Лысенко Анатолий. Хомуня

   - Не печалься, дочь моя, бог не оставит.
   Утром отец Димитрий поднялся на рассвете, неожиданно для хозяев сакли оседлал коня, приторочил к седлу лук, колчан со стрелами. Аримаса и Русич с недоумением смотрели на священника.
   Собравшись, тот повернулся к ним, сказал:
   - К обеду вернусь, ждите.
   Вернулся он еще до полудня, приволок тушу крупного оленя. Лицо отца Димитрия сияло от счастья, так доволен был охотой.
   - Суеверен я, потому и не стал говорить вам о помыслах своих. Ну какой с меня охотник? Хотя, сознаюсь, грешен, люблю пострелять из лука. А тут, видно, бог пришел мне на помощь. Нос к носу я в чаще с оленем столкнулся, словно ждал он меня. Стрельнул будто бы неплохо, однако побегать за оленем пришлось немало. Даже заплутал в расщелинах. Потом коня своего еле-еле отыскал, - отец Димитрий снова посмотрел на свою добычу. А зверь - видный, нагулял жиру. Так что хорошо корми жену, Русич, чтобы здоров был и тот, кого носит она во чреве своем.
   Вечером они втроем сидели у сакли, под сосной, отдыхали.
   - Я почему долго не появлялся в здешнем приходе? - растянувшись на кошме, сам себе задал вопрос отец Димитрий. - В отъезде был. Больше двух лет прожил в Константинополе. Мог бы так и остаться там, да привык к здешним местам. Больно хорошо тут. А в приход этот, к отцу Павлу, никто из братии дороги не знает. Вот я первым делом и поспешил к вам.
   - И хорошо, что приехал, - одобрил Русич. - Нам радость.
   Отец Димитрий приподнялся, уселся удобнее. Глаза у него заблестели, заулыбался, языком с наслаждением облизал нижнюю губу, будто ел что-то сладкое, да на губе пристало.
   - А столица все же прекрасна. И ты знаешь, сын мой, - священник взглянул на Русича, - там много русских людей.
   Русич молча кивнул головой, ему ли не знать этого, не один год прожил в Царьграде.
   - Мне редко приходилось встречаться с твоими соотечественниками, да и дел у меня особых не было в монастыре святого Мамы. Россияне ведь издавна в той стороне селятся. Колония у них там. А я все в великой церкви, в храме Святой Софии трудился. Нет ничего прекраснее этого храма.
   Русич хотел сказать, что бывал там с князем Юрием, однако, посмотрев на одухотворенное воспоминаниями лицо отца Димитрия, промолчал. <Пусть рассказывает, - подумал он, - коль так приятно ему>.
   Священник же заговорил совсем о другом.
   - Но два твоих соотечественника. Русич, все же мне запомнились: мужчина и женщина. Он - раб, она была княжной.
   Русич с интересом прислушался.
   - Точно не помню имени раба. Но похоже оно на христианское - Фома, только звучит несколько иначе. То ли Хома, то ли Хомуний. Раб неплохо говорил по-гречески. Молил меня помочь ему обратиться с просьбой к русской княжне Евфимии, которая в те дни должна была сочетаться браком с императором Алексеем. Раб надеялся, что молодая императрица ради праздника своего проявит милость, упросит императора выкупить ее соотечественника, возьмет раба к себе или отпустит на свободу. Во время обряда я должен был прислуживать патриарху и обещал как-нибудь обратить внимание Евфимии на обездоленного. И вот начался обряд...
   - Пути господни неисповедимы, - перебил Русич священника. - Я был в Святой Софии во время венчания. И раба того мельком видел. Может быть, его Хомуней зовут? Такое имя носит мой брат. Он живет в Новгород-Северском. Мы с князем Юрием в день венчания кесаря стояли в храме недалеко от колонны Авраама.
   Отец Димитрий с радостным удивлением уставился на Русича и опять облизал губу, словно она в меду была. Позже Русич заметил, что священник делает так всякий раз, когда сердце его полнится радостью и удовлетворением.
