МакБейн Эд. Вдовы

   Рассказывая, Гудмэн не забывал о своем омаре, над которым славно поработал: щипчиками отрывал сочные куски, сдирал панцирь, затем вилкой и руками макал куски в соус, чавкал, хрустел картошкой; затем — вновь к омару... Теперь он расправлялся с челюстями при обильном возлиянии пива. Ух, опять за картошку! Ел, ел, говорил, ел, говорил...
   — Конечно, Брэди был самокритичен, уж так он скроен. И вбил себе в голову, что это лично он погубил Джули своими же руками, ибо недостаточно ее натренировал. А ведь это не так, ей-богу, мыто знаем, что тренировка была вполне адекватной. И кстати, Джули была парламентершей высшего класса, с большим опытом. Она все проделала как надо. Ее беда в том, что ей попалась воистину безумная баба, она бы так поступила при любых обстоятельствах.
   Гудмэн замолчал. Эйлин наблюдала за тем, как он уничтожал остатки омара. Здоровущий глоток пива, так. Еще картошечки.
   — Семья большая? — спросила она.
   — Трое ребят, — ответил он.
   — Да нет, у вас.
   — Хм, не очень. А что... Я...
   — Судя по тому, как вы расправляетесь с едой...
   — Ой, вот уж нет! Я всегда так ел. — Он содрогнулся. — А что поделаешь, если все время хочется?
   — Да, это видно.
   — Ага, — произнес он, снова передернувшись, и влил в себя последние капли пива. — Я помню, — сказал он, — что Брэди после того долго не мог оправиться. Пережить это. Одно время вообще не хотел, чтобы женщины входили в команду. Потом нанял Джорджию... Не думаю, что вы с ней встречались... И Мэри Бет. Не знаю, почему он ее взял, но думаю, что она здорово делала свое дело... Кто знает, может, он почувствовал себя безоружным... Женщина на дверях, а за ними тоже женщина. Очень скользкая ситуация, я вам скажу. Может, он уволил Мэри Бет, потому что боялся за нее...
   — Майк...
   Опять — по имени, она к этому понемногу привыкала...
   — Как ни крути, — сказала она, — а все равно Брэди помешан на проблемах пола. Отсюда и его отношение. Кого-нибудь из мужчин он выгонял?
   — Одного. Но тот был горьким пьяницей...
   — Вы думаете, он меня уволит?
   — Не знаю.
   — Так... Он прочувствовал, что вчера я подверглась большой опасности?
   — Но ведь это так и было! Не надо было ему ставить вас на дверь. Кстати, я возражал. Мы спорили, кого послать, вас или Марту.
   — Почему?
   — Вы еще скороспелка. Мало опыта, тренированности...
   — Но ведь вышло же.
   — К счастью. Не думаю, что Марте это удалось бы. Кстати, хорошо, что старик заменил ее.
   — А почему вы мне об этом говорите?
   — Она слишком агрессивна и легка на подъем. Поэтому вообще не думаю, что из нее получится хороший парламентер.
   — Вы об этом Брэди сказали?
   — Да.
   — А что со мной? Из меня получится хороший, как вы думаете?
   — Вы уже и так вполне на уровне. Конечно, кое-что вы проделали несколько неуклюже, но ситуация-то и впрямь была аховая! Я привык называть вещи своими именами. Полицейский парламентер — это полицейский парламентер. И мы никогда не будем лгать, какие бы требования ни выставил захватчик. Подделываться под шлюху... — Он покачал головой. — Я сказал Брэди, что сама идея мне не по душе. Но когда он заупрямился, я предложил: давайте позовем Джорджию. Если мы вынуждены обманывать захватчика, значит, с этим справится только очень опытный парламентер. А Джорджии уже приходилось и перекрашиваться, и быть «подставой»... Странно, что вы об этом не знаете.
   — Как ее фамилия?
   — Мобри, Джорджия Мобри.
   — Не припоминаю.
   — Она в основном, работает в «наркоше», в наркобригаде.
   — Все равно не помню.
