Литвинова Рената. Обладать и принадлежать

   – Ну извини, извини, – сказал он. – Ты тогда уезжала к какому-то мужику. Но заметь, я, а не он поставил тебе новые двери.
   – Так ты же их и поломал, – тихо отозвалась Маша.
   – Так ведь он с тобой спал, а не я тогда, – сказал он убедительно.
   – Ладно, давайте выпьем, – сказала Алиса.
   – Вот хорошая девушка какая, – похвалил ее Андрей Андреевич.
   Они выпили.
   – Зря вы так сильно накрасили губы. Без краски гораздо красивей, – начал Андрей Андреевич, сильно прищуриваясь на Алису, держа у правого глаза сигарету. Он неожиданно протянул левую руку с белоснежной салфеткой и вытер девушке губы. Она была растеряна.
   – Хотите пофотографироваться? – спросил он.
   – Все девушки хотят пофотографироваться, – сказала Маша. Он вышел за фотоаппаратом.
   – Боже! Какой ужас! – только и сказала Алиса, как он вернулся с поляроидом.
   – Что ты сказала, моя красавица? – ласково пропел он и щелкнул фотовспышкой.
   Девушки вздрогнули от неожиданности. Лица на фото вышли неважно, главное – перепуганные. Он попытался порвать фотографию, но она не рвалась. Он отшвырнул ее. Тогда девушки подобрали и посмотрели, что вышло.
   – Какие страшные, – сказала Алиса.
   – Какие есть, – сказал Андрей Андреевич, о чем-то задумавшись. – Небось хотите посмотреть, что там по этому телевизору показывают?
   – Нет, нет, – быстро ответила Маша.
   – И ваших блядских газет я тоже не читаю, – добавил он агрессивно.
   Девушки молчали.
   – Может быть, выпьем? – опять предложила Алиса. Маша молчала и как-то героически курила.
   Выпили.
   – Как это ты при папе не стесняешься курить? – начала уже полутрезвая Алиса. – И вы ей не запрещаете?
   На вопрос никто не ответил.
   – Вот что, – сказал папа, – будем фотографироваться, но не в таком виде. Ваш вид меня не устраивает.
   – Я голая фотографироваться не буду, – поспешно ответила Маша.
   – Как с вами скучно. А так на вас пленку тратить жалко.
   – А что вы такой жадный? – сказала ему Алиса. – Надо скрывать эту черту характера, если она так присутствует.
   – Нет, я не жадный, но когда жадничают по отношению ко мне, мне тоже неинтересно.
   – Ну ни фига себе! – ответила Алиса в восхищении от Андрея Андреевича. – Ну у вас и ответики! Надо придумать для вас побольше вопросов.
   – Валяй, – согласился он, добрея.
   В таком духе они проговорили до полуночи.
   Они обсудили много тем: что такое для каждого значат любовь, красота, даже затронули смысл жизни, вопросы литературы, музыки и живописи. Андрей Андреевич поставил на полную громкость несколько дисков своих любимых композиторов, но среди классики девушкам пришлось три раза подряд прослушать песню семидесятых годов «Красная стрела» в исполнении Софии Ротару. Это было тяжелое испытание, но Андрею Андреевичу нравилась одна фраза из припева. После третьего раза путем мимики и жестов, до того орала музыка, что нельзя было услышать друг друга, Алиса попросила остановить. Маша перечить боялась – у нее уже был кое-какой опыт, которого не имела ее подруга. Когда Андрей Андреевич понял, что Алисе не нравится, он с размаху разбил пластинку об пол вдребезги.
   – Что-то в этом есть… – задумчиво проговорила тогда Алиса.
   Потом он провел, как сам выразился, тест, нравится ли девушкам его «Обнаженная» на картине. В завершение повел их в дальнюю, почти тайную комнату, где у него стояла ОНА! Кровать для женщины его жизни, которую он скоро встретит и на которой он будет ее ласкать!
   Девушки были потрясены. Под балдахином лежала большая перина, похожая размером на целый плацдарм. Но поражало другое – вся она была обтянута черным-пречерным бархатом.
   – Почему она такая черная, эта ваша кровать? – спросила Алиса.
