* * *
   Как только обстрел прекратился, Сигеру отправился обходить границы дворца и расставлять стражу вдоль обрушенных стен. Внутри никакой опасности не было. Но если бы кто-нибудь пожелал покуситься на жизнь Гэндзи, для этого настало самое удобное время. Сигеру был уверен: Сохаку еще не готов перейти к действиям. Сперва он должен выслушать, что скажут Кудо и Сэйки. Так что сейчас единственной заботой были внешние враги. Сигеру надеялся на их появление. Это было бы неплохой разминкой. О Сохаку он позаботится потом, равно как и о Сэйки с Кудо, – если придется. Какая, однако, досада: момент и без того тяжелый, опасность грозит отовсюду, а тут еще, возможно, придется убить трех старших военачальников клана. Даже если Кудо и Сэйки останутся верны князю, потеря Сохаку нанесет клану серьезный ущерб. Сохаку – их лучший стратег и лучший после самого Сигеру боец.
   Тут внимание Сигеру привлек приближающийся цокот копыт. Две лошади. И сорок—пятьдесят пеших. По ровному, размеренному ритму шагов ясно было, что это самураи. Сигеру расслабился и замедлил дыхание. Он был готов.
   Мгновение спустя на улицу перед дворцом выехал на вороном коне Въедливый Глаз Каваками, глава сёгунской тайной полиции. Рядом с ним его помощник, Мукаи, – на серой кобыле, как и подобает подчиненному. За ними двигался отряд из сорока самураев. Каваками натянул поводья, останавливая коня. На лице его промелькнуло удивление. Он узнал Сигеру.
   – Господин Сигеру! Я и не знал, что вы в Эдо.
   – Я только что прибыл, господин Каваками, и еще не имел возможности сообщить вам о моем местонахождении.
   – Откровенно говоря, где вы находились до этого, мне также совершенно неизвестно.
   – В самом деле? Чудовищный промах со стороны моих подчиненных. – Сигеру поклонился, не спуская глаз с Каваками. – Я прослежу, чтоб виновные понесли наказание.
   – Не сомневаюсь, – отозвался Каваками. – А пока что будьте так добры, пропустите нас во дворец – для инспекции.
   – Нам не сообщали о готовящейся инспекции. А потому я вынужден с сожалением отклонить ваше предложение.
   – Я ничего вам не предлагаю! – Каваками послал коня вперед, и его самураи двинулись следом. – По приказу сёгуна я должен осмотреть все разрушенные дворцы и побеседовать с каждым из уцелевших князей. Так что отойдите, пожалуйста, с дороги, господин Сигеру.
   Мечи Сигеру выпорхнули из ножен одним изящным, плавным движением – так журавль расправляет крылья. Только что руки Сигеру были пусты, а в следующее мгновение в правой его руке возник катана, а в левой – вакидзаси. Он держал оружие опущенным; стойку его нельзя было назвать защитной, да и на готовность к атаке она тоже не указывала. Неопытный наблюдатель решил бы, что Сигеру собрался сдаваться – настолько не готовым к бою он выглядел.
   Но Каваками знал, что думать так было бы ошибкой. Как и всякий самурай, Каваками изучал в свое время «Горин-но-сё», «Книгу пяти колец», классический трактат Миямото Мусаси, посвященный искусству фехтования. Стойка Сигеру была основной, предшествующей бою, – му, пустота. Это никак нельзя было счесть неготовностью. Сигеру был открыт всему, ничего не предугадывая и все принимая. В былые времена лишь один человек осмеливался использовать эту стойку – сам Мусаси. После него на такое отваживался один-единственный человек. И это был Сигеру.
   Каваками подал сигнал, и сорок клинков покинули ножны. Его самураи быстро перестроились, приготовившись напасть на Сигеру с трех сторон. Зайти ему за спину они не решились. Для этого потребовалось бы пересечь границу, разделяющую улицу Эдо и территорию дворца, принадлежащую клану Окумити. А такого приказа они пока что не получили.
