Лысенко Анатолий. Хомуня

   Взглянув на лук, висевший на ковре, князь улыбнулся. Он хотел было рассказать епископу, что недавно, месяц назад, встречался с тайным монгольским послом, который как раз и подарил ему этот щедро украшенный золотом лук. И ничего страшного в том низкорослом госте Кюрджи не нашел. Вполне обходительный человек. Может быть, слишком небрежен в одеждах и нечистоплотен. Чем-то скотским от него несло. Ну да бог с ним. Он же не женщина.
   Посол Бутхуу прибыл в город, когда солнце закончило свой дневной путь и опустилось на вершину Мицешты. Монгола сопровождали дружинники князя Худу-Темура и двадцать половецких воинов. В тот вечер Кюрджи как раз и узнал о поражении аланов в степях между Тереком и Кумою.
   Перед нашествием татаро-монгольских туменов под предводительством Джебе и Субудай-багатура низинным аланским князьям удалось привлечь на свою сторону большую орду половцев, поэтому в первые дни сражения ни той, ни другой стороне не удалось добиться победы. И тогда татары направили своих людей к половцам, чтобы сказать: <Мы и вы одного рода, а эти аланы не из ваших, так что вам нечего помогать им; вера ваша не похожа на их веру, и мы обещаем вам, что не нападем на вас, а принесем вам денег и одежд сколько хотите; оставьте нас с ними>.
   Половцы соблазнились и потребовали от татар не только одежды и денег, но и много скота и лошадей. Татары не торговались, отдали все, что те просили. А как только половцы откочевали в глубь Дешт-и-Кыпчака, в глубь своих степей, напали на алан, разграбили и предали огню их села и города, часть людей истребили, часть забрали в полон и сразу двинулись на тех же самых половцев.
   Главный половецкий хан, Юрий Кончакович, раскаялся в своей измене, но было уже поздно. Татары схватили не только его, но и хана Данилу Кобяковича, их вельмож и всех умертвили. Остатки половецких войск татары гнали до берегов Сурожского моря.
   Джебе и Субудай-багатуру покорились все народы, которые попадались им на пути. И все это предопределено богами: большие рыбы едят маленьких.
   Бутхуу, скрестив ноги, сидел напротив Кюрджи, держал на коленях отделанный золотом лук и наслаждался впечатлением, которое произвел на алдара его откровенный рассказ. Кюрджи побледнел. И нельзя было понять отчего: то ли от страха, то ли от негодования.
   В те минуты Кюрджи больше всего волновало, почему половцы и аланы оберегают жизнь этого грязного коротышки, соплеменники которого столько принесли несчастья обоим народам.
   Монгол словно прочитал мысли алдара, усмехнулся:
   - Те из вождей половецких и аланских, кто честно и покорно склоняет голову перед непобедимыми монгольскими ханами и помогает им разбить строптивых соплеменников, получают большие награды. Прими и ты, князь, этот великолепный лук. - Монгол бережно, обеими руками поднял сверкающий от всполохов лампады тяжелый лук и протянул Кюрджи. - На нем столько золота, сколько стоят все твои табуны.
   - Откуда тебе известно, сколько у меня лошадей? - удивился Кюрджи.
   - Если бы я ничего не знал о тебе, то не сидел бы с тобой рядом. Война с аланами еще не закончена, покорена только небольшая часть этой страны. Основное еще впереди. Я не могу сейчас точно сказать, когда мы обратим победоносный меч на головы князей, поставивших ногу состязания на черту сопротивления. Может быть, это случится не скоро. Но ты уже сейчас должен знать о неизбежной гибели страны и быть готовым поступить на службу к Великому хану. Может быть, ты пожелаешь со своей дружиной и всеми своими людьми переселиться на восток, в Монголию, или в Поднебесную страну, покорную монголам, - в Китай? Аланы - хорошие воины, они нужны монголам и на востоке, чтобы усмирять тех, кто вздумает поднять голову против Великого хана. Подумай, князь. Там тебя ждет богатство и слава. А пока живи здесь. Когда потребуешься, я сам приду к тебе, или пришлю человека. Монгол встал и приказал: - А теперь возьмись рукою за очажную цепь и поклянись Сафе до конца жизни быть верным Великому хану.
