Страница:
Тут из подъезда в темноту выходят очень много, один за другим, преступного, мрачного вида друзья Михаила. Они, еще очень молодые, худые: среди них всякие – и коренастые, и тонкокожие, с различными формами головы, – но чем-то между собой похожие. Все курили, прищуривались, одеты, как черные романтики – в черное. Семеро. И все очень убедительные. У одного шея замотана бинтом.
– Вот, – сказал Михаил. – Это моя Рита.
Они стали по очереди подходить к ней поздороваться. Более взрослые целовали ей руку. Другие стеснялись и были сдержанны. Некрасивый друг Михаила подсвечивал лицо Риты зажигалкой, чтобы при знакомстве все могли увидеть ее лицо в темноте.
– Это Алексей. Это Тимофей. Это Сашко. Это Валентин. Это Серго… – придушенным полушепотом каждого представлял Михаил. Церемония проходила очень торжественно.
Рита и Михаил сели в машину. Это была одна из машин Господина, его отца. Михаил нервно стал заводить. Тронулись. Машина вздрагивала, виляла, визжала. Быстро поехали.
– Куда? Куда? – спрашивал он, дергая машину и смотря по сторонам.
– Уже скоро рассвет, – сказала Рита. – Встань где-нибудь. Поговорим.
Встали за дом.
Михаил стал откручивать сидение, чтобы оно упало назад.
– Послушай, – говорила она во время откручивания. – Послушай…
– Поцелуй меня, – попросил он.
– Ну, вот… – сказал Михаил. – Никто не знает этого секрета. Только два моих близких друга, и ты сейчас узнаешь.
– А что? – спросила она.
– От моих пуль умер человек, – сказал он грустно. Смотрел поверх руля. Курил. Она схватила его за руку. Он вскрикнул:
– Что ты делаешь! Вена здесь!
Вена в этом месте была настолько исколотой, что превратилась в длинный размазанный широкий шрам. Он прижался головой к рулю. Видно, была сильная боль.
Михаил: Его звали Тимур. Он пришел на встречу с нами. У него был плохой пистолет, то есть «Макаров», но испорченный. Он выстрелил в меня сквозь машинное стекло, но промазал, а Сергею попал в шею. И тогда мы стали стрелять в него. У нас был автомат. В него попало очень много пуль. И когда подсчитали, моих пуль у него было четырнадцать, а чужих только три. И умер он от моих пуль. Друзья унесли его. (Непонятно, сочиняет он или говорит правду.)
Рита: А зачем вы его убили?
Михаил: Так вышло. Мы не думали его убивать специально, но если бы мы промедлили, он бы убил меня. Он первый начал стрелять.
Рита: Молодой был этот парень?
Михаил: Да, восемнадцать. Дерзкий был, – прибавил он с уважением. – Рита, я знаю, отец подарил тебе пистолет. Прячет у тебя много оружия… Зачем тебе это?
Рита: Ты хочешь его взять для себя?
Михаил: А, если хочешь, не давай! Только один мой друг так недавно погиб, у него в квартире стены не впитывали пули! Блядские были стены. У него был день рождения, двадцать лет. И ему тоже подарили пистолет, а он хорошо играл на пианино. Он сел, стал играть, а потом выпил шампанского, взял пистолет и выстрелил в потолок и в стену. Пьяный был. А стены были именно такие, что отразили пулю рикошетом, и она убила моего друга прямо в лоб! – заключил Михаил. – Почему не бросаешь моего отца?
Рита: Я не с ним, я жду тебя, когда же мы будем вместе?
Он поцеловал ее.
Михаил: Ты можешь делать звуки? Стонать? – спросил, наклоняясь над ней.
Возвращаясь, в подворотне своего дома Рита даже вскрикнула от неожиданности: эти двое отскочили друг от друга и встали напротив, прижавшись спинами к стенам. Это была Рива и ее возлюбленный, пополневший, с животом и с визиткой, висящей на руке. Лицо у него было разгоряченное, а у Ривы – с эйфорической полуулыбкой. Она согнула ногу и приставила ее к стене, протяжно вздыхая.
Рита: А что вы на улице?
Они оба одновременно загадочно пожали плечами. Тогда Рита понятливо прошла мимо них, только заметила мужчине:
– Как ты изменился!.. – Он приподнял брови: «мол, вот так…»
Они ее не задержали и не окликнули.
На рассвете Рита видит: сидит ее подруга за круглым столом с потерянным лицом. Перед ней одна бумажка денег.
Рива: Он не дал мне денег… – В голосе ее великое отчаянье. – У меня совсем нет личных денег!
Рита сидит перед окном, смотрит на улицу, ждет. По радио – бой курантов, огни в доме напротив. Она ждет.
– Привет, – сказал он ей.
– А ты меня узнал? – вежливо-удивленно сказала она. – Помнишь, я приезжала вместе с таким Господином…
Тот закивал, приглашая зайти.
Он пропустил ее. Из коридора было видно, что в комнате, маленькой, пятнадцатиметровой, сидят, стоят, курят – человек десять или больше, все мужчины. На диване с оторванными ножками, как труп, лежит старик, покрытый какой-то тряпкой. Изголовье дивана приподнято. Тусклый свет, отсутствие телевизора. Гога сказал ей:
– Господин – представь, такой богатый, приезжал ко мне с цыганами, сам такой богатый, а специально любит грязь, людей изучает, я у него был – он снимал двухэтажный номер в гостинице, а поехал ко мне и остался ночевать…
– Думаешь, приедет сегодня?
– Нет, вряд ли… Его сын часто приезжает… Не помню, как его зовут.
– Михаил!
– Помню…
– Я подожду его у тебя. Можно? Вдруг он приедет. Гога пожал плечами:
– Проходи прямо на кухню.
Она быстро прошла, но мужчины из комнаты заметили ее. И двое сразу пошли за ней. Они спросили у Гоги:
– Она зачем пришла?
Гоге было трудно сосредоточиться.
– Какое твое дело? – сказал он негромко и безвольно. Тогда один из парней спросил у Риты:
– Ты давно его знаешь?
– А ты что, прокурор? – спросила она.
– А ты знаешь, что ты отсюда не выйдешь, пока не скажешь, чего ты пришла?
– Как это, не выйду?
Тут вмешался Гога, как бы очнувшись:
– Да она не то, что ты думаешь!
Второй парень, пучеглазый, молчал, жевал жвачку.
– Чего ты пришла? – не унимался все-таки тот. – Что, ты ему что-то принесла?
Она кинула ему свою сумку. Оба они обыскали ее. После, ничего не найдя, заухмылялись, и тот, первый, сказал:
– Знаешь, этот парень, – он стал похлопывать Гогу по подбородку, – он – мой. Он принадлежит мне!
– А!.. – беззлобно отстранился Гога от его руки. Они опять заухмылялись и ушли с кухни.
