Лысенко Анатолий. Хомуня

   - Хурдуда, приготовь воды, святым отцам умыться надо, - приказал Вретранг.
   - Слушаюсь, мой господин, - покорно ответил раб и закрыл на засов калитку.
   В глубине двора - просторного, с многочисленными хозяйственными постройками, возведенными вдоль ограды, сразу за большой ветвистой яблоней, возвышался длинный двухэтажный дом с узкими решетками застекленных окон и крутой двускатной крышей, покрытой тонкими плитами песчаника и светлой, почти оранжевой калиптерой - полукруглой черепицей, плотно подогнанной по коньку и карнизам. И светлая черепица, и не успевшие потемнеть оконные рамы, деревянная крутая лестница, ведущая на второй этаж, да и сами стены, сложенные из тесаного, хорошо подогнанного камня, говорили о том, что дом выстроен недавно. Старый - приземистый, одноэтажный, в котором умерла Аримаса, - стоял в самом углу двора. Теперь там располагалась мастерская Анфаны, старшего сына Вретранга, известного в городе сапожника.
   Отец Димитрий сам крестил первого сына своего юного друга, дал имя ему - Афанасий. Но Вретранг и его жена, маленькая красавица Альда, с трудом выговаривали длинное чужеземное имя, и Афанасий вскоре превратился в Анфаны. Узнав об этом, отец Димитрий метал громы и молнии, грозился самыми тяжкими небесными карами, около года не показывался в доме Вретранга, но потом, под давлением Русича, отца Луки, смирился. И когда Анфаны подрос, сам отвел его в ученье к монахам, хорошо знающим сапожное ремесло. Отец Димитрий лелеял надежду поселить Анфаны в монастыре пожизненно, но Вретранг категорически воспротивился и решительно заявил, что ни Анфаны, ни кто-либо из других его сыновей монахом не станет. Детей у Вретранга было немало. Альда родила ему шестерых сыновей и дочь. Следом за Анфаны на свет появился Димитрий, потом Ботар, Библо, Сослан, Русудан и Николай. Все они выросли здоровыми, крепкими.
   Едва доминиканские монахи вошли во двор и чинно расселись в тени под яблоней, из мастерской стремительно, словно с цепи сорвался, спотыкаясь о разбросанные у дверей поленья, выкрикивая бранные слова и гремя развешанными вдоль прохода медными котлами, выскочил Анфаны. Добежав до середины двора, он остановился, как вкопанный, и удивленно уставился на незнакомых людей. Не отрывая глаз от монахов, Анфаны медленно стащил с себя и бросил на землю грязный кожаный фартук, оправил выскочившую из-за пояса забрызганную краской серую чугу - летнюю рубаху с короткими рукавами, шитую из грубой холстины, поклонился монахам и лишь потом поднял фартук.
   Из дверей дома, сараев и клетушек на шум выглянули братья Анфаны, служанки, Русудан и Альда.
   - Отец, если ты задумал сегодня устроить пир, то я тебе не помощник, у меня нет времени встречать гостей! - развел руками Анфаны и вопросительно взглянул на Ботара.
   - У нашего отца - увлечение, - рассмеялся Ботар, - он любит дружить только с монахами.
   - А ты помалкивай, когда старшие разговаривают! - оборвал его Анфаны. - Молод еще указывать. Лучше подойди ближе и я угощу тебя подзатыльником! Сколько можно ждать тебя? Неси накладку на подперсник. А ты чего глаза пялишь? - набросился он на Димитрия. - Быстрее тащи сафьян, не хватает кожи на катур и пахву.
   Кто-то из братьев прыснул, Анфаны повернул голову, но так и не понял, кто и почему смеялся.
   - Все хохочете? - на всякий случай прикрикнул он. - Рады, что не вам, а мне подставлять голову под секиру Кюрджи?
   Анфаны побежал обратно в мастерскую, споткнулся о сучковатое полено, громко выругался, запустил поленом по медному котлу. Двор снова наполнился звоном.
   Вретранг нахмурился, приказал сыновьям помочь старшему брату.