   Сам Каваками не стал браться за оружие. Наоборот, он заставил коня отступить на расстояние, которое счел безопасным.
   – Неужели вы настолько оторвались от реальности, что смеете препятствовать исполнению приказов сёгуна?
   – Как вам известно, я не имею чести служить сёгуну, – ответил Сигеру. – До тех пор, пока эти приказы не подтвердил мой князь, для меня они ничего не значат.
   По тому, как Каваками держался в седле, Сигеру понял, что главу тайной полиции нельзя назвать искусным наездником. А значит, он сможет добраться до Каваками раньше, чем тот успеет развернуть коня и сбежать. По оценке Сигеру, их разделяло расстояние протяженностью в пять ударов сердца. Правда, придется прорубиться через десяток самураев, но с этим особых трудностей не будет. Все его вероятные противники напряжены от страха. Они уже все равно что покойники.
   – Господин Каваками! Какая неожиданность!
   К недвижно застывшим противникам небрежным шагом приблизился Сэйки. Он словно бы не заметил обнаженных мечей.
   – Мне бы следовало пригласить вас выпить чего-нибудь освежающего. Но сейчас, как вы сами видите, мы не вполне готовы принимать гостей. Может, в другой раз?
   – Сэйки, приведите господина Сигеру в чувство, – если можете, конечно. – Каваками похлопал нервничающего скакуна по шее. – Мы исполняем приказ сёгуна, а он мешает нам войти.
   – Прошу прощения за дерзость, господин Каваками, – сказал Сэйки, вступив в полукруг, очерченный сверкающими клинками, – но я считаю, что господин Сигеру совершенно прав.
   – Что?!
   – Осакское соглашение гласит, что сёгун должен извещать князя о готовящейся инспекции по меньшей мере за две недели. Как главный распорядитель княжества Акаока, я вынужден сообщить вам, что мой господин не получал такого сообщения.
   – Осакскому соглашению двести пятьдесят лет!
   – И тем не менее оно по-прежнему действует, – возразил Сэйки, низко поклонившись.
   Судя по выражению лица Каваками, ему в голову пришла какая-то удачная мысль.
   – Насколько я помню, на время войны действие этого соглашения приостанавливается.
   – Совершенно верно. Но мы не находимся в состоянии войны.
   За спиной у Каваками обрушился горящий дом, и конь, испугавшись, поднялся на дыбы. Каваками потребовалось несколько секунд, чтобы вновь обуздать жеребца.
   – Если это не война, то как же тогда выглядит война? – поинтересовался Каваками.
   – В соглашении указывается, что война должна быть объявлена официально, – сказал Сэйки. – Сёгун объявлял кому-нибудь войну?
   Каваками нахмурился:
   – Нет.
   Он развернул коня и ускакал, оставив Мукаи разбираться с неловкой ситуацией. Тот приказал самураям вложить мечи в ножны и увел их.
   – Дипломатичен, как всегда, – фыркнул Сигеру, пряча оружие.
   – Благодарю вас, – сказал Сэйки, хотя и знал, что в устах Сигеру это не похвала. – Кажется, господин Сигеру, вы снова пришли в себя. Очень, очень своевременно.
* * *
   – Господин, – сказал Хидё, – Старк тайком носит при себе огнестрельное оружие.
   – Да, я знаю, – отозвался Гэндзи. – Можешь не беспокоиться. Он для меня не опасен.
   – Господин, вы уверены?
   – Да.
   Хидё расслабился. Раз дело касается предвидения, то оно выходит за пределы его должностных обязанностей.
   Гэндзи улыбнулся. Как это удобно – иметь в качестве командира телохранителей человека, чьи мысли так легко читать, словно они и вправду написаны у него на лице.
   – С Ханако все в порядке? – поинтересовался он.
   – Не знаю, господин.
   – Ты что, не нашел ее?
   – Я ее не искал.
   – Почему же?
   – Я обязан обеспечить вашу безопасность. Я не могу отвлекаться ради личных дел.
