МакБейн Эд. Вдовы

   Но рыцарей поблизости отнюдь не оказалось. Была группа прекрасно натренированных полицейских, надеявшихся, что их организация, дисциплина, сплоченность, а главное — их терпение решат проблему таким образом, что в осажденном домике никто не взлетит на воздух.
   В нем были двое преступников, а Брэди по опыту знал, что договориться с ними проще, чем, скажем, с политическими террористами или психами. Уголовники понимали, что такое условия сделки; вся их жизнь, в принципе, основывалась на купле-продаже. Уголовники знали, что правила — жесткие, особенно насчет оружия, и что эти правила выполнялись неукоснительно. Уголовник, к примеру, знал, что уж если у него револьвер 45-го калибра, то он ни за что не получит автомат 83-го года в обмен на заложника; если ему говорили, что он никогда не получит заложника взамен другого, он так это и воспринимал: не получит ни за что. Он также знал, что нельзя ни за что тронуть кого-нибудь, присланного приготовить ему поесть или постирать. Ему было известно, что такое последняя, нижняя черта, и он будет выглядеть глупо и непрофессионально, если ее переступит, пытаясь выторговать что-либо. Преступники понимали даже то, почему им отказывали в пиве, вине или виски: опаснейшая ведь ситуация, а алкоголь может еще и усугубить ее. О, преступник отлично понимал все.
   И очевидно, где-то в глубине души знал, что дело вовсе не кончится райским островком и туземной девушкой, играющей на укулеле^[10] и заплетающей ему волосы в косички. Он знал, что для него все кончится смертью или арестом. Только два выбора ему оставались. Знал он это, прекрасно знал... Таким образом, возрастали шансы того, что в преступнике, возможно, возобладает здравый смысл. Заключить полюбовную сделку и вернуться в тюрягу — куда лучше чем отправиться на носилках в морг. Но здесь ситуация была очень неопределенная, изменчивая, и Брэди нисколечко не был убежден в том, что с захватчиками вообще можно будет договориться о чем-то дельном. Он и надеялся только на то, что Эйлин совершит, так сказать, шаг вперед по сравнению со всеми предыдущими.
   — Долли?
   Ничего не выражающий взгляд, будто под гипнозом кино— и фотокамер, а также под влиянием толпы, безмятежно и мерно скандирующей: «До-лой шлю-ху!», подогревающей и без того разгоряченных ребятишек.
   — Мое имя — Эйлин Берк, я полицейский парламентер, — сказала она.
   Но и это осталось без ответа.
   — Долли! Позволь мне, пожалуйста, переговорить с мистером Уиттейкером.
   — А он не желает. Не-а.
   — Да, но это с той, что была раньше. Скажи ему, что пришла другая...
   — Все равно не хочет. Не-а.
   — Если бы ты была так любезна сказать ему...
   — Вот сама ему и скажи.
   Он снова вырос в окне. Высокий, сияющий, футболка в пятнах от пота, в руках АК-47.
   — Мистер Уиттейкер, — сказала она. — Я — Эйлин Берк... Полице...
   — Какого тебе рожна нужно?
   — Вы раньше говорили о геликоптере, о вертолете.
   — А ведь и верно. Говорил. Ну-ка, встань, хочу тебя разглядеть. Пока ничего не вижу, только твою крышу и глаза.
   — Вы же знаете, мистер Уиттейкер, я не могу этого сделать.
   — Это откуда же ты знаешь? А?
   — Но вы стреляете во все, что здесь движется...
   — Ты что, на меня кого-нибудь нацеливаешь? — спросил он и внезапно исчез из виду.
   Снайпер сообщил по уоки-токи инспектору Брэди:
   — Я его потерял из прицела.
   — Если хочешь потолковать, — заявил Уиттейкер, скрываясь в глубине комнаты, — ты должна подняться по лестнице, пройти на веранду и встать прямо перед окошком.
   — Ну, может, попозже, — произнесла она.
   — Уж я-то из себя мишени не сделаю, — продолжил Уиттейкер. — Можешь не сомневаться.