   И Кюрджи поклялся. Он и сейчас не жалел об этой клятве, но рассказывать о ней кому-либо считал излишним. Еще неизвестно, как все обернется.
   Услышав шум в соседней комнате, все четверо подняли головы и повернулись к двери. Там стояли Бакатар и сарацинский купец Омар Тайфур.
   Епископ Феодор поморщился, ему не хотелось прерывать начатый разговор, да и видеть сарацина, затеявшего стычку с племенем Бабахана, не доставляло удовольствия. Кюрджи, наоборот, обрадовался возможности покончить с неприятной для него темой. Хозяин дома встал и приветливо протянул руки навстречу купцу.
   - Я рад, что ты решил еще погостить в нашем городе, - сказал он, обнимая Тайфура. - Твое преосвященство, - Кюрджи повернулся к епископу, позволь мне представить тебе моего друга - это самый богатый купец из Трапезунда, Омар Тайфур.
   - К сожалению, мы уже встречались, - недовольно буркнул епископ.
   - Да? - поразился Кюрджи. - Когда же вы успели?
   Епископ промолчал. Отец Димитрий решил внести ясность.
   - Если бы карета его преосвященства появилась перед спуском в ущелье Инджик-су несколькими минутами позже, то по вине купца могла пролиться кровь племени Бабахана, которому ты, Кюрджи, покровительствуешь.
   - Бабахана? Я как-то слышал об этом человеке. Еще мой отец разрешил ему поселиться в одном из соседних ущелий. Бабахан исправно платит мне дань. Правда, дань эта не так велика, как мне хотелось бы. А что случилось?
   - У меня сбежал раб, князь, а Бабахан поймал его и присвоил себе, не хочет отдавать, - ответил Тайфур.
   - Смотрите, какой наглец! - возмутился Кюрджи. - Надо бы его проучить. Ну и Бабахан, козел бородатый, зна-а-ает, что много денег честно не заработаешь.
   - Если бы все дело было в бороде, - усмехнулся сарацин, - то козел раньше всех стал бы шейхом.
   - Скажи, Тайфур, - поднимая с пола костыли обратился русич к купцу, если бы ты случайно не встретил Бабахана, то возвратился бы с караваном обратно в город?
   - Нет, конечно. Проводник меня торопит, погода портится. Он боится, что на перевалах в неурочный час выпадет снег.
   - Зачем же тебе упускать время из-за несчастного раба? Выпадет снег и ты можешь потерять еще больше. Я в этом убедился на собственном опыте, русич выразительно постучал костылем по своей деревянной ноге. - Понял, о чем веду речь? Лучше один воробей, которого держишь в руке, чем тысяча птиц, летящих по воздуху.
   Купец не удостоил игумена ответом, обратился к Кюрджи:
   - Прошу тебя, князь, прикажи вождю рода возвратить беглеца, он подал дурной пример остальным рабам моим. Ты же знаешь, что свое имущество каждому дорого. Я в долгу не останусь.
   - Это не так просто, дорогой Тайфур, тут не приказывать надо, посылать дружину...
   - Не делай этого, князь! - воскликнул русич. - Я хорошо знаю Бабахана. Человек он честный, коль не отдает раба, то имеет на то причину. Получит купец раба, нет ли, но десятки людей погибнут. Не забывай, что копающий яму под ближним своим - упадет в нее.
   Епископ поднялся со своей скамейки и подошел к Кюрджи.
   - Об этом я и толковал тебе, князь. Страна нуждается в твердой власти, в неукоснительном соблюдении законов. Может быть, и стоило наказать Бабахана, но надо ли это делать ценою жизни других людей? Я сам видел как люди бросились на защиту седого, с трудом взбиравшегося на гору человека. Так защищают не раба, а родственника, если не больше.
