Страница:
Последние слова жлоб-два выговорил с явным удовольствием, и Марта дала себе слово посчитаться с гаденышем при первой возможности.
Жлоб-один незаметным движением извлек пистолет и нацелил его Марте в лоб.
– Поднимите руки, лейтенант. Мой коллега обыщет вас.
Его напарник ловко ощупал Марту, вытащил ее пистолет из поясной кобуры, прошелся по карманам куртки. Вытащил серую коробочку, хмыкнув, показал первому:
– Это у нас, значит, использование незаконных устройств.
И уже обращаясь к Марте:
– Долго вам объясняться придется, лейтенант, до-о-олго. Лейтенант Марино, вы задержаны на основании соответствующего ордера и обязаны проследовать с нами.
Он потянулся к кнопке вызова лифта. Сбоку, на лестнице, сгустилась темнота и послышался тихий свист.
Жлоб-один недоуменно уставился на фонтан крови, хлестнувший из обрубка руки. Начав поворачиваться к лестнице, махнул обрубком, Марта почувствовала, как брызнуло на лицо теплым и липким.
Второй оперативник молча рвал из кобуры пистолет, но по обреченности в глазах было понятно – он и сам понимал, что не успеет.
Булькнул перерезанным горлом жлоб-один, и из груди второго, успевшего наконец выхватить оружие, выросло тонкое лезвие. Агент всхлипнув, умер.
Марта изо всех сил долбила по кнопке вызова. Нестерпимо медленно открывались двери, изнутри ударил яркий, спасительный свет. Свет нормальной уютной жизни.
Марта прыгнула через перила, мимо невысокой фигуры с тонким клинком в руках.
Кто бы это ни был, Марта хотела оказаться от него как можно дальше.
Тишиг неторопливо взял из руки мертвого оперативника пистолет и три раза выстрелил Марте в спину.
Тело лейтенанта Марино отбросило к стене.
Оно медленно сползло вниз.
Марта умерла на площадке между четвертым и пятым этажами от трех пулевых ранений, каждое из которых было несовместимо с жизнью.
Сначала Тишиг видел картину совершенно иной. Женщине, бывшей рядом с древним существом, не было места в полотне Художника. Ничем не примечательное создание, живущее серой жизнью человеческой массы – грунта, как называл их про себя Тишиг.
Однако что-то во взгляде проклятого, в том, как он касался руки женщины, заставило Тишига присмотреться к ней внимательнее. И она перестала быть просто строкой в отчете, который следовало предоставить заказчику, докладывая о восстановлении репутации компании-исполнителя.
Она явно представляла для вампира ценность. Сам полностью свободный от столь низменных и неинтересных эмоций, Тишиг прекрасно знал, как именно можно их использовать для создания картины.
Решив, что эту возможность он рассмотрит позже, Художник сосредоточился на наблюдении за сотрудниками Реннингтона.
Увидев, как шеф Девятой комнаты подъезжает к Дому Тысячи Порогов, южанин улыбнулся и удалился в свой отель – обдумывать завершающую стадию создания полотна.
Необходимо было продумать мельчайшие детали, приготовить нужные инструменты, создать в уме тысячи набросков…
В каждом своем полотне Художник стремился к совершенству, к абсолютной безжалостной законченности. Это творение обещало стать настоящим шедевром – вершиной его карьеры. Получив в свое распоряжение Ангельскую Звезду, Тишиг мог более не связывать себя с этим миром.
Об этом шептали ему голоса среди серых равнин и черных холмов, куда отправлял он свой разум, этого страстно хотела его душа – новых пространств, нового материала для своих картин, неведомых красок, не испытанных прежде эмоций.
Но Кинби пропал. Затаился.
Тишиг не верил, что проклятый мог просто сбежать, банально покинуть сцену.
Значит, он пережидает где-то, оценивает ситуацию. Давать ему время для такой оценки и подготовки совершенно не входило в планы южанина.
И вдруг, в один ослепительный миг, Тишиг увидел всю сцену.
Кинби послужит для него тем тараном, с помощью которого он получит не только Ангельскую Звезду, но и доступ к тайнам Дома Тысячи Порогов.
Для этого надо лишь занять обитателей Дома и Кинби друг другом.
Тишиг позволил себе короткую довольную улыбку и покинул номер отеля. Все складывалось как нельзя лучше.
Конечно, увидев засаду у дверей квартиры женщины-полицейского, Тишиг на долю секунды встревожился, но тут же оценил изящество ситуации. Вырисовывался прекрасный набросок, позволяющий оценить общий замысел полотна. Художник надеялся, что Кинби сможет понять символизм композиции.
Закончив работать, южанин постоял несколько мгновений, осматривая получившуюся сцену.
Да, он ничего не упустил.
Два тела на площадке – символ беспочвенной самоуверенности.
Бессильно распластавшаяся мертвая женщина между этажами – тщетность ожиданий, невозможность изменений.
Вампир обязательно оценит тонкую иронию момента.
Бесшумно взбежав на последний этаж, Тишиг подпрыгнул, ухватился кончиками пальцев за край потолочного люка, втянул себя на чердак.
И исчез в темноте.
Вернувшись в отель, он поднялся к себе и лег. Заснул мгновенно, без сновидений.
На следующий день он планировал несколько визитов, в том числе – в Дом Тысячи Порогов.
Пора было предоставить заказчику отчет.
Спустя пятнадцать минут после покушения, подъезд Марты наполнился светом, сигаретным дымом, властными раздраженными голосами.
Начальник управления Меес'к стоял у подъезда, в бешенстве скручивая и раскручивая спирали угольно-черных усов.
Прибывший на место наряд действовал грамотно, но Меес'ка не устраивал ответ – никаких следов.
Наглухо перекрыв квартал, полиция устроила жесткий тотальный опрос.
Поднимали с кроватей добропорядочных бюргеров, вламывались в наркопритоны и подпольные бордели, тяжелыми ботинками придавливали к полу бродяг и, светя фонарями в белые от ужаса глаза, требовали ответов.
Никто ничего не знал, никто ничего не видел.
Дэвид Стром наклонился над телом Марты, стоя так, чтобы не наступить в лужу крови, легонько прикоснулся кончиками пальцев к холодной щеке убитой.
Закрыл глаза.
Темнота… Серебристые росчерки клинка. Полные смерти глаза. Чьи?
На грани восприятия – тихий шепот безумия, змеей скользящий меж островов нечеловеческих кошмаров.
Открыв глаза, мант отшатнулся, потер ладонями виски.
Снизу донеслись раздраженные голоса. Слов не разобрать, тона становятся все более повышенными.
