МакБейн Эд. Вдовы

   В комнате стояла софа, скорее всего софа-раскладушка; пара старых кресел с цветными ковриками, торшер, телевизор на столике-каталке, гардероб с вентилятором наверху и кофейный столик рядом с софой и креслами. Над софой висела картина, на которой был изображен Иисус Христос с исходящими прямо из его сердца яркими лучами света и рукой, поднятой в благословении. Карелла знал, что такую же картину можно было увидеть в каждой городской католической семье.
   — Выпьешь чего-нибудь? — спросил Томми.
   — А что у тебя есть?
   — Виски или джин, выбирай. После твоего звонка я специально сбегал в лавочку за свежими лимонами. Именно для такой оказии. Есть также содовая, и если...
   — Джин с тоником. То, что надо.
   Томми подошел к стенке, состоящей из мойки, выдвижных столиков, полок и холодильника. Он достал миску со льдом, затем извлек непочатую бутылку джина «Гордон», нарезал лимон и бросил по дольке в два высоких бокала, на которых были нанесены юмористические рисунки; Карелла не разглядел их сюжет. Затем Томми смешал два добрых коктейля и поднес Карелле, сидевшему на софе.
   Они чокнулись.
   — За твое здоровье, — сказал Томми.
   — И за твое! — откликнулся Карелла.
   Стоявший на шкафу вентилятор разбрасывал вокруг теплый воздух. Окна — одно над мойкой, другое над софой — были широко раскрыты, но тем не менее в комнате царила невыносимая жара. На обоих были джинсы и рубашки с короткими рукавами.
   — Итак? — сказал Карелла.
   — А что она тебе рассказала?
   — О вашем побоище. О том, что вышвырнула тебя.
   — Ну да! — произнес Томми, покачав головой. — А сказала она — почему?
   — Сказала, что у тебя кто-то есть.
   — Да нет у меня никого.
   — Она уверена, что есть.
   — Но у нее нет никаких оснований для подозрений. Я люблю ее до смерти. Что с ней стряслось? Не пойму.
   Карелла вспомнил гул органа, перекрывавший веселое шушуканье в храме, покуда его отец вел за руку Анджелу к алтарю, где стоял испуганный Томми...
   — Я же ей сказал, — продолжал Томми, — что она для меня единственная женщина в мире, вообще — одна. И раньше была только одна.
   А священник читал молитву и кропил пару святой водой. Томми тогда отчаянно вспотел, у Анджелы под фатой губы дрожали. Было 22 июня, Карелла этот день никогда не забудет. Не только потому, что сестра вышла замуж, но в такой же день у него родились двойняшки. Стив считал тогда, что он — счастливейший человек на свете. Близнецы!
   — Но она, — бубнил Томми, — то и дело повторяет, что у меня кто-то есть.
   Карелла ясно увидел: Тедди сидит в церкви рядом с ним, глядя на алтарь, в церкви стояла тишина ожидания... Стив вспомнил, с каким умилением он думал тогда: вот его сестра обручается! Он считал, что всему свое время, все взрослеют...
   « — Согласен ли ты, Томас Джордано, взять эту женщину в законные жены и жить с нею вместе, пребывая в священном браке? Будешь ли ты любить, почитать и считать ее любящей, верной...»
   Да, время разбрасывать камни и время собирать их, сеять злаки и пожинать их...
   — Никогда, — торжественно заявил Томми, — я ей не изменял. Даже когда мы только женихались, ну, ты понимаешь, Стив. Стоило мне увидеть ее однажды, и больше я ни на кого смотреть даже не мог! И вот теперь она...
   " — ...И отвергать всех, посягающих на тебя, до той поры, пока смерть не разлучит вас?..
   — Да, согласен.
   — А ты, Анджела Луиза Карелла, согласна ли ты взять этого мужчину в законные мужья и жить вместе, пребывая в священном браке? Будешь ли ты любить, почитать, заботиться и лелеять его, как обязана делать каждая верная жена, а также делить с ним горе и радость, болезни, богатство, несчастья и превратности судьбы..."