– Какие пидорасты, эти твои друзья, – сказала Рита.
– Тихо, – сказал он. – Они думали, ты принесла лекарство. Раздался грохот в прихожей.
– Ага, – сказал Гога, – сейчас я их провожу. Он быстро вернулся и спросил:
– Вата есть?
Она стала рыться в сумочке.
– Да, немного ваты, но она в помаде.
Отдала ему. Тот сосредоточенно стал разглядывать грязный комочек.
Она огляделась. На широкой лежанке с оторванными ножками, низкой и наклоненной так, что изголовье было выше, вместе со стариком лежал еще и пожилой крепкий мужчина в норковой шапке и ботинках. Шапка была надвинута на глаза. Под столом у окна на специально подстеленном матрасе лежал какой-то молодой парень с широкими черными бровями, с открытым ртом. Рита зашла на кухню.
– Кто это под столом лежит? – спросила она у Гоги. – Это не друг Михаила?
– Представь, – сказал он, потирая нос, – это сын того, что спит рядом со стариком.
– А кто спит со стариком?
– Он – вор в законе, – сказал Гога уважительно. – Представь, он говорит, пускай мой сын лучше со мной, при мне колется, чем он будет где-то без меня убивать себя.
Рита задумалась.
– А старик – хозяин квартиры, это я у него снимаю комнату. Сегодня надавал ему липких, – весело рассказывал Гога.
– Побил?
– Пришел, только я ему дал сегодня деньги на еду, а он напился и устроил здесь!.. Сейчас тихий, спит и спит целый день. – Подумал. Встал у окна, вглядываясь в ночь. – Вот жду… Скоро и меня, наверно, заберут.
– Да ты что?
– Да. Всех моих уже забрали, а мне передали, что за мной следят.
– А есть сейчас, за что? Ты же ничего не делаешь, ты же вот… болеешь? Когда же ты успеваешь? На криминал нужно время!
– Это все за старое, – сказал Гога, плоскогубцами он снял железную розетку с конфорки, и оттуда рванул столб красного огня.
Рита вышла в комнату, села у окна. Вдруг в уголке она увидела еще двоих, сидели они тихо-тихо за столом, перед бутылкой, ни единого слова не говоря друг другу – молодая, красивая, но уже, видно, пьющая девушка в домашнем халатике вместе с влюбленным в нее мужчиной. Появился Гога.
– Кто эта девушка? – спросила Рита.
– Эти ходят к деду. Не ко мне. У нас разные гости. Многим моим друзьям эта девушка нравилась, хотели ей помочь, влюблялись в нее, все равно она пьет и пьет, приходит каждый день к деду. Уже пахнуть плохо стала…
Девушка подняла на него глаза.
Прошли в отдельную комнатку – Гогины покои. Ровно посередине стены висел бумажный плакат со свежими фруктами. Сели под нее за стол. На лицо Гоги попадал яркий свет от лампы.
– Боже! – сказала она ему. – Как изменилось твое лицо!!! – Оно у него налилось как будто новым объемом, словно наложили маску из теста. Его шатнуло вбок. Вдруг открылась дверца шкафа, показывая ему его же отражение.
– Да, – строго сказал Гога, увидев себя. – Постарело.
Вдруг в пустом шкафу за зеркалом зашуршало и затихло.
– А сегодня меня при облаве поймали, посмотрели здесь, – он показал на внутреннюю сторону руки, – а там же у меня вообще вен нет! И отпустили! – И он усмехнулся, закрывая глаза.
– Сейчас нормальное лицо стало, – сказала Рита.
– Спасибо, – отозвался он.
– А я сегодня еще сильнее упала на дно, – начала она, – везде ухудшение, ухудшение, ухудшение. Все тебя отвергают. Я даже знаю признаки: собаки начинают увязываться и кусаться, дети на улице обзываются или толкают или деньги хотят от тебя, начинаешь чаще падать, спотыкаться, пользу отечеству не приносить, деньги не присоединяются к тебе, а наоборот, а если кто и любит тебя, то сам в еще большей беде, чем ты. Таких осуждают, никакая из Богинь их не бережет, нам нужна свежая Богиня… Что ты думаешь?
Он задумался:
– Так сложно, Рита… Будут деньги, куплю сахар к чаю.
Она потянула к себе сумочку, которую всегда таскала в такой обстановке у себя на плече по всем комнатам, достала, порывшись, и протянула ему несколько купюр:
–На!
Он взял только две бумажки денег. Кинул в пустой ящик стола, в котором забегал крупный таракан.
– Представляешь, как это стало дорого сейчас. А раньше! Как хорошо было раньше! Приезжаешь на рынок, а там уже стоят, и не один, а несколько сразу продавцов!.. И прямо там же, на воздухе!.. А сейчас купил, еле поймал, они боятся всего, сделал, и все – вода! Воду продают! Надо теперь идти, искать, искать, бить его, если найдешь, деньги или лекарство забирать, а можешь и не найти его!
– Кого?
– Ну, кто продает! А раньше у меня был свой, к нему сразу и подходишь, а он ждет меня…
Он пошел к зеркальному платяному шкафу, открыл одну его половинку, с полки снял заварной чайник, сахарницу, две чашки. В углу шкафа кто-то завозился. Это была ручная крыса.
– Это моя крыса. Ждал на рынке долго одного и купил ее. Рита спросила:
– Как ее зовут?
Гога немного задумался.
– Крыса.
Стали пить чай.
– Уже рассвет. Поеду, что ли, – сказала Рита, грустно вспоминая Михаила. Рассматривая руку, добавила: – При утреннем свете все по-другому.
– Куда ты поедешь? Давай поболтаем. А спать не хочешь? Отоспись, потом поедешь.
– Нет, – сказала она, – нет… спасибо, ты ведь почти и не знаешь меня.
– Нет, я помню тебя.
Они стали смотреть на «фруктовую» картину над столом.
– Жалко, нет у тебя лимона, – сказала она. – Вот на картине он есть.
– Да, – сказал Гога. – Я долго разглядывал все фрукты, вот это лимон, это яблоко, а вот это что, не пойму?
Оба они стали вглядываться.
– Да, я тоже что-то не пойму. Похоже на молодую картошку, но и не похоже тоже… Брак, наверно. – И тут она оживилась. – А что ты, скажи, подумал про меня, когда я пришла с Господином, думал, кто я, я ведь не кололась… Помнишь, когда мы в первый раз познакомились? Ты мне еще сказал, где я вас мог видеть?
– Представь, – он закурил, – у меня… короче, было плохо, ничего такого не подумал.
– Понравилась я тебе или нет? Он пожал плечами.
– Сколько же ты должен работать для лекарства?
– Я ни дня в своей жизни не работал! – гордо сказал он. – И никогда не буду работать!
– Это что, у тебя протест? – удивилась она, не понимая специфику данного заявления.