   — Так или иначе, она могла бы аккуратненько сработать вчера. Беда в том, что она в отпуске. Но... Какая разница! Вы же сами сказали: и так все вышло.
   — К счастью. Или, скорее, повезло. Это ваши слова.
   — Ну, как бы то ни было...
   — Но мне повезло. Правда?
   — Мне кажется, все должно было происходить по-другому. Не следовало, наверное, врать ему. Если бы он вас разоблачил...
   — Я старалась, так сказать, играть на недомолвках.
   — Это точное выражение. Но на деле мы выдавали вас за шлюху. И если бы он вдруг заподозрил, что мы морочим ему голову... — Гудмэн многозначительно помолчал. — Там же была девочка. И револьвер.
   — А почему Брэди пошел на риск?
   — Рискнул вами или общим подходом к делу?
   — И тем, и другим.
   — Вами — потому, что старик отверг Марту. А ведь Брэди поначалу послал именно ее, не кого-нибудь. Ну а обман... Наверное, подумал, что он даст плоды. И уж если это могло спасти жизнь дитяти...
   — Это спасло жизнь.
   — Так обернулось дело.
   — Тогда зачем ему меня прогонять?
   — Не знаю, как у него все в голове устроено. А уже десять лет с ним работаю...
   — Так долго!
   — А что?
   — Вы моложе выглядите.
   — Хм. Мне тридцать восемь.
   — И все равно — моложе. Так почему же все-таки выгонять?
   — Не знаю. Ей-ей. Меня как громом ударило. Сначала он меняет Марту на вас, а потом идет на все ваши условия. Ну-с, в итоге вы вытаскиваете и девчонку, и старца без единой царапины, а Брэди решает вас уволить. Мишугге^[7]. Вы понимаете идиш?
   — Я знаю, что такое «мишугге». И мне кажется, знаю также, почему он хочет меня выбросить.
   — Почему же?
   — Потому что поступила по-своему. Не так, как он хотел.
   — Он знал, что так будет, когда вы сказали, что никто не должен вмешиваться, пока старец не отдаст и ребенка, и оружие. Идея Брэди заключаюсь в том, что сначала выходит девчонка, а уж потом входите вы: торговля на равных.
   — Но это точно то самое, что...
   — Вы меня немного не поняли. Если бы он хотел выгнать вас из-за строптивости, то почему не сделал это тогда же, прямо на месте? Когда вы отказались поступить, как он приказал.
   — Не знаю. А вы?
   — Наверное, до него дошло, что, так сказать, на десерт он должен вас уволить, чтобы показать, кто начальник.
   — Не выгнал же.
   — Только потому, что я его отговорил.
   — Как же это вам удалось?
   — А я ему сказал, что вы — бесстрашная, честная, симпатичная и умная. И что, вероятно, станете лучшей в его команде. Несмотря на принадлежность к слабому полу.
   — Бесстрашная? О, если бы вы только знали...
   — Да, бесстрашная, — повторил он. — И другие, хм, вещи тоже — правда.
   — И поэтому он дал мне месяц испытательного срока...
   — Ах да, кстати. Я ему сказал, что вы еще и красивая.
   — Не врите, — бросила она. — Не говорили.
   — Да нет, сказал. Хотите сегодня пойти в кино?
   Она посмотрела на него.
   — Ну как?
   — А что идет? — спросила она.
   Луис Лееб заявил Карелле по телефону, что завещание его партнера уже подколото к досье, к работе над ним приступили, и потому у Луиса Лееба нет ни времени, ни желания обсуждать какие-либо детали с сыщиками, расследующими убийство. И уж конечно, не после того, как они надругались над священными гражданскими правами убитой горем вдовы мистера Шумахера; это — неслыханное преступление, а потому он, Лееб, естественно, а не Шумахер, до сих пор ожидает письменного извинения. Карелла сказал:
   — Благодарю вас, мистер Лееб. — И повесил трубку.