   – Хидё, речь идет о твоей невесте, будущей матери твоего сына и наследника, твоей подруге жизни.
   – Да, господин.
   – Ну так иди и разыщи ее. В твое отсутствие меня будет охранять Симода. Я верно говорю, Симода?
   – Да, господин.
   Хидё низко поклонился:
   – Я скоро вернусь, господин.
   – Ты вернешься завтра утром, – сказал Гэндзи, – после завтрака. И еще. Не кланяйся больше так низко. Как глава телохранителей, ты ничего не должен упускать из виду, даже на мгновение.
   – Слушаю и повинуюсь, господин.
   – Отлично. Желаю тебе поскорее отыскать невесту.
   Хэйко подождала, пока Хидё уйдет, а Симода отступит на некоторое расстояние. Они сидели на подушках, в большом шатре, установленном возле единственной уцелевшей стены. Легкий ветерок приносил с собою запах моря.
   – Как вы изменились за столь краткое время, – сказала Хэйко.
   Она потрогала фляжку с сакэ. Убедившись, что напиток имеет нужную температуру, Хэйко наполнила чашку Гэндзи.
   – О чем это ты?
   – Всего неделю назад вы были всего лишь номинальным главой клана. Ничтожеством, которое едва терпят собственные вассалы. Теперь вы – на самом деле их господин. Чрезвычайно примечательное преображение.
   – Критические моменты меняют людей, – сказал Гэндзи, наполняя, в свою очередь, чашку Хэйко. – Если им везет, то в такие моменты они узнают, чего стоят на самом деле.
   Хэйко отвернулась. Открытый взгляд Гэндзи вызвал смятение в ее душе. Как же это было трудно – любить его! И насколько труднее это стало теперь, когда он ответил любовью на любовь… О, если бы они были крестьянами, или торговцами, или рыбаками – они могли бы без оглядки отдаться своим чувствам, не думая о тайной подоплеке и возможных последствиях!
   – Вас сейчас переполняют чувства, порожденные необычностью происходящего, – сказала Хэйко. – Я забуду все, что вы мне сегодня говорили.
   – Ты никогда об этом не забудешь, – возразил Гэндзи. – И я тоже. Мои чувства вызваны не необычностью момента. Они принадлежат тебе, Хэйко. Тебе одной.
   – Вы не должны расточать мне любезности, – сказала Хэйко. По щекам ее текли слезы, но на губах играла нежная улыбка, и дыхание оставалось ровным. – Я люблю вас. Я полюбила вас в тот самый миг, когда впервые увидела. Я буду любить вас до последнего вздоха. А вы вовсе не обязаны любить меня.
   Гэндзи улыбнулся; при виде этой беззаботной улыбки сердце Хэйко таяло.
   – Я понимаю: если я буду любить тебя столь же страстно, это может показаться надоедливо симметричным. Возможно, со временем я научусь любить тебя меньше. Это тебя устроит?
   Рассмеявшись, Хэйко упала в объятия князя.
   – С моим-то очарованием? Боюсь, вы обречены со временем полюбить меня еще сильнее!
   – Так ты уверена в себе?
   – Нет, Гэнтян, – отозвалась Хэйко. – Я ни в чем не уверена. Любовь – слабость женщины, а не ее сила. Какой бы прекрасной ни была женщина, час ее расцвета краток. Я не жду, что вы будете любить меня вечно. Но пожалуйста, если только можете, будьте добры ко мне. Пожалуйста!
   Гэндзи захотелось запустить руку в широкий рукав кимоно Хэйко и приласкать ее. День выдался морозным, и руки у него были холодными. Гэндзи решил, что ей это вряд ли будет приятно, и отказался от своего намерения. Но в тот же миг Хэйко придвинулась к нему, и каким-то непостижимым образом ее руки оказались у него под одеждой, а руки Гэндзи – под одеждой у нее. Гэндзи ощутил тепло ее тела и одновременно с этим – обжигающий холод от прикосновения ее пальцев. Тепло и холод слились воедино. «Ну и кто же здесь на самом деле читает мысли?» – подумал Гэндзи.
