МакБейн Эд. Колыбельная

   — Рассказал бы и мне парочку таких историй, — улыбнулся Клинг.
   — Моя точка зрения такова, что миллион в наши дни — это то, из-за чего штаны ни у кого не промокнут. Не так легко будет выйти на этих людей.
   — Вот почему я и пришел к тебе, Ковбой, — сказал Клинг.
   — Да брось ты, — хмыкнул Паласио.
   — Потому что я знаю, ты любишь раскалывать твердые орешки.
   — Брось, брось, — сказал Паласио, но при этом довольно ухмыльнулся.

* * *

   Привратник в доме 967 по Гровер-авеню был маленьким кругленьким человечком в зеленой униформе с отделкой золотом. Он выглядел как генерал какой-нибудь банановой республики. Жильцы дома знали его под именем Эл Привратник, но полное его имя было Альберт Юджин Ди Стефано. Он гордился тем, что когда-то был одним из привратников в нью-йоркском отеле «Плаза». Эл сразу же сказал Карелле, что однажды дал департаменту полиции Нью-Йорка ценную информацию, которая помогла раскрыть дело о похищении драгоценностей, которые несколько парней мешками таскали из номеров отеля. Он будет счастлив помочь Карелле в разгадке ужасного преступления, которое тот расследует. Он знал об убийствах на четвертом этаже все. Все в доме о них знали.
   Так случилось, что он работал в новогоднюю ночь с полуночи до восьми утра. Потому что вытянул двойку крестей вместо бубновой тройки или четверки червей. Подобным образом трипривратника здания решали, кто будет работать в эту смену, поскольку никто в общем-то не горел таким желанием. Он вытянул самую маленькую карту и должен был идти работать в худшую смену. Поэтому да, он был здесь в ту ночь. Но он не видел, чтобы кто-нибудь подозрительный приходил и уходил, если это то, что хотел знать Карелла.
   — Вы знаете мистера Холдинга в лицо? — спросил Карелла.
   — О да. Очень приятный мужчина. Я подал ему много идей, он пишет сценарии для рекламных роликов. Однажды я ему сказал, что у меня есть хорошая мыслишка для компании «Херц». Ну, вы знаете, той, которая занимается прокатом машин. Я подумал, что они могут показать аэропорт и толпу народа, все ждут в очередях у стоек других фирм по прокату машин, но этот парень подходит прямо к стойке Херца и уходит ровно через десять секунд с ключами от машины, и когда он проходит мимо всех остальных, которые все еще ждут в очереди, он хохочет и говорит: «Я смеюсь, только когда это Херц». Они могут даже записать бой колокола, который вызванивает: «Я смеюсь только, когда это Херц, бом-бом!» Мистер Холдинг сказал мне, что его агентство не представляет интересы Херца. Тогда я дал ему...
   — Вы знаете, как он выглядит? Мистер Холдинг?
   — Ну, конечно. Я дал ему другую идею, насчет «Голубой Монахини», это такое вино, вы знаете, там у них на этикетке такая маленькая голубенькая. Я сказал ему фразу, которую стоит использовать в рекламе: «Привыкните к маленькой Голубой Монахине». Там тоже можно записать звон колокола. Мистер Холдинг сказал мне, что его агентство не представляет интересы «Голубой Монахини». Тогда я дал ему...
   — Вы узнаете мистера Холдинга, если, например, он сейчас пройдет мимо по улице?
   — Ну, конечно. Я дал ему еще одну идею насчет «Крайслер Ле Барон». Видим этого немецкого пилота времен первой мировой войны в белом шарфе, понимаете, и в защитных очках...
   — Вы его видели в новогоднюю ночь?
   — Кого?
   — Мистера Холдинга.
   — В общем-то говоря, да, видел.
   — Когда это было? — Около часу ночи, ну немножко позже, десять, пятнадцать минут второго, что-то так.
   — Где вы его видели?
   — Здесь, конечно. — Ди Стефано был удивлен. — Ведь я был здесь. Помните, я рассказывал вам, что вытянул младшую карту? Вот почему я...