   Анфаны сердился неспроста. Кюрджи к приезду нового епископа заказал для себя светло-коричневые сафьяновые сапоги. Причем такие, чтобы ни у кого похожих не было. В тон сапогам велел изготовить седло, попону и сбрую.
   Заказ князя выполняли втроем. Димитрий выделывал кожу и готовил остов седла, Ботар ковал стремена, застежки, бляхи, накладки, украшения из меди и серебра, наносил позолоту, Анфаны шил. Но когда с летних пастбищ, оставив табун лошадей и стадо овец на попечение рабов, приехали Библо и Сослан, все побросали работу и напрочь забыли о княжеском заказе. Теперь же надо было спешить, епископа ждали с часу на час.
   Монахам подавали женщины. Вретранг сидел рядом и молча наблюдал, как голодные, люди спешили набить свои пустые желудки.
   Сначала монахи были нерешительными, даже слишком скромными, чопорными и щепетильными, настолько вежливыми, что Вретрангу порой становилось неприятно. Прежде чем взять что-либо с уставленной блюдами широкой кошмы, они бросали вопросительные взгляды на Юлиана, благодарно заглядывали в глаза Вретрангу. Но уже через минуту перестали церемониться, обжигаясь, жадно хватали горячее мясо, лепешки, наперебой, мешая друг другу, тянули руки к корчагам с кислым молоком.
   Первым утолил голод его преподобие отец Юлиан. Вретранг заметил это по его движениям. Они стали неторопливыми, степенными. Юлиан старался выбрать себе кусок мяса не крупнее, а повкуснее, тщательно обгладывал косточки, молоко пил не спеша, с наслаждением.
   Наконец, он посчитал нужным заговорить с хозяином. Отметил, что давно ему не приходилось так вкусно поесть, потом уточнил, сколько у Вретранга сыновей, похвалил их. И тут он попал в точку. Вретранг расплылся в улыбке. Детей своих он любил и гордился ими: мастеровые, за что ни возьмутся, сделают так, что любо посмотреть.
   Юлиан счел нужным заметить:
   - Все живые существа рождаются друг от друга через семя. Чем лучше семя, тем лучше и потомство. О сыновьях же сказано: <Что стрелы в руке сильного, то - сыновья молодые. Блажен человек, который наполнил ими колчан свой>. - Юлиан взглядом показал на Хурдуду, мастерившего в углу двора новую арбу. - Этот, как я понял, не сын твой?
   Вретранг улыбнулся, еще раз посмотрел на того, о ком заговорил монах, перевел взгляд на Русудан, единственную свою дочь, которая, он заметил, то и дело бегала к Хурдуде, о чем-то шепталась с ним.
   - Эта раб мой - Хурдуда. Он попал ко мне лет десять назад.
   Монахи уже заканчивали есть, но никто из них не вставал с кошмы, все прислушивались к словам Юлиана и Вретранга.
   - Вижу, хозяйство у тебя крепкое, - продолжил Юлиан, - рабочие руки лишними не бывают. И вот о чем я хочу тебе сказать. Папа римский возложил на меня миссию найти, остатки племен восточных венгров, дабы обратить их в веру католическую. Но дорога трудная, средства на пропитание у нас кончились. А потому прошу тебя, Вретранг, купи двоих сотоварищей моих, пусть будут они у тебя самыми послушными рабами.
   Вретранг внимательно посмотрел на спутников Юлиана. Монахи выпрямились, расправили плечи. Бродячая, без средств к существованию, жизнь всем им порядком надоела, и они рады продаться в рабство к хлебосольному хозяину. Двое из них были еще довольно молодыми и крепкими, если их подкормить как следует, вполне получились бы хорошие работники.
   - Кто-нибудь из них умеет землю пахать? - спросил Вретранг.
   Юлиан окинул взглядом своих собратьев и повернулся к хозяину.
   - Этого им еще не приходилось делать.
   - А зерно молоть?
   - Нет.
   - А пасти лошадей или овец?
   - И этим заниматься им не приходилось. Служить богу - они умеют, а всему остальному, я думаю, научатся.