   В два пополудни, после того как часа полтора они прокорпели над завещанием в Третейском суде (каковой также почему-то назывался эрзац-судом, тогда как в других городах у него было иное название — Арбитражный), Карелла и Браун поехали в центр города на Джефферсон-авеню и оставили машину в изысканном соседстве с антикварными и модными магазинчиками, бутик, салонами красоты и выставками. Между двумя картинными галереями уютно гнездился магазин с кокетливым названием: «Бай и Уи. Щеночки».
   Хозяйкой магазина была некая Полина Уид. Зго она продала черного породистого щеночка-лабрадорчика Маргарет Шумахер, дабы та могла подарить его мужу в честь первого Рождества, проведенного вместе. И вот теперь Уид была указана в завещании покойного как одна из наследниц. Ей досталось десять тысяч долларов.
   Полина Уид была потрясена.
   Красивой блондинке было под тридцать, как предположил Карелла. Черное балетное трико облегало очень стройное и гибкое тело. Глаза едва подведены синей тушью. Оглушительную новость она вначале восприняла с недоверием. Сказала им, что это — не иначе как розыгрыш. Однако, внимательнее взглянув в их строго официальные с золотым тиснением и лазоревыми полями жетоны с эмблемами (сыщики совали их уже второй раз), она прижала руку к губам и захихикала, качая головой; словом, проделала все, что полагается при подобных оказиях. Сцена истинного удивления, переходящего в восторг.
   — И все-таки не могу поверить, — заявила она. — Так не бывает.
   — У вас есть какие-нибудь соображения на этот счет? — спросил Браун.
   — Никаких, — сказала она. — Совершенно невероятный сюрприз. Десять тысяч — это ж целое состояние! Но за что? Его я едва знала. Вы уверены, слушайте, что это не ошибка?
   Они уверили ее, что не ошибка. Показали параграф, который специально выписали из завещания:
   "Высоко ценя отличное медицинское обслуживание, оказанное моей любимой собаке породы Лабрадор, по кличке Амос, Ветеринарным госпиталем на Дервуд-стрит в Айсоле, передаю в наследство доктору Мартину Осгуду сумму размером в 10 000 долларов, дабы стимулировать его дальнейшую благородную деятельность в области животного мира. Равно ценя превосходные консультации и советы, данные мне по уходу за вышеобозначенным Амосом, завещаю Полине Байрли Уид (указан адрес магазина на Джефферсон-авеню) сумму в 10 000 (десять тысяч) долларов... Я также предпринял все необходимые действия по оплате эвентуального кремирования вышеуказанного Амоса в собачьем крематории Холибрук и захоронении такового на одноименном кладбище, там же. В эту сумму входит вечная забота о могиле Амоса. Требую также, чтобы моя супруга Маргарет, в том случае, если оная переживет меня, или равно моя дочь — Лоис Стайн, ежели таковая переживет мою супругу, неуклонно следили за выполнением вышепоименованными крематорием и кладбищем взятых на себя по соответствующему контракту обязательств...
   Что же касается остального имеющегося у меня имущества..."
   — Но это действительно забавно, — сказала Полина. — Ей-богу, просто не знаю, что и сказать... Я не видела его, дай Бог памяти, уже с полгода... Невероятно! Извините, не могу с собой совладать.
   — А какие именно «консультации и советы» вы ему давали? — спросил Карелла. — Относительно пса. Ну-ка?
   — Хм... Первый раз он пришел, Боже, ну уж, наверное, с год тому назад... Послушайте, а вы все же не шутите, случаем? Ведь что я всего-навсего сделала? Да продала его жене щенка. И только.
   — Вы помните эту собаку?
   — Амоса? О, разумеется. Такой очаровательный щеночек! Кстати, вдруг вы не знаете, у лабрадоров самый покладистый характер в мире. У меня сейчас как раз они случайно остались, можно взглянуть.
   Она повела их по магазину мимо клетей с котятами, щенятами и бирючками, мимо подвесных клеток с очень яркими птицами и аквариумов с экзотическими рыбками. Были и белки, и кто-то еще... Лабрадорчики оказались в дальнем конце магазина. Два щенка. Смотрите-ка! Оба поглядели на Полину с радостным ожиданием. Да. Радостным ожиданием.
