Страница:
Но вне колонии мы не в состоянии бороться с общей бестактностью. Представьте себе: у нас праздник, мы встречаем гостей, мы радостны, оживленны, мы украшаем гостей колосьями и цветами, показываем свою работу, хозяйство, демонстрируем свое улыбающееся здоровье и гордо задираем носы, когда выносят наше "наркомпросовское" знамя#8. Гости приветствуют нас речами. Такими:
"Вот видите. Вы совершали преступления и не знали труда. А теперь вы исправляетесь и обещаете..."
А был и такой случай:
- Бандиты на вас не нападают?
- Нет, не нападают.
- Хе-хе! Бандиты своих не трогают?
Я не умею описать ту трагическую картину, которая после таких речей и разговоров наступает. Видим ее только мы, воспитатели. Суровая сдержанность, крепкое задумчивое молчание надолго. Никто из колонистов не будет делиться с другим своим оскорблением, но до вечера Вы не услышите смеха, а обычно у нас половина слов произносится с улыбкой.
Мы с большим трудом сбросили с себя официальное название "Колония для несовершеннолетних правонарушителей"#9. Но сбросили для себя только. Иногда хорошие люди пишут о нас статьи в газетах и журналах, статьи хвалебные, но их приходится прятать от хлопцев, потому что начинаются они так (по украински): "Вчора в колонii малолiтнiх злочинцiв..."
Даже не правонарушителей, а "злочинцiв". Убийц и мошеников, когда они сидят в тюрьме, называют "заключенными", т.е. определяют их внешнее положение, а детей почему-то "правонарушителями", т.е. пытаются определить их сущность.
Мы поэтому особенно крепко привязываемся к обыкновенным людям, которые к нам относятся, как к обыкновенным людям, которые просто разговаривают с нами, не опасаясь за свой карман. И с особенной злостью мы находим утерянные кошельки и забытые портфели и галантно вручаем владельцам...
Я сам не понимаю хорошо, почему в представлении наших хлопцев Ваше шефское имя является самым убедительным и неотразимым аргументом против смешивания нас с "преступниками", но это так. Отрывок из недавней речи:
- ...Вы ничего не понимаете, товарищ. Если вы ехали в колонию малолетних преступников, то значит, не туда попали. Здесь колония Максима Горького.
Ваше имя и Ваша личность для всех нас лучшее доказательство, что мы тоже люди. В день Вашего рождения у нас серьезно ставится девиз "Каждый колонист должен доказать, что он достоин носить имя Горького". А теперь, когда мы почувствовали Вас не только как символ, а как живую личность, когда мы все держали в руках лист, который держали и Вы, и когда мы услышали Ваши слова, обращенные к нам, о свободной и счастливой жизни, нам сам черт не брат. Ваше шефство для нас большое счастье, и много, очень много сделано нашими воспитателями только благодаря Вам. Сейчас серьезно ставится вопрос о переводе колонии в новое имение с 1000 дысятин и об увеличении ее населения до 1000 детей. Мы ставим единственное условие, чтобы колония осталась горьковской.
Простите, что так много написал.
Отчета печатного у нас нет. Вместо него посылаю вам книжку Маро#10. В ней на с. 61-77 описание колонии, правда, немного устаревшее. В конце августа празднуем 5-летний юбилей, и готовим юбилейный сборник. Тогда Вам пришлем. На днях вышлю Вам большие снимки, а пока посылаю несколько последних любительских.
Теперь мы будем писать Вам часто. За подарок (книги) благодарим Вас крепко, но Вам не нужно думать ни о какой материальной помощи. Вы для нас дороги и страшно "полезны" только тем, что живете на свете. Хлопцы просили у Вас портрет. У нас действительно нет хорошего портрета и достать негде есть только маленькие. Большой я сам нарисовал углем по репинскому портрету. Сейчас снимаем копию с портрета в "Огоньке". Но у Вас тоже большого портрета нет.
Если Вы будете в России, Вы когда-нибудь подарите нам знамя. Может быть, Вы не соласитесь со мной, что это будет страшно хорошо. И "полезно". Простите за шутку.
Хлопцы заваливают мой стол своими письмами. И спрашивают: "А это ничего, что мы так написали?" После этого можно еще пять лет поработать в колонии. 1925 г. август А.Макаренко
--------
Дорогой А.С.,
я очень тронут письмами колонистови, вот, отвечаю им, как умею. В самом деле, жалко будет если эти парни, выйдя за пределы колонии, одиноко разбредутся кто куда и каждый снова начнется бороться за жизнь один на один с нею.
Ваше письмо привело меня в восхищение и тоном его и содержанием. То, что Вы сказали о "деликатности" в отношении к колонистам, и безусловно правильно и превосходно. Это - действительно система перевоспитания, и лишь такой она может и должна быть всегда, а в наши дни - особенно. Прочь вчерашний день с его грязью и духовной нищетой. Пусть его помнят историки, но не нужен детям, им он вреден.
Сейчас я не могу писать больше, у меня сидит куча иностранцев, неловко заставлять их ждать. А вам хочется ответить хоть и немного, но сейчас же, чтобы выразить Вам искреннейшее мое уважение за Ваш умный, прекрасный труд.
Крепко жму вашу руку.
17.8.-25 М. Горький
Полтава,
колония им. М. Горького,
8 сентября 1925 г.
Дорогой Алексей Максимович!
Я опять пересылаю целую кучу писем. Они во всех отношениях неудачны, наши хлопцы не умеют в письме выразить то, что они чувствуют, да это ведь часто и наши взрослые не умеют. К тому же вся наша верхушка в числе 19 человек уехала на рабфаки.
А чувствуем мы много. Ва8ши письма делают у нас чудеса, во всяком случае, делают работу нескольких воспитателей. Проститеза такой "рабочий" взгляд на Вас, но ведь Вы сами этого хотели. Нужно быть художником, чтобы изобразить наши настроения после Ваших писем. С внешней стороны как будто нечего протоколировать. Сидит за столом председатель и возглашает: "Слушается предложение Максима Горького!" А в это время зал никак не может настроиться на деловой лад. Глаза у всех прыгают, чувства тоже прыгают, и все это хочет допрыгнуть до Вашего портрета и что-нибудь сделать такое... Ночью в куренях мечтают о том, как будут Вас встречать, когда Вы приедете, какую Вам дадут комнату, чем будут кормить. Наши хлопцы ведь всегда были одиноки: отцы, матери, дедушки, бабушки - все это растеряно давно, мало кто помнит о них. А любовь у них требует выхода, и вот теперь неожиданное и великое счастье - можно любить Вас. Раньше у нас был шеф великий писатель Максим Горький, ведь из хлопцев больше половины не могли Вас ощущать как писателя. А теперь у них шеф живой человек, великий тоже, но не писатель, а человек, большой и расточительно ласковый по отношению к нам, на зло всем миллиционерам, которые нас "тыряли" по участкам и угророзыскам.
"Общество взаимопощи колонистов-горьковцев" обещает сделаться чем-то в высшей степени интересным. Спецаильная комиссия заканчивает устав, который после приянтия его общим собранием будет Вам прислан на утверждение. Вы подняли вопрос самый важный в нашем быту. Наверное будущее, полное неизвестности и новых страданий, основательно портит наши теперешние дни. Патронирование выпускников налаживается с трудом, в особенности в таком захолустье, как Полтава.
Хлопцы писали Вам под впечатлением юбилейного праздника, но едва ли из писем Вы этот праздник представите себе#11. Нас чествовали как следует. Были гости из Харькова. 8 сотрудников, работающих в колонии с самого начала, Полтавский горисполком наделил подарками. Наркомпрос мне дал звание "красного героя труда", а Полтава командирует меня в "научную" командировку в Москву и Ленинград на два месяца, на какое дело ассигновали 200 рублей. К сожалению, едва ли я этой командировкой воспользуюсь: не умею осторожно тратить деньги, а поэтому мне не хватит, самое же главное, не сумею на такое долгое время бросить колонию - за пять лет я не оставлял ее больше, как на 2-3 дня. Сейчас же у нас обычный кризис. Старики колонисты ушли учиться, а на их место присылают новых. Переварить два десятка совершенно разболтавшихся, разленившихся, диких хлопцев трудно. По опыту я знаю, что нужно не меньше 4 месяцев, чтобы увидеть на их лицах первую открытую человеческую улыбку доверия и симпатии. В особенности трудно с новыми девочками. Переживание всякие ужасы, вступившие на путь проституции, озлобленные, вульгарные, они очень нескоро начинают нас радовать. С ними не с чего начать, у них нет совсем уважения к себе и нет никаких надежд.
По закону в колониях, подобных нашей, запрещено совместное воспитание. Я добился давно, чтобы прислали девочек в качестве опыта и теперь именно совместное воспитание много мне помогает. В настоящее время я вожусь с 17-летней девочкой Крахмаловой. На ее глазах, когда ей было 11 лет, ее мать убили, облили керосином и сожгли. Крахмалова после того перебывала во многих притонах, тюрьмах и колониях, отовсюду бежала, везде обкрадывала. У этой девочки прелестное лицо, невинное и серьезное, но взгляд жесткий и какой-то остановившийся. Она у нас живет с месяц, послушна и вежлива; но я не знаю, с какой стороны к ней подойти. На авось, просто по чутью, я просил воспитателей не обращать на нее никакого внимания, держать строго деловой и вежливый тон, чуждый лишних слов и сантиментов. Только к концу месяца я наконец поймал первый ее внимательный взгляд, в котором жажда тепла смешана с гордой осторожностью. В этот именно момент я дал ей ключ от своей комнаты и поручил принести портфель, но... она отказалась от ключа и убежала, а теперь смотрит еще более внимательно, но страшно угрюмо и дико... Жду чего угодно.
Простите, что я разболтался. Вы теперь страшно заняты, мы это знаем по Вашему письму акад. Ольденбургу#12, а мы надоедаем Вам своими письмами и своими буднями. Все мы очень хорошо знаем, что поступаем эгоистично, но ничего с собой поделать не можем. Мы эгоистичны, как дети, а Вы такой родной и наш "собственный". Один из наших пацанов так и говорит:
- Когда Горький приедет, так он уже у нас будет жить?
А другой отвечает:
- Вот, если он приедет, так такое будет! Он никуда и не захочет ехать. Он тогда уже будет совсем нашим.
Посылаю Вам снимки нашего юбилея. Получили ли Вы посылку со снимками и книжкой?
Не чересчур ли мы надоедаем Вам? Если будете нам писать, то одну-две строчки, не обращайте внимания на наши аппетиты.
Будьте здоровы и радостны.
Полтава, А.Макаренко
почт. ящ. N 43
--------
А.Макаренко
Получил письма колонистов и Ваше, очень радуюсь тому, что отношения между мною и колонией принимают правильный характер. Я прошу и Вас, и колонистов писать мне всякий раз, когда это окажется желаемым, а тем более - нужным.
Я послал колонии снимки Неаполя и Сорренто, получили Вы их? И написал в Москву, чтоб колонии выслали все мои книги.
Мне хотелось бы, чтоб осенними вечерами колонисты прочитали мое "Детство", из него они увидят, что я совсем такой же человек, каковы они, только с юности умел быть настойчивым в моем желании учиться и не боялся никакого труда. Веровал, что действительно: "учение и труд все перетрут".
Очень обрадован тем, что мой совет устроить общество взаимопощи понравился Вам и колонистам. Надо бы обратить особенное внимание на помощь тем из них, которые пошли в рабфаки, - рабфаковцам живется особенно трудно, не так ли?
Скажите колонистам, приславшим мне письма, что я сердечно благодарю их, но ответить им сейчас же не имею возможности, очень занят. Желаю им всего доброго и бодрости духа. Вам - тоже.
Будьте здоровы.
19.9.25 М. Горький
Полтава, колония им. М. Горького
24 ноября 1925 г.
Дорогой Алексей Максимович!
Я надеюсь, что Вы не будете на меня сердиться за то, что я на время прекратил поток наших писем к Вам. Мы черсчур злопоутребляли Вашим расположением к нам и, вне всякого сомнения, много отнимали у Вас дорого времени. Хлопцы немного дулись на меня за то, что я решительно запротестовал против целых ворохов бумаги, которые они опять наладили в Сорренто. Я считаю, что только изредка мы имеем право беспокоить Вас, и то должны чувствовать угрызения совести. В колонии сейчас хорошо. Наша злоба дня - переезд в Запорожье. Уже давно мы хлопотали о переводе нашей колонии на какой-нибудь простор. В этом вопросе не только хозяйственное устремление. По моему мнению, наше ...
[skip - см. ниже]
... воспитании и о его планах никто у нас серьезно не беспокоился... [ZT. ниже пара-другая абзацев правлены по Хиллигу]
Переписка А.С. Макаренко с М. Горьким. Под ред. Г. Хиллига. Марбург 1990. Мак - Горькому 25.11.1925.
.. По моему мнению, наше советское воспитание так, как оно определяется в нашей литературе, и в особенности, как оно сформировалось на практике, не представляет ничего ни революционного, ни советского, ни просто даже разумного. Мы оказались без определенной системы, без строгой линии, а самое главное, без какого бы то ни было воспитания. Hаши педагоги просто не знают, что они должны делать, как держать себя, а наши воспитанники просто живут в наших детских домах, т.е. едят, спят, кое-как убирают после себя. Картина очень печальная. В Управлениях люди зарылись в чисто материальные планы, в статистику и отчеты, а на фронте кое-как волынят, чтобы благополучно провести день до вечера без скандалов. Hельзя никого винить в этом. Мы перекроили нашу жизнь по новым выкройкам, которые давно были заготовлены, а о воспитании и о его планах никто у нас серьезно не беспокоился. Сейчас у нас вместо воспитательной системы только и есть, что несколько лозунгов, безответственно брошенных в начале революции. К этим лозунгам давно уже _пристроились_ несколько десятков бесталанных людей, а то и просто спекулянтов, которые вот уже несколько лет размазывают словесную кашу в книгах, речах и брошюрах и непосвященному смертному представляются учеными. Hа деле из этой словесной каши нельзя воспользоваться ни одной строчкой (буквально, без преувеличения ни одной). Гастев (из Института Труда в Москве) называет всю педагогику "собранием предрассудков". Он, вероятно, даже не подозревает, насколько он прав.
Hаш коллектив, разумеется, не скоро мог решиться заговорить о ревизии нашего соцвоса, но на деле уже с 20-го года мы конструировали свою линию, конструировали исключительно в опытном плане без предварительно принятых догматов. Результаты оказались более удовлетворительными, чем мы ожидали, и в то же время совершенно неожиданными. В Харьковском институте Hародного Образования, где наш опыт особенно пристально рассматривался, есть группа наших противников, которая меня иначе не называет, как "атаманом шайки".
Тем не менее я решился настаивать на правильности нашего пути
и представил в Наркомпрос проект. Главной его мыслью является утверждение, что воспитание должно быть организовано как массовое производство, в огромных коллективах, хозяйственно ответственных и самостоятельных, в то же время конструированных без всякой романтики и предвзятых догматов, а прежде всего по теории здравого смысла. Мой проект был поддержан фактическим успехом нашей колонии и бросающейся в глаза спаянностью всей нашей общины. Так или иначе, а к настоящему дню мы уже имеем постановление о преобразовании нашей колонии в центральную для Украины. Предлагают нам имение Попова в 30 верстах от Александровска. В имении 1 200 десятин пахотной, какой-то прекрасный дом - замок. Имение сейчас занято коммуной "Незаможник", но коммуна страшно задолжалась, дом развален, в итоге мы принимаем наследство чаеторговца. В субботу выезжает наша комиссия для осмотра имения. Вы не можете себе представить, какой у нас подъем. Хлопцы на собраниях встречают меня аплодисментами. Интересно: нам было представлено на выбор: имение либо Попова, либо князя Голицына под Харьковом (500 десят.). Голицынское вполне исправно. Голосование общего собрания дало за Запорожье 111 голосов, за Голицына 27. Мотивы такие: дальше от центра, больше земли, близко Днепр.
Дело поднимаем трудное. Я не сентиментальный человек, но меня до слез трогает моя шайка. Казалось, чего бы нужно. Четыре года мы восстанавливали руины здесь. Наполовину зимой ходили босые и раздетые. Теперь у нас все в порядке, чистота и уют, свое электричество и даже прибыль - 120 английских свиней и прочее. А вот все же бросают это и едут на новые места в разваленный дворец, в опустошенную степь.
Но зато 1200 десятин. Какой там размах будет, дорогой Алексей Максимович! Хлопцы знают, что будет трудно. Для того чтобы обработать 1200 десятин с нашими 120 хлопцами, нужны тракторы, сноповязалки, паровые гарнитуры, много всего прочего. Дворец стоит без окон и дверей (незаможники жили в конюшне). Один посев будет стоить больше 10000 рублей. Наркомпрос, конечно, нам денег не даст, какой ему смысл давать, да и нет их у него в таком количестве. Единственный выход - кредитная операция и труд. Значит, нам в первые годы предстоят солидные лишения, и хлопцы об этом хорошо знают. И все же они как будто начинены ракетами и выстрелами и нас, "педагогов", увлекают за собой.
Простите, что пишу о таких вещах, которые, может быть, только для нас интересны, но так хочется, чтобы и Вы представили наши радости и поняли нас. Ведь для нас так важно, страшно важно, что на месте вольницы запорожской мы поставим флаг с Вашим именем. У нас уже и сейчас решено, что мы будем хлопотать о переименовании ст. Попово в станцию "Колония им. М.Горького".
Занимаемся усиленно и довольно интересно. Рабфаковцы все идут хорошо. Спасибо, что Вы беспокоитесь о них. Мы им помогаем деньгами и вещами. Живут они хорошо. Писали нам о том, что писали Вам.
Желаю Вам здоровья и хорошего настроения.
А.Макаренко
Колония им. Горького.
10 февраля 1926 г.
Дорогой Алексей Максимович!
Вы меня так расхвалили в Вашем письме от 13 декабря, что я постеснялся даже покзаать письмо Ваше хлопцам, сказал им только, что Вы переехали в Неаполь, что Вы нездоровы и что Вы передаете им привет. От частых и обильных писем я продолжаю хлопцев удерживать. Сейчас у нас такой порядок, что письма к Вам будут посылаться только по постановлению совета командиров. Иногда мне кажется, что когда Вы получаете наши листы, то должны хвататься за голову, а потом принимать валерьянку. У Вас такая большая напряженная работа, Вам так мешают всякие посетители, а тут вдруг почтальон приносит письма Ваших провинциальных родственников. Мы искренне сочувствуем Вам, дорогой Алексей Максимович, и удивляемся, что Вы так терпеливо и так ласково нам отвечаете, но в то же время мы ничего не можем сделать с собой, от природы, как и всякие провинциалы, мы эгоисты и должны писать Вам о поросятах и о бешеных собаках. Мы прекрасно знаем, насколько мы большие эгоисты, ибо мы сознательно пользуемся своим исключительным правом любить Вас. Вы нам раз навсегда простите нашу надоедливость и считайте в числе крестов, выпавших на Вашу долю, Полтавскую колонию. Вы же знаете, что мы уверенны, что Вы когда-нибудь к нам приедете. Как видите, мы и до этого доходим.
Живем мы "средне". С Запорожьем заминка, кажется, просто волокита. Коммуна незаможников, сидящая в имении Попова, просто не спешит ликвидироваться. До тепла досидит, а с теплом поцарапает буккерами десятин сорок. Ее не может особенно беспокоить, что сотни десятин останутся невозделанными. Мы не имеем никаких рук и связей и можем давить только нашим делом... Если нынешняя волокита окончится ничем, нам остается только два пути: или обратиться к Петровскому с деловой истерикой, или занять Запорожье явочным порядком. Последний план вовсе не шутка, и, представьте, он, вероятно, принесет и наибольшую пользу. Просто достанем где-нибудь две тысячи, погрузимся в вагоны и выгрузимся в Запорожье. Замок Попова стоит пустоц, значит, поселиться будет где, а за лето что-нибудь сделаем. Обращение к Петровскому может помочь только в том случае, если мы сумеем уверить его, что наш план достоин внимания. А у нас план огромный и с первого взгляда может показаться химерой...
Мы в нашей работе достигли бы большого, если бы нам не мешали. При этом нужно сказать, что помехи эти происходят с той стороны, откуда их меньше всего можно ожидать. Те формы, которые нам рекомендуются, прямо противоположны задаче. Способы организации, финансирования, учета, отчета, штатов решительным образом противоречат задачам нового воспитания. Пожалуй, трудно в этом винить кого-нибудь: в последнем счете оказывается, что условия создаются многочисленными усилиями разных секретарей, делопроизводителей, помощников бухгалтеров, всеми теми, кто никакого отношения ни к какой идеологии не имеет, но которые способны сбить с толку любую идеологию.
Все это приводит к тому, что на деле никакого нового воспитания у нас просто нет, а все строится по формуле Стоюнина#15: "Все же в жизни больше хорошего, чем плохого, и из каждого человека что-нибудь да выйдет". А между тем новое воспитание возможно. Это сразу видно, если подойти к делу с простым здоровым смыслом, не особенно полагаясь на "педагогику". Нужно создавать новую педагогику, совсем иную. Наш коллектив чувствует себя в силах принять участие в этом создании, и мы уже много сделали за 5,5 лет. Но первое, что нам нужно, это свобода от делопроизводителей, свобода от всякого хлама, которым мы завалены, а потом уже мы легко избавимся и от педагогических предрассудков. Вот почему мы и стремимся в Запорожье. Там экономическая мощь и общий размах помогут нам посадить бухгалтеров на их место.
То обстоятельство, что вместе с нами стремятся и все хлопцы, страшно нас поддерживает и внушает веру в успех.
Сейчас мы живем в большом невном напряжении и тревоге. Каждое письмо, каждая телеграмма из Харькова возбуждают надежды и разачорование. Большая радость жить в таком движении.
Альбомы Сорренто и Неаполя мы получили. Вы нас балуете своим вниманием. В одном только хлопцы разачарованы - видно только крышу Вашего дома, а у нас огромный интерес к Вашей частной жизни, виноваты, каемся.
"Общество взаимопомощи колонистов-горьковцев" еще не имеет устава. Не хочется его делать здесь. Все кажется, что Запорожье нам откроет невиданные просторы в этом деле. Фактически несколько пунктов проводятся в жизнь. Мы уже разыскали около четверти бывших воспитанников, некоторым оказываем помощь. Рабфаковцы все поддерживаются.
Простите большое письмо. Чисто провинциальная манера, ничего с собой поделать не можем.
Желаме Вам полного выздоровления и всякой радости.
А.Макаренко
Ваша похвала мне может меня заставить действительно взять Запорожье штурмом. Никогда в жизни мне никто таких слов не говорил. А все-таки хвалить человека особенно крепко не стоит. Он от этого начинает "воображать".
24.2.26
А.Макаренко
Не смогу ли я быть полезен Вам и колонии в деле "завоевания" ею Запорожского имения?
Я мог бы написать о Вашем деле А.И.Рыкову#16, Свидерскому#17 и другим, на кого Вы укажете.
Очень занят, пишу наскоро. Отвечайте. Если хотите - телеграммой одно слово: "пишите".
Адрес новый Неаполь.Posilippo
Villa Gaiotti
Вилла Галотти Извините, напутал. Привет колонистам. Napoli. Posilippo
А. Пешков
Будет лучше, если Вы сами изложете Ваше дело в письме и пришлете его мне, а я, приписав к нему, что следует, пошлю отсюда с дипкурьером.
А.П.
--------
Полтава, колония им. М.Горького.
25 марта 1926 г.
Дорогой Алексей Максимович!
Спасибо Вам большое за заботц о нас. Возможно, что обьективно мы не заслужили такого внимания. Ваше предложение написать письмо А.И.Рыкову вызвало у нас целую дискуссию, которая заняла целую неделю. На первом общем собрании голоса поделились. 69 высказались за то, что мы имеем право воспользоваться Вашей помощью, 66 за то, что так поступить мы не должны. Я отказался руководиться мнением такого незначительного большинства и предложил хорошенько продумать вопрос прежде, чем голосовать. После этого в течение 4 дней мы вели горячие споры. Представители большинства доказывали, что наше стремление в Запорожье есть здоровое стремление, которое пойдет на пользу всего государства, а поэтому мы должны воспользоваться Вашей помощью. Представители противоположной точки зрения, по-моему мнению, все-таки правы. Они говорили:
- Хотите иметь помощь, так выбирайте шефом Госбанк или Совнархоз, а если вы имеете шефом Горького, то не воображайте, что вы можете надоедать ему своими делишками. Не хитрая штука, что Горький напишет письмо и вам поднесут Запорожье. Зачем нам тогда работать, было б с самого начала обратиться к Горькому, и нам бы все дали. Мы добиваемся Запорожья, что мы его заслужили.
- В какое положение вы ставите Горького? Почему он будет просить за нас? Потому, что мы носим его имя? А если мы оскандалимся с Запорожьем?..
- А откуда Горький знает, какие мы? Из наших писем? Какое мы имеем право ставить Горького в такое положение?
Я любовался своими хлопцами...
В колонии мне всегда приходилось доказывать. что мы не можем профанировать Ваше имя в нашем собственном представлении принятием от Вас материальной помощи. Это означало бы, что мы чересчур носимся с собой, это значит, что мы себя недостаточно уважаем.
В данном споре я и воспитатели держались совершенно таинственно, хотя мою точку зрения многие чувствовали. На втором собрании картина получилась иная. За Вашу помощь 27 и против 101.
Двадцать семь пробовали продолжить войну.
Ну, как теперь написать Горькому. Он нам предлагает помощь, а мы важничаем!
"Вот видите. Вы совершали преступления и не знали труда. А теперь вы исправляетесь и обещаете..."
А был и такой случай:
- Бандиты на вас не нападают?
- Нет, не нападают.
- Хе-хе! Бандиты своих не трогают?
Я не умею описать ту трагическую картину, которая после таких речей и разговоров наступает. Видим ее только мы, воспитатели. Суровая сдержанность, крепкое задумчивое молчание надолго. Никто из колонистов не будет делиться с другим своим оскорблением, но до вечера Вы не услышите смеха, а обычно у нас половина слов произносится с улыбкой.
Мы с большим трудом сбросили с себя официальное название "Колония для несовершеннолетних правонарушителей"#9. Но сбросили для себя только. Иногда хорошие люди пишут о нас статьи в газетах и журналах, статьи хвалебные, но их приходится прятать от хлопцев, потому что начинаются они так (по украински): "Вчора в колонii малолiтнiх злочинцiв..."
Даже не правонарушителей, а "злочинцiв". Убийц и мошеников, когда они сидят в тюрьме, называют "заключенными", т.е. определяют их внешнее положение, а детей почему-то "правонарушителями", т.е. пытаются определить их сущность.
Мы поэтому особенно крепко привязываемся к обыкновенным людям, которые к нам относятся, как к обыкновенным людям, которые просто разговаривают с нами, не опасаясь за свой карман. И с особенной злостью мы находим утерянные кошельки и забытые портфели и галантно вручаем владельцам...
Я сам не понимаю хорошо, почему в представлении наших хлопцев Ваше шефское имя является самым убедительным и неотразимым аргументом против смешивания нас с "преступниками", но это так. Отрывок из недавней речи:
- ...Вы ничего не понимаете, товарищ. Если вы ехали в колонию малолетних преступников, то значит, не туда попали. Здесь колония Максима Горького.
Ваше имя и Ваша личность для всех нас лучшее доказательство, что мы тоже люди. В день Вашего рождения у нас серьезно ставится девиз "Каждый колонист должен доказать, что он достоин носить имя Горького". А теперь, когда мы почувствовали Вас не только как символ, а как живую личность, когда мы все держали в руках лист, который держали и Вы, и когда мы услышали Ваши слова, обращенные к нам, о свободной и счастливой жизни, нам сам черт не брат. Ваше шефство для нас большое счастье, и много, очень много сделано нашими воспитателями только благодаря Вам. Сейчас серьезно ставится вопрос о переводе колонии в новое имение с 1000 дысятин и об увеличении ее населения до 1000 детей. Мы ставим единственное условие, чтобы колония осталась горьковской.
Простите, что так много написал.
Отчета печатного у нас нет. Вместо него посылаю вам книжку Маро#10. В ней на с. 61-77 описание колонии, правда, немного устаревшее. В конце августа празднуем 5-летний юбилей, и готовим юбилейный сборник. Тогда Вам пришлем. На днях вышлю Вам большие снимки, а пока посылаю несколько последних любительских.
Теперь мы будем писать Вам часто. За подарок (книги) благодарим Вас крепко, но Вам не нужно думать ни о какой материальной помощи. Вы для нас дороги и страшно "полезны" только тем, что живете на свете. Хлопцы просили у Вас портрет. У нас действительно нет хорошего портрета и достать негде есть только маленькие. Большой я сам нарисовал углем по репинскому портрету. Сейчас снимаем копию с портрета в "Огоньке". Но у Вас тоже большого портрета нет.
Если Вы будете в России, Вы когда-нибудь подарите нам знамя. Может быть, Вы не соласитесь со мной, что это будет страшно хорошо. И "полезно". Простите за шутку.
Хлопцы заваливают мой стол своими письмами. И спрашивают: "А это ничего, что мы так написали?" После этого можно еще пять лет поработать в колонии. 1925 г. август А.Макаренко
--------
Дорогой А.С.,
я очень тронут письмами колонистови, вот, отвечаю им, как умею. В самом деле, жалко будет если эти парни, выйдя за пределы колонии, одиноко разбредутся кто куда и каждый снова начнется бороться за жизнь один на один с нею.
Ваше письмо привело меня в восхищение и тоном его и содержанием. То, что Вы сказали о "деликатности" в отношении к колонистам, и безусловно правильно и превосходно. Это - действительно система перевоспитания, и лишь такой она может и должна быть всегда, а в наши дни - особенно. Прочь вчерашний день с его грязью и духовной нищетой. Пусть его помнят историки, но не нужен детям, им он вреден.
Сейчас я не могу писать больше, у меня сидит куча иностранцев, неловко заставлять их ждать. А вам хочется ответить хоть и немного, но сейчас же, чтобы выразить Вам искреннейшее мое уважение за Ваш умный, прекрасный труд.
Крепко жму вашу руку.
17.8.-25 М. Горький
Полтава,
колония им. М. Горького,
8 сентября 1925 г.
Дорогой Алексей Максимович!
Я опять пересылаю целую кучу писем. Они во всех отношениях неудачны, наши хлопцы не умеют в письме выразить то, что они чувствуют, да это ведь часто и наши взрослые не умеют. К тому же вся наша верхушка в числе 19 человек уехала на рабфаки.
А чувствуем мы много. Ва8ши письма делают у нас чудеса, во всяком случае, делают работу нескольких воспитателей. Проститеза такой "рабочий" взгляд на Вас, но ведь Вы сами этого хотели. Нужно быть художником, чтобы изобразить наши настроения после Ваших писем. С внешней стороны как будто нечего протоколировать. Сидит за столом председатель и возглашает: "Слушается предложение Максима Горького!" А в это время зал никак не может настроиться на деловой лад. Глаза у всех прыгают, чувства тоже прыгают, и все это хочет допрыгнуть до Вашего портрета и что-нибудь сделать такое... Ночью в куренях мечтают о том, как будут Вас встречать, когда Вы приедете, какую Вам дадут комнату, чем будут кормить. Наши хлопцы ведь всегда были одиноки: отцы, матери, дедушки, бабушки - все это растеряно давно, мало кто помнит о них. А любовь у них требует выхода, и вот теперь неожиданное и великое счастье - можно любить Вас. Раньше у нас был шеф великий писатель Максим Горький, ведь из хлопцев больше половины не могли Вас ощущать как писателя. А теперь у них шеф живой человек, великий тоже, но не писатель, а человек, большой и расточительно ласковый по отношению к нам, на зло всем миллиционерам, которые нас "тыряли" по участкам и угророзыскам.
"Общество взаимопощи колонистов-горьковцев" обещает сделаться чем-то в высшей степени интересным. Спецаильная комиссия заканчивает устав, который после приянтия его общим собранием будет Вам прислан на утверждение. Вы подняли вопрос самый важный в нашем быту. Наверное будущее, полное неизвестности и новых страданий, основательно портит наши теперешние дни. Патронирование выпускников налаживается с трудом, в особенности в таком захолустье, как Полтава.
Хлопцы писали Вам под впечатлением юбилейного праздника, но едва ли из писем Вы этот праздник представите себе#11. Нас чествовали как следует. Были гости из Харькова. 8 сотрудников, работающих в колонии с самого начала, Полтавский горисполком наделил подарками. Наркомпрос мне дал звание "красного героя труда", а Полтава командирует меня в "научную" командировку в Москву и Ленинград на два месяца, на какое дело ассигновали 200 рублей. К сожалению, едва ли я этой командировкой воспользуюсь: не умею осторожно тратить деньги, а поэтому мне не хватит, самое же главное, не сумею на такое долгое время бросить колонию - за пять лет я не оставлял ее больше, как на 2-3 дня. Сейчас же у нас обычный кризис. Старики колонисты ушли учиться, а на их место присылают новых. Переварить два десятка совершенно разболтавшихся, разленившихся, диких хлопцев трудно. По опыту я знаю, что нужно не меньше 4 месяцев, чтобы увидеть на их лицах первую открытую человеческую улыбку доверия и симпатии. В особенности трудно с новыми девочками. Переживание всякие ужасы, вступившие на путь проституции, озлобленные, вульгарные, они очень нескоро начинают нас радовать. С ними не с чего начать, у них нет совсем уважения к себе и нет никаких надежд.
По закону в колониях, подобных нашей, запрещено совместное воспитание. Я добился давно, чтобы прислали девочек в качестве опыта и теперь именно совместное воспитание много мне помогает. В настоящее время я вожусь с 17-летней девочкой Крахмаловой. На ее глазах, когда ей было 11 лет, ее мать убили, облили керосином и сожгли. Крахмалова после того перебывала во многих притонах, тюрьмах и колониях, отовсюду бежала, везде обкрадывала. У этой девочки прелестное лицо, невинное и серьезное, но взгляд жесткий и какой-то остановившийся. Она у нас живет с месяц, послушна и вежлива; но я не знаю, с какой стороны к ней подойти. На авось, просто по чутью, я просил воспитателей не обращать на нее никакого внимания, держать строго деловой и вежливый тон, чуждый лишних слов и сантиментов. Только к концу месяца я наконец поймал первый ее внимательный взгляд, в котором жажда тепла смешана с гордой осторожностью. В этот именно момент я дал ей ключ от своей комнаты и поручил принести портфель, но... она отказалась от ключа и убежала, а теперь смотрит еще более внимательно, но страшно угрюмо и дико... Жду чего угодно.
Простите, что я разболтался. Вы теперь страшно заняты, мы это знаем по Вашему письму акад. Ольденбургу#12, а мы надоедаем Вам своими письмами и своими буднями. Все мы очень хорошо знаем, что поступаем эгоистично, но ничего с собой поделать не можем. Мы эгоистичны, как дети, а Вы такой родной и наш "собственный". Один из наших пацанов так и говорит:
- Когда Горький приедет, так он уже у нас будет жить?
А другой отвечает:
- Вот, если он приедет, так такое будет! Он никуда и не захочет ехать. Он тогда уже будет совсем нашим.
Посылаю Вам снимки нашего юбилея. Получили ли Вы посылку со снимками и книжкой?
Не чересчур ли мы надоедаем Вам? Если будете нам писать, то одну-две строчки, не обращайте внимания на наши аппетиты.
Будьте здоровы и радостны.
Полтава, А.Макаренко
почт. ящ. N 43
--------
А.Макаренко
Получил письма колонистов и Ваше, очень радуюсь тому, что отношения между мною и колонией принимают правильный характер. Я прошу и Вас, и колонистов писать мне всякий раз, когда это окажется желаемым, а тем более - нужным.
Я послал колонии снимки Неаполя и Сорренто, получили Вы их? И написал в Москву, чтоб колонии выслали все мои книги.
Мне хотелось бы, чтоб осенними вечерами колонисты прочитали мое "Детство", из него они увидят, что я совсем такой же человек, каковы они, только с юности умел быть настойчивым в моем желании учиться и не боялся никакого труда. Веровал, что действительно: "учение и труд все перетрут".
Очень обрадован тем, что мой совет устроить общество взаимопощи понравился Вам и колонистам. Надо бы обратить особенное внимание на помощь тем из них, которые пошли в рабфаки, - рабфаковцам живется особенно трудно, не так ли?
Скажите колонистам, приславшим мне письма, что я сердечно благодарю их, но ответить им сейчас же не имею возможности, очень занят. Желаю им всего доброго и бодрости духа. Вам - тоже.
Будьте здоровы.
19.9.25 М. Горький
Полтава, колония им. М. Горького
24 ноября 1925 г.
Дорогой Алексей Максимович!
Я надеюсь, что Вы не будете на меня сердиться за то, что я на время прекратил поток наших писем к Вам. Мы черсчур злопоутребляли Вашим расположением к нам и, вне всякого сомнения, много отнимали у Вас дорого времени. Хлопцы немного дулись на меня за то, что я решительно запротестовал против целых ворохов бумаги, которые они опять наладили в Сорренто. Я считаю, что только изредка мы имеем право беспокоить Вас, и то должны чувствовать угрызения совести. В колонии сейчас хорошо. Наша злоба дня - переезд в Запорожье. Уже давно мы хлопотали о переводе нашей колонии на какой-нибудь простор. В этом вопросе не только хозяйственное устремление. По моему мнению, наше ...
[skip - см. ниже]
... воспитании и о его планах никто у нас серьезно не беспокоился... [ZT. ниже пара-другая абзацев правлены по Хиллигу]
Переписка А.С. Макаренко с М. Горьким. Под ред. Г. Хиллига. Марбург 1990. Мак - Горькому 25.11.1925.
.. По моему мнению, наше советское воспитание так, как оно определяется в нашей литературе, и в особенности, как оно сформировалось на практике, не представляет ничего ни революционного, ни советского, ни просто даже разумного. Мы оказались без определенной системы, без строгой линии, а самое главное, без какого бы то ни было воспитания. Hаши педагоги просто не знают, что они должны делать, как держать себя, а наши воспитанники просто живут в наших детских домах, т.е. едят, спят, кое-как убирают после себя. Картина очень печальная. В Управлениях люди зарылись в чисто материальные планы, в статистику и отчеты, а на фронте кое-как волынят, чтобы благополучно провести день до вечера без скандалов. Hельзя никого винить в этом. Мы перекроили нашу жизнь по новым выкройкам, которые давно были заготовлены, а о воспитании и о его планах никто у нас серьезно не беспокоился. Сейчас у нас вместо воспитательной системы только и есть, что несколько лозунгов, безответственно брошенных в начале революции. К этим лозунгам давно уже _пристроились_ несколько десятков бесталанных людей, а то и просто спекулянтов, которые вот уже несколько лет размазывают словесную кашу в книгах, речах и брошюрах и непосвященному смертному представляются учеными. Hа деле из этой словесной каши нельзя воспользоваться ни одной строчкой (буквально, без преувеличения ни одной). Гастев (из Института Труда в Москве) называет всю педагогику "собранием предрассудков". Он, вероятно, даже не подозревает, насколько он прав.
Hаш коллектив, разумеется, не скоро мог решиться заговорить о ревизии нашего соцвоса, но на деле уже с 20-го года мы конструировали свою линию, конструировали исключительно в опытном плане без предварительно принятых догматов. Результаты оказались более удовлетворительными, чем мы ожидали, и в то же время совершенно неожиданными. В Харьковском институте Hародного Образования, где наш опыт особенно пристально рассматривался, есть группа наших противников, которая меня иначе не называет, как "атаманом шайки".
Тем не менее я решился настаивать на правильности нашего пути
и представил в Наркомпрос проект. Главной его мыслью является утверждение, что воспитание должно быть организовано как массовое производство, в огромных коллективах, хозяйственно ответственных и самостоятельных, в то же время конструированных без всякой романтики и предвзятых догматов, а прежде всего по теории здравого смысла. Мой проект был поддержан фактическим успехом нашей колонии и бросающейся в глаза спаянностью всей нашей общины. Так или иначе, а к настоящему дню мы уже имеем постановление о преобразовании нашей колонии в центральную для Украины. Предлагают нам имение Попова в 30 верстах от Александровска. В имении 1 200 десятин пахотной, какой-то прекрасный дом - замок. Имение сейчас занято коммуной "Незаможник", но коммуна страшно задолжалась, дом развален, в итоге мы принимаем наследство чаеторговца. В субботу выезжает наша комиссия для осмотра имения. Вы не можете себе представить, какой у нас подъем. Хлопцы на собраниях встречают меня аплодисментами. Интересно: нам было представлено на выбор: имение либо Попова, либо князя Голицына под Харьковом (500 десят.). Голицынское вполне исправно. Голосование общего собрания дало за Запорожье 111 голосов, за Голицына 27. Мотивы такие: дальше от центра, больше земли, близко Днепр.
Дело поднимаем трудное. Я не сентиментальный человек, но меня до слез трогает моя шайка. Казалось, чего бы нужно. Четыре года мы восстанавливали руины здесь. Наполовину зимой ходили босые и раздетые. Теперь у нас все в порядке, чистота и уют, свое электричество и даже прибыль - 120 английских свиней и прочее. А вот все же бросают это и едут на новые места в разваленный дворец, в опустошенную степь.
Но зато 1200 десятин. Какой там размах будет, дорогой Алексей Максимович! Хлопцы знают, что будет трудно. Для того чтобы обработать 1200 десятин с нашими 120 хлопцами, нужны тракторы, сноповязалки, паровые гарнитуры, много всего прочего. Дворец стоит без окон и дверей (незаможники жили в конюшне). Один посев будет стоить больше 10000 рублей. Наркомпрос, конечно, нам денег не даст, какой ему смысл давать, да и нет их у него в таком количестве. Единственный выход - кредитная операция и труд. Значит, нам в первые годы предстоят солидные лишения, и хлопцы об этом хорошо знают. И все же они как будто начинены ракетами и выстрелами и нас, "педагогов", увлекают за собой.
Простите, что пишу о таких вещах, которые, может быть, только для нас интересны, но так хочется, чтобы и Вы представили наши радости и поняли нас. Ведь для нас так важно, страшно важно, что на месте вольницы запорожской мы поставим флаг с Вашим именем. У нас уже и сейчас решено, что мы будем хлопотать о переименовании ст. Попово в станцию "Колония им. М.Горького".
Занимаемся усиленно и довольно интересно. Рабфаковцы все идут хорошо. Спасибо, что Вы беспокоитесь о них. Мы им помогаем деньгами и вещами. Живут они хорошо. Писали нам о том, что писали Вам.
Желаю Вам здоровья и хорошего настроения.
А.Макаренко
Колония им. Горького.
10 февраля 1926 г.
Дорогой Алексей Максимович!
Вы меня так расхвалили в Вашем письме от 13 декабря, что я постеснялся даже покзаать письмо Ваше хлопцам, сказал им только, что Вы переехали в Неаполь, что Вы нездоровы и что Вы передаете им привет. От частых и обильных писем я продолжаю хлопцев удерживать. Сейчас у нас такой порядок, что письма к Вам будут посылаться только по постановлению совета командиров. Иногда мне кажется, что когда Вы получаете наши листы, то должны хвататься за голову, а потом принимать валерьянку. У Вас такая большая напряженная работа, Вам так мешают всякие посетители, а тут вдруг почтальон приносит письма Ваших провинциальных родственников. Мы искренне сочувствуем Вам, дорогой Алексей Максимович, и удивляемся, что Вы так терпеливо и так ласково нам отвечаете, но в то же время мы ничего не можем сделать с собой, от природы, как и всякие провинциалы, мы эгоисты и должны писать Вам о поросятах и о бешеных собаках. Мы прекрасно знаем, насколько мы большие эгоисты, ибо мы сознательно пользуемся своим исключительным правом любить Вас. Вы нам раз навсегда простите нашу надоедливость и считайте в числе крестов, выпавших на Вашу долю, Полтавскую колонию. Вы же знаете, что мы уверенны, что Вы когда-нибудь к нам приедете. Как видите, мы и до этого доходим.
Живем мы "средне". С Запорожьем заминка, кажется, просто волокита. Коммуна незаможников, сидящая в имении Попова, просто не спешит ликвидироваться. До тепла досидит, а с теплом поцарапает буккерами десятин сорок. Ее не может особенно беспокоить, что сотни десятин останутся невозделанными. Мы не имеем никаких рук и связей и можем давить только нашим делом... Если нынешняя волокита окончится ничем, нам остается только два пути: или обратиться к Петровскому с деловой истерикой, или занять Запорожье явочным порядком. Последний план вовсе не шутка, и, представьте, он, вероятно, принесет и наибольшую пользу. Просто достанем где-нибудь две тысячи, погрузимся в вагоны и выгрузимся в Запорожье. Замок Попова стоит пустоц, значит, поселиться будет где, а за лето что-нибудь сделаем. Обращение к Петровскому может помочь только в том случае, если мы сумеем уверить его, что наш план достоин внимания. А у нас план огромный и с первого взгляда может показаться химерой...
Мы в нашей работе достигли бы большого, если бы нам не мешали. При этом нужно сказать, что помехи эти происходят с той стороны, откуда их меньше всего можно ожидать. Те формы, которые нам рекомендуются, прямо противоположны задаче. Способы организации, финансирования, учета, отчета, штатов решительным образом противоречат задачам нового воспитания. Пожалуй, трудно в этом винить кого-нибудь: в последнем счете оказывается, что условия создаются многочисленными усилиями разных секретарей, делопроизводителей, помощников бухгалтеров, всеми теми, кто никакого отношения ни к какой идеологии не имеет, но которые способны сбить с толку любую идеологию.
Все это приводит к тому, что на деле никакого нового воспитания у нас просто нет, а все строится по формуле Стоюнина#15: "Все же в жизни больше хорошего, чем плохого, и из каждого человека что-нибудь да выйдет". А между тем новое воспитание возможно. Это сразу видно, если подойти к делу с простым здоровым смыслом, не особенно полагаясь на "педагогику". Нужно создавать новую педагогику, совсем иную. Наш коллектив чувствует себя в силах принять участие в этом создании, и мы уже много сделали за 5,5 лет. Но первое, что нам нужно, это свобода от делопроизводителей, свобода от всякого хлама, которым мы завалены, а потом уже мы легко избавимся и от педагогических предрассудков. Вот почему мы и стремимся в Запорожье. Там экономическая мощь и общий размах помогут нам посадить бухгалтеров на их место.
То обстоятельство, что вместе с нами стремятся и все хлопцы, страшно нас поддерживает и внушает веру в успех.
Сейчас мы живем в большом невном напряжении и тревоге. Каждое письмо, каждая телеграмма из Харькова возбуждают надежды и разачорование. Большая радость жить в таком движении.
Альбомы Сорренто и Неаполя мы получили. Вы нас балуете своим вниманием. В одном только хлопцы разачарованы - видно только крышу Вашего дома, а у нас огромный интерес к Вашей частной жизни, виноваты, каемся.
"Общество взаимопомощи колонистов-горьковцев" еще не имеет устава. Не хочется его делать здесь. Все кажется, что Запорожье нам откроет невиданные просторы в этом деле. Фактически несколько пунктов проводятся в жизнь. Мы уже разыскали около четверти бывших воспитанников, некоторым оказываем помощь. Рабфаковцы все поддерживаются.
Простите большое письмо. Чисто провинциальная манера, ничего с собой поделать не можем.
Желаме Вам полного выздоровления и всякой радости.
А.Макаренко
Ваша похвала мне может меня заставить действительно взять Запорожье штурмом. Никогда в жизни мне никто таких слов не говорил. А все-таки хвалить человека особенно крепко не стоит. Он от этого начинает "воображать".
24.2.26
А.Макаренко
Не смогу ли я быть полезен Вам и колонии в деле "завоевания" ею Запорожского имения?
Я мог бы написать о Вашем деле А.И.Рыкову#16, Свидерскому#17 и другим, на кого Вы укажете.
Очень занят, пишу наскоро. Отвечайте. Если хотите - телеграммой одно слово: "пишите".
Адрес новый Неаполь.Posilippo
Villa Gaiotti
Вилла Галотти Извините, напутал. Привет колонистам. Napoli. Posilippo
А. Пешков
Будет лучше, если Вы сами изложете Ваше дело в письме и пришлете его мне, а я, приписав к нему, что следует, пошлю отсюда с дипкурьером.
А.П.
--------
Полтава, колония им. М.Горького.
25 марта 1926 г.
Дорогой Алексей Максимович!
Спасибо Вам большое за заботц о нас. Возможно, что обьективно мы не заслужили такого внимания. Ваше предложение написать письмо А.И.Рыкову вызвало у нас целую дискуссию, которая заняла целую неделю. На первом общем собрании голоса поделились. 69 высказались за то, что мы имеем право воспользоваться Вашей помощью, 66 за то, что так поступить мы не должны. Я отказался руководиться мнением такого незначительного большинства и предложил хорошенько продумать вопрос прежде, чем голосовать. После этого в течение 4 дней мы вели горячие споры. Представители большинства доказывали, что наше стремление в Запорожье есть здоровое стремление, которое пойдет на пользу всего государства, а поэтому мы должны воспользоваться Вашей помощью. Представители противоположной точки зрения, по-моему мнению, все-таки правы. Они говорили:
- Хотите иметь помощь, так выбирайте шефом Госбанк или Совнархоз, а если вы имеете шефом Горького, то не воображайте, что вы можете надоедать ему своими делишками. Не хитрая штука, что Горький напишет письмо и вам поднесут Запорожье. Зачем нам тогда работать, было б с самого начала обратиться к Горькому, и нам бы все дали. Мы добиваемся Запорожья, что мы его заслужили.
- В какое положение вы ставите Горького? Почему он будет просить за нас? Потому, что мы носим его имя? А если мы оскандалимся с Запорожьем?..
- А откуда Горький знает, какие мы? Из наших писем? Какое мы имеем право ставить Горького в такое положение?
Я любовался своими хлопцами...
В колонии мне всегда приходилось доказывать. что мы не можем профанировать Ваше имя в нашем собственном представлении принятием от Вас материальной помощи. Это означало бы, что мы чересчур носимся с собой, это значит, что мы себя недостаточно уважаем.
В данном споре я и воспитатели держались совершенно таинственно, хотя мою точку зрения многие чувствовали. На втором собрании картина получилась иная. За Вашу помощь 27 и против 101.
Двадцать семь пробовали продолжить войну.
Ну, как теперь написать Горькому. Он нам предлагает помощь, а мы важничаем!