   И все же отец Димитрий не удержался, чтобы не рассказать о венчании кесаря.
   О предстоящем бракосочетании императора Алексея и русской княжны Евфимии, внучки киевского князя Святослава, было объявлено давно. Потомки древних римлян, - а константинопольцы только так себя и называли, хотя даже предки многих из них никогда не видели Рима и не знали латыни, говорили на языке древнего Византия, - деятельно готовились к празднику. Преображалась и Святая София. С восходом солнца монахи начинали подвешивать стеллажи, мыть стены, колонны храма, разноцветные стекла его окон. Делали все, чтобы свет господний обильнее заливал храм золотистыми лучами, ярче играл красками росписей, высвечивал лики святых, божьей истиной падал на сердца и души верующих.
   Свежими красками на фоне золотой - цвета божества - мозаики в восточной стороне храма засиял лик сидящей на троне богородицы. Огромные печальные глаза ее излучали скорбь и строгость. Голова прикрыта пурпурным - цвета царей - покрывалом, синие цвета ее одежды символизировали принадлежность Марии к знати. Так же строг и пристален взгляд младенца, сидящего на ее коленях. В какой бы стороне храма ни останавливался человек, везде его преследует всевидящий взгляд Христа. Богу известно все. От него не скроешь ни большого, ни малого греха, ни поступков, ни мыслей.
   Готовились к празднику и за стенами великой церкви: на шумных, украшенных античными статуями форумах, на Месе - Средней, главной улице города, на ипподроме - центре всех праздников, обиталище дьявольских соблазнов. Со всех провинций сюда стекались скоморохи, дрессировщики медведей, шуты, акробаты, а также те, кто задумал попытать счастья, добиться победы на ристалищах - соревнованиях в беге на колесницах. Служители ипподрома натягивали навесы из шелка, чтобы защитить толпу от палящих лучей солнца, завозили цветы, чтобы покрыть ими арену.
   И вот уже золото и драгоценные камни сверкают на одежде возниц, на сбруях коней, на костюмах шутов и акробатов, дрессировщики наряжают медведей в пышные одежды, народ толпами валит к воротам ипподрома.
   А в храме Святой Софии продолжается богослужение, венчание кесаря и его августы. Патриарх ведет обряд размеренно, без спешки, по выработанному столетиями торжественному ритуалу. И не только священнослужители и царские особы никуда не торопятся. Не спешат и люди, заполнившие церковь. Все знают - без императора зрелища на ипподроме не начнутся.
   Игнатий стоял рядом с князем Юрием - по настоянию князя они и пришли в храм заблаговременно, чтобы выбрать себе лучшее место, такое, откуда без помех можно видеть обряд. Но Игнатий, пожалуй, больше смотрел не на патриарха и не на высокопоставленных молодоженов, а косил взглядом на своего господина. Лицо князя временами становилось унылым и сумрачным, иногда даже покрывалось бурыми пятнами, наливалось злобой.
   Игнатий старался понять, какие мысли и чувства в эти минуты владеют его господином: зависть ли к царствующим особам, обида ли и сожаление о своем потерянном троне? И тут Игнатий впервые подумал, что князь Юрий не в меру самолюбив и капризен и совсем не способен радоваться чужому счастью. Быть может, грузинская царица Тамара раньше его, Игнатия, сумела рассмотреть вздорный нрав склонного к порокам князя, поэтому и быстро оставила попытки повлиять на него, наставить на путь добра и самоотверженного служения отечеству. Убедившись в бесполезности своих стараний, она изгнала его за пределы Грузии. Игнатий почувствовал - князь Юрий и ему становится обременительным. А если слуга тяготится своим господином, то пропадает и преданность ему.