   — Хэлло, бэби! — сказала она. — Тут два человека, которые принесли мне сегодня приятнейшую новостишку.
   Она просунула палец между прутьями, почесала за ухом одного щенка, потом другого, затем позволила им понюхать и полизать палец. Щенки не успели в себя прийти, как Полина уже повела полицейских к выходу. Знаете, не очень-то годится покидать надолго кассу с наличными, особенно если ты в лавке одна. Ну уж, она думает, они-то знают, что собой представляет этот город...
   — Итак, — напомнил Карелла, — в первый раз он нанес вам визит...
   — Это был звонок насчет специального ошейника против блох. Именно так. Он хотел узнать, в каком возрасте пес может носить такой ошейник. Уже тогда назвал имя собаки — Амос. Пикантное имечко, правда?
   Браун нахмурился.
   — Амос — то, Амос — другое... Я ему и сказала, если он планирует взять собаку с собой на остров, — вы же знаете, у него с женой загородный дом, — сейчас надеть на Амоса ошейник — самое время. Ему уже три месяца, взрослая собака... Такой ошейник везде годится, особенно если много растений вокруг... Вот Шумахер и пришел как-то на той же неделе, и я ему продала специальный ошейник. Кстати, они бывают разных видов и размеров. А этот — «Зодиак». Ой, нет, не могу, дайте вздохнуть!.. Просто не могу в себя прийти, извините... И потом я сначала сказала не совсем точно — что я его совсем мало знала.
   — Так. Значит, теперь вы говорите, что он заходил к вам довольно часто...
   — Не очень, но уж каждый месяц — обязательно. Что-то вроде этого. Так, заглядывал по пути, поблизости столько интересных заведений. Вот он заходил и ко мне, покупал что-нибудь для Амоса, всякую милую чепуху: искусственную косточку, игрушки... Мы беседовали об Амосе, он мне рассказывал, как тот себя ведет. И то, и се...
   — В своем завещании он пишет, что вы давали ему советы и консультации.
   — Ну уж — консультации! Вот советы, это да, согласна. Как сделать животное довольным. Любое. Я-то знаю. Они же как люди. Каждый на свой манер, поэтому и подход должен быть индивидуальным... А когда он приводил Амоса, я его осматривала, гладила, восхищалась... И вот однажды... Ну, особой моей заслуги здесь нет, любой ветеринар бы это заметил... Короче, я увидела, что Амос — все время с высунутым языком, как будто жалуется на боль в пасти... Я посмотрела, вначале подумала, что на нёбе нарост, а оказалось — заноза. Бедненький, откусил, наверное, веточку и так страдал! Представляете? Как будто все время зубная боль, а сделать ничего не можешь. Ну, я эту занозу — тррах! — и вырвала. Кровинки не пролила... Хорошо. Все это так. Но ведь это вправду не стоит десяти тысяч.
   — Ну, по-видимому, мистер Шумахер считал, что стоит, — сказал Карелла.
   — Но вы точно не знали, что указаны в завещании? — спросил Браун.
   — О Боже, конечно же нет! Скорее бы маму порадовать, только у нее инфаркт будет...
   — И он никогда вам ничего не говорил о завещании?
   — Никогда.
   — Может, все-таки мельком как-нибудь, при визите...
   — Никогда. Нет.
   — Когда вы его видели в последний раз? — спросил Браун.
   — Когда он заходил... Постойте. В январе? А может, в феврале... Уйма времени прошла, просто не припомню... И до сих пор не верю!
   — Ну а его жена? Она когда-нибудь сюда приходила?
   — Нет. После покупки собаки ни разу.
   — Вы с ней никогда ни о чем не говорили?
   — Никогда.
   — А может, виделись с ней? Или просто где-нибудь ее видели?
   — Нет. Да вы на меня-то посмотрите, всю трясет. Я буквально в шоке.