   — Вы видели его здесь, в этом здании, между часом и четвертью второго, правильно?
   — Не только видел, но и разговаривал с ним. И тут, понимаете, какая-то ирония судьбы. Он пришел взглянуть на ребенка.
   — Он так сказал? Что пришел взглянуть на ребенка?
   — Да. Он был здесь где-то полчаса и сразу после того, как ушел, произошло это ужасное несчастье. Я хочу сказать, насколько он разминулся с убийцей? Десять — пятнадцать минут, что-то вроде этого.
   — Вы видели его, когда он выходил?
   — Да. Он вышел прямо из лифта. Я смотрел телевизор вот в этой комнатушке. — Он показал рукой на дверь. — Отсюда виден весь вестибюль, если оставить дверь открытой.
   — Во сколько это было? Когда он выходил?
   — Я же сказал вам, примерно без четверти два.
   — Он сказал вам что-нибудь?
   — Он сказал — все в порядке. Я заметил ему, что проверить лишний раз никогда не помешает. Он улыбнулся, сказал «ты прав, Эл» и вышел.
   — Он выглядел трезвым?
   — Да, конечно.
   — А сюда он пришел трезвым?
   — Он пришел сюда трезвым и трезвым ушел отсюда.
   — Крови у него на одежде не было?
   — Крови?
   — Или на руках?
   — Крови? — сказал ошарашенный Ди Стефано. — Мистер Холдинг и кровь? Нет, сэр. Никакой крови. Вообще.
   — Вы все еще были здесь, когда он пришел домой вместе с миссис Холдинг?
   — Я был здесь всю ночь, до восьми утра.
   — И во сколько это было? Когда они вернулись?
   — Около половины третьего. Ну, немножко раньше. — О'кей, — сказал Карелла, — большое спасибо.
   — Вы не хотите послушать про «Крайслер Ле Барон»? — спросил Ди Стефано.

* * *

   Она никак не могла забыть об Эйлин Берк.
   — Моя жена говорит, что я пью слишком много, — рассказывал ей детектив. — Ее отец был пьяница, поэтому она думает, что любой, кто выпьет пару рюмок, — тоже пьяница. Она говорит, будто я косею после пары рюмок. А я не могу слышать этого, так бы и засветил промеж глаз. Это все ее чертово детство, вы не можете вырасти в доме с алкоголиком и не считать после этого, что любой, кто выпьет глоток вишневой наливки, — алкоголик. В последний раз на вечеринке мы были вместе с двумя другими парами. Я отработал дневную смену, мы возились с этим убийством, кто-то отрубил голову женщине и бросил ее в бачок унитаза на автовокзале. С этим я возился накануне весь день. Эта проклятая женская голова, плавающая в унитазном бачке. С половины девятого утра до шести вечера, когда я наконец выбрался с этого чертова участка. Вот я пришел домой — мы живем в Бестауне, получили эту квартиру с садиком рядом с мостом, — налил себе «Девара» в бокал со льдом и содовой, сижу себе, смотрю новости, пью потихоньку и ем арахис, а она приходит и говорит «сделай любезность, не пей сегодня так много вечером». Нужно было тогда на месте врезать ей прямо в нос. Она уже решила, что я пьяница, пью, видите ли, слишком много, «не пей так много сегодня вечером», подразумевая, что я пью слишком много каждый вечер. А я так не делаю.
   Я получил этот долбаный инфаркт в апреле прошлого года, теперь не могу есть то, что мне хочется, и каждое утро бегаю трусцой эти две долбаные мили перед тем, как идти на работу. Я привык выкуривать в день две пачки сигарет, а сейчас мне вообще нельзя курить, и она еще талдычит мне «нет, нет, нет» по поводу пары несчастных рюмок, которые я позволяю себе, когда прихожу домой после этой головы, плавающей в унитазном бачке.