   Андрей Андреевич выключил свет, зажег три свечи в старом подсвечнике и занес его над постелью.
   – И представляете, – сказал он торжественно пропитым голосом, – если сюда положить красавицу со сверкающей белоснежной кожей?!!
   Все помолчали, а ушли с почтением. Как раз стрелки часов приближались к часу ночи, когда девушки вышли вдвоем в туалет, а вернувшись, объявили, что им пора уходить.
   Андрей Андреевич сразу помрачнел, как туча. Стал страшен. Лицо его сморщилось и резко постарело, выдавая возраст.
   – Значит, так, – сказал он, – вы не выйдете отсюда до тех пор, пока я не кончу.
   – Как это «не кончу»? – в своем стиле заспрашивала Алиса.
   – А так! – враждебно огрызнулся Андрей Андреевич. И замолчал.
   – А! Вы имеете в виду секс, – сказала Алиса. Обе рассматривали его лицо. Он опять курил.
   – Но если мне совсем не хочется, – сказала Алиса. – Я совсем не расположена…
   Он встал, вынул с полки кассету.
   – Порнографию будешь смотреть? – спросил он.
   – Для чего?
   – Для подготовки. Я тебя понимаю. – Он всунул кассету. Появилось изображение.
   – Но я, например, голодна! – сказала Алиса, отвернувшись от экрана.
   Он остервенело выключил телевизор. Открыл холодильник, достал трехлитровую банку с икрой.
   – Сейчас я вас попитаю, – сказал он, сверкая глазами. Стали с обреченностью есть икру. Он пристально наблюдал, когда девушки наедятся.
   – А вы? – интеллигентно спросила Алиса.
   – А я не хочу есть, – ответил он.
   – Вы очень целеустремленный, – заговорила Алиса. – Давно у вас не было женщины? – как доктор поинтересовалась она, разжевывая бутерброд.
   – Давно. О…ительно давно! – ответил Андрей Андреевич, прямо как ребенок.
   Маша упорно молчала.
   – А вот как же вы будете с Машей, например, спать? Она же ваша дочка! – не унималась Алиса. Она намазала себе новый бутерброд.
   – А мне наплевать. Вы сами разберитесь, с кем мне спать. Если тебе жалко Машу, пойдешь одна.
   – Ага, – сказала Алиса, – ну вы и крутой!
   – Да, я крутой. Не люблю этих ваших словечек.
   – Ну вы крутой…
   – Ну что, поели?
   – А если мы откажемся? – переглядываясь с Машей, спросила Алиса.
   – Тогда вы отсюда не выйдете.
   – А как это?
   – А так.
   – Вы очень немногословны.
   – Да, я такой.
   Алиса отложила бутерброд.
   – Ешь, ешь. Я никуда не тороплюсь, например, – сказал Андрей Андреевич.
   Вдруг девушки вскочили и рванули в коридор. Он не погнался за ними, сидел себе спокойненько. Те подергали двери, замки все были заперты. Тогда они скрылись в одной из комнат и защелкнулись на щеколду.
   – И что это такое? И это он самый потрясающий мужчина в мире? – сказала Алиса.
   – Он тебе не нравится? Совсем-совсем? Все женщины влюблялись в него. Он же не любил никого. Теперь он остался совсем один.
   – А если он никогда не кончит? – нагнетала Алиса. Маша пожала плечами:
   – Он на самом деле нас не выпустит.
   Андрей Андреевич стоял в это время босиком у самых дверей и подслушивал. Наконец ему надоело, он громко забасил:
   – Дверь тонкая. Я могу ее быстро высадить. Давайте – решайте.
   Дверь открыла Алиса.
   – Тогда идите помойтесь, – сказала она.
   – А я чистый, – парировал он.
   – Откуда я знаю… Идите помойтесь.
   – Ну ладно… Могу и помыться. Тогда идем, я покажу тебе, где и как лечь.
   Теперь уже вдвоем они подошли к парадной бархатной кровати. Свечи сгорели ровно наполовину.
   – Раздевайся, – сказал он.
   Она прилегла не раздеваясь. Он наклонился над ней.