   Кюрджи растерялся. Он не ожидал, что в это дело вмешается епископ. Князю хотелось выглядеть перед ним добрым и в то же время строгим правителем, как того и хотелось его преосвященству. Но и терять себя в глазах купца, а тем более Бакатара, тоже не следовало.
   - Я понимаю отца Луку, - улыбнулся Кюрджи, - но жаль, что он думает лишь о своих интересах, - и повернулся к игумену. - Ты боишься за своего сына, святой отец? Это правда, что он женат на дочери Бабахана?
   Епископ удивленно поднял брови, внимательно посмотрел на русича, потом перевел взгляд на отца Димитрия и спросил:
   - Это не тот ли чернобородый, который выбил саблю у телохранителя Тайфура? Я еще удивился, почему этот светлолицый поступил так благородно, не зарубил своего противника.
   Иеромонах молча кивнул головой.
   - Отец игумен, - обратился епископ к русичу, - утром пошли послушника к Бабахану или вызови его к себе. Пускай отдаст купцу то, что принадлежит ему. Именем церкви принуди вождя племени возвратить раба хозяину, - и тут же повернулся к Кюрджи, - а тебя, алдар, Христом богом прошу, береги людей, не допускай кровопролития. Кто знает, может быть, им еще придется сложить голову за свободу своего отечества, за веру православную. Но та война будет угодной богу. Мы - христиане, и не можем допустить, чтобы язычники разграбили храмы господние. А ради... - его преосвященство не договорил, только с презрением посмотрел на сарацина.
   Вскоре священнослужители покинули дом Кюрджи. Русич, опечаленный случившимся, попрощался с его преосвященством и направился к Вретрангу.
   Конечно, ему можно было, как и советовал епископ, послать к Бабахану монахов. Но русич знал, что дело это - бесполезное, посланник церкви еще больше возмутит язычника. Только сам он, да еще Вретранг, способны уговорить вождя отдать раба сарацину.
   Несмотря на то, что солнце еще не скрылось за гору, город уже затих, людей на улицах стало меньше, идти было свободно. В переулке, соединяющем улицу Эллинов с Монастырской площадью, русич наткнулся на дружинников князя, они сразу вызвались проводить игумена к Вретрангу.
   - Хоть и опустел город, - сказал старший, - но ходить одному опасно, святой отец. Можно нарваться на пьяниц, а тем недолго и убить, не посмотрят на сан священника.
   Дружинники напрашивались подождать игумена у ворот Вретранга, чтобы сопроводить обратно, но русич отказался, успокоил их тем, что будет находиться под защитой сыновей своего друга, а если засидится допоздна, то здесь и заночует.
   Русич попал к ужину. Большая семья, густо облепив котел с варевом, дружно вытаскивала оттуда горячее мясо. Сыновья то и дело подтрунивали друг над другом, смеялись. У котла не было только Анфаны, он давно ушел к Кюрджи пришивать колокольцы, и русич удивился, что не встретил его в доме князя.
   Вретранг отложил хлеб, вытер руки, встал и вынес из мастерской скамейку для русича.
   - Каждый раз, когда ты уходишь из моего дома, мне хочется спросить: зачем? А когда возвращаешься, то пытаюсь догадаться, с чем ты пришел.
   Русич рассказал.
   - Жаль Бабахана, - тяжело вздохнул Вретранг. - Все это для него может закончиться плохо. Воевать с Кюрджи - бессмысленно. Хорошо бы уговорить Бабахана возвратить раба Тайфуру.
   - Ты считаешь, Бабахан согласится?
   Вретранг пожал плечами.
   - Если бы мы поехали к нему вдвоем, то, может быть, и удалось уговорить его.
   - Куда мне сейчас в горы, силы не те. Передай Бабахану, что я очень прошу его покориться князю. Не пойму, чем ему приглянулся раб этот?
   Анфаны возвратился в сумерки. Сильно встревоженный, он сразу подошел к отцу и игумену.