   — А никто и не собирается в вас стрелять, — сказала Эйлин. — Могу вам это честно обещать.
   — Дерьмо ты мне можешь обещать. У, Красная.
   — Не люблю, когда меня так обзывают.
   — Да плевать я хотел на то, что ты любишь или не любишь.
   Она подумала, не ошиблась ли, но решила продолжать. По крайней мере, они уже разговаривали!.. Чем не начало хоть какого-то диалога?..
   — Когда я была маленькой, меня все дразнили: Красная, Красная...
   Он промолчал. Лицо полускрыто оконной рамой. Долли обратилась в слух: за всю ночь более или менее интересный разговор.
   — Однажды я наголо постриглась и в таком виде пошла в школу...
   — Господи! — Долли, хихикнув, прикрыла губы ладошкой.
   — Сказала мальчишкам, чтобы они называли меня Лысая, уж лучше, чем Красная, правда?
   Она услышала, что Уиттейкер тоже засмеялся. История, о которой она рассказывала, действительно когда-то произошла. Отрезала все свои проклятущие красные волосы и завернула их в газету; мать была потрясена: что ты, Эйлин, сделала? Спятила?
   — Ну так вот, отрезам все волосы, — рассказывала Эйлин так, как обычно об этом рассказывала.
   — Ну и чучело же из тебя, наверное, получилось, — заметила Долли.
   — Не хотела, понимаешь, не хотела, чтоб меня дразнили — Красная, Красная, — рассудительно объяснила Эйлин.
   — Уау? Все, все волосы отрезала?
   — До единого.
   — Ну и выдала, — прокомментировала Долли.
   Уиттейкер пока никак не отозвался. Эйлин подумала: пропащее дело. Да, заставила его хихикнуть, и только. А теперь снова к делу. Бизнес.
   — Ну и как же ты любишь, когда тебя кличут? — к удивлению Эйлин, откликнулся он.
   — Эйлин, — сказала она. — А тебя? Как прикажешь тебя называть?
   — Зови меня «Вертолет», — ответил он, давясь от хохота. Отлично. Теперь и он пошутил. Когда-то в шутку говорили так: можете называть меня хоть «Такси», только в очередь за мной не становитесь... Ладно. Сейчас надо сказать пару слов и о вертолете... Но вдруг время уже прошло для заключения сделки?
   — Вообще-то, вертолет достать можно, — сказала она. — Но я буду должна обговорить это с боссом.
   — Тогда иди и потолкуй с ним, Эйлин.
   — Я почти уверена, он для этого все предпримет.
   — А я тоже на это очень надеюсь, Эйлин.
   — Но мне кажется, что взамен он попросит...
   — Слушай, не играй на моих нервах. У меня и так терпение вот-вот лопнет...
   — Но, понимаешь, еще ни разу случая не было, чтобы...
   — ...Я тогда все на свете возненавижу, если с этой девчонкой, которая здесь ошибается, что-нибудь случится, понимаешь?
   — А мне все будет ненавистно, если вообще тут что-нибудь с кем-нибудь случится... Поверь. Но ведь мы с тобой только-только затеяли деловой разговор, ты же знаешь, и я...
   — Почему бы тебе к окну не подойти? — спросил он.
   — Ты что, думаешь, я — ку-ку, чокнутая?
   Он снова засмеялся.
   — Да нет. Давай подходи. Не трону я тебя. Правда. Давай!
   — Ну...
   — Я что сказал?!
   — А что, если я сперва встану?
   — О'кей.
   — Но для начала, — сказала она, — ты руки мне покажешь. Покажешь, что в них ничего нету. Тогда — встану.
   — А откуда я знаю, в твоих-то руках есть что-нибудь или нет?
   — Я тебе тоже покажу. Вот. Видишь? — Она подняла обе руки над перилами. Пальцами потрясла. — Нету ничего. Видишь?
   — А почем ты знаешь: покажу я тебе руки, а сам схвачу что-нибудь и в клочья тебя разнесу.