   Две долбаных рюмки! Это все, что я выпил перед тем, как мы вышли из дому! Мы встретились с двумя другими парами в китайском ресторанчике на Поттер, один из этих ребят — помощник районного прокурора, а другой — компьютерный аналитик. А их жены, я не знаю, что они делают. Мы собрались, ну вы знаете, как это бывает, когда решаете отведать китайской кухни, заказали бутылку вина на всех, выпили по рюмке, и вот она пустая. А нас шесть человек, ну вы понимаете. Мы заказываем другую бутылку вина, и на мою долю приходится две рюмки, как и на каждого за столом, включая мою долбаную Хранительницу Вигвама с ее томагавком.
   Так вот, времени — половина одиннадцатого. Мы все вместе выходим из ресторана, она вытаскивает ключи из сумочки и говорит, чтобы все могли ее услышать: «Френк, машину поведу я». А я спрашиваю: «Почему?» И она мне отвечает: «Потому что я не доверяю тебе». Помощник прокурора смеется. Это парень, с которым я работаю. Мы вызываем его всегда, когда заловим кого-нибудь, когда убеждены, что дело стоящее. Понимаете, он смеется над тем, что говорит моя жена. Парень, с которым я работаю. Другой парень, компьютерный аналитик, он тоже начинает смеяться и говорит: «Я надеюсь, что у тебя завтра выходной, Френк». Как будто они договорились с Шерил — так ее зовут, мою жену — изображать Френка большим пьяницей, который не может вести машину и который даже не сумеет провести эту долбаную машину по прямой.
   По дороге домой я говорю ей, что не хочу ссориться, я устал, у меня был длинный тяжелый день, эта проклятая голова в туалетном бачке... А она говорит, что моя работа не труднее, чем у остальных мужчин, которые были за столом. Я говорю: «Что ты имеешь в виду?» Она говорит: «Ты знаешь, что я имею в виду». А я говорю: «Ты хочешь сказать, что я выпил больше, чем Чарли или Фил, ты хочешь сказать, что я пьяница?» А она говорит: «Разве я сказала, что ты пьяница?» И она так это говорит, что я взял бы да и переломал все ее чертовы кости. И наконец я заорал. Хотел избежать стресса, я прав? Ведь это из-за стресса бывает инфаркт? Поэтому я заорал, как долбаная пуэрториканская шлюха.
   И когда мы вернулись домой, я пошел спать в телевизионную комнату, только не мог заснуть, потому как думал, лучше бы мне сходить и бросить мою пушку в реку, потому что если оно будет и дальше так продолжаться, то когда-нибудь я использую ее по назначению. А я не хочу этого делать.
   Детектив Френк Коннел из 47-го участка смотрел на нее через стол. — Я не знаю, что мне делать, — сказал он. — Как будто моя жена стала мне врагом, а не другом. Жена ведь должна быть другом, так? Ведь люди поэтому женятся? Чтобы был кто-то, кому они могут доверять больше, чем любому человеку в мире. Вместо этого она заставляет меня выглядеть долбаным идиотом. Я никогда бы себе не позволил высмеять ее перед людьми, с которыми она работает. Она работает в юридической фирме, она секретарь. Я никогда бы не пошел туда и не стал бы рассказывать — она это, она то, у нее плохо с этим или с тем. Я никогда бы не сделал ей такой подлянки. Она подставила меня, когда сказала, что я пьяница.
   — А вы пьяница? — спросила Карин.
   — Нет. Богом клянусь, нет.
   — Когда вы встаете утром, вам не хочется выпить?
   — Абсолютно нет. Я делаю мои две проклятые мили, ем завтрак и иду на работу.
   — Вы на самом деле выпиваете только две рюмки, когда возвращаетесь вечером домой?
   — Две, клянусь.
   — Больших?
   — Что вы хотите сказать? Обычный коктейль. Немного ликера, немного льда, немного содовой...
   — Сколько ликера?
   — Две-три унции.
   — А точнее?
   — Три.
   — Получается шесть унций.
   — И это немного.
   — Плюс то, что вы выпиваете в...
   — Только когда мы куда-нибудь идем. Когда мы едим дома, я пью за ужином пепси.
   — Вы бы назвали себя пьяницей?
