Лоуэлл Элизабет. Тень и шелк (Под именем Энн Максвелл)

   – Один белобрысый здоровяк с Запада несколько раз звонил по международному за неделю до вашего знакомства с Фаном, – продолжал Джиллеспи. – А еще раз позвонил вскоре после убийства Фана. Каждый раз его абонентом был некто в зоне Карибского бассейна.
   – Вы хотите сказать, что кто-то видел высокого блондина с телефонной карточкой? – скептически осведомилась Дэни.
   – Все не так просто, – покачала головой Редпас.
   – Это уже ближе к истине, – отозвалась Дэни. Редпас тонко улыбнулась:
   – Вы должны понять: Джиллеспи не желает распространяться о секретах магии, которую они творят вдвоем с Шоном.
   – Методы и средства, детка, – раздраженно подтвердил Джиллеспи. – Никогда не говори о методах и средствах.
   – И светский лоск, – добавила Редпас.
   – Этот светский лоск влетел мне в десять тысяч долларов, – напомнил Джиллеспи.
   Дэни поморщилась, прибавляя еще одну сумму к счету за свое спасение.
   – Дорого же обходится светский лоск! – пожав плечами, заключила Редпас. Она с улыбкой потрепала Джиллеспи по колену.
   – Поговори с ней, – мягко попросила она. – Она нам нужна.
   Твердые, мужественные черты лица Джиллеспи мгновенно смягчились. И все-таки он явно не испытывал желания вдаваться в подробности своего светского обхождения.
   – Однажды я целый день провела у африканского шамана, – словно невзначай произнесла Дэни. – Он объяснял мне значение каждого амулета и снадобья, которые носил в сумке из шкуры зебры. Я ни разу не выдала его тайны, сержант. Не выдам и ваши.
   Джиллеспи пристально взглянул на Дэни, словно пытаясь определить, не шутит ли она.
   – Нет, она не шутит, – подсказал Шон. – Если хочешь, можешь держать ее в полном неведении, но могу поручиться: от нее ты этим ничего не добьешься.
   Шон не добавил: «Я же говорил!» Это было ни к чему. Джиллеспи понял невысказанное так, словно Шон произнес его громко и отчетливо.
   – После того как Шон узнал о звонках, – наконец начал Джиллеспи, – я связался с одним из наших гонконгских агентов. Он сыграл роль предпринимателя, занимающегося коммуникациями, встретился с менеджером тибетской телефонной сети и купил список всех международных звонков за недельный период.
   – Просто взял и купил? – переспросила Дэни, но тут же опомнилась:
   – Вычеркните этот вопрос. Твердая валюта в Тибете редкость.
   На лице Джиллеспи мелькнула улыбка.
   – Как только список оказался у нас в руках, – продолжал он, – остальное было делом техники. Список содержал около шести тысяч звонков, но шесть из них – по одному и тому же номеру на Арубе.
   Дэни вопросительно посмотрела на Шона:
   – Как вы узнали, что он русский?
   – Я же говорил вам: несколько лет назад я побывал у моджахедов в Афганистане.
   Дэни кивнула.
   – Достаточно один раз увидеть спецназ в действии, – объяснил Шон, – и если выживешь, запомнишь их тактику массированного обстрела и натиска на всю жизнь.
   Редпас вытащила большую фотографию из папки, лежащей в кожаной сумке, и протянула ее Дэни.
   – Вы видели в Лхасе этого человека? – спросила Редпас.
   На снимке был изображен высокий, хорошо сложенный мужчина, стоящий на конце длинного трамплина над огромным бассейном. Фотография была нечеткой, очевидно, увеличенной с кадра, снятого с большого расстояния.
   Но несмотря на это, самая важная подробность сохранилась: Дэни без труда различала лицо мужчины. На его торсе отчетливо просматривалось три глубоких шрама. Мужчина был совершенно голым, и Дэни разглядела, что его гениталии изуродованы.
   – О Господи… – ахнула она.