   - Отец, Бабахану грозит беда, надо помочь ему, - с ходу выпалил Анфаны. - Я работал в конюшне князя и случайно узнал, что Кюрджи в коморе, за перегородкой, прячет Черное ухо. Помнишь, ты как-то рассказывал о нем?
   - Черное ухо? - переспросил Вретранг. - Давно я ничего не слышал об этом убийце и грабителе, думал, что его в живых уже нет. Откуда он взялся?
   - Не знаю, отец.
   Русич нахмурился и опустил голову, вспомнилась смерть Аримасы.
   Черное ухо появился у Кюрджи сразу после отъезда монгольского посла. Его привез Худу-Темур и попросил спрятать на время, пока народ в низовьях Инджик-су не позабудет о его делах.
   - Черное ухо - незаменимый человек, если надо выследить и незаметно убрать врага или провернуть любое щекотливое дело, где не должно упоминаться честное имя князя, - пояснил Худу-Темур. - Один только недостаток у Черного уха - слишком приметен.
   Кюрджи приютил убийцу, но установил строгое правило: Черное ухо должен покидать княжеский дом и возвращаться обратно только ночью. И даже в таких условиях никаких самостоятельных действий Черному уху предпринимать не разрешалось. Лишь один раз, возвращаясь из поездки в Абхазию, Черное ухо, загнав своего коня, без ведома князя украл жеребца у Саурона, когда племя отмечало праздник Священного дуба.
   - Послушай, Черное ухо, у тебя есть поблизости надежные люди? услышал Анфаны сквозь тонкую перегородку в конюшне голос князя.
   - Человек пять - шесть найдется.
   - Нет, Черное ухо, этого мало.
   - Что поделаешь, князь, слишком много времени прошло с тех пор, как я был хозяином в здешних ущельях. В те годы тебя еще на свете не было. А что, предстоит серьезное дело?
   - Да.
   - В таком случае постараюсь уговорить каждого из пятерых привести по пять своих кунаков.
   - И этого мало, - сказал Кюрджи.
   - Вот это да! - поразился Черное ухо. - Но людей больше у меня нет, придется просить помощи у Худу-Темура.
   - Он уже спит, слишком много выпил. Обойдемся без него. Вот что, подумав, сказал Кюрджи. - Ты знаешь Ашина, моего дружинника?
   - Ашина не знает только тот, у кого денег нет, - усмехнулся Черное ухо.
   - Вот тебе кошелек, здесь полсотни золотых монет. Не надо высыпать деньги, кошелек принадлежит купцу, Омару Тайфуру. А у денег глаз нет. Монеты можешь отдать Ашину вместе с кошельком. Так даже лучше. Золотым ключом и крепость откроешь. Пусть он тайно от меня подберет пятьдесят дружинников и утром приведет их к ущелью Черных пещер. Туда же подойдут и десять телохранителей Тайфура. Ты со своими людьми должен добраться раньше всех. И вот еще что. Каждый пусть закроет лицо повязкой, чтобы никто не узнал моих людей. И проследи, чтобы в пещеры никто не входил. В одной из них я буду с купцом, чтобы точно знать, что у тебя все в порядке.
   - Значит, у меня будет около сотни человек? Теперь говори о деле, князь.
   - Знаешь, где расположено селение Бабахана?
   - Примерно.
   - Можешь уничтожить его полностью, - милостиво разрешил Кюрджи. Все, что найдете там, ваше.
   - Велика ли твоя доля, князь?
   - У Бабахана скрывается беглый раб сарацинского купца Омара Тайфура, надо возвратить его хозяину. А что касается Ашина, хорошо, если его настигнет стрела Бабахана. Что делать с остальными, после придумаем. С человеком всякое случается в жизни.
   - Я твоих дружинников вперед пущу, и еще не известно, сколько их уцелеет.
   - Вот, пожалуй, и все, - сказал Кюрджи. - Как стемнеет, сразу уходи, потом найдешь возможность вызвать к себе Ашина.
   - А может быть, проще ограбить самого купца, князь? Он же не родственник твой?