   Никогда ему не забыть, как Томми, приподняв кисею, поцеловал ее неловко и смущенно. Опять полились звуки органа. Улыбаясь, Анджела вновь положила фату на корону, венчавшую ее волосы, глаза сверкали...
   — А почему все-таки она думает, что ты ей неверен, Томми?
   — Стив, она в положении, она каждый день ждет ребенка, а ты понимаешь, что это значит? И, я думаю, она подозревает меня, потому что теперь мы с ней не спим... Я тебе все абсолютно честно сказал. Мне кажется, все дело в этом. Что мы вместе не спим.
   — Ничего, кроме этого?
   — Ничего!
   — Ну, может, она себе что-то вбила в голову...
   — Да нет никакого другого повода.
   — Может, ты в самом деле как-то провинился?
   — Нет.
   — Что-нибудь сказал не то?
   — Нет.
   — Томми, посмотри на меня.
   Их глаза встретились.
   — Ты правду мне говоришь?
   — Богом клянусь! — сказал Томми...

Глава 5

   Лейтенант Бернс советовал ему, как, впрочем, и другие, не лезть в это дело. Пусть занимается 45-й участок, а Карелла должен остаться в стороне. Он настолько потрясен происшедшим эмоционально, что вряд ли сможет добиться каких-либо действенных результатов в раскрытии преступления. Но прошла уже неделя с тех пор, как убили его отца, и, несмотря на все первоначальные клятвы и обещания двух детективов, занимавшихся этим делом, Карелла так больше от них ничего и не услышал. Во вторник он позвонил в Риверхед.
   Детектив, снявший трубку в 45-м, сказал, что его зовут Хэли. Карелла представился и попросил к телефону детективов Бента или Уэйда.
   — Мне кажется, что они уже на задании, — сообщил Хэл и.
   — А не могли бы вы попросить их по рации, чтобы они мне позвонили?
   — А о чем речь?
   — О деле, над которым они работают.
   — Ну, конечно, я им выдам зуммер, — сказал Хэли.
   Однако, судя по его тону, Карелла понял, что у Хэли нет ни малейшего желания «выдать зуммер» кому-либо вообще. И поэтому Стив спросил:
   — А ваш лейтенант на месте?
   — Не понял?
   — Ага. Не соедините ли вы меня с лейтенантом?
   — Он зверски занят, у него сейчас кто-то есть.
   — А вы все-таки выдайте ему зуммер и скажите, что на проводе Карелла.
   — Но я же вам только что сказал...
   — Дружок, — произнес Карелла, и в его голосе послышался металл, — позвони своему лейтенанту.
   Наступило довольно долгое молчание, после чего Хэли сказал:
   — Ну конечно. Позвоню.
   И секунды не прошло, как на другом конце провода послышалось:
   — Говорит лейтенант Нельсон. Как дела, Карелла?
   — Спасибо, неплохо, лейтенант. Я вот все думал тут и хотел спросить...
   — Послушайте: пару дней назад мне позвонил лейтенант Бернс и просил расследовать дело с особой быстротой и тщательностью. Просил, чтобы к этому делу подошли с особым вниманием. Вообще-то и просить не надо было, мы и так делаем все, что в наших силах. Кстати, Бент и Уэйд именно в эту минуту занимаются...
   — Я хотел спросить, что им удалось выжать из этого свидетеля.
   — Увы, он оказался не таким основательным, как мы сначала решили. Бац! И вдруг он не может вспомнить то одно, то другое... Понимаете, что я хочу сказать? Мы полагаем, что он все обдумал и наложил в штаны. Но это частенько бывает.
   — Да, конечно, — согласился Карелла.
   — Но они сейчас как раз там, я вам уже сказал, сортируют то, что раскопали вчера. Поэтому, прошу вас, не беспокойтесь. Мы всеми си...
   — А на что они наткнулись?
   — Дайте-ка я взгляну. Ага. Только что их рапорт был у меня, но куда-то подевался. Подождете минутку?