   — Я пью умеренно. У меня есть знакомые, которые могут пить беспрестанно, день и ночь. А я вовсе не...
   — Вы их считаете пьяницами?
   — Я считаю их алкоголиками. Я редко вижу их пьяными, но отлично знаю, что у них серьезные проблемы с алкоголем, я знаю, что у них нет чувства меры.
   — Но у вас оно есть.
   — Не думаю, что эти проклятые две рюмки в день — пьянство!— Теперь вы злитесь на меня, а?
   — Не люблю, когда меня называют долбаным пьяницей! Я прихожу от этого в ярость! Я здесь не потому, что у меня проблемы с выпивкой, а потому что у меня проблема с женой. Я очень люблю ее, но...
   — Но вы говорили о том, что вам иногда хочется причинить ей вред, — сказала Карин.
   — Да.
   — Причинить ей физический вред.
   — Да.
   — Дать ей как следует. Сломать нос...
   Коннел согласно кивнул.
   — Переломать ей все кости.
   Он снова кивнул.
   — Даже использовать служебное оружие.
   — Это меня особенно беспокоит. Конечно, Шерил — моя жена, но когда она начинает свои штучки, мне хочется убить ее.
   — Вы сказали, что очень любите свою жену, так?
   Коннел на мгновение задумался.
   — Я думаю, да, — сказал он и умолк.
   Она вспомнила про Эйлин Берк.
   «Любишь ли ты его?» — спросила она про Берта Клинга.
   Эйлин подумала.
   И сказала: «Я думаю, да».
   В таком случае, почему она прекратила встречаться с ним?
   Офис рекламного агентства Дейвида Пирса находился на Джефферсон-авеню, где, словно россыпь ядовитых поганок, сгрудились все городские рекламные агентства. Карелла и Мейер приехали туда вместе в пятницу в семь минут четвертого. Питер Холдинг все еще был на обеде. Шел двадцатый день января. Завтра четвертая неделя со дня смерти его дочери. Теперь они думали, не он ли убил ее.
   Детективы сидели на софе из хрома и кожи в приемной, когда он вошел. Мистер Холдинг был в енотовой шубе. Щеки цвели — он явился прямо с улицы, прямые каштановые волосы взъерошены, он выглядел таким, каким описала его Частити Керр. Казалось, он рад их видеть. Спросил, нет ли новостей. Провел закоулками в свой личный офис.
   Две стены были желтыми, третья бледно-лиловой, а последняя представляла собой одно большое окно с видом на город, засыпанный снегом. На стенах прикрепленные кнопками копии рекламных объявлений. Целое хранилище телевизионной рекламы. На столе старомодная пишущая машинка. Стопка бумаги. Холдинг сел за стол. Он предложил детективам присесть.
   — Мистер Холдинг, — начал Карелла, — уходили ли вы из квартиры мистера и миссис Джереми Керр во время новогодней вечеринки?
   Холдинг моргнул.
   Они поняли, что зацепили его.
   — Да, — сказал он.
   — Во сколько? — спросил Мейер.
   Он еще раз моргнул.
   — Мы ушли чуть позже двух.
   — И пошли домой. Вы и ваша жена.
   — Да.
   — А перед этим?
   Он снова моргнул.
   — Ну, да, — сказал он.
   — Перед этим вы выходили из квартиры Керр?
   — Да.
   — Во сколько?
   — Около часу.
   — Один?
   — Да.
   — Куда вы ходили? — спросил Карелла.
   — Проветриться, я был пьян. Мне нужен был свежий воздух.
   — Где вы гуляли?
   — В парке.
   — В каком направлении?
   — Я не понимаю, что вы хотите узнать? И вообще, в чем...
   — В центр, на окраину, просто по городу — куда вы ходили гулять?
   — В центр. Извините, но в чем?..
   — Как далеко в центр вы углублялись?
   — До статуи и обратно.
   — До какой статуи?
   — До этой, Аллана Клива.
   — На площади?
   — Да. А в чем дело? — Вы уверены, что вы ходили гулять именно в центр? — спросил Карелла.
