Лоуэлл Элизабет. Тень и шелк (Под именем Энн Максвелл)

   – Эта выставка кимоно организована Томом? – спросил Шон.
   – Да. Это лучшая коллекция современного шелка, которой японцы когда-либо позволяли покидать пределы своей страны.
   – Впечатляющее зрелище.
   – Помни, – приглушенно и торопливо пробормотала Дэни, – Том многого лишится, если такое влиятельное лицо, как Кояма, заподозрит его в сочувствии «Риск лимитед».
   Шон не ответил, с наслаждением вдыхая свежий аромат волос Дэни.
   – Эта выставка – убедительный предлог, благодаря которому Том смог покинуть посольство и встретиться с нами, – продолжала она, – так что постарайся проявить к ней неподдельный интерес.
   – Насколько близки твои отношения с ним?
   – Это личный вопрос или профессиональный?
   – Для японцев это одно и то же, – пояснил Шон. – У дипломатов существуют собственные правила. Может, Том считает, что предстоящая встреча обеспечит какую-то выгоду ему или его правительству?
   – Том вырос в Сан-Франциско. Он не только японец, но и американец.
   Склонившись, Шон скользнул губами по блестящим волосам Дэни.
   – Будь осторожна, – прошептал он ей на ухо. – То же правительство, которое платит жалованье твоему другу, лебезит перед Коямой. Должно быть, старина Том уже понял, откуда ветер дует.
   – В душе он художник, а не дипломат, увлеченный играми власти.
   – Когда у художников нет такой роскоши, как доспехи цивилизации, им поневоле приходится интересоваться играми власти, – возразил Шон. – Именно тогда они обращаются к таким людям, как ты и я. Мы их доспехи.
   Дэни почти беспомощно рассмеялась.
   – Странный вы человек, Шон Кроу, – прошептала она. – Вы и вправду считаете свою силу щитом.
   – На что еще она годится, кроме копания канав?
   – Некоторые мужчины считают силу своим оружием, а не щитом и не инструментом.
   Шон не успел ответить: он услышал приближающиеся шаги и быстро повернулся, встав между Дэни и появившимся незнакомцем.
   – Это Том, – тихо предупредила Дэни.
   Шон отступил в сторону.
   Японский атташе спустился по каменным ступеням с гибкой грацией гимнаста. На редкость пропорционально сложенный, ростом он достигал пяти футов шести дюймов.
   – Даниэла, сколько лет, сколько зим! – воскликнул он, разводя руками.
   Взяв за плечи, Том на минуту привлек ее к себе. Дэни ответила быстрым объятием.
   Шон украдкой испустил протяжный вздох. Приветствие этих двоих подсказало ему, что Том и Дэни питают друг к другу уважение, привязанность – что угодно, но только не сексуальное влечение.
   – Стало быть, ты наконец-то выбрала время посетить выставку, – произнес Нода.
   – Мне удалось побывать на ней почти сразу после открытия, а вот Шон здесь впервые, – объяснила Дэни. – Я решила, что ему будет полезно встретиться с тобой.
   Том смерил Шона быстрым взглядом умных глаз.
   – Том, это Шон Кроу, – представила мужчин друг другу Дэни. – Шон, познакомься с Томоидэ Нодой.
   Рукопожатие Ноды было истинно американским, кратким и крепким.
   – Я всегда рад встрече с друзьями Даниэлы, – заявил Нода.
   Дэни улыбнулась.
   – Мы с Шоном вместе оказываем помощь в поисках редкого образца тибетского шелка, – пояснила она.
   – Дэни с большим уважением отзывалась о вас и вашей работе, – вступил в разговор Шон. – И увиденное в этом зале позволяет мне судить, что она не преувеличивает ваши познания и вкус.
   Нода улыбнулся:
   – Какое учтивое, истинно восточное выражение! А я, признаюсь, из-за таких размеров недооценил ваш интеллект, мистер Кроу.
   Шон с улыбкой поклонился:
   – Не вы первый, мистер Нода.
   – И, ручаюсь, не последний. – Нода повернулся к Дэни:
   – Ты уверена, что тебя не ввели в заблуждение?
   – Да, – просто ответила Дэни. Нода прищурился.
   – Хорошо, – Помедлив, он продолжал:
   – Имя, которое ты назвала мне по телефону, отлично известно любому, кто занимается бизнесом.
   Шон ждал, но без особой надежды. Тон Ноды не предвещал ничего хорошего.