Он стал стелить чистую постель. Лег к стене. Она на самом-самом краешке. Оба не раздевались. Закаркали вороны – утро. Встала. Оделась. Он очнулся.
– Ты что, уходишь?
– Да, – прошептала она.
– Ты ненормальная, – сказал он, тяжело вставая.
– Да…
– Мы так и не поговорили с тобой, про Новую Богиню, чем ты там занимаешься, что думаешь, а?
Он пошел за ней, провожая ее.
Вор в законе, седой здоровый мужчина, шевельнулся на широкой приподнятой лежанке и сказал:
– Слышь, не нужна тебе одна вещица?
– Какая? – спросила Рита.
Тот, не вставая, достал из кармана носовой платок, развинтил его и поднес к их глазам золотую брошку, но чудовищную по своему содержанию: какой-то мышонок с глазами-изумрудами и тельцем, покрытым серой эмалью и вкраплениями бриллиантов!
– Бриллианты, вещь тяжелая, из золота, вещь штучная! Такой второй в мире нет! Если ты хочешь себе, тебе отдам дешевле.
– Жалко, – сказала Рита, – столько бриллиантов потрачено на это…
– Не, ей не надо, видно, – сказал Гога. – Ты спи, Семеныч.
Тот спрятал опять в карман платок, не меняя статичной позы на спине, нога на ноге, в начищенных стариковских сапогах, руки на свитерном животе.
– А цепочки принести, посмотришь? – спросил он.
– Спасибо, – сказала Рита, а уже в коридоре прибавила: – Такой старый и тоже колется, да?
Когда она уже вышла за дверь, Гога в щель ей сказал:
– Представь, каково мне было тяжело лежать рядом с тобой и не прикасаться к тебе? – Он засмеялся.
Она вспомнила и достала из сумки пакет:
– Забыла, я принесла тебе рубашку, новая совсем. Хотела подкупить тебя, чтобы пустил. А ты так пустил.
– Спасибо, – сказал Гога, стесняясь, взял пакет, не разворачивая его. – Резко мне нельзя бросать, можно умереть.
– Боишься умереть, да?
– Я еще молодой. Хочу еще хорошо пожить. Что сказать этому парню? – вспомнил он.
– Что я ждала его, ждала…
На остановке остановилась, ожидая автобуса. Рядом стоял ребенок, непонятно какого пола, с женщиной. Он вдруг ни с того ни с сего плюнул Рите на пальто. Рита отошла, тогда ребенок напрягся и опять, стараясь попасть на расстоянии, плюнул в нее. Женщина стояла, отвернувшись, трагически курила и смотрела вдаль. Рита пошла по дороге. Ребенок смотрел ей вслед.
Через пять минут после ее возвращения домой – звонок в дверь. На пороге стояла Рива, почему-то в мокрой шубе и блестящем Ритином концертном платье, которое ей велико и волочится отдельно и помимо… Лицо смертельно усталое. Она прошла в комнату, сначала кинула на нее Ритин пистолет (Рита вскрикивает, схватив пистолет), скинула шубу.
– Он не поймал пулю телом, – сказала Рива.
– Пуля такая маленькая, – заговорила Рита, ощупывая пистолет, – мир огромен, ее, конечно, унесло вбок от этого урода. Но ты же плохо видишь, как ты могла пойти без меня?!!
Рива: Я попала… в эту… как ее, в визитку его! Рита: О Боже, куда?
Рива: В визитку его, ну, помнишь, в такую дурацкую сумочку, которую он все время крутил на руке. С документами.
Рита: А-ах!..
Рива: …Я не стала его убивать. Я дала выстрел поверх его головы. Давай подожжем его хозяйство, я знаю, где стоит его свиноферма.
Рита: У него – свиноферма?!!
Рива: Я пришла к нему домой. Села за стол. А в соседней комнате у него, оказывается, жена! А он берет трусы с батареи и вытирает ими стол передо мной и говорит: «Чистые! Чистые!..»
Рива замолчала, повернулась спиной – все платье сзади у нее было в крови.
Рита опять вскрикнула.
Рива (повернувшись в профиль и скосив на нее темные глаза, сказала страшным голосом, как Медея): Я продала все нательные драгоценности… мамино кольцо… и убила его ребенка.
Рита поет в ресторане. Двери раскрыты на улицу – видно, еще яркий день.
Мимо медленно проехал трамвай.
Рива сидит за столиком у сцены и оглядывает зал. В зале сидит компания людей: несколько полных женщин и немолодых мужчин – видно, что все сослуживцы.
Рита {обращаясь с заказанным поздравлением, видно, что она сочиняет на ходу – и ее вдохновенно несет): Поздравляем с днем рождения и веселою порой. Будь весела, будь счастлива, оставайся молодой, энергичной, симпатичной, никогда не будь седой, улыбайся больше людям, не поддавайся никаким тревогам, мукам, пусть пройдет все стороной, не омрачит твой день рождения неприятностью и скукой.
Рита: Предупреждающая песня! (И запела про «гранитный камушек в груди» – за столом женщины притихли.)
Рива смотрит на неприятную даму, всю в бриллиантах. Та встает и выходит на улицу.
Рива выходит за ней.
Рита со сцены возобновила поздравления, глядя в маленькую записку.
Рита: Валентину Пантелеймоновичу Попову, бодрому, энергичному, высокому, симпатичному, организатору отличному. (Вздох.) Посвящается лично вам! Прошли года, промчалась юность, прошла и зрелость навсегда, лишь серебром виски покрылись, и… вся седая голова! Но жизнь по-прежнему прекрасна! И вспомните вы иногда… Как был молод, как был красив, как жаждал в жизни все успеть, и так всегда вы торопились в работе, в жизни и в заботе и часто мучился зазря… Вы не жалейте о всем прошедшем, вы жизнь прожили совсем не зря! Вы – энергичный, сильный, стойкий, так и остались. Таким уж мать вас родила!
Заиграла музыка. Стала отбивать какой-то непонятный ритм каблуками, потом вдруг в микрофон пояснила:
– Это я передаю азбукой Морзе сведения своему любимому: «Забери меня отсюда! Забери меня отсюда!»
Женщины зааплодировали. Рита запела. С Ривой у бара заговорил мужчина.
Рита ждала Риву у дома под фонарем. Рива возвращалась с каким-то полноватым мужчиной, который увидел странную женщину с ярко-красным месивом вместо лица. То есть лицо Риты было покрыто какой-то жижей. Он остановился метрах в десяти и дальше не пошел. Качающаяся близорукая Рива пошла, улыбаясь, одна.
– Смотри, что ты сделала со мной, – сказала Рита, когда подружка приблизилась вплотную. – Где ты была? Я была совсем одна!
Та, пошатнувшись, тронула ее пальцем и лизнула красную жижу на лице.
