МакБейн Эд. Колыбельная

   И вообще все каются и рыдают, ожидая, когда Мейер даст отпущение грехов.
   — Я не убивал ее, — сказал Скотт.
   — А кто-нибудь обвиняет тебя в этом? — спросил, подняв брови, Мейер. Он почти что сказал — "А кто-нибудь обвиняет тебя в этом, сын мой?".
   В присутствии кающегося Скотта он со своей лысиной чувствовал себя как монах с тонзурой. Ему хотелось перекрестить воздух и изречь: «Благословение Господне на вас, дети мои!»
   Вместо этого он спросил:
   — Зачем же ты убегал от нас?
   — Я боялся.
   — Почему?
   — Я знал, что вы будете думать.
   — И что же мы должны думать? — Мейер остановился, не добавив «сын мой».
   — Что это сделал я, — ответил Скотт, — после того, как она меня бросила.
   — А ты не хочешь рассказать мне, где провел новогоднюю ночь?
   — Он был со мной. — Это произнесла Лорейн.
   Она стояла, откинув голову, глядя на Кареллу и зеркало, по ту сторону которого комиссар полиции города и шеф детективов и множество высоких чинов из Департамента, без всякого сомнения, наблюдали за ходом ее допроса. Перед тем как уйти из кафе «Пароход», Лорейн сменила униформу официантки на обычную одежду. Короткая юбка, красный свитер, красные чулки и короткие черные ботинки с отворотами. Она позировала для Кареллы и всех, кто был за зеркалом. Карелла отлично ее понимал — она знает про свои изумительно красивые ноги.
   — С какого и по какое время? — спросил он.
   Он сидел за длинным столом, поставленным поперек комнаты. Зеркало было как раз у него за спиной.
   — Скотт пришел на вечеринку около половины первого, — подумав, ответила Лорейн.
   Строзерс говорил, что это было без четверти час.
   — И оставался у вас всю ночь? — спросил Карелла.
   — Да, всю ночь, — сказал Скотт.
   — До какого часа?
   — Я провел ночь у Лорейн. Я хочу сказать, что спал с ней. С Лорейн.
   «Ну и дела!» — подумал Мейер.
   — И остался там жить, — продолжал Скотт. — У Лорейн. Когда я узнал об убийстве...
   — А как ты узнал?
   — Увидел по телевизору. В новостях.
   «Больше никто уже не читает газет», — подумал Мейер.
   — Я понял, что... Я знаю, вы думаете, это сделал я. Потому что ее родители наверняка рассказали о том, как мы поссорились. И что я сказал тогда. И я знал...
   — А что ты тогда сказал?
   — Что он их убьет. — Лорейн опустила голову. — Девицу и ее приятеля. Обоих.
   — Ага. А вам он об этом сказал в тот же день, когда пришел? — Нет, нет, позднее. Тогда Скотт сказал только, что она порвала с ним несколько дней назад.
   — И это было?..
   — Через три дня после Рождества. Он пришел ко мне. Потому что я когда-то была его няней. И со мной можно разговаривать о чем угодно.
   — И он сказал вам тогда, что Энни Флинн порвала с ним?
   — Да.
   — Но не упоминал о своей угрозе убить их?
   — Ну, я бы не стала это так называть.
   — А как бы вы это назвали, мисс Грир?
   — Неужели вы считаете, что он на самом деле угрожал убийством? — спросила она, глядя поверх головы Кареллы прямо в зеркало за его спиной.
   — Да, именно так я и считаю, — ответил Карелла. — Когда человек угрожает кого-то убить, мы называем это угрозой убийства.
   — Но он же не имел виду, что на самом деле убьет их!
   — Просто есть такое выражение, — добавил Скотт.
   — Но ты сказал, что убьешь Энни и ее приятеля?
   — Да. Я был обижен. Я просто... Я просто сказал первое, что мне пришло в голову. Потому что был зол и обижен...

Глава 8

   С первого взгляда видно, что человек, сидящий напротив Клинга, родился на Ямайке.