   Холдинг снова заморгал.
   — Вы уверены, что не ходили гулять по Гровер-авеню? — спросил Мейер.
   — В четырех кварталах? — спросил Карелла.
   — К себе домой?
   — Придя туда в десять — пятнадцать минут второго?
   — И остались там на полчаса?
   Долгое и мучительное молчание.
   — О'кей, — сказал Холдинг.
   — Мистер Холдинг, вы совершили эти убийства? — спросил Карелла.
   — Нет, сэр, не я, — ответил Холдинг.
   Интрижка с Энни Флинн...
   Он не мог назвать это интрижкой, потому что их любовь не была такой, как описывают ее большинство романистов, она больше похожа...
   Он не знал, как назвать это.
   — А, насчет растления малолетних? — предложил Карелла.
   — Или насчет совращения девушки вдвое моложе вас, — выдвинул другую идею Мейер.
   Им не очень нравился этот человек. Для них он был похож на Толстяка Доннера, который обожал туфельки и белые трусики Мэри Джейн.
   Он хотел, чтобы они знали — никогда в жизни он не совершал ничего подобного. Он был женат на Гейл пять лет, и за это время он ни разу даже не посмотрел на другую женщину. До того, как у них работать начала Энни. Энни была единственной женщиной, которую он когда-либо...
   — Девушкой, — напомнил ему Карелла.
   — Шестнадцатилетней девушкой, — добавил Мейер.
   Ну, сейчас много девушек, которые становятся женщинами в очень раннем возрасте, послушайте, она же не была девственницей, это нельзя было назвать лишением невинности или чем-то еще в этом роде, это было...
   — Да, что это было? — спросил Карелла.
   — Как бы вы точно это назвали? — спросил Мейер.
   — Я любил ее, — сказал Холдинг.
   Любовь. Одна из двух причин для убийства. Единственно существующих.
   Другая — деньги.
   Это началось как-то вечером в начале октября. Она пришла работать к ним в сентябре, вскоре после того, как они взяли ребенка. Он помнил, как был удивлен зрелостью ее натуры, личности. Вы думаете, шестнадцатилетняя девушка — это нечто брызжущее задором юности? Но Энни...
   Эти задумчивые зеленые глаза.
   Чистота ее взглядов.
   Вся как невысказанная тайна.
   Ярко-рыжие волосы.
   Ему было любопытно, рыжая ли она внизу.
   — Послушайте, — сказал Мейер, — что вы, черт побери, себе позволяете...
   Мейер вообще-то редко сквернословил.
   — Я не убивал ее, — сказал Холдинг. — Я хочу объяснить...
   — Просто расскажите.
   — Дай ему высказаться, — мягко остановил Мейера Карелла.
   — Этот сукин сын трахал шестнадцатилетнюю девчонку...
   — Подожди, — сказал Карелла и положил руку на кисть Мейера, — потерпи, ладно?
   — Я любил ее, — снова сказал Холдинг.
   Она пришла к ним первый раз в октябре, точнее в начале октября. Они с женой уходили на банкет в ресторан «Шерман». Холдинг припомнил, что была необычно мягкая для октября погода, больше похожая на весеннюю. Энни нарядилась в цвета осени. В ярко-желтой юбке, бледно-оранжевой хлопковой рубашке, с желтой заколкой в волосах, она вся была как песня. Пройдя от своего дома семь кварталов, девушка разрумянилась. Она прижимала учебники к своей объемистой груди, улыбаясь, излучая энергию, юность и... сексуальность.
   — Да, именно.
   — Прошу прощения, детектив Мейер, но вы должны понять...
   — Пошел к дьяволу, — произнес Мейер.
   В ней был избыток сексуальности. Чувственности. Зеленые с поволокой глаза, полные, похожие на лепестки губы, рыжие волосы, как извергающаяся лава, горячая, бурлящая. Короткая юбка открывала стройные ножки и округлые колени. Французские туфельки на небольших каблучках подчеркивали изгибы ее ног и выпирающие наружу бедра и груди. Сквозь тонкую хлопковую ткань блузки заметны были соски, такие выпуклые.