Наконец, все перекрывает низкий густой рев:
– А я сказал, что расследование ведет Управление! Результаты сообщим!
Раздраженный лай в ответ.
– Что-о?! Пошли вон! Сержант! Выставить оцепление, гражданских задерживать до выяснения обстоятельств! Да! Этих тоже!
Стром недобро усмехнулся. Судя по всему, Реннингтон решил прибрать к рукам и это дело. Формально он имел на то основания – погибли двое его оперативников. Но снова погиб офицер полиции. Причем не во время выполнения задания, как это произошло с Василевским и его сослуживцами. Марту застрелили в подъезде собственного дома, в спину.
Такого не случалось уже несколько десятков лет.
Меес'к и так не отличался кротким нравом и дипломатическими талантами, а уж сейчас-Завтра, конечно, Реннингтон надавит на все возможные рычаги, но эта ночь была полностью в распоряжении полиции.
Стром собирался воспользоваться этим в полной мере.
– Что-то нащупал? – негромко спросил его сержант Гловер. Судя по позе, он уже какое-то время стоял рядом, не решаясь прерывать размышления манта. И правильно делал.
– Кажется, да. – Стром похлопал себя по бокам в поисках ручки, обнаружил ее во внутреннем кармане. Сделал несколько пометок в потрепанном блокноте.
– И? – коротко спросил Гловер.
– Ее застрелили не эти жмуры, – кивнул Стром на тела оперативников. Их как раз упаковывала «похоронная команда». Взвизгнула молния, дюжие санитары подняли черные коконы пластиковых мешков, занесли в лифт. Из тесной кабинки донеслось недовольное кряхтение, лязгнули двери, коробка лифта затряслась и поехала вниз.
– Кто?
– Тот, кто зарезал парней из Девятки. А вот кто это – не знаю. Только ощущение у меня от него очень поганое. Он «тень». Причем настолько глубокая, что я такой и не видел.
Гловер мрачно присвистнул. На жаргоне полицейских мантов «тенями» называли адептов запрещенных культов, причем тех, кто ушел уже настолько далеко, что потерял всякую связь с обществом. Для «теней» существовали только свои цели, только своя реальность.
Как правило, иерархам культов недолго удавалось контролировать подобных одиночек, и дело кончалось гибелью тени или гибелью культа. Тут уж, как повезет.
Снова заскрежетал, залязгал лифт.
Стром и Гловер переглянулись, и мант почувствовал тоскливое сосущее чувство внутри.
Полицейские сопровождали движение лифта хмурыми взглядами. Оба ловили себя на детской мысли – а вдруг получится все вернуть назад.
На площадку вышли санитары. У одного в руках черный пластиковый мешок.
Стром прокашлялся, на негнущихся ногах пошел вверх, протягивая руку:
– Ну-ка, дай. Мы сами.
– Э-э… Не положено. – Санитар попытался завести руку с мешком за спину.
– Мешок дай, – очень спокойно повторил Стром, поднимаясь еще на пару ступеней.
Санитар опасливо протянул ему черную пластиковую скатку.
– Спасибо. Теперь уезжайте. Ждите внизу.
Сержанты уложили тело Марты в мешок и отнесли его вниз, к мигающему синим маячком фургону полицейских медиков.
Недобро зыркнув, Меес'к скрутил ус и отвернулся.
Стром потянул Гловера за рукав:
– Давай-ка отойдем, покурим.
Щелкнули зажигалки.
– Если Девятка у Марты своих поставила, то…
– У Кинби уже наши. Я узнавал.
Стром с облегчением кивнул. Но все же уточнил:
– А Девятка поблизости крутилась?
– Да, но Меес'к приказал гнать их взашей.
– Это, конечно, правильно. Но, понимаешь, хорошо бы там сейчас быть кому-нибудь, кого Кинби знает.
– Это точно, – Гловер сломал недокуренную сигарету, отбросил и, хлопнув Строма по плечу, зашагал к своему автомобилю.
Стром поежился.
Ночь была душной, но ему показалось, что по городу только что пронесся холодный ветерок.
Уже через пять минут после того, как дежурный мант принял рапорт, подтверждающий смерть лейтенанта Марты Марино, во многих домах Города зазвонили телефоны, вошли в транс личные астра-лоты, запульсировали экраны мант-связи.
Обитатели этих домов не имели отношения к Управлению полиции, однако многих новость заставила судорожно сглотнуть и подумать о том, что неплохо было бы оказаться подальше от города.
Информация, переданная Рональдом Конвертом, еще накануне привела Дома в состояние повышенной боевой готовности, десятки недобрых глаз наблюдали за Реннингтоном, составлялись и рушились союзы, просчитывались планы.
Но теперь… Никто не хотел попадаться под руку чудовищу, которое кто-то выпустил на свободу. Город превратился в охотничьи угодья хищника такого масштаба, что посторонним лучше было наблюдать происходящее со стороны.
Впервые в жизни решил предпринять загородное путешествие и сам Рональд Конверт. Ему очень хотелось увидеть голову Кинби отделенной от тела, но… лучше наблюдать за событиями издали.
Мистер Элингтон, принявший дела организации после трагического ухода из жизни мистера Джонсона, вызвал личного шофера и приказал немедленно готовиться к длительной командировке.
Сел на краю своей огромной кровати толстяк Марио. Грустно посмотрев на свой огромный живот, растекшийся по коленям, положил телефонную трубку на рычаги и жалко шмыгнул носом.
Срывающимся голосом позвал:
– Антонио! Антонио!
Квадратный «племянник» открыл дверь и почтительно застыл на пороге.
– Антонио. Великое горе постигло одного из самых уважаемых жителей этого грешного города. – Сглотнув, толстяк продолжил: – Прикажи доставить утром в управление полиции букет красных роз и передай, что я скорблю о безвременной гибели лейтенанта Марты Марино.
«Племянник» посерел и исчез.
А толстяк еще долго сидел на кровати, покачивая головой и шепча:
– Безумцы… Безумцы…
Вуралос негромко постучал и, не дожидаясь ответа, вошел в командный пункт, ныне облюбованный Хранителем и шефом Девятки.
Реннингтон резко развернулся:
– Ну, что еще?
Хранитель смотрел молча. По-змеиному извернувшись в кресле.
– Только что доложили… Убита лейтенант Марино. Наши сотрудники, дежурившие около ее квартиры, погибли.
Доложив, Вуралос замолчал. Стоял на пороге, больше всего желая, чтобы шеф отпустил его небрежным взмахом руки.
– Подробности? – бросил Реннингтон.