– Это не кровь, это клубника! – сказала Рива.
– Да… но где ты была? Где ты была? Это же не он, а кто-то другой?
Рива повернулась, чтобы позвать мужчину, но тот пропал.
Рива: Пришлось выпить с ним. Ты не понимаешь, я старалась ради нас. Я подбивала его ограбить ту «буфетчицу» в бриллиантах, за которой я вышла тогда.
Господин: Ты больной, ты ненормальный, Михаил!
Михаил: Так получается. Не хочу бегать от своей судьбы. А, я точно знаю, что не проживу долго, да и не хочу я жить до старости! Прости меня, у меня такая усталость, можно, я пойду в камеру, скажи ему, что все, поговорил, пускай уведут. – Показывает на охранника.
Господин: Почему ты не попросил у меня денег?
Михаил: Я должен был заработать их сам. Я хотел убежать от всех с ней!.. Хотел жить счастливо. У меня ничего не вышло. Я не могу смотреть тебе в глаза. Ты очень любишь ее.
Господин молча вглядывается в сына.
Михаил: Я отнял ее у тебя. А ты… отнимаешь ее у меня. Я что-то решил. Не обижайся на меня.
Он зачарованно-тепло смотрел на отца.
Господин: Я все сделаю, как ты скажешь. Больше никогда не увижу ее! Клянусь тебе! Мы одна кровь!
Михаил {улыбается, качает головой): Я смерти не боюсь. Она мне как сестра.
К зданию аэропорта подкатывают сразу несколько машин – это приехал Господин со своей обычной свитой. Михаила чуть ли не выгружают из машины, где он сидел скрюченный на заднем сидении.
Все заглядываются на Михаила – он отчужденно и одновременно тепло взглядывает иногда на проходящих мимо, словно в надежде встретить кого-то, потом опять опускает голову. И этот его взгляд излучает что-то приятное – почти божественное, – хочется попасть под этот свет лишний раз, специально. Кожа на лице светится. Развинченная походка. Никакой опасности, никаких корыстных устремлений, только красота. Господин обнимает его за плечи. Тот отклоняется. Господин пытается улыбнуться, но получается скорбная гримаса.
Все расположились в ожидании рейса в кафе перед открытым окном.
Михаил {говорит с огромным усилием, как можно тише, как будто заставляя себя): Я прошу, умоляю, если ты хочешь, чтобы я был живой, разреши мне остаться.
Господин: Ты что, мне угрожаешь?
Михаил: Нет, не могу сейчас уехать, прошу тебя!
Господин: Дай мне отдохнуть от тебя, Михаил. Я приеду завтра. Будет новая жизнь.
Михаил отворачивается. Парень из свиты показывает на часы.
Михаил: Сейчас, сейчас, я пойду. {Пауза.) Я пойду. Передай Рите… Ведь у нее день рождения?
Господин: Не знаю.
Они расходятся в разные стороны.
Вдруг Михаил вспрыгнул на подоконник распахнутого окна. Лишь секунду он забалансировал на тонкой перекладине, и в ту секунду к нему со страшными криками и воем все бросились. Стащили его тело на кафельный пол, ставшее сутулым и безвольным, как кулек…
Свернувшись, он лежал на боку, лицо, мокрое от слез… кругом валялись куски от его пальто… Господин сидел на полу и держал-качал у себя на руках голову сына – вид у Господина был обезумевший.
Рива: Очень хорошая колбаса. Может, вы продадите за меня? – спрашивает она близстоящего дяденьку, торгующего старыми шурупами и кранами. Тот отрицательно мотает головой. – Хотите, продавайте меня. – Тот дико на нее смотрит. – Будете говорить: «Не нужна девушка? Совсем недорого».
Вслед за ней вбежал Господин.
Господин (ярко улыбаясь и оглядывая девушек): Как я расшевелил ваше гнездо! Ты никуда сегодня не пошла, моя любимая?
В гримерную входит «женщина-змея» в трико, лет тридцати семи. Господин тут же обращается к ней.
Господин: Я близкий друг Риты. Я очень люблю Риту. – Тут же обращается к Риве, прислонившейся к стене и опять курящей с задумчивым лицом. – А! Здравствуйте, моя хорошенькая! – Та удивленно кивает. – Как поживаете?
Рива: Спасибо. Ничего.
Господин: Ты же знаешь, Рита, как я всегда помню о тебе, я поздравляю тебя с днем рождения и прошу, приглашаю тебя и твою Риву и вас (обращается к «трико») в ресторан. (Пауза, все молчат.) Все уже приготовлено, не обижай меня в такой день. Почему я перед всеми получаюсь всегда виноват? Я содержу такую ораву и всегда всем должен, всех я обижаю, почему меня окружают такие люди? Я, честное слово, проклятый! Кто-то проклял меня!
Женщина-змея: О!
Они вышли в еле освещенный коридор, причем проходившие мимо Господина люди тут же его узнавали и вежливо шарахались в сторону. Господин сказал проходившему мимо официанту:
– А, мой милый дружок! Вот видишь этих женщин? Проводи их в какой-нибудь из кабинетов. Нет! В отдельный директорский номер накрой! Давай-давай, поторапливайся.
И он, оставив девушек, пропал за поворотом коридора.
Так они оказались в мрачно освещенной отдельной от общего зала комнате в том же затрапезном ресторане, где пела Рита. Длинный стол с белой скатертью, с чистыми приборами. Стояли стеклянные шкафы с занавешенными стеклами.
Висела картина, изображающая дичь.
Только девушки сели, официант пропал.
Рита: Только не напивайся, Рива. Только не напивайся.
Рива: С чего ты так решила?
Рита: Он всегда всех любит спаивать.
Приходит официант с закуской и водкой. Наливает в рюмки.
Рива (оживляясь): Выпьем?
Рива выпила залпом и сама налила еще.
Рита: Прошу тебя, не пей много, разделяй рюмку, разделяй.
Рива: О, Рита, это невежливо! Не делай мне замечаний.
Рита выглядывает в коридор. Там стоит Господин с двумя пожилыми мужчинами.
Господин (вздрагивает, потом, как ни в чем не бывало выкрикивает); А! Моя любимая, это у нее сегодня день рождения!
– Вот, – сказал Михаил. – Это моя Рита.
Они стали по очереди подходить к ней поздороваться. Более взрослые целовали ей руку. Другие стеснялись и были сдержанны. Некрасивый друг Михаила подсвечивал лицо Риты зажигалкой, чтобы при знакомстве все могли увидеть ее лицо в темноте.
– Это Алексей. Это Тимофей. Это Сашко. Это Валентин. Это Серго… – придушенным полушепотом каждого представлял Михаил. Церемония проходила очень торжественно.
Рита и Михаил сели в машину. Это была одна из машин Господина, его отца. Михаил нервно стал заводить. Тронулись. Машина вздрагивала, виляла, визжала. Быстро поехали.
