Страница:
Сэйки пристукнул кулаком по полу:
– Хидё! Ты забываешься!
– Простите, господин!
Пристыженный самурай прижался лбом к полу.
– Не нужно такой резкости, – подал голос Гэндзи. – Нам выпало утомительное утро. Хидё, сколько тебе лет?
– Простите? – Неожиданный вопрос застал Хидё врасплох. – Двадцать девять, господин.
– Почему ты до сих пор не женат? Ведь ты давно уже не мальчик.
– Господин, я…
– Говори прямо, – прикрикнул на него Сэйки. – Нечего отнимать время у князя!
Он действительно считал этот разговор пустой тратой времени со стороны Гэндзи. Его жизнь и существование клана под угрозой, а он затеял какую-то глупую игру!
– Мне не представлялось подходящей возможности, господин, – сказал Хидё.
– Правда в том, – вмешался Сэйки, – что Хидё слишком любит женщин, вино и азартные игры. Он так погряз в долгах, что ни одно порядочное семейство не захочет видеть его своим родственником.
Старому самураю хотелось побыстрее завершить эту бессмысленную беседу и вернуться к более важным делам. Например, к этому чрезвычайно подозрительному чужеземцу, Старку.
– Сколько ты задолжал? – спросил Гэндзи.
Хидё на миг заколебался, потом сознался:
– Шестьдесят рё, господин.
Для человека его положения это была огромная сумма. Годовое жалованье Хидё составляло десять рё.
– Глупец, не помнящий о дисциплине! – не удержался Сэйки.
– Да, господин!
Искренне удрученный Хидё снова прижался лбом к полу.
– Твои долги будут уплачены, – сказал Гэндзи. – Смотри, не наделай новых. Я бы посоветовал тебе прямо сейчас, пока ты платежеспособен, найти себе жену. Какую-нибудь девушку, умеющую вести хозяйство. Такую, чтоб она научила тебя бережливости и показала привлекательность домашнего очага.
– Да, господин! – отозвался Хидё, застыв в почтительнейшем поклоне. Великодушие князя ошеломило его.
– Я бы сам подобрал тебе такую жену, – продолжал Гэндзи. – Ты согласен положиться на меня в этом деле?
– Да, господин. Большое вам спасибо.
– Ханако! – позвал Гэндзи. – Проведи этих людей в комнату, где они могли бы отдохнуть, и останься с ними, чтобы прислуживать им.
– Слушаюсь, господин, – отозвалась Ханако.
Изящно поклонившись, она увела Хидё и Симоду.
Когда они вышли, Сэйки отвесил князю глубокий церемонный поклон. Наконец-то он понял, что произошло! Даже посреди напряженных событий, грозящих ему смертью, князь Гэндзи нашел время подумать о тех, кто был вверен его попечению. Эта служанка, Ханако, – сирота, а потому, несмотря на всю ее красоту и хорошие манеры, девушке вряд ли удалось бы найти достойного мужа. Ведь у нее нет ни полезных родственных связей, ни приданого. А Хидё, которого во многих отношениях можно было бы счесть образцовым самураем, для полной зрелости не хватало груза ответственности. Если предоставить его самому себе, он и дальше будет растрачивать время и деньги на бессмысленные забавы. И в конце концов превратится в бесполезного пьянчугу, как это уже произошло со многими самураями вырождающихся кланов. И все это князь Гэндзи предотвратил одним-единственным верным ходом. На глазах у сурового воина выступили слезы.
– В чем дело, Сэйки? Я что, умер и превратился в божество?
– Господин… – только и смог произнести растроганный до глубины души Сэйки. Он не в силах был даже поднять лицо от пола. Опять он недооценил глубину души своего господина!
Гэндзи протянул руку к своей чашке. Другая служанка, Митико, с поклоном налила еще чаю. У Митико муж уже имелся, потому Гэндзи улыбнулся ей, но тут же выбросил служанку из головы. Попивая чай, он терпеливо ожидал, пока Сэйки возьмет себя в руки. Самурай – странные создания. Их кодекс чести требует без единого стона переносить самые жестокие пытки. И в то же время они способны прослезиться при виде столь прозаической вещи, как заключение брачного договора, и не видят в этом ничего зазорного.
Через некоторое время Сэйки поднял голову и движением рукава смахнул слезы с глаз.
– Господин, вам следует все-таки считаться с тем, что миссионеры могут быть каким-то образом причастны к заговору против вас.
– Если это был заговор.
– Чужеземец, именуемый Старком, предвидел этот выстрел. Он бросился на землю еще до моего возгласа – я сам это видел. А это означает лишь одно: он знал, где находится убийца.
– Или он очень наблюдателен. – Гэндзи покачал головой. – Быть настороже и остерегаться предательства – похвально. Но видеть предательство повсюду – это уже чересчур. Нельзя допускать, чтобы воображение отвлекало нас от подлинной опасности. Старк лишь сегодня приплыл из Америки. В Японии довольно своих убийц. Кому и зачем понадобилось бы так все осложнять и привозить из чужих земель еще одного?
– Например, тому, кто желает скрыть свое имя дополнительным покровом тайны, – сказал Сэйки. – Тому, кого вы никогда бы не заподозрили.
Гэндзи вздохнул.
– Ну что ж, можешь и дальше заниматься этим делом. Но прошу тебя, не нужно чрезмерно изводить Старка. Он – наш гость.
Сэйки поклонился.
– Слушаюсь, господин.
– Давай посмотрим, как там они, – предложил Гэндзи.
Когда они вышли в коридор, Сэйки вспомнил о том бакалейщике, с крыши которого стрелял убийца.
– Что мы будем делать с предложением Фудзиты?
– Передай ему нашу благодарность и скажи, что мы дозволяем ему привезти сакэ для празднования Нового года.
– Слушаюсь, господин, – отозвался Сэйки.
Это достаточно дорого, чтобы унять страхи бакалейщика, но не настолько дорого, чтобы уничтожить его. Мудрое решение. Доверие Сэйки к своему господину возросло еще больше.
Каваками искренне позабавился, глядя, как Мондзаэмон, богатый торговец и банкир, соскочил со своего знаменитого белого коня и, невзирая на пышный наряд, повалился ничком, словно последний крестьянин. Среди должников Мондзаэмона числилось немало князей, и даже сам сёгун занимал у этого невыносимого человечка крупные суммы. Однако же и он падал ниц при виде знатного человека. Деньги – это одно. А привилегия носить два меча и право беспрепятственно пускать их в ход – совсем другое. Каваками был уверен: как бы ни менялся мир, умение убивать всегда будет стоять выше умения торговать.