   - Не стану от тебя скрывать, преподобный отец, - усмехнулся Вретранг, - заполучить монахов в качестве рабов - для меня особенно любопытно и заманчиво. Представляю, как бы посмотрел на это мой старый друг, иеромонах отец Димитрий. Он сейчас в отъезде, но скоро будет. Думаю, что он не пережил бы такого. Но - мана манит, а бог бережет. Дело соблазнительное, а все же кормить бездельников задарма - не вижу пользы.
   Юлиан вздохнул и опустил голову.
   Во дворе показался Библо, побежал в конюшню, вывел оттуда своего жеребца. Братья вынесли седло, попону, начали примерять. Чистопородный каурый арабский скакун в одну минуту украсился нарядной сбруею. Бока нетерпеливого, чуть подрагивающего жеребца облегала великолепная попона, искусно расшитая золотой и серебряной нитью. Здесь были и замысловатые узоры в виде змей, перевитых между собой, и цветы. Попона застегивалась на груди с помощью большой золоченой бляхи с темным изображением Сэнмурва крылатого чудовища, поедающего людей. Сверху попоны красовалось роскошное седло, украшенное рельефным плетеным орнаментом и тонкими золочеными, с чернью, пластинками в виде птиц и зверей. Анфаны принес и вставил в стремена мягкие сапоги из тонкой сафьяновой кожи, отделанные золочеными аппликациями. Он так выкроил голенища, чтобы верхняя их часть острым треугольником, обшитым тканью, плотно прикрывала колени. Фигурные выкройки передника и задника голенищ и головок, сшитые для крепости с вставленной между ними сложенной вдвое узкой полоской черной кожи, образовали рельефный узор. На внутренней стороне голенища Анфаны сделал подкладку из тонкой просвечивающейся кожи.
   Не только монахи, но и вся многочисленная семья Вретранга окружила коня, залюбовалась искусной работой. Хурдуда обнимал своих молодых господ, радостно смеялся и беспрестанно повторял:
   - Надо же? Никогда бы не поверил, что все это сделано вашими руками. Надо же? Учите и меня своему ремеслу!
   Даже Юлиан позабыл о своей степенности, подскочил к Вретрангу, хлопнул его по плечу.
   - Воистину золотые сыновья у тебя!
   Вретранг расплылся в улыбке.
   Братья посмеивались, довольные. Анфаны отошел в сторону, склонил голову набок, залюбовался. Потом нахмурился, громко хлопнул себя ладонью по лбу.
   - Глупая моя башка!
   Все удивленно посмотрели на старшего сына Вретранга.
   - И вы тоже хороши, - набросился Анфаны на Димитрия и Ботара, - не могли подсказать. Сюда же серебряные колокольцы нужны! - Анфаны подбежал и ткнул пальцем в верхнюю часть сапога. - Растяпы мы!
   Ботар отступил назад, присмотрелся.
   - Нужны колокольцы, - согласился он. - Маленькие, с красной эмалью, на тонкой золотой цепочке. И на попоне такие же. Впереди. По три с каждой стороны. И нашить их надо на красный бархат.
   - Сойдет и так, - возразил Сослан, - а вот с конем не знаю, что и делать. Придется князю его отдать. Боюсь, к другой масти не подойдет сбруя, не так смотреться будет.
   Сыновья вопросительно уставились на отца.
   - Бог с ним, с конем, - махнул рукой Вретранг. - Подарок алдару напрасным не бывает. Пусть думает, что мы его любим. Ведите к Кюрджи оседланного коня. Пускай все видят, на что вы способны.
   В калитку громко постучали, и Хурдуда побежал открывать. Заглянув в щель между досками, он обернулся и радостно воскликнул:
   - Смотрите, кто пришел!
   Хурдуда открыл калитку.
   Опираясь на костыли, во двор медленно вошел русич, отец Лука. Обходиться без костылей он уже не мог, каждый шаг стоил ему немалых усилий.
   - Бабахан с Сауроном приехали? - спросил он у Хурдуды.