   Один из жаков, как называл таких людей Геррера. Как будто этому городу мало обитателей с этническими кличками и в дополнение к имеющимся требовались новые.
   Его речь звучала, словно рокот волн, омывающих берега родного острова.
   Он сказал Клингу, что жена грозится убить его.
   Он попросил Клинга сходить вместе с ним домой и предупредить жену, — которую звали Имоджен — никогда больше не говорить таких вещей. И главное не делать того, что она собирается сделать. В последнем он был глубоко убежден, так как жена недавно купила у какого-то уличного торговца пушку 22-го калибра за шестнадцать долларов с мелочью. Человек сказал Клингу, что его зовут Дадли Арчибальд.
   На первый взгляд ему было лет тридцать. Очень темная кожа, задумчивые карие глаза, тонкие губы. Модная стрижка в стиле «афро», но одет в коричневый костюм, который кажется чересчур легким для этого времени года. Если ты скажешь своему приятелю в любой из стран Карибского бассейна, что здесь, в Айсоле, чертовски холодно, он понимающе кивнет в ответ и прихватит с собой свитер, решив, что будет прохладно, как на островах ночью. Около того, не холоднее. А приехав сюда, можно замерзнуть до смерти. Подумать только, коричневый костюм из ткани «тропик» при температуре минус двадцать один градус по Фаренгейту! И все окна в комнате детективов заиндевели.
   Арчибальд сказал Клингу, что он работает на почте. Сегодня суббота. Он пришел сюда в свой выходной, потому что действительно обеспокоен, как бы жена Имоджен не решила использовать только что приобретенный пистолет по его прямому назначению.
   — Я буду очень благодарен вам, сэр, — сказал он, — если вы придете ко мне домой и объясните ей, сэр, что вряд ли это хорошая мысль.
   — Вы знаете, — сказал Клинг, — люди иногда могут сказать такое, чего они на самом деле...
   — Да, сэр, но она купила пистолет, сэр.
   — Даже если это так.
   — Я не думаю, чтобы вам хотелось быть виновным в моей смерти, сэр.
   Клинг уставился на него.
   С ума они все посходили, что ли?
   Сначала Геррера, теперь Арчибальд. Твердит Клингу, будто если тот не позаботится о них с женой, то смерть обоих тяжелым камнем ляжет на его совесть.
   — Почему вы пришли именно ко мне? — спросил он.
   На самом-то деле ему хотелось сказать: «Какого хрена из всех детективов участка ты выкопал именно меня?»
   — Вы тут сделали кражу по соседству, — ответил Арчибальд.
   Клинг понял — парень не хотел сказать, будто Клинг совершил кражу. Он всего лишь имел в виду, что Клинг расследовал ее. «Как и несколько сотен других», — подумал Клинг. На этом участке кражи были так же распространены, как привычка ужинать по вечерам. — У кого? — спросил он.
   — Я забыл ее имя, — сказал Арчибальд. — Такая толстая леди.
   — Ну-ну.
   — Она сказала, что вы очень хороший сыщик.
   — А-а.
   — Поэтому я попросил сержанта у входа, чтобы меня направили к вам.
   — Хорошо, — сказал Клинг и пожал плечами. — Так как ее зовут, толстую леди?
   — По-моему, Глория.
   — О'кей, мистер Арчибальд, но мне кажется, вряд ли кому-нибудь понравится, если я явлюсь на дом и начну вмешиваться в то, что еще даже не является семейной ссорой. Я могу предположить...
   — Пистолет — уже семейная ссора, — возразил Арчибальд. — Если она угрожает застрелить меня.
   — Она сказала именно так? Я застрелю тебя?
   — Она сказала, что продырявит меня из пистолета. Двадцать второго калибра.
   — Сказала во время ссоры?
   — Нет, мы не ругались. Мы сидели за завтраком.
   — Сегодня?
   — Она говорила это всю неделю.
   — Каждый день?
   — Да.
   Клинг вздохнул.
   — Она держит пистолет в хлебнице, — пожаловался Арчибальд.
   — Ничего себе.
   — На кухне.
   — Ну-ну.
   — По-моему, она хочет убить меня во время еды.