   Карелла слышал его бормотание и шорох перекладываемых бумаг. Он представил себе этакий бумажный Эверест. В конце концов Нельсон сказал:
   — Ага, они ищут паренька, подружка которого говорила, что он видел хулиганов, застреливших вашего отца, когда они выбегали из булочной. У детективов есть его имя и адрес...
   — А могу я получить... этот адрес и...
   — Карелла?
   — Да, сэр?
   — Хотите добрый совет?
   Карелла промолчал.
   — Пусть Бент и Уэйд этим занимаются. О'кей? Они хорошие полисмены. И уж они-то точно доберутся до тех ребят, можете не сомневаться. Нам ведь не хочется разочаровывать вас, поверьте.
   — Да, сэр.
   — Вы меня слышите?
   — Да, сэр.
   — Я же понимаю ваши чувства.
   — Спасибо, сэр.
   — Но сделаем так, как я сказал. Поверьте, это будет лучше. Наши ребята сейчас занимаются вашим делом. Они найдут этих панков, поверьте. И побольше доверия к нам. Хорошо? Мы их схватим.
   — Я это очень ценю, лейтенант.
   — Будем поддерживать с вами связь, — сказал лейтенант и положил трубку.
   Карелла подумал, что они могли бы делать это и раньше.
   Мальчишка побежал, как только увидел их.
   Он стоял на углу и болтал с другими ребятами, когда Уэйд и Бент подъехали в машине без специальных знаков, но парень сразу же бросился бежать, словно машина была сплошной импульсной лампой, разбрасывавшей на милю вокруг зелено-оранжевое слово полиция!.. Уэйд через заднюю дверь выскочил на тротуар, в это время и остальные парни, увидев его, тоже кинулись врассыпную. Бент, сидевший за рулем, к тому моменту также выбежал из авто и заорал: «Вон он, Рэнди!» — и оба полицейских закричали одно и то же: «Стой! Полиция!..»
   Но никто не остановился.
   Детективы даже не подумали схватиться за револьверы. В этом городе полицейскими уставами были строго ограничены обстоятельства, при которых можно вынуть из кобуры оружие и открыть огонь. В данном случае признаков какого-либо преступления не наблюдалось, и, кроме того, у детективов не было ордера на арест заведомо вооруженного человека. Удиравший от них парень не только не совершил преступного деяния, но также не представлял реальной угрозы, а лишь в этом случае они могли бы заручиться санкцией на применение огнестрельного оружия в качестве оборонительного средства. Таким образом, их револьверы остались в кобурах.
   Паренек был скор на ногу, но то же можно было сказать и о Бенте с Уэйдом. Вообще-то многие полицейские города были просто обречены на лишний вес. Попробуй-ка не вылезать из автомобиля весь день-деньской, пожирать гамбургеры и картошку в сальных забегаловках и при этом не набрать килограммчик-другой лишку. А потом изволь как следует потрудиться, чтобы скинуть лишний вес. Но Бент и Уэйд дважды в неделю посещали гимнастический зал в штаб-квартире, и поэтому погоня за мальчишкой была для них парой пустяков, дыхание — в норме.
   Бент хотя и был могучий и рослый, но весь состоял из сухожилий и мускулов. Уэйд ростом пониже да и весом полегче, но ножевой шрам над его левым глазом придавал ему более суровый и зловещий вид.
   Мальчишке было лет семнадцать — восемнадцать, тонкий и гибкий, как змея, да к тому же белый. Из-за того, чтобы он сдуру не вообразил, что за ним гонятся двое черных налетчиков с целью вывернуть карманы, они несколько раз прокричали: «Стой! Полиция!» — но парень не остановился бы ни за что на свете.
   Они бежали задворками по холмам и рытвинам, время от времени беглец скрывался за бельем, сушившимся на веревках. Казалось, вот он, совсем близко, только руки протяни, но так только казалось: мерзавец явно лидировал в гонке, и у него, как у всякого лидера, было больше шансов. Он знал, куда бежит, а им оставалось только следовать за ним. Но они были гораздо сильнее, решительнее и целеустремленнее: ведь, возможно, этот малый видел тех двоих, что убили отца полицейского. Недаром кодовое название всей операции было «Легавый».