– Почти никаких. Меес'к не допустил наших сотрудников на место преступления, сообщение о перестрелке пришло по открытым каналам, а не по экспресс-связи, как положено.
– Так-так… Так-так… – забарабанил пальцами по подоконнику Реннингтон.
– Сейчас усатая тварь не успокоится и ни на какие доводы реагировать не будет. Попробуем давить – получим стрельбу. Так что до утра на них не нажимать. Но следить за каждым шагом. Пока подготовить запрос в муниципалитет и армейским. И на всякий случай в Совет Домов Воцарения. Просто подготовить – ход давать только по моей команде.
Реннингтон чувствовал радостное беспокойство. Зависшая в состоянии неустойчивого равновесия ситуация наконец получила развитие.
Правда, сам он хотел поступить несколько иначе.
Достаточно было просто задержать любовницу Кинби и доставить в Дом Тысячи Порогов «для выполнения следственных действий».
После чего ждать появления проклятого.
Сейчас все несколько усложнялась, но становилась куда интереснее.
Обернувшись, Реннингтон подмигнул Хранителю:
– Ну, как думаете, кто кокнул малышку?
Остановив машину, Гловер медленно потянулся к замку зажигания, повернул ключ, глуша двигатель.
Высотка, в которой жил Кинби, темной громадой возвышалась на другой стороне улицы. Надо было выйти, проверить, как расставлены люди.
Нужно было хотя бы поднести к губам рацию и предупредить своих о прибытии.
Не было сил.
Совсем.
Сержант сидел, откинувшись на спинку сиденья, и от всей души жалел, что не ушел в отставку лет на десять пораньше. А ведь была такая возможность.
Сейчас он жил бы в небольшом чистеньком доме на окраине Города и знать не знал о Марте Марино, которую помнил еще новобранцем.
И не пришлось бы ему стоять над ее телом, следя, как бы не вляпаться в лужу крови.
Он бы спокойно спал и утром, прочитав об этом кошмаре в газетах, осуждающе покачал головой.
В стекло со стороны пассажирского сиденья аккуратно постучали.
Вздрогнув, Гловер повернулся.
На него вопросительно смотрел Кинби.
Нагнувшись, сержант протянул руку, чтобы открыть дверь. Ему казалось, что секунды растянулись, превратились в длинные клейкие волокна, каждое мгновение не хотело заканчиваться, пальцы никак не могли коснуться рычага, открывающего дверь, все никак не чувствовали холода металла.
Наконец замок щелкнул, Кинби скользнул на сиденье.
– Чем обязан, – спросил он, глядя на Гловера.
– Марта погибла, – выпалил сержант и замолчал.
Казалось, из машины выкачали воздух. Из города выкачали воздух. Каждой клеткой кожи Гловер ощущал растущую пустоту.
– Когда? Как? – мертво спросил Кинби, и Гловер понял, что сейчас расплачется от счастья.
Кинби заговорил, значит, можно отвечать, произносить слова, рассказывать, делать хоть какие-то нормальные,обычные вещи, чтобы прогнать пустоту.
И Гловер принялся лихорадочно забивать ее словами. Он глядел перед собой, положив руки на руль, и старался припомнить малейшие крупицы информации, которые могли хоть как-то помочь Кинби.
Лишь бы не видеть каменно-неподвижную фигуру на пассажирском сиденье.
Дослушав, Кинби сказал:
– Мне нужны сутки. Может быть, двое. Сейчас, прошу, сними пост, я хочу подняться в квартиру.
И вышел, аккуратно закрыв дверь.
Гловер поднес к губам рацию, обнаружил, что руки трясутся.
Онемевшими губами произнес:
– Сворачиваемся. До семи утра к объекту не приближаться.
Завел машину и уехал.
Больше всего Кинби хотелось почувствовать хоть что-нибудь.
Он сидел и ясно представлял, как поднимается внутри волна отчаянья, как перехватывает горло, как он сгибается и старается протолкнуть внутрь хоть немного воздуха. Он представлял, как нарастает тугой комок горя, он распрямляется и кричит, кричит, кричит.
Как раз за разом он обрушивает кулаки на мраморную столешницу, выворачивает тяжелые двери шкафа-купе, срывает вешалки, в клочья рвет костюмы, раздирает спинку ротангового кресла…
Он не чувствовал ничего.
Совсем.
Неподвижно сидел на краю постели, положив ладони на колени, неестественно выпрямив спину, и смотрел в одну точку.
В голове крутились слова Гловера:
– Марта погибла… Марта погибла…
Фраза звучала снова и снова, заполняя собой все вокруг. Кинби моргнул раз, другой, пытаясь отогнать непрошеные звуки в голове, мешавшие сосредоточиться, увидеть Марту, представить ее глаза, вечно растрепанные волосы, нетерпеливое похлопывание по карманам в поисках зажигалки – она никогда не могла ее найти с первого раза. И пачки у нее вечно валялись по карманам смятые, Кинби постоянно подшучивал, что курит она, как пьяный бродяга, а Марта смеялась и прижималась к нему – теплая, живая, дивно пахнущая, смотрела темными глазами и облизывала губы.
Марта погибла.
Неловко встав, Кинби разделся, прошел в ванную, долго стоял под душем. Вытерся, аккуратно повесил полотенце, прошел в комнату и принялся раздвигать двери шкафов.
На кровать легли черный костюм в тончайшую полоску и светло-серая сорочка.
Это он возьмет с собой, решил Кинби.
Натянул тонкий черный джемпер с высоким горлом, свободные брюки с накладными карманами, спортивную куртку, зашнуровал тупоносые ботинки на рубчатой платформе из толстой пористой резины.
Сдвинул в сторону ряд костюмов и надавил на заднюю стенку шкафа.
Затрещав, фанерное полотнище ушло в незаметный боковой паз. Щелкнув выключателем, Кинби осмотрел спрятанный за фальшивой стенкой стенд с оружием и нехорошо ухмыльнулся.
Юринэ снова и снова драила полы маленькой квартирки, выливала в ванну флаконы средства для чистки и терла ее, пока пена не начинала переваливаться через белоснежные края. Но тяжелый лекарственный запах пропитал все ее существо и не желал выветриваться.
Запах этот ударил ей в ноздри, когда она пришла в себя и обнаружила, что лежит в ярко освещенном зале, а над ней склонились хмурые женщины в белых, закрывающих нижнюю половину лица масках.
Юринэ сделала судорожный вдох и упала в непроглядную черноту.
Снова пришла в себя уже в палате.