   Клинг опять вздохнул.
   — Я не могу пойти с вами...
   — Тогда моя смерть падет...
   — ...прямо сейчас, — закончил Клинг. — Прямо сейчас мне нужно сделать одно дело. Это займет примерно час. — Он посмотрел на часы. — Я покончу с ним примерно в два — половине третьего. И смогу быть у вас где-то в три. Ваша жена в это время дома? — Да, сэр. Благодарю вас, сэр.
   — Где вы живете?
   — Дом триста тридцать семь по Южной Юстис, квартира сорок четыре.
   — Убедитесь, что ваша жена там, о'кей? Я приду и поговорю с ней. Кстати, есть ли у нее лицензия на этот пистолет?
   Арчибальд посмотрел на него. Похоже, он решил, что накликал на себя неприятность, большую, чем та, которой хотел избежать.
   — Но, сэр, — сказал он, запинаясь, — я не хочу...
   — Неплохая причина для того, чтобы забрать у нее пушку, верно? — улыбнулся Клинг.
   Ответной улыбки он не дождался.
   — Успокойтесь, никто не желает ей вреда, — сказал Клинг.
   — Благодарю вас, сэр, — грустно вздохнул Арчибальд.
   — Я буду у вас в три, — кивнул на прощание Клинг.

* * *

   Он никогда не задумывался над тем фактом, что в этом городе некоторые выходцы с Ямайки не прочь пострелять в полицейских.
   Иногда комизм ситуации несколько смущал Тедди.
   Она была глухая. Она была глухая от рождения. Она никогда не слышала человеческого голоса, или крика животного, или лязга машин, или шороха опавших листьев. Она никогда не сказала ни одного слова за всю свою жизнь. Обычно таких, как Тедди Карелла, называли глухонемыми. Клеймо. Пусть даже точно и, возможно, вежливо. Например, «глухая тетеря» звучит гораздо хуже. Сейчас ее причисляют к слабослышащим. Уже прогресс. Но все же это лишь другое клеймо. В конце концов, она прежде всего Тедди Карелла. Ее иногда смущало, как ее — эту глухонемую, эту слабослышащую, эту «глухую тетерю» — считают таким хорошим собеседником.
   Очевидно, Эйлин Берк чувствовала что-то похожее.
   Вероятно, она чувствовала это всегда, а может быть, до нее дошло только в прошлую пятницу, когда весь вечер она не отпускала от себя Тедди Кареллу.
   — Я всегда думала о тебе как о своей лучшей подруге, — заявила Эйлин, весьма удивив Тедди. Их встречи, вообще-то говоря, были делом случая. Ужин в ресторане вчетвером, случайный поход в кино или на футбол, вечеринка. Но лучшая подруга — слишком сильно сказано! Тедди была женщиной, которая очень тщательно подбирает слова. Видимо, потому, что ее летающим пальцам трудно выразить слишком много.
   — Мне некому больше об этом рассказать, — заявила Эйлин. — Я была у аналитика, Тедди. Два раза...
   Она замешкалась.
   Тедди явно не разобрала одно слово.
   Эйлин на секунду задумалась, затем повторила, подчеркивая слоги движением губ:
   — А-на-ли-тик. — И чтобы пояснить, добавила: — Психолог.
   Тедди кивнула.
   — Я хожу к ней дважды в неделю.
   Без единого слова, всего лишь слегка подняв брови и чуть расширив глаза, Тедди сказала — и Эйлин поняла — множество вещей:
   — Ну и как?
   — Ну и что?
   — Расскажи мне побольше об этом.
   — Я думаю, она знает свое дело, — сказала Эйлин. — Правда, еще не уверена. Меня беспокоит, что она моложе меня...
   Тедди начала жестикулировать, предлагая собеседнице продолжать.
   И остановилась.
   Эйлин поняла ее:
   — Двадцать шесть или двадцать семь, — ответила она.
   Тедди изобразила удивление.
   — Ну да, — сказала Эйлин. — Именно так. Она кажется мне совсем девчонкой.