   — Вон, вон, он туда побежал! — заорал Уэйд.
   Действительно, преследуемый влетел в некогда довольно элегантный высотный жилой дом у парка Риверхед, брошенный лет десять назад. Его окна были декорированы пластиковыми панелями и цветочными вазонами, что создавало впечатление экзотических полуоткрытых жалюзи. Пришедший в полное запустение, он до сих пор обманчиво выглядел молодцеватым щеголем в городе, искалеченном долгой и трудной жизнью. Входная дверь отсутствовала, с разбухшей арки подъезда обильно стекала скопившаяся там после дождей влага. Только темнота да крысиный шорох встретили детективов в бывшем холле.
   — Эй! — крикнул Уэйд. — Почему ты убегаешь?
   Ответа не последовало. Слышно только капанье воды. Голос эхом отозвался в пустой скорлупе дома.
   — Мы просто хотим поговорить с тобой! — прокричал Бент.
   Опять никакого ответа.
   Они посмотрели друг на друга.
   Тишина.
   Но потом вдруг наверху послышался неясный слабый звук. На этот раз — не крыса. Крысы уже попрятались в своих щелях и подвале. Бент кивнул. Они медленно стали подниматься по лестнице.
   Парень снова бросился бежать, едва они достигли первого этажа. Уэйд вырвался вперед и схватил его, когда он был уже на втором этаже. Уэйд круто развернул его, бросил наземь, поднес полицейский значок к лицу и заорал что было сил:
   — Полиция, полиция, полиция! Понял?
   — Я ничего такого не делал, — сказал мальчишка.
   — Вставай! — приказал Уэйд и на всякий случай сам поднял парня на ноги, приставил к стене и начал обшаривать карманы, пока Бент поднимался по ступенькам.
   — Пусто, — констатировал Уэйд. — Оружия нет.
   — Я ничего не делал такого, — повторил парень.
   — Как тебя зовут?
   — Доминик Ассанти. Я ничего такого не сделал.
   — А кто говорит, что ты что-то сделал?
   — Никто.
   — Тогда почему ты от нас убегал?
   — Я подумал, что вы «легавые», — сказал Ассанти, вздрогнув.
   Это был невысокий, субтильный, смазливый паренек с волнистыми черными волосами и карими глазами, в джинсах, тапочках и безрукавке с изображением Элвиса Пресли.
   — Поговорим? — предложил Бент.
   — Я ничего не делал, — снова заныл Ассанти.
   — Смени пластинку, — сказал Уэйд.
   — Где ты был в прошлый вторник около половины десятого? — спросил Бент.
   — А кто может помнить, где кто-то был?
   — Твоя подружка.
   — Чего?
   — Она нам сказала, что ты был недалеко от пекарни на улице Харрисон.
   — Откуда она знает, где я был?
   — А ты ей сам сказал.
   — Ничего я ей не говорил.
   — Был ты там или не был?
   — Не помню.
   — А ты постарайся.
   — Не знаю, где я был вечером в прошлый вторник.
   — Ты ходил в кино со своей подругой...
   — Ты провожал ее домой...
   — И вы шли домой мимо пекарни...
   — Я не знаю, откуда вы все это взяли.
   — От твоей подружки.
   — У меня и подружки никакой нет.
   — А вот она считает, что у тебя серьезные намерения на ее счет.
   — Я не знаю, откуда вы это взяли, клянусь вам.
   — Доминик... Не испытывай наше терпение, — сказал Уэйд.
   — Подружку твою зовут Фрэнки, — сказал Бент. — Это сокращение. От Дорис Франчески.
   — Усек? — спросил Уэйд.
   — И ты сказал ей, что был около булочной в девять тридцать во вторник. Ну как? Был ты там? Говори.
   — Не хочу вляпаться в историю, — сказал Ассанти.
   — Что ты видел, Доминик?
   — Боюсь, что если я вам скажу...