   — Я не думаю, что ты это сделаешь. Понимаешь? Раз уж ты мне обещал...
   Когда впервые она услышала об этом еще на занятиях, это ее почти насмешило. Просить террориста, чтобы он пообещал тебя не уничтожить. Заручиться обещанием лунатика, шизофреника?.. Правда, ей потом не раз довелось убедиться, что так оно и было. Если вам действительно обещали, — не тронуть вас, — если вы вырвали из них это заклинание: «Я вас не трот», то вас и не трогали.
   — Так что же, могу я взглянуть на твои руки? — спросила она.
   — А вот они-они, — сказал он, высунулся на миг из окна и потряс пальцами совсем как она. Затем снова нырнул в убежище. Ей показалось, что на его лице мелькнула ухмылка.
   — Теперь вставай! — велел он.
   — Если встану, обещаешь, что не тронешь?
   — Даю слово.
   — Пальцем не прикоснешься? Ни ко мне, ни к оружию?
   — Сказал же, что не прикоснусь.
   — Ну ладно. — Она встала.
   Он молча какое-то время глядел на нее. «Шикарно, — подумала она. — Огляди меня всю...» Но теперь перед ней был не слабоумный старец, а профессиональный убийца... Что ж, смотри, только не...
   — Положи твои руки на подоконник, я их тоже получше рассмотрю, — предложила она. — О'кей?
   — Ты что, не веришь мне, мне?! — возмутился он.
   — Верю. Да. Но ты обещал. И я себя буду лучше чувствовать, если смогу как следует разглядеть твои руки. Ты же мои хорошо видишь, — сказала она, вытягивая пальцы, словно девица, рекламирующая лак для ногтей парижской фирмы «Ревлон». — И знаешь, что я не могу нанести тебе вреда. Верно?
   — Верно, — ответил он, все-таки не высовываясь из убежища.
   — Вот и сделай мне такое же одолжение, — попросила она.
   — О'кей, — буркнул он, выдвинулся вперед и схватил подоконник гигантскими ручищами.
   — Клевая мишень, сэр, — сказал снайпер в микрофон уоки-токи. — Ну как, не пора его завалить?
   — Никоим образом! — отозвался Брэди...
   — А теперь мне вот что хочется сделать? — заявила Эйлин. — Подойти к боссу и заказать вертолет.
   — Валяй, — одобрительно ухмыльнулся Уиттейкер. — Иди.
   — Знаю, знаю. — Эйлин покачала головой и улыбнулась ему. — Уверена, он может все для тебя сделать, что только хочешь, но вот время! Время же понадобится. И я также уверена, что он от тебя чего-нибудь захочет взамен.
   — Чего, чего?
   — Я так говорю, потому что знаю его. Он-то тебе вертолет даст но ты же знаешь, рука руку моет, это-то уж он мне наверняка скажет. Но, впрочем, давай я сначала с ним потолкую. О'кей? Послушаю, что он скажет.
   — Если он думает, что я отпущу Долли, значит, он витает в небесах. Долли остается с нами, пока у нас не будет реактивного лайнера.
   — Какой еще лайнер?
   — Долли же сказала, что мы...
   — Нет, мне она ничего не говорила. Может, кому-нибудь еще.
   — Нам нужен лайнер до Ямайки.
   Эйлин подумала, что, надо же, стояла в такой идеальной позиции перед окошком уже минуты три-четыре. Идеальной для снайперов боевой группы. Но Сонни все еще находился вне поля зрения, не в этой, видать, комнате. А у Сонни был пистолет калибра 9 мм.
   — Но почему именно на Ямайку? — спросила она.
   — А там очень мило, — светски объяснил Уиттейкер.
   — Ну хорошо, дай я с боссом поговорю. Ты теперь требуешь уже две вещи сразу. Это усложняет мою задачу. Дай-ка пойду посмотрю, что мне удастся сделать. О'кей?
   — Угу. Валяй. И скажи ему, чтобы не очень умничал.