   Еле заметное волнение людей, находившихся в храме, заставило Игнатия посмотреть туда, где только что закончилось венчание. Какой-то странный, одетый в лохмотья человек, с густо заросшим лицом и головой, повязанной грязной, окровавленной тряпкой, вырвался из толпы и опустился на колени перед юной императрицей, о чем-то просил ее. Игнатий прислушался, но не мог разобрать ни одного слова - слишком далеко стоял. Только увидел, что внучка Святослава нахмурилась, бросила тому человеку монету, гордо подняла голову и, не останавливаясь, прошла мимо. Человек грустно посмотрел вслед Евфимии, потом встал и, сгорбив спину, скрылся в толпе. Монету он не взял. Какое-то мгновение она еще ярко блестела на темном полу, но тут же на нее набросились стоявшие неподалеку люди, началась свалка.
   Это на самом деле был Хомуня, брат Игнатия. Это он, заранее узнав, что его хозяин, иудей Самуил, собирается посмотреть венчание императора с русской княжной, упросил взять его с собой, открыто сказал, что попробует упросить Евфимию выкупить своего горемычного соотечественника и забрать к себе. Самуил согласился: он понимал, что если сам император приобретет у него раба, пусть даже заберет бесплатно, то все равно это окупится. Один бог знает, как на таком деле можно заработать.
   Отец Димитрий точно определил минуту, когда можно легко завладеть вниманием юной императрицы, и незаметно для окружающих подал знак этому необычному, образованному рабу, понравившемуся своей настойчивостью в стремлении вернуться на свою далекую родину. Отец Димитрий искренне огорчился, что Евфимия отказалась помочь соотечественнику, хотя никаких трудов сделать такое для жены императора могущественного Ромейского государства не составляло. Наоборот, все в столице говорили бы о ее доброте и милосердии.
   - Отец Евфимии, князь Глеб, в борьбе за власть убил своего брата, тихо сказал Русич, - разве мог он взрастить добродетель у дочери?
   Отец Димитрий нахмурился.
   - Суди его бог.
   - Да. Господь воздаст должное и кесарю и рабу. Только отчего много зла на земле, святой отец, почему оно в человеке заложено?
   - Не во всяком человеке, сын мой. Кто бога чтит, тот сеет добро.
   - А как ты думаешь, отец Димитрий, император Алексей, тот кто сочетался в браке с русской княжной, чтит бога?
   - Император - наместник божий, он не может идти против воли всевышнего.
   Русич усмехнулся, хитро посмотрел в глаза священнику.
   - Мне трудно согласиться с тобой, святой отец. Человек, если задумает убить кого, ограбить ли, возвыситься ли над другим человеком, все делает по своему разумению. И оно, разумение это, не зависит ни от бога, ни от дьявола. Иначе разве допустил бы всевышний, чтобы его наместник, император Алексей, ограбил монахов, перевозивших дары другого наместника божьего, царицы Тамары, грузинским монастырям, построенным на земле ромеев? Нет, мне кажется, что и зло и добро зависят от самого человека. Человек сеет то, что он взрастит в себе, какую цель перед собой в жизни поставит. А бог лишь после рассудит, как прожил этот человек: праведно ли, нет ли.
   Через несколько дней отец Димитрий засобирался в обратный путь.
   - Отдохнул я у вас от трудов праведных, окреп здоровьем, пора и честь знать. И вот, что я надумал, Русич. Бросать вам надо с Аримасой саклю и перебираться в Аланополис. Буду просить епископа, чтобы рукоположил тебя в духовный чин. Грамотных людей не хватает в епархии, - сказал священник и, словно побоялся, что Русич откажется, поспешно добавил: - Все-таки среди людей легче жить. Может быть, сейчас и поедем?
   Русич взглянул на Аримасу. У нее загорелись глаза.
   - Мы бы не против, отец Димитрий. Только как Аримасе в дорогу?
   - Да, - согласился священник, - верхом ей, пожалуй, сейчас нельзя. Дорога трудная. Давайте весной. Оно, может, так и лучше, надо заранее подумать, где жить будете. Я приеду за вами.
   - Святой отец, - обратилась Аримаса к отцу Димитрию, - если узнаешь, где поселился Бабахан, передай от нас поклон.
   - Соскучилась по родичам?
   Аримаса закрыла глаза и кивнула головой.