   — Ну, ну, уж ты не беспокойся, мы этих парней уберем, — заверил Бент. — Ты не дрейфь.
   — Так что ты видел? — спросил Уэйд. — Ты ведь можешь нам по секрету сказать, что ты видел?
   — Я шел домой...
   Да, он шел домой. Живет он в шести кварталах от дома Фрэнки. И голова была полна ею. Стоит только о ней подумать, и становишься как пьяный... Он стер с губ ее губную помаду, потом выбросил испачканный платок. Он до сих пор ощущал ее язык в своем рту, свои руки на ее груди. И вот сначала он подумал, что где-то лопнули шины. А может, выстрелы? На улице ни одной машины! Значит, выстрелы. Так он вычислил, что это впрямь выстрелы, и подумал, ай-яй, смотаюсь-ка отсюда подобру-поздорову... Вот он и повернул обратно. Зачем? А затем, чтобы вернуться к дому Фрэнки. Вызвать ее на улицу и сказать, что на улице стреляют и можно ли ему подняться и побыть у нее, переждать... Как вдруг совсем неожиданно он видит этого парня, выбегающего из винного магазина с коричневой сумкой в руках. Вот Доминик и думает, что, наверное, напали на эту лавку, а тип идет по направлению к Доминику, и тот опять думает, что лучше убраться отсюда. И потом... И потом они...
   — Я больше ничего не знаю, — сказал Ассанти. — Я боюсь.
   — Лучше скажи нам, — медленно произнес Уэйд.
   — Боюсь.
   — Ну, пожалуйста, — попросил Уэйд. — О'кей?
   — Там были двое других типов. Выходили из пекарни, что по соседству.
   — И как они выглядели?
   Ассанти долго колебался.
   — Не стесняйся, если они черные, все равно скажи, — попросил Бент.
   — Да, они чернокожие, — сказал Ассанти.
   — С оружием?
   — Только у одного.
   — Только у одного — пистолет?
   — Да.
   — И все-таки опиши их внешность.
   — У обоих джинсы и черные рубашки.
   — Рост?
   — Оба жуть какие здоровые.
   — А волосы? Афро? Бритые? Перманент? «Большой Том»?^[3]
   — Я не разбираюсь в прическах, — заявил Ассанти.
   — Ну ладно. Что было после того, как они вышли из пекарни?
   — Они чуть не сбили с ног типа, выходящего из винного магазина. Прямо под фонарем. Столкнулись с ним лицом к лицу, посмотрели на него, как бешеные, и сказали, чтоб он убирался с дороги.
   Бент многозначительно взглянул на Уэйда. Вот и главный свидетель. Тип, который выходил из винного магазина. Обделался от страха, сукин сын. Не заявил.
   — Что было потом?
   — Они побежали в моем направлении.
   — Ты хорошо их разглядел?
   — Да, но...
   — Тебе нечего волноваться, мы их упрячем за решетку надолго.
   — Их-то — да, согласен, — рассудительно произнес Доминик. — А вот их дружков? Их тоже упрячете?
   — Доминик, мы хотим, чтобы ты посмотрел кое-какие фотографии.
   — Я не хочу глядеть на них.
   — Почему это?
   — Боюсь.
   — Да ну, брось.
   — Нет уж, не говорите так: брось. Вы ведь не видели этого парня, Сонни. Он же на гориллу похож.
   — Что ты сказал?
   — Ты назвал чье-то имя?
   — Сказал, что его зовут Сонни?..
   — Не хочу глядеть на фото, и все тут, — снова заявил Ассанти.
   — Так ты говоришь — Сонни?
   — Это его имя? Кличка? Сонни?
   — Ты знаешь этих парней?
   — И одного из них зовут Сонни, так?..
   — Поверь нам, тебя никто пальцем не тронет.
   — Сонни. А дальше? Как дальше?