   – Как я могу не быть добрым? Стоит мне увидеть тебя или даже просто подумать о тебе, и вся жестокость этого мира исчезает, и мое сердце, и само мое существо делается нежным.
   – Нет, не все ваше существо.
   – Ну хорошо, не все.
   Им и в голову не пришло раздеться. Даже если б они находились в покоях Гэндзи, они и то бы на это не решились – во всяком случае, во время дневного свидания. Слишком уж сложно им было бы потом одеваться, особенно Хэйко.
   Ее кимоно омэси было шелковым. Под ним – теплое зимнее хаори. Кимоно перехватывал широкий вышитый пояс оби, завязанный узлом «фукура судзумэ»; из-под верхнего его края выглядывал пояс оби-агэ.
   Существовало триста различных способов завязывать оби, и Хэйко каждый день тратила немалое время, размышляя, что же ей выбрать на сегодня. Она выбрала узел «фукура судзумэ» – «сливовый воробей», потому что предположила, что Гэндзи вернется именно сегодня, и ей захотелось отметить этот день тонким намеком на тотем клана. Получилось так, что Хэйко верно угадала день возвращения князя. Но если б она ошиблась, она не стала бы снова завязывать узел «фукура судзумэ». Это было бы признаком дурного вкуса. Пришлось бы просто признать, что она упустила хорошую возможность, и смириться с этим фактом.
   Шнурок оби-дзимэ удерживал оби в должном положении. Между кимоно и оби был надет корсет оби-ита, чтобы кимоно вдоль линии оби не шло морщинами. Под узел пояса подкладывалась специальная подушечка, макура, дабы он сохранял форму. Переднюю часть оби украшала брошь оби-домё; к ней пристегивался специальный шнур, чуть тоньше шнура оби-дзимэ.
   Под кимоно, оби, макура, оби-агэ, оби-дзимэ и оби-домэ у Хэйко было надето длинное нижнее кимоно, нагадзюбан, тоже шелковое. Шнурки, пришитые к концам воротника, проходили сквозь петли воротника тикара нуно и завязывались так, чтобы образовать у затылка отверстие подобающего размера. Нагадзюбан подпоясывалось нижним поясом, датэ-маки.
   Под нагадзюбан надевалась нижняя рубашка хададзю-бан и нижняя юбка сусоёкэ. Под ними располагались специальные мягкие прокладки, накладывавшиеся на ключицы, живот и талию. Поскольку кимоно кроилось по прямой линии, эти прокладки требовались, чтобы придать телу нужную форму, дабы одеяние ложилось красиво и естественно. Обычно Хэйко носила также специальную ленту, стягивающую грудь и скрывающую ее очертания. Но сегодня утром девушка не воспользовалась ею, поскольку ожидала возвращения Гэндзи.
   Хотя ни Гэндзи, ни Хэйко раздеваться не стали, в их одеяниях нашлось достаточно отверстий, чтобы доставить друг другу наслаждение. На самом деле, как тепло и холод – единое целое, так и состояние наготы сливается с состоянием одетого человека.
   – Если любовь – твоя слабость, то я и думать боюсь, какова же твоя сила, – тяжело дыша, промолвил Гэндзи.
   Хэйко, с трудом сдерживаясь, чтобы не дышать учащенно, отозвалась:
   – Я думаю, мой господин, что вас ничем не испугать.
   Вежливо отведя взгляд, Симода бесшумно опустил полог шатра. Он все-таки не удержался и улыбнулся.
* * *
   Лишь начав разыскивать Ханако, Хидё до конца осознал объем разрушений – и был поражен. Ему вспомнилось ужасное землетрясение, опустошившее Эдо в годы его детства; тогда вслед за землетрясением вспыхнул пожар и истребил половину города: дымящиеся развалины, валяющиеся повсюду изуродованные тела, витающий в воздухе запах горелой человеческой плоти… Хидё сообразил, что может означать этот запах, и его замутило. Он даже не мог бы сказать, что ему труднее сдержать, тошноту или слезы.