   Ресторан был наполнен домохозяйками, позволившими себе краткую передышку в субботней беготне по супермаркетам на Холл-авеню. Эйлин в джинсах, просторном зеленом свитере и коричневых ботинках. Темно-голубое пальто бросила на спинку стула. Свой служебный револьвер она обычно носила в дамской сумке, которая сейчас лежала на полу под столом. Тедди приехала сюда на метро из Риверхеда. Она тоже ничем не выделялась в толпе. Джинсы, желтая водолазка и коричневый джемпер поверх нее, кроссовки «Адидас». За ее спиной на стуле висела черная парка. Маленькая сумочка лежала на столе. За соседним столиком две женщины заметили активную жестикуляцию Тедди и подчеркнутую мимику. Одна из них прошептала: «Она глухая и немая». То самое клеймо. Если бы Тедди услышала их слова, они могли бы показаться ей оскорбительными. Но она была слишком занята разговором. Эйлин сказала, что больше не встречается с Клингом.
   — Потому что, кажется, он не понимает, что мне сейчас нужно.
   Тедди внимательно смотрела на нее.
   — Я думаю, Тедди, ни один мужчина в мире не сможет понять, как... то, что случилось... как это может ранить женщину.
   Темно-карие глаза Тедди светились.
   Она слушала.
   Ждала.
   — Я хочу сказать, изнасилование, — с трудом выговорила Эйлин.
   Тедди кивнула.
   — Что я была изнасилована.
   Глаза Эйлин внезапно наполнились слезами.
   Тедди потянулась через стол и взяла ее руки в свои.
   — Поэтому... поэтому... я решила, что, если рядом со мной будет этот коп с его чертовыми чувствами, пока я пытаюсь разобраться в своих собственных... я хочу сказать, это слишком много для меня, Тедди.
   Тедди крепко сжала руки Эйлин.
   — Я хочу сказать, мне некогда беспокоиться о его... его... ты понимаешь... его чувствах. В конце концов, это не его изнасиловали. Не знаю, может быть, я поступаю неправильно. Но как мне разобраться, Тедди? Разве не важно, что я... вот дерьмо, — сказала она и наклонилась к своей сумочке взять салфетку из пачки, лежащей поверх револьвера.
   — Прошу меня извинить, — раздался вдруг мужской голос. — С вами все в порядке?
   Он стоял перед ними. Высокий. Карие глаза. Чертовски хорош собой. Примерно тридцать семь — тридцать восемь лет. Одет в коричневое пальто. Коричневые перчатки. Очевидно, только что закончил обедать. Похоже, его взволновали слезы Эйлин.
   — Со мной все в порядке, — сказала она, отвернувшись и вытирая глаза.
   Он склонился над их столом. Руки в перчатках на столе.
   — Вы уверены? — спросил он. — Если я чем-нибудь могу вам помочь... — Нет, спасибо, очень любезно с вашей стороны, — улыбнулась сквозь слезы Эйлин. — Все нормально, на самом деле. Спасибо.
   — Ну, раз все нормально, еще раз извините, — сказал он, улыбнувшись. Повернулся и пошел к выходу.
   — Эй, — закричала Эйлин и вскочила, отбросив ладонью волосы. — Эй, ты!
   Она рванулась, опрокинув официантку, несшую поднос с сандвичами, распахнула дверь и кинулась вслед за мужчиной, который, выйдя из ресторана, сразу же свернул направо. Тедди не могла слышать крика Эйлин «Стой, полиция!», но она видела мужчину, промелькнувшего в огромном окне, и Эйлин, мчащуюся за ним. Потом она увидела, как Эйлин, догнав мужчину, прыгнула ему на спину, одновременно выхватив что-то из его руки в перчатке. Только тут она поняла, что это что-то было женской сумочкой. Ее сумочкой. Эйлин и мужчина рухнули на тротуар клубком рук и ног, покатившись по асфальту. Эйлин оказалась наверху. Ее правая рука взлетела вверх, в ней не было оружия, ее револьвер спокойно лежал в сумочке на полу под столом. Она сжала правую руку в кулак, который резко опустился вниз. Удар пришелся мужчине прямо по шее. Он захрипел. Появился полицейский в форме и попытался растащить дерущихся. Эйлин закричала, что она на работе. Тедди не могла этого слышать, но решила, что офицер все понял, потому что в его руке оказался пистолет, направленный на мужчину, лежащего на тротуаре. Полицейский по-дружески заговорил с Эйлин, которая только лишь нетерпеливо кивала.