   – Мне не нужны официальные тайны, – объяснила Дэни. – Вся общеизвестная информация об этом лице может помочь нам спасти один из самых ценных образцов шелка, существующих в настоящее время в мире.
   Некоторое время Нода вглядывался в лицо Дэни, затем перевел взгляд на Шона, а потом уставился в пустоту.
   – Твой совет о том, как спасти гобелены с пионами, трудно переоценить, – мягко произнес он. – Японская культура в долгу перед тобой.
   – Нет, я… – начала Дэни.
   – Самое меньшее, что я могу для тебя сделать, – показать красу и гордость нашей коллекции кимоно, – продолжал Нода тоном, не допускающим возражений. – Надеюсь, осмотр этих шелковых шедевров не только доставит удовольствие, но и кое-что добавит к твоим познаниям.
   С этими словами Нода устремился к рядам витрин. Переглянувшись с Шоном, Дэни пожала плечами и двинулась вслед за японцем.
   – Сам я предпочитаю современную одежду, – пояснил Нода.
   Он указал на струящиеся, свободные одеяния, больше напоминающие западные платья, нежели кимоно.
   – Тяжелую ношу традиций следует снять с плеч Японии, – произнес Нода, – как она была снята здесь, в Америке, столетие назад.
   Дэни издала вежливое восклицание.
   Шон слушал молча.
   – Японским художникам следует научиться работать смелее, использовать новые типы переплетений и краски – это подтолкнет их искусство к новому руслу, – продолжал Нода. – Наша выставка – очередная попытка побудить мастеров к свободе творчества.
   Слегка выделенное интонацией слово «свобода» привлекло внимание Шона. Он принялся слушать Ноду так же сосредоточенно, как наставников, посвящающих его в азы учения дзен.
   На этот раз сосредоточенность Шона была вызвана той же причиной: Ноде было что сказать, чему научить слушателей, не упоминая об этом впрямую.
   – Но мои модернистские склонности не мешают мне ценить традиционные элементы ремесел, – тут же добавил Нода, – особенно когда традиции сочетаются с новыми веяниями времени.
   – Не могли бы вы показать мне пример такого сочетания? – негромко спросил Шон.
   Дэни искоса взглянула на него. Шон был сама сосредоточенность, впитывая каждое слово Ноды.
   Как в Лхасе, подумала она. И как на Арубе. Интересно, как ему удалось почувствовать в Томе нечто ускользнувшее от нее?
   Нода остановился перед большой, отдельно стоящей витриной. Внутри находилось блестящее голубое шелковое кимоно. На ткани переливался золотой и зеленый рисунок.
   – Вот это, – объяснил Нода, – одно из самых знаменитых одеяний в современной истории японского текстильного искусства.
   Дэни не понадобилось читать табличку.
   – «Кимоно повелителя», – кивнула она. – Великолепный экземпляр.
   – Оно создано мастерицей Норигэ Танакой, – сообщил Нода Шону. – В настоящее время она считается одним из лучших художников по ткани во всей Японии. Она и вправду несравненна. У нее есть чему поучиться.
   И вновь слегка подчеркнутое слово «поучиться» насторожило Шона, помогая увидеть еще один уровень значения слов Ноды.
   Дэни стала обходить витрину, Шон последовал за ней. Оба внимательно изучали уникальное кимоно, заключенное в стеклянных стенках.
   – Обратите внимание вот на эти узоры, – сказал Нода. – Они абстрактны и в то же время соответствуют традициям.
   – Древние священные журавли в переплетении синих океанских волн с белыми гребнями, – медленно выговорила Дэни. – А вот почти неуловимое ощущение движения – это что-то новое.
   – Вот именно, – подхватил Нода. – А теперь посмотрите на спину.
   На спине кимоно, растянутой грациозным веером, красовался черно-золотой карп, плывущий среди плавно колышущихся стеблей речных водорослей.
   – Мотив традиционный, – отметила Дэни, – наверняка позаимствован с узоров кимоно эпохи Эдо.
   – Но в отличие от традиционных узоров периода Эдо, – возразил Нода, – карп выглядит весьма современно. В нем чувствуется почти постмодернистское самосознание. В особенности оно заметно в его глазах и хитром, неуловимо насмешливом выражении.
   Шон вгляделся в изображение крупной рыбины. И вправду его «бакенбарды» выглядели как клочковатая бородка японского патриарха.
   – Карп выполнен превосходно, – осторожно произнесла Дэни, – но боюсь, я не совсем поняла, что ты имеешь в виду, Том.