   Ранним утром попрощался и уехал отец Димитрий. Русич и Аримаса снова остались вдвоем. Пробовал Русич ходить на охоту, но счастье не улыбалось ему. Аримаса посмеивалась:
   - Апсаты не дает зверя тому, кто не верит в него.
   Но перед самой зимой ему все же удалось ловушкой поймать молодую косулю. Это была последняя их добыча. Вскоре выпал снег, завьюжило. Русич вышел из сакли - и его деревянная нога глубоко, по самое колено, утонула в снегу. Кое-как выбрался из топкого белого покрывала земли, вернулся в саклю. Из полена сделал небольшую лопату, ремнями привязал к ней ручку, пошел расчищать дорожку к теплому, незамерзающему роднику.
   Пришло время, и Аримаса в тяжких муках родила сына. Русич сам помог ему выйти на свет божий, обмыл и завернул в пеленки. Он с удивлением смотрел на крохотное, чуть сморщенное красноватое личико, и душа его все больше и больше наполнялась радостью. Может быть, впервые за последний год сейчас он по-настоящему почувствовал себя достойным мужчиной, не убогим калекой.
   Измученная и ослабевшая, Аримаса смотрела на сына и мужа, пыталась улыбнуться. Но улыбки не получалось, страдания еще не ушли от нее. Она положила бледную, обескровленную руку на колено Русича, слегка прижала пальцами.
   - Русич, - тихо сказала она. - Спасибо тебе. Мне было больно и страшно, я боялась рожать. Я тебе не говорила об этом, потому что даже не подозревала, что ты все знаешь, умеешь принимать детей.
   Русич покачал головой.
   - Нет, Аримаса. Ничего я не знаю. Все получилось как-то само...
   Постепенно силы возвращались к Аримасе, она взяла к себе сына, лучше рассмотрела его.
   - Русич, давай назовем его Сауроном.
   - Хорошо, Аримаса. Я не знаю, что означает это слово, но чувствую, что оно достойно мужественного, храброго человека, каким и вырастет наш сын.
   Аримаса улыбнулась и благодарно посмотрела на мужа.
   Саурон рос здоровым и крепким. Пришла весна, и он уже не доставлял столько хлопот, как в первые дни. Если бы отец Димитрий не обещал помочь им переселиться ближе к людям, то Аримаса и не думала бы о другой жизни. Ей хорошо было с Русичем, а теперь, с появлением Саурона, стало еще лучше.
   Дни стояли теплые, поэтому они даже ночью не закрывали вход в саклю. Прохладно становилось только к утру. Как всегда, Аримаса проснулась первая, чуть раньше Саурона. Она осторожно откинула медвежью шкуру, которой они накрывались вместо одеяла, и с наслаждением подставила себя утренней прохладе.
   Голубое небо, с редкими розоватыми полосами нерастаявших за ночь полупрозрачных облаков, скупо высвечивало просторную саклю. Хорошо были видны лишь лица мужа - бородатое, чуть потемневшее от весеннего ветра, и сына - белое, как грудь у Русича, и такое нежное, что боязно прикоснуться.
   Саурон зашевелился, и Аримаса слегка отодвинулась от мужа, приподнялась и села у изголовья. Саурон улыбался, сонный. Потом недовольно сморщил личико, все больше и больше начал ворочаться, закряхтел.
   Чтобы не разбудить Русича, Аримаса потихоньку взяла к себе на колени сына, дала ему грудь. Он цепко обхватил ее маленькой ручонкой, будто боялся, что отнимут, и сосал жадно, с нетерпением. Когда молока не стало, он снова сморщил личико, закряхтел и Аримаса сразу подставила ему вторую; Саурон с таким же аппетитом опростал и ее. Уже сонный, он беззубыми деснами до боли сдавил ей сосок.
   И тогда у Аримасы проснулось желание. Она осторожно положила уснувшего Саурона и забралась под одеяло. Прижавшись к горячему телу Русича, она нежно погладила его грудь, бедра, ласкала его пока не проснулся и обнял ее своими крепкими, мускулистыми руками.
   - Я хочу тебе родить еще одного сына, Русич, - сгорая от нетерпения, шептала она мужу.