– Куда? Куда? – спрашивал он, дергая машину и смотря по сторонам.
– Уже скоро рассвет, – сказала Рита. – Встань где-нибудь. Поговорим.
Встали за дом.
Михаил стал откручивать сидение, чтобы оно упало назад.
– Послушай, – говорила она во время откручивания. – Послушай…
– Поцелуй меня, – попросил он.
– Ну, вот… – сказал Михаил. – Никто не знает этого секрета. Только два моих близких друга, и ты сейчас узнаешь.
– А что? – спросила она.
– От моих пуль умер человек, – сказал он грустно. Смотрел поверх руля. Курил. Она схватила его за руку. Он вскрикнул:
– Что ты делаешь! Вена здесь!
Вена в этом месте была настолько исколотой, что превратилась в длинный размазанный широкий шрам. Он прижался головой к рулю. Видно, была сильная боль.
Михаил: Его звали Тимур. Он пришел на встречу с нами. У него был плохой пистолет, то есть «Макаров», но испорченный. Он выстрелил в меня сквозь машинное стекло, но промазал, а Сергею попал в шею. И тогда мы стали стрелять в него. У нас был автомат. В него попало очень много пуль. И когда подсчитали, моих пуль у него было четырнадцать, а чужих только три. И умер он от моих пуль. Друзья унесли его. (Непонятно, сочиняет он или говорит правду.)
Рита: А зачем вы его убили?
Михаил: Так вышло. Мы не думали его убивать специально, но если бы мы промедлили, он бы убил меня. Он первый начал стрелять.
Рита: Молодой был этот парень?
Михаил: Да, восемнадцать. Дерзкий был, – прибавил он с уважением. – Рита, я знаю, отец подарил тебе пистолет. Прячет у тебя много оружия… Зачем тебе это?
Рита: Ты хочешь его взять для себя?
Михаил: А, если хочешь, не давай! Только один мой друг так недавно погиб, у него в квартире стены не впитывали пули! Блядские были стены. У него был день рождения, двадцать лет. И ему тоже подарили пистолет, а он хорошо играл на пианино. Он сел, стал играть, а потом выпил шампанского, взял пистолет и выстрелил в потолок и в стену. Пьяный был. А стены были именно такие, что отразили пулю рикошетом, и она убила моего друга прямо в лоб! – заключил Михаил. – Почему не бросаешь моего отца?
Рита: Я не с ним, я жду тебя, когда же мы будем вместе?
Он поцеловал ее.
Михаил: Ты можешь делать звуки? Стонать? – спросил, наклоняясь над ней.
Возвращаясь, в подворотне своего дома Рита даже вскрикнула от неожиданности: эти двое отскочили друг от друга и встали напротив, прижавшись спинами к стенам. Это была Рива и ее возлюбленный, пополневший, с животом и с визиткой, висящей на руке. Лицо у него было разгоряченное, а у Ривы – с эйфорической полуулыбкой. Она согнула ногу и приставила ее к стене, протяжно вздыхая.
Рита: А что вы на улице?
Они оба одновременно загадочно пожали плечами. Тогда Рита понятливо прошла мимо них, только заметила мужчине:
– Как ты изменился!.. – Он приподнял брови: «мол, вот так…»
Они ее не задержали и не окликнули.
На рассвете Рита видит: сидит ее подруга за круглым столом с потерянным лицом. Перед ней одна бумажка денег.
Рива: Он не дал мне денег… – В голосе ее великое отчаянье. – У меня совсем нет личных денег!
Рита сидит перед окном, смотрит на улицу, ждет. По радио – бой курантов, огни в доме напротив. Она ждет.
ОТСТУПЛЕНИЕ (В Ритином воображении.)
Множество планов, как сидят и ждут люди перед окном: кто-то стоит, кто-то сидит в старом продавленном кресле, молодые и старые – все они чего-то ждут в своей жизни. Самым последним ей привиделся Гога – он стоял у окна и все повторял: «Вот жду…»ГОГА
Рита решилась ехать к Гоге. Она вышла в ночь. Поймала такси. Приехала к дому в новостройке. Вошла в подъезд. Ей так не терпелось, что она не дошла до последнего этажа, ошиблась и стала звонить в дверь на предпоследнем этаже, хорошо, там никого не было. Она позвонила, позвонила, потом, опомнившись, побежала на последний. Там ей открыл Гога.– Привет, – сказал он ей.
– А ты меня узнал? – вежливо-удивленно сказала она. – Помнишь, я приезжала вместе с таким Господином…
Тот закивал, приглашая зайти.
Он пропустил ее. Из коридора было видно, что в комнате, маленькой, пятнадцатиметровой, сидят, стоят, курят – человек десять или больше, все мужчины. На диване с оторванными ножками, как труп, лежит старик, покрытый какой-то тряпкой. Изголовье дивана приподнято. Тусклый свет, отсутствие телевизора. Гога сказал ей:
– Господин – представь, такой богатый, приезжал ко мне с цыганами, сам такой богатый, а специально любит грязь, людей изучает, я у него был – он снимал двухэтажный номер в гостинице, а поехал ко мне и остался ночевать…
– Думаешь, приедет сегодня?
– Нет, вряд ли… Его сын часто приезжает… Не помню, как его зовут.
– Михаил!
– Помню…
– Я подожду его у тебя. Можно? Вдруг он приедет. Гога пожал плечами:
– Проходи прямо на кухню.
Она быстро прошла, но мужчины из комнаты заметили ее. И двое сразу пошли за ней. Они спросили у Гоги:
– Она зачем пришла?
Гоге было трудно сосредоточиться.
– Какое твое дело? – сказал он негромко и безвольно. Тогда один из парней спросил у Риты:
– Ты давно его знаешь?
– А ты что, прокурор? – спросила она.
– А ты знаешь, что ты отсюда не выйдешь, пока не скажешь, чего ты пришла?
– Как это, не выйду?
Тут вмешался Гога, как бы очнувшись:
– Да она не то, что ты думаешь!
Второй парень, пучеглазый, молчал, жевал жвачку.
– Чего ты пришла? – не унимался все-таки тот. – Что, ты ему что-то принесла?
Она кинула ему свою сумку. Оба они обыскали ее. После, ничего не найдя, заухмылялись, и тот, первый, сказал:
– Знаешь, этот парень, – он стал похлопывать Гогу по подбородку, – он – мой. Он принадлежит мне!
– А!.. – беззлобно отстранился Гога от его руки. Они опять заухмылялись и ушли с кухни.
– Какие пидорасты, эти твои друзья, – сказала Рита.
– Тихо, – сказал он. – Они думали, ты принесла лекарство. Раздался грохот в прихожей.
– Ага, – сказал Гога, – сейчас я их провожу. Он быстро вернулся и спросил:
– Вата есть?