   — Скажу. Итак, мистер Уиттейкер, я поворачиваюсь к вам спиной и иду к грузовику. Ваше обещание в силе?
   — Дал слово — держу его.
   — Ты меня не тронешь.
   — Не трону.
   — Смотри, не забудь про свое обещание, — она кивнула ему. — Вернусь сразу же, как только переговорю с ним.
   — Валяй, валяй.
   Она повернулась к нему спиной, всем своим видом показывая, что ничуть не напугана или обеспокоена, и медленно, но решительно направилась к грузовику «чрезвычайки», на брезенте которого было крупно выведено — «Полиция». Она изо всех сил старалась не втягивать голову в плечи, хотя только о том и думала, что еще миг — и град пуль пробьет ей спину.
   Но Уиттейкер сдержал свое слово.
   Это Карелла сообразил, что бандиты в действительности сами же себя и ослепили. Завалили, забаррикадировали окна с трех сторон дома. А если так, то оттуда и наблюдать за внешним миром нельзя. Значит, все стены с такими окнами поддавались натиску. О чем Карелла и сообщил инспектору Брэди.
   В конце концов они раздобыли план дома у компании, занимающейся недвижимостью, это она в начале века продала дом семье неких Борденов, еще в ту пору, когда здесь даже не планировалось строительства социального муниципального жилья для бедных.
   Долли сказала, что, когда домовладельцы стали сдавать свою «резиденцию» в наем, холл и столовая были переоборудованы в спальни. А то, что некогда было как бы гостиной, стало общей гостевой комнатой, куда втиснули софу и столик с телевизором. Кухня, а также прилегавшие к ней кладовая и моечная — когда-то их окрестили почему-то клоакой — так и остались единственными помещениями в этой части дома, не подвергшимися реконструкции в начале века. В здании была только одна, хотя и очень просторная, ванная комната. А в задней части имелся так называемый черный ход, по которому можно было спуститься в подвал.
   Карелла обратил внимание и на это обстоятельство. У черного хода были расхлябанные, как старые крылья, негодные двери, точь-в-точь такие, на которых любит кататься детвора. Снайпер номер четыре, в чье обозрение входил задний периметр, сообщил, что по левую сторону, по его левую сторону, окна подвала забаррикадированы, а с дверями, по всей видимости, не очень-то возились. Просто поспешно заперли на висячий замок с засовом.
   И Карелла сообразил, что если проникнуть в подвал, то можно подняться по лестнице в кухню и затем пробраться к передней комнате, где Уиттейкер и Сонни держали Долли в плену. Из каждой двери, шедшей в ту комнату, открывался превосходный угол огня, они могли там всех застрелить, даже того, кто прижимался к стене. Они полагали, что это и был как раз Сонни.
   Но Брэди во что бы то ни стало хотел в первую очередь вызволить девицу.
   Даже не думайте о штурме, пока она еще там!..
   Он попросил Эйлин вернуться к Уиттейкеру и сказать, что возможности достать вертолет нет, но они могли бы подогнать лимузин к задней двери, правда, с тем условием, что Уиттейкер выпустит Долли в то же самое время. Его идея заключалась в том, чтобы разъединить парочку. Заставить Уиттейкера послать Сонни ко входу в кухню, пока пленница будет выходить с парадного входа. Нужно рассчитать время так, чтобы Карелла и Уэйд уже находились на верхних ступеньках подвала, когда Сонни пойдет посмотреть, подали ли лимузин. И никакого штурма до тех пор, пока они не удостоверятся, что Долли уже нет в доме... Да, спрятаться в подвале, занять боевые позиции, но никакой атаки до тех пор, пока Долли еще в помещении.
   Этот план мог бы сработать. Не исключено.
   — Я очень извиняюсь, — проговорила Эйлин, — но он не может достать вам вертолет.
   — Ты же мне сказала...
   — Сказала, но...
   — Передай ему, что я убью эту проклятую потаскуху. Раз он шутить изволит, я прикончу шлюху...
   — Могу я подняться к окну? — спросила Эйлин.