Она лежала и снова и снова чувствовала тяжелый удар в плечо, онемение, разливающееся по телу и жуткий страх – все кончено, сейчас она закроет глаза и навсегда перестанет быть. И желание, с которым все труднее бороться – лечь и закрыть глаза. Темнота по ту сторону жизни казалась такой манящей, казалось, так просто сделать шаг…
Милосердные Сестры сотворили очередное, щедро оплаченное деньгами Кинби чудо, и уже на следующий день Юринэ отвезла домой молчаливая женщина, проводившая ее до квартиры и проследившая, чтобы молоденький храт из службы доставки забил ее холодильник свежими овощами, мясом и соками, а аптечку – лекарствами и травяными сборами.
Юринэ с хрустом вгрызлась в брызнувший соком яблочный бок и расплакалась.
Кинби не появлялся, пару раз Юринэ пыталась с ним связаться, звонила и Марте, но та отвечала невпопад и выглядела совершенно замотанной.
Иногда она думала, что надо бы дойти до конторы, разобрать документы, прибраться, но каждый раз ее охватывал страх, снова начинало болеть плечо, и она забиралась с ногами на диван.
Она стала бояться Города.
Истошный ночной звонок сорвал Юринэ с кровати. Покрывшись липким потом, она смотрела на входную дверь. Новый звонок.
Облизав пересохшие губы, она заставила себя подняться на ноги, шагнула к двери, уговаривая себя, что убить ее можно было и не звоня в дверь.
На лестничной площадке стоял Кинби.
Юринэ смотрела на неподвижную фигуру, сидевшую на стуле в углу крохотной кухоньки, и не знала, что делать.
Два слова, сказанные Кинби на пороге, окончательно отправили Юринэ в жуткое путешествие по стране кошмаров. Не было верха, низа, добра и зла, правильного и ошибочного.
Только пузырь кухни, наполненный желтым светом, плывущий среди черных скал городских домов – враждебных, населенных зловещими, неимоверно чужими, существами.
Мир Юринэ рухнул. До сегодняшней ночи она сама не понимала, что центром ее существования, точкой опоры являлись Кинби и Марта. Их жизни она примеряла на себя, за них переживала, их радостям радовалась, о такой судьбе мечтала.
В одну секунду волшебное стекло, через которое Юринэ смотрела на жизнь, разлетелось миллионом острых осколков, изрезав душу.
Остался только страх.
Кинби молчал.
Руки действовали механически, спасая разум.
Достать чашки, сполоснуть чайник, насыпать зеленого чая, залить горячей водой, закрыть крышкой.
Привычная последовательность движений помогла обрести подобие спокойствия, зацепиться за реальность.
Сделав первый обжигающий глоток, поморщилась и спросила, становясь собранной и деловой Юринэ:
– Что от меня требуется?
Гитарист слушал тихие шуршащие голоса. Он постоянно слышал их с тех пор, как первый раз открыл глаза, приходя в себя, в том термитнике, посреди леса. Голосам не было до него никакого дела, они разговаривали между собой, но чем больше он слушал, тем сильнее завладевали они его вниманием. Разум, душа, тело – все стремилось к этому равнодушному шепоту.
Потом пришла боль, разрывающая личность подобно тому, как ослепительная молния разрывает небо, и больше он не помнил себя.
О том, что произошло с ним после того, как Кинби вытащил его из леса, Дэмьен не рассказывал никому.
К нему стали приходить гости. Сначала это были бледные тени, видимые только уголком глаза, но постепенно они обретали тела, наполнялись жизнью. Гости переговаривались, не обращая на Дэмьена никакого внимания, и от этих разговоров ему хотелось убить себя. Но это было как раз то, чего хотели его запредельные посетители.
Дэмьен знал, что, умерев, он навсегда окажется там – в окружении непрерывно двигающихся силуэтов. Из века в век он слушал бы их беседы, не в силах даже сойти с ума. И он решил держаться.
Поняв это, существа стали показывать манту картины иных миров, времен и пространств. Проплывая над черными полированными холмами, Дэмьен кричал от ужаса, видя то, что скрывали глубокие расщелины, замирал от восторга, видя нечеловечески прекрасные замки, поднимающиеся из полных тумана провалов, наблюдал процессии существ, поклонявшихся богам, неведомым в его пространстве и времени.
Затем гости его разума начинали игру в смерть.
Изощреннейшими способами они опустошали целые планеты, и Дэмьен кричал снова и снова.
Но он запоминал. Против своей воли запоминал, КАК они это делают. Не спрашивая его разрешения, знание, которого он никогда не просил, вошло в его кровь, стало его частью.
Демоны, чьи тени лишали разума людей, склоняли перед ним головы, жрецы неведомых культов, за которыми он наблюдал в своих снах, опускались на колени, почувствовав его присутствие и просительно складывали руки на груди.
Знание и ужас разрывали Дэмьена на части, и вечная тьма поселилась в его глазах, заполнив непроглядной чернотой пустоты.
Его снова спас Кинби.
Браслеты, стоившие многих бессонных ночей техножрецам Лантоя, позволили Дэмьену существовать, не перерождаясь, балансируя на тонкой грани миров.
Теперь он мог наблюдать за гостями, не сходя с ума от ужаса, запоминать то, что проходило перед его глазами, не распадаясь на звенящие осколки.
Его отдушиной, связующей нитью с реальностью, стала музыка.
Превратившись в Ночного Гитариста, он обрел счастье и проклятье вечного наблюдателя.
Тонкие пальцы дрогнули на струнах, мелодия оборвалась, по трубе подземного перехода поплыл тоскливый высокий звук.
Дэмьен резко по-птичьи повернул голову.
Своими нечеловеческими глазами он видел, как взвихрилась ткань реальности там, где заканчивались ступени лестницы. На нижней ступени возник кокон непроглядной черноты. Приобрел очертания человеческой фигуры.
Дэмьен вздохнул:
– Это ты, Кинби. Я ждал тебя столько лет.
Вампир приближался медленно, опустив голову.
Подошел вплотную, обхватил тонкой, нечеловечески сильной рукой шею Дэмьена и прижал его к себе. Уткнувшись лицом в выцветший серый плащ, глухо выдавил:
– Марту убили, Дэмьен. Убили.
Кинби сходил с ума оттого, что приходилось постоянно повторять:
– Марта умерла, Марту убили…
С каждым повторением из него исчезала частичка чего-то такого, что позволяло ему существовать, и все росла, росла пустота, никогда не ведавшая света.
Кинби постоянно прислушивался к себе, ожидая, когда же он хоть что-нибудь почувствует.
Внутри расстилался лед. Миллионы километров льда, никогда не знавшего света.
Они сидели в переходе, там, где несколькими часами ранее сидела Марта.