   – Афганцы приберегали для русских из спецназа любопытную пытку, – пояснил Шон. – Одной угрозы ее было достаточно, чтобы сломить большинство пленников, но, очевидно, не Илью Касатонова.
   – Одного я никак не могу понять, – вмешался Джиллеспи, – как он ухитряется спать с нашей обожаемой Катей.
   – Напряги воображение, – посоветовал Шон.
   – Пробовал. Не выходит.
   – Тогда могу предложить несколько фильмов.
   – Отвяжись.
   – Кто эта Катя? – спросила Дэни.
   – Катя Павлова – владелица усадьбы «Гармония», – пояснила Редпас. – А еще – связующее звено, которое не дает распасться крепко сколоченной группе преступников. Полагаю, этот маленький триумф женской власти должен был порадовать меня, но увы!..
   – Преступников? Таких, как Касатонов?
   – Не совсем, – сухо пошутил Шон. – У остальных все цело, разве что функционирует не всегда.
   – Должно быть, Касатонов нашел какой-то другой, весьма действенный способ, – размышлял вслух Джиллеспи. –У Кати большие потребности, пусть даже весьма странные.
   Дэни уставилась на обоих мужчин широко раскрытыми глазами.
   – Насколько я понимаю, вы оба принадлежите к школе секса, в которой запрещено пускать в ход руки и рты? – осведомилась она.
   У Джиллеспи отвисла челюсть. Опомнившись, он расхохотался хором с Редпас.
   Шон только задумчиво уставился на Дэни.
   «Он чертовски сообразителен, – решила Дэни. – Когда только я научусь в его присутствии держать язык за зубами?»
   Дэни вернула снимок Редпас, а затем спокойно встретилась взглядом с Шоном.
   – Да, этого человека я видела в Лхасе, – подтвердила Дэни. – Полагаю, Шон тоже пытался похитить шелк? – осведомилась она, глядя на Редпас.
   – Так же, как и вы, – парировал Шон.
   – Я пыталась купить его по веским причинам.
   – Для академии?
   – Чтобы сохранить. Древний шелк невероятно хрупкий. Несмотря на упругость золотых нитей, вплетенных в шелк, Фан чуть не погубил ткань, даже если ее возраст вполовину меньше, чем он уверял.
   – Но ткань действительно очень древняя, – заметила Редпас.
   – Седьмого века до нашей эры? – резко переспросила Дэни. – Вряд ли.
   – Законные владельцы шелка совершенно уверены в его возрасте и подлинности.
   Дэни вспомнила драгоценный кусочек ткани, подумала и пожала плечами.
   – Может быть, – суховато произнесла она. – Во всяком случае, шелк, который видела я, был действительно старым, но, несмотря на это, находился в превосходном состоянии. Очевидно, прежний владелец умело хранил его.
   Шон бросил взгляд на Редпас. Та слегка кивнула.
   – Этот шелк – собственность Лазурной секты, – сообщил Шон.
   – Лазурной… – повторила Дэни и нахмурилась. – Дорджи. Наш водитель. Он ведь был монахом из Лазурной секты? Так вот почему он рисковал жизнью ради нас? Этот шелк был для него священным?
   – Да, – подтвердил Шон.
   – Ему удалось спастись? – встревоженно спросила Дэни.
   – С трудом, но выжил.
   Дэни облегченно вздохнула.
   – Слава Богу! – негромко произнесла она. – Думать о том, что он умер из-за меня, было… невыносимо.
   Джиллеспи метнул на нее быстрый взгляд, в котором слились изумление и одобрение.
   Редпас просто кивнула, словно эти слова подтвердили уже высказанное ею мнение. Раскрыв папку, она вытащила еще одну фотографию.
   – Скажите, не этот ли шелк Фан показывал вам в день нападения Касатонова?
   Дэни разглядывала снимок, изображающий лазурный шелк в стеклянной витрине. Фотография была сделана при ярком искусственном освещении, но даже оно не могло затмить роскоши переплетения шелковых и золотых нитей.