   - Нет, святой отец. Не знаю, что и думать, - Хурдуда пожал плечами и опустил голову.
   - Не заболел ли? - встревожился отец Лука.
   Подошел Вретранг с сыновьями, обнял русича.
   - Ну, как ты? - Вретранг заглянул в глаза новому гостю.
   - Скриплю потихоньку, - ответил он. - Пора на погост, давно пора. А то заждалась меня Аримаса. Больше тридцати лет прошло, как душа ее в одиночестве бродит. Снилась мне, значит, и в самом деле ждет. Не знаешь, почему Саурон с Бабаханом не приехали?
   Вретранг пожал плечами.
   - Наверное, что-то произошло у них, - предположил он.
   Русич шагнул к сыновьям Вретранга.
   - Ну, здравствуйте, добры молодцы.
   - И тебе здоровья, отец Лука, - поклонились русичу юноши.
   И только тут русич увидел стоявшего в стороне оседланного коня, залюбовался.
   - Чей же такой красавец? - спросил он.
   - Был наш, теперь Кюрджи отведем. Заказывал сапоги, седло и сбрую. Только что закончили. Решили отдать вместе с конем.
   - Эдакому душегубу - такую красу? - удивился русич.
   - А нам что, лишь бы золотом платил, - сказал Вретранг.
   - Золотом, золотом, - недовольно пробурчал русич, - сколько тебе надо его, золота этого?
   - В нем и интерес. Даром только птица гнездо вьет, да и то для себя потому что. А если говорить о золоте, ты же знаешь.
   - Знаю, знаю, - перебил его русич. - Почему и прилепился к тебе, что ты лучше свое отдашь, чем чужое своруешь. Чья работа?
   Братья указали на Анфаны.
   - Да нет, - смутился старший сын Вретранга, - все делали. И Димитрий и Ботар. Друг без друга мы - ничто. А коня - Библо выходил.
   - Молодцы, - похвалил русич. - Не был бы калекой, прокатился бы на старости лет. А с Кюрджи не церемоньтесь, сдерите с него как следует. Но помните: богатство пагубно, если им не пользоваться достойным образом. Ни больного не может излечить золотая кровать, ни глупому не на пользу слава и богатство.
   Братья рассмеялись.
   - А ты как поживаешь, Сослан? - спросил русич. - Невесту себе еще не выбрал?
   - Да вот, стою и думаю.
   - О невесте?
   - Нет, отец Лука. Думаю, не взять ли нам тебя на руки да не посадить ли в седло? - сказал он и повернулся к братьям. - Покатаем игумена?
   - Давай! - крикнули хором и подхватили русича на руки.
   - Оставьте, оставьте, дети мои, - взмолился русич, - не тот день сегодня, и здоровье не то, чтобы баловством заниматься. Птица с одним крылом не летает.
   Братья бережно опустили русича на землю.
   - Не слишком ли много монахов у тебя в доме, Вретранг? - спросил русич, увидев посторонних. - Кто такие?
   - Бродячие. Покормить надо было.
   Русич слегка поклонился доминиканцам и тихо покостылял в мастерскую Анфаны. Вретранг двинулся следом.
   Его преподобие отец Юлиан издали наблюдал, как семья Вретранга радушно встречала игумена, и ждал, что нового гостя подведут, наконец, знакомиться с доминиканцами. А когда этого не произошло, и игумен, не обмолвившись словом с католиками, скрылся в мастерской, отец Юлиан обиделся. Его задело, что игумен лишь издали кивнул им, не поинтересовался даже, зачем прибыли в епархию, не нуждаются ли в помощи. Кислая мина исказила и без того длинное худое лицо отца Юлиана, и он долго нерешительно топтался под яблоней в окружении своих спутников.
   Во дворе опустело. Анфаны, Димитрий, Ботар и Библо, вооружившись кинжалами, увели коня алдару Кюрджи. Юлиану стало одиноко и грустно. Но взглянув на своих собратьев, жалких, утомленных, отец Юлиан улыбнулся и махнул рукой.