Жлоб-один незаметным движением извлек пистолет и нацелил его Марте в лоб.
– Поднимите руки, лейтенант. Мой коллега обыщет вас.
Его напарник ловко ощупал Марту, вытащил ее пистолет из поясной кобуры, прошелся по карманам куртки. Вытащил серую коробочку, хмыкнув, показал первому:
– Это у нас, значит, использование незаконных устройств.
И уже обращаясь к Марте:
– Долго вам объясняться придется, лейтенант, до-о-олго. Лейтенант Марино, вы задержаны на основании соответствующего ордера и обязаны проследовать с нами.
Он потянулся к кнопке вызова лифта. Сбоку, на лестнице, сгустилась темнота и послышался тихий свист.
Жлоб-один недоуменно уставился на фонтан крови, хлестнувший из обрубка руки. Начав поворачиваться к лестнице, махнул обрубком, Марта почувствовала, как брызнуло на лицо теплым и липким.
Второй оперативник молча рвал из кобуры пистолет, но по обреченности в глазах было понятно – он и сам понимал, что не успеет.
Булькнул перерезанным горлом жлоб-один, и из груди второго, успевшего наконец выхватить оружие, выросло тонкое лезвие. Агент всхлипнув, умер.
Марта изо всех сил долбила по кнопке вызова. Нестерпимо медленно открывались двери, изнутри ударил яркий, спасительный свет. Свет нормальной уютной жизни.
Марта прыгнула через перила, мимо невысокой фигуры с тонким клинком в руках.
Кто бы это ни был, Марта хотела оказаться от него как можно дальше.
Тишиг неторопливо взял из руки мертвого оперативника пистолет и три раза выстрелил Марте в спину.
Тело лейтенанта Марино отбросило к стене.
Оно медленно сползло вниз.
Марта умерла на площадке между четвертым и пятым этажами от трех пулевых ранений, каждое из которых было несовместимо с жизнью.
* * *
Сначала Тишиг видел картину совершенно иной. Женщине, бывшей рядом с древним существом, не было места в полотне Художника. Ничем не примечательное создание, живущее серой жизнью человеческой массы – грунта, как называл их про себя Тишиг.
Однако что-то во взгляде проклятого, в том, как он касался руки женщины, заставило Тишига присмотреться к ней внимательнее. И она перестала быть просто строкой в отчете, который следовало предоставить заказчику, докладывая о восстановлении репутации компании-исполнителя.
Она явно представляла для вампира ценность. Сам полностью свободный от столь низменных и неинтересных эмоций, Тишиг прекрасно знал, как именно можно их использовать для создания картины.
Решив, что эту возможность он рассмотрит позже, Художник сосредоточился на наблюдении за сотрудниками Реннингтона.
Увидев, как шеф Девятой комнаты подъезжает к Дому Тысячи Порогов, южанин улыбнулся и удалился в свой отель – обдумывать завершающую стадию создания полотна.
Необходимо было продумать мельчайшие детали, приготовить нужные инструменты, создать в уме тысячи набросков…
В каждом своем полотне Художник стремился к совершенству, к абсолютной безжалостной законченности. Это творение обещало стать настоящим шедевром – вершиной его карьеры. Получив в свое распоряжение Ангельскую Звезду, Тишиг мог более не связывать себя с этим миром.
Об этом шептали ему голоса среди серых равнин и черных холмов, куда отправлял он свой разум, этого страстно хотела его душа – новых пространств, нового материала для своих картин, неведомых красок, не испытанных прежде эмоций.
Но Кинби пропал. Затаился.
Тишиг не верил, что проклятый мог просто сбежать, банально покинуть сцену.
Значит, он пережидает где-то, оценивает ситуацию. Давать ему время для такой оценки и подготовки совершенно не входило в планы южанина.
И вдруг, в один ослепительный миг, Тишиг увидел всю сцену.
Кинби послужит для него тем тараном, с помощью которого он получит не только Ангельскую Звезду, но и доступ к тайнам Дома Тысячи Порогов.
Для этого надо лишь занять обитателей Дома и Кинби друг другом.
Тишиг позволил себе короткую довольную улыбку и покинул номер отеля. Все складывалось как нельзя лучше.
Конечно, увидев засаду у дверей квартиры женщины-полицейского, Тишиг на долю секунды встревожился, но тут же оценил изящество ситуации. Вырисовывался прекрасный набросок, позволяющий оценить общий замысел полотна. Художник надеялся, что Кинби сможет понять символизм композиции.
Закончив работать, южанин постоял несколько мгновений, осматривая получившуюся сцену.
Да, он ничего не упустил.
Два тела на площадке – символ беспочвенной самоуверенности.
Бессильно распластавшаяся мертвая женщина между этажами – тщетность ожиданий, невозможность изменений.
Вампир обязательно оценит тонкую иронию момента.
Бесшумно взбежав на последний этаж, Тишиг подпрыгнул, ухватился кончиками пальцев за край потолочного люка, втянул себя на чердак.
И исчез в темноте.
Вернувшись в отель, он поднялся к себе и лег. Заснул мгновенно, без сновидений.
На следующий день он планировал несколько визитов, в том числе – в Дом Тысячи Порогов.
Пора было предоставить заказчику отчет.
* * *
Спустя пятнадцать минут после покушения, подъезд Марты наполнился светом, сигаретным дымом, властными раздраженными голосами.
Начальник управления Меес'к стоял у подъезда, в бешенстве скручивая и раскручивая спирали угольно-черных усов.
Прибывший на место наряд действовал грамотно, но Меес'ка не устраивал ответ – никаких следов.
Наглухо перекрыв квартал, полиция устроила жесткий тотальный опрос.
Поднимали с кроватей добропорядочных бюргеров, вламывались в наркопритоны и подпольные бордели, тяжелыми ботинками придавливали к полу бродяг и, светя фонарями в белые от ужаса глаза, требовали ответов.
Никто ничего не знал, никто ничего не видел.
Дэвид Стром наклонился над телом Марты, стоя так, чтобы не наступить в лужу крови, легонько прикоснулся кончиками пальцев к холодной щеке убитой.
Закрыл глаза.
Темнота… Серебристые росчерки клинка. Полные смерти глаза. Чьи?
На грани восприятия – тихий шепот безумия, змеей скользящий меж островов нечеловеческих кошмаров.
Открыв глаза, мант отшатнулся, потер ладонями виски.
Снизу донеслись раздраженные голоса. Слов не разобрать, тона становятся все более повышенными.
Наконец, все перекрывает низкий густой рев:
– А я сказал, что расследование ведет Управление! Результаты сообщим!