   - Нет, Черное ухо, - Кюрджи помолчал минуту, потом сказал: - Впрочем, если за пределами моих владений, где-нибудь за перевалом, то можно. Потом сговоримся.
   - Ты не сказал о своей доле, князь.
   Анфаны больше не стал прислушиваться. Потихоньку свернул попону, собрал инструменты и выскользнул во двор. Князя он еще долго ожидал у пустого, полуразрушенного сарая, откуда хорошо были видны и вход в комору, и дружинники, столпившиеся у ворот, и гости Кюрджи, уснувшие на подушках рядом с остатками пищи.
   Закончив рассказ, Анфаны присел напротив отца и игумена.
   - Надо предупредить Бабахана, отец, - к этому времени Анфаны уже справился с волнением, говорил спокойно и рассудительно. - Разреши мне поехать к нему с Сосланом.
   - Никуда ты не поедешь, без тебя управлюсь. Если хочешь жить, то ни одна душа больше не должна знать то, о чем ты сейчас рассказал нам. Кюрджи не такой простак, чтобы не догадаться, кто его подслушал. Ужинай и ложись спать.
   - А если ночью пробраться к Черным пещерам, подкараулить князя и убить его? - спросил Анфаны.
   - Скорее всего Кюрджи сам туда не поедет, пошлет кого-либо. А если и решится на это, то отправится к пещерам с хорошей охраной, вперед себя пустит верных людей. Скажи Хурдуде, чтобы седлал двух лошадей. Мы с ним поедем к Бабахану.
   Анфаны позвал Хурдуду и отправился в конюшню.
   - Пора и мне уходить, Вретранг, - русич с трудом поднялся со скамьи. - Устал я сегодня, напрыгался. А надо еще повидать Кюрджи и Тайфура. Иначе не отменят налет на селение Бабахана. Могу я заверить их, что раб будет доставлен во двор князя?
   - Конечно, только не утром, отец Лука. Так быстро нам не управиться. А к полудню, пожалуй, вернемся. - Вретранг проводил игумена до калитки. Если возможно, отец Лука, не говори князю, что я поехал за рабом. Мне еще жить в этом городе, а Кюрджи злопамятен, найдет возможность свести счеты, если помешаем разграбить Бабахана.
   - Хорошо, Вретранг. Скажу, что послал монахов. У тебя где-то валяются мои старые сутаны, если целы, накиньте их на себя. Вдруг Кюрджи вздумает поинтересоваться, кто вечером выезжал за ворота. В полдень я вышлю к лесу послушников, им и передашь несчастного, - русич тяжело вздохнул, перекрестился и сказал: - Не пойму, чем прогневил бога, что опять он на пути моем Черное ухо поставил? Один камень, а много, наверное, еще горшков перебьет. Тревожится сердце мое о Сауроне. С самого рождения над ним тень Черного уха витает.
   6. ВСТРЕЧА
   Хомуня стоял на самом верху, за седловиной, и смотрел, как карета епископа удаляется вниз, к ущелью Инджик-су. Он шептал благодарную молитву Одигитрии-путеводительнице, внявшей, наконец, просьбам страдающего раба своего, потерянного в этих диких горах, вдали от родных зеленых равнин. Она вырвала из чрева адова его страдающее тело, вознесла на гору и поставила перед ликом солнца, согревающего его ослабевшие члены.
   Хомуня тяжело вздохнул, перекрестился и снова бросил взгляд на карету слуги господнего. Подобно архангелу епископ появился здесь в самую трудную минуту, словно на крыльях вылетел из своей колесницы и бесстрашно, с высоко поднятым крестом, сияющим на солнце золотым распятием, встал между телохранителями Тайфура и воинами рода Бабахана. Велика сила у этого человека, коль не только христиане, но и язычники опустили мечи свои и разъехались всяк в свою сторону.
   Карета епископа уже скрывалась за поворотом, за сине-зелеными волнами, навеки застывшими перед мрачными зубьями каменных утесов, нависших над черными пастями пещер.