   Витрина была водружена на алтарь, расписанный буддийскими символами и воздвигнутый в комнате с темными каменными стенами. Она напомнила Дэни о келье, в которой ей пришлось провести бесконечные часы до возвращения Шона.
   – Шелк на фотографии выглядит очень похожим на тот, что я видела тогда вечером, – наконец произнесла Дэни, – но пока я не увижу его собственными глазами и не потрогаю переплетение, я не могу утверждать наверняка.
   – И все-таки это может быть один и тот же фрагмент? – спросила Редпас.
   – Вполне. Или же он может оказаться совершенно другим.
   Джиллеспи хмыкнул:
   – Результат опознания не оправдал надежд.
   – Вы предпочли бы услышать от меня ложь?
   – Нет, – хором ответили Шон и Джиллеспи.
   – Но лучше было бы, если бы вы сообщили, какова вероятность, что этот шелк тот же самый, – добавил Шон.
   – Вы видели оригинал? Вот этот кусок шелка в витрине? – спросила Дэни у Шона.
   – Да.
   – Он был того же цвета, что и шелк на фотографии?
   Шон нахмурился.
   – Почти, но оригинал был более… пожалуй, ярким. Второго такого оттенка на свете нет.
   – Тогда вполне вероятно, что это и есть ткань, виденная мною в Лхасе, – заключила Дэни. Джиллеспи усмехнулся:
   – Хорошая новость.
   – Разве? – переспросила Дэни. – Краски в конце концов выцветают. Вряд ли этот шелк настолько стар, как утверждают монахи.
   – Вы эксперт, вам судить, – пожав плечами, отозвался Джиллеспи. – Но каким бы он ни был, монахи лишились его и хотят получить обратно.
   – В холодном сухом воздухе тибетских пустынь вещи сохраняются превосходно, – сообщил Шон.
   – Да, но… – начала Дэни.
   – За этим шелком ухаживали поколения преданных монахов, – продолжал Шон. – Это средоточие их веры. Этот шелк – такая же святыня для тибетцев, как туринская плащаница для христиан. Это – остаток одеяния самого Будды.
   – Я говорю не о религиозном значении шелка, – осторожно возразила Дэни, – а о его вероятном возрасте.
   Шон, похоже, хотел что-то возразить, но передумал.
   – Я почти ничего не слышала о Лазурной секте, – заметила Дэни, чтобы перевести разговор.
   – Ее монахи гораздо более сдержанно относятся к рекламе, чем Желтая секта далай-ламы, – пояснил Шон. – Но Лазурная секта обладает не меньшей властью, когда речь заходит о преданности жителей Тибета.
   – Монахов Лазурной секты, – добавила Редпас, – считают хранителями древних обычаев гор и пустынь, народы которых построили ныне разрушенные города вдоль Великого шелкового пути. Если не ошибаюсь, вы жили среди нескольких племен Тибета?
   – Да, – кивнула Дэни.
   – Не правда ли, это глубоко верующие люди?
   – Чрезвычайно глубоко, – уточнила Дэни. – Их жизнь и религия настолько переплетены, что отнять религию – значит уничтожить их общество.
   – Вот именно, – подхватил Шон. – Однако вы пытались купить этот шелк.
   – Только чтобы спасти его, – с жаром перебила Дэни. – Я же не знала, что он святыня.
   – Тогда, черт возьми, вам следовало быть подальше от…
   Редпас резко кашлянула. Шон осекся.
   – Буддийский Тибет, – мягко продолжала Редпас, – скорее теократия, нежели государство в западном понимании этого слова.
   – Несомненно, среди гор и пустынь жизнью людей управляет религия, – согласилась Дэни.
   – Жители городов более осмотрительны в проявлении своих религиозных убеждений, – добавил Шон. – Им приходится бороться за жизнь. И тем не менее они преданные буддисты.