   – А вдруг вы никогда не кончите? – сказала она ему, проведя пальцем по щеке.
   – Ну, ты должна постараться, – ответил он кротко.
   – А как это «постараться», как это?
   В это время Маша шарила у него по карманам, по всем курткам в коридоре, открывала все ящики и шкафчики – она искала ключи.
   – Ты не будешь никуда выходить, а ноги твои будут приучены лежать у меня на плечах, – говорил он Алисе.
   – Но ведь это же больно, все время держать ноги задранными, – возмутилась она.
   – Да, я не подумал. Надо разработать эти мышцы, чтобы они у тебя не тянулись.
   – Так что же, они у меня будут болтаться, когда я буду ходить в естественном положении?
   – Ты не будешь ходить. Ты будешь все время лежать на этой кровати и держать ноги у меня на плечах – вот это будет самое твое естественное положение… – пояснил Андрей Андреевич Алисе ее перспективы.
   – Ладно, – сказала она ему в конце концов, – идите мойтесь, я чувствую от вас запах…
   Когда он ушел в ванную, подруги встретились в коридоре.
   – Ну что? Нашла ключи?
   – Наверное, с собой носит. Он не дурак. Ну что было? Не бил?
   – А что, он будет бить? – спросила Алиса.
   – Однажды мы его оттаскивали от одной… из его жен… Он сидел на ней верхом, весь одетый, она была вся раздета, – с тоской вспоминала Маша.
   – Он положил меня на эту черную кровать и рассказал, как все будет. Вообще, интересно. И еще, мне кажется, он не кончит. Интуиция…
   Они подошли к ванной, приоткрыли дверь.
   – И еще… Я должна тебя предупредить… Однажды он гнался за одной женщиной с ножом… Порезал, исколол всю дверь!
   – Это была ты? – прищурилась Алиса.
   – Как я его ненавижу, – сказала Маша. Они опять приоткрыли дверь, подглядывая.
   Еще о чем-то шептались, наблюдая за тем, как он залег в ванну и оттуда торчала лишь его голова, а когда он почти целиком погрузился, они ворвались туда вдвоем и, схватив за голову, окунули и держали под водой. Не отпускали долго. При этом Маша приговаривала:
   – Отовсюду он всегда выходил сухим из воды, ничего его не брало, всегда выживал…
   Потом вынули из брюк ключи. Открыли дверь, похватав пальто, выскочили на улицу.
   …И остановились во дворе под деревом с огромной кроной. Звезды сверкали в небе, близился рассвет, мимо проходили праздные компании или одинокие прохожие.
   – Он так ждал женщину своей жизни, – сказала Маша. – Так получается, что ею стала ты.
   – Прощай же…
   – Да, пора… – наговорившись, сказала одна другой. Поцеловались на прощание, даже пожали друг другу руки с легкими слезинками на глазах.
   Они сделали только полшага друг от друга, как из подъезда дома прямо на них выбежал невредимый Андрей Андреевич в черном развевающемся кимоно на голое тело. Обе застыли – глядя, как он неотвратимо приближается к ним, на его атласное одеяние с красными пузатыми драконами на груди.
   Когда он приблизился к ним, Алиса спросила его:
   – Зачем вы надели этот черный халат? Вы очень сегодня напились…
   Хочу быть как дьявол! – ответил он и достал длинный нож. Девушки завизжали и бросились в разные стороны, но Андрей Андреевич знал, за кем ему гнаться: он выбрал Алису. Подняв в зажатой руке нож, он бежал за ней по узкой улочке, потом вырулил на улицу побольше, но тоже глухую, то нагоняя, то отставая… Алиса бежала от него то молча, то с чудовищными подвываниями.
   Наконец он выбился из сил и затерялся в темноте.
   Через два часа Маша, дрожащая и кроткая, сидела у него на кухне. Андрей Андреевич держал в руке телефонную трубку. Лицо его было трепетное и сурово-протрезвленное. Он сказал:
   – Так рождается любовь. Диктуй.
   – 222-15-55.
   Он набрал номер телефона.
   – Алиска? Это я, – сказал он.
   – Я вас узнала, – проговорила Алиса на том конце.