   Соплеменники Бабахана с добрыми, веселыми криками вытаскивали наверх телегу с зерном. Рабы Омара Тайфура, пропустив карету его преосвященства, присели обок дороги, опершись на вьюки натруженными спинами. Сам купец, окруженный телохранителями, о чем-то переговаривался с проводником, то и дело взмахивал рукой, поглядывал в сторону Хомуни. Потом обернулся к Валсамону, стоявшему позади своего хозяина, - и у дороги захлопали бичи, носильщики взвалили на себя вьюки, погонщики подбежали к ослам и мулам. Караван нестройно зашевелился и вскоре повернул в обратный путь, вниз, туда, где скрылась карета епископа.
   К Хомуне подошел Бабахан, улыбнулся, слегка притронулся сухощавой ладонью к плечу бывшего раба.
   - Не вешай носа, Хомуня, беда миновала.
   - Так ли?
   Если бы Омар Тайфур повел караван вверх, к перевалам, то Хомуня согласился бы с Бабаханом. Но купец неспроста решил возвратиться в город. Значит, не смирился с потерей. Теперь одному богу известно, что он задумал.
   Бабахан нахмурился. И когда Саурон подошел к нему и сказал, что обозу ничто уже не грозит, и предложил, не теряя времени, отправиться в Аланополис, Бабахан так посмотрел на своего зятя, что тот стушевался, недоуменно пожал плечами и отошел в сторону. Но все же, когда обоз тронулся в путь, Саурон снова подъехал к Бабахану, попытался убедить.
   - Вспомни, ты сам обещал моему отцу приехать. Он ждет, наверное, волнуется. Мы опаздываем.
   Бабахан к тому времени успокоился, по-доброму объяснил Саурону положение и сказал, что сегодня они никуда не поедут, надо выждать время и быть готовым ко всякому.
   Хомуня ехал позади Бабахана и Саурона и не прислушивался к их разговору, полностью утонул в своих заботах, пытался в бурном потоке тревожных дней отыскать свою стремнину, свой ковчег, который вынес бы его к тихому берегу.
   Его настроение, наверное, каким-то образом передалось и другим людям, в обозе постепенно прекратился смех, все умолкли, и лишь давно не мазанные дегтем колеса громко пели тонким, режущим скрипом, разгоняя тишину уснувшего полуденного леса.
   Хомуня начал уже дремать, и тут ему показалось, будто кто-то из женщин негромко позвал его. Он вскинул голову, оглянулся и с недоумением пожал плечами - рядом никого не было. Умостившись на мешках с зерном, женщины дремали, на беглого раба никто не обращал внимания. <Может, почудилось что?> - подумал он, прикрыл глаза и снова задремал.
   Через минуту до него опять донесся тот же зов. На этот раз он узнал голос матери и ясно увидел ее. Настасья стояла рядом с домом, который Козьма выстроил себе в Новгород-Северском, широко открытые печальные глаза ее наполнились слезами, губы плотно сжаты. Голос ее доносился откуда-то сверху, с мутного, затянутого грязно-желтой пеленой неба. Небо шевелилось, казалось густым и вязким, оно опускалось все ниже и ниже, а голос Настасьи постепенно затихал, отдалялся: <Хомуня, кровиночка моя... Хомуня...>.
   Хомуня очнулся. Понимая, что все это ему приснилось, он перекрестился и прошептал: <Прости меня, мама. Где ты сейчас? На земле ли живешь, или бог уже забрал к себе твою душу? А может, в эту минуту ты как раз и готовишься к смерти, со мной прощаешься?> - Хомуня испугался такой мысли, торопливо осенил себя крестом. Последние дни мать вспоминалась все чаще и чаще. Может, так и не простила сыну, что не послушал ее?
   Это случилось после отъезда Игнатия из Новгород-Северского. Едва Козьма ввел во двор боевого коня, показал сыну сложенные в телеге бронь с зерцалом, клевец, шелом, копье - все то, что обыкновенного человека превращает в воина, Хомуня, счастливый и радостный, в одной руке меч, в другой - заостренный внизу красный щит, кинулся к матери, не терпелось похвалиться оружием.