Раздраженный лай в ответ.
– Что-о?! Пошли вон! Сержант! Выставить оцепление, гражданских задерживать до выяснения обстоятельств! Да! Этих тоже!
Стром недобро усмехнулся. Судя по всему, Реннингтон решил прибрать к рукам и это дело. Формально он имел на то основания – погибли двое его оперативников. Но снова погиб офицер полиции. Причем не во время выполнения задания, как это произошло с Василевским и его сослуживцами. Марту застрелили в подъезде собственного дома, в спину.
Такого не случалось уже несколько десятков лет.
Меес'к и так не отличался кротким нравом и дипломатическими талантами, а уж сейчас-Завтра, конечно, Реннингтон надавит на все возможные рычаги, но эта ночь была полностью в распоряжении полиции.
Стром собирался воспользоваться этим в полной мере.
– Что-то нащупал? – негромко спросил его сержант Гловер. Судя по позе, он уже какое-то время стоял рядом, не решаясь прерывать размышления манта. И правильно делал.
– Кажется, да. – Стром похлопал себя по бокам в поисках ручки, обнаружил ее во внутреннем кармане. Сделал несколько пометок в потрепанном блокноте.
– И? – коротко спросил Гловер.
– Ее застрелили не эти жмуры, – кивнул Стром на тела оперативников. Их как раз упаковывала «похоронная команда». Взвизгнула молния, дюжие санитары подняли черные коконы пластиковых мешков, занесли в лифт. Из тесной кабинки донеслось недовольное кряхтение, лязгнули двери, коробка лифта затряслась и поехала вниз.
– Кто?
– Тот, кто зарезал парней из Девятки. А вот кто это – не знаю. Только ощущение у меня от него очень поганое. Он «тень». Причем настолько глубокая, что я такой и не видел.
Гловер мрачно присвистнул. На жаргоне полицейских мантов «тенями» называли адептов запрещенных культов, причем тех, кто ушел уже настолько далеко, что потерял всякую связь с обществом. Для «теней» существовали только свои цели, только своя реальность.
Как правило, иерархам культов недолго удавалось контролировать подобных одиночек, и дело кончалось гибелью тени или гибелью культа. Тут уж, как повезет.
Снова заскрежетал, залязгал лифт.
Стром и Гловер переглянулись, и мант почувствовал тоскливое сосущее чувство внутри.
Полицейские сопровождали движение лифта хмурыми взглядами. Оба ловили себя на детской мысли – а вдруг получится все вернуть назад.
На площадку вышли санитары. У одного в руках черный пластиковый мешок.
Стром прокашлялся, на негнущихся ногах пошел вверх, протягивая руку:
– Ну-ка, дай. Мы сами.
– Э-э… Не положено. – Санитар попытался завести руку с мешком за спину.
– Мешок дай, – очень спокойно повторил Стром, поднимаясь еще на пару ступеней.
Санитар опасливо протянул ему черную пластиковую скатку.
– Спасибо. Теперь уезжайте. Ждите внизу.
Сержанты уложили тело Марты в мешок и отнесли его вниз, к мигающему синим маячком фургону полицейских медиков.
Недобро зыркнув, Меес'к скрутил ус и отвернулся.
Стром потянул Гловера за рукав:
– Давай-ка отойдем, покурим.
Щелкнули зажигалки.
– Если Девятка у Марты своих поставила, то…
– У Кинби уже наши. Я узнавал.
Стром с облегчением кивнул. Но все же уточнил:
– А Девятка поблизости крутилась?
– Да, но Меес'к приказал гнать их взашей.
– Это, конечно, правильно. Но, понимаешь, хорошо бы там сейчас быть кому-нибудь, кого Кинби знает.
– Это точно, – Гловер сломал недокуренную сигарету, отбросил и, хлопнув Строма по плечу, зашагал к своему автомобилю.
Стром поежился.
Ночь была душной, но ему показалось, что по городу только что пронесся холодный ветерок.
Той же ночью
Уже через пять минут после того, как дежурный мант принял рапорт, подтверждающий смерть лейтенанта Марты Марино, во многих домах Города зазвонили телефоны, вошли в транс личные астра-лоты, запульсировали экраны мант-связи.
Обитатели этих домов не имели отношения к Управлению полиции, однако многих новость заставила судорожно сглотнуть и подумать о том, что неплохо было бы оказаться подальше от города.
Информация, переданная Рональдом Конвертом, еще накануне привела Дома в состояние повышенной боевой готовности, десятки недобрых глаз наблюдали за Реннингтоном, составлялись и рушились союзы, просчитывались планы.
Но теперь… Никто не хотел попадаться под руку чудовищу, которое кто-то выпустил на свободу. Город превратился в охотничьи угодья хищника такого масштаба, что посторонним лучше было наблюдать происходящее со стороны.
Впервые в жизни решил предпринять загородное путешествие и сам Рональд Конверт. Ему очень хотелось увидеть голову Кинби отделенной от тела, но… лучше наблюдать за событиями издали.
Мистер Элингтон, принявший дела организации после трагического ухода из жизни мистера Джонсона, вызвал личного шофера и приказал немедленно готовиться к длительной командировке.
Сел на краю своей огромной кровати толстяк Марио. Грустно посмотрев на свой огромный живот, растекшийся по коленям, положил телефонную трубку на рычаги и жалко шмыгнул носом.
Срывающимся голосом позвал:
– Антонио! Антонио!
Квадратный «племянник» открыл дверь и почтительно застыл на пороге.
– Антонио. Великое горе постигло одного из самых уважаемых жителей этого грешного города. – Сглотнув, толстяк продолжил: – Прикажи доставить утром в управление полиции букет красных роз и передай, что я скорблю о безвременной гибели лейтенанта Марты Марино.
«Племянник» посерел и исчез.
А толстяк еще долго сидел на кровати, покачивая головой и шепча:
– Безумцы… Безумцы…
* * *
Вуралос негромко постучал и, не дожидаясь ответа, вошел в командный пункт, ныне облюбованный Хранителем и шефом Девятки.
Реннингтон резко развернулся:
– Ну, что еще?
Хранитель смотрел молча. По-змеиному извернувшись в кресле.
– Только что доложили… Убита лейтенант Марино. Наши сотрудники, дежурившие около ее квартиры, погибли.
Доложив, Вуралос замолчал. Стоял на пороге, больше всего желая, чтобы шеф отпустил его небрежным взмахом руки.
– Подробности? – бросил Реннингтон.
– Почти никаких. Меес'к не допустил наших сотрудников на место преступления, сообщение о перестрелке пришло по открытым каналам, а не по экспресс-связи, как положено.