   Она подняла сумочку Тедди, лежавшую рядом с мужчиной, уже закованным в наручники. Коп захотел забрать сумочку, но Эйлин не отдала. Разговор между ними был весьма резким. Эйлин трясла головой и размахивала правой рукой с зажатой в ней добычей.
   Наконец она отвернулась от копа и, держа отвоеванную сумочку, пошла обратно к ресторану, на ходу разгоняя собравшуюся толпу. Эйлин делала это по привычке, усвоенной с тех времен, когда она сама была патрульным полицейским.
   — Как тебе все это нравится? — спросила она, снова сев за стол напротив Тедди.
   Тедди кивнула, что могло означать: "Какая Эйлин сильная, какая храбрая!
   Но Эйлин, заметив, что все уставились на нее, вдруг покраснела и сказала смущенно:
   — Давай уйдем отсюда. Пожалуйста.
   И внезапно показалась Тедди маленькой девочкой, стоящей перед зеркалом в платье и туфлях своей матери.

* * *

   На Калмз-Пойнт уютно расположилось землячество выходцев с Ямайки, которое они назвали — Кингстон. Такое же поселение в Риверхеде называлось Маленьким Кингстоном. В других частях города были еще Северный Кингстон и Кингстон-в-Ущелье. Откуда взялось это последнее название, никто не знал. На территории Восемьдесят седьмого участка ямайский район начинался в нескольких кварталах от Калвер-авеню и заканчивался у реки Харб, где улицу, которая официально называлась Бедуин-Блаф, ее обитатели переименовали в Высоты Кингстона. В любом из этих поселений, когда полицейский прекращал уличную драку и начинал допрашивать ее участников, на вопрос, откуда они, все гордо отвечали: «Из Кингстона!» И черта с два в этом городе ты найдешь кого-нибудь из Монтего-Бей или Саванна-дель-Мар, или Порт-Антонио. Каждый иммигрант с Ямайки приехал в этот город из Кингстона. Столица, понял? Точно так же, как любой француз за границей — парижанин. Но я парижанин, мсье! Поднятая бровь, высокомерный тон. Кингстон и все — врубаешься, нет, чувак?
   Когда Клинг последний раз был в этом районе, его еще заселяли пуэрториканцы. До этого он принадлежал итальянцам, а еще раньше — ирландцам. Если продолжать углубляться в историю, то мы дойдем до голландцев и индейцев. Но мостовые этих улиц не дышали, так сказать, древностью. Они производили впечатление просто трущоб, населенных временными квартирантами. Все дома серого цвета, даже те, которые были сложены из красного кирпича, скрытого теперь под вековым слоем копоти. Улицы только наполовину расчищены от снега; в этом районе — как и в большинстве городских гетто — уборка мусора, ремонт канализации и другие общественные работы выполнялись скорее для вида. Улицы были грязными в любое время года, но особенно это бросалось в глаза в зимние месяцы. Возможно, из-за грязи от темных сугробов. Или из-за того, что было так чертовски холодно. Летом, при всей их убогости, трущобы казались оживленными. Зимой пустынные улицы, костры, возле которых собирались безработные, ветер, свищущий в узких серых ущельях улиц, только подчеркивали бессмысленность жизни здесь. Где гетто — там бедность. Там наркотики. Там преступления. И только тоненький лучик надежды.
   Муниципальные власти, казалось, не знали, что снег здесь вовсе не убирается.
   Возможно, потому что власти редко приезжали в этот район обедать.