   Настасья словно окаменела. Она стояла около дома и молча, казалось, безучастно смотрела на сына. И только глаза ее, переполненные слезами и предчувствием беды, упрекали в безрассудстве и Хомуню, и Козьму, и князя всех людей на свете. Хомуня, словно натолкнувшись на стену, резко остановился, даже отступил немного назад, растерянно понурил голову. Воинственный вид его как-то сразу померк, руки опустились.
   - Вот... оружие... настоящее, - неуверенно выдавил из себя Хомуня и, еще раз заглянув в глаза матери, поплелся назад, в глубь двора, где отец примерял старенькое, оббитое кожей деревянное седло к каурому жеребцу.
   Положив на телегу оружие, Хомуня оглянулся - матери уже не было, она вошла в дом.
   - Помоги мне, - услышал Хомуня голос отца. - Придержи коня.
   Конь был хорош: горяч, нетерпеливо крутил головой, задирал ее вверх, не хотел подпускать к себе будущего хозяина. Хомуня изловчился, чуть ли не в прыжке схватил жеребца за уздечку, решительно подтянул к себе его голову. Жеребец захрапел, глаза его налились кровью, ноздри задрожали.
   - Стоять! - грозно приказал Хомуня и еще раз резко дернул за повод. Но тут же, словно и не сердился на него, приласкал, почесал за ухом, приговаривая: - Успокойся, глупый, теперь нам с тобой вместе быть. Успокойся, ты хороший...
   Пока седлали коня, рассматривали доспехи, Хомуня забыл о матери, о ее обиде, к нему возвратился боевой дух, снова он возмечтал о подвигах. Захотелось немедленно идти на степь, на половцев, в те годы часто паливших огнем русские города и села, угонявших в полон мужчин, женщин и детей.
   Хомуня надел доспехи, нацепил меч и поскакал за город.
   Хотя князь Игорь потихоньку уже готовился идти на половцев, время было еще мирным. К тому же русские ратники даже в походах надевали боевые доспехи лишь перед самой сечей. Поэтому наряд Хомуни привлекал внимание горожан, люди останавливались и с любопытством смотрели вслед.
   Задержался Хомуня только у городских ворот, да и то на две-три минуты всего. Там, на покрытой изумрудной муравой конной площади, мальчишки вырыли лунку и, вооружившись клюшками, гоняли деревянный шар-мазло, шумно спорили, задирали друг друга. Хомуня и сам бы с удовольствием присоединился к этой азартной игре, загнал бы шар-мазло в лунку, но в тот момент водиться с унотами считал делом недостойным.
   Выехав за ворота и обогнув город, он остановился на обрывистом берегу Десны. Ему захотелось спуститься вниз, посмотреть на свое отражение в воде, но берег был настолько высок и крут, что добраться до реки, не сломав шею коню, а может быть, и себе, было невозможно. Однако все это не охладило его боевого духа.
   Хомуня огляделся окрест. С правой стороны, на высоких холмах, изрезанных глубокими яругами, устремил к небу золоченые купола церквей Новгород-Северский; прямо, за рекой, раскинулись заливные луга с голубыми заводями и серебристыми протоками; а за ними - пашни, теснимые раменным лесом. Но стоять вот так и просто смотреть на лес, на поля, на всю Северскую землю, он не мог. Хотелось немедленных действий. Хомуне воображалось, что слева, из-за холмов, поросших кустарником и редкими деревьями, вот-вот покажется хотя бы один половецкий соглядатай и ему представится случай сразиться с врагом.
   Вскоре и на самом деле показался всадник, только не в той стороне, где ожидалось Хомуне, не из-за холмов, а со стороны города. Всадник не спеша въехал на невысокий, пологий курган, приостановился, увидел Хомуню и помахал десницей. Узнав пегую лошадь отца, Хомуня двинулся навстречу.
   - Куда ты пропал? - подъехав к сыну, недовольно буркнул Козьма. Князь Игорь ждет, посмотреть на тебя хочет. Понравишься - будешь княжеским отроком.