   Всегда приходится испрашивать разрешения... Чтобы приблизиться. Всегда добиваться заверения, что не будет никаких случайностей, ляпов. Ведь вы же не хотите, чтобы кого-нибудь задело: ни вас, ни захватчика, ни жертву.
   — Ну как? — повторила она. — Могу я приблизиться?
   — Нет, — заявил Уиттейкер. — Откуда я знаю, что ты там смахинировала, красная башка? Может, пистолетом обзавелась, пока болтала со своими дружками.
   — Да нет же! По-прежнему я безоружная. Хочешь покажу? Могу я хотя бы на ноги встать?
   — Знаешь, ты, кажись, с винта малость съехала. Приходишь от него, порешь чушь и хочешь, чтоб я...
   — Но ты же обещал, что не тронешь меня. Обещание в силе?
   — А почему это я вообще должен тебе что-то обещать?
   — Да потому, что, мне кажется, я нашла выход из тупика. Нам стоило бы обговорить детали...
   — Я твоему боссу ничего не дам, пока он мне что-нибудь не даст.
   — Об этом-то я и хочу поговорить. Могу я наконец встать? Обещаешь, что не тронешь, если встану?
   — Ну, давай вставай, — сказал он.
   — Я ничего не слышала насчет обещания.
   — Ну получила его, получила. О'кей?
   Она подумала, не следовало ли ей снова осмотреть его руки. Но потом решила, что это уже лишнее. Раз обещал, значит, должна верить. Изображая предел доверчивости, хотя колени сильно дрожали, она, широко распахнув куртку, сказала:
   — Ничего на мне нет такого, мистер Уиттейкер. Видите? Безоружная.
   — Ну-ка, повернись, задери куртку сзади.
   Она повернулась, вновь увидев автомат в его руках, подняла куртку, под ней — желтая рубаха. Ни кобуры, ни пистолета. Ничего.
   — Годится? — спросила она.
   А что это у тебя на ремне? — спросил он.
   — Уоки-токи, переговорное устройство; ты не подумай, что это какое-нибудь хитрое оружие или что-то там еще в этом роде.
   — Брось его на веранду.
   — Не могу. Я же должна с ними переговариваться. Вдруг они что-нибудь захотят нам сказать, а?
   — Ну-ну, ладно.
   — Могу я поправить куртку и рубаху?
   — Давай, Красная, давай.
   — Ты что, хочешь, чтобы я опять волосы отрезала? — Ей послышалось хихиканье. — Тогда хватит обзывать меня Красной. Красная...
   В ответ — ни гу-гу.
   — Могу повернуться опять к тебе лицом?
   — Можешь.
   Она вновь посмотрела на окно, но не увидела Уиттейкера. Только Долли с безучастным выражением лица.
   — Можно мне подойти поближе?
   — Зачем?
   — Чтобы говорить, а не орать на всю улицу. Обещание в силе?
   — Ну, раз я тебя еще не пришмолял, значит, в силе. Так?
   — Но мне требуется твое слово. Что не убьешь меня.
   — Не убью, обещаю.
   — Тогда я подхожу ближе. Годится?
   — Я же сказал: давай, двигай.
   — Не хочу никаких случайностей. Хочу, чтобы ты был в курсе всех моих действий, тогда и случайностей не будет.
   — Ну давай, давай.
   Она подошла к плоским плитам, устланным перед входом, затем пошла к ближайшему окну, а теперь двигалась по веранде.
   — Эй! Ну-ка, стой, где стоишь, — приказал он.
   — Ладно. Стою.
   — Здесь ты в самом подходящем месте.
   — О'кей.
   — Ну и какие же у тебя появились идейки?
   — Босс сказал: вертолета нет. Не может достать. На Харбе страшное происшествие. Авария.
   — Харб? Это еще что такое?
   — Харб, река. Ах да, ты же не местный, ты из Вашингтона...
   — Откуда тебе-то известно?
   — Ну, у нас есть кое-какие данные...
   — Ну и что за происшествие?
   — Прогулочный теплоходик, представляешь, врезался в паром у Беттауна... И все наши вертолеты сейчас там, помогают спасать людей...