   – Такие реликвии, как этот шелк, – орудия государства, – пояснила Редпас. – Это символ национальной гордости, олицетворение политических и религиозных чувств.
   – Понимаю, – кивнула Дэни. – Именно поэтому солдаты КНР преследуют людей, ворующих предметы старины.
   – За исключением случаев, когда вором оказывается китайское правительство, – уточнил Шон. – Оно прибирает к рукам все буддийские святыни и вывозит их в Пекин «на хранение».
   – Вы хотите сказать, что Фан был агентом китайского правительства? – удивилась Дэни.
   – Да, мы поняли это, – подтвердил Шон, – и вы, должно быть, тоже.
   – Верно.
   – Наконец-то, – пробормотал Шон.
   – Мистер Кроу! – повысила голос Редпас.
   – Умолкаю, босс.
   – Вот и хорошо. – Редпас повернулась к Дэни:
   – У вас было несколько недель, чтобы поразмыслить о случившемся в Лхасе. Вы не задумывались над тем, почему Фан выбрал именно вас?
   – По-моему… – Дэни помедлила в нерешительности. – Думаю, тот, кто передал шелк Фану, хотел убедиться, что шелк не пострадает. Каким-то образом эти люди узнали, что в моих силах сохранить его.
   – Любопытно, – пробормотала Редпас. – Следовательно, вы считаете, что вором был вовсе не Фан?
   – Совершенно верно, – подтвердила Дэни. – Фан понятия не имел, как обращаться с древним шелком. Если бы эту ткань похитил сам Фан, то мне удалось бы увидеть лишь жалкие обрывки.
   Джиллеспи хмыкнул:
   – Вы были правы, босс. Она нужна нам. Такое не пришло в голову ни одному из наших экспертов.
   Губы Шона дрогнули, но он не сказал ни слова.
   – Вы поможете нам? – спросила Редпас у Дэни.
   – Каким образом? Я ученый, а не воин.
   Редпас рассмеялась:
   – «Риск лимитед» гораздо чаще прибегает к помощи экспертов в различных областях, нежели… воинов.
   Дэни не ответила. Она просто ждала, глядя во внимательные изумрудные глаза собеседницы.
   – Ваши познания о древних тканях уникальны, – продолжала Редпас, – а о похищенном шелке в особенности. Вы только что доказали свою способность мыслить аналитически. Шон сообщил, что вы неплохо держались в рискованной ситуации.
   Дэни с удивлением перевела взгляд на Шона.
   – Я просто сказал, что вы умеете не раскисать, – пробормотал он.
   – Благодарю, – отозвалась Дэни.
   – Так оно и есть. – Шон пожал плечами.
   Лимузин притормозил и свернул на длинную огороженную аллею. Впереди, на заросшем деревьями склоне холма, возвышался элегантный, еще довоенный особняк. Пасторальный пейзаж вокруг дышал умиротворением. Казалось, непроницаемая стена отделяет его от мира насилия, где святыни являются разменной монетой у политиков, временщиков или просто алчущих богатства людей.
   Лимузин подъехал к портику и остановился перед массивными двустворчатыми дверями. Особняк недавно покрасили ослепительно белой краской, на которой еще отчетливее выделялись голубые входные двери.
   Дэни мгновенно узнала оттенок дверей. Такой же цвет имело одеяние монаха, который спрятал ее и Шона после похищения шелка.
   – Монахи Лазурной секты? – изумленно выговорила Дэни. – Здесь?
   – Как справедливо заметила госпожа Редпас, – ответил Шон, – этот шелк имеет не только духовную, но и мирскую ценность. А округ Колумбия и его пригороды – мирская Мекка.
   Джиллеспи потянулся, чтобы открыть дверцу лимузина, но Редпас перехватила его руку.
   – Так вы решились, мисс Уоррен? – спросила она.
   – Я приняла решение еще в ту минуту, когда узнала, во сколько обошлось ожидание вертолета, – сообщила Дэни.
   – Вы никому и ничего… – начал Шон.