   Доминик долго смотрел на них. Было ясно, что он очень напуган, и они подумали, что потеряют его как свидетеля, так же как того типа из винного магазина. Ассанти помотал головой, всем своим видом показывая нежелание что-нибудь прибавить к сказанному. На самом же деле это движение выражало внутренний протест, отказ кого бы то ни было опознавать. Он что, сумасшедший, что ли? Опознать убийцу... Не-ет...
   — Тот, у которого был пистолет, — тихо сказал Доминик после затянувшейся душевной борьбы с самим собой.
   — Ну и что?
   — Его зовут Сонни.
   — Ты его знаешь?
   — Нет, просто слышал, как другой парень так его назвал. Сонни. Когда они пробегали мимо. «Давай, Сонни, жми...» Что-то вроде.
   — Но ты их хорошенько рассмотрел, Доминик?
   — Да.
   — Так ты взглянешь на эти фотографии?
   Доминик снова заколебался. И опять покачал головой, говоря самому себе, что это — безумие. Но в конце концов он вздохнул и согласился:
   — Ну ладно. Давайте.
   — Спасибо тебе, — серьезно сказал Уэйд.

* * *

   Единственный белый, которому он мог довериться, был Карелла. Ведь есть вещи, которые вы просто только сами знаете, и точка.
   — Будь проклята моя шкура, — сказал Браун так, как если бы Карелла мог немедленно вникнуть в суть дела, хотя на самом деле это было, конечно, далеко не так. — И все это дерьмо, которым я вынужден пользоваться, — продолжал он.
   Совершенно потрясенный Карелла повернулся и посмотрел на Брауна. Они направлялись в центр города в машине без специальных знаков. Браун сидел за рулем. У Кареллы на этот раз был с собой револьвер. Казалось, это отвратное утро никогда не кончится. Все началось с лживых обещаний, которые во множестве надавал лейтенант Нельсон из 45-го. Затем собственный лейтенант из 87-го, Бернс, затребовав их к себе в кабинет, заявил, что имел телефонный разговор с адвокатом Луисом Леебом. Тот хотел знать, почему убитая горем вдова, Маргарет Шумахер, вчера утром в своей собственной квартире подверглась истязаниям со стороны детективов, поименно — Кареллы и Брауна!
   — Я думаю так: вы ее не истязали, — сразу же сказал Бернс. — Проблема в том, что этот тип грозится лично пойти к нашему высокому начальству, если не получит письменных извинений от вас обоих.
   — Ну и ну, — проговорил Карелла.
   — Я так чувствую, что вы не в настроении писать извинения. Пошлю-ка я его в одно место.
   — Да-да, сделайте это, — сказал Браун.
   — Обязательно сделайте, — поддержал Карелла.
   — Кстати, как выглядит эта убитая горем дама? — спросил Бернс.
   — Да как вообще все по нынешним временам, — сказал Браун. — Ничего себе.
   Такое вот утро... Правда, многие разговоры были еще впереди. А ехали полицейские повидаться с Лоис Стайн, замужней дочерью Шумахера, миссис Марк Стайн. И по дороге Браун рассказывал, какая это заноза в заднице — быть чернокожим. В этом случае вы немедленно попадаете под подозрение, тем более если вы еще и здоровенный, и чернокожий. И знаете, что особенно интересно? Ни один белый ни за что и никогда не подумает, что вы — здоровенный чернокожий полицейский. Нет и нет. Он непременно подумает, что вы — здоровенный чернокожий преступник. Ну, знаете, наверное, татуировка у вас даже на заду, а мускулы, мол, накачал в тюремном гимнастическом зале.