Она стала рыться в сумочке.
– Да, немного ваты, но она в помаде.
Отдала ему. Тот сосредоточенно стал разглядывать грязный комочек.
Она огляделась. На широкой лежанке с оторванными ножками, низкой и наклоненной так, что изголовье было выше, вместе со стариком лежал еще и пожилой крепкий мужчина в норковой шапке и ботинках. Шапка была надвинута на глаза. Под столом у окна на специально подстеленном матрасе лежал какой-то молодой парень с широкими черными бровями, с открытым ртом. Рита зашла на кухню.
– Кто это под столом лежит? – спросила она у Гоги. – Это не друг Михаила?
– Представь, – сказал он, потирая нос, – это сын того, что спит рядом со стариком.
– А кто спит со стариком?
– Он – вор в законе, – сказал Гога уважительно. – Представь, он говорит, пускай мой сын лучше со мной, при мне колется, чем он будет где-то без меня убивать себя.
Рита задумалась.
– А старик – хозяин квартиры, это я у него снимаю комнату. Сегодня надавал ему липких, – весело рассказывал Гога.
– Побил?
– Пришел, только я ему дал сегодня деньги на еду, а он напился и устроил здесь!.. Сейчас тихий, спит и спит целый день. – Подумал. Встал у окна, вглядываясь в ночь. – Вот жду… Скоро и меня, наверно, заберут.
– Да ты что?
– Да. Всех моих уже забрали, а мне передали, что за мной следят.
– А есть сейчас, за что? Ты же ничего не делаешь, ты же вот… болеешь? Когда же ты успеваешь? На криминал нужно время!
– Это все за старое, – сказал Гога, плоскогубцами он снял железную розетку с конфорки, и оттуда рванул столб красного огня.
Рита вышла в комнату, села у окна. Вдруг в уголке она увидела еще двоих, сидели они тихо-тихо за столом, перед бутылкой, ни единого слова не говоря друг другу – молодая, красивая, но уже, видно, пьющая девушка в домашнем халатике вместе с влюбленным в нее мужчиной. Появился Гога.
– Кто эта девушка? – спросила Рита.
– Эти ходят к деду. Не ко мне. У нас разные гости. Многим моим друзьям эта девушка нравилась, хотели ей помочь, влюблялись в нее, все равно она пьет и пьет, приходит каждый день к деду. Уже пахнуть плохо стала…
Девушка подняла на него глаза.
Прошли в отдельную комнатку – Гогины покои. Ровно посередине стены висел бумажный плакат со свежими фруктами. Сели под нее за стол. На лицо Гоги попадал яркий свет от лампы.
– Боже! – сказала она ему. – Как изменилось твое лицо!!! – Оно у него налилось как будто новым объемом, словно наложили маску из теста. Его шатнуло вбок. Вдруг открылась дверца шкафа, показывая ему его же отражение.
– Да, – строго сказал Гога, увидев себя. – Постарело.
Вдруг в пустом шкафу за зеркалом зашуршало и затихло.
– А сегодня меня при облаве поймали, посмотрели здесь, – он показал на внутреннюю сторону руки, – а там же у меня вообще вен нет! И отпустили! – И он усмехнулся, закрывая глаза.
– Сейчас нормальное лицо стало, – сказала Рита.
– Спасибо, – отозвался он.
– А я сегодня еще сильнее упала на дно, – начала она, – везде ухудшение, ухудшение, ухудшение. Все тебя отвергают. Я даже знаю признаки: собаки начинают увязываться и кусаться, дети на улице обзываются или толкают или деньги хотят от тебя, начинаешь чаще падать, спотыкаться, пользу отечеству не приносить, деньги не присоединяются к тебе, а наоборот, а если кто и любит тебя, то сам в еще большей беде, чем ты. Таких осуждают, никакая из Богинь их не бережет, нам нужна свежая Богиня… Что ты думаешь?
Он задумался:
– Так сложно, Рита… Будут деньги, куплю сахар к чаю.
Она потянула к себе сумочку, которую всегда таскала в такой обстановке у себя на плече по всем комнатам, достала, порывшись, и протянула ему несколько купюр:
–На!
Он взял только две бумажки денег. Кинул в пустой ящик стола, в котором забегал крупный таракан.
– Представляешь, как это стало дорого сейчас. А раньше! Как хорошо было раньше! Приезжаешь на рынок, а там уже стоят, и не один, а несколько сразу продавцов!.. И прямо там же, на воздухе!.. А сейчас купил, еле поймал, они боятся всего, сделал, и все – вода! Воду продают! Надо теперь идти, искать, искать, бить его, если найдешь, деньги или лекарство забирать, а можешь и не найти его!
– Кого?
– Ну, кто продает! А раньше у меня был свой, к нему сразу и подходишь, а он ждет меня…
Он пошел к зеркальному платяному шкафу, открыл одну его половинку, с полки снял заварной чайник, сахарницу, две чашки. В углу шкафа кто-то завозился. Это была ручная крыса.
– Это моя крыса. Ждал на рынке долго одного и купил ее. Рита спросила:
– Как ее зовут?
Гога немного задумался.
– Крыса.
Стали пить чай.
– Уже рассвет. Поеду, что ли, – сказала Рита, грустно вспоминая Михаила. Рассматривая руку, добавила: – При утреннем свете все по-другому.
– Куда ты поедешь? Давай поболтаем. А спать не хочешь? Отоспись, потом поедешь.
– Нет, – сказала она, – нет… спасибо, ты ведь почти и не знаешь меня.
– Нет, я помню тебя.
Они стали смотреть на «фруктовую» картину над столом.
– Жалко, нет у тебя лимона, – сказала она. – Вот на картине он есть.
– Да, – сказал Гога. – Я долго разглядывал все фрукты, вот это лимон, это яблоко, а вот это что, не пойму?
Оба они стали вглядываться.
– Да, я тоже что-то не пойму. Похоже на молодую картошку, но и не похоже тоже… Брак, наверно. – И тут она оживилась. – А что ты, скажи, подумал про меня, когда я пришла с Господином, думал, кто я, я ведь не кололась… Помнишь, когда мы в первый раз познакомились? Ты мне еще сказал, где я вас мог видеть?
– Представь, – он закурил, – у меня… короче, было плохо, ничего такого не подумал.
– Понравилась я тебе или нет? Он пожал плечами.
– Сколько же ты должен работать для лекарства?
– Я ни дня в своей жизни не работал! – гордо сказал он. – И никогда не буду работать!
– Это что, у тебя протест? – удивилась она, не понимая специфику данного заявления.
Он стал стелить чистую постель. Лег к стене. Она на самом-самом краешке. Оба не раздевались. Закаркали вороны – утро. Встала. Оделась. Он очнулся.
– Ты что, уходишь?
– Да, – прошептала она.