   - Роди еще сына, Аримаса, - так же шепотом ответил он. - Только не забывай, что и дочь нам нужна.
   Потом они уснули в объятиях.
   Русича разбудило солнце. Едва пошевелился, проснулась и Аримаса.
   - Ну и горазды мы спать, - улыбнулся он, - эдак у нас ни гумна, ни хлеба не будет.
   - Куда нам торопиться? - Аримаса отбросила шкуру и раскинула руки. Скоро приедет отец Димитрий и увезет нас отсюда.
   - Тебе надоело наше ущелье? Каждое утро ты вспоминаешь об отце Димитрии.
   - Нет, Русич. Я бы с тобой прожила здесь всю жизнь. Боюсь за Саурона. Ведь не бывает так, чтобы дети не болели. А случится беда - мы с тобой не сумеем ему помочь. Среди людей легче, всегда найдется человек, который все знает, - Аримаса улыбнулась и снова прижалась к мужу. - Когда Саурон подрастет, ему потребуются друзья, а потом и жена. Разве мы сможем научить его всему в жизни, если не будет у него рядом таких же, как он, мальчишек?
   - В таком случае давай вставать. Пора завтракать. Иначе у тебя совсем не будет молока, оставишь голодным моего сына, - Русич привстал, потянулся к Саурону.
   - Не трогай его, - остановила она мужа. - Пускай спит. Я его уже покормила.
   После завтрака Аримаса вынесла Саурона из сакли, села с ним в тени на скамейку, которую Русич сделал из тонких жердей. Она всегда смотрела на нижнюю часть ущелья, откуда должен был появиться отец Димитрий.
   Русич присел напротив, на толстое бревно, брошенное здесь еще старым Мадаем.
   - Ты знаешь, Русич, - вздохнула Аримаса, - я все больше и больше начинаю верить в Иисуса Христа. - Аримаса перекрестилась. - Пришли, господи, поскорее своего слугу, пусть он поможет нам, чем сможет.
   И тут Русич увидел двух всадников с заводными лошадьми. На одном из них черный высокий клобук, второй - в белой бараньей шапке. Они появились не снизу, откуда ждали священника, а наоборот, сверху.
   - Бог внял твоим молитвам, Аримаса! - радостно воскликнул Русич. Отец Димитрий едет к нам.
   - Где? - встрепенулась Аримаса и глазами поискала по ущелью.
   - Смотри назад, - Русич встал и, опираясь на посох, не спеша пошел навстречу.
   Аримаса взяла со скамейки спящего Саурона и догнала мужа.
   Они остановились у родника и молча ожидали всадников. Священника сопровождал худощавый, небольшого роста, мальчишка лет пятнадцати.
   - Слава богу, вижу вас живыми и в здравии, - еще издали зарокотал отец Димитрий и облизал нижнюю губу. Он соскочил с седла, обнял Аримасу, отвернул пеленку и взглянул на маленького. - Кого тут бог дал святому семейству?
   - Сына, отец Димитрий, - зарделась Аримаса, - Саурона.
   - Ну, чистый херувим, весь в Русича. На тебя похож, сын мой, - отец Димитрий обнял Русича. - Только имя надо было дать не языческое.
   - Мы, святой отец, календаря не ведаем, все дни у нас перепутались, вдруг не того покровителя выберем, - улыбнулся Русич. - Имя своему сыну придумала Аримаса, а ее слово - для меня закон.
   - Закон у нас один - божий, - недовольно посмотрел на Русича отец Димитрий.
   - Твоя правда, святой отец. Но причина всякого становления, и имени человека тоже, есть бог, ибо богу естественно быть благотворным. С его помощью Аримаса и выбрала имя. Разве случается что-либо на земле без воли всевышнего?
   - Ну и хитер же ты, отрок. Ждали меня?
   - Еще как ждали. А сегодня - только Аримаса поклонилась Христу, чтобы не держал тебя в городе, - и ты тут как тут.
   Аримаса молча слушала их беззлобную перепалку и улыбалась.
