату на пружинящий диван, а даже наоборот – в кухню.
Все в этой квартирке было маленьким, под хозяина: низкие потолки, узкий проход в кухню, пятиметровую, с намертво приклеенной к окнам черной бумагой. Все было подсвечено настольной лампой. Рита хозяйственно поставила чайник на плиту. Уже более ласковым голосом позвала:
– Иди сюда! Попьем чаю! – Потом более резко: – Что ты там лежишь, как дурак!
И хозяин неожиданно тут же возник в дверях, постоял многозначительно, выпятив челюсть и облизывая сухие губы. Внешность у него была с первого взгляда вообще отпугивающая: рост чуть ниже карликовского, широкоскулое лицо с желтой кожей, на что Рита тут же откомментировала:
– Какая у тебя плохая кожа что-то!
Итак, его лицо. На нем все время выступала блуждающая улыбочка, одновременно и подлая, и приниженная, будто он смаргивает, каждую секунду ожидая, что его шлепнут прямо по лицу. Небольшие глаза пронзительно горели, рыжие вкрапины на зрачках – пометины последующих недугов – татарские глаза. Яркий растянутый рот. И волосы у него вечно пачкались, хоть он предпринимал различные ванные процедуры и очень ухаживал за собой, имея внутри какую-то болезнь, постоянно лечился и охал. Жирные свои пряди он любил заворачивать под майку с длинными рукавами.
С унынием оглядев его, такого свирепого и одинокого, но совершенно не жалкого, а даже воинственного и агрессивного деньгодателя, Рита спросила:
– Я прочитала на титульном листе: рассказ «Тик-Так»… – Она наклонилась к задвинутой печатной машинке в углу. – Ты что, решил стать писателем? Разве это приносит деньги?
Он подошел в ней вразвалочку и, с неулыбающимся лицом глядя в улыбающееся Ритино, схватил ее за талию.
– Это же невежливо! – недовольно сказала она. Он немного отпустил. Взгляд его потеплел. Она слегка пихнула его в грудь.
Тогда он уселся тут же в кресло – сделал равнодушное лицо. Забросив одну босую ногу в сандалии на другую, он уставился в стену.
– Какой у тебя тяжелый характер, – сказала Рита. – Если ты себя так бережешь, одень носки. И меняй их каждый час, чтобы всегда были сухие.
Прошла мимо него, чтобы взять чашки. Он опять резко зацепил ее за край платья и стал за него подтягивать девушку к себе.
Рите стало жалко платья, что он порвет последний подол, так энергично и сильно он его тянул, и она неохотно села ему на колени.
– Ну? Почему ты всегда пристаешь, пристаешь, пристаешь… прямо у дверей!.. Что у тебя там в голове?
Тот вскинул голову, выразительно посмотрел на нее. Она постучала ему по голове. Тогда он ответил:
– А почему ты всегда опаздываешь, опаздываешь, опаздываешь, потом обманываешь, обманываешь, а потом всегда не можешь, не можешь, не можешь?.. – У него был тонкий голос, пародирующий ее манеру говорить.
– Где обманываю? Я пришла занять у тебя небольшое количество денег, я никогда ни у кого не просила взаймы! – Она попыталась встать, чуть оскорбленная, но он держал ее крепко, даже как-то цепко, а она, возвысив голос, заспрашивала: – Почему ты всегда меня мучаешь?! – Он с улыбкой, как будто передразнивая ее, а на самом деле обороняясь, глядел расширенными глазами. – Разве ты меня любишь?
В ответ, как бы не найдя более веских доказательств, он стал расстегивать ей платье. Она опять рванулась из его рук, пожалев, что не надела глухого платья. Тут он разочарованно заметил:
– Что это у тебя все время под платьями надето?
Она опять рванулась, и он не стал удерживать ее. Она что-то хотела ответить ему, но тут же вздрогнула и вскрикнула и повернула указательный палец в открытую дверь:
– Кто это?
Выглядывая из комнаты, против света, разделенная косяком двери напополам, стояла, и, видно, давно, чья-то фигура.
Знакомый ничуть не испугался, помахал утрированно рукой, как вдаль, и, растягивая на слога, позвал:
– И-ди сю-да! – И опять замахал рукой, как провожающий на перроне.
Фигура помотала кудрявой головой.
– Вот дура, ревнует! – самодовольно сказал повеселевший знакомец. – И-ди сю-да! – Он опять замахал рукой. – Я те-бе го-во-рю!!!..
И тогда в кухню вошла девушка. Ее звали Яя. (Имя она придумала себе сама, и настоящее, простое русское, было только в паспорте.)
На ней была одета только длинная майка, и, значит, она пришла из той комнаты, где стояла кровать и скрипели пружины и в которой она, верно, все это время лежала и ждала.
– Боже мой! Так мы все это время были не одни! – сказала Рита, проникаясь жалостью к той, другой девушке и пропуская ее мимо себя, улыбающуюся одними уголками губ, холодную и надменную. Кудрявые черные волосы ее были спутаны.
Она села на табуретку, быстрой острой рукой схватила со стола сухарик, стала хрустеть им в тишине и что-то спрашивать неестественным, ненормально высоким голосом – несколько раз одну и ту же фразу-вопрос, пока, наконец, всем не стал понятен смысл:
– Что смотрррришь? – Обращаясь к мужчине и гордо поворачивая голову к растерянной Рите: – Что смот-рииишь?
– Красивая! – восхищенно сказала Рита. Она подумала, что девушка нерусская.
Та кивнула, пропевая высоко:
– Здррравствтвтвуйте!!! – резко и громко.
Мужчина не сдержался и безумно засмеялся такому своему сводничеству. Пока он наблюдал за девушками, в нем разгорался азарт.
Яя холодно глядела на него, как ящерица.
– Она глухонемая, – пояснил мужчина Рите. Та тут же расшифровала это по его губам. Обиженно прищурилась.
Так они познакомились.
Хоть Яя и была старше Риты на три года, ей было двадцать шесть, но лицо ее было сходно с лицом ребенка – очень красивая кудрявая девочка с острым профилем, худая, высокая, с острыми длинными пальцами. Пока пили чай, неловко разговаривали, она все время беспричинно, как дурочка, улыбалась (это было наивно, искренне и издевательски одновременно), надувала и сдувала принесенный с собою презерватив. Хлопала надутым боком себе по щекам или лизала его. Рита вежливо смотрела на нее, в ответ тоже улыбалась на каждую Яину улыбку. Яя тогда пояснила:
– Я ему сказала, – острым пальцем указывая в лицо татарина, – что только в презервативе! – Высоким фальшивым голосом, как иностранка, с акцентом: – СПИД!!! – Она показала широким жестом, раздвигая и шевеля пальцами, на кухню. Рита закивала, не отрывая завороженного взгляда от красивой глухонемой. Та резко спросила:
– Что смотришь?
– Красивая! – сказала Рита, показывая на нее. – Кра-си-ва-я!!!
– О! Спасибо! Ты, – ткнула в нее пальцем, – красивая! Мужчина, наблюдая за ними, задумался, нарочито закашлялся и сказал больным голосом:
– Мне необходимо прогреться от простуды.
Он достал из тумбочки кварцевый аппарат для загара, отключил настольную лампу, запуская свой кварц.
Девушки стали наблюдать за ним.
Охая, тот устроился перед аппаратом, похожим на вешалку. Загорелся кварцевый зелено-голубой свет, выбеливая лица сидящих. Кавалер надел черные объемные очки на впивающихся резинках, как пловец, стал покряхтывать, снимать тапки, стараясь не сдвигать подставленного под свет лица, вообще не стыдясь, растер руками сначала ступню одной ноги, потом другой. Лицо его с черными кружочками вместо глаз походило на лицо классического диктатора. Кварцевый аппарат щелкал-тикал (как из его рассказа «Тик-Так»), нагревая душный воздух кухни.
– Больной очень! – с жалостью громко пропела Яя, анализируя увиденное про мужчину. Рита же презрительно пожала плечами.
Потом они пошли гулять. Татарин снимал квартиру на самой крайней окраине города, рядом с озером. На противоположной стороне – лес, откуда периодически слышались мужские голоса и женские классические визги. Вокруг озера был разбросан грязно-желтый песок, две-три скамейки. Дул ветер, как негустая вода, прямо в лицо. Они шли вдоль берега. Кричали московские чайки.
Татарин шел вслед за девушками. Ему нравилось, как они вдруг составили парочку, да и кому бы не понравилось, так они подходили друг к другу: одного роста, обе с острыми профилями, две страдающие красавицы, почти сестры. Замотанный шарфом, соблюдая манеру идти немного в стороне от людей высоких, он счастливо щурился на ветер и напряженно мечтал…
Оборачиваясь с коварными улыбками, красавицы удалялись от него, вцепившись друг в друга «под ручки». Они что-то бурно обсуждали. Рита быстро усвоила манеру жестов и мимики, объясняясь с глухонемой Яей.
Рита уже рассказывала ей, восклицая:
– Боже, как мне нужны деньги! Как нужны!!! – Деля на слоги слова и преувеличенно закатывая глаза, повторяла она, стараясь быть доходчивей. – Я к нему, – она показала пальцем на татарина, – пришла просить денег…
– Он так не даст, только спать! Такой!..
– Как нужны деньги!!!
У Яи в ответ загорелись глаза.
– Я знаю, – она затыкала острым копьевидным пальцем себе в грудь, – я знаю способ достать деньги! – Пауза. – Деньги нужно брать от мужчин. Слушайся меня. Я знаю. – Она говорила простые, но очень убедительные фразы очень убедительным тоном. – Я сама пробовала два раза. Эти деньги мне очень помогли!
Рита еще с сомнением смотрела на нее. Тогда Яя, как последний довод, отогнула полу худого плаща:
– Это платье я купила на мужские деньги!!!
Когда татарин догнал их, ревниво оглядывая каждую, Яя спросила у него, указывая на Риту:
– Любишь ее?
Тот пожал плечами.
– А я люблю!!! – сказала Яя, и они обе заулыбались, как бы объединившись против него. Татарин пошел мрачно рядом. Не поворачивая головы, чтобы глухонемая девушка не поняла по губам, что говорят про нее, он начал:
– Ты не знаешь, какая жестокая эта глухонемая. – Тон его был нарочито горестным. Он искал, как бы встрять между ними, настроить одну против другой. Познакомил их… и ревность охватила его. – Ты не поворачивайся, я буду говорить. Вот однажды я пришел к ней в общежитие, сел. Она была тогда беременна от меня, но сделала аборт. Она не обращает на меня внимание пять, десять минут, полчаса!.. – уже разгоряченно рассказывал он под вой ветра. – Потом говорит мне своим ненормальным голосом, – и он стал передразнивать ее манеру говорить, – я спала с этим, с этим, с этим, и указывает мне на каждого хмыря, что рядом, с этим, с этим… А ты-то что тут делаешь??? – Он замолчал, а Рите этот рассказ понравился. – Она ненормальная! Она глухонемая, и психика у нее повреждена!
Яя заглядывая Рите в лицо, заговорила:
– Черным! Черным вот тут себе накрась завтра! – И она показала себе на веко. – Так красивее!
– Дрянь! Дрянь! Вот дрянь! – тонким голосом вскрикивал он, открывая дверь. – Какая дрянь! – Он распахнул ее. Рита стояла перед ним, покачиваясь на каблуках, выше его на целую голову, а звонок продолжал звенеть.
– Кажется, у меня запала кнопка и поэтому не перестает звонок… – сказала она.
– Аа-а!!! – вскричал ее знакомый и побежал назад в свою квартирку.
Она, как будто перешагивая грязь, стала ступать за ним, прижимая локтем сумочку и озираясь, как в музее:
– Я еле пришла.
Он, нервно порывшись в кухонном столе, пробежал обратно мимо нее с ножом. Звонок звенел, не переставая. Ножом он пытался выковырнуть кнопку, но ничего не получалось. Совсем доведенный, он резанул по проводу, и звон прекратился.
В тишине Рита стояла у коридорной вешалки, интеллигентно поджидая хозяина. Мрачный, лохматый, в кальсонах, он прошел мимо нее. Швырнул нож на подзеркальник рядом с ней.
– Это же невежливо, – тонким, неестественным для нее голосом начала она. – Почему ты в кальсонах? Почему не приглашаешь пройти? – Он ничего не ответил. Он был нездоров и с плохим характером, который ему потом помешал в жизни.
Ушел в дальнюю комнату. Она услышала скрип пружин – значит, лег на кровать и ждет, что она придет к нему. Она не двинулась с места, а занудно заговорила:
– Я опоздала, потому что у нас не свидание какое-то, как ты воображаешь всегда, а я пришла просить взаймы денег. – Она посмотрелась в зеркало, обреченно перевела дыхание. – Ты можешь там не лежать и не ждать, что за дурацкие подходы!
Тут она услышала, как от переполнившей его ненависти приятель стукнул кулаком в стенку. Как бы в ответ.
Она спокойно вздохнула и поморщилась. И все равно не пошла к нему в комнату на пружинящий диван, а даже наоборот – в кухню.
Все в этой квартирке было маленьким, под хозяина: низкие потолки, узкий проход в кухню, пятиметровую, с намертво приклеенной к окнам черной бумагой. Все было подсвечено настольной лампой. Рита хозяйственно поставила чайник на плиту. Уже более ласковым голосом позвала:
– Иди сюда! Попьем чаю! – Потом более резко: – Что ты там лежишь, как дурак!
И хозяин неожиданно тут же возник в дверях, постоял многозначительно, выпятив челюсть и облизывая сухие губы. Внешность у него была с первого взгляда вообще отпугивающая: рост чуть ниже карликовского, широкоскулое лицо с желтой кожей, на что Рита тут же откомментировала:
– Какая у тебя плохая кожа что-то!
Итак, его лицо. На нем все время выступала блуждающая улыбочка, одновременно и подлая, и приниженная, будто он смаргивает, каждую секунду ожидая, что его шлепнут прямо по лицу. Небольшие глаза пронзительно горели, рыжие вкрапины на зрачках – пометины последующих недугов – татарские глаза. Яркий растянутый рот. И волосы у него вечно пачкались, хоть он предпринимал различные ванные процедуры и очень ухаживал за собой, имея внутри какую-то болезнь, постоянно лечился и охал. Жирные свои пряди он любил заворачивать под майку с длинными рукавами.
С унынием оглядев его, такого свирепого и одинокого, но совершенно не жалкого, а даже воинственного и агрессивного деньгодателя, Рита спросила:
– Я прочитала на титульном листе: рассказ «Тик-Так»… – Она наклонилась к задвинутой печатной машинке в углу. – Ты что, решил стать писателем? Разве это приносит деньги?
Он подошел в ней вразвалочку и, с неулыбающимся лицом глядя в улыбающееся Ритино, схватил ее за талию.
– Это же невежливо! – недовольно сказала она. Он немного отпустил. Взгляд его потеплел. Она слегка пихнула его в грудь.
Тогда он уселся тут же в кресло – сделал равнодушное лицо. Забросив одну босую ногу в сандалии на другую, он уставился в стену.
– Какой у тебя тяжелый характер, – сказала Рита. – Если ты себя так бережешь, одень носки. И меняй их каждый час, чтобы всегда были сухие.
Прошла мимо него, чтобы взять чашки. Он опять резко зацепил ее за край платья и стал за него подтягивать девушку к себе.
Рите стало жалко платья, что он порвет последний подол, так энергично и сильно он его тянул, и она неохотно села ему на колени.
– Ну? Почему ты всегда пристаешь, пристаешь, пристаешь… прямо у дверей!.. Что у тебя там в голове?
Тот вскинул голову, выразительно посмотрел на нее. Она постучала ему по голове. Тогда он ответил:
– А почему ты всегда опаздываешь, опаздываешь, опаздываешь, потом обманываешь, обманываешь, а потом всегда не можешь, не можешь, не можешь?.. – У него был тонкий голос, пародирующий ее манеру говорить.
– Где обманываю? Я пришла занять у тебя небольшое количество денег, я никогда ни у кого не просила взаймы! – Она попыталась встать, чуть оскорбленная, но он держал ее крепко, даже как-то цепко, а она, возвысив голос, заспрашивала: – Почему ты всегда меня мучаешь?! – Он с улыбкой, как будто передразнивая ее, а на самом деле обороняясь, глядел расширенными глазами. – Разве ты меня любишь?
В ответ, как бы не найдя более веских доказательств, он стал расстегивать ей платье. Она опять рванулась из его рук, пожалев, что не надела глухого платья. Тут он разочарованно заметил:
– Что это у тебя все время под платьями надето?
Она опять рванулась, и он не стал удерживать ее. Она что-то хотела ответить ему, но тут же вздрогнула и вскрикнула и повернула указательный палец в открытую дверь:
– Кто это?
Выглядывая из комнаты, против света, разделенная косяком двери напополам, стояла, и, видно, давно, чья-то фигура.
Знакомый ничуть не испугался, помахал утрированно рукой, как вдаль, и, растягивая на слога, позвал:
– И-ди сю-да! – И опять замахал рукой, как провожающий на перроне.
Фигура помотала кудрявой головой.
– Вот дура, ревнует! – самодовольно сказал повеселевший знакомец. – И-ди сю-да! – Он опять замахал рукой. – Я те-бе го-во-рю!!!..
И тогда в кухню вошла девушка. Ее звали Яя. (Имя она придумала себе сама, и настоящее, простое русское, было только в паспорте.)
На ней была одета только длинная майка, и, значит, она пришла из той комнаты, где стояла кровать и скрипели пружины и в которой она, верно, все это время лежала и ждала.
– Боже мой! Так мы все это время были не одни! – сказала Рита, проникаясь жалостью к той, другой девушке и пропуская ее мимо себя, улыбающуюся одними уголками губ, холодную и надменную. Кудрявые черные волосы ее были спутаны.
Она села на табуретку, быстрой острой рукой схватила со стола сухарик, стала хрустеть им в тишине и что-то спрашивать неестественным, ненормально высоким голосом – несколько раз одну и ту же фразу-вопрос, пока, наконец, всем не стал понятен смысл:
– Что смотрррришь? – Обращаясь к мужчине и гордо поворачивая голову к растерянной Рите: – Что смот-рииишь?
– Красивая! – восхищенно сказала Рита. Она подумала, что девушка нерусская.
Та кивнула, пропевая высоко:
– Здррравствтвтвуйте!!! – резко и громко.
Мужчина не сдержался и безумно засмеялся такому своему сводничеству. Пока он наблюдал за девушками, в нем разгорался азарт.
Яя холодно глядела на него, как ящерица.
– Она глухонемая, – пояснил мужчина Рите. Та тут же расшифровала это по его губам. Обиженно прищурилась.
Так они познакомились.
Хоть Яя и была старше Риты на три года, ей было двадцать шесть, но лицо ее было сходно с лицом ребенка – очень красивая кудрявая девочка с острым профилем, худая, высокая, с острыми длинными пальцами. Пока пили чай, неловко разговаривали, она все время беспричинно, как дурочка, улыбалась (это было наивно, искренне и издевательски одновременно), надувала и сдувала принесенный с собою презерватив. Хлопала надутым боком себе по щекам или лизала его. Рита вежливо смотрела на нее, в ответ тоже улыбалась на каждую Яину улыбку. Яя тогда пояснила:
– Я ему сказала, – острым пальцем указывая в лицо татарина, – что только в презервативе! – Высоким фальшивым голосом, как иностранка, с акцентом: – СПИД!!! – Она показала широким жестом, раздвигая и шевеля пальцами, на кухню. Рита закивала, не отрывая завороженного взгляда от красивой глухонемой. Та резко спросила:
– Что смотришь?
– Красивая! – сказала Рита, показывая на нее. – Кра-си-ва-я!!!
– О! Спасибо! Ты, – ткнула в нее пальцем, – красивая! Мужчина, наблюдая за ними, задумался, нарочито закашлялся и сказал больным голосом:
– Мне необходимо прогреться от простуды.
Он достал из тумбочки кварцевый аппарат для загара, отключил настольную лампу, запуская свой кварц.
Девушки стали наблюдать за ним.
Охая, тот устроился перед аппаратом, похожим на вешалку. Загорелся кварцевый зелено-голубой свет, выбеливая лица сидящих. Кавалер надел черные объемные очки на впивающихся резинках, как пловец, стал покряхтывать, снимать тапки, стараясь не сдвигать подставленного под свет лица, вообще не стыдясь, растер руками сначала ступню одной ноги, потом другой. Лицо его с черными кружочками вместо глаз походило на лицо классического диктатора. Кварцевый аппарат щелкал-тикал (как из его рассказа «Тик-Так»), нагревая душный воздух кухни.
– Больной очень! – с жалостью громко пропела Яя, анализируя увиденное про мужчину. Рита же презрительно пожала плечами.
Потом они пошли гулять. Татарин снимал квартиру на самой крайней окраине города, рядом с озером. На противоположной стороне – лес, откуда периодически слышались мужские голоса и женские классические визги. Вокруг озера был разбросан грязно-желтый песок, две-три скамейки. Дул ветер, как негустая вода, прямо в лицо. Они шли вдоль берега. Кричали московские чайки.
Татарин шел вслед за девушками. Ему нравилось, как они вдруг составили парочку, да и кому бы не понравилось, так они подходили друг к другу: одного роста, обе с острыми профилями, две страдающие красавицы, почти сестры. Замотанный шарфом, соблюдая манеру идти немного в стороне от людей высоких, он счастливо щурился на ветер и напряженно мечтал…
Оборачиваясь с коварными улыбками, красавицы удалялись от него, вцепившись друг в друга «под ручки». Они что-то бурно обсуждали. Рита быстро усвоила манеру жестов и мимики, объясняясь с глухонемой Яей.
Рита уже рассказывала ей, восклицая:
– Боже, как мне нужны деньги! Как нужны!!! – Деля на слоги слова и преувеличенно закатывая глаза, повторяла она, стараясь быть доходчивей. – Я к нему, – она показала пальцем на татарина, – пришла просить денег…
– Он так не даст, только спать! Такой!..
– Как нужны деньги!!!
У Яи в ответ загорелись глаза.
– Я знаю, – она затыкала острым копьевидным пальцем себе в грудь, – я знаю способ достать деньги! – Пауза. – Деньги нужно брать от мужчин. Слушайся меня. Я знаю. – Она говорила простые, но очень убедительные фразы очень убедительным тоном. – Я сама пробовала два раза. Эти деньги мне очень помогли!
Рита еще с сомнением смотрела на нее. Тогда Яя, как последний довод, отогнула полу худого плаща:
– Это платье я купила на мужские деньги!!!
Когда татарин догнал их, ревниво оглядывая каждую, Яя спросила у него, указывая на Риту:
– Любишь ее?
Тот пожал плечами.
– А я люблю!!! – сказала Яя, и они обе заулыбались, как бы объединившись против него. Татарин пошел мрачно рядом. Не поворачивая головы, чтобы глухонемая девушка не поняла по губам, что говорят про нее, он начал:
– Ты не знаешь, какая жестокая эта глухонемая. – Тон его был нарочито горестным. Он искал, как бы встрять между ними, настроить одну против другой. Познакомил их… и ревность охватила его. – Ты не поворачивайся, я буду говорить. Вот однажды я пришел к ней в общежитие, сел. Она была тогда беременна от меня, но сделала аборт. Она не обращает на меня внимание пять, десять минут, полчаса!.. – уже разгоряченно рассказывал он под вой ветра. – Потом говорит мне своим ненормальным голосом, – и он стал передразнивать ее манеру говорить, – я спала с этим, с этим, с этим, и указывает мне на каждого хмыря, что рядом, с этим, с этим… А ты-то что тут делаешь??? – Он замолчал, а Рите этот рассказ понравился. – Она ненормальная! Она глухонемая, и психика у нее повреждена!
Яя заглядывая Рите в лицо, заговорила:
– Черным! Черным вот тут себе накрась завтра! – И она показала себе на веко. – Так красивее!