Страница:
Спросим теперь, что же у нас останется от социального воспитания в условиях такой диктатуры сердца? На каждом шагу мы встречаем личность педагога-энтузиаста, "доброе сердце" которого полно любви к самому испорченному ребенку и который поэтому сам всегда именуется не иначе, как "любимым учителем". Атмосфера влюбленности и любви, разве это не та атмосфера, которую хотели завести в институтах благородных девиц и которую, конечно, не завели? И мы в наш век социальных революций идем даже дальше благородных девиц, доброму сердцу педагога предоставляем право даже выбрать "по симпатии" ту область, которая сделается основным фоном опыта и развития ребенка. Спрашивается, между прочим, какой букет можно спроектировать, если, предположим, в детском доме десять воспитателей. Их добрые сердца, их личные подвиги в какие десять сторон растащат несчастный детский коллектив?
Что думает Иорданский и другие о коллективе воспитателей, мы не можем даже представить, потому что они видят перед собой только изможденное лицо подвижника-педагога. Тем ни менее Иорданский полагает, что работа всех этих припадочных добрых сердец приведет к чему-то толковому. Достижения выражаются тоже в таких терминах, что читать все это невозможно без слез:
"Эта работа даст нужный рассеянный без теней свет, ровно разливая его среди многих, пока еще обездоленных детей, тех детей, которые уже имеют право на счастье, на солнце, на радости жизни. Ровными волнами лучистое это тепло, расширяясь все дальше, действительно сделает их детьми солнца".
Товарищи, ну зачем же такие слова! Ну разве же можно такие вещи говорить десяткам тысяч наших воспитателей и учителей? Что они должны сделать под влиянием этой проповеди? Если они честные люди, им остается только одно: подать заявление об увольнении и искать мекста в кооперации. Между прочим, как бездоказательна подобная литература, так же могу быть бездоказателен и я и утверждать, что результаты будут иные. Рецептура доброго сердца только в некоторых случаях приведет к дейстивтельному подвигу, в большинстве же случаев она приведет к излюбленному нашему интеллигентному ханжеству.
Она, эта система, обязательно скоро, осложнится конкуренцией добрых сердец, гнусной борьбой за симпатии детей, за титул "наиболее любимого учителя". Физиономия сердца, на одной своей стороне добрая и любящая, вторую щеку свою сведет в судорогу злобы и зависти по отношению к коллеге, перещеголявшему всех в хитроумном своем педагогическом подвиге. А ведь у каждого педагога найдутся грешки и слабости, удобный фон для развенчивающей агитации.
И не будет никакого ровного рассеянного света у "детей солнца". Выйдут из них молодые старички с постоянной маской любви и добродетели на физиономии, лживые и хитрые эгоистики, привыкшие подрабатывать на выражении своих чувств и похвальных мыслей. Впрочем, это все к слову. Нет никакой надобности спорить с Н.Н.Иорданским.
Мы думаем о воспитании десятков миллионов наших детей. В этой огромной задаче нам нельзя строить свои планы в расчете на добрые сердца, энтузиазм и пр. В нашем распоряжении имеется и будет иметься только средний воспитатель, чтлен профессионального союза и кооператива, обладающий обычными человеческими чертами. (Я тоже возглашаю: воспитатель - тоже человек.) Между прочими его чертами я отличу такие: он обладает средними способностями, но интересуется наукой и литературой, политической работой. Впрочем, не прочь сразиться и в футбол или шахматы, пойти в театр, поесть мороженого, а если он мужчина, то выпить бутылку пива с приятелем.
Вступивши воспитателем в детский дом, он хочет честно работать, но получить большее вознаграждение и обязательно двухмесячный отпуск. К тому же она или она обязательно в кого-нибудь влюбится. Им захочется вечер провести вдвоем в парке или зимой в теплой комнате. Потом он женится, во всяком случае обзаведется женой или мужем, комодом, книжной полкой и буфетом, и наконец, собственным ребенком, который обязательно представляется ему несколько лучшим по сравнению со всеми прочими ребятами на земном шаре. Можно с некоторой долей вероятности допустить, что имеется не один такой хороший ребенок, а два или три, и каждому необходимо по установленной норме белье, капоры и ботинки. Все это перемежается с фактами работы, приносящей то удовлетворение, то разачарование, но одновременно и с фактами служебных неприятностей, внутриколлективных антипатий, товарищеских ужинов, лечения аппендицита, пломбированием зубов и переводами на лучшую службу...
Не ясно ли, наконец, что мы имеем право подойти к нашему делу, как к производству, и посмотреть на воспитателя, как на рабочего, которому вверяется деловая функция, ставится точная, пусть и трудная, но все же посильная задача, не требующая от него гипертрофии сердца или другого какого-нибудь не менее важного органа, не лишающая его возможности быть человеком, иметь свою личную жизнь и спокойную старость.
Мы имеем право так поставить вопрос, но мы и обязаны его так поставить. Если нам докажут, что воспитание возможно только в меру наших упований на реагирование личности педагога и на его преждевременную героическую кончину (потому что, какова же может быть длительность жизни воспитателя, по Иорданскому, кроме как максиум 35 лет), то нам остается махнуть рукой на воспитание, мы его не сможем организовать просто за недостатком личностей, желающих "влектися на заклание". Это во-первых. Во-вторых, мы деловым образом обязаны поставить вопрос еще и потому, что вокруг нас на каждом шагу видим детские дома и колонии, не только не наполненные сгорающими личностями и любимыми учителями, но, напротив, обслуживающиеся самыми средними людьми...
И в порядке естественного приспособления к процессу производства, к его реальным условиям, среди этих обыкновенных людей зарождаются организационные идеи, идут чисто производственные поиски, находятся стремления осмыслить и понять деловую сущность своей работы, найти ту рабочую установку, которая одновременно и позволит им делать порученное им дело, и не потребует от них самих нечеловеческого напряжения.