   Холдинг и его жена вернулись домой лишь в три часа.
   Поздно ночью.
   Банкет затянулся, они с друзьями пили за все призы, которые завоевали, — один получил Холдинг за создание рекламного сценария для фирмы, выпускающей продукты. Он показал Энни диплом. Она охала и ахала от девичьего восторга. Три часа ночи.
   Тот, кто в такое время отпускает молодую девушку на улицу одну, ищет неприятностей. В этом городе точно, а может быть, и в любом. Гейл предложила, чтоб он позвонил и попросил Эла Привратника поймать для Энни такси. Холдинг сказал, что не стоит, он проводит ее до дома и заодно подышит свежим воздухом.
   Такая прекрасная ночь.
   Со стороны Гровер-парка тянул слабый ветерок. И он предложил ей пойти домой через парк.
   Она сказала: «Ой, мистер Холдинг, как вы думаете, это не опасно?»
   Он ее понял правильно.
   Она знала, что это небезопасно.
   Она знала, что он с ней сделает в этом парке.
   После она сказала ему, что хотела этого с той самой минуты, когда впервые увидела его.
   Но тогда он ничего этого не знал.
   Не знал, что она хочет его так же сильно, как и он ее.
   До того дома, где она жила вместе с родителями, было, если быть точным, семь с половиной кварталов. Для того чтобы сделать то, что он хотел, времени было столько, сколько нужно, чтобы пройти это расстояние...
   У него не было никакого плана.
   Плевать...
   ...сколько бы это ни заняло.
   Он хотел ее каждой клеточкой своего тела.
   Она начала рассказывать о своем приятеле. Парне по имени Скотт Хэндлер. Он уехал в школу, куда-то в Мэн.
   «Идиотское создание», — произнесла она и посмотрела на Питера. Улыбаясь. Зеленые глаза мерцали. Как понять это детское ругательство? Что она хотела сказать? Я — уже большая девочка? Она сообщила, что дружит с Хэндлером уже год...
   Глядя на него снизу вверх.
   Он подумал, что в ее возрасте встречаться с кем-то год или больше — целая вечность.
   Но она уже начала от этого уставать, вы понимаете? Скотт все время там, а она здесь, понимаете? Они хотели продолжать отношения, но что это значит? Как можно продолжать отношения с кем-то, кто теперь все время живет у канадской границы? Как, например, можно гулять с ним?
   Они вошли в парк.
   Листва под ногами.
   Ее шуршание.
   Туфли шелестели в листве. Он умирал от желания погладить ее ноги, под этой юбкой цвета ржавчины. Расстегнуть эту блузку, найти ее груди с отвердевшими девичьими сосками. «Вы знаете, — сказала она, — девушке не хватает еще кое-чего».
   Его сердце замерло.
   Он не осмелился спросить, что именно.
   Поцелуев, сказала она, шурша листьями.
   Ласк, сказала она.
   Он взял ее за грудь.
   Любви, прошептала она.
   И остановилась на тропинке.
   И повернулась к нему.
   И подняла к нему свое лицо.
   Так было в первый раз.
   С той октябрьской ночи он был с ней всего четырнадцать раз, с той ночи на пятнадцатое октября. С той ночи, когда Холдинг получил приз за рекламную деятельность в промышленности, с той ночи, когда он получил еще один приз — эту девушку, эту женщину, это невероятно страстное создание, которое он так хотел. Четырнадцать раз. Включая краткое свидание в новогоднюю ночь.
   Его глаза наполнились слезами.
   На Рождество он подарил ей маленький кулон с украшением из ляпис-лазури на золотой...
   — Вы видели его, — сказал он. — На полу. Рядом с ней. Наверно, цепочка оборвалась, когда... когда... вы его помните? Маленький кусочек лазури в форме слезинки, подвешенной к золотой цепочке. Я купил его у Ламонта. Ей нравился кулон. Она не снимала его. Мой первый подарок на наше первое Рождество. Я так ее любил.