– Ты ненормальная, – сказал он, тяжело вставая.
– Да…
– Мы так и не поговорили с тобой, про Новую Богиню, чем ты там занимаешься, что думаешь, а?
Он пошел за ней, провожая ее.
Вор в законе, седой здоровый мужчина, шевельнулся на широкой приподнятой лежанке и сказал:
– Слышь, не нужна тебе одна вещица?
– Какая? – спросила Рита.
Тот, не вставая, достал из кармана носовой платок, развинтил его и поднес к их глазам золотую брошку, но чудовищную по своему содержанию: какой-то мышонок с глазами-изумрудами и тельцем, покрытым серой эмалью и вкраплениями бриллиантов!
– Бриллианты, вещь тяжелая, из золота, вещь штучная! Такой второй в мире нет! Если ты хочешь себе, тебе отдам дешевле.
– Жалко, – сказала Рита, – столько бриллиантов потрачено на это…
– Не, ей не надо, видно, – сказал Гога. – Ты спи, Семеныч.
Тот спрятал опять в карман платок, не меняя статичной позы на спине, нога на ноге, в начищенных стариковских сапогах, руки на свитерном животе.
– А цепочки принести, посмотришь? – спросил он.
– Спасибо, – сказала Рита, а уже в коридоре прибавила: – Такой старый и тоже колется, да?
Когда она уже вышла за дверь, Гога в щель ей сказал:
– Представь, каково мне было тяжело лежать рядом с тобой и не прикасаться к тебе? – Он засмеялся.
Она вспомнила и достала из сумки пакет:
– Забыла, я принесла тебе рубашку, новая совсем. Хотела подкупить тебя, чтобы пустил. А ты так пустил.
– Спасибо, – сказал Гога, стесняясь, взял пакет, не разворачивая его. – Резко мне нельзя бросать, можно умереть.
– Боишься умереть, да?
– Я еще молодой. Хочу еще хорошо пожить. Что сказать этому парню? – вспомнил он.
– Что я ждала его, ждала…
На остановке остановилась, ожидая автобуса. Рядом стоял ребенок, непонятно какого пола, с женщиной. Он вдруг ни с того ни с сего плюнул Рите на пальто. Рита отошла, тогда ребенок напрягся и опять, стараясь попасть на расстоянии, плюнул в нее. Женщина стояла, отвернувшись, трагически курила и смотрела вдаль. Рита пошла по дороге. Ребенок смотрел ей вслед.
Через пять минут после ее возвращения домой – звонок в дверь. На пороге стояла Рива, почему-то в мокрой шубе и блестящем Ритином концертном платье, которое ей велико и волочится отдельно и помимо… Лицо смертельно усталое. Она прошла в комнату, сначала кинула на нее Ритин пистолет (Рита вскрикивает, схватив пистолет), скинула шубу.
– Он не поймал пулю телом, – сказала Рива.
– Пуля такая маленькая, – заговорила Рита, ощупывая пистолет, – мир огромен, ее, конечно, унесло вбок от этого урода. Но ты же плохо видишь, как ты могла пойти без меня?!!
Рива: Я попала… в эту… как ее, в визитку его! Рита: О Боже, куда?
Рива: В визитку его, ну, помнишь, в такую дурацкую сумочку, которую он все время крутил на руке. С документами.
Рита: А-ах!..
Рива: …Я не стала его убивать. Я дала выстрел поверх его головы. Давай подожжем его хозяйство, я знаю, где стоит его свиноферма.
Рита: У него – свиноферма?!!
Рива: Я пришла к нему домой. Села за стол. А в соседней комнате у него, оказывается, жена! А он берет трусы с батареи и вытирает ими стол передо мной и говорит: «Чистые! Чистые!..»
Рива замолчала, повернулась спиной – все платье сзади у нее было в крови.
Рита опять вскрикнула.
Рива (повернувшись в профиль и скосив на нее темные глаза, сказала страшным голосом, как Медея): Я продала все нательные драгоценности… мамино кольцо… и убила его ребенка.
Рита поет в ресторане. Двери раскрыты на улицу – видно, еще яркий день.
Мимо медленно проехал трамвай.
Рива сидит за столиком у сцены и оглядывает зал. В зале сидит компания людей: несколько полных женщин и немолодых мужчин – видно, что все сослуживцы.
Рита {обращаясь с заказанным поздравлением, видно, что она сочиняет на ходу – и ее вдохновенно несет): Поздравляем с днем рождения и веселою порой. Будь весела, будь счастлива, оставайся молодой, энергичной, симпатичной, никогда не будь седой, улыбайся больше людям, не поддавайся никаким тревогам, мукам, пусть пройдет все стороной, не омрачит твой день рождения неприятностью и скукой.
Рита: Предупреждающая песня! (И запела про «гранитный камушек в груди» – за столом женщины притихли.)
Рива смотрит на неприятную даму, всю в бриллиантах. Та встает и выходит на улицу.
Рива выходит за ней.
Рита со сцены возобновила поздравления, глядя в маленькую записку.
Рита: Валентину Пантелеймоновичу Попову, бодрому, энергичному, высокому, симпатичному, организатору отличному. (Вздох.) Посвящается лично вам! Прошли года, промчалась юность, прошла и зрелость навсегда, лишь серебром виски покрылись, и… вся седая голова! Но жизнь по-прежнему прекрасна! И вспомните вы иногда… Как был молод, как был красив, как жаждал в жизни все успеть, и так всегда вы торопились в работе, в жизни и в заботе и часто мучился зазря… Вы не жалейте о всем прошедшем, вы жизнь прожили совсем не зря! Вы – энергичный, сильный, стойкий, так и остались. Таким уж мать вас родила!
Заиграла музыка. Стала отбивать какой-то непонятный ритм каблуками, потом вдруг в микрофон пояснила:
– Это я передаю азбукой Морзе сведения своему любимому: «Забери меня отсюда! Забери меня отсюда!»
Женщины зааплодировали. Рита запела. С Ривой у бара заговорил мужчина.
Рита ждала Риву у дома под фонарем. Рива возвращалась с каким-то полноватым мужчиной, который увидел странную женщину с ярко-красным месивом вместо лица. То есть лицо Риты было покрыто какой-то жижей. Он остановился метрах в десяти и дальше не пошел. Качающаяся близорукая Рива пошла, улыбаясь, одна.
– Смотри, что ты сделала со мной, – сказала Рита, когда подружка приблизилась вплотную. – Где ты была? Я была совсем одна!
Та, пошатнувшись, тронула ее пальцем и лизнула красную жижу на лице.
– Это не кровь, это клубника! – сказала Рива.
– Да… но где ты была? Где ты была? Это же не он, а кто-то другой?
Рива повернулась, чтобы позвать мужчину, но тот пропал.