   – Черт возьми! – яростно перебила Дэни. – Если я нужна «Риск лимитед», я готова.
   Редпас улыбнулась:
   – Вы действительно нужны нам, и теперь больше, чем когда-либо.
   – Почему? – потребовал ответа Шон.
   – Боюсь, больше мы не сможем полностью доверять нашим клиентам.
   – Монахам? – с недоверием переспросил Шон. Короткие, с безупречным маникюром ногти Редпас побарабанили по кожаной папке, лежащей у нее на коленях.
   – Но почему? – не отставал Шон.
   – Назовем это интуицией.
   – А еще лучше – дерьмом, – буркнул Шон. Джиллеспи оглянулся и смерил Шона красноречивым взглядом.
   Редпас лишь улыбнулась.
   – Открой дверь, Джилли, – велела она. – У нас предостаточно дел, а времени в обрез.

Глава 13

   Привратник был облачен в черный деловой костюм, но обветренное лицо и коротко подстриженные черные волосы выдавали в нем тибетца. Распахнув дверцы лимузина, он низко поклонился гостям.
   Шон приветствовал привратника на его родном языке, и тот широко заулыбался, что-то быстро ответив и перейдя на английский.
   – Это большая честь для Прасама Дхамсы – принимать вас здесь, посол, – объявил привратник, снова кланяясь.
   – Сомневаюсь, – пробормотал Джиллеспи так, что его расслышала только Редпас.
   Не обращая внимания на сержанта, Редпас улыбнулась и ответила привратнику легким поклоном.
   – Визит сюда – такая же честь и для меня, – почтительно произнесла она.
   Привратник проводил всех четырех посетителей до лазурных дверей, открыл одну створку и впустил их в переднюю.
   Казалось, они вмиг перенеслись обратно во времени и пространстве и оказались там, где существуют не машины, а только божества.
   Над дверью, ведущей в глубь дома, два стилизованных золотых оленя поддерживали колесо. Это изображение было знакомо и Шону, и Дэни, ибо оно повторялось над входом каждого буддийского храма в Тибете.
   Олень символизировал место, где Будда произнес первую проповедь, поведав людям четыре благородные истины – страдание, причину страдания, конец страдания и путь к концу. Само колесо олицетворяло совокупность истин и их связь с человеком и бесконечным циклом рождений, смертей и перерождений.
   Раскрашенный Будда сидел лицом к гостям, сложив ладони в грациозном жесте медитации. Позади статуи перегородки были убраны или перенесены, так что образовался огромный зал с рядами небольших комнат, окружающих его с трех сторон.
   Молитвенные колеса виднелись здесь повсюду, готовые прийти в движение от прикосновения руки проходящего мимо человека и вращением отправить святые слова в пустоту. Воздух был пропитан ароматом курений и дрожал от отдаленных звуков гортанного пения монахов.
   На взгляд уроженца Запада, эти звуки были скорее примитивными, нежели духовными. Они чем-то напоминали срывающееся дыхание огромного зверя и ничуть не походили на возвышенные григорианские хоралы. В тибетских напевах было нечто завораживающее, заставляющее забыть о личном сознании и возвратиться к первобытному племенному.
   Дэни с запозданием поняла, что привратник скрылся. Вокруг не было ни души.
   После минутного ожидания Джиллеспи встал по стойке «вольно», всем видом излучая нетерпение.
   Поза Шона была более небрежной, но не менее нетерпеливой.
   – Значит, обычно вас встречают по-другому? – шепотом спросила у него Дэни.
   – Обычно нас не заставляют ждать, – таким же приглушенным шепотом ответил Шон. – Должно быть, Прасам Дхамса зол на меня как черт.
   Джиллеспи что-то произнес на мелодичном наречии жителей Ямайки.
   Редпас исподволь взглянула на коллегу и отозвалась на том же языке.