   – Я слушаю тебя, – сказал он.
   – Я вас тоже слушаю, – сказала она.
   – Нет, это я тебя слушаю.
   – Так это же вы мне звоните, а не я вам. Значит, я вас слушаю.
   Помолчали.
   – Эй! – позвала она в трубку. – Вы не обижаетесь? – спросила она. – Я почему спрашиваю, потому что я все-таки немного обижаюсь на вас…
   – А я люблю тебя. Пожалуй, что так, – ответил он. Кхекнул.
   – Да?????????? (Пауза.)
   – Алиса! Я скучаю. Я начинаю ждать тебя прямо с этой секунды.
   Она молчала.
   Тогда Андрей Андреевич прокашлялся и сказал:
   – Черная постель ждет тебя!

ДВЕ, КОМУ-ТО НУЖНЫЕ
НОВЕЛЛА
(«Вокальные параллели»)

   – Ну, где ты была, сучка? – так встретила она вошедшую Певицу. Но это был не грубый тон, а снисходительно-ласковый.
   Ре, подруга Певицы, сидела за столом, на котором стояли рюмки и бутылка. Она курила папиросу.
   – Где была, сучка, где была? – повторила нежно. – Я же учила, это правило, никогда не опаздывай больше часа, тем более к тому, кто тебе нужен… пока. – Певица села рядом за стол.
   – Я и так одинока, меня обозвали тут на улице, собака погналась, пыталась укусить, погода ужасная, жара такая, жара, я прихожу, и ты вместо поддержки в этом краю, в этой местности меня обзываешь, – ответила Певица.
   Ре несильно ударила ее по щеке.
   – Твоя щека в отличие от моей на сколько лет моложе?.. Мне-то уже пятьдесят… – сказала Ре.
   Певица встала, отошла к окну. На окне стояла ваза с цветами. Певица сказала:
   – Меня пугает, когда я прихожу, а цветы в вазе выпили наполовину воду. Они что-то делают без меня. Это пугает.
   – Не смотри в окно на дорогу. Не смотри на дорогу, потому что там лежат сбитые собаки и кошки, – посоветовала ей Ре. Певица отошла от окна. – Рассматривание мертвого старит. Я всегда отворачиваюсь.
   – Ну, учи, учи меня дальше, что не делать, – сказала Певица уважительно, смачивая носовой платок одеколоном и натирая им виски.
   Брови надо до тонких ниток выщипывать, моды же нет, только такая, которую я тебе внушу. На красную помаду блеск точкой посередине… – задумалась, как в чаду, выпила из фужера горячительное. Опять заговорила, как вспомнила: – Железное правило, никогда, ни при каких условиях не подходить к телефону, когда он звонит понапрасну.
   – Здесь же нет телефона.
   – Я диктую тебе правила на всю жизнь, а не на этот жалкий отрезок времени. Я не желаю быть все время с тобой. Кто при ком: ты при мне или я при тебе? Через некоторое время ты останешься одна и я останусь одна. Возможно, ты будешь жить там, где есть телефон, и будешь бежать на каждый его сигнал, как сумасшедшая. Да ты такая сучка, что я тебе объясняю! Не вдумывайся в мои слова, просто запоминай, запоминай или запиши. И волосы должны быть всегда чистыми.
   – А мода не брить подмышки? – спросила Певица.
   – Это может возбуждать… но это негигиенично при такой жаре. Женщина в доме должна ценить настольные лампы, которые приглушают освещение, и железную входную дверь. Лишний не должен проникать через нее, – ответила Ре.
   – Да ты ребенок в сущности, хоть и пьешь, хоть и пятьдесят, – сказала Певица.
   – Ненавидеть меня легче, чем любить, – вздохнула Ре. – А, да! Еще правило – надо посещать могилы своих. Ты посещаешь могилу своего отца?
   – Не посещаю. У меня денег нет поставить ему памятник, а без памятника я и не найду ее. Там просто холм. – Певица учащенно задышала.
   – Желательно уметь стрелять в нашем теперешнем положении…
   – Совсем не умею.
   Ре встала, подошла к стене, пощупала, оторвав кусочек обоев.
   – Плохие стены здесь.