   Браун меланхолично подумал, как же это так получается, что он незнаком с людьми, которые пожелали бы завещать ему десять «штук»...

* * *

   Артур Шумахер действительно любил эту собаку.
   Откуда ему было знать, что они уйдут из жизни одновременно, в результате стрельбы на поражение. И тем не менее позаботился о пристойном захоронении и вечной охране могилы «вышеупомянутого Амоса», да еще завещал доктору Осгуду и Полине Уид по десять «кусков» за памятные изящные услуги и знаки внимания. Из всего остального состояния, включавшего, в частности, недвижимость, и вообще независимо от характера имущества, он выделил половину жене, Маргарет Шумахер, и еще по двадцать пять процентов обеим дочерям — Лоис Стайн и Бетси Шумахер. Сыщикам, впрочем, все еще не была известна общая сумма состояния, но, по словам Глории Сэндерс, тоскующей соломенной вдовы, эта сумма была весьма и весьма весомой.
   Сьюзен Брауэр в завещании не значилась.
   Но, помимо депозитного сейфа, в сберегательном банке неподалеку от шумахеровского офиса существовал также банковский текущий счет на его имя. Изучение счета, проведенное после того, как судебные власти дали на то разрешение, выявило, что фактически он брал со счета наличными по пять тысяч в начале каждого месяца. И теперь уже не оставалось сомнений в том, что эти деньги перекочевывали на текущий счет самой Сьюзен. Однако логичного объяснения «живым» двенадцати тысячам, найденным у нее в шкафу, так и не было. Может, он ей подкидывал кое-что дополнительно? А если так, где их брал?
   — Возможно, крал, — просигнализировала знаками Тедди, жена Кареллы.
   Карелла посмотрел на нее, дивясь, как столь широкая и благородная натура могла прийти к одной лишь мысли о жульнической сути ближних вообще.
   — В своей фирме, — продолжала она. — Или со счета жены, если у нее он имелся.
   — Ну, не думаю, что он — вор, — показал тоже знаками Карелла.
   — И все-таки откуда взялись эти деньги?
   — Вдруг, — предположил он, — у него есть еще счета? Этот же он скрывал от жены. Так почему бы не утаить и другие? Понимаешь, никак не скажешь, что это была цельная натура. Развелся с Глорией, чтобы жениться на одной блондинке, а потом прилип еще к одной. Может, это был стиль его жизни — держать несколько счетов. На всякий случай. Ты не думаешь?
   Тедди смотрела на его руки, точно на телеклипы, где демонстрировались городские банки. Гранитные, храмовые врата, блистающие конторки клерков, красивые белокурые дамы; шампанское, замороженное в серебряных ведерках, тайные страсти под сенью красных шелковых балдахинов...
   — Но он искренне любил свою собаку, — показала она.
   — О да, — подтвердил Карелла. — А также ветеринара, а также женщину, которая продала эту собаку Маргарет. По десять тысяч обоим, это — как? Маргарет, — объяснил он с помощью знаков, — первая блондинка. А Сьюзен — вторая. Сьюзен. СЬЮЗЕН.
   — Возможно, я должна была бы завести щенячий магазин. Или стать ветеринарным врачом.
   — Неплохая идея, деньжишки нам бы пригодились... Она отлично все предвидела, правда? Глория. ГЛОРИЯ, первая жена — крашеная блондинка. Все заранее обговорила. Вообрази, каждой дочке по двадцать пять процентов! Тьма мужчин разводятся и напрочь забывают, что у них есть дети... Марк! — заорал Карелла. — Эприл! Даю вам пять минут.
   — Вот дерьмо так уж дерьмо, — тоже проорал Марк из гостиной.
   Карелла помолчал.
   — Но, знаешь, — сказал он потом жене, — мы все еще не можем разыскать вторую дочку, хиппи. Помнишь, я тебе рассказывал?
   Тедди кивнула.
   — Исчезла! — сказал Карелла. — Ну-ка, погоди, пойду загоню их в постель и вернусь. Я тебе хочу еще кое-что досказать.
   Она взглянула на него.
   — Когда они заснут, — уточнил Карелла.
   Она удивленно поморщилась. Он произнес губами имя «Томми».
   Тедди вздохнула.
   Близнецы чистили зубы в ванной комнате. Им уже по одиннадцать лет! Надо же, как летит время...
   — Марк неприлично выразился, — наябедничала Эприл. — Сказал слово «дерьмо».
   — Я слышал, — отозвался Карелла.
   — Ты должен его оштрафовать.
   — Непременно. С тебя десять центов, Марк.
   — А мама слышала?
   — Нет.
   — Тогда — пять.
   — Это еще почему?
   — Если только один из вас слышит, как я ругаюсь, значит, полштрафа.
   — Что это он придумывает, па? Такого уговора не было.
   — Конечно, выдумщик. Десять центов, Марк. На кон.
   — Дерьмо. — Марк плюнул в раковину.
   — А теперь и все двадцать, — заметил Карелла. — Идите, поцелуйте маму и бай-бай.
   — Слушай, — спросил Марк сестру, выходя из ванной, — а почему ты никогда не выражаешься?
   — Еще как! — сказала она. — Я знаю словечки почище твоих.
   — Тогда почему я ни разу их не слышал?
   — А я ругаюсь в темноте.
   — Но это просто смешно! — возмутился Марк.
   — Вполне возможно, зато не стоит мне ни гроша...
   Он слышал, как они пожелали Тедди спокойной ночи, постоял в прихожей, внезапно ощутив чудовищную усталость и вспомнив отца. Когда он и Анджела были совсем детьми, папа всегда рассказывал им на ночь всякие истории. Иногда ему казалось, что отец испытывал от этого большее наслаждение, чем они... Ну, а теперь пробил час телевизора...
   — Увидимся завтра утром! — прокричала Эприл. Скромный ритуал. Раз сказала, значит, сбудется. Всегда сбудется на следующее утро. Он развел их по комнатам, взрослые уже, стало быть, и комнаты разные. Сначала он «заложил» в постель Марка.
   — А я люблю ругаться, и все тут, — сказал тот.
   — О'кей, о'кей. Но тогда плати.
   — Это несправедливо.
   — А что вообще справедливо?
   — Дедушка всегда говорил, что надо быть честным.
   — И был прав. Вот и будь.
   — Ладно. Буду честным-пречестным.
   — Я тоже стараюсь.
   Карелла поцеловал его в лобик.
   — Спокойной ночи, сынок.
   — Спок но, па.
   — Я тебя очень люблю.
   — И я тебя.
   Подойдя к другой комнате, он послушал, как молилась на ночь Эприл, затем вошел и сказал:
   — Доброй ночи, мой ангел, спи спокойно.
   — Увидимся завтра.
   — Да, да, увидимся завтра.
   — А вообще-то, па, в темноте я ругаюсь.
   — Тогда лучше зажечь свечу.
   — Что-что?
   — Люблю тебя... — Он поцеловал и ее...
   Тедди ждала его в гостиной. Она читала, сидя в кресле, при свете торшера с натурально широким абажуром. Когда он вошел, отложила книгу; ее руки показали:
   — Так расскажи же, что хотел.
   И он рассказал ей, как прошлой ночью тайком преследовал Томми и видел, как он сел в красную «хонду-аккорд», за рулем которой находилась женщина.
   — Уж и не знаю, что сказать Анджеле.
   — Сначала сам убедись абсолютно во всем, — вздохнула Тедди.

* * *

   Их осведомитель сообщил, что недавно видел двух молодых фраеров из-под Вашингтона: одного по кличке Сонни, другого по имени Дик. В заброшенном доме, недалеко от авеню Риттер. С ними была девица, но вот как ее зовут, ему невдомек. Не из Вашингтона, а местная. Все трое «сидят» на крэке.
   Такую вот информацию получили Уэйд и Бент примерно в девять вечера от наркомана, и выдал он ее потому, что они арестовали его за взлом аптеки на прошлой неделе. Он сказал, в их среде пробежал слушок, что «легавые» ищут фраера по кличке Сонни.