   Южная Юстис была узкой улочкой, круто спускавшейся к реке и покрытой льдом. Небо над высокими горами в соседнем штате затянулось облаками, обещающими большой снегопад. Клинг шагал, нагнув голову, пытаясь укрыться от пронизывающего ветра, который дул со стороны серой холодной реки. Клинг думал, что, будучи патрульным, он больше всего ненавидел семейные ссоры, а сейчас, став детективом, почему-то идет неизвестно куда решать проблемы семьи и брака. Когда вызывают по радио, 10-64, бытовая семейная ссора, диспетчер почти наверняка скажет: «Смотайся к этой женщине». Потому что именно жены обычно звонят по телефону 911 и жалуются на мужей, гоняющихся за ними по квартире.
   Ему же предстояла встреча с мужчиной, Дадли Арчибальдом, который сделал заявление по поводу своей жены Имоджен.
   Он вошел в подъезд. Запах мочи. Интересно, найдется ли хоть один дом на 87-м участке, где в подъезде не мочатся.
   Почтовые ящики, взломанные в поисках чеков на пособия по безработице, социальному страхованию и медицинскую страховку.
   В этом подъезде горела голая лампочка. Непонятно, почему она не была разбита или вывинчена. Преступники предпочитают обычно поджидать своих жертв в темноте. Внутренняя дверь без ручки. Украдена, конечно. Если ты отвинтишь достаточно дверных ручек и отнесешь их старьевщику, то получишь пять зеленых, на которые сможешь купить себе крэка.
   Клинг нажал ладонью на дверь, в полуметре над дыркой, оставшейся от вырванной ручки, вошел в вестибюль первого этажа и начал подниматься по лестнице.
   Запахи кухни.
   Чужие. Непривычные. Мозаичный пол на площадках. Разбитый, грязный, потрескавшийся. Но все же мозаичный. Еще с тех времен, когда северная часть города была престижна и квартиры здесь ценились.
   За каждой дверью работал телевизор. Послеобеденные мыльные оперы. Именно из них поколения иммигрантов черпали свои знания об Америке.
   Арчибальд сказал — квартира 44. Клинг продолжал подниматься по лестнице.
   На полу четвертого этажа мозаика была заменена линолеумом. Клинг не мог понять, зачем. Еще один пролет лестницы вверху заканчивался металлической дверью, покрашенной в красный цвет. Она вела на крышу. На четвертом этаже четыре квартиры: 41, 42, 43 и 44. Света на площадке не было.
   Он с трудом различил номер 44 на двери в дальнем конце площадки. Постоял в полумраке, прислушиваясь. А затем, поскольку был копом, приложил ухо к двери.
   Тишина. Он посмотрел на часы, стрелки которых светились в полумраке. Десять минут четвертого. Он сказал Арчибальду, что будет в три.
   Постучал в дверь.
   В ответ грохнули выстрелы. Повинуясь инстинкту, он плашмя упал на пол.
   Пистолет уже был в его руке.
   В двери теперь светились два отверстия от пуль.
   Он ждал. На площадке было слышно только его дыхание. Тяжелое, хриплое. Эти две дырки в двери как раз на уровне его головы. Сердце колотилось. Он ждал. И просчитывал возможные варианты. Он попался. «Давай, приходи, поговори с моей женой, мужик, она тут себе пушку купила, 22-го калибра, и грозится меня из нее грохнуть. Помоги мне, парень. Про тебя рассказала женщина — Глория — как-там-ее-зовут, толстая такая». Этого копа нужно успокоить, потому что он говорил с парнем, который знает, что в город через девять дней придет большой груз кокаина. Здесь, на Высотах Кингстона, жизнь человека стоит мало, и никого не станет волновать, каким инструментом проделаны эти дырки в две...
   Бах-бах-бах. Прогремели еще три выстрела, один за другим, и из двери брызнули щепки, разлетаясь в воздухе, как шрапнель.
   Голос Арчибальда. «Женщина, ты с ума сошла?»
   Клинг вскочил на ноги.