   – Для этого следует вспомнить, что, согласно традициям, олицетворяет карп, – объяснил Нода.
   – Карп – символ терпения или стойкости, – вспомнил Шон.
   Нода улыбнулся, не удивленный его познаниями.
   – В таком случае, – отозвался он, – можно сравнить карпа с бизнесменом, медленно пробивающимся вперед наперекор приливной волне и ждущим, когда его терпение будет вознаграждено.
   – Это явно традиционные черты японского бизнесмена, – заметила Дэни.
   – Но этот карп кажется особенно самодовольным, – возразил Нода, – словно он уверен в своей способности преодолеть волну.
   – Любопытно… – пробормотал Шон.
   – По правде говоря, – продолжал Нода, – именно этот карп – тонко задуманная и великолепно выполненная иллюстрация к сущности бизнеса в нынешней Японии.
   – И все это – одна спинка кимоно? – удивленно округлила глаза Дэни.
   – Видите шелковистое нижнее кимоно? – спросил Нода. – Это непременная деталь костюмов классического театра «но». Один из наиболее распространенных персонажей «но» – молоденькая девушка, стремящаяся войти в храм.
   – Помню, помню, – закивала Дэни, – но зрители знают, что она вовсе не девственница.
   – Да, – подтвердил Нода, – им известно, что она колдунья, потому что они видят блеск серебристых треугольников на белом шелке ее нижнего кимоно и понимают, что так может блестеть только змеиная чешуя.
   Дэни молча рассматривала кимоно, выжидая и надеясь, что Нода станет менее загадочным и более откровенным.
   Шон перевел взгляд на пояснительную табличку в витрине. На ней по-японски и по-английски был указан автор кимоно и владелец, предоставивший его организаторам выставки.
   Собственником этого шедевра оказался Юкио Кояма. Шон молча обратил внимание Дэни на эту табличку.
   – У японцев бытуют странные представления о взаимодействии официального и теневого обществ, – заметил Нода. – Определенная деловая практика, существующая в Японии, поразила бы американцев как откровенное мошенничество.
   – Как это? – удивилась Дэни.
   – Например, существуют так называемые сокайя – финансовые гангстеры, которые прерывают собрания корпоративных акционеров и вымогают деньги у крупных компаний. Большинство японцев считают, что сокайя – члены якудзы, японских организованных родовых преступных группировок.
   – В таком случае, – возразила Дэни, – этому бизнесмену-карпу следовало бы тревожиться, а не усмехаться.
   – За исключением одного случая, если карп связан с сокайя, – вмешался Шон. Нода снова улыбнулся.
   – По-моему, этот карп, так сказать, крестный отец всех карпов, – произнес он, указывая на рисунок на спине кимоно. – Он управляет действиями сокайя, обеспечивая, если угодно, связь между организованной преступностью и законопослушными японцами.
   – Неудивительно, что Кодзимура начал коллекционировать шелк: должна же у них быть хоть какая-то тема для разговоров при посторонних.
   – Искусство подобно самой жизни, – проговорил Нода, – оно изобилует тонкостями, тайнами и сюрпризами.
   Нода огляделся, убеждаясь, что в зале, кроме них, больше никого нет, а потом вытащил из внутреннего кармана пиджака конверт и вручил его Дэни.
   – Надеюсь, в будущем нам удастся встречаться почаще, – сказал Нода и перевел взгляд на Шона:
   – Мистер Кроу, вероятно, впоследствии мне придется обратиться к вам.
   – Мой номер телефона есть у Дэни, – ответил Шон. – Звоните в любое время.
   – Благодарю вас. Непременно позвоню.
   Нода повернулся и вышел из зала не оглядываясь. Дэни воззрилась на конверт, оставленный Нодой. На нем не было никаких надписей, указывающих на отправителя или адресата.
   – Можно, я сам? – спросил Шон, протягивая руку.
   – Почему бы и нет? – насмешливо отозвалась Дэни. – Похоже, вы с Томом пришли к взаимопониманию.
   Шон взял конверт и вскрыл его ногтем.
   – Том понял, что ты спрашивала о шелке не для себя, – объяснил Шон. – И потому он вежливо напомнил, что теперь я в долгу перед ним.
   – Я никогда не считала Тома особенно злопамятным.
   – А разве я хоть словом намекнул на злопамятность?
   Дэни развела руками.
   В конверте оказался единственный лист бумаги – фотокопия газетной вырезки. Судя по узким столбцам и массивному заголовку, вырезка была старой. «Пятеро японских промышленников признаны виновными в военных преступлениях».
   Шон держал вырезку так, чтобы Дэни могла читать ее одновременно с ним. Внимание обоих немедленно привлекло подчеркнутое имя.
   Юкио Кояма.
   В статье прямо излагались обвинения, выдвинутые против Коямы и других японских бизнесменов военным трибуналом, который судил военных преступников после второй мировой войны. Наказание было сравнительно мягким. По требованию правительства, желающего поскорее загладить все воспоминания о позорно проигранной войне, преступники были приговорены к недолгому тюремному заключению.
   Шон издал удовлетворенное восклицание охотника, наконец-то напавшего на след крупной добычи.
   – Кояма – военный преступник, – тихо произнес он. – Конечно, его вину не сравнить с виной нацистов, и тем не менее она существует.
   – То же самое можно сказать о половине государственных деятелей нашей эпохи, – возразила Дэни. – И потом, прошло уже больше пятидесяти лет.
   Шон еще раз перечитал вырезку.
   – Здесь ни словом не упомянуто о возможности официальной амнистии.
   – Даже так? – изумилась Дэни.
   – Этого вполне хватит, чтобы навсегда перекрыть дорогу в США крестному отцу всех карпов – при условии что нужные люди узнают об этом заранее.
   – И ты знаешь этих нужных людей?
   Шон улыбнулся:
   – Не я, а Кассандра.
   – Ну и что в этом хорошего?
   – Эта информация может дать то, чего нам отчаянно недостает, – время.

Глава 25

Сиэтл. Ноябрь

 
   Катя лежала словно в дымке, которая была отчасти сном, но в основном результатом сексуальных излишеств. Она закинула руки за голову, по ее лицу блуждала редкая для Кати гостья – улыбка расслабления и покоя.
   Касатонов обвел плавные контуры Катиных рук тупым сильным пальцем.
   – Осторожнее, глупый, – пробормотала она, не открывая глаз. – Терпеть не могу щекотки.
   Ничего не ответив, Касатонов прошелся пальцем по мостику ее плеча и спустился к ключице.
   Катины веки остались опущенными.
   Палец Касатонова соскользнул с ключицы. Он поддел ногтем ее грудь.
   – Значит, ты боишься щекотки, – с расстановкой произнес Касатонов. – Должно быть, потому я и не помню, когда в последний раз слышал твой искренний смех?
   Он обвел пальцем Катин сосок.
   Улучив минуту, она схватила его за руку. Касатонов легко высвободился из ее пальцев.
   – Нам обоим нечему радоваться, – напомнила КатД.
   – Какой трагизм! Какое истинно русское страдание! Еще немного, и ты начнешь разыскивать свою балалайку и распевать слезливую чепуху.
   С этими словами Касатонов принялся водить пальцем по ребрам Кати, как по струнам музыкального инструмента.
   Она мгновенно открыла глаза. Они казались одновременно чистыми и мрачными, зрачки расширились от водки.
   – Что-то ты сегодня чересчур игрив, – заметила она.
   – И это тебя не радует.
   Не ответив, Катя поднялась с постели, набросила халат и прошла через комнату к бару. Остановившись, она взглянула на отражение бледного лица в длинном зеркале в раме из золотистого мрамора, висящем над баром.
   Этот номер-люкс был самым роскошным во всем отеле «Четыре времени года». Он изобиловал почти незаметными, дешевыми мелочами и деталями, которые вызывали у Кати отвращение, но должны были прийтись по вкусу японским бизнесменам.
   – Я не такая, как все, – спокойно произнесла она. – Мне никогда не бывает хорошо.
   – За исключением секса.
   Она пожала плечами:
   – Это как вздох: был и нет.
   Вытащив бутылку водки из серебряного ведерка, набитого льдом, Катя наполнила до половины маленький стакан. Отпив глоток, она поморщилась.
   – Еще теплая… Почему в американских отелях такие тесные морозильники?
   – Бедная моя девочка, – насмешливо протянул Касатонов. – Вечно ей не везет!
   – Везение годится для глупцов, а я предпочитаю сама управлять своей жизнью.
   Касатонов выпрямился и осторожно почесал маленький круглый шрам на животе, а потом потянулся, так, что его плечевые суставы громко хрустнули.
   – А теперь ты чувствуешь, что добилась этого? – осведомился он.
   Единственным Катиным ответом стало раздраженное пожатие плеч.
   – Само собой, – зевая, продолжал Касатонов. – Даже Тони Ли наконец-то понял, что попадет впросак, пытаясь манипулировать нами.
   – Ты думаешь? – оживилась Катя.
   – В противном случае он может заранее подыскивать себе местечко на кладбище. Он это твердо знает.
   Катя опрокинула остатки водки, словно нестерпимо горькое лекарство.
   – Больше всего меня раздражает, когда все идет как по маслу, – зло выпалила она.
   – Как там говорят американцы: легче примириться с нищетой, чем с процветанием?
   – Нельзя терять бдительность, когда чудовища «Гармонии» собираются вместе. Только дьяволу известно, что они замышляют втихаря.
   Касатонов гулко расхохотался и отбросил простыни. Голый, он прошлепал через комнату к Кате. Все его тело казалось гибким, мускулистым оружием.
   – Если они сделают хоть какую-нибудь глупость, – беспечно сообщил он, – я просто убью их. Ведь ты держишь меня при себе именно для этого? А может, убийства – моя вторая задача?
   Катя видела в зеркале, как Касатонов крадется к ней. Она всегда поражалась, думая о том, как ей удается управлять этой горой мышц при помощи одних только губ и проворного языка. Такая власть стоит любой боли.
   Нет, мысленно призналась себе Катя. Она ставит боль во главу угла.
   И он знает об этом, черт бы его побрал! Он все знает.
   Касатонов сгреб Катю обеими руками и притянул к несокрушимой стене своей плоти.
   – Бедная, бедная моя крошка, – издевательски причитал он, – что это за жизнь: неотступные мысли, сплошное беспокойство и страх! Скоро ты станешь одной из самых могущественных женщин со времен Клеопатры, а по-прежнему хандришь.
   Из-под полуопущенных век Касатонов вглядывался в лицо Кати в зеркале. Совсем недавно, за ужином с первыми прибывшими членами «Гармонии», она казалась энергичной и оживленной. Все мужчины не сводили с нее глаз, в том числе и сам Касатонов.
   А теперь, во время краткого отдыха, Катя словно надела маску смерти. Ее глаза стали пустыми, кожа казалась особенно тонкой, даже ломкой в своей прозрачности.
   Когда она потянулась к бутылке, Касатонов перехватил ее пальцы у самой цели.
   – Тебе уже достаточно, – почти мягко произнес он. – Водка тебе вредна.
   С поразительной жестокостью и силой Катя высвободилась из рук Касатонова и выхватила у него из-под носа бутылку.
   – Ты мне не отец, чтобы поучать меня! – прошипела она.
   От ярости ее глаза разгорелись ярче.
   Страх стиснул ледяные клыки на шее Касатонова.
   Она опасно приблизилась к краю пропасти, думал он. Ближе, чем казалось.
   Ему нужен был мост через эту пропасть, способ удержать власть мировых масштабов, ускользающую из Катиных рук. Таким мостом могла бы стать Кассандра Редпас.
   Касатонов в который раз проклял ловкость Джиллеспи, избежавшего смерти от рук русских убийц.
   Слишком поздно, с горечью сказал он себе. Слишком поздно искать вторую, еще более хитрую Катю.
   Илья Касатонов задумался о том, похожа ли Редпас на Катю в сексе. Неужели и она расслабляется только на краткий миг оргазма, смешанного с болью?
   Но найти ответ на этот вопрос у Касатонова не было возможности, пока он не найдет способ прорвать новую линию обороны Редпас. А сейчас ему предстоит довольствоваться тем, что есть.
   Катей.
   – Ты говоришь о том, что предпочитаешь сама управлять своей жизнью, – холодно произнес Касатонов, – а водка лишает тебя такого контроля.
   – Нет.
   – Да, Катя, да. Я видел это в русской армии – приступы хандры, внезапные вспышки ярости. Водка больше не приносит тебе пользы.
   – Польза, вред… это только слова, Илья. Бессмысленные звуки. Мир – это зло. Разве ты со мной не согласен?
   – Но водка не превратит зло во благо.
   – Да, просто сделает зло более терпимым.
   Он сорвался с места так неожиданно, что Катя не заметила движение руки, выхватившей у нее бутылку. Обхватив Катю другой рукой, заставив ее судорожно втянуть воздух, Касатонов прижал ее к себе так яростно, что она ударилась лопатками о его твердую грудь.
   – Забавно слушать, как Катя Павлова рассуждает о благе и зле, – процедил он.
   Она напряглась, несколько секунд пыталась высвободиться из плена его рук, но все попытки оказались тщетными.