   Среди обломков комнаты, отведенной чужеземцам, он увидел яркий лоскут от женского кимоно, придавленный упавшей балкой. Опустившись на колени, Хидё осторожно подобрал этот лоскут. Кому он принадлежал? Уж не Ханако ли? Когда они виделись в последний раз, на Ханако вроде было кимоно из такой ткани. Ну почему, почему он столь ненаблюдателен? Как он может исполнять обязанности главы телохранителей, если даже не в состоянии узнать кимоно будущей жены?
   Но Хидё изгнал эту мысль, едва лишь она пришла ему на ум. Он больше не имеет права прятаться за подобными сомнениями. Князь назначил его на эту должность. Сомневаться в своих способностях – означает сомневаться в своем князе. Верность требовала, чтобы Хидё верил в себя, поскольку в него князь верил. И значит, размышляя о своих многочисленных недостатках, он, Хидё, должен стараться их исправить, чтобы стать тем человеком, которого узрел в нем его князь. Таков его долг. Хидё встал. Он держался прямо и уверенно.
   Но он по-прежнему сжимал в руке шелковый лоскут, и по лицу его текли слезы. Какой смысл в высоком положении и почестях, если не с кем это разделить? Кто придаст сладость победе, утешит в поражении, оплачет гибель?
   Хидё было шестнадцать лет, когда он впервые встретил Ханако; он как раз только что получил свой первый взрослый катана. А Ханако была девятилетней девочкой-сироткой; ее взяли во дворец князя Киёри по рекомендации старого настоятеля Дзэнгэна. Хидё вспомнил их первый разговор и покраснел.
* * *
   – Эй, ты! Принеси мне чаю!
   Девочка в выцветшем хлопчатобумажном кимоно вздернула подбородок и дерзко отозвалась:
   – Сам принеси!
   – А я говорю, ты принесешь мне чай, девчонка!
   – Не принесу!
   – Ты – служанка. А я – самурай. Ты будешь делать, как я велю!
   Девочка расхохоталась.
   – Князь Киёри – самурай, – сказала она. – Господин Сигеру, господин Сэйки, господин Кудо, господин Танака – самураи. А ты – всего-навсего мальчишка с мечом, не знающим крови.
   Разозленный Хидё вскочил на ноги и схватился за рукоять катана.
   – Я – самурай! Я могу зарубить тебя прямо тут, на месте!
   – Нет, не можешь.
   – Что?! – Столь наглый и неожиданный ответ потряс Хидё. – Самурай властен над жизнь и смертью любого крестьянина.
   – А ты – нет.
   – Это почему еще?
   – Потому что я – служанка, в твоем клане. И ты обязан меня защищать. Если придется – даже ценой жизни.
   И выпалив это, девочка удалилась, а онемевший, пристыженный Хидё так и остался стоять, разинув рот.
* * *
   Хидё оглядел развалины дворца. Уж не на этом ли самом месте состоялся тот давний разговор? Хидё потупил взор, как и тогда. Ханако была ребенком и все же напомнила ему о том, о чем он не имел права забывать. Самурай – защитник, а не заносчивый задира.
   Та дерзкая девочка выросла и превратилась в достойную, добродетельную женщину; неудивительно, что все эти годы, пока он пьянствовал и впустую прожигал жизнь, она старалась держаться от него подальше.
   Какую замечательную жену выбрал для него князь Гэндзи! И вот она потеряна…
   – Хидё! – донесся откуда-то изумленный голос Ханако. Хидё обернулся.
   Ханако стояла в коридоре – то есть в том, что осталось от коридора, – и держала в руках чайный поднос.
   Переполненный внезапно обрушившимся счастьем Хидё бросился было, чтобы обнять ее, но вовремя спохватился. Вместо этого он учтиво поклонился:
   – Я искренне рад видеть вас целой и невредимой.