   – Плохие? Почему плохие?
   – Не впитывают пули, – сказала Ре. – Есть хорошие стены, если пуля в них попадает, то так там и остается, а есть вот такие плохие, как здесь. Они не впитывают пуль. И если здесь вдруг выстрелить, то пуля, ударившись о стену, не впитается, а будет отражаться и летать по комнате от стены к стене, пока кто-то из живых не поймает эту пулю телом.
   – Поймать пулю телом? Такая фраза, как в песне… – Певица тоже поковыряла пальцем в стене.
   – Где пистолет? – спросила Ре.
   Певица показала пальцем в сторону шкафа.
   – На шкафу, – прошептала.
   Ре подошла к шкафу. Достала мешочек, вынула из него пистолет, проверила обойму, положила на стол. Налила себе еще выпить.
   – Почему ты мне не предлагаешь? – спросила обиженно Певица.
   – И скучно с тобой, и отпускать не хочется, – сказала Ре и выпила. – Ты из тех, кому пить не впрок.
   – Тебе впрок?
   – Зачем ты меня сбиваешь? С тобой так скучно, дай мне вдохновение быть рядом с тобой… хоть так. У меня болит сердце, как будто оно не одно, а их много во мне, груда целая. Такая тяжесть… – Она задумалась. – Ты просишь, чтоб я тоже тебе налила?
   – Да, – сказала Певица.
   – Тогда я тоже попрошу. Я хочу потушить о твою руку сигарету. Во мне иногда такая ненависть, такой протест. С какой стати я должна учить тебя и пить с тобой?
   Ре улыбнулась:
   – Сколько раз об тебя гасили сигарету? А?
   – Мне даже интересно, сделаешь или не сделаешь? – сказала Певица, не пряча белую руку.
   Ре ткнула в нее окурок. Ненависть промелькнула на ее лице, потом опять выражение вернулось в маску. Певица чуть вскрикнула, отдернув руку с красным прижженным пятном.
   Ре продолжала:
   – Не пой на похоронах. Не спи с мужчинами каждый день. Отказывай. Береги себя. Пускай сбегают куда-нибудь и пользуются другими. Главное, не страдай, не страдай. Не дорожи его желаниями, думай о своем здоровье.
   Они помолчали.
   – А что ты сама думаешь, какие недочеты в себе констатируешь?
   – Я? – спросила Певица. – Мне кажется, все портит мой нос и коленки – вот тут широко. Надо сделать пластическую операцию. Но нет денег. Нет денег на операцию.
   – Дать тебе денег?
   Певица покраснела, стала бурно отказываться:
   – Нет, что ты, нет!..
   – Какое это у тебя хорошее качество – отказываться от денег. Это бывает так редко, у молодых еще. Старые не отказываются от денег. А тебе неудобно. Что в тебе хорошего, ты еще чувствуешь боль, а я нет. Вот, смотри. – Ре взяла нож со стола и воткнула себе в руку. Вынула, зажала рану платком. – Вот видишь, мне так больно внутри, – она прижала руку к сердцу, – что я уже не чувствую боль снаружи. Ах, испачкала скатерть!..
   Певица вскочила, побежала за бинтом, принесла. Ре уже плеснула из фужера алкоголь себе на руку, стала заматывать ее платком.
   – Темнеет уже… – сказала мрачно. – Завтра рано вставать. Ты книги читаешь перед сном?
   – Стихи, – сказала Певица.
   – Я всегда читаю одну и ту же книжку много-много лет, и ту кто-то покрал у меня недавно, сволочь какая-то!.. Думаю одни и те же слова, которые всегда складываются в одну и ту же предрешенную фразу.
   – Какую?
   Не могу сказать. Я не в себе. Мне все хуже и хуже. Я все к тому, что мне не становится лучше. Вообще, лучше никогда не бывает, почти никогда. Но я знаю, что мне делать, у меня есть цели, я знаю выход! Но мне не хочется этого делать. Мне как будто бы не хочется идти умирать дальше.
   – И мне, и мне! И мне нужно определить мой смысл жизни, ты мне поможешь? – спросила Певица.