   - Благодарите бога, что он послал мне Вретранга, отец Димитрий подозвал ближе своего спутника. - Это клад, а не человек. Хоть возраст у него и юный, а горы знает лучше, чем я свою келью. Прошлый раз семь дней добирался сюда, а с помощью этого отрока - всего три.
   Вретранг слегка поклонился Аримасе и Русичу и не обращал внимания на похвалу отца Димитрия, худощавое мальчишечье лицо его было спокойным, будто не о нем шла речь.
   - Отец Димитрий, - обратилась к священнику Аримаса, - ты не забыл о своем обещании?
   - Не забыл, Аримаса. Не забыл. Но не удалось мне найти Бабахана.
   Аримаса тяжело вздохнула и печально взглянула на Русича.
   - Но ты не отчаивайся, дочь моя, - поспешил успокоить ее священник. С нами Вретранг, а он все знает. По дороге к вам я заговорил с ним о Бабахане, оказывается, неделю назад Вретранг видел его.
   - Правда, Вретранг? - обрадовалась Аримаса.
   Вретранг кивнул головой.
   - И ты знаешь, где его новые сакли?
   Вретранг опять кивнул.
   - Ты что, не умеешь разговаривать?
   Вретранг улыбнулся.
   - Умеет, Аримаса, только если сам посчитает нужным. А так - легче гору сдвинуть, чем из него слово вытянуть. Это не Русич твой, у того на все готовый ответ, как у дельфийского оракула.
   - Это уж слишком, святой отец, будущего я не умею предсказывать, рассмеялся Русич.
   Почти у самого входа в саклю под сосной спрятались от солнца гнедой и подвласая. Увидев лошадей, Вретранг удивленно вскрикнул, вырвался немного вперед и громко позвал:
   - Тишта, Тиштийа!
   Кобыла подняла голову, навострила уши.
   - Фью-ить, фью-ить, фью-ить! - свистнул Вретранг и подвласая пошла ему навстречу, ткнулась губами в грудь.
   Вретранг вытащил из-за пазухи лепешку, отдал кобыле, обнял ее за шею и что-то прошептал на ухо.
   Аримаса, Русич и отец Димитрий замерли пораженные.
   Вретранг отклонил голову от лошади, спросил:
   - Где вы взяли Тиштийю? Это моя лошадь.
   Аримаса рассказала, как она нашла подвласую и похоронила человека, который на ней ехал.
   - Это было прошлой весной? - спросил Вертранг.
   - Да.
   - Значит, моя стрела все-таки догнала его. Я стрелял наугад, луна еще не взошла и было темно.
   - Вретранг! - воскликнул в ужасе отец Димитрий. - Ты убил человека!
   - Это был плохой человек, отец Димитрий. Брат Черного уха. Он украл мою лошадь.
   - Из-за этой твари ты убил человека, - сокрушался священник. - Вы посмотрите на него, еще рот материнским молоком пахнет, а какой жестокий. И тени раскаяния нет на его лице. Он даже улыбается.
   Вретранг действительно улыбался. Но все же попытался оправдаться.
   - Как бы ни был красив больной зуб, его вырывают. Кто сумеет подсчитать, сколько невинных людей загубил брат Черного уха? Одним убийцей стало меньше, теперь бы достать его брата.
   - Но есть же светская власть, ей богом дано судить и наказывать преступников.
   Вретранг пренебрежительно махнул рукой, этим и выразил свое отношение к власти. Погладил подвласую и сказал:
   - Тиштийа - хорошая лошадь, умная. Другой такой у меня нет. Только слишком доверчива к людям. Но раз так получилось, пусть она будет вашей, Вретранг слегка хлопнул ладонью по шее подвласой. - Иди, Тиштийа. Иди на место.
   Кобыла покорно пошла к гнедому.
   - Нет, Вретранг, - Аримаса подошла к юноше, - ты забери себе Тиштийю. Мы вполне обходимся гнедым, зачем нам вторая лошадь?