   Ханако поклонилась в ответ:
   – Ваша забота о столь незначительной особе – большая честь для меня.
   – Для меня вы значите очень много, – сказал Хидё.
   Трудно было решить, кого эти слова поразили больше, Ханако или самого Хидё. Ханако отреагировала на них более живо. Ошеломленная их прямотой, девушка пошатнулась и едва не уронила поднос. Хидё ринулся на помощь, подхватил поднос и при этом, сам того не заметив, коснулся руки девушки. И неожиданно Ханако почувствовала, как от этого прикосновения что-то смягчилось в ее душе.
   – Князь Гэндзи велел, чтобы я вернулся только завтра утром, – сказал Хидё. – После завтрака.
   Ханако, поняв, что кроется за этими словами, зарделась.
   – Наш господин очень великодушен, – ответила она, скромно отведя взгляд.
   Хидё так много нужно было сказать, что он не мог больше сдерживаться.
   – Ханако, по дороге в монастырь Мусиндо у нас произошла схватка с отрядом князя Гэйхо. И после нее князь Гэндзи назначил меня главой своих телохранителей.
   – Я очень рада за вас, – молвила Ханако. – Я уверена, что вы проявите себя на этом посту с наилучшей стороны. – И она снова поклонилась. – Прошу простить меня. Сейчас я должна прислуживать господину Сигеру и господину Сэйки. Я вернусь к вам, мой господин, сразу же, как только смогу.
   И лишь глядя ей вслед – Ханако шла не кратчайшим путем среди развалин, а в точности там, где прежде находились коридоры, как будто ничего и не изменилось, – Хидё понял, что девушка назвала его «мой господин» и что теперь именно так к нему и положено обращаться. Ведь главе телохранителей полагался земельный надел. Правда, князь Гэндзи ничего не сказал по этому поводу, но наверняка скажет на Новый год, во время официального назначения Хидё на должность.
   Хидё вспомнил тепло руки, до которой он дотронулся несколько мгновений назад. Это было их первое прикосновение. Он осознал, что давно уже полюбил Ханако, хотя и сам не понимал этого. А князю Гэндзи это было внятно. И снова на глаза Хидё навернулись слезы благодарности. Какое же ему – и всем им – выпало счастье: служить господину, наделенному даром предвидения!
   Он отправился взглянуть, осталось ли что-нибудь от его комнаты. Он очень надеялся, что хоть одна стена уцелела и он с невестой обретет ночью подобие уединения.
* * *
   Ханако изо всех сил старалась сосредоточиться на том, куда она ступает. В этих развалинах так легко споткнуться! Не хватало еще оступиться и упасть на глазах у будущего мужа накануне их первой близости, – что может быть унизительнее! Но все ее попытки пропали впустую. Она вернулась мыслями на двенадцать лет назад и вновь услышала голос князя Киёри.
* * *
   – Ханако.
   – Мой господин.
   Девочка опустилась на колени и прижалась лбом к земле, трепеща от страха. Она была так довольна тем, что уела этого самоуверенного красивого мальчишку, так горделиво вышагивала, так задирала нос, что не заметила самого князя.
   – Пойдем со мной.
   Светило нежное весеннее солнышко, но девочку била дрожь. Ханако шла, опустив глаза. Она была уверена, что идет навстречу гибели. Иначе зачем бы сам князь снизошел до разговора с ней, сиротой, попавшей в этот чудный дворец лишь благодаря доброте старого Дзэнгэна, их деревенского священника…
   Может, этот мальчишка – родственник князя, любимый племянник? Неужто она по глупости сразу после появления во дворце оскорбила того, кого нельзя было оскорблять? Слезы навернулись на глаза Ханако и потекли по щекам. Подумать только, какой позор она навлечет на Дзэнгэна! Он сошел со своего пути, чтобы после смерти родителей помочь Ханако, а она упустила такой волшебный случай! И все из-за своей гордости! А ведь Дзэнгэн не раз ей говорил: «Не будь о себе столь высокого мнения, Ханако. Человеческое „я“ – не более чем иллюзия». И она каждый раз послушно отвечала: «Да, настоятель Дзэнгэн». Но не принимала его наставления близко к сердцу. А теперь уже поздно.