– Так-так… Так-так… – забарабанил пальцами по подоконнику Реннингтон.
– Сейчас усатая тварь не успокоится и ни на какие доводы реагировать не будет. Попробуем давить – получим стрельбу. Так что до утра на них не нажимать. Но следить за каждым шагом. Пока подготовить запрос в муниципалитет и армейским. И на всякий случай в Совет Домов Воцарения. Просто подготовить – ход давать только по моей команде.
Реннингтон чувствовал радостное беспокойство. Зависшая в состоянии неустойчивого равновесия ситуация наконец получила развитие.
Правда, сам он хотел поступить несколько иначе.
Достаточно было просто задержать любовницу Кинби и доставить в Дом Тысячи Порогов «для выполнения следственных действий».
После чего ждать появления проклятого.
Сейчас все несколько усложнялась, но становилась куда интереснее.
Обернувшись, Реннингтон подмигнул Хранителю:
– Ну, как думаете, кто кокнул малышку?
* * *
Остановив машину, Гловер медленно потянулся к замку зажигания, повернул ключ, глуша двигатель.
Высотка, в которой жил Кинби, темной громадой возвышалась на другой стороне улицы. Надо было выйти, проверить, как расставлены люди.
Нужно было хотя бы поднести к губам рацию и предупредить своих о прибытии.
Не было сил.
Совсем.
Сержант сидел, откинувшись на спинку сиденья, и от всей души жалел, что не ушел в отставку лет на десять пораньше. А ведь была такая возможность.
Сейчас он жил бы в небольшом чистеньком доме на окраине Города и знать не знал о Марте Марино, которую помнил еще новобранцем.
И не пришлось бы ему стоять над ее телом, следя, как бы не вляпаться в лужу крови.
Он бы спокойно спал и утром, прочитав об этом кошмаре в газетах, осуждающе покачал головой.
В стекло со стороны пассажирского сиденья аккуратно постучали.
Вздрогнув, Гловер повернулся.
На него вопросительно смотрел Кинби.
Нагнувшись, сержант протянул руку, чтобы открыть дверь. Ему казалось, что секунды растянулись, превратились в длинные клейкие волокна, каждое мгновение не хотело заканчиваться, пальцы никак не могли коснуться рычага, открывающего дверь, все никак не чувствовали холода металла.
Наконец замок щелкнул, Кинби скользнул на сиденье.
– Чем обязан, – спросил он, глядя на Гловера.
– Марта погибла, – выпалил сержант и замолчал.
Казалось, из машины выкачали воздух. Из города выкачали воздух. Каждой клеткой кожи Гловер ощущал растущую пустоту.
– Когда? Как? – мертво спросил Кинби, и Гловер понял, что сейчас расплачется от счастья.
Кинби заговорил, значит, можно отвечать, произносить слова, рассказывать, делать хоть какие-то нормальные,обычные вещи, чтобы прогнать пустоту.
И Гловер принялся лихорадочно забивать ее словами. Он глядел перед собой, положив руки на руль, и старался припомнить малейшие крупицы информации, которые могли хоть как-то помочь Кинби.
Лишь бы не видеть каменно-неподвижную фигуру на пассажирском сиденье.
Дослушав, Кинби сказал:
– Мне нужны сутки. Может быть, двое. Сейчас, прошу, сними пост, я хочу подняться в квартиру.
И вышел, аккуратно закрыв дверь.
Гловер поднес к губам рацию, обнаружил, что руки трясутся.
Онемевшими губами произнес:
– Сворачиваемся. До семи утра к объекту не приближаться.
Завел машину и уехал.
* * *
Больше всего Кинби хотелось почувствовать хоть что-нибудь.
Он сидел и ясно представлял, как поднимается внутри волна отчаянья, как перехватывает горло, как он сгибается и старается протолкнуть внутрь хоть немного воздуха. Он представлял, как нарастает тугой комок горя, он распрямляется и кричит, кричит, кричит.
Как раз за разом он обрушивает кулаки на мраморную столешницу, выворачивает тяжелые двери шкафа-купе, срывает вешалки, в клочья рвет костюмы, раздирает спинку ротангового кресла…
Он не чувствовал ничего.
Совсем.
Неподвижно сидел на краю постели, положив ладони на колени, неестественно выпрямив спину, и смотрел в одну точку.
В голове крутились слова Гловера:
– Марта погибла… Марта погибла…
Фраза звучала снова и снова, заполняя собой все вокруг. Кинби моргнул раз, другой, пытаясь отогнать непрошеные звуки в голове, мешавшие сосредоточиться, увидеть Марту, представить ее глаза, вечно растрепанные волосы, нетерпеливое похлопывание по карманам в поисках зажигалки – она никогда не могла ее найти с первого раза. И пачки у нее вечно валялись по карманам смятые, Кинби постоянно подшучивал, что курит она, как пьяный бродяга, а Марта смеялась и прижималась к нему – теплая, живая, дивно пахнущая, смотрела темными глазами и облизывала губы.
Марта погибла.
Неловко встав, Кинби разделся, прошел в ванную, долго стоял под душем. Вытерся, аккуратно повесил полотенце, прошел в комнату и принялся раздвигать двери шкафов.
На кровать легли черный костюм в тончайшую полоску и светло-серая сорочка.
Это он возьмет с собой, решил Кинби.
Натянул тонкий черный джемпер с высоким горлом, свободные брюки с накладными карманами, спортивную куртку, зашнуровал тупоносые ботинки на рубчатой платформе из толстой пористой резины.
Сдвинул в сторону ряд костюмов и надавил на заднюю стенку шкафа.
Затрещав, фанерное полотнище ушло в незаметный боковой паз. Щелкнув выключателем, Кинби осмотрел спрятанный за фальшивой стенкой стенд с оружием и нехорошо ухмыльнулся.
* * *
Юринэ снова и снова драила полы маленькой квартирки, выливала в ванну флаконы средства для чистки и терла ее, пока пена не начинала переваливаться через белоснежные края. Но тяжелый лекарственный запах пропитал все ее существо и не желал выветриваться.
Запах этот ударил ей в ноздри, когда она пришла в себя и обнаружила, что лежит в ярко освещенном зале, а над ней склонились хмурые женщины в белых, закрывающих нижнюю половину лица масках.
Юринэ сделала судорожный вдох и упала в непроглядную черноту.
Снова пришла в себя уже в палате.