   - Всяк обидимый прощай обидящему, - пробормотал он и направился туда, где скрылись игумен и Вретранг. Монахи двинулись следом.
   Из мастерской вышел Хурдуда и загородил доминиканцам дорогу. Его преподобие отец Юлиан остановился и протянул благословящую руку для поцелуя. Заметив, что раб не спешит приложиться к ней, Юлиан нахмурился.
   - Сюда нельзя, - улыбнулся Хурдуда.
   - Отойди в сторону, несчастный раб, - глухо прошипел Юлиан и попытался оттолкнуть Хурдуду. Но раб только шире расставил ноги и не сдвинулся с места. - Мне надо переговорить с игуменом.
   - Сюда нельзя, - твердо повторил Хурдуда. - Отец Лука занят. Подождите под яблоней.
   Потеснив монахов и Хурдуду, в мастерскую проскользнула Русудан с кувшином вина и тонкими стеклянными рюмками. Едва она скрылась за дверью, появился Вретранг и громко кликнул Сослана.
   Сын тотчас выглянул из конюшни.
   - Иди сюда, - сказал Вретранг и повернулся к Хурдуде. - А ты ступай к игумену, посиди с ним.
   Хурдуда скрылся за дверью, отец Юлиан приосанился, заулыбался.
   - Ну и раб у тебя, Вретранг. Он настолько глупый, что не признает служителя церкви. Мне потребовалось переговорить с игуменом, а он...
   - Погоди, святой отец, - перебил доминиканца Вретранг и, подождав пока сын подойдет ближе, сказал: - Сослан, отведи святых отцов под яблоню, принеси вина и угости их как следует. Пусть помянут Аримасу, покойную жену игумена.
   Сослан поправил на боку кинжал, улыбнулся, взял под руку отца Юлиана, побледневшего от бесцеремонности, и забалагурил, оттаскивая монаха в глубь двора:
   - Достопочтимый отец Юлиан, прости меня, грешника, недостойного раба божия, слабого умом Сослана. Я редко бываю в отцовском доме и в городе, больше пропадаю в горах, на пастбищах. А чему научишься у жеребцов, кобылиц и баранов? Только и пользы от них, что не дают застояться телу. Поверь, святой отец, как я несчастен. Овцы и лошади совсем не оставляют времени, чтобы хорошо поразмыслить о боге, о краткой жизни на земле и вечной на небе. Я все чаще и чаще задумываюсь, какую веру предпочитает сам Христос: православную или католическую...
   В мастерской русич сидел на небольшой скамье, поставленной у стены, возле которой он когда-то покрыл саваном тело Аримасы. Вплотную к игумену Хурдуда подвинул фынг, круглый жертвенный столик на трех ножках. На столике - хлебные лепешки и высокие стеклянные рюмки, наполненные густым красным вином.
   Справа, на кошме, расположился Вретранг, напротив - его дочь и Хурдуда.
   Русич взял рюмку, вылил на землю половину ее содержимого и поставил на столик.
   - Жаль, что Саурон не приехал помянуть свою мать. Хорошо, хоть вы рядом, не оставляете меня одного. Особено ты, Вретранг. Ведь и тогда, кроме тебя, в городе некому было бы приютить меня с умирающей женой. Не один раз убеждался, что друг верный не изменится и нет меры доброте его, русич взглянул на Хурдуду и Русудан. - Знайте, дети мои, только благодаря Вретрангу и Бабахану выжили мы с Сауроном. И когда я вижу тебя, Хурдуда, вспоминаю твоего отца, Бабахана, храброго и благородного человека. Ты очень похож на него. А ты, Русудан, чем-то напоминаешь мне Аримасу. Я рад, что сегодня вижу тебя рядом.
   Все четверо взяли рюмки и пригубили терпкую влагу. Никто не произнес ни слова, каждый думал о своем.
   Русич пришел к выводу, что у них с Аримасой судьба оказалась почти одинаковой. Аримаса умерла в чужом доме, в городе, где нет могил ее предков. И ему суждено закончить свой путь в одиночестве. Никто так и не узнает, кто он есть на самом деле, где его корни, почему оторван от своего племени.