   Явная ложь! Но и вся игра изменилась. Двое, держа ломик-фомку наготове, скоро будут на цыпочках, как бы слегка пританцовывая, пробираться к запертой на засов двери подвала. И как только девчонка освободится...
   — Вот и скажи боссу, чтобы он предоставил нам чей-нибудь частный вертолет.
   — Я его попрошу, но только послушается ли он меня. Знаешь, что я думаю?
   — Что же?
   — Уж лучше обойтись лимузином. Пока лайнер там дозаправится...
   — Какой лайнер? Он мне дает реактивный?
   — Мне казалось, что я тебе это уже сказала. Его как раз в эту минуту заправляют.
   — Да нет, ты сказала только, что нет вертолета.
   — Да нет же, самолет почти готов, его кончают заправлять на аэродроме Спайндлрифт. Через часочек все будет готово, и, если я уговорю шефа подогнать вам большущий шикарный лимузин, вы как раз вовремя поспеете. Скорее даже, чем вертолетом, для тех есть, знаешь, особая летная сетка передвижения над городом...
   Теперь она могла разглядеть его лицо, он еще ближе выдвинулся. Все обдумывал, все обстоятельства.
   — А еще я попрошу босса придать вам эскорт мотоциклов. Так вы до порта вообще за сорок минут домчитесь!
   Казалось, идея начинала ему улыбаться. Этакий высокопоставленный вашингтонский эмиссар, в своем лимузине, да еще с эскортом, катит к собственному лайнеру... Ей почудилось, как шарниры со скрипом ворочались в его мозгу, в темноте...
   — Отпущу девчонку, когда мы будем на борту лайнера, — сказал он.
   — О, дорогой мистер Уиттейкер, ну как я осмелюсь сказать это моему боссу?
   — А мне начхать на то, как ты ему скажешь...
   «Полегче, — подумала она. — Теперь полегче на поворотах».
   — ...ведь это я держу ствол у ее виска. Я.
   — Знаю, знаю, — сказала она. Сердце сильно-сильно билось. — И я не хочу, чтобы ее задело, мистер Уиттейкер... Чтобы никого не задело. Но я же должна пойти к шефу и передать ему разумное предложение. Уверена, что вы это понимаете. Он же вам дает и лимузин и лайнер. И я должна сказать, что вы что-то даете взамен.
   «А теперь надо поразить его блистательной логикой моих рассуждений», — подумала она.
   — Я знаю, что смогла достать для вас лимузин. Я уже это с ним обсудила. А он заполучил для вас лайнер, его сейчас уже заправляют. Он вам все предоставил, он джентльмен до мозга костей; соблюл все правила, все условия, не так ли? Ну да, с вертолетом не получилось. Но разве это мы виноваты, что произошла авария? А я ведь должна пойти и сказать: «Смотрите, мистер Уиттейкер обещает освободить девушку, но требует гарантий». Каких — сами назовите, я передам. И если мы все обговорим, смотрите, что будет! Вы получаете все, что хотели, обеспечиваете сохранность девицы, и через пять, десять минут вы уже на пути к самолету, к свободе! Что вы на это скажете?
   — Откуда мне знать, что все это не фокусы с вашей стороны? Не выдумка?
   — Поэтому я и прошу вас назвать гарантии, ваши гарантии, которые необходимы вам же для вашей же безопасности. Только назовите их, я все передам шефу. Поймите, мы же не хотим, чтобы были какие-нибудь накладки. Вы нам объявляете, чего вы желаете, мы вам говорим, что можем для вас сделать. Вот так каждый будет знать свое точное место, и никто не пострадает. Что вы на это скажете?
   «Давай же, давай, рожай», — подумала она.
   — Откуда я знаю, что даже лимузин-то будет... Я выпускаю девку, а вы врываетесь сюда, вся ваша армия...
   — Нет, мы пришлем лимузин прежде всего. Сможете сами убедиться: он будет стоять вон там.
   — Где?