Она лежала и снова и снова чувствовала тяжелый удар в плечо, онемение, разливающееся по телу и жуткий страх – все кончено, сейчас она закроет глаза и навсегда перестанет быть. И желание, с которым все труднее бороться – лечь и закрыть глаза. Темнота по ту сторону жизни казалась такой манящей, казалось, так просто сделать шаг…
Милосердные Сестры сотворили очередное, щедро оплаченное деньгами Кинби чудо, и уже на следующий день Юринэ отвезла домой молчаливая женщина, проводившая ее до квартиры и проследившая, чтобы молоденький храт из службы доставки забил ее холодильник свежими овощами, мясом и соками, а аптечку – лекарствами и травяными сборами.
Юринэ с хрустом вгрызлась в брызнувший соком яблочный бок и расплакалась.
Кинби не появлялся, пару раз Юринэ пыталась с ним связаться, звонила и Марте, но та отвечала невпопад и выглядела совершенно замотанной.
Иногда она думала, что надо бы дойти до конторы, разобрать документы, прибраться, но каждый раз ее охватывал страх, снова начинало болеть плечо, и она забиралась с ногами на диван.
Она стала бояться Города.
Истошный ночной звонок сорвал Юринэ с кровати. Покрывшись липким потом, она смотрела на входную дверь. Новый звонок.
Облизав пересохшие губы, она заставила себя подняться на ноги, шагнула к двери, уговаривая себя, что убить ее можно было и не звоня в дверь.
На лестничной площадке стоял Кинби.
* * *
Юринэ смотрела на неподвижную фигуру, сидевшую на стуле в углу крохотной кухоньки, и не знала, что делать.
Два слова, сказанные Кинби на пороге, окончательно отправили Юринэ в жуткое путешествие по стране кошмаров. Не было верха, низа, добра и зла, правильного и ошибочного.
Только пузырь кухни, наполненный желтым светом, плывущий среди черных скал городских домов – враждебных, населенных зловещими, неимоверно чужими, существами.
Мир Юринэ рухнул. До сегодняшней ночи она сама не понимала, что центром ее существования, точкой опоры являлись Кинби и Марта. Их жизни она примеряла на себя, за них переживала, их радостям радовалась, о такой судьбе мечтала.
В одну секунду волшебное стекло, через которое Юринэ смотрела на жизнь, разлетелось миллионом острых осколков, изрезав душу.
Остался только страх.
Кинби молчал.
Руки действовали механически, спасая разум.
Достать чашки, сполоснуть чайник, насыпать зеленого чая, залить горячей водой, закрыть крышкой.
Привычная последовательность движений помогла обрести подобие спокойствия, зацепиться за реальность.
Сделав первый обжигающий глоток, поморщилась и спросила, становясь собранной и деловой Юринэ:
– Что от меня требуется?
* * *
Гитарист слушал тихие шуршащие голоса. Он постоянно слышал их с тех пор, как первый раз открыл глаза, приходя в себя, в том термитнике, посреди леса. Голосам не было до него никакого дела, они разговаривали между собой, но чем больше он слушал, тем сильнее завладевали они его вниманием. Разум, душа, тело – все стремилось к этому равнодушному шепоту.
Потом пришла боль, разрывающая личность подобно тому, как ослепительная молния разрывает небо, и больше он не помнил себя.
О том, что произошло с ним после того, как Кинби вытащил его из леса, Дэмьен не рассказывал никому.
К нему стали приходить гости. Сначала это были бледные тени, видимые только уголком глаза, но постепенно они обретали тела, наполнялись жизнью. Гости переговаривались, не обращая на Дэмьена никакого внимания, и от этих разговоров ему хотелось убить себя. Но это было как раз то, чего хотели его запредельные посетители.
Дэмьен знал, что, умерев, он навсегда окажется там – в окружении непрерывно двигающихся силуэтов. Из века в век он слушал бы их беседы, не в силах даже сойти с ума. И он решил держаться.
Поняв это, существа стали показывать манту картины иных миров, времен и пространств. Проплывая над черными полированными холмами, Дэмьен кричал от ужаса, видя то, что скрывали глубокие расщелины, замирал от восторга, видя нечеловечески прекрасные замки, поднимающиеся из полных тумана провалов, наблюдал процессии существ, поклонявшихся богам, неведомым в его пространстве и времени.
Затем гости его разума начинали игру в смерть.
Изощреннейшими способами они опустошали целые планеты, и Дэмьен кричал снова и снова.
Но он запоминал. Против своей воли запоминал, КАК они это делают. Не спрашивая его разрешения, знание, которого он никогда не просил, вошло в его кровь, стало его частью.
Демоны, чьи тени лишали разума людей, склоняли перед ним головы, жрецы неведомых культов, за которыми он наблюдал в своих снах, опускались на колени, почувствовав его присутствие и просительно складывали руки на груди.
Знание и ужас разрывали Дэмьена на части, и вечная тьма поселилась в его глазах, заполнив непроглядной чернотой пустоты.
Его снова спас Кинби.
Браслеты, стоившие многих бессонных ночей техножрецам Лантоя, позволили Дэмьену существовать, не перерождаясь, балансируя на тонкой грани миров.
Теперь он мог наблюдать за гостями, не сходя с ума от ужаса, запоминать то, что проходило перед его глазами, не распадаясь на звенящие осколки.
Его отдушиной, связующей нитью с реальностью, стала музыка.
Превратившись в Ночного Гитариста, он обрел счастье и проклятье вечного наблюдателя.
Тонкие пальцы дрогнули на струнах, мелодия оборвалась, по трубе подземного перехода поплыл тоскливый высокий звук.
Дэмьен резко по-птичьи повернул голову.
Своими нечеловеческими глазами он видел, как взвихрилась ткань реальности там, где заканчивались ступени лестницы. На нижней ступени возник кокон непроглядной черноты. Приобрел очертания человеческой фигуры.
Дэмьен вздохнул:
– Это ты, Кинби. Я ждал тебя столько лет.
Вампир приближался медленно, опустив голову.
Подошел вплотную, обхватил тонкой, нечеловечески сильной рукой шею Дэмьена и прижал его к себе. Уткнувшись лицом в выцветший серый плащ, глухо выдавил:
– Марту убили, Дэмьен. Убили.
* * *
Кинби сходил с ума оттого, что приходилось постоянно повторять:
– Марта умерла, Марту убили…
С каждым повторением из него исчезала частичка чего-то такого, что позволяло ему существовать, и все росла, росла пустота, никогда не ведавшая света.
Кинби постоянно прислушивался к себе, ожидая, когда же он хоть что-нибудь почувствует.
Внутри расстилался лед. Миллионы километров льда, никогда не знавшего света.
Они сидели в переходе, там, где несколькими часами ранее сидела Марта.