   Русич не считал себя несчастным. Как и положено человеку, за свою жизнь он вдоволь испытал боли и наслаждения. Друзей своих любил не ради корысти. Спешил к ним чаще всего не тогда, когда они смеялись от радости, а, наоборот, когда от горя плакали. Вместе с отцом Димитрием помог он Вретрангу вырастить хороших сыновей. Конечно, не все надежды сбылись. Но и сделано немало.
   Последние дни русич все чаще думал о своем сыне, о Сауроне. Хорошо, что сын вырос здоровым человеком, крепким душой и телом. Одно плохо, слишком редко видит Саурона, два-три раза в году. Конечно, настоятель монастыря ни в чем не испытывает нужды, послушники одевают его, обмывают, ловят каждый взгляд, стараются угадать каждое желание. Но русичу хотелось, чтобы желания эти - пусть не все, пусть самую малую прихоть, - но каждый день исполнял бы его собственный, родной сын, которого он зачал в самое счастливое время, в пору расцвета любви к Аримасе; сын, которому он своими руками помог выйти из чрева матери.
   Вретранг поднял глаза на русича, спросил:
   - Подскажи, отец Лука, как поступить мне с Николаем. Не тянется он ни к кузнечному делу, ни к скорняжному. Ни пахарем не хочет быть, ни пастухом. За что бы ни взялся - все ему в тягость.
   Русич не сразу понял, о чем его спрашивает Вретранг. А когда отступили мысли о собственном сыне, задумался.
   - Николай - пытливый мальчишка, - вслух начал рассуждать русич. - Он легко научился понимать эллинов, читать и писать на их языке. А плод познания сладок. И человек, вкусивший его, обязательно захочет плод этот съесть до конца, хотя предела познанию нет. Таких людей не тянет к богатству, живут они, чаще всего, в простоте, едят в меру голода, ходят всю жизнь в одном плаще. Окружающим, они кажутся бесполезными. Однако на них стоит мир. Потому что они накапливают в себе и записывают в книгах мудрость. Если алдары понимают это, то они людей таких берегут, приближают к себе, и сами слывут просвещенными. Лучше с умным камень поднимать, чем с глупым вино пить.
   Русич отломил кусочек лепешки, пожевал. Хурдуда и Русудан украдкой посматривали друг на друга, улыбались. Вретранг, опустив голову, думал о беспутном своем младшем сыне. Вретранг не во всем соглашался с русичем, но не перебивал его. А потом все же сказал:
   - Ученым стать легко, человеком - трудно. Я не хочу, чтобы сын мой рос эллином.
   Русич недовольно вскинул брови.
   - А разве Анфаны и Ботар стали эллинами, когда учились у них ремеслу?
   Вретранг промолчал.
   - Двести лет назад у нас на Руси жил князь Ярослав, а народ до сих пор помнит его. Не военными походами запомнился людям, а тем, что просвещение нес. Народ прозвал его Мудрым. Придя на княжение в Новгород Великий, он тотчас приказал собрать по городам и селеньям триста детей и учить книгам их, ибо велика польза бывает от учения книжного. <Если поищешь в книгах мудрости прилежно, - говаривал князь, - то найдешь великую пользу для души своей>. Не противься, Вретранг. Пусть Николай попытается познать мудрость.
   - Монахом станет?
   - А хоть бы и монахом, так что? Какая беда в том? - повысил голос отец Лука. - Пусть служит богу. Не только эллинам просвещением ведать, слово божие людям нести. Оттого епархия наша и зовется аланскою, что аланы в церквах своих молитву творят. - Русич улыбнулся, легонько тронул Вретранга костылем. - Сравни свой дом с горской саклей. Или храмы епархии. Разве не эллины учили и помогали строить город? Разве не эллинским стеклом вставлены окна твоего дома, которое и свет божий не застит, и тепло сохраняет. Разобьется стекло - и замерзнешь от стужи. Да разве только эти блага принесли тебе эллины.
   Вретранг не стал спорить, допил вино. Русудан встала, хотела наполнить рюмку, но русич остановил ее.