   — Да где вам угодно. Мне кажется, лучше у левой части дома, там есть маленькая верандочка. Так сгодится?
   — Скажи боссу, я хочу, чтобы в лимузин виски поставили.
   «Ну, — подумала Эйлин. — Вот он и приготовился сорвать сделку».
   — Нет, — твердо сказала она, — я не могу обеспечить виски.
   — Это почему же?
   — Мы заботимся о всеобщей безопасности. Так? Так. Я знаю, что вы держите ваше слово, мистер Уиттейкер. А вот виски не умеет держать свое.
   Ей снова послышалось, как в доме иронично хмыкнули.
   — Итак, что я должна сказать боссу? — спросила она. — Если я пригоняю лимузин, отпускаете вы девицу на свободу?
   — Предположим, сначала я должен убедиться, что лимузин там есть...
   — Да мы его прямо к дверям верандочки подкатим, вон там. Вам останется только ноги свесить с веранды и влезть в машину.
   — Но предположим и другое: я вижу, что лимузин есть, отпускаю девку, а вы меня — на кусочки? — да так, что у меня ни единого шанса залезть в лимузин уже не будет.
   Отрабатывает все в деталях. Знает в глубине души, что никто не даст ему возможности подняться на борт, чтобы лететь на Ямайку, не даст насладиться прохладительными напитками под палящим тропическим солнцем. И все-таки торгуется!.. Несмотря ни на что борется даже с самой надеждой на то, что вдруг крупно, немыслимо подфартит в конце концов. Стоит лишь отпустить девицу, забраться в лимузин...
   — Хорошо. Как бы вам хотелось, чтобы мы все проработали заранее до мелочей? — спросила она. — Нижний предел такой: мой босс хочет быть уверенным в том, что девушка в безопасности. Еще до того, как Уиттейкер садится в этот лимузин.
   И тут он вдруг заявил:
   — Эта затея с лимузином крайне опасная. Я в него сажусь, вы взрываете в нем меня и Сонни — в пекло! Не пойдет так, Красненькая. Скажи своему вонючему боссу, что мне нужен вертолет: чоп-чоп-чоп... И мне наплевать, где он его достанет. Хочу, и все. И передай, что девка садится в вертолет вместе с нами, я ее отпущу только после того, как Сонни туда сядет. Ясно? Тогда и получите вашу драгоценность. Ясно? И скажи боссу, чтобы поторапливался, даю ему на раздумье пять минут. Иначе он девку действительно получит, но — в дохлом виде. Пять минут. Так и скажи.

* * *

   Толпа, собравшаяся на улице за баррикадами, все больше и больше приходила в неистовство. Было уже три часа ночи, но никто о сне и не помышлял. В голове у всех было только одно: ожидание кровавой развязки. С этим ярким чувством все и шатались по улицам; должна же развязка в конце концов наступить, взорваться, пролиться морем кровищи, затихнуть в трупном окоченении... Подливая масла в огонь, Проповедник вновь взялся за свой горн-рупор. Не имея достаточно конкретной подходящей тематики, Проповедник ни к селу ни к городу стал вспоминать ужасающие случаи из судебной практики разных штатов. По его пламенным словам выходило, что везде творилось только расовое беззаконие: афроамериканцев демонстративно и предвзято осуждали за не совершенные ими злодеяния, как-то: групповые изнасилования и прочее в том же духе... И ему не было никакого дела до того, что нынешняя драма происходила как раз при той мизансцене, когда двух черных убийц и белокожую проститутку никак нельзя было просто отнести к ряду белых злодеев, перечисленных Проповедником. Ведь главным для него было покрасоваться перед телевидением, эффектно и выгодно попасть в кадр, прозвучать как бы вопиющим гласом черного люда. Тогда как этот самый люд отлично знал, что Проповедник был крысой, провокатором, заботящимся лишь о собственном выдвижении на первый план, о своей карьере.
   — Скажем «нет» позорному расистскому неправосудию! — вопил он в свой рог. — Скажем «нет» позорному расистскому, неправосудию!