Каваками послышался звук отдаленного выстрела. В телескоп видно было, как Мондзаэмон вскинул голову и на жирном лице торговца отразился страх. Белый конь в панике попятился и затоптал бы хозяина, если б не вмешался один из слуг.
Что-то произошло. Придется подождать новостей. Каваками отошел от телескопа.
– Я буду в чайном домике, – сказал он своему помощнику Мукаи. – Если не будет ничего неотложного, меня не беспокоить.
И Каваками в одиночку отправился в чайный домик. Это была простая беседка, разместившаяся в одном из садиков огромного замка. И все же именно этому домику Каваками обязан был величайшим наслаждением своей жизни.
Одиночеством.
Для такого человека, как Каваками, – князя, постоянно окруженного толпой разнообразных прислужников и проживающего в двухмиллионном Эдо, – одиночество представлялось редкой роскошью. По правде говоря, он согласился возглавить тайную полицию сёгуна прежде всего потому, что это давало ему законный повод побыть одному. Когда Каваками хотелось отдохнуть от тягостного груза обязанностей, он всегда мог сослаться на государственную тайну и исчезнуть. Сперва он проделывал это в основном ради того, чтобы ускользнуть от жены и наложниц и навестить какую-нибудь из многочисленных любовниц. Впоследствии он стал избегать и любовниц. Постепенно Каваками стало нравиться беспрепятственно следить за чужими жизнями. Теперь у него и вправду почти не было времени на фривольные приключения, некогда доставлявшие ему такое удовольствие.
Теперь для него драгоценным стало ожидание – те редкие минуты, когда он оставался наедине с маленькой жаровней, кипящей водой, ароматом чая и горячей чашкой в ладонях. Но сегодня он едва лдшь успел заварить чай, как из-за двери донесся знакомый голос:
– Господин, это я.
– Входи, – отозвался Каваками.
Дверь скользнула в сторону.
– Госпожа Хэйко, – прошептала Сатико, – за нами следят.
– Не обращай внимания, – велела Хэйко.
Улочка, по которой они шли, была обсажена вишнями.
Весной они покрывались цветами; поэты и художники веками восславляли цветущие вишни. Сейчас деревья были черны и наги. Однако же, разве они не прекрасны? Хэйко приостановилась, чтобы полюбоваться веткой, привлекшей ее внимание. Легкий снежок, ночью припорошивший дерево, теперь уже почти растаял, оставив после себя капельки ледяной воды. Лишь в тени, там, где ветка изгибалась, сохранилось несколько снежинок. Несколько мгновений, и Хэйко нужно будет идти дальше. А солнце скоро коснется лучами этого изгиба. И прежде, чем она, Хэйко, доберется туда, куда ей нужно, эти снежинки уже исчезнут. При мысли об этом что-то сдавило грудь девушки, и на глаза навернулись непрошеные слезы. Наму Амида буцу, Наму Амида буцу, Наму Амида буцу. Благоговение перед сострадательным Буддой, что слышит плач всех страждущих. Хэйко сделала глубокий вдох и сдержала слезы. Воистину ужасно быть влюбленной.
– Нам не следует медлить, – подала голос Сатико. – Вас ждут в час змеи.
– Чего мне действительно не следовало делать, так это соглашаться на столь раннее свидание, – возразила Хэйко. – Очень вредно начинать день со спешки.
– Истинная правда, – согласилась Сатико. – Но что может поделать женщина? Ей велят, и она повинуется.
Сатико было девятнадцать, как и самой Хэйко, но она вела себя так, словно была намного старше. В некотором смысле в этом и заключалась ее работа. Взяв на себя обязанность размышлять о практических делах, Сатико избавила Хэйко от докучливой обузы повседневности.
И женщины продолжили путь. За ними следил Кудо. Он воображал, будто умеет незаметно шпионить за людьми. Откуда у него взялась такая странная фантазия, Хэйко понятия не имела. Кудо, подобно большинству самураев, нетерпелив. Вся его подготовка научила его лишь одному – правильно выбирать момент, определяющий, кому жить, а кому умирать. Молниеносный взмах меча. Вместе с кровью жизнь вытекает на землю. Почти безразлично, кто победит, кто проиграет. Решающий миг. Вот что важно. А потому Кудо требовалось сделать невероятное усилие над собой, чтобы следовать за двумя женщинами, идущими столь неспешно, да еще и постоянно останавливающимися, чтоб полюбоваться деревом, взглянуть на товары или просто отдохнуть. А потому Хэйко, конечно же, пошла еще медленнее обычного, то и дело застревая у лавок, чтобы перекинуться с кем-нибудь парой слов. К тому времени как они добрались до главного торгового района в Цукидзи, Кудо уже носился вокруг, словно загнанная крыса.
– Давай! – приказала Хэйко.
Несколько женщин прошли мимо, на пару мгновений заслонив ее от взгляда Кудо. Хэйко пристроилась вплотную к ним и перешла через улицу, а Сатико просто присела и сделала вид, будто с интересом перебирает товар торговки сушеными фруктами. Из переулка девушке было видно, как заметался Кудо. Он принялся лихорадочно оглядываться по сторонам, даже не замечая служанку, сидящую почти у самых его ног. Когда самурай повернулся к ней спиной, Хэйко вновь пересекла улицу и остановилась вплотную к Кудо. И мастерски разыграла изумление, когда он едва не налетел на нее:
– Кудо-сама! Какая встреча! Вы тоже покупаете шелковые шарфы?
Беседа их оказалась непродолжительной, но все это время Хэйко приходилось сдерживаться изо всех сил, чтобы не расхохотаться. Когда разозленный Кудо ушел в сторону Хамато, Хэйко подозвала рикшу. Час дракона почти перетек в час змеи. Теперь ей уже некогда идти пешком.
И все это испарилось без следа, стоило лишь двери отвориться. Каваками думал, что он подготовился, но нет. К такому невозможно подготовиться. И ему следовало бы это знать. Таково ее свойство. Когда она отсутствовала, черты ее лица и весь облик делался в памяти каким-то расплывчатым, словно ни разум, ни око не в силах вместить в себя столь сокрушительную красоту.
Вот и теперь, увидев ее, Каваками задохнулся.
Пытаясь сохранить хотя бы видимость спокойствия, он упрекнул гостью:
– Ты опоздала, Хэйко.
– Прошу прощения, господин Каваками. – Хэйко поклонилась, продемонстрировав при этом прекрасный изгиб шеи. И снова она услышала резкий вдох Каваками. Девушка напустила на себя бесстрастный вид. – За мной следили. Мне показалось разумным не давать преследователю понять, что я его заметила.
– Конечно же ты не допустила, чтобы он пришел за тобою сюда?
– Нет, господин. – Хэйко улыбнулась. Это воспоминание позабавило ее. – Я позволила ему налететь на меня. После этого он уже не мог за мною идти.
– Неплохо, – признал Каваками. – Кто это был? Опять Кудо?
– Да.
Хэйко сняла чайничек с огня. Каваками позволил воде кипеть слишком долго. Если залить ею чай прямо сейчас, все оттенки аромата погибнут. Надо сперва дать ей остыть до нужной температуры.
– Кудо – их лучший мастер этого дела, – сказал Каваками. – Возможно, ты все-таки дала повод для того, чтобы у князя Гэндзи возникли какие-то вопросы.
– Это маловероятно. Я совершенно уверена, что Кудо действовал по собственному почину. Князь Гэндзи по природе не склонен к подозрительности.
– Все князья к ней склонны, – возразил Каваками. – Подозрительность и выживание нерасторжимы.
– Мне вот подумалось… – произнесла Хэйко, слегка склонив голову, на взгляд Каваками исключительно привлекательно. – Если он способен провидеть будущее, он не нуждается в предосторожностях. Он знает, что и когда произойдет. В таком случае подозрительность теряет смысл.
Каваками презрительно фыркнул.
– Чепуха! Его семейство много поколений играло на этом вымысле. Но если б Окумити и вправду способны были прозревать будущее, они стали бы сильнейшим кланом империи – они, а не Токугава, и Гэндзи сейчас был бы сёгуном, а не владетелем такого захолустного княжества, как Акаока.
– Несомненно, вы правы, господин.
– Похоже, ты все еще сомневаешься. Быть может, ты обнаружила какие-либо доказательства существования этого предполагаемого дара?
– Нет, господин. По крайней мере, не напрямую.
– Не напрямую!
Каваками скривился, словно съел что-то кислое.
– Однажды, когда Кудо и Сэйки спорили с князем Гэндзи, я услышала упоминание о «Судзумэ-нокумо».
– Судзумэ-нокумо – это название главной крепости княжества Акаока.
– Да, господин. Но они говорили не о крепости. Они вели речь о какой-то тайной книге.
Каваками очень нелегко было внимательно выслушать доклад Хэйко. Чем дольше он смотрел на девушку, тем больше ему хотелось выпить не чаю, а сакэ. Но ранний час и сопутствующие обстоятельства делали этот шаг чрезвычайно неразумным. Тем лучше. Следует все-таки сохранять надлежащее расстояние меж господином и слугой. Каваками чувствовал, что его раздражение нарастает. Но отчего? Оттого, что он не может сделать с Хэйко того, что ему бы хотелось? Конечно же, нет. Он – самурай древнего рода. Желания не могут повелевать им. Отчего же тогда? Все дело в возможности знать больше других. Да, пожалуй, так. Каваками во все проникал, все ведал; его знание основывается на сообщениях великого множества шпионов. Однако же, по мнению толпы, Гэндзи наделен способностью видеть даже больше, чем Каваками. Люди верят, что он обладает даром пророчества.
– У многих кланов имеются так называемые тайные учения, – сказал Каваками. – Обычно это наставления о стратегии – зачастую просто заимствованные из «Искусства войны» Сунь Цзы.
– В этой книге якобы записаны видения предыдущих князей Акаоки, начиная с Хироноби, жившего шестьсот лет назад.
– Подобные слухи о семействе Окумити ходят уже не одно поколение. Считается, что раз в поколение в нем непременно рождается пророк.
– Да, господин. Так говорят. – Хэйко поклонилась. – Позвольте… – Она налила в заварочный чайничек горячей воды. В воздух поднялись струйки ароматного пара.
– И ты в это веришь? – Каваками от гнева слишком рано поднес чай к губам. Он все-таки глотнул, постаравшись скрыть боль. Горячая жидкость обожгла горло.
– Я верю, что, если об этом так много говорят, значит, за слухами что-то да кроется, господин. Не обязательно пророчества.
– Если кто-то что-то говорит, это еще не становится истиной. Если б я верил во все, что мне говорят, мне следовало бы казнить половину жителей Эдо, а прочих посадить в тюрьму.
Это было наибольшее приближение к шутке, какое мог себе позволить Каваками. Хэйко вежливо засмеялась, прикрыв рот рукавом кимоно, и низко поклонилась:
– Надеюсь, ко мне это не относится?
– Конечно же, нет, – несколько смягчившись, сказал Каваками. – В адрес Майонака-но Хэйко я слышу одни лишь хвалы.
Хэйко снова хихикнула:
– К несчастью, если кто-то что-то говорит, это еще не становится истиной.
– Я постараюсь это запомнить.
Каваками широко улыбнулся. Ему приятно было, что его цитируют, тем более с таким изяществом и столь красивая женщина.
Хэйко всегда удивлялась: до чего же легко сбивать мужчин с толку! Достаточно просто немного поиграть в глупышку. Они слышат хихиканье, они видят улыбки, они вдыхают нежный запах, исходящий от шелковых рукавов, – и никогда не замечают жесткого блеска глаз под скромно трепещущими веками. Это действовало даже на Каваками, хотя уж кому-кому, а ему следовало бы быть посообразительнее. Ведь это он создал Майонака-но Хэйко. И все же он покупался на эти уловки, как и все прочие. Все, кроме Гэндзи.
– Про деда князя Гэндзи, покойного князя Киёри, тоже говорили, что он способен угадывать будущее.
Хэйко с поклоном поднесла Каваками еще чаю. Он принял чашку, но на этот раз стал пить более осторожно.
– И тем не менее он умер внезапно, три недели назад – возможно, его отравили. Почему же он не предвидел этого и не избег опасности?
– Возможно, господин, не все можно предвидеть.
– Удобная отговорка, – сказал Каваками, снова начиная горячиться. – Она помогает поддерживать легенду. Но все это – не более чем пропаганда клана Окумити. Мы, японцы, безнадежно доверчивы и чрезвычайно суеверны. А Окумити умело играют на этом. Из-за всех этих детских сказочек о пророчестве клану Окумити придают большое значение, которого он на самом деле не заслуживает.
– А действительно ли причиной смерти князя Киёри стал яд?
– Если тебя интересует, приказывал ли я его отравить, то нет.
Хэйко изящно опустилась на пол и распростерлась ниц.
– Я никогда не позволила бы себе столь дерзких предположений, господин Каваками. – Голос и манеры девушки были полны неподдельной серьезности. – Прошу прощения за то, что произвела на вас неправильное впечатление.
Человек, сидящий перед ней, был шутом, но умным и опасным шутом. А она, желая узнать, что он задумал в отношении Гэндзи, зашла слишком далеко. Следует быть осторожнее, иначе Каваками может заподозрить, что ее интерес превышает рамки долга.
– Ну, будет. Поднимись, – с чувством произнес Каваками. – Я не обиделся. Ты – мой доверенный вассал.
Разумеется, женщина не могла занимать подобное положение. Но ведь это всего лишь слова.
– Я не заслуживаю такой великой чести.
– Чепуха. Ты должна знать мои замыслы, чтоб действовать в соответствии с ними. Я не любил князя Киёри, это правда, – но у него и без меня хватало врагов. Многим не нравилось, что он так дружелюбен с чужеземцами, особенно с американцами. А его интерес к христианству вызывал еще больше недовольства. Даже собственный клан не слишком охотно его поддерживал. Ты сама докладывала, что Сэйки и Танака, два самых значительных его вассала, изо всех сил возражали против появления миссионеров во владениях клана. Танака оказался столь упрям, что даже покинул свой пост и шесть месяцев назад удалился в монастырь Мусиндо.
– Да, господин, так оно и было. Он принял буддийские обеты и монашеское имя Сохаку.
– Религиозный фанатизм бывает опаснее политической розни. Скорее всего, именно Танака – или Сохаку, если тебе так угодно, – убил старого князя. Во всяком случае, мне так кажется.
– Как это ужасно, – сказала Хэйко, – когда тебе наносит удар столь близкий человек.
– Именно близкие наиболее опасны, – отозвался Каваками, внимательно наблюдая за Хэйко, – поскольку именно к ним мы редко присматриваемся с должным тщанием. Вот ты, например, делишь ложе с князем Гэндзи – и все же можешь в любой миг перерезать ему горло. Разве это не так?
Хэйко поклонилась, тщательно следя за тем, чтобы придать лицу правильное выражение: покорное, но не слишком.
– Чистая правда.
– И тебе не будет трудно преодолеть свою привязанность к князю?
Хэйко весело рассмеялась:
– Господин изволит шутить со мной? Я делю постель с Гэндзи потому, что таков ваш приказ, а не из-за какой-то там привязанности.
Каваками нахмурился:
– Осторожнее, Хэйко. Ты должна забывать об этом, когда находишься рядом с ним. Ты должна любить его, безраздельно и даже безнадежно, иначе Гэндзи поймет истинную твою цель и ты станешь для меня бесполезна.
Хэйко низко поклонилась:
– Слушаю и повинуюсь, господин.
– Хорошо. А что там с дядей князя Гэндзи? Удалось ли тебе выяснить, где он находится?
– Пока нет. С тех пор как господин Сигеру покинул замок, его не видели ни в одном из княжеских поместий Акаоки. Возможно, он вообще покинул клан.
Что бы ни послужило тому причиной, эту новость можно было счесть воистину хорошей. Дядя куда опаснее племянника. Сигеру всю жизнь был самозабвенно предан древним воинским искусствам самураев. Он умел убивать как при помощи оружия, так и голыми руками и нередко пользовался своим умением. Все знали, что он участвовал в пятидесяти девяти поединках и во всех победил; это было всего на один поединок меньше, чем у легендарного Миямото Мусаси, жившего двести лет назад. Шестидесятый и шестьдесят первый поединки были назначены на последний день старого года и первый день нового, но, похоже, теперь они уже не состоятся. Сигеру исчез.
– Расскажи все, что тебе удалось узнать.
Хэйко немедленно приступила к рассказу. Если она будет слишком много размышлять над тем, что говорит, то уже не сможет продолжать. Она черпала сведения по капле из разных источников. Девушка была уверена, что правильно восстановила всю историю, но от всей души надеялась, что ошибается.
Сигеру знал об этом храме все до мельчайших подробностей. Он занимал важное место в ужаснейших из его пророческих снов, посещавших Сигеру с самого детства. Сигеру знал, что эти видения полны знамений, но не мог их истолковать и потому на протяжении многих лет изучал историю храма в надежде, что люди и события прошлого дадут ему какую-то подсказку. Но он так ее и не обрел.
Теперь же он постиг все, но было поздно. Так всегда случалось со знамениями, являвшимися ему. Он понимал их слишком поздно. Сигеру преклонил колени и зажег от единственного тусклого светильника сто пять курительных палочек. Затем с почтительным поклоном расставил благовония на погребальном алтаре своего отца, Киёри, покойного князя Акаоки.
– Я глубоко сожалею, отец. Пожалуйста, прости меня. Он повторил эти слова сто пять раз. Затем зажег сто шестую палочку.
Сто восемь – число бедствий, которые навлекает на себя человек ненасытной алчностью, ненавистью и невежеством. Сто восемь – число раскаяний, что возвращает заблудшие души к свету Будды. Сто восемь – число жизней, которые Сигеру предстоит провести в ста восьми преисподнях за свои немыслимые преступления. Когда все сто восемь палочек будут зажжены, следует начинать.
– Хидё! Ты забываешься!
– Простите, господин!
Пристыженный самурай прижался лбом к полу.
– Не нужно такой резкости, – подал голос Гэндзи. – Нам выпало утомительное утро. Хидё, сколько тебе лет?
– Простите? – Неожиданный вопрос застал Хидё врасплох. – Двадцать девять, господин.
– Почему ты до сих пор не женат? Ведь ты давно уже не мальчик.
– Господин, я…
– Говори прямо, – прикрикнул на него Сэйки. – Нечего отнимать время у князя!
Он действительно считал этот разговор пустой тратой времени со стороны Гэндзи. Его жизнь и существование клана под угрозой, а он затеял какую-то глупую игру!
– Мне не представлялось подходящей возможности, господин, – сказал Хидё.
– Правда в том, – вмешался Сэйки, – что Хидё слишком любит женщин, вино и азартные игры. Он так погряз в долгах, что ни одно порядочное семейство не захочет видеть его своим родственником.
Старому самураю хотелось побыстрее завершить эту бессмысленную беседу и вернуться к более важным делам. Например, к этому чрезвычайно подозрительному чужеземцу, Старку.
– Сколько ты задолжал? – спросил Гэндзи.
Хидё на миг заколебался, потом сознался:
– Шестьдесят рё, господин.
Для человека его положения это была огромная сумма. Годовое жалованье Хидё составляло десять рё.
– Глупец, не помнящий о дисциплине! – не удержался Сэйки.
– Да, господин!
Искренне удрученный Хидё снова прижался лбом к полу.
– Твои долги будут уплачены, – сказал Гэндзи. – Смотри, не наделай новых. Я бы посоветовал тебе прямо сейчас, пока ты платежеспособен, найти себе жену. Какую-нибудь девушку, умеющую вести хозяйство. Такую, чтоб она научила тебя бережливости и показала привлекательность домашнего очага.
– Да, господин! – отозвался Хидё, застыв в почтительнейшем поклоне. Великодушие князя ошеломило его.
– Я бы сам подобрал тебе такую жену, – продолжал Гэндзи. – Ты согласен положиться на меня в этом деле?
– Да, господин. Большое вам спасибо.
– Ханако! – позвал Гэндзи. – Проведи этих людей в комнату, где они могли бы отдохнуть, и останься с ними, чтобы прислуживать им.
– Слушаюсь, господин, – отозвалась Ханако.
Изящно поклонившись, она увела Хидё и Симоду.
Когда они вышли, Сэйки отвесил князю глубокий церемонный поклон. Наконец-то он понял, что произошло! Даже посреди напряженных событий, грозящих ему смертью, князь Гэндзи нашел время подумать о тех, кто был вверен его попечению. Эта служанка, Ханако, – сирота, а потому, несмотря на всю ее красоту и хорошие манеры, девушке вряд ли удалось бы найти достойного мужа. Ведь у нее нет ни полезных родственных связей, ни приданого. А Хидё, которого во многих отношениях можно было бы счесть образцовым самураем, для полной зрелости не хватало груза ответственности. Если предоставить его самому себе, он и дальше будет растрачивать время и деньги на бессмысленные забавы. И в конце концов превратится в бесполезного пьянчугу, как это уже произошло со многими самураями вырождающихся кланов. И все это князь Гэндзи предотвратил одним-единственным верным ходом. На глазах у сурового воина выступили слезы.
– В чем дело, Сэйки? Я что, умер и превратился в божество?
– Господин… – только и смог произнести растроганный до глубины души Сэйки. Он не в силах был даже поднять лицо от пола. Опять он недооценил глубину души своего господина!
Гэндзи протянул руку к своей чашке. Другая служанка, Митико, с поклоном налила еще чаю. У Митико муж уже имелся, потому Гэндзи улыбнулся ей, но тут же выбросил служанку из головы. Попивая чай, он терпеливо ожидал, пока Сэйки возьмет себя в руки. Самурай – странные создания. Их кодекс чести требует без единого стона переносить самые жестокие пытки. И в то же время они способны прослезиться при виде столь прозаической вещи, как заключение брачного договора, и не видят в этом ничего зазорного.
Через некоторое время Сэйки поднял голову и движением рукава смахнул слезы с глаз.
– Господин, вам следует все-таки считаться с тем, что миссионеры могут быть каким-то образом причастны к заговору против вас.
– Если это был заговор.
– Чужеземец, именуемый Старком, предвидел этот выстрел. Он бросился на землю еще до моего возгласа – я сам это видел. А это означает лишь одно: он знал, где находится убийца.
– Или он очень наблюдателен. – Гэндзи покачал головой. – Быть настороже и остерегаться предательства – похвально. Но видеть предательство повсюду – это уже чересчур. Нельзя допускать, чтобы воображение отвлекало нас от подлинной опасности. Старк лишь сегодня приплыл из Америки. В Японии довольно своих убийц. Кому и зачем понадобилось бы так все осложнять и привозить из чужих земель еще одного?
– Например, тому, кто желает скрыть свое имя дополнительным покровом тайны, – сказал Сэйки. – Тому, кого вы никогда бы не заподозрили.
Гэндзи вздохнул.
– Ну что ж, можешь и дальше заниматься этим делом. Но прошу тебя, не нужно чрезмерно изводить Старка. Он – наш гость.
Сэйки поклонился.
– Слушаюсь, господин.
– Давай посмотрим, как там они, – предложил Гэндзи.
Когда они вышли в коридор, Сэйки вспомнил о том бакалейщике, с крыши которого стрелял убийца.
– Что мы будем делать с предложением Фудзиты?
– Передай ему нашу благодарность и скажи, что мы дозволяем ему привезти сакэ для празднования Нового года.
– Слушаюсь, господин, – отозвался Сэйки.
Это достаточно дорого, чтобы унять страхи бакалейщика, но не настолько дорого, чтобы уничтожить его. Мудрое решение. Доверие Сэйки к своему господину возросло еще больше.
* * *
Голландский телескоп позволял Каваками наблюдать за крышами домов тех улиц, по которым двигался отряд Гэндзи. Правда, дома заслоняли от него большую часть улиц, но Каваками все было ясно по поведению тех людей, которых он видел в проемах. Если они бросались на землю, это знаменовало приближение княжеской процессии. Когда та проходила, они вставали и возвращались к прерванным делам.Каваками искренне позабавился, глядя, как Мондзаэмон, богатый торговец и банкир, соскочил со своего знаменитого белого коня и, невзирая на пышный наряд, повалился ничком, словно последний крестьянин. Среди должников Мондзаэмона числилось немало князей, и даже сам сёгун занимал у этого невыносимого человечка крупные суммы. Однако же и он падал ниц при виде знатного человека. Деньги – это одно. А привилегия носить два меча и право беспрепятственно пускать их в ход – совсем другое. Каваками был уверен: как бы ни менялся мир, умение убивать всегда будет стоять выше умения торговать.
Каваками послышался звук отдаленного выстрела. В телескоп видно было, как Мондзаэмон вскинул голову и на жирном лице торговца отразился страх. Белый конь в панике попятился и затоптал бы хозяина, если б не вмешался один из слуг.
Что-то произошло. Придется подождать новостей. Каваками отошел от телескопа.
– Я буду в чайном домике, – сказал он своему помощнику Мукаи. – Если не будет ничего неотложного, меня не беспокоить.
И Каваками в одиночку отправился в чайный домик. Это была простая беседка, разместившаяся в одном из садиков огромного замка. И все же именно этому домику Каваками обязан был величайшим наслаждением своей жизни.
Одиночеством.
Для такого человека, как Каваками, – князя, постоянно окруженного толпой разнообразных прислужников и проживающего в двухмиллионном Эдо, – одиночество представлялось редкой роскошью. По правде говоря, он согласился возглавить тайную полицию сёгуна прежде всего потому, что это давало ему законный повод побыть одному. Когда Каваками хотелось отдохнуть от тягостного груза обязанностей, он всегда мог сослаться на государственную тайну и исчезнуть. Сперва он проделывал это в основном ради того, чтобы ускользнуть от жены и наложниц и навестить какую-нибудь из многочисленных любовниц. Впоследствии он стал избегать и любовниц. Постепенно Каваками стало нравиться беспрепятственно следить за чужими жизнями. Теперь у него и вправду почти не было времени на фривольные приключения, некогда доставлявшие ему такое удовольствие.
Теперь для него драгоценным стало ожидание – те редкие минуты, когда он оставался наедине с маленькой жаровней, кипящей водой, ароматом чая и горячей чашкой в ладонях. Но сегодня он едва лдшь успел заварить чай, как из-за двери донесся знакомый голос:
– Господин, это я.
– Входи, – отозвался Каваками.
Дверь скользнула в сторону.
* * *
Хэйко покинула дворец сразу же после отъезда Гэндзи. Гейшу сопровождала лишь ее собственная служанка, Сатико. Князья не могут никуда пойти без целого отряда телохранителей. Во всей стране никого так не страшатся, как их, – и во всей стране никто не живет в большем страхе. Они сеют смерть с той же легкостью, с какой счастливый ребенок смеется. А потому, по неизбежному закону кармы, смерть настигает их самих. Гейши же, в отличие от могущественных князей, не боятся никого. Они, с их изысканной хрупкостью, их красотой, изяществом, молодостью, были живым воплощением слабости. И потому могли без малейшего страха ходить, где им заблагорассудится. И в этом тоже проявляется закон Будды.– Госпожа Хэйко, – прошептала Сатико, – за нами следят.
– Не обращай внимания, – велела Хэйко.
Улочка, по которой они шли, была обсажена вишнями.
Весной они покрывались цветами; поэты и художники веками восславляли цветущие вишни. Сейчас деревья были черны и наги. Однако же, разве они не прекрасны? Хэйко приостановилась, чтобы полюбоваться веткой, привлекшей ее внимание. Легкий снежок, ночью припорошивший дерево, теперь уже почти растаял, оставив после себя капельки ледяной воды. Лишь в тени, там, где ветка изгибалась, сохранилось несколько снежинок. Несколько мгновений, и Хэйко нужно будет идти дальше. А солнце скоро коснется лучами этого изгиба. И прежде, чем она, Хэйко, доберется туда, куда ей нужно, эти снежинки уже исчезнут. При мысли об этом что-то сдавило грудь девушки, и на глаза навернулись непрошеные слезы. Наму Амида буцу, Наму Амида буцу, Наму Амида буцу. Благоговение перед сострадательным Буддой, что слышит плач всех страждущих. Хэйко сделала глубокий вдох и сдержала слезы. Воистину ужасно быть влюбленной.
– Нам не следует медлить, – подала голос Сатико. – Вас ждут в час змеи.
– Чего мне действительно не следовало делать, так это соглашаться на столь раннее свидание, – возразила Хэйко. – Очень вредно начинать день со спешки.
– Истинная правда, – согласилась Сатико. – Но что может поделать женщина? Ей велят, и она повинуется.
Сатико было девятнадцать, как и самой Хэйко, но она вела себя так, словно была намного старше. В некотором смысле в этом и заключалась ее работа. Взяв на себя обязанность размышлять о практических делах, Сатико избавила Хэйко от докучливой обузы повседневности.
И женщины продолжили путь. За ними следил Кудо. Он воображал, будто умеет незаметно шпионить за людьми. Откуда у него взялась такая странная фантазия, Хэйко понятия не имела. Кудо, подобно большинству самураев, нетерпелив. Вся его подготовка научила его лишь одному – правильно выбирать момент, определяющий, кому жить, а кому умирать. Молниеносный взмах меча. Вместе с кровью жизнь вытекает на землю. Почти безразлично, кто победит, кто проиграет. Решающий миг. Вот что важно. А потому Кудо требовалось сделать невероятное усилие над собой, чтобы следовать за двумя женщинами, идущими столь неспешно, да еще и постоянно останавливающимися, чтоб полюбоваться деревом, взглянуть на товары или просто отдохнуть. А потому Хэйко, конечно же, пошла еще медленнее обычного, то и дело застревая у лавок, чтобы перекинуться с кем-нибудь парой слов. К тому времени как они добрались до главного торгового района в Цукидзи, Кудо уже носился вокруг, словно загнанная крыса.
– Давай! – приказала Хэйко.
Несколько женщин прошли мимо, на пару мгновений заслонив ее от взгляда Кудо. Хэйко пристроилась вплотную к ним и перешла через улицу, а Сатико просто присела и сделала вид, будто с интересом перебирает товар торговки сушеными фруктами. Из переулка девушке было видно, как заметался Кудо. Он принялся лихорадочно оглядываться по сторонам, даже не замечая служанку, сидящую почти у самых его ног. Когда самурай повернулся к ней спиной, Хэйко вновь пересекла улицу и остановилась вплотную к Кудо. И мастерски разыграла изумление, когда он едва не налетел на нее:
– Кудо-сама! Какая встреча! Вы тоже покупаете шелковые шарфы?
Беседа их оказалась непродолжительной, но все это время Хэйко приходилось сдерживаться изо всех сил, чтобы не расхохотаться. Когда разозленный Кудо ушел в сторону Хамато, Хэйко подозвала рикшу. Час дракона почти перетек в час змеи. Теперь ей уже некогда идти пешком.
* * *
Каваками Эйти, князь Хино, глава ведомства внутреннего порядка при правительстве сёгуна, подождал, пока посетитель войдет в домик. Он словно окутал себя веским достоинством, приличествующим его титулам и положению.И все это испарилось без следа, стоило лишь двери отвориться. Каваками думал, что он подготовился, но нет. К такому невозможно подготовиться. И ему следовало бы это знать. Таково ее свойство. Когда она отсутствовала, черты ее лица и весь облик делался в памяти каким-то расплывчатым, словно ни разум, ни око не в силах вместить в себя столь сокрушительную красоту.
Вот и теперь, увидев ее, Каваками задохнулся.
Пытаясь сохранить хотя бы видимость спокойствия, он упрекнул гостью:
– Ты опоздала, Хэйко.
– Прошу прощения, господин Каваками. – Хэйко поклонилась, продемонстрировав при этом прекрасный изгиб шеи. И снова она услышала резкий вдох Каваками. Девушка напустила на себя бесстрастный вид. – За мной следили. Мне показалось разумным не давать преследователю понять, что я его заметила.
– Конечно же ты не допустила, чтобы он пришел за тобою сюда?
– Нет, господин. – Хэйко улыбнулась. Это воспоминание позабавило ее. – Я позволила ему налететь на меня. После этого он уже не мог за мною идти.
– Неплохо, – признал Каваками. – Кто это был? Опять Кудо?
– Да.
Хэйко сняла чайничек с огня. Каваками позволил воде кипеть слишком долго. Если залить ею чай прямо сейчас, все оттенки аромата погибнут. Надо сперва дать ей остыть до нужной температуры.
– Кудо – их лучший мастер этого дела, – сказал Каваками. – Возможно, ты все-таки дала повод для того, чтобы у князя Гэндзи возникли какие-то вопросы.
– Это маловероятно. Я совершенно уверена, что Кудо действовал по собственному почину. Князь Гэндзи по природе не склонен к подозрительности.
– Все князья к ней склонны, – возразил Каваками. – Подозрительность и выживание нерасторжимы.
– Мне вот подумалось… – произнесла Хэйко, слегка склонив голову, на взгляд Каваками исключительно привлекательно. – Если он способен провидеть будущее, он не нуждается в предосторожностях. Он знает, что и когда произойдет. В таком случае подозрительность теряет смысл.
Каваками презрительно фыркнул.
– Чепуха! Его семейство много поколений играло на этом вымысле. Но если б Окумити и вправду способны были прозревать будущее, они стали бы сильнейшим кланом империи – они, а не Токугава, и Гэндзи сейчас был бы сёгуном, а не владетелем такого захолустного княжества, как Акаока.
– Несомненно, вы правы, господин.
– Похоже, ты все еще сомневаешься. Быть может, ты обнаружила какие-либо доказательства существования этого предполагаемого дара?
– Нет, господин. По крайней мере, не напрямую.
– Не напрямую!
Каваками скривился, словно съел что-то кислое.
– Однажды, когда Кудо и Сэйки спорили с князем Гэндзи, я услышала упоминание о «Судзумэ-нокумо».
– Судзумэ-нокумо – это название главной крепости княжества Акаока.
– Да, господин. Но они говорили не о крепости. Они вели речь о какой-то тайной книге.
Каваками очень нелегко было внимательно выслушать доклад Хэйко. Чем дольше он смотрел на девушку, тем больше ему хотелось выпить не чаю, а сакэ. Но ранний час и сопутствующие обстоятельства делали этот шаг чрезвычайно неразумным. Тем лучше. Следует все-таки сохранять надлежащее расстояние меж господином и слугой. Каваками чувствовал, что его раздражение нарастает. Но отчего? Оттого, что он не может сделать с Хэйко того, что ему бы хотелось? Конечно же, нет. Он – самурай древнего рода. Желания не могут повелевать им. Отчего же тогда? Все дело в возможности знать больше других. Да, пожалуй, так. Каваками во все проникал, все ведал; его знание основывается на сообщениях великого множества шпионов. Однако же, по мнению толпы, Гэндзи наделен способностью видеть даже больше, чем Каваками. Люди верят, что он обладает даром пророчества.
– У многих кланов имеются так называемые тайные учения, – сказал Каваками. – Обычно это наставления о стратегии – зачастую просто заимствованные из «Искусства войны» Сунь Цзы.
– В этой книге якобы записаны видения предыдущих князей Акаоки, начиная с Хироноби, жившего шестьсот лет назад.
– Подобные слухи о семействе Окумити ходят уже не одно поколение. Считается, что раз в поколение в нем непременно рождается пророк.
– Да, господин. Так говорят. – Хэйко поклонилась. – Позвольте… – Она налила в заварочный чайничек горячей воды. В воздух поднялись струйки ароматного пара.
– И ты в это веришь? – Каваками от гнева слишком рано поднес чай к губам. Он все-таки глотнул, постаравшись скрыть боль. Горячая жидкость обожгла горло.
– Я верю, что, если об этом так много говорят, значит, за слухами что-то да кроется, господин. Не обязательно пророчества.
– Если кто-то что-то говорит, это еще не становится истиной. Если б я верил во все, что мне говорят, мне следовало бы казнить половину жителей Эдо, а прочих посадить в тюрьму.
Это было наибольшее приближение к шутке, какое мог себе позволить Каваками. Хэйко вежливо засмеялась, прикрыв рот рукавом кимоно, и низко поклонилась:
– Надеюсь, ко мне это не относится?
– Конечно же, нет, – несколько смягчившись, сказал Каваками. – В адрес Майонака-но Хэйко я слышу одни лишь хвалы.
Хэйко снова хихикнула:
– К несчастью, если кто-то что-то говорит, это еще не становится истиной.
– Я постараюсь это запомнить.
Каваками широко улыбнулся. Ему приятно было, что его цитируют, тем более с таким изяществом и столь красивая женщина.
Хэйко всегда удивлялась: до чего же легко сбивать мужчин с толку! Достаточно просто немного поиграть в глупышку. Они слышат хихиканье, они видят улыбки, они вдыхают нежный запах, исходящий от шелковых рукавов, – и никогда не замечают жесткого блеска глаз под скромно трепещущими веками. Это действовало даже на Каваками, хотя уж кому-кому, а ему следовало бы быть посообразительнее. Ведь это он создал Майонака-но Хэйко. И все же он покупался на эти уловки, как и все прочие. Все, кроме Гэндзи.
– Про деда князя Гэндзи, покойного князя Киёри, тоже говорили, что он способен угадывать будущее.
Хэйко с поклоном поднесла Каваками еще чаю. Он принял чашку, но на этот раз стал пить более осторожно.
– И тем не менее он умер внезапно, три недели назад – возможно, его отравили. Почему же он не предвидел этого и не избег опасности?
– Возможно, господин, не все можно предвидеть.
– Удобная отговорка, – сказал Каваками, снова начиная горячиться. – Она помогает поддерживать легенду. Но все это – не более чем пропаганда клана Окумити. Мы, японцы, безнадежно доверчивы и чрезвычайно суеверны. А Окумити умело играют на этом. Из-за всех этих детских сказочек о пророчестве клану Окумити придают большое значение, которого он на самом деле не заслуживает.
– А действительно ли причиной смерти князя Киёри стал яд?
– Если тебя интересует, приказывал ли я его отравить, то нет.
Хэйко изящно опустилась на пол и распростерлась ниц.
– Я никогда не позволила бы себе столь дерзких предположений, господин Каваками. – Голос и манеры девушки были полны неподдельной серьезности. – Прошу прощения за то, что произвела на вас неправильное впечатление.
Человек, сидящий перед ней, был шутом, но умным и опасным шутом. А она, желая узнать, что он задумал в отношении Гэндзи, зашла слишком далеко. Следует быть осторожнее, иначе Каваками может заподозрить, что ее интерес превышает рамки долга.
– Ну, будет. Поднимись, – с чувством произнес Каваками. – Я не обиделся. Ты – мой доверенный вассал.
Разумеется, женщина не могла занимать подобное положение. Но ведь это всего лишь слова.
– Я не заслуживаю такой великой чести.
– Чепуха. Ты должна знать мои замыслы, чтоб действовать в соответствии с ними. Я не любил князя Киёри, это правда, – но у него и без меня хватало врагов. Многим не нравилось, что он так дружелюбен с чужеземцами, особенно с американцами. А его интерес к христианству вызывал еще больше недовольства. Даже собственный клан не слишком охотно его поддерживал. Ты сама докладывала, что Сэйки и Танака, два самых значительных его вассала, изо всех сил возражали против появления миссионеров во владениях клана. Танака оказался столь упрям, что даже покинул свой пост и шесть месяцев назад удалился в монастырь Мусиндо.
– Да, господин, так оно и было. Он принял буддийские обеты и монашеское имя Сохаку.
– Религиозный фанатизм бывает опаснее политической розни. Скорее всего, именно Танака – или Сохаку, если тебе так угодно, – убил старого князя. Во всяком случае, мне так кажется.
– Как это ужасно, – сказала Хэйко, – когда тебе наносит удар столь близкий человек.
– Именно близкие наиболее опасны, – отозвался Каваками, внимательно наблюдая за Хэйко, – поскольку именно к ним мы редко присматриваемся с должным тщанием. Вот ты, например, делишь ложе с князем Гэндзи – и все же можешь в любой миг перерезать ему горло. Разве это не так?
Хэйко поклонилась, тщательно следя за тем, чтобы придать лицу правильное выражение: покорное, но не слишком.
– Чистая правда.
– И тебе не будет трудно преодолеть свою привязанность к князю?
Хэйко весело рассмеялась:
– Господин изволит шутить со мной? Я делю постель с Гэндзи потому, что таков ваш приказ, а не из-за какой-то там привязанности.
Каваками нахмурился:
– Осторожнее, Хэйко. Ты должна забывать об этом, когда находишься рядом с ним. Ты должна любить его, безраздельно и даже безнадежно, иначе Гэндзи поймет истинную твою цель и ты станешь для меня бесполезна.
Хэйко низко поклонилась:
– Слушаю и повинуюсь, господин.
– Хорошо. А что там с дядей князя Гэндзи? Удалось ли тебе выяснить, где он находится?
– Пока нет. С тех пор как господин Сигеру покинул замок, его не видели ни в одном из княжеских поместий Акаоки. Возможно, он вообще покинул клан.
Что бы ни послужило тому причиной, эту новость можно было счесть воистину хорошей. Дядя куда опаснее племянника. Сигеру всю жизнь был самозабвенно предан древним воинским искусствам самураев. Он умел убивать как при помощи оружия, так и голыми руками и нередко пользовался своим умением. Все знали, что он участвовал в пятидесяти девяти поединках и во всех победил; это было всего на один поединок меньше, чем у легендарного Миямото Мусаси, жившего двести лет назад. Шестидесятый и шестьдесят первый поединки были назначены на последний день старого года и первый день нового, но, похоже, теперь они уже не состоятся. Сигеру исчез.
– Расскажи все, что тебе удалось узнать.
Хэйко немедленно приступила к рассказу. Если она будет слишком много размышлять над тем, что говорит, то уже не сможет продолжать. Она черпала сведения по капле из разных источников. Девушка была уверена, что правильно восстановила всю историю, но от всей души надеялась, что ошибается.
* * *
Небольшой буддийский храм в окрестностях замка Судзумэ-нокумо был построен давным-давно, еще в тринадцатый год правления императора Гоханадзоно. В отличие от прочих храмов, этот не принадлежал какой-то определенной секте. Вышло так потому, что князь Вакамацу возвел его во искупление своих деяний: ранее он разрушил три десятка монастырей, принадлежавших сектам дзодо, риндзаи, сото и обаку, и перебил пять тысяч монахов вместе с семьями и сторонниками. Хорошо вооруженные монахи не захотели подчиниться князю, повелевшему им прекратить религиозные распри.Сигеру знал об этом храме все до мельчайших подробностей. Он занимал важное место в ужаснейших из его пророческих снов, посещавших Сигеру с самого детства. Сигеру знал, что эти видения полны знамений, но не мог их истолковать и потому на протяжении многих лет изучал историю храма в надежде, что люди и события прошлого дадут ему какую-то подсказку. Но он так ее и не обрел.
Теперь же он постиг все, но было поздно. Так всегда случалось со знамениями, являвшимися ему. Он понимал их слишком поздно. Сигеру преклонил колени и зажег от единственного тусклого светильника сто пять курительных палочек. Затем с почтительным поклоном расставил благовония на погребальном алтаре своего отца, Киёри, покойного князя Акаоки.
– Я глубоко сожалею, отец. Пожалуйста, прости меня. Он повторил эти слова сто пять раз. Затем зажег сто шестую палочку.
Сто восемь – число бедствий, которые навлекает на себя человек ненасытной алчностью, ненавистью и невежеством. Сто восемь – число раскаяний, что возвращает заблудшие души к свету Будды. Сто восемь – число жизней, которые Сигеру предстоит провести в ста восьми преисподнях за свои немыслимые преступления. Когда все сто восемь палочек будут зажжены, следует начинать.