   – Ну-ка встань, покажись, как тебе в новом платье, – попросила ее Ре.
   Певица встала, прошлась, спела несколько куплетов.
   – Все, все, не надо больше, без моих приглашений не пой! – прервала ее Ре. – А я теперь люблю читать вкладыши, инструкции к снотворным, прежде чем их принять. Такое удовольствие.
   Певица вышла в туалет, вернулась. Ре спросила ее строго:
   – Тебя рвет в туалете? Ты так пытаешься не потолстеть?
   Певица молчала.
   – Ты плохо смываешь воду, и туда теперь ходят тараканы, их так много, когда включаешь свет, они толпами едят!
   – Мне еще надо похудеть килограммов на пять, – сказала Певица.
   Ре закурила, выпила.
   – Не пей так помногу. Пей чуть-чуть, мне жалко тебя, – пропела Певица.
   – Почему у меня все всегда из последних сил? – отозвалась Ре. – Чтобы нравиться, надо быть легкой, легкой… Ты умеешь питаться мужчинами?
   –Нет.
   – Надо научиться. Вот сидишь рядом с ним, надо пробудить в нем сильную реакцию и проглотить ее, когда он реагирует. Это очень омолаживает.
   – Мужчина разве не истрачивается?
   – Не жалей. Или питайся и женщинами тоже. Это не хуже.
   – Как мне завтра одеться?
   – Возьмешь мои камелии, наденешь, как ордена, в ряд несколько штук. Кольца переодень. Кольца надо носить только на указательных пальцах. Какие у тебя зубы, сядь, покажи мне.
   Певица села ближе, открыла рот.
   – У тебя такой большой рот, а ты не можешь его толком открыть, – сказала Ре.
   – Ты говоришь как моя мама. Она стоматолог.
   Ре засмеялась.
   – Еще она любит повторять, у тебя плохой тургор. Тургор – это натяжение, дряблость кожи, – пояснила Певица. Она отхлебнула из бокала подруги. – Можно?
   – Мы никому тут не нужны, – сказала Ре. – Нам нужно сделать, чтобы мы стали кому-то нужны.
   – А зачем? – спросила Певица.
   – Две, никому не нужные, даже себе.
   – Я тут хожу с ключами на шее, как коза, позвякиваю, – сказала Ре, вынув из выреза нацепленные на цепочку ключи. – От всех моих дверей и шкафчиков… Что у нас из еды есть?
   Певица пошла к шкафчику.
   – Только шампанское.
   – Неси его сюда, – сказала Ре.
   – Почему ты не отвечаешь никогда на мои вопросы?
   – И ты можешь не отвечать. Я все равно их не понимаю. И еще говори мне, пожалуйста, спасибо, спасибо, что ты ответила на мой вопрос.
   Ре очень ловко открыла бутылку с шампанским. Выпили, чокнувшись.
   – Итак, пистолет, – сказала Ре. Вынула обойму, показала, как вставить. Поставила на предохранитель, сняла с предохранителя, прицелилась. Встала, открыла окно. – Куда бы попасть? Куда бы попасть? – заспрашивала она, водя стволом. В сумерках шел дождь. – Хоть один раз, но ты должна выстрелить, – размышляла Ре.
   – Выстрелите в меня, – вдруг сказал снизу человеческий голос. Подруги присмотрелись.
   – Этот человек убирает двор, – сказала Певица.
   – Только не насмерть, – крикнул голос, – вы же все равно промахнетесь!
   Ре с силой захлопнула окно. Руки и пистолет были мокрыми от дождя.
   – Какие бессмысленные люди ходят под окнами, – сказала она. – Совсем меня не боятся. – Ее заметно шатнуло.
   – Я тебя боюсь, – сказала Певица.
   Ре постояла, держась за сердце.
   – Нет, не упала, – наконец сказала она. – Доведи меня до стула, – попросила Ре. Певица поддержала ее за худой локоть, оттопыренный от тела, как согнутая косточка.
   – Я знаю, КТО ЧТО знает, бессмысленны ли люди или нет, – посидев, вдруг сказала Ре. – Это случай. И это даже проверяется. Если в нас, например, есть дальнейший смысл для проживания… Если мы для чего-то нужны судьбе, вот такие две, то мы будем сохранены… Значит, мы для чего-то заготовлены. В нас есть нужда.