   Кроме того, Браун всерьез полагал, — а это уже не имело ничего общего с рассуждением о том, почему быть чернокожим — это заноза в заднице, — в нынешней Америке наркотики заказывали музыку. И основными мишенями для «толкачей» были дети негритянских гетто, которые справедливо или несправедливо (Браун считал, что справедливо) были уверены, что они выброшены из царства сказочной «Американской Мечты», то есть возможности добиться неслыханного благоденствия. Единственную грезу, мечту, прочно оставшуюся им в утешение, они могли лелеять в закрутке с крэком. Но наркомания — это очень дорогое удовольствие, даже если вы «крупняк», банкир где-нибудь в центре города. Но особенно дорогим это удовольствие становится на севере полуострова, в черном гетто. В этом случае на что большее можно рассчитывать, если вы негр и без образования? Только подавать гамбургеры в «Макдональдсе», четыре с полтиной в зубы за час работы. А разве этого достаточно, чтобы культивировать постоянный рафинированный кайф — и не от самокрутки, и не от трубки, а от сигареты! Для того чтобы получать кайф от крэка, вы вынуждены встать на путь преступления. Воровать. А люди, которых вы обворовываете, — главным образом белые. Потому что все «бабки» у них. И потому, когда вы видите Артура Брауна, шествующего по улице, вам не приходит в голову, что это идет защитник слабых и невинных, поклявшийся охранять закон в этом городе, штате, во всей стране. Вы думаете, что это идет здоровущий преступник, негр-наркоман. Топчет нашу замечательную страну, где образовался порочный круг: наркотики — преступность — расизм — отчаяние — наркотики и так далее, в том же духе, в том же роде... Правда, все вышесказанное опять не объясняло, почему сидит такая «заноза в заднице», если вы чернокожий.
   — Ты знаешь, — вдруг спросил Браун, — что бывает, если у черного сохнет кожа?
   — Нет, — сказал Карелла. — Что?
   Он продолжал думать о порочном круге, столь ловко описанном Брауном.
   — Помимо того, что это причиняет массу неудобств. Не знаешь?
   — Да нет, не знаю.
   — Мы сереем. Вот, что бывает.
   — Ага, — нейтрально выразился Карелла.
   — Вот почему, — продолжал Браун, — нам приходится употреблять уйму всяческих лосьонов и масел. Смазывать ими кожу. Это не только у женщин такое. Это и у мужчин тоже.
   — Вот оно что, — произнес Карелла.
   — Да, да. Приходится смазывать кожу жиром. Чтобы избавиться от шелухи... Ну-ка, повтори адрес, куда мы едем.
   — Триста четырнадцать, Саус-Дрейден.
   — Масло какао, кольдкрем, вазелин, вся эта дрянь, дерьмо. Нам приходится употреблять все это, чтобы не становиться серыми, как призраки...
   — Ну, мне ты не кажешься серым, — сказал Карелла.
   — Потому что я втираю всю эту дрянь в шкуру. Вот так-то. Но я предрасположен к появлению угрей на этой шкуре.
   — Ага.
   — Это еще когда я был подростком. Поэтому, чем больше втираю гадость в шкуру, тем больше появляется угрей. Вот тебе второй порочный круг. Я даже думаю бороду отпустить. Клянусь Господом Богом.
   Но Карелла опять не понял, к чему бы это.
   — Подай еще вперед, — сказал он.
   — Я уже вижу, — отозвался Браун.
   Он подкатил к обочине, свернул к паркингу у дома 314 по Саус-Дрейден, вылез из машины, закрыл ее и присоединился к Карелле, стоявшему на тротуаре.
   — Вживленные волосы, — сказал Браун, — вроде парика.
   — Ага, — реагировал Карелла. — Ты видишь магазинчик-бутик? Хм, бутик! Ни больше, ни меньше.
   Магазинчик назывался «Ванесса». Лоис Стайн пояснила, что это не имело ничего общего с ее собственным именем, но звучало как бы с британским акцентом, слегка даже снобистски, и это привлекало изысканных, неординарных женщин. Именно их и обслуживал такой магазин. Впрочем, и сама Лоис выглядела неординарной дамой: великолепный грим, очень элегантный стиль. Тип медовой блондинки с русалочьими глазами. Таких часто видишь в коммерческих клипах: шевелюра по ветру, прозрачные юбчонки не скрывают возмутительно длинных ног. Маргарет Шумахер говорила им, что ее приемной дочери тридцать семь лет, но вот уж чего никак не дашь: она выглядела лет на двадцать с небольшим. Безупречная фигура; серо-голубые глаза придавали лицу выражение таинственно-безмятежного спокойствия.