   Примерно в то время она порвала с Хэндлером.
   Сказала ему, что больше не хочет его сидеть. Это произошло, когда он приехал домой на День благодарения. Сказала, что между ними все кончено. Сказала, что не хочет с ним больше ничего иметь. Он обвинил ее в том, что она завела себе нового приятеля. Обещал убить обоих.
   Когда она рассказывала об этом Холдингу, они были в постели.
   В номере, который он снял в одном отеле недалеко от Стема.
   Внизу по вестибюлю ходили шлюхи.
   Они оба смеялись над мальчишеской угрозой Хэндлера.
   На Новый год...
   Он закрыл лицо ладонями.
   И заплакал.
   Мейер не чувствовал жалости к нему.
   Как и Карелла.
   На Новый год...

Глава 14

   Помощником районного прокурора была женщина по имени Нелли Бранд, тридцати двух лет от роду и умная как дьявол. Ее волосы песочного цвета были подстрижены в стиле «летящее крыло», голубые глаза излучали настороженное внимание. Она была в коричневом твидовом костюме, бежевой водолазке и коричневых туфлях на очень высоких каблуках. Она удобно устроилась на краю длинного стола в комнате для допросов, скрестив ноги и держа в правой руке сандвич с колбасой. Рядом на столе стояла маленькая картонная коробка с картошкой по-французски и картонный стакан с кока-колой.
   — Хотите побыстрее закрыть дело? — сказала она и впилась в сандвич.
   Карелла обратил внимание — на ее левой руке обручальное кольцо. Он пил кофе и ел бутерброд с тунцом и томатным соусом.
   — Если верить его словам, — хмыкнул Мейер, — он просто приходил повидаться с ней.
   Мейер все еще был зол. Клокотал гневом. В голосе сквозил сарказм. Карелла никогда его таким не видел. И к тому же он ничего не ел, пытался сбросить четыре килограмма. Наверное, от этого злился еще больше.
   — Ах, l'amour, — сказала Нелли и закатила голубые глаза.
   Карелла где-то вычитал, что в некоторых странах женщины носят обручальные кольца на правой руке. В Австралии, что ли? А может быть, в Германии. А может быть, и там, и там. Нелли Бранд была замужней женщиной и, как предположил Карелла, ей не очень понравится женатый мужчина ее возраста, который заигрывает с шестнадцатилетней девочкой. Он также предположил, что она скорее всего предпочтет ужинать с мужем, а не перекусывать с двумя детективами, которые потратили большую часть дня и вечера на человека, который — вполне возможно — убил дочь и 16-летнюю няню, сидевшую с ней. Но она здесь, с восьми часов вечера в эту холодную зимнюю пятницу, и пытается вычислить, есть ли у них что-то, позволяющее арестовать Холдинга. Время поджимало, они должны были или предъявить ему обвинение, или отпустить. Таковы правила, Гарольд. Или ты играешь по правилам, или ты вообще не играешь.
   — Во сколько он пришел домой? — спросила Нелли.
   — В четверть второго, — сказал Карелла.
   — Это привратник вам сказал?
   — Да.
   — А ему можно верить?
   — Вроде бы да.
   — И во сколько ушел?
   — Без четверти два.
   — Всего полчаса, — сказала Нелли.
   — Повидался, — сказал Мейер. Он кипел так, что вот-вот мог взорваться. «Подумал о собственной дочери», — решил Карелла.
   — Сколько, он говорит, у них это продолжалось?
   — С октября месяца.
   — С какого числа?
   — С пятнадцатого, — сказал Карелла.
   — День рождения великих людей, — сказала Нелли, но не объяснила, каких. — Он вам все это рассказал сам?
   — Да. Это нас и беспокоит. Тот факт, что он... — Ну да, почему он это сделал?
   — Конечно, если он не решил...
   — Вот именно.
   — Ну да, пригрози им смертью, и они согласятся на простуду, — сказала Нелли.
   — Точно. Если дело будет пахнуть убийством, то он предпочтет пройти по супружеской неверности.