   – А как проверить?
   – Вот так. – Ре взяла пистолет, прицелилась в то место на стене, где был оторван кусок обоев, стала стрелять в него. Пули, ударившись о стену, рикошетили веером в разные стороны, потом отражались от противоположных стен, потом еще и еще раз, пока секунд за тридцать со свистом они по очереди или вылетели в окно, разбив стекло, или впились в деревянный шкафчик. Обойма была выпущена вся. Певица страшно кричала сквозь выстрелы.
   Ни одна пуля не попала в подруг. Стало тихо. Ре будто отрезвела и повеселела.
   – Мы еще нужны, – перестав кричать, вдруг сказала Певица значительно и растроганно прижалась к плечу Ре.
   – Это не в последний раз, – сказала Ре. – Позже я буду еще проверять.
   Так посидели некоторое время.
   – А мы не поговорим о любви? – ненасытно спросила Певица.
   Нет, мы не поговорим о любви. Завтра поговорим о деньгах от мужчин и о драгоценностях. И надо бы завтра достать пиявок, дюжины две… Пора спать. Уже светает. Хотя я вряд ли высплюсь, я цокаю тебе всю ночь, как же ты храпишь, сучка!..
   Разговор этот проходил в большой комнате, где стояла и кровать тоже. Разбитые часы показывали почти четыре часа ночи. Стол был усыпан окурками и пеплом. Нож блестел под лампой, наполовину испачканный мутной кровью. Так был истрачен еще один день из жизни подруг.

ОБЛАДАТЬ И ПРИНАДЛЕЖАТЬ
РАЗГОВОРЫ, ПОДРОБНОЕ ОПИСАНИЕ МНОГИХ ДНЕЙ, ХРОНИКИ, ДНЕВНИКИ, ПОПЫТКИ, ПОСЛЕДНИЕ ПРОЩАЛЬНЫЕ СЦЕНЫ
(«Страна глухих»)

   ПОСВЯЩАЕТСЯ ФАИНЕ, попавшей в рай за то, что умела так сильно любить до самой смерти своего Михаила.

ГЛАВА: ВСТУПИТЕЛЬНАЯ

   Когда они жили вместе, суп сгнивал – она не ела без него полезное. Как «в свет» она выходила в кафе на первом этаже, где пила кофе с бутербродом, пока не убили бармена вылетающими шилами из ножа. Несколько посетителей побежали за двумя молодыми убийцами, но не догнали. Кофе вреден для сердец.
   Ночью она не спала и смотрела в окошко, оттого всегда и простужалась, потому что дуло из щелей. Отсыпалась днем, а днем: все, как грязь – звонки, кожа, город, если выглянуть, вся пыль видна на поверхностях. Жить можно было только ночью. Своей одежды у нее было мало, она разряжалась в старые платья, найденные в Алешиных сундуках, и так выходила подышать воздухом. Платья «охраняли» ее – никто не приближался, а только шарахались, а она все надеялась в любом прохожем вдруг встретить Алешу. Только один раз встретила. Он куда-то торопился, а она стояла на перекрестке через дорогу, и ему пришлось зайти домой, так он был тактичен. Он выпил чай тогда, съел тарелку супа, часа два пролежал в ванне, там заснул, проснулся, потому что потекла вода, и Рита спугнула его вскриком и жалко подтирала, что его отвращало. Оделся во все чистое и уехал в город Туву с пачкой чьих-то паспортов, которые она связывала ниткой на зеленом кухонном столе, а он курил, поднося сигарету к глазу белой распаренной рукой. И молчал. Как долго его потом искали. След его оборвался, когда он сел на автобус в сторону зверохозяйства, где разводили и убивали соболей. Потом он вернулся с новым товарищем, который оказался тоже из Москвы. Молодой мужчина был в сандалиях на босу ногу, с глазами так сильно навыкат, что она даже один раз не удержалась и попыталась эти глаза ему «заправить» вовнутрь лица, надавив сильно на фиолетовое веко, тот закричал: