– Вулф не приедет.
– Чушь собачья.
Джессика удивленно посмотрела на Калеба. Он улыбнулся ей ласково, словно перед ним была Виллоу.
– Даже если ты прав, – сказала Джессика дрогнувшим голосом, – Вулф не сможет добраться до нас так быстро, не загнав лошадь до смерти. Он этого не сделает.
– Одна лошадь не сможет, – согласился Калеб. – Три смогут – Дьюс, Трей и Измаил.
– Что?
Калеб посмотрел мимо Джессики на открытую долину, которую они только что миновали.
– На твоем месте, – посоветовал он, – я бы в ближайшие несколько минут обдумал, как усмирить гнев Вулфа.
Уверенность, прозвучавшая в голосе Калеба, Джессике не понравилась. Она встала в стременах и посмотрела вдаль.
Две большие черные лошади и одна гнедая поменьше вынырнули из леса и мчались по направлению к длинной дуге поросшего травой водораздела. Лишь на одной из них был всадник. Он на ходу перемахнул с черной лошади на спину гнедой.
– Господи боже! – воскликнула она.
– На мой взгляд, это больше похоже на Вулфа Лоунтри, – спокойно сказал Калеб.
Внимательные карие глаза Калеба следили за приближением лошадей. Когда он увидел, что ружье Вулфа продолжало оставаться в чехле, Калеб издал вздох облегчения и ободряюще улыбнулся Джессике. Впрочем, та этого не заметила. Она сидела на Туспоте и покорно ждала, понимая, что у ее лошади нет никаких шансов перегнать арабского скакуна.
Вулф даже не посмотрел на Калеба, когда галопом подъехал к беглецам и на полном скаку остановил Измаила, заставил заплясать на месте и повернуться назад. Взор Вулфа был направлен на огненноволосую молодую женщину, которая грациозно восседала верхом на Туспоте. Вулф спокойно спешился, повернул разгоряченных лошадей к Калебу и молча подошел к Джессике.
– Я разобью лагерь среди этих деревьев, – объявил Калеб, показывая на редкую хвойную рощицу в миле от дороги.
Вулф кивнул.
– Только помни, что она делала то, что, по ее мнению, было тебе на благо, – сказал Калеб, беря Измаила за поводья. – Вроде того, что делал ты, считая, что это лучше для нее.
– Adios[6], Кэл, – сказал Вулф решительно.
Не говоря больше ни слова, Калеб направил свою лошадь в сторону заходящего солнца, забрав всех лошадей, кроме той, на которой сидела Джессика. Туспот потянулся за ними и обиженно заржал.
Вулф без предупреждения запрыгнул на лошадь позади Джессики, взял из ее рук поводья и направил Туспота к осиновому подлеску. Нежные, только что распустившиеся листья казались такими неестественно зелеными в косых лучах заходящего солнца. При легких порывах ветерка они дрожали и волновались, словно живые.
Джессика трепетала не меньше их. Она видела перед собой смуглую, крепкую ладонь, сжимающую поводья, и руку у своего плеча. Искушение прикоснуться пальцами к венам на запястье Вулфа было так велико, что она закрыла глаза. Ценой большого усилия воли она преодолела в себе желание потрогать жизнь, которая бешено билась в Вулфе при его внешнем спокойствии.
Вулф спрыгнул с Туспота и привязал его к стройной осинке. Затем он встал перед Джессикой и посмотрел на нее вопрошающим взглядом. Это была, наверное, самая длинная минута в ее жизни. Она выдержала взгляд прищуренных темно-синих глаз, глубоко запрятав в себе боль и желание.
– Ты, кажется, удивилась, когда я прискакал, – сказал Вулф.
– Калеб не удивился… Он сделал все, разве что костры на деревьях не разжигал, чтобы ты нашел нас.
– Я нашел бы тебя даже на краю света.
– Зачем?
Вопрос, кажется, вывел Вулфа из равновесия.
– Ты моя жена!
– Брак недействителен.
– Черта с два! Я был в тебе так глубоко и так основательно, что нам не уйти друг от друга.
Пунцовые розы появились на скулах Джессики, однако она не отступила.
– Ты сказал, что исключаешь возможность рождения ребенка, а это противоречит моему желанию, – аккуратно сформулировала Джессика. – Это основание для развода.
– Я хотел оградить тебя от риска во время родов!
– Значит, ты признаешь. – Джессика холодно пожала плечами, хотя испытывала сильнейшее внутреннее напряжение. – Магистрат может рассматривать твои действия как не весьма благородные.
– Вот в том-то и дело, – парировал Вулф. – Я не благородный. Ты благородная!
Как ни сопротивлялась этому Джессика, она не смогла удержать слезы. От боли и гнева ее голос задрожал.
– Да, это та единственная вещь, которую я не могу изменить, а ты не можешь мне простить! – отчеканила она.
– Ты говоришь глупости!
Ее глаза, казалось, были способны просверлить его насквозь.
– Я могу научиться готовить, убираться и стирать, – сказала Джессика. – Я могу сгорать от страсти в твоих объятиях, как и ты в моих, но тебе этого недостаточно. Тебе никогда не будет этого достаточно! Ты презираешь аристократов, а мой отец был граф.
– Дело не в…
– Ты хочешь держать меня рядом, – продолжала она безжалостно, – но не как жену. Я не гожусь быть матерью твоих детей! Я избалованный, гадкий ребенок! Я…
– Джесси, совсем не это я…
–…девчонка, а не женщина, такая же бесполезная, как соски у борова, неподходящая для…
– Да черт побери же!..
– Да, это так! – хрипло вскричала она, глядя на него сверху. – Ты никогда мне не лгал, какой бы жестокой ни была правда. Не начинай лгать сейчас, когда больше нет необходимости. Я тебя заманила в ловушку, я тебя отпускаю на свободу. Возвращайся в страну, где ты родился, страну, которой я недостойна и никогда не буду достойна. Я такая, какая есть…
– Проклятье! Ты выслушаешь меня, или я вынужден буду…
–… а ты Дерево Стоящее Одиноко, и то, что ты спал со мной, – самая большая ошибка в твоей жизни.
– Чушь! – выпалил Вулф. – Самая большая моя ошибка, что я пообещал Виллоу постараться сперва поговорить с тобой.
Вулф без предупреждения сдернул Джессику с седла и прижался ртом к ее губам. Она пыталась вырваться, колотила его, но он был намного сильнее. Он удерживал ее до тех пор, пока дикий хмель его поцелуя не проник глубже, чем гнев.
Не в силах более сопротивляться ему и себе, она покорилась мягкости, которую он к тому моменту обрел, и отдалась поцелую. Не скоро Вулф оторвался от Джессики.
– Вот единственная правда, которая имеет значение, – проговорил Вулф, смахивая с лица Джессики слезы. – Ты моя, только моя. И я – твой.
– Ты – Дерево Стоящее Одиноко.
– А ты – солнце в моем небе. Не прячь от меня солнца, Джесси.
Она хотела что-то сказать, но потрясенная тем, что увидела в его глазах, смогла лишь выговорить:
– Вулф…
– Останься со мной, Джесси Лоунтри, – прошептал он. – Раздели со мной эту дикую страну. Люби меня так, как люблю тебя я.
Эпилог
– Чушь собачья.
Джессика удивленно посмотрела на Калеба. Он улыбнулся ей ласково, словно перед ним была Виллоу.
– Даже если ты прав, – сказала Джессика дрогнувшим голосом, – Вулф не сможет добраться до нас так быстро, не загнав лошадь до смерти. Он этого не сделает.
– Одна лошадь не сможет, – согласился Калеб. – Три смогут – Дьюс, Трей и Измаил.
– Что?
Калеб посмотрел мимо Джессики на открытую долину, которую они только что миновали.
– На твоем месте, – посоветовал он, – я бы в ближайшие несколько минут обдумал, как усмирить гнев Вулфа.
Уверенность, прозвучавшая в голосе Калеба, Джессике не понравилась. Она встала в стременах и посмотрела вдаль.
Две большие черные лошади и одна гнедая поменьше вынырнули из леса и мчались по направлению к длинной дуге поросшего травой водораздела. Лишь на одной из них был всадник. Он на ходу перемахнул с черной лошади на спину гнедой.
– Господи боже! – воскликнула она.
– На мой взгляд, это больше похоже на Вулфа Лоунтри, – спокойно сказал Калеб.
Внимательные карие глаза Калеба следили за приближением лошадей. Когда он увидел, что ружье Вулфа продолжало оставаться в чехле, Калеб издал вздох облегчения и ободряюще улыбнулся Джессике. Впрочем, та этого не заметила. Она сидела на Туспоте и покорно ждала, понимая, что у ее лошади нет никаких шансов перегнать арабского скакуна.
Вулф даже не посмотрел на Калеба, когда галопом подъехал к беглецам и на полном скаку остановил Измаила, заставил заплясать на месте и повернуться назад. Взор Вулфа был направлен на огненноволосую молодую женщину, которая грациозно восседала верхом на Туспоте. Вулф спокойно спешился, повернул разгоряченных лошадей к Калебу и молча подошел к Джессике.
– Я разобью лагерь среди этих деревьев, – объявил Калеб, показывая на редкую хвойную рощицу в миле от дороги.
Вулф кивнул.
– Только помни, что она делала то, что, по ее мнению, было тебе на благо, – сказал Калеб, беря Измаила за поводья. – Вроде того, что делал ты, считая, что это лучше для нее.
– Adios[6], Кэл, – сказал Вулф решительно.
Не говоря больше ни слова, Калеб направил свою лошадь в сторону заходящего солнца, забрав всех лошадей, кроме той, на которой сидела Джессика. Туспот потянулся за ними и обиженно заржал.
Вулф без предупреждения запрыгнул на лошадь позади Джессики, взял из ее рук поводья и направил Туспота к осиновому подлеску. Нежные, только что распустившиеся листья казались такими неестественно зелеными в косых лучах заходящего солнца. При легких порывах ветерка они дрожали и волновались, словно живые.
Джессика трепетала не меньше их. Она видела перед собой смуглую, крепкую ладонь, сжимающую поводья, и руку у своего плеча. Искушение прикоснуться пальцами к венам на запястье Вулфа было так велико, что она закрыла глаза. Ценой большого усилия воли она преодолела в себе желание потрогать жизнь, которая бешено билась в Вулфе при его внешнем спокойствии.
Вулф спрыгнул с Туспота и привязал его к стройной осинке. Затем он встал перед Джессикой и посмотрел на нее вопрошающим взглядом. Это была, наверное, самая длинная минута в ее жизни. Она выдержала взгляд прищуренных темно-синих глаз, глубоко запрятав в себе боль и желание.
– Ты, кажется, удивилась, когда я прискакал, – сказал Вулф.
– Калеб не удивился… Он сделал все, разве что костры на деревьях не разжигал, чтобы ты нашел нас.
– Я нашел бы тебя даже на краю света.
– Зачем?
Вопрос, кажется, вывел Вулфа из равновесия.
– Ты моя жена!
– Брак недействителен.
– Черта с два! Я был в тебе так глубоко и так основательно, что нам не уйти друг от друга.
Пунцовые розы появились на скулах Джессики, однако она не отступила.
– Ты сказал, что исключаешь возможность рождения ребенка, а это противоречит моему желанию, – аккуратно сформулировала Джессика. – Это основание для развода.
– Я хотел оградить тебя от риска во время родов!
– Значит, ты признаешь. – Джессика холодно пожала плечами, хотя испытывала сильнейшее внутреннее напряжение. – Магистрат может рассматривать твои действия как не весьма благородные.
– Вот в том-то и дело, – парировал Вулф. – Я не благородный. Ты благородная!
Как ни сопротивлялась этому Джессика, она не смогла удержать слезы. От боли и гнева ее голос задрожал.
– Да, это та единственная вещь, которую я не могу изменить, а ты не можешь мне простить! – отчеканила она.
– Ты говоришь глупости!
Ее глаза, казалось, были способны просверлить его насквозь.
– Я могу научиться готовить, убираться и стирать, – сказала Джессика. – Я могу сгорать от страсти в твоих объятиях, как и ты в моих, но тебе этого недостаточно. Тебе никогда не будет этого достаточно! Ты презираешь аристократов, а мой отец был граф.
– Дело не в…
– Ты хочешь держать меня рядом, – продолжала она безжалостно, – но не как жену. Я не гожусь быть матерью твоих детей! Я избалованный, гадкий ребенок! Я…
– Джесси, совсем не это я…
–…девчонка, а не женщина, такая же бесполезная, как соски у борова, неподходящая для…
– Да черт побери же!..
– Да, это так! – хрипло вскричала она, глядя на него сверху. – Ты никогда мне не лгал, какой бы жестокой ни была правда. Не начинай лгать сейчас, когда больше нет необходимости. Я тебя заманила в ловушку, я тебя отпускаю на свободу. Возвращайся в страну, где ты родился, страну, которой я недостойна и никогда не буду достойна. Я такая, какая есть…
– Проклятье! Ты выслушаешь меня, или я вынужден буду…
–… а ты Дерево Стоящее Одиноко, и то, что ты спал со мной, – самая большая ошибка в твоей жизни.
– Чушь! – выпалил Вулф. – Самая большая моя ошибка, что я пообещал Виллоу постараться сперва поговорить с тобой.
Вулф без предупреждения сдернул Джессику с седла и прижался ртом к ее губам. Она пыталась вырваться, колотила его, но он был намного сильнее. Он удерживал ее до тех пор, пока дикий хмель его поцелуя не проник глубже, чем гнев.
Не в силах более сопротивляться ему и себе, она покорилась мягкости, которую он к тому моменту обрел, и отдалась поцелую. Не скоро Вулф оторвался от Джессики.
– Вот единственная правда, которая имеет значение, – проговорил Вулф, смахивая с лица Джессики слезы. – Ты моя, только моя. И я – твой.
– Ты – Дерево Стоящее Одиноко.
– А ты – солнце в моем небе. Не прячь от меня солнца, Джесси.
Она хотела что-то сказать, но потрясенная тем, что увидела в его глазах, смогла лишь выговорить:
– Вулф…
– Останься со мной, Джесси Лоунтри, – прошептал он. – Раздели со мной эту дикую страну. Люби меня так, как люблю тебя я.
Эпилог
В течение последующих нескольких месяцев Вулф показал Джессике свои любимейшие места на западных землях. Они вместе ощутили в пустыне запах влажных ветров, которые приносят в иссохшую страну великое чудо – воду. Вместе они стояли среди каменных холмов, возвышающихся, словно корабли среди бесконечного песчаного моря.
Вместе они любовались каньоном – таким обширным, что его может пересечь только солнце. По дну каньона серебряной змеей извивалась девственная, недостижимая река. Вместе они стояли в прокаленной солнцем тишине городов, построенных людьми, которые давным-давно умерли. Древние, загадочные, высеченные в скалах и втиснутые в расселины, города были пустынны, их единственным обитателем был ветер. Они стояли, храня тайны и дух далеких, неведомых времен.
Вместе супруги путешествовали вдоль безымянных ручьев, сбегающих с вершин, которые также не имели названия, но были так высоки, что ангелы пели им в звенящей тишине перед восходом солнца. Вместе они пили из озер, синих, как глаза Вулфа, а однажды, заснув в объятиях друг друга, они проснулись и обнаружили, что пламенеющих осин коснулся первый поцелуй зимы.
Тогда они направились на восток, в сторону Сан-Хуана. В часе неторопливой езды от дома Виллоу и Калеба Вулф и Джессика построили собственный дом на берегу чистых вод Колумбины. Там Вулф разговаривал с мустангами, а Джессика охотилась на радужную форель в глубоких речных заводях. Под небом глубоким и беспредельным, как их любовь, они создали жизнь, которой раньше не было, – мальчиков, унаследовавших гибкость и силу Вулфа, и девочек с серебряным смехом Джессики.
И во все годы покоя и бурь Джессика была солнцем в небе Вулфа, несущим свет и жизнь Дереву Стоящему Одиноко.
Вместе они любовались каньоном – таким обширным, что его может пересечь только солнце. По дну каньона серебряной змеей извивалась девственная, недостижимая река. Вместе они стояли в прокаленной солнцем тишине городов, построенных людьми, которые давным-давно умерли. Древние, загадочные, высеченные в скалах и втиснутые в расселины, города были пустынны, их единственным обитателем был ветер. Они стояли, храня тайны и дух далеких, неведомых времен.
Вместе супруги путешествовали вдоль безымянных ручьев, сбегающих с вершин, которые также не имели названия, но были так высоки, что ангелы пели им в звенящей тишине перед восходом солнца. Вместе они пили из озер, синих, как глаза Вулфа, а однажды, заснув в объятиях друг друга, они проснулись и обнаружили, что пламенеющих осин коснулся первый поцелуй зимы.
Тогда они направились на восток, в сторону Сан-Хуана. В часе неторопливой езды от дома Виллоу и Калеба Вулф и Джессика построили собственный дом на берегу чистых вод Колумбины. Там Вулф разговаривал с мустангами, а Джессика охотилась на радужную форель в глубоких речных заводях. Под небом глубоким и беспредельным, как их любовь, они создали жизнь, которой раньше не было, – мальчиков, унаследовавших гибкость и силу Вулфа, и девочек с серебряным смехом Джессики.
И во все годы покоя и бурь Джессика была солнцем в небе Вулфа, несущим свет и жизнь Дереву Стоящему Одиноко.