   Его-то он и видел поутру. Сонни, того другого бездельника и их подружку. Ей лет шестнадцать... Ну как, помог он полиции? Дельное сотрудничество? Они сказали, что очень дельное, и бросили его в клетку до десятичасового приезда тюремного фургона...
   Указанное здание находилось недалеко от авеню Риттер, там, где некогда стояли элегантные жилые дома. В основном здесь обитали евреи, то поколение, что сменило выходцев, проделавших скорбный путь из России и Польши. Чтобы поселиться в лабиринте улиц южной оконечности Айсолы. Потомки эмигрантов давно покинули этот район Риверхеда. Он стал пуэрто-риканским, хотя и бывшие островитяне тоже дали деру отсюда, поскольку домовладельцам оказалось выгоднее вообще бросить дома на произвол судьбы, нежели за ними ухаживать. В наше время эти улочки, да и сама Риттер, выглядели словно послевоенные Лондон, Берлин или Нагасаки, несмотря на то что Америка никогда не подвергалась воздушным налетам. То, что некогда было бьющим жизнью торговым и жилым центром, в наши дни выглядело подобием призрачного лунного скалистого ландшафта. Отныне здесь громоздились неустойчивые руины, адская смесь из завалов кирпича и нескольких чудом уцелевших строений, обреченных на неминуемую гибель. Здесь не наблюдалось даже жалких и трогательных претензий на спасение. Ничто уже не могло предотвратить неумолимого наступления джунглей там, где когда-то бурлила и пульсировала яркая и богатая городская жизнь.
   Сонни, Дик и их малолетняя спутница предположительно ютились в доме 3341 по Слоун-стрит, единственном строении среди жуткой свалки кирпича и бетона, рваных гнилых матрацов, битого стекла, щебня, в обществе диких псов и хищных крыс. По бледно-лунным небесам скользили рваные тучи, когда сыщики, выбравшись из автомобиля, рассматривали это строение. В одном из окон мерцал слабый свет.
   Третий этаж.
   Уэйд показал на это окошко. Бент согласно кивнул.
   Оба не сомневались, что кто-то жег там свечу. Вряд ли то был костер, слишком жарко, хотя, впрочем, эти типы могли поджаривать какую-то жратву. Вероятнее всего, сидели вокруг огня, как индейцы, потягивая крэк. Сонни, Дик и их шестнадцатилетняя подружка. Тот самый Сонни, у которого был пистолет в ночь, когда убили отца Кареллы. Тот самый, у которого до сих пор мог быть все тот же пистолет; конечно, если только он не продал его за лишнюю понюшку крэка.
   И Уэйд, и Бент не проронили ни слова, но каждый вынул оружие, после чего детективы осторожно вошли в здание. Выстрелы посыпались, едва сыщики добрались до второго этажа. Четыре удара почти автоматной очередью прогремели в ночной тишине, взорвав ее. Детективы молниеносно оставили пустой середину лестницы, один бросился направо, к перилам, второй — к стене, и это вывело их из линии огня. Кто-то стоял на площадке третьего этажа. Внезапно проплывшее облако высвободило луну, осветившую гигантский человеческий силуэт. Оказалось, что дом был без крыши, и фигура показалась им такой огромной на фоне неба. С пистолетом. Правда, видение длилось меньше секунды, после чего силуэт исчез. Наверху послышалось быстрое бормотание, шлепки, нервическое хихиканье девицы, затем уже совсем приглушенный шепот и топот ног, хотя вниз никто не побежал. Уэйд ринулся вперед, Бент прикрыл его, трижды пальнув вверх, после чего оба кинулись на третий этаж, рассекая спертый воздух металлом револьверов. Квартира справа оказалась совершенно пустой, если не считать пиал для приготовления крэка и дрожащей свечки в красном пластмассовом подсвечнике. Сыщикам и полсекунды не потребовалось, чтобы установить, куда все подевались: в тыльной части дома была пожарная лестница.