   Как всегда.
   – Я не питаю иллюзий, – бесстрастно объяснила Катя. – Это могут позволить себе только такие мужчины, как ты.
   – Такие мужчины, как я? Какие?
   – Жестокие. Ловкие. Сильные. Злобные.
   Касатонов ухмыльнулся:
   – В самый раз для проницательной плутовки, верно?
   – Отдай водку!
   – Еще чего!
   Катя принялась отбиваться руками и ногами. Смеясь, Касатонов легко удерживал ее. Эта сексуальная территория была ему хорошо знакома: преследование, захват, ощущение собственной мужественности, усиленное ее беспомощной борьбой.
   Внезапно Катя впилась зубами в твердую мышцу его руки.
   А вот это было что-то новое. С тех пор как Касатонов овладел ею, Катя стала гораздо осторожнее. Касатонов считал, что больше она никогда не отважится кусать его.
   Очевидно, ей требовался еще один урок.
   Швырнув бутылку водки в ведро со льдом, Касатонов обхватил правой рукой Катину шею. Без труда заставив ее запрокинуть голову, он стиснул ее горло, словно клещами.
   Только после этого он поднял левую руку и осмотрел ее. Кровь выступила из рваных ран, оставленных Катиными зубами.
   – Сука! – прорычал Касатонов. – Смотри, что ты натворила!
   Единственным ответом Кати стал задушенный стон. Она с трудом втягивала воздух горлом, придавленным железной рукой Касатонова.
   Одной рукой Касатонов поднял Катю так, что носки ее туфель оказались на высоте нескольких дюймов над ковром. Ее руки и ноги безвольно повисли. Спустя минуту судорожные движения замедлились, затем прекратились. С губ сорвался странный звук. Глаза выкатились, тело обмякло.
   Выждав еще несколько секунд, Касатонов, подхватив Катю за талию, ослабил железную хватку на горле.
   Она хватала воздух широко открытым ртом.
   – Ты пустила мне кровь, – сказал ей на ухо Касатонов. – Хочешь, я сделаю то же самое с тобой?
   Катя не могла ответить, она судорожно дышала, возвращаясь к жизни.
   Касатонов слегка сжал ее горло.
   – Так пустить тебе кровь или нет? – вкрадчиво переспросил он.
   Катя с трудом удерживалась на грани обморока. Как ни странно, ощущение было приятным. Она цеплялась за него, как за опьяняющую дымку, которая появлялась после определенного количества выпитых стаканов водки. Водка подводила ее к самому краю смертельной пропасти, но не убивала в ней сознание жизни и самообладание.
   – Ты хоть представляешь себе, как медленно заживают человеческие укусы? – спросил Касатонов. Не в силах говорить, Катя помотала головой.
   – Очень медленно, детка. А шрамы остаются навсегда. Помнишь шрамы, которые я оставил на тебе?
   Катя содрогнулась.
   – Так куда укусить тебя? – продолжал мучить ее Касатонов.
   Он переместил захват, просунул ладонь под Катин халат и стиснул пальцы на ее груди в ласке, в которой сочетались боль и наслаждение.
   – Сюда? – спросил он. – Хочешь, я укушу тебя вот сюда?
   Катя застыла от прикосновения мозолистой ладони Касатонова. Звук, вырвавшийся из ее горла, не имел никакого отношения к необходимости дышать.
   Касатонов не мог различить, какие из ее восклицаний вызваны наслаждением, какие – болью, а какие – их смесью. Вот почему Катя возбуждала его, как ни одна другая женщина.
   С каждым разом она подталкивала их обоих все ближе к смертельному порогу.
   Может быть, на этот раз, думал Касатонов, ощущая знобкий страх и неудержимую похоть. Может быть…
   Он развернул Катю лицом к себе. От этого движения ее халат распахнулся. Касатонов поднял левую руку. Кровь сочилась из ранок, оставленных ее зубами.
   Касатонов мазнул ранками по ее бледной щеке. Кровь растеклась, напоминая красное вино, пролитое в снег.
   – … А может, укусить тебя в плечо? – продолжал допытываться Касатонов.
   Он спустил халат Кати с плеча и ущипнул большим и указательным пальцем мышцу повыше ключицы.
   Хотя Катя не издала ни звука, ее тело оцепенело от боли, и одновременно роковое вожделение пронзило живот.
   Эта игра была ей не в новинку. Касатонов нередко причинял ей боль, иногда довольно сильную, но не оставлял следов.