   Ханако услышала лязг оружия. Они приближались к площадке, на которой тренировались самураи. Сомнений не было. Ее казнят. Как она посмотрит в глаза своим родителям, когда встретится с ними в Чистой земле? Хотя нет, об этом можно не беспокоиться. Она не заслужила, чтобы будда Амида ее спасал. Она попадет в какую-нибудь преисподнюю, и ее там будут мучать ведьма Кити, насильник Гонбэ и прокаженный Исо. Ее даже могут сделать рабыней Кити или женой Исо.
   Яростные боевые вопли внушали девочке такой страх, что она не смела поднять глаз и потому налетела на князя Киёри, который не стал входить на площадку, а остановился у ее края. Ханако поспешно отступила, но Киёри, казалось, вообще этого не заметил.
   – Мой господин!
   Самурай, первым увидевший князя, опустился на одно колено и согнулся в неполном поклоне – так принято кланяться на поле боя. Прочие поспешно последовали его примеру.
   – Продолжайте, – велел князь Киёри.
   Самураи поднялись и вновь вступили в учебную схватку. Поначалу Ханако никак не могла понять, почему никто из них не падает мертвым. Лишь потом она разглядела, что мечи в руках у самураев сделаны не из стали, а из тяжелого черного дуба.
   – Другие кланы используют для тренировок бамбуковые синаи, – пояснил князь Киёри. – Синаи не причиняет никакого вреда. Черный дуб в руках опытного фехтовальщика может сломать кость, а иногда и убить, даже если удар придется по доспеху. Мы тренируемся так, чтобы чувствовать дыхание опасности. Тренировка, не сопряженная с опасностью, бесполезна.
   Он взглянул на девочку сверху вниз.
   – Почему мы это делаем?
   – Потому что вы – самураи, мой господин.
   – Что такое самурай?
   Ханако была искренне удивлена тем, что князь разговаривает с ней, вместо того чтобы приказать тут же убить ее. Она была признательна князю за эту отсрочку. Стоило ей представить, как прокаженный Исо потащит ее к себе в постель, и девочку начинало мутить.
   – Воин, мой господин.
   – А когда произошла последняя война?
   – Больше двух сотен лет назад, мой господин.
   – Зачем же тогда изучать столь жестокое искусство? Мы живем в мирное время.
   – Потому что война может начаться в любой момент, мой господин. Самураи должны быть готовы.
   – Готовы к чему?
   Вот. Момент настал. Ритуал завершился. Сейчас она умрет.
   Склонив голову, Ханако произнесла:
   – Готовы убивать, мой господин.
   Вот сейчас ее голова покатится с плеч…
   Но князь Киёри снова удивил ее. Он сказал:
   – Нет, Ханако. Это неверно. Чтобы убивать, не нужно так много тренироваться. Посмотри повнимательнее.
   Девочка подняла взгляд. Мужчины били друг друга изо всех сил. Вот все, что она смогла разглядеть. Во всяком случае, сперва. Но чем дольше она смотрела, тем заметнее становилось, что самураи ведут себя в схватке по-разному. Одни двигались с сосредоточенной решимостью, даже если на них градом сыпались удары. Другие уворачивались и отпрыгивали, силясь уберечься, – и все равно получали удар. Площадка была такой маленькой, а людей – так много, что полностью избежать ударов не мог никто, как бы он ни старался. Будь эта схватка настоящей, а мечи – стальными, мало кто остался бы в живых. И когда Ханако поняла это, ответ пришел к ней сам собой:
   – Они должны быть готовы умереть, мой господин.
   Князь Киёри улыбнулся девочке:
   – Такова участь самурая, Ханако. Это нелегко – жить в постоянном страхе.
   – Но ведь настоящий самурай не чувствует страха! Разве не так, мой господин?