   – Терпеть не могу, когда со мной обращаются как с прислугой, босс, – сообщил Джиллеспи на правильном английском и добавил чуть тише:
   – Особенно при нынешних планах.
   – И тем не менее, – отозвалась Редпас, – мы все вытерпим, подкрадемся и, может быть, поймаем обезьяну, ясно?
   – Если планы таковы, – негромко вставил Шон, – сомневаюсь, что в них участвует Дхамса.
   Джиллеспи фыркнул.
   – Вполне возможно, – отозвалась Редпас. – Если так, значит, его влияние на лазурных монахов должно быть незначительным – следовательно, тем более необходимо действовать без шума.
   Шон помедлил, подумал минуту и кивнул. Пробормотав еще несколько фраз на наречии Ямайки, Джиллеспи умолк.
   Дэни с любопытством прислушивалась к разговору. Пусть Редпас была боссом, но Дэни понимала, что последнее слово осталось за ней не поэтому. Коллеги-мужчины явно уважали ее за ум и, несомненно, считались с ней.
   Но любой из них мог сломать Кассандру Редпас, как спичку. Джиллеспи был куда крупнее Шона. Голова Редпас едва доставала до груди сержанта, однако женщина держалась так, словно физическая мощь спутника не имела ни малейшего значения.
   Может быть, для некоторых мужчин это справедливо, наконец решила Дэни. Для незаурядных мужчин.
   Эта мысль показалась ей заманчивой. На своем опыте Дэни убедилась, что в определенный период полового созревания средние мужчины становятся сильнее средних женщин. Это бесспорно, и никакие требования равенства полов его не изменят. Мужчина способен получить от женщины все, что пожелает, если он предпочтет воспользоваться своим физическим превосходством.
   Дэни до сих пор помнила свое первое потрясение, когда еще в младших классах мальчики, которых она превосходила смекалкой и умом, вдруг стали сильнее ее. А некоторые оставили ее далеко позади и по ловкости.
   Такие, как Шон. Дэни еще никогда не видела мужчину, способного с такой скоростью передвигаться по крышам. Кроме того, его движения были рассчитанными, но самое главное – экономными.
   Возможно, в этом-то и дело, размышляла Дэни. Мужчины и женщины способны успешно сосуществовать, когда мужчины добровольно отказываются от своих физических преимуществ над женщинами.
   Стив так и не сумел этому научиться. Да и не хотел. Ему нравилось сознавать, что он сильнее Дэни.
   Он к этому привык.
   «Нет, – мрачно призналась Дэни самой себе, – он злоупотреблял своей силой. Чтобы возвыситься надо мной».
   После Стива Дэни была твердо убеждена, что все отношения между мужчинами и женщинами заканчиваются для последних быстро и плачевно. Однако наблюдая за Редпас, Джиллеспи и Шоном, она предположила, что для женщин и мужчин существуют иные способы уживаться между собой, грубая сила здесь ни при чем.
   Дэни украдкой взглянула на Шона.
   Хотелось бы знать, может ли он всерьез увлечься женщиной? Он так сдержан. Даже слишком сдержан.
   Самодисциплина Шона и успокаивала ее, и тревожила.
   Что будет, если он однажды сорвется с цепи?
   Эта мысль пришлась Дэни не по вкусу.
   В отличие от самого Шона.
   – Гилберт Стюарт, – произнесла Редпас.
   Дэни поймала себя на том, что она в упор смотрит на Шона, а тот – на нее. Его прищуренные внимательные глаза светились умом и проницательностью.
   Дэни быстро повернулась к Редпас, которая разглядывала картину, висящую в холле.
   – Должно быть, она досталась монахам вместе с домом, – пояснил Шон. – Монахи уважают искусство любого народа, а не только собственное.
   – Почему монахи Лазурной секты оказались в Виргинии? – спросила Дэни. – Эти места не слишком-то подходят для людей, привыкших к простоте и духовности племенной жизни.
   – Тесный мир становится все теснее, – ответил Шон. – Лазурные монахи наконец поняли: вынужденные подчиняться китайцам, они перестанут быть самими собой.