   Он пнул дверь, стараясь попасть в замок, и прыгнул в комнату. Он вел по дуге стволом своего пистолета, выцеливая того, кто только что изрешетил дверь, стараясь попасть в него, копа. На мушке оказалась женщина с кожей цвета пшеницы, стоящая рядом с кухонной раковиной прямо напротив двери. На ней было только белье розового цвета. Правой рукой она держала предмет, вполне заслуживающий внимания — как минимум тридцать восьмой калибр. Ее рука дрожала от веса оружия. Слева от Клинга Дадли Арчибальд пританцовывал на месте, словно боксер, пытающийся угадать, куда будет нанесен следующий удар.
   Клингу очень хотелось бы знать, сколько патронов входит в обойму у пистолета такой модели, но он этого не знал.
   Некоторые модели тридцать восьмого калибра были пятизарядными. А некоторые — девятизарядными.
   — Здравствуй, Имоджен, — мягко сказал он.
   Женщина смотрела на него. Серо-зеленые глаза. Полузакрытые. Большой пистолет трясется в тонкой руке. Пистолет трясется, но нацелен в его грудь.
   — Почему бы тебе не положить оружие? — спросил он.
   — Убью ублюдка! — ответила она.
   — Нет, ты же не хочешь делать этого, — начал уговаривать ее Клинг. — Успокойся. Дай-ка мне пушку, хорошо?
   «Господи, только не стреляй в меня!» — думал он.
   — Я говорил вам, — сказал Арчибальд.
   — Только стой спокойно, — сказал Клинг. Он не поворачивался к нему. Он смотрел на Имоджен. Он смотрел ей в глаза.
   — Положи пистолет, хорошо? — сказал он.
   — Нет.
   — Почему нет? Ты же не хочешь попасть в неприятную историю, не так ли?
   — Я уже в нее попала, — отрезала она.
   — Да ну, какая ерунда! — сказал Клинг. — Маленький семейный спор. Давай не будем ухудшать ситуацию. Просто отдай мне пушку. Здесь никто не хочет причинить тебе вред.
   Он говорил правду. Но и лгал тоже.
   Он не хотел причинить ей вред. По крайней мере физический. Но ни он, ни департамент не собирались закрывать глаза на женщину с пистолетом в руке.
   Система судопроизводства причинит ей вред. Это так же точно, как то, что он стоит здесь и пытается заговорить ей зубы, чтобы она снова не начала палить направо и налево.
   — Что ты на это скажешь, Имоджен? — Кто сказал тебе мое имя?
   — Твой муж. Положи пистолет сюда на стол, хорошо? Давай-ка, а то сама себя ранишь из этой штуки.
   — Я его раню из этой штуки, — сказала она, и ствол пистолета качнулся от Клинга в сторону мужа.
   — Не делай этого, — крикнул Клинг.
   Ствол пошел назад.
   «Уж один из нас точно получит пулю», — подумал он.
   — Ты меня чертовски напугала, — пожаловался он.
   Она пристально посмотрела на него.
   — Правда, правда. Хочешь меня застрелить?
   — Я хочу застрелить его! — И ствол снова пошел в сторону мужа.
   — И что тогда? Имоджен, я — полицейский офицер, и если ты его убьешь, долг не позволит мне выпустить тебя из этой квартиры. И если ты будешь стрелять в меня, тоже. Я прав? Ты хочешь сделать именно это? Застрелить меня?
   — Нет, но...
   — Тогда давай закончим это по-хорошему, идет? Просто дай мне пушку и...
   — Нет.
   Она словно выплюнула это слово.
   Оно прозвучало, как еще один пистолетный выстрел. Арчибальд вздрогнул.
   Впрочем, как и Клинг. Ему показалось, что вдруг остановились часы. Дуло снова смотрело на него. Он покрылся потом. Собачий холод, а он почему-то вспотел.
   Он не хотел стрелять в эту женщину.
   Но если она снова направит пистолет на своего мужа, он должен будет что-то предпринять.
   «Пожалуйста, не дай мне пристрелить тебя!» — подумал он.
   — Имоджен. — Клинг произнес ее имя очень мягко.
   Ствол смотрел ему в грудь, серо-зеленые глаза остановились.
   — Пожалуйста, не делай так, чтобы я причинил тебе вред, — сказал он.