   - Достаточно, дочь моя. Надо идти, а то пропущу епископа.
   Во дворе пир подходил к завершению. Двое монахов уже спали. Остальные еще держались, вместе с Сосланом пели псалмы.
   Увидев игумена, отец Юлиан вскочил и, покачиваясь, неуверенно двинулся навстречу.
   - От-тец иг-гумен, - заплетающимся языком начал его преподобие, прошу выслушать меня.
   - Правду говорят, что чужое вино пить вкуснее, - укоризненно ответил русич. - Из-за пьянства можно потерять не только честь, но и бога.
   - Бог у нас в сердце, он всегда с нами, отец игумен, а в меру услаждать себя вином не грешно. Помоги исполнить волю преемника Христа на земле, святейшего папы римского Иннокентия Третьего. Мы остались без средств, а путь еще длинен. Нам велено найти дикие племена и приобщить их в лоно католической церкви. Ибо сказал Иосиф: <Я ищу братьев моих; скажи, где они пасут>.
   - Кто насаждает веру мечом, тот поступает неразумно и недостоин помощи православных христиан. Добром на зло отвечают только рабы, запуганные своим хозяином.
   - Причем здесь меч? Мы мирные служители церкви.
   - А разве не Иннокентий благословил поход крестоносцев на Константинополь? Ваши мечи заставили даже патриарха православной церкви покинуть свою столицу. Знай же: из-за одного гвоздя теряется подкова, из-за одной подковы можно потерять лошадь. А кто делает зло, тот добра не встретит.
   Отец Юлиан хотел опуститься перед игуменом на колени, но не удержал равновесия, толкнул его головой в живот.
   Разлетелись в разные стороны костыли, охнув, упал и застонал русич.
   - Ай-йя! Каналья! - вскричал Вретранг, схватил Юлиана за шиворот и двинул ему кулаком в бок. Юлиан громко икнул и, скорчившись, повалился на землю. - Сослан, Хурдуда, выбросьте этих мошенников на улицу.
   Монахов быстро удалили со двора.
   Его преосвященство епископа Феодора встречали у Абхазских ворот. Въездную площадь и широкую поляну за городскими стенами заполнили празднично одетые ремесленники, их жены, дети; пастухи, князья. Особняком, перед самым въездом в город, потеснив толпу, чинно выстроился клир епархии: пресвитеры, принаряженные в новые, расшитые золотом и серебром ризы; монахи и дьяки в строгих, выстиранных по случаю приезда его преосвященства мантиях, тщательно отглаженных кабаньими клыками и дубовыми рубелями.
   В центре, у самых ворот, в окружении телохранителей на арабском скакуне важно восседал алдар Кюрджи. Поглаживая черные широкие усы, он то и дело поглядывал на свою обнову, улыбался и тихо переговаривался с князем Бакатаром, прибывшим из Хумары на рыжем, с темными подпалинами, ахалтекинце.
   Усталая от долгого ожидания толпа мерно гудела, лениво шевелилась, то растекаясь вдоль дороги по берегу Инджик-су, то опять сбиваясь в кучу на пригорке, посматривала на верх ущелья, откуда спускалась дорога и шумно сбегала по камням река.
   Первым из-за леса показался вершник. Он беспрестанно нахлестывал плетью уставшего коня и размахивал белым лоскутом, привязанным на длинную пику, возвещал о приближении торжественного поезда его преосвященства.
   Толпа вздрогнула, сгрудилась, потеснила священников, кто-то сдавленно вскрикнул и тут же умолк, затоптанный сапогами, сандалиями, башмаками. Из караульной, поставленной у самых ворот, высыпали одетые в новые байданы кольчатые железные рубашки - стражники алдара, повскакивали на лошадей, выхватили сабли и оттеснили толпу на место, унесли удушенного, чтобы не портил настроения епископу.
   Из-за поворота в сопровождении конной свиты черных монахов показалась карета его преосвященства. Толпа снова взволновалась, задвигалась, устремилась вперед, но стражники опять выхватили сабли и остудили нетерпеливых.