   - Лошадь никогда не бывает лишней, Аримаса, - возразил Вретранг и пошел к коню, на котором приехал. Потом обернулся и добавил: - Как я сказал, так и будет. Давайте лучше займемся глухарями, а то пропадут. Болтовней брюха все равно не наполнишь.
   - Вот упрямец, а! - никак не мог успокоиться отец Димитрий. - Что из него будет, когда вырастет?
   Русич восхищенно смотрел на Вретранга.
   - А мне он нравится, отец Димитрий. С такими легко жить.
   - Вот и поживешь в его доме, пока свой построишь.
   Остаток дня прошел в сборах. Аримасе хотелось забрать из сакли все. Но вещей оказалось слишком много, и стало ясно, что на двух вьючных лошадях, которых привели с собой отец Димитрий и Вретранг, их не увезти.
   - Попробую вытащить пустую арбу на перевал, - сказал Вретранг. - Если удастся, перевезем туда вещи. Но тогда придется ехать кружным путем.
   Вретранг возвратился только к вечеру. Арбу он все же вытащил на перевал, хотя пришлось разобрать ее и поднимать наверх частями.
   Тронулись в путь в полдень следующего дня. На перевале Русич и Аримаса с Сауроном пересели на арбу. Лишь изредка, когда приходилось преодолевать такое место, где арба могла перевернуться, снова пересаживались на лошадей. Особенно трудно было Русичу. Ехать верхом по крутым склонам, опираясь на стремя одной ногой, не просто. Русич обеими руками держался за луку седла и полностью полагался на Тиштийю. Она словно чувствовала неуверенность седока, не делала резких движений, везла плавно, не торопилась догнать спутников.
   На пятый день остановились на дневку у выхода из узкого ущелья. Аримаса настолько устала, что еле выбралась из арбы и с наслаждением опустилась на твердую землю.
   - До Аланополиса осталось полдня пути, - подбодрил спутников Вретранг и показал на крутой, почти отвесный склон. - За этой горой поселился род Бабахана.
   Аримаса оживилась.
   - Давайте к нему сразу и поедем, - предложила она и посмотрела на мужа.
   - Нет, Аримаса. Ни тебе, ни Русичу на эту гору не подняться, разочаровал ее Вретранг и снисходительно посмотрел на священника, распластавшегося рядом с арбой. - Да и отцу Димитрию не поднять на эту высь своего бренного тела, если, конечно, не помогут ему ангелы.
   - Не богохульствуй, убийца. Еще придешь ко мне грехи отмаливать, - не поднимая головы, буркнул священник.
   Все, кроме Вретранга, сразу уснули. Он сам приготовил обед, лишь потом разбудил спутников.
   - Надо хорошо поесть, иначе сил не будет.
   Сразу после обеда начали собираться в дорогу. Только оседлали лошадей, увидели всадников, не спеша поднимавшихся по широкой долине. Всадники тоже заметили табор и повернули к нему в ущелье.
   - Десять человек, - подсчитал Вретранг, - и все вооружены.
   Вретранг пристально всматривался в приближающихся людей.
   - По своим делам едут, что ты волнуешься? - небрежно бросил отец Димитрий.
   - Если бы так, они не свернули бы к нам, - возразил ему Вретранг. Мне кажется, что это Черное ухо со своими дружками.
   - Ну и что ж? Кто тронет человека, если рядом служитель церкви?
   - Может быть, и не тронут. Но ты не знаешь Черного уха. - Вретранг помолчал немного и твердо сказал: - Теперь точно вижу - это он. Сопротивляться нам бессмысленно. Придется и в самом деле полагаться на бога. А я попробую, пока не поздно, пробраться к Бабахану. Он выручит, Вретранг скрылся в кустах и уже оттуда крикнул: - Отец Димитрий, расседлай мою лошадь. И не говори, что с вами был еще один человек. Будет хуже.
   Священник что-то недовольно пробурчал себе под нос, но седло все-таки снял, бросил на арбу и прикрыл его полстью.
   Между тем всадники приближались. У Аримасы беспокойно забилось сердце, и она взяла на руки спящего Саурона. Русич хотел достать оружие, но отец Димитрий остановил его.