   Что-то в голосе Шона насторожило Дэни.
   – И вы помогли им понять это? – спросила она.
   – Не знаю.
   – Эта мысль была безрадостной, верно?
   Шон молчал. В конце концов заговорила Редпас.
   – Не знаю, к лучшему это или к худшему, но лазурные монахи стали вести более мирской образ жизни, – сообщила она. – В этом доме они развлекают высокопоставленных американцев и европейцев, на которых хотят произвести впечатление экзотикой.
   – Рискованное занятие, – заметила Дэни. – Политики всегда пытаются прийти к наименьшему общему знаменателю. Курения, песнопения и раскрашенные статуи Будды – этим их не проймешь.
   Редпас едва заметно улыбнулась.
   – Не спорю, – пробормотала она. – Года полтора назад, когда я посетила здесь семинар вместе с доброй половиной послов из Вашингтона, в зале чувствовался только слабый запах курений, а песнопений не было вовсе. И Будда находился в тени.
   – Должно быть, Дхамса позаботился о том, чтобы смягчить впечатление, – отозвалась Дэни.
   Неожиданно распахнулись внутренние двери, и Редпас не успела ответить. Группа тибетцев в лазурных облачениях вылилась в холл быстрым шагом, как вымуштрованный отряд военных.
   Даже с босыми ногами и в развевающемся балахоне глава монахов имел внушительный вид. В круглых очках ученого, с черным «ежиком» на голове, он имел вид лидера, привыкшего к беспрекословному послушанию.
   – Добрый вечер; посол, – произнес лама. – Надеюсь, поездка не утомила вас.
   Он говорил с резким акцентом, как будто английский язык был тяжким испытанием для него.
   – Прасам Дхамса, незначительные неудобства – ничто по сравнению с честью видеть вас, – ответила Редпас и протянула руку.
   Буддийский лама принял ее двумя руками. Вероятно, этому жесту полагалось быть одновременно дружеским и официальным, но он выглядел скорее официально.
   – Следуйте за нами, – пригласил Дхамса. – У нас трапеза.
   Лама указал путь к удобной, обставленной в западном стиле столовой. Своими проницательными черными глазами он неотступно следил, как рассаживались за большим столом гости и члены его свиты.
   Дэни узнала в блюдах на столе традиционную тибетскую еду – молодой горошек, свежеиспеченные лепешки и сытное, жирное тушеное мясо. Вдохнув запахи, она слегка нахмурилась.
   Что-то здесь было не так.
   – Мясо яков заменено говядиной, – еле слышно объяснил Шон.
   – А, понятно!
   – Но в чай добавлено масло из молока яков.
   – Отлично!
   Шон не сумел скрыть удивления.
   – Я привыкла к его вкусу в Тибете, – призналась Дэни.
   – И я тоже. Джилли считает, что я спятил, а посол поддерживает его.
   – Значит, нам больше достанется, – заключила Дэни, нетерпеливо облизнув губы.
   Шон тихонько усмехнулся.
   По мере того как продолжалась трапеза, Дхамса постепенно оттаивал. С особенным одобрением он наблюдал, с каким удовольствием Дэни поглощала простую еду. Знакомство молодой женщины с маленькими ритуалами, связанными с каждым блюдом, также не оставило ламу равнодушным.
   Наконец Дхамса повернулся к Редпас, сидевшей справа от него.
   – А мой шелк? – спросил лама. – Вы что-нибудь слышали?
   Годы, проведенные на дипломатическом посту, помогли Редпас скрыть удивление при виде такой непривычной прямоты.
   – Мы еще отрабатываем несколько версий, – отозвалась она.
   Дхамса замялся, подыскивая слова.
   Редпас могла бы предложить Шона в качестве переводчика, но предпочла этого не делать. Это был утонченный способ дать ламе понять: она не в восторге оттого, что ее вызвали, как послушницу, к божественному ламе.