Рива: Пришлось выпить с ним. Ты не понимаешь, я старалась ради нас. Я подбивала его ограбить ту «буфетчицу» в бриллиантах, за которой я вышла тогда.
ОТСТУПЛЕНИЕ 4 Условная тюрьма, условная решетка
Михаил (говорит отцу через решетку): Георгий умер. Сергея приговорили к двенадцати годам, еще один пропал, скрывается или убили его?.. Еще один сделался такой странный, думаю, с ума сошел после одного события… Мне кажется, у меня не осталось ни одного друга, я совсем один. Я не знаю, как мне жить в нормальном мире. Ты не бойся, я знаю, какие законы в тюрьме, а как жить на свободе – не понимаю. А денег от тебя не хочу больше брать. Живи. Забудь меня. Прости меня. Я хочу уйти в тюрьму.Господин: Ты больной, ты ненормальный, Михаил!
Михаил: Так получается. Не хочу бегать от своей судьбы. А, я точно знаю, что не проживу долго, да и не хочу я жить до старости! Прости меня, у меня такая усталость, можно, я пойду в камеру, скажи ему, что все, поговорил, пускай уведут. – Показывает на охранника.
Господин: Почему ты не попросил у меня денег?
Михаил: Я должен был заработать их сам. Я хотел убежать от всех с ней!.. Хотел жить счастливо. У меня ничего не вышло. Я не могу смотреть тебе в глаза. Ты очень любишь ее.
Господин молча вглядывается в сына.
Михаил: Я отнял ее у тебя. А ты… отнимаешь ее у меня. Я что-то решил. Не обижайся на меня.
Он зачарованно-тепло смотрел на отца.
Господин: Я все сделаю, как ты скажешь. Больше никогда не увижу ее! Клянусь тебе! Мы одна кровь!
Михаил {улыбается, качает головой): Я смерти не боюсь. Она мне как сестра.
К зданию аэропорта подкатывают сразу несколько машин – это приехал Господин со своей обычной свитой. Михаила чуть ли не выгружают из машины, где он сидел скрюченный на заднем сидении.
Все заглядываются на Михаила – он отчужденно и одновременно тепло взглядывает иногда на проходящих мимо, словно в надежде встретить кого-то, потом опять опускает голову. И этот его взгляд излучает что-то приятное – почти божественное, – хочется попасть под этот свет лишний раз, специально. Кожа на лице светится. Развинченная походка. Никакой опасности, никаких корыстных устремлений, только красота. Господин обнимает его за плечи. Тот отклоняется. Господин пытается улыбнуться, но получается скорбная гримаса.
Все расположились в ожидании рейса в кафе перед открытым окном.
Михаил {говорит с огромным усилием, как можно тише, как будто заставляя себя): Я прошу, умоляю, если ты хочешь, чтобы я был живой, разреши мне остаться.
Господин: Ты что, мне угрожаешь?
Михаил: Нет, не могу сейчас уехать, прошу тебя!
Господин: Дай мне отдохнуть от тебя, Михаил. Я приеду завтра. Будет новая жизнь.
Михаил отворачивается. Парень из свиты показывает на часы.
Михаил: Сейчас, сейчас, я пойду. {Пауза.) Я пойду. Передай Рите… Ведь у нее день рождения?
Господин: Не знаю.
Они расходятся в разные стороны.
Вдруг Михаил вспрыгнул на подоконник распахнутого окна. Лишь секунду он забалансировал на тонкой перекладине, и в ту секунду к нему со страшными криками и воем все бросились. Стащили его тело на кафельный пол, ставшее сутулым и безвольным, как кулек…
Свернувшись, он лежал на боку, лицо, мокрое от слез… кругом валялись куски от его пальто… Господин сидел на полу и держал-качал у себя на руках голову сына – вид у Господина был обезумевший.
РИТА
Рита выходит из автобуса, вдруг видит свою подругу у метро: та стоит в ряду продавцов в норковой шубе, очень сильно накрашенная, как в маске, покуривает и продает колбасу.Рива: Очень хорошая колбаса. Может, вы продадите за меня? – спрашивает она близстоящего дяденьку, торгующего старыми шурупами и кранами. Тот отрицательно мотает головой. – Хотите, продавайте меня. – Тот дико на нее смотрит. – Будете говорить: «Не нужна девушка? Совсем недорого».
ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ
В этот день она пела в ресторане. После песни пошла к себе в комнатку, где ее ждала Рива.Вслед за ней вбежал Господин.
Господин (ярко улыбаясь и оглядывая девушек): Как я расшевелил ваше гнездо! Ты никуда сегодня не пошла, моя любимая?
В гримерную входит «женщина-змея» в трико, лет тридцати семи. Господин тут же обращается к ней.
Господин: Я близкий друг Риты. Я очень люблю Риту. – Тут же обращается к Риве, прислонившейся к стене и опять курящей с задумчивым лицом. – А! Здравствуйте, моя хорошенькая! – Та удивленно кивает. – Как поживаете?
Рива: Спасибо. Ничего.
Господин: Ты же знаешь, Рита, как я всегда помню о тебе, я поздравляю тебя с днем рождения и прошу, приглашаю тебя и твою Риву и вас (обращается к «трико») в ресторан. (Пауза, все молчат.) Все уже приготовлено, не обижай меня в такой день. Почему я перед всеми получаюсь всегда виноват? Я содержу такую ораву и всегда всем должен, всех я обижаю, почему меня окружают такие люди? Я, честное слово, проклятый! Кто-то проклял меня!
Женщина-змея: О!
Они вышли в еле освещенный коридор, причем проходившие мимо Господина люди тут же его узнавали и вежливо шарахались в сторону. Господин сказал проходившему мимо официанту:
– А, мой милый дружок! Вот видишь этих женщин? Проводи их в какой-нибудь из кабинетов. Нет! В отдельный директорский номер накрой! Давай-давай, поторапливайся.
И он, оставив девушек, пропал за поворотом коридора.
Так они оказались в мрачно освещенной отдельной от общего зала комнате в том же затрапезном ресторане, где пела Рита. Длинный стол с белой скатертью, с чистыми приборами. Стояли стеклянные шкафы с занавешенными стеклами.
Висела картина, изображающая дичь.
Только девушки сели, официант пропал.
Рита: Только не напивайся, Рива. Только не напивайся.
Рива: С чего ты так решила?
Рита: Он всегда всех любит спаивать.
Приходит официант с закуской и водкой. Наливает в рюмки.
Рива (оживляясь): Выпьем?
Рива выпила залпом и сама налила еще.
Рита: Прошу тебя, не пей много, разделяй рюмку, разделяй.
Рива: О, Рита, это невежливо! Не делай мне замечаний.
Рита выглядывает в коридор. Там стоит Господин с двумя пожилыми мужчинами.
Господин (вздрагивает, потом, как ни в чем не бывало выкрикивает); А! Моя любимая, это у нее сегодня день рождения!