Нужно подчеркнуть, что эти поиски еще очень несовершенны, еще очень далеки от науки. Не находится ученый ум, который бы синтезировал опыт, дал ему систему и толчок для развития. Тем более велика трудность этих большей частью бессознательных начинаний, что рядом с ними стоит признанная педагогическая наука с горящими глазами и растрепанной шевелюрой, призывающая к чудесам. Так, как разрешается педагогическая проблема у Иорданского, мы не только не можем разрешать, но нам это, очевидно, и в голову не может прийти.
У нас проблема воспитателя выражается, конечно, в других формах. привезли в колонию револьверный станок. Квалифицированная воспитательница спрашивает:
- Привезли револьверный станок? А что, разве мы будем револьверы делать?
Да что там револьверный? Наши воспитатели не знают, что такое торговый дюйм, калькуляция, метчик, шкив, какая разница между болтом и гайкой. Воспитатели совершенно не разбираются в вопросах организации труда, они не знакомы с условиями стандартной работы, они не имеют вообще никаких мыслей и знаний, касающихся производства, им не знаком чертеж и рисунок, на готовальню они смотрят, как на набор зубоврачебных инструментов, они могут серьезно напасть на мальчика за то, что он неохотно работает в машинном отделении деревообделочной мастерской, но они совершенно неспособны себе представить, сколько требуется силы и напряжения, допустим, на долбежном станке. Они не видят никакой существенной воспитательной разницы между сапожной мастерской и слесарной, они не могут решить вопроса, нужно ли мальчику дуть меха в кузнице или для него это лишнее.
А между тем они все-таки воспитатели в детском рабочем коллективе. Пока ребята в мастерских, воспитателям ничего делать, в мастерские они и заходить боятся. А когда уставшие ребята к вечеру должны, казалос бы, отдохнуть, педагоги нападут на них в полном вооружении своей науки, и тут уже ребятам пощады нет. Кого уговорят, кого устыдят, кого придавят при помощи дисциплины, во всяком случае обязательно усадят на какое-нибудь заседание, а потом еще и обижаются:
- Наши ребята ничем не интересуются. Я им читаю о феодализме, а они спят, а когда кончила, так и сон прошел, все моментально в саду.
Воспитатели кое-что понимают в организации кружков, но специальных знаний о клубной работе среди детей у них нет при самой высокой квалификации. Наш иновец#6 если и может организовать кружок, то обязательно или литературный, или драматический, да и в литературном кружке не знает толком, какую литературу нужно предложить ребятам.
Ребята хватаются за приключенческую, а воспитатель, воспитанный на лучших традициях, сует им Тургенева.
Правильно это или неправильно, проблема это или не проблема? А если не проблема, то что?
Вечером собирается оркестр. Кое-кто из ребят танцует вальс. И опять педагогическая проблема: можно вальс танцевать или нельзя. А если нельзя, то запретить будет педагогично или непедагогично?
Так и вертится воспитатель среди множества различных проблем. Неудивительно, что очень скоро огромное большинство воспитателей опускаются на обыкновенное и не очень храброе надзирательство. Скучно ходить по коридорам и мешать ребятам заниматься своими делами, а при возможности постарается удрать с дежурства, вот до какого падения сплошь и рядом опускается педагогическая деятельность. Неужели и это не педагогическая проблема?
Но вот проблема - не отдельный воспитатель, а воспитательский коллектив. Советское воспитание может быть делом только коллектива воспитателей. Отдельный воспитатель не имеет права ни на какую политику и ни на какую методику в детском доме. Между прочим, он не имеет права ни на какую любовь к себе лично со стороны воспитанников, если это не входит в план всего педагогического коллектива.
Но что мы знаем о педагогическом коллективе? Сказано ли о нем хоть одно слово? Если нужно составить педагогический коллектив, то должен ли он составляться по формуле А,Б,С,D или по формуле А,А,В,К и почему по той или другой? Чем, наконец, определяются свойства педагогического коллектива? Военные очень хорошо знают, каков должен быть состав роты или какого-нибудь штаба, инженеры тоже прекрасно знают. Кто-то, где-то, почему-то решил, что на каждые десять воспитанников должен быть один воспитатель и что он должен якобы работать 30 часов в неделю...
По этим правилам в старой Куряжской коммуне на 400 детей было 40 воспитателей. Не только дети, но и они сами не знали, как друг друга зовут. И заведующий и дети не знали, что делать с этой толпой. Дети, впрочем, нашлись: они стали их просто обкрадывать. Некоторых обокрали по два-три раза. Воспитатели перебрались в город и стали приезжать только на дежурства с небольшим саквояжем, в котором подушка и мыло.
Чем были наполнены 30 часов работы этой толпы? Главная работа заседание педсовета, месткома, общее собрание. Главные вопросы: склока, отпуск, жалованье, перегрузка, компенсация, жалоба и опять склока.
А чем дальше должны быть наполнены эти 30 часов?
И при всей трудности жизни этих несчастных людей нужно признать, что ни 30, ни 130, ни 3, ни сколько угодно часов их работы никому не были нужны - ни детям, ни обществу. И может быть, три настоящих живых человека, может быть, даже без педагогической подготовки, хорошо оплаченных и охраненных от издевательств тех же самых детей, дали бы и детям, и обществу гораздо больше и при гораздо меньших затратах. Это проблема или не проблема?
Это не педагогическая проблема только в том случае, если сознательно закрыть глаза и не видеть, что такой коллектив 40 воспитателей вовсе не случайность, что он не единственный, что в лучшем случае наши воспитательские толпы надзирательствуют и кое-как занимаются в плохонькой школе, что ни подготовка, ни организуция педагогических коллективов, ни трудовые расчеты, ни рекомендуемая им методика, ни педагогическая литература, которую они читают, в самом существе и в своей логике не назначены для советского воспитания.
Проблема воспитателя у нас находится сейчас в таком положении, что ее можно характеризовать очень кратко: советского воспитательского коллектива у нас нет, мы не знаем, каким он должен быть, и мы не имеем никакого понятия, откуда он у нас возьмется и на чьей обязанноости лежит его спроектировать.
Труд, хозяйство, производство.
Это вторая из многих проблем.
Она, я надеюсь, станет ясной из следующего краткого рассказа о моем опыте.
ПРЕДИСЛОВИЕ К АЛЬБОМУ "НАШИ ЖИЗНИ - ГОРЬКОМУ - ГОРЬКОВЦЫ"
На общем собрании колонистов-горьковцев я спросил:
- Что мы подарим Алексею Максимовичу?
Было высказано много предложений, но все сразу остановились на предложении колониста Петра Дроздюка:
- Напишем всю нашу жизнь и подарим Алексею Максимовичу альбом с нашими биографиями.
Я также поддержал эту мысль. В самом деле, великому Горькому как писателю и человеку, может быть, всего приятнее будет иметь у себя небольшой человеческий документ - собрание биографий трехсот беспризорных. Мне казалось, что такой сборник будет иметь значение почти исключительно статистическое, поэтому, когда ребята стали подавать мне свои листики для печатания, я требовал от них больей обстоятельности в изложении фактов их жизни.
Но по мере того, как продолжалась моя работа по собиранию материалов, я начал понимать, что значение записок моих колонистов несколько иное. Часто как раз их непосредственность, забывчивость казались мне наиболее характерными. В немудрых строках я находил отражение их мироощущения, части целой философии, той философии, какая может и должна появиться в такой определенной группе, как беспризорные. И я ясно почувствовал, как между лохматыми, напряженно грамотными строчками пробивается настоящий запах нашей эпохи, очень сложный запах, изобразить который и для великих талантов не всегда будет под силу.
Когда я печатал сотую биографию, я понял, что я читаю самую потрясащую книгу, которую мне приходилось когда-нибудь читать. Это концентрированное детское горе, рассказанное такими простыми, такими безжалостными словами. В каждой строчке я чувствую, что эти рассказы не претендуют на то, чтобы вызвать у кого-нибудь жалость, не претендуют ни на какой эффект, это простой искренний рассказ маленького, брошенного в одиночестве человека, который уже привык не рассчитывать ни на какое сожаление, который привык только к враждебным стихиям и привык не смущаться в этом положении. В этом, конечно, страшная трагедия нашего времени, но эта трагедия заметна только для нас, для горьковцев здесь нет трагедии - для них это привычное отношение между ними и миром.
Для меня в этой трагедии, пожалуй, больше содержания, чем для кого-либо другого. Я в теченеие восьми лет должен был видеть не только безобразное горе выброшенных в канаву детей, но и безобразные духовные изломы у этих детей. Ограничиться сочувствием и жалостью к ним я не имел права. Я понял давно, что для их спасения я обязан быть с ними непреклонно требовательным, суровым и твердым. Я должен быть по отношению к их горю таким же философом, как они сами по отношению к себе.
В этом моя трагедия, и я ее особенно почувствовал, читая эти записки. И это должно быть трагедией всех нас, от нее мы уклониться не имеем права. А те, кто дает себе труд переживать только сладкую жалость и сахарное желание доставить этим детям приятное, те просто прикрывают свое ханжество этим обильным и поэтому дешевым для них детским горем.
Вот эту суровую тягостную мысль мне не стыдно сказать Вам, дорогой Алексей Максимович. Вы не из тех людей, которые в вату хотят спрятать человека, "чтобы он не кричал".
ПРИВЕТ ПИОНЕРАМ!
Трудно даже описать очарование вашего похода, пионеры! Мы, горьковцы, большие любители дисциплины и четкого шага, приятно были обрадованы вчера, когда ваши стройные ряды весело вливаясь в наши ворота. Как раз то, что мы любим: коллективны й марш, точная рамка дисциплины и в то же время радостный тон, веселый взлет воодушевления. Это наша советская и наша горьковская дисциплина. Мы уверены, что и в работе, и в борьбе это нужно для нашего будущего. Долой путаницу ходьбы и ротозейство! Да здравствует радостный и строгий пионерский поход! Зав. колонией им. М. Горького А. Макаренко
ПИСЬМО ЗАВЕДУЮЩЕМУ ГЛАВНЫМ УПРАВЛЕНИЕМ СОЦИАЛЬНОГО ВОСПИТАНИЯ НКП УССР
Глубокоуважаемый Василий Алексеевич!
Я очень благодарен Вам за внимание, которое Вы оказали мне, приехав в колонию 11 июля. Наша беседа помогла и мне окончательно выяснить то,что от меня требуется и как мне нужно поступить. Независимо от того, какие меры могут быть ко мне применены, я продолжаю быть уверенным в правильности моего варианта детской организации. Я считаю и теперь, что в колонии им. М.Горького настоящий советский соцвос, основными моментами которого являются:
1. Организация первичных коллективов по производственному принципу
(отряды, а не школьные группы)#1.
2. Самоуправление, основанное не только на выборности, но и на назначении. К этому приводит наличие серьезно-делового трудового процесса, в котором должны принять участие не только выборные представители интересов детей, но и более опытные колонисты-организаторы.
3. Это сложное выборно-назначенное самоуправление (назначенное не заведующим, а органом самоуправления) должно быть не надстройкой над фактическим управлением взрослых (как в Ахтырке#2), а действительным руководителем колонии, действующим по двум линиям: по линии действия коллективного органа и по линии действии в качестве уполномоченных этого органа отдельных организаторов-колонистов в первичном коллективе (командир).
4. Воспитание не только трудовых, но и организационных навыков, для чего все работы, не требующие специальной инструментальной квалификации, исполняются временными отрядами с временными командирами, меняющимися как можно чаще (система сводных отрядов).
5. Открытое признание права коллектива, как общего, так и первичного, на принуждение, а как последствие этого - существование института наказаний. Считаю вообще, что осуществление какой бы то ни было дисциплины при настоящем моральном состоянии общества невозможно без наказания.
6. Дисциплина, основанная на принуждении от имени коллектива, в то же время должна быть связана с уважением к воспитаннику и к его работе. Это уважение должно быть проявляемо на каждом шагу и заключаться не только в явлениях личной вежливости, но и в создании специальных форм внутриколлективных отношений (особые формы назначения на работу, отчета и контроля, специальные выражения доверия и полномочия).
7. Я считаю совершенно необходимыми организационные оформления эстетического порядка, подчеркивающие значение общеколлективных движений, то, что по отношению к колонии им. Горького почему-то называется военизацией (салют, знамена, оркестр).
8. В работе самоуправления и всего коллектива мы опираемся на комсомол, как это естественно вытекает из более взрослого среднего возраста. Политическое воспитание (именно воспитание, а не политическое образование) заключается в организации постоянных связей между колонией и окружающим миром. Эту связь можно представить в виде двух путей: связь с политическими организациями и деловая (коммерческо-производственная) связь с производственными, потребительными и распределительными организациями.
9. Воспитание классового чувства я представляю себе исключительно как результат приведенных выше начальных моментов. Жизнь детской коммуны, пропитанная действиями хозяина и рабочего и освещенная экономической связью с производственной жизнью республики, и является единственным путем к воспитанию сознательного члена рабочего общества.
10. Переходная ступень преданности своему коллективу не вредна, если коллектив не обособлен в своем успехе и в своей стройности. Выпяченная гордость "горьковцев" имеет нездоровый вид только потому, что по крепости своей организации колония не имела сколько-нибудь заметных конкурентов между другими колониями. Но уже появление коммуны им. Дзержинского, посторонней по тому же плану и живущей с горьковцами в постоянном дружном общении, много внесло интересного и нового в жизнь колонии. За полгода одних общеколлективных визитов было около десяти, кроме того, чисто деловая связь между колониями проявляется почти ежедневно. Наблюдение многих деталей этой связи приводит меня к глубокому убеждению, что все детские колонии могут переживать гордость своей организации на фоне общего развития. Я на это и рассчитывал в своем проекте "Трудового детского корпуса".
Все перечисленное составляет предмет моей педагогической веры. Я уверен, что в колонии им. Горького осуществлен настоящий советский соцвос. Не имею никаких оснований усомниться хотя бы в одной детали. И поэтому по совести не могу ничего изменить, не рискуя делом.
Все это заставляет меня просит Вас привести в исполнение Ваше решение снять меня с работы. Я понимаю, что в дальнейшем будет поставлен вопрос о снятии меня в коммуне им. Дзержинского, находящейся в таком же цветущем состоянии, как и колония им. Горького. Все же я предпочитаю скорее остаться без работы, чем отказаться от организационных находок, имеющих, по моему мнению, важное значение для советского воспитания.
В ПРАВЛЕНИЕ ТРУДКОММУНЫ ИМ. Ф. Э. ДЗЕРЖИНСКОГО
Прилагая при сем список коммунаров, подлежащих выпуску на производство, прошу правление не отказать в разрешении следущих вопросов:
1. В каком порядке производить выпуск коммунаров, пользоваться ли для этого общими учреждениями охраны детства и биржи труда, или же правлением будет установлен особый порядок.
2. В каком размере и из каких средств выдавать выпускаемым коммунарам выходное пособие, а также какую им оказывать помощь одеждой и постельными принадлежностями.
3. Как должно разрешить вопрос с квартирами в городе: будут ли наши коммунары пользоваться общежитиями окрОНО, или квартирнфй вопрос будет разрешен особым порядком.
4. В случае недостаточности первоначальных заработков, из каких сумм и в каком размере будет выдаваться дотация выпускникам.
5. Какой характер будет иметь вообще патронирование над выпускниками.
Прошу правление при разрешении означенных вопросов предоставить мне возможность дать дополнительные разьяснения.
Зав. коммуной А.Макаренко
СОКРАЩЕНИЕ РАСХОДОВ
Содержание одного воспитанника в коммуне им. Дзержинского сейчас обходится гораздо дороже, чем в любом детском учреждении округа. Средняя стоимость содержания одного ребенка в детских домах, имеющих 100 воспитанников, равняется по Харьковскому округу 400-450 рублей в год, между тем как содержание одного коммунара стоит в год до 600 рублей, считая все расходы по смете.
Правда, положение ребят в детских домах окрисполкома нужно признать просто плохим. Они не обеспечены ни столом, ни одеждой, ни учебой или культурной обстановкой. Отчасти эта бедность обьясняется плохим хозяйничаньем случайно подобранного и плохо оплачиваемого персонала; во-вторых, она определяется в очень заметной степени отсутствием дисциплины и порядка, когда много вещей просто портится или раскладывается. Большое значение имеет также и слишком педантичный порядок распределения средств по параграфам и статьям сметы, что не позволяет закупать предметы потребления в наиболее выгодной момент. Но все же основной причиной остается недостаточность ассигнований, слабость основного капитала.
Наиболее ходячим и совершенно неосновательным критерием, при помощи которого обыкновенно доказывается дороговизна содержания ребенка в детском доме, является ссылка на то, что содержание ребенка в семье гораздо дешевле, что во многих семьях весь заработок главы семьи составляет сумму, которую мы тратим на содержание одного коммунара. К сожалению, в нашей литературе нет ни одного исследования бюджета семьи, которое давало бы нам или кому-либо другому право утверждать, что содержание ребенка в семье действительно так экономно организовано.
Если рабочий получает только 50 рублей в месяц и имеет двух ребят, то, действительно, напрашивается вывод, что содержание одного ребенка в этой семье стоит только 12 рублей 50 коп. Это заключение, однако, нужно истолковать с двух сторон. Во-первых, количество благ, получаемых ребенком в семье, не может быть определено только величиной суммы, которую семья на него затрачивает. Кроме денежных расходов семья, т.е. по крайней мере отец и мать, работает дома, часто затрачивая на это очень большой труд. Труд матери обычно все время затрачивается в семье, и высчитать сейчас, как велика часть, приходящаяся на долю одного ребенка, почти невозможно. Во всяком случае, если бы можно было говорить об этом труде в денежном выражении, то пришлось бы прибавить к указанной стоимости содержания одного ребенка не меньше 10 рублей в месяц; эта цифра должна почитаться крайним миниумом. Точно так же нужно учесть и дополнительный труд отца, затрачиваемый на семью. Даже такой, казалось бы, пустяк, как покупка чего-либо из предметов потребления семьи, обеспечивается в ней исключительно дополнительным трудом родителей, между тем как в детской коммуне труд по покупке и доставке продуктов и предметов потребления вообще обязательно оплачивается в виде жалованья тому или другому служащему.
Что думает Иорданский и другие о коллективе воспитателей, мы не можем даже представить, потому что они видят перед собой только изможденное лицо подвижника-педагога. Тем ни менее Иорданский полагает, что работа всех этих припадочных добрых сердец приведет к чему-то толковому. Достижения выражаются тоже в таких терминах, что читать все это невозможно без слез:
"Эта работа даст нужный рассеянный без теней свет, ровно разливая его среди многих, пока еще обездоленных детей, тех детей, которые уже имеют право на счастье, на солнце, на радости жизни. Ровными волнами лучистое это тепло, расширяясь все дальше, действительно сделает их детьми солнца".
Товарищи, ну зачем же такие слова! Ну разве же можно такие вещи говорить десяткам тысяч наших воспитателей и учителей? Что они должны сделать под влиянием этой проповеди? Если они честные люди, им остается только одно: подать заявление об увольнении и искать мекста в кооперации. Между прочим, как бездоказательна подобная литература, так же могу быть бездоказателен и я и утверждать, что результаты будут иные. Рецептура доброго сердца только в некоторых случаях приведет к дейстивтельному подвигу, в большинстве же случаев она приведет к излюбленному нашему интеллигентному ханжеству.
Она, эта система, обязательно скоро, осложнится конкуренцией добрых сердец, гнусной борьбой за симпатии детей, за титул "наиболее любимого учителя". Физиономия сердца, на одной своей стороне добрая и любящая, вторую щеку свою сведет в судорогу злобы и зависти по отношению к коллеге, перещеголявшему всех в хитроумном своем педагогическом подвиге. А ведь у каждого педагога найдутся грешки и слабости, удобный фон для развенчивающей агитации.
И не будет никакого ровного рассеянного света у "детей солнца". Выйдут из них молодые старички с постоянной маской любви и добродетели на физиономии, лживые и хитрые эгоистики, привыкшие подрабатывать на выражении своих чувств и похвальных мыслей. Впрочем, это все к слову. Нет никакой надобности спорить с Н.Н.Иорданским.
Мы думаем о воспитании десятков миллионов наших детей. В этой огромной задаче нам нельзя строить свои планы в расчете на добрые сердца, энтузиазм и пр. В нашем распоряжении имеется и будет иметься только средний воспитатель, чтлен профессионального союза и кооператива, обладающий обычными человеческими чертами. (Я тоже возглашаю: воспитатель - тоже человек.) Между прочими его чертами я отличу такие: он обладает средними способностями, но интересуется наукой и литературой, политической работой. Впрочем, не прочь сразиться и в футбол или шахматы, пойти в театр, поесть мороженого, а если он мужчина, то выпить бутылку пива с приятелем.
Вступивши воспитателем в детский дом, он хочет честно работать, но получить большее вознаграждение и обязательно двухмесячный отпуск. К тому же она или она обязательно в кого-нибудь влюбится. Им захочется вечер провести вдвоем в парке или зимой в теплой комнате. Потом он женится, во всяком случае обзаведется женой или мужем, комодом, книжной полкой и буфетом, и наконец, собственным ребенком, который обязательно представляется ему несколько лучшим по сравнению со всеми прочими ребятами на земном шаре. Можно с некоторой долей вероятности допустить, что имеется не один такой хороший ребенок, а два или три, и каждому необходимо по установленной норме белье, капоры и ботинки. Все это перемежается с фактами работы, приносящей то удовлетворение, то разачарование, но одновременно и с фактами служебных неприятностей, внутриколлективных антипатий, товарищеских ужинов, лечения аппендицита, пломбированием зубов и переводами на лучшую службу...
Не ясно ли, наконец, что мы имеем право подойти к нашему делу, как к производству, и посмотреть на воспитателя, как на рабочего, которому вверяется деловая функция, ставится точная, пусть и трудная, но все же посильная задача, не требующая от него гипертрофии сердца или другого какого-нибудь не менее важного органа, не лишающая его возможности быть человеком, иметь свою личную жизнь и спокойную старость.
Мы имеем право так поставить вопрос, но мы и обязаны его так поставить. Если нам докажут, что воспитание возможно только в меру наших упований на реагирование личности педагога и на его преждевременную героическую кончину (потому что, какова же может быть длительность жизни воспитателя, по Иорданскому, кроме как максиум 35 лет), то нам остается махнуть рукой на воспитание, мы его не сможем организовать просто за недостатком личностей, желающих "влектися на заклание". Это во-первых. Во-вторых, мы деловым образом обязаны поставить вопрос еще и потому, что вокруг нас на каждом шагу видим детские дома и колонии, не только не наполненные сгорающими личностями и любимыми учителями, но, напротив, обслуживающиеся самыми средними людьми...
И в порядке естественного приспособления к процессу производства, к его реальным условиям, среди этих обыкновенных людей зарождаются организационные идеи, идут чисто производственные поиски, находятся стремления осмыслить и понять деловую сущность своей работы, найти ту рабочую установку, которая одновременно и позволит им делать порученное им дело, и не потребует от них самих нечеловеческого напряжения.
Нужно подчеркнуть, что эти поиски еще очень несовершенны, еще очень далеки от науки. Не находится ученый ум, который бы синтезировал опыт, дал ему систему и толчок для развития. Тем более велика трудность этих большей частью бессознательных начинаний, что рядом с ними стоит признанная педагогическая наука с горящими глазами и растрепанной шевелюрой, призывающая к чудесам. Так, как разрешается педагогическая проблема у Иорданского, мы не только не можем разрешать, но нам это, очевидно, и в голову не может прийти.
У нас проблема воспитателя выражается, конечно, в других формах. привезли в колонию револьверный станок. Квалифицированная воспитательница спрашивает:
- Привезли револьверный станок? А что, разве мы будем револьверы делать?
Да что там револьверный? Наши воспитатели не знают, что такое торговый дюйм, калькуляция, метчик, шкив, какая разница между болтом и гайкой. Воспитатели совершенно не разбираются в вопросах организации труда, они не знакомы с условиями стандартной работы, они не имеют вообще никаких мыслей и знаний, касающихся производства, им не знаком чертеж и рисунок, на готовальню они смотрят, как на набор зубоврачебных инструментов, они могут серьезно напасть на мальчика за то, что он неохотно работает в машинном отделении деревообделочной мастерской, но они совершенно неспособны себе представить, сколько требуется силы и напряжения, допустим, на долбежном станке. Они не видят никакой существенной воспитательной разницы между сапожной мастерской и слесарной, они не могут решить вопроса, нужно ли мальчику дуть меха в кузнице или для него это лишнее.
А между тем они все-таки воспитатели в детском рабочем коллективе. Пока ребята в мастерских, воспитателям ничего делать, в мастерские они и заходить боятся. А когда уставшие ребята к вечеру должны, казалос бы, отдохнуть, педагоги нападут на них в полном вооружении своей науки, и тут уже ребятам пощады нет. Кого уговорят, кого устыдят, кого придавят при помощи дисциплины, во всяком случае обязательно усадят на какое-нибудь заседание, а потом еще и обижаются:
- Наши ребята ничем не интересуются. Я им читаю о феодализме, а они спят, а когда кончила, так и сон прошел, все моментально в саду.
Воспитатели кое-что понимают в организации кружков, но специальных знаний о клубной работе среди детей у них нет при самой высокой квалификации. Наш иновец#6 если и может организовать кружок, то обязательно или литературный, или драматический, да и в литературном кружке не знает толком, какую литературу нужно предложить ребятам.
Ребята хватаются за приключенческую, а воспитатель, воспитанный на лучших традициях, сует им Тургенева.
Правильно это или неправильно, проблема это или не проблема? А если не проблема, то что?
Вечером собирается оркестр. Кое-кто из ребят танцует вальс. И опять педагогическая проблема: можно вальс танцевать или нельзя. А если нельзя, то запретить будет педагогично или непедагогично?
Так и вертится воспитатель среди множества различных проблем. Неудивительно, что очень скоро огромное большинство воспитателей опускаются на обыкновенное и не очень храброе надзирательство. Скучно ходить по коридорам и мешать ребятам заниматься своими делами, а при возможности постарается удрать с дежурства, вот до какого падения сплошь и рядом опускается педагогическая деятельность. Неужели и это не педагогическая проблема?
Но вот проблема - не отдельный воспитатель, а воспитательский коллектив. Советское воспитание может быть делом только коллектива воспитателей. Отдельный воспитатель не имеет права ни на какую политику и ни на какую методику в детском доме. Между прочим, он не имеет права ни на какую любовь к себе лично со стороны воспитанников, если это не входит в план всего педагогического коллектива.
Но что мы знаем о педагогическом коллективе? Сказано ли о нем хоть одно слово? Если нужно составить педагогический коллектив, то должен ли он составляться по формуле А,Б,С,D или по формуле А,А,В,К и почему по той или другой? Чем, наконец, определяются свойства педагогического коллектива? Военные очень хорошо знают, каков должен быть состав роты или какого-нибудь штаба, инженеры тоже прекрасно знают. Кто-то, где-то, почему-то решил, что на каждые десять воспитанников должен быть один воспитатель и что он должен якобы работать 30 часов в неделю...
По этим правилам в старой Куряжской коммуне на 400 детей было 40 воспитателей. Не только дети, но и они сами не знали, как друг друга зовут. И заведующий и дети не знали, что делать с этой толпой. Дети, впрочем, нашлись: они стали их просто обкрадывать. Некоторых обокрали по два-три раза. Воспитатели перебрались в город и стали приезжать только на дежурства с небольшим саквояжем, в котором подушка и мыло.
Чем были наполнены 30 часов работы этой толпы? Главная работа заседание педсовета, месткома, общее собрание. Главные вопросы: склока, отпуск, жалованье, перегрузка, компенсация, жалоба и опять склока.
А чем дальше должны быть наполнены эти 30 часов?
И при всей трудности жизни этих несчастных людей нужно признать, что ни 30, ни 130, ни 3, ни сколько угодно часов их работы никому не были нужны - ни детям, ни обществу. И может быть, три настоящих живых человека, может быть, даже без педагогической подготовки, хорошо оплаченных и охраненных от издевательств тех же самых детей, дали бы и детям, и обществу гораздо больше и при гораздо меньших затратах. Это проблема или не проблема?
Это не педагогическая проблема только в том случае, если сознательно закрыть глаза и не видеть, что такой коллектив 40 воспитателей вовсе не случайность, что он не единственный, что в лучшем случае наши воспитательские толпы надзирательствуют и кое-как занимаются в плохонькой школе, что ни подготовка, ни организуция педагогических коллективов, ни трудовые расчеты, ни рекомендуемая им методика, ни педагогическая литература, которую они читают, в самом существе и в своей логике не назначены для советского воспитания.
Проблема воспитателя у нас находится сейчас в таком положении, что ее можно характеризовать очень кратко: советского воспитательского коллектива у нас нет, мы не знаем, каким он должен быть, и мы не имеем никакого понятия, откуда он у нас возьмется и на чьей обязанноости лежит его спроектировать.
Труд, хозяйство, производство.
Это вторая из многих проблем.
Она, я надеюсь, станет ясной из следующего краткого рассказа о моем опыте.
ПРЕДИСЛОВИЕ К АЛЬБОМУ "НАШИ ЖИЗНИ - ГОРЬКОМУ - ГОРЬКОВЦЫ"
На общем собрании колонистов-горьковцев я спросил:
- Что мы подарим Алексею Максимовичу?
Было высказано много предложений, но все сразу остановились на предложении колониста Петра Дроздюка:
- Напишем всю нашу жизнь и подарим Алексею Максимовичу альбом с нашими биографиями.
Я также поддержал эту мысль. В самом деле, великому Горькому как писателю и человеку, может быть, всего приятнее будет иметь у себя небольшой человеческий документ - собрание биографий трехсот беспризорных. Мне казалось, что такой сборник будет иметь значение почти исключительно статистическое, поэтому, когда ребята стали подавать мне свои листики для печатания, я требовал от них больей обстоятельности в изложении фактов их жизни.
Но по мере того, как продолжалась моя работа по собиранию материалов, я начал понимать, что значение записок моих колонистов несколько иное. Часто как раз их непосредственность, забывчивость казались мне наиболее характерными. В немудрых строках я находил отражение их мироощущения, части целой философии, той философии, какая может и должна появиться в такой определенной группе, как беспризорные. И я ясно почувствовал, как между лохматыми, напряженно грамотными строчками пробивается настоящий запах нашей эпохи, очень сложный запах, изобразить который и для великих талантов не всегда будет под силу.
Когда я печатал сотую биографию, я понял, что я читаю самую потрясащую книгу, которую мне приходилось когда-нибудь читать. Это концентрированное детское горе, рассказанное такими простыми, такими безжалостными словами. В каждой строчке я чувствую, что эти рассказы не претендуют на то, чтобы вызвать у кого-нибудь жалость, не претендуют ни на какой эффект, это простой искренний рассказ маленького, брошенного в одиночестве человека, который уже привык не рассчитывать ни на какое сожаление, который привык только к враждебным стихиям и привык не смущаться в этом положении. В этом, конечно, страшная трагедия нашего времени, но эта трагедия заметна только для нас, для горьковцев здесь нет трагедии - для них это привычное отношение между ними и миром.
Для меня в этой трагедии, пожалуй, больше содержания, чем для кого-либо другого. Я в теченеие восьми лет должен был видеть не только безобразное горе выброшенных в канаву детей, но и безобразные духовные изломы у этих детей. Ограничиться сочувствием и жалостью к ним я не имел права. Я понял давно, что для их спасения я обязан быть с ними непреклонно требовательным, суровым и твердым. Я должен быть по отношению к их горю таким же философом, как они сами по отношению к себе.
В этом моя трагедия, и я ее особенно почувствовал, читая эти записки. И это должно быть трагедией всех нас, от нее мы уклониться не имеем права. А те, кто дает себе труд переживать только сладкую жалость и сахарное желание доставить этим детям приятное, те просто прикрывают свое ханжество этим обильным и поэтому дешевым для них детским горем.
Вот эту суровую тягостную мысль мне не стыдно сказать Вам, дорогой Алексей Максимович. Вы не из тех людей, которые в вату хотят спрятать человека, "чтобы он не кричал".
ПРИВЕТ ПИОНЕРАМ!
Трудно даже описать очарование вашего похода, пионеры! Мы, горьковцы, большие любители дисциплины и четкого шага, приятно были обрадованы вчера, когда ваши стройные ряды весело вливаясь в наши ворота. Как раз то, что мы любим: коллективны й марш, точная рамка дисциплины и в то же время радостный тон, веселый взлет воодушевления. Это наша советская и наша горьковская дисциплина. Мы уверены, что и в работе, и в борьбе это нужно для нашего будущего. Долой путаницу ходьбы и ротозейство! Да здравствует радостный и строгий пионерский поход! Зав. колонией им. М. Горького А. Макаренко
ПИСЬМО ЗАВЕДУЮЩЕМУ ГЛАВНЫМ УПРАВЛЕНИЕМ СОЦИАЛЬНОГО ВОСПИТАНИЯ НКП УССР
Глубокоуважаемый Василий Алексеевич!
Я очень благодарен Вам за внимание, которое Вы оказали мне, приехав в колонию 11 июля. Наша беседа помогла и мне окончательно выяснить то,что от меня требуется и как мне нужно поступить. Независимо от того, какие меры могут быть ко мне применены, я продолжаю быть уверенным в правильности моего варианта детской организации. Я считаю и теперь, что в колонии им. М.Горького настоящий советский соцвос, основными моментами которого являются:
1. Организация первичных коллективов по производственному принципу
(отряды, а не школьные группы)#1.
2. Самоуправление, основанное не только на выборности, но и на назначении. К этому приводит наличие серьезно-делового трудового процесса, в котором должны принять участие не только выборные представители интересов детей, но и более опытные колонисты-организаторы.
3. Это сложное выборно-назначенное самоуправление (назначенное не заведующим, а органом самоуправления) должно быть не надстройкой над фактическим управлением взрослых (как в Ахтырке#2), а действительным руководителем колонии, действующим по двум линиям: по линии действия коллективного органа и по линии действии в качестве уполномоченных этого органа отдельных организаторов-колонистов в первичном коллективе (командир).
4. Воспитание не только трудовых, но и организационных навыков, для чего все работы, не требующие специальной инструментальной квалификации, исполняются временными отрядами с временными командирами, меняющимися как можно чаще (система сводных отрядов).
5. Открытое признание права коллектива, как общего, так и первичного, на принуждение, а как последствие этого - существование института наказаний. Считаю вообще, что осуществление какой бы то ни было дисциплины при настоящем моральном состоянии общества невозможно без наказания.
6. Дисциплина, основанная на принуждении от имени коллектива, в то же время должна быть связана с уважением к воспитаннику и к его работе. Это уважение должно быть проявляемо на каждом шагу и заключаться не только в явлениях личной вежливости, но и в создании специальных форм внутриколлективных отношений (особые формы назначения на работу, отчета и контроля, специальные выражения доверия и полномочия).
7. Я считаю совершенно необходимыми организационные оформления эстетического порядка, подчеркивающие значение общеколлективных движений, то, что по отношению к колонии им. Горького почему-то называется военизацией (салют, знамена, оркестр).
8. В работе самоуправления и всего коллектива мы опираемся на комсомол, как это естественно вытекает из более взрослого среднего возраста. Политическое воспитание (именно воспитание, а не политическое образование) заключается в организации постоянных связей между колонией и окружающим миром. Эту связь можно представить в виде двух путей: связь с политическими организациями и деловая (коммерческо-производственная) связь с производственными, потребительными и распределительными организациями.
9. Воспитание классового чувства я представляю себе исключительно как результат приведенных выше начальных моментов. Жизнь детской коммуны, пропитанная действиями хозяина и рабочего и освещенная экономической связью с производственной жизнью республики, и является единственным путем к воспитанию сознательного члена рабочего общества.
10. Переходная ступень преданности своему коллективу не вредна, если коллектив не обособлен в своем успехе и в своей стройности. Выпяченная гордость "горьковцев" имеет нездоровый вид только потому, что по крепости своей организации колония не имела сколько-нибудь заметных конкурентов между другими колониями. Но уже появление коммуны им. Дзержинского, посторонней по тому же плану и живущей с горьковцами в постоянном дружном общении, много внесло интересного и нового в жизнь колонии. За полгода одних общеколлективных визитов было около десяти, кроме того, чисто деловая связь между колониями проявляется почти ежедневно. Наблюдение многих деталей этой связи приводит меня к глубокому убеждению, что все детские колонии могут переживать гордость своей организации на фоне общего развития. Я на это и рассчитывал в своем проекте "Трудового детского корпуса".
Все перечисленное составляет предмет моей педагогической веры. Я уверен, что в колонии им. Горького осуществлен настоящий советский соцвос. Не имею никаких оснований усомниться хотя бы в одной детали. И поэтому по совести не могу ничего изменить, не рискуя делом.
Все это заставляет меня просит Вас привести в исполнение Ваше решение снять меня с работы. Я понимаю, что в дальнейшем будет поставлен вопрос о снятии меня в коммуне им. Дзержинского, находящейся в таком же цветущем состоянии, как и колония им. Горького. Все же я предпочитаю скорее остаться без работы, чем отказаться от организационных находок, имеющих, по моему мнению, важное значение для советского воспитания.
В ПРАВЛЕНИЕ ТРУДКОММУНЫ ИМ. Ф. Э. ДЗЕРЖИНСКОГО
Прилагая при сем список коммунаров, подлежащих выпуску на производство, прошу правление не отказать в разрешении следущих вопросов:
1. В каком порядке производить выпуск коммунаров, пользоваться ли для этого общими учреждениями охраны детства и биржи труда, или же правлением будет установлен особый порядок.
2. В каком размере и из каких средств выдавать выпускаемым коммунарам выходное пособие, а также какую им оказывать помощь одеждой и постельными принадлежностями.
3. Как должно разрешить вопрос с квартирами в городе: будут ли наши коммунары пользоваться общежитиями окрОНО, или квартирнфй вопрос будет разрешен особым порядком.
4. В случае недостаточности первоначальных заработков, из каких сумм и в каком размере будет выдаваться дотация выпускникам.
5. Какой характер будет иметь вообще патронирование над выпускниками.
Прошу правление при разрешении означенных вопросов предоставить мне возможность дать дополнительные разьяснения.
Зав. коммуной А.Макаренко
СОКРАЩЕНИЕ РАСХОДОВ
Содержание одного воспитанника в коммуне им. Дзержинского сейчас обходится гораздо дороже, чем в любом детском учреждении округа. Средняя стоимость содержания одного ребенка в детских домах, имеющих 100 воспитанников, равняется по Харьковскому округу 400-450 рублей в год, между тем как содержание одного коммунара стоит в год до 600 рублей, считая все расходы по смете.
Правда, положение ребят в детских домах окрисполкома нужно признать просто плохим. Они не обеспечены ни столом, ни одеждой, ни учебой или культурной обстановкой. Отчасти эта бедность обьясняется плохим хозяйничаньем случайно подобранного и плохо оплачиваемого персонала; во-вторых, она определяется в очень заметной степени отсутствием дисциплины и порядка, когда много вещей просто портится или раскладывается. Большое значение имеет также и слишком педантичный порядок распределения средств по параграфам и статьям сметы, что не позволяет закупать предметы потребления в наиболее выгодной момент. Но все же основной причиной остается недостаточность ассигнований, слабость основного капитала.
Наиболее ходячим и совершенно неосновательным критерием, при помощи которого обыкновенно доказывается дороговизна содержания ребенка в детском доме, является ссылка на то, что содержание ребенка в семье гораздо дешевле, что во многих семьях весь заработок главы семьи составляет сумму, которую мы тратим на содержание одного коммунара. К сожалению, в нашей литературе нет ни одного исследования бюджета семьи, которое давало бы нам или кому-либо другому право утверждать, что содержание ребенка в семье действительно так экономно организовано.
Если рабочий получает только 50 рублей в месяц и имеет двух ребят, то, действительно, напрашивается вывод, что содержание одного ребенка в этой семье стоит только 12 рублей 50 коп. Это заключение, однако, нужно истолковать с двух сторон. Во-первых, количество благ, получаемых ребенком в семье, не может быть определено только величиной суммы, которую семья на него затрачивает. Кроме денежных расходов семья, т.е. по крайней мере отец и мать, работает дома, часто затрачивая на это очень большой труд. Труд матери обычно все время затрачивается в семье, и высчитать сейчас, как велика часть, приходящаяся на долю одного ребенка, почти невозможно. Во всяком случае, если бы можно было говорить об этом труде в денежном выражении, то пришлось бы прибавить к указанной стоимости содержания одного ребенка не меньше 10 рублей в месяц; эта цифра должна почитаться крайним миниумом. Точно так же нужно учесть и дополнительный труд отца, затрачиваемый на семью. Даже такой, казалось бы, пустяк, как покупка чего-либо из предметов потребления семьи, обеспечивается в ней исключительно дополнительным трудом родителей, между тем как в детской коммуне труд по покупке и доставке продуктов и предметов потребления вообще обязательно оплачивается